Слишком много

Сентябрь 2010       Кася опять притащила меня в клуб. Я оглядываюсь вокруг, боясь натолкнуться на Вадима, но его, кажется, сегодня нет. Это хорошо.       Я, конечно же, не убедил ни себя ни его, что романтически совсем в нём не заинтересован, и, возможно, переборщил с пожеланиями доброго утра и спокойной ночи. Он стал реже отвечать, мы переспали ещё пару раз после той встречи, и с тех пор как закончилась жара, я от него ничего не слышал.       Поэтому я так и не узнал, каково с ним трахаться, когда нет ощущения, что где-то что-то горит.       Мой рациональный программистский мозг говорит, что влюбляться в человека, с которым ты разговаривал только про секс и немного про стрелялки, как минимум глупо. Сердце же ёкает, когда я улавливаю нотки похожего одеколона у кого-то в метро.       Кася говорит, что так бывает: когда первый любовник ужасный, а второй умопомрачительный, то потерять голову — раз плюнуть. А вот теперь она решила, что для вытрахивания Вадима из моей потерянной головы мне срочно нужно найти кого-то нового. И вот мы сидим в клубе, она пьёт нечто пугающего голубого цвета, а я, за неимением фантазии, пиво.       — Вон тот мальчик на тебя смотрит, — Кася толкает меня локтем и показывает на высокий стол метрах в пяти от нас.       «Тот мальчик» действительно выглядит почти мальчиком и застенчиво улыбается, периодически отводя глаза к своему стакану. Кася машет ему рукой и я её ненавижу, потому что теперь он идет к нам и потому что он красавчик. Я не различаю цвет волос и глаз в клубной розово-сиреневой иллюминации, но вижу, что его губы тёмные, ровные, и невъебенно красивой формы — они практически не сужаются к уголкам, оставаясь одной ширины по всей длине и ровно закругляясь по краям. Что-то на грани пошлости. И веснушки.       — Эд, — протягивает он руку. — Do you speak English? My Russian is not very good, I’m afraid.       Отлично. И так тут плохо слышно, так ещё и английский?       — Виталий, — я пожимаю ему руку.       — Кася, — протягивает руку Кася.       — Катья? — переспрашивает он? Как обычно. Когда её отец называл её в честь своего любимого советского фильма, он вряд ли предполагал, насколько она в будущем заебётся объяснять, как её зовут — на любом языке.       — Кася. Short for Cassiopeia.       Кассиопея Викторовна.       — Oh, my pleasure, — Эд нежно берет её пальцы. Окей, пока всё понятно. Но он поднимает голову и добавляет ещё что-то, и я уже не понимаю.       — What? — пытаюсь перекричать музыку.       — A sophisticated name for a sophisticated lady, — медленно повторяет он, глядя мне в глаза.       Sophisticated. Хорошее слово, надо почаще использовать.       Спрашиваю, откуда он.       — From the UK.       Рассказывает, что он студент на актерском в Лондоне, и они всей группой приехали в Москву на семестр в какой-то из театральных вузов по программе обмена.       Спрашиваю, на каком языке они учатся. Не думаю, что местные преподаватели владеют языком достаточно, чтобы обучать британцев, а он «май рашн из нот вери гуд». Эд говорит, что все занятия проводятся в присутствии переводчицы. Что спрашивать дальше — не знаю, потому что музыка ебашит, и голова не готова кооперироваться.       — Wanna go somewhere quieter? — он подмигивает.       Кася кричит:       — Sure! I know a place not too far from here! Good cocktails!       Эд радостно кивает, я вздыхаю и мы направляемся к выходу. Я плетусь чуть сзади — Кася держит его под руку и они оживленно болтают всю дорогу. Она росла на Рублевке в семье мелкого нефтяного бизнесмена, и пока учительница с чудовищным акцентом безуспешно пыталась объяснить мне разницу между Past Simple и Present Perfect, Кася училась в школе в Англии. Я завидую. Мой английский, наверное, немногим лучше, чем русский Эда. Иногда мне кажется, что из школьной программы я не помню ничего, кроме истории. Истории, блядь. Этот факт не смог вытрахать из моей головы даже Вадим. На — хуй. Не хочу об этом думать, тем более Эд периодически оборачивается и улыбается мне.              Касино место действительно «найс». Там тихо. И нормальное освещение. Теперь я могу рассмотреть как он выглядит: волосы русые, а глаза зеленые. Как у… Прекрати. Смотри, какие веснушки… И глаза слегка навыкате и подведены. Пушистые ресницы.       Ему двадцать три. Кажется, я впервые залип на кого-то младше себя. Он не только младше, он ещё и меньше. Одного роста с Касей, а она ниже меня на полголовы. Все, с кем я сходился до сих пор, и в кого был влюблён, были выше моих метра семидесяти пяти и старше минимум на пять лет.       Эд что-то рассказывает, а я почти не слушаю, смотрю на его губы, обветренные от неуверенной московской погоды, с этими скруглёнными кончиками, когда он не улыбается, чуть приоткрытыми, когда он слушает, и мне хочется до них дотронуться, хочется сказать…       — Do you wanna come over to our place?       Это Кася озвучивает мою мысль, и мне становится страшно, что он подумает, что она приглашает его для себя или на секс втроем, и он сбежит. Но Эд соглашается и удаляется в туалет перед выходом, а Кася набрасывается на меня и трясет за локоть:       — Ты видел, как он на тебя смотрит?       — Нет…       — Да потому что ты не туда смотришь, как обычно.       — Я даже не говорил ничего, это вы тут болтаете.       — Ну значит вам надо уединиться и поговорить в тишине.       — Я плохо по-английски…       — Нормально ты по-английски. Вы разберетесь. Хуй он и в Англии хуй. Всё, идет.       Кася откидывается на стуле и ехидно улыбается.       Мы заходим в квартиру.       — Oh my god, these cats are so adorable! What are their names? — Эд с порога замечает мейн-кунов.       — Фёдор Михалыч энд…       — Антон Пафловитч?! — Эд в восторге прерывает Касю.       — No. — У Каси каменное лицо. — Барсик.       — Oh. — Эд растерян.       — Just kidding, — вздыхает Кася. — You’re so gullible. Of course it’s Антон Палыч.       — This. Is. Superb! — Эд хлопает в ладоши и прыгает на месте, как будто ему лет меньше раза в четыре, чем на самом деле.       — I am not feeling well, — внезапно заявляет Кася, — I think I’m gonna go to sleep. Feel at home, Ed. The bar is over there.       Кася пьет мало и редко, предпочитая раз в сезон закинуться грибами, кактусами или кислотой, но в её квартире есть огромный шкаф, наполненный дорогим алкоголем. Это её странный пунктик на тему гостеприимства. Стабильно раз в неделю она ходит покупать что-то новое. Половина бутылок даже не распечатана. Но зато когда к нам приходят гости — любой может что-то для себя найти.       Она оставляет нас наедине. Эд разглядывает бутылки.       — You got some good stuff here. What are you drinking? — поворачивается он ко мне.       — I don’t know.       Я правда не знаю.       — Are you okay with whiskey? Scotch?       Пожимаю плечами.       — Oh my god, this Russian shrug is so ridiculous, — улыбается он.       — Russian shrug?       — This, — он пожимает плечами. — You lot always do this.       Он достает два низких широких стакана, разливает виски, подходит и протягивает один мне.       — Cheers, — улыбается он. — За знакомство.       Мы чокаемся, и я отпиваю глоток. Во рту всё горит и я закашливаюсь. Эд смеется.       — What kind of Russian are you?       — A bad Russian, — вздыхаю я.       — How bad? — он хлопает этими своими темными ресницами и улыбается своими охуенными губами, и я не выдерживаю: наклоняюсь, кладу руку ему на затылок и жадно засасываю. — My favourite kind of bad, — добавляет он, когда я его отпускаю.       Десять минут спустя мы уже в моей комнате, я полулежу, упершись локтями, и смотрю как его губы двигаются на моём члене. Мне кажется, что этот вид возбуждает меня даже больше, чем само ощущение. Я кончаю слишком быстро, но потом принимаюсь отсасывать ему без раздумий. Он просит без пальцев. Сосу и рассматриваю его рыжеватые волосы на лобке, сизо-розовые соски, бледную, почти светящуюся кожу. Он изящный, тонкий, закидывает свой острый подбородок от удовольствия, выгибает спину, и меня это заново заводит. Его самого, похоже не очень, потому что его член встает с большим трудом, а потом он никак не кончает. У меня уже устают губы и челюсть, когда он наконец останавливает меня:       — Nevermind, it’s fine. Come here.       Подползаю ближе.       — Are you okay? — спрашиваю я.       — Yeah, this can happen. Maybe I’m just tired, maybe because it’s our first time. I don’t know you well enough yet.       Он прав: мы так и не успели толком пообщаться.       — Then let’s… Tell me something about yourself!       — What do you want to know?       Задумываюсь. Никогда не знаю, что спрашивать в таких ситуациях, и бросаю первое, что приходит в голову:       — Which is your favourite colour?       — Emerald green. It makes me think of a forest just after a rain. My family has a place in Scotland, there is a pine forest nearby. I used to like walking there, alone, after the rain, when everything is still wet. It would make me feel alive. All that smell. It’s heavenly.       — Interesting. I don’t like forest.       — Maybe you’ve only been to the wrong ones.       — Maybe, — вздыхаю я, вспоминая полудохлый лес с вездесущей паутиной недалеко от бабушкиной дачи. — You said a place, you mean like a house? A flat?       — Like a flat, yes, — усмехается он. — What’s your favourite colour, then?       Попался в собственную ловушку.       — You will laugh.       — I won’t, — обещает он.       Я краснею и отвожу глаза.       — The colour of your lips. I can’t stop thinking about it.       — Oh. — он слегка нахмуривается. — I won’t laugh. It’s… wow. Thanks. I think it might have a proper name, but I wouldn’t know. I’ve never been a good artist.       — It doesn’t matter, — я провожу по его губам большим пальцем и целую.       Я просыпаюсь в полдень от его влажных губ на своём члене. Кончив, предлагаю ему тоже, но он отказывается.       Кася в кухне пьет кофе, и, увидев нас, расплывается в улыбке.       — I hope you didn’t get bored without me, — подмигивает она.       — Oh, we did find a way to entertain ourselves, — Эд шлепает меня по заднице. Я краснею.       — Ну что? — спрашивает Кася, когда он уходит.       — Ну то.       — Кому нужно сказать спасибо?       — Спасибо, Кассиопея Викторовна. Что бы я делал без тебя?       — Ничего, Виталечка, ничего.       Я переживаю, что после того как я не сумел его удовлетворить, он просто исчезнет, взяв мой номер из английской вежливости, но уже вечером получаю:       Эд Кларк:       Hello Tally.       Мы пытаемся секстить, но это явно не мой жанр, а уж на английском получается совсем коряво. Набираюсь храбрости и предлагаю обменяться фотками членов. Он отвечает, что у него есть кое-что получше, и присылает фото банана. Банан облегают его божественные губы, а глаза со стрелками хитро смотрят в камеру. Он прав, это гораздо лучше, о чём успешно свидетельствует кровообращение у меня в районе паха.       Он приходит в гости через несколько дней и с порога заявляет, что сегодня мы можем всё.       Я лежу на кровати, на спине, он сидит сверху, двигаясь на моём члене. Я пробую ему дрочить, но он откидывает мою руку. Он пытается сам, но перестаёт через какое-то время. Начинает ускоряться, просто придерживая всё рукой, чтобы не шлёпалось.       Меня смущает, что он не возбуждается, но в то же время сердце замирает от красоты. От того, как он закусывает губу, наклоняет голову, прикрывает глаза.       Я хочу поцеловать его, поэтому приподнимаюсь, беру его за талию, разворачиваюсь с ним, не выходя, и оказываюсь сверху. Он обхватывает меня ногами, я двигаюсь в нём, наши лица близко, с моего лба на его нос капает пот и он смешно щурится. Закатывает глаза, и я целую его, глубоко, как будто пытаясь достать до всего того, что он прячет в своем сердце.       — Are you close? — спрашивает он, когда я отрываюсь от его рта.       — Yes…       — Can you come on my chest?       Киваю, выхожу, снимаю презерватив и додрачиваю, пока он смотрит на меня, приоткрыв свои губы. Потом я спрашиваю, что мне для него сделать. Снова отвечает, что это неважно, он в полном порядке.       Мы долго целуемся. Я возбуждаюсь, но стараюсь думать о чём-нибудь отвлеченном, чтобы он не подумал, что я ожидаю чего-то ещё.       Кладу голову на его бедро, разглядываю и глажу кончиком пальца нежно-розовый член с пигментным пятном в форме цветка.       — Ты красивый, — говорю по-русски.       — Кжасыыви, — старательно повторяет он. — Ти кжасыви тодже.       Ну вот это сомнительно.       Я замечаю несколько параллельных шрамов на внутренней стороне бедра.       — What happened to you? — спрашиваю, переведя палец на один из них.       — It’s just a cat, — отмахивается он.       — Really? I had scratches from cats but they went after some time.       — It was a very angry cat.       Мы долго молчим, и он вдруг спрашивает:       — Hey, Tally. Do your parents know about you?       — Yeah. I told them when I moved to my ex-boyfriend’s apartment.       — And what did they say?       — Mum said she doesn't like the boyfriend.       — Really?       — Yeah. She thought about this.       — She suspected you mean?       — Yes. Dad too. I think I was — how is this in English — transparent.       — Like obvious?       — Yeah.       — Are they progressive? They didn’t have a problem with this?       — I guess, kind of progressive. I don’t think it was easy for them, but they accepted me. What about yours?       — They don’t know. I’m not ready to tell them.       — Why?       — They are homophobic. And they want me to marry.       — Marry? It sounds like nineteenth century.       — This is the nineteenth century. They are rich fucks and they want me to marry some other rich fucks’ daughter. And I’m a terrible human being because I like being rich, so I just don’t tell them about myself.       — You are not terrible. Money is not a bad thing. Being poor is hard. My family was poor when I was little. I am okay now because I have a good job and because Kasia lets me live here for free.       — You’re lucky. You know what I hate about my parents? That they are confident that money makes them better than other people. Was your mum right about your boyfriend?       — Yes. He was terrible.       — Mums know. Except mine. What did your dad say when you came out?       — He told me to be careful but also that he loves me.       — Careful?       — I got — beat? beaten? — at school when others found I am gay. And I didn’t tell my parents why. So when I finally told them about boyfriend…       — Your dad did the math?       — Yes.       — So were you careful?       — I think. At least I moved from the suburbs. It was my best decision.       Ему явно грустно. Я обнимаю его и шепчу:       — Everything will be okay.       Утром я набираюсь смелости и задаю вопрос, который мучал меня всю ночь:       — How rich is your family? Can I ask this?       — I don’t know, pretty rich.       — You have more than one house?       — A few, yes, — усмехается он.       — Do you have a horse?       — We do have horses, yes.       — And maids?       — Housekeepers. A few of those too.       — Where do your parents work?       — They don’t.       — At all?!       — Well, my father just travels around the world and buys art of questionable value. Mum sits at home and drinks, and when she doesn’t drink she hosts charity events for useless causes. That’s the only thing that makes her feel worthy while Papa is somewhere in Hong Kong having sex parties with young Asian boys.       — Really? — я на секунду полагаю, что ослышался.       Он кивает.       — So he likes men too?       Снова кивает.       — But you say he is a homophobe?       — He is.       — But how?…       — Easy. What do you expect from those who hate themselves?       — But you say that you didn’t tell them. Maybe they can accept you if you ask?       — My cousin came out and they cut ties with him. I overheard them talking about this. Trust me, they’d never accept me the way I am.       — But do all rich people behave like this?       — No, not at all. I know a lot of noble families that didn’t get stuck with their heads up their own asses when the world started changing.       — Maybe you will change it for your family?       — I doubt it. I’m not strong enough for that.       К ноябрю мы трахаемся всё меньше, потому что он отказывается, чтобы я что-то для него делал, а я чувствую себя виноватым, если только мне в итоге хорошо. Хоть он и говорит, что ему просто нравится делать мне приятно, мне всё равно кажется, будто я его использую каждый раз. Поэтому мы просто много гуляем по Москве, целуемся по подворотням, я показываю ему мои любимые уголки, а он водит меня по театрам и концертам. Я разрешаю ему за себя платить, потому что должна же быть польза от гомофобных родителей.       Мы сидим на скамейке с шаурмой, которую он смешно называет «кбааб», и я жалуюсь, что от очков постоянно потеет переносица, и я хочу начать носить линзы. И что постричься бы пора, волосы лезут везде. Он смотрит на меня, наклонив голову, и констатирует, что я выгляжу хорошо. Ему нравится.       Я неловко признаюсь, что мне грустно оттого, что он скоро уедет. Он молчит. Потом улыбается и говорит:       — I found out what this colour is called.       — Which colour?       — This colour, — он показывает на свои губы. На них следы соуса. Боковым зрением убеждаюсь, что мы в безопасности, и целую его, слизывая белые капли.       — And?       — Antique rose.       Красиво. Как он.       После этого он пропадает на пару недель, говорит, что у них постоянные репетиции, и он очень устает. Я уже начинаю верить, что никогда его больше не увижу, но в итоге он появляется на моем пороге в первых числах декабря.       Вечером, пока Каси нет, мы трахаемся на диване. Я сижу, он медленно двигается на мне сверху. Я целую его в шею и замечаю, что его член становится тверже. Кладу на него руку, сжимаю, он стонет, я начинаю ею двигать, он ускоряется, стонет громче. Я ещё ни разу таких звуков от него не слышал.       Через несколько минут он трясется в моих объятиях в оргазме, а я в таком шоке, что кончить уже не могу. Как будто всё, что происходило здесь до этого, было игрой.       Он висит на мне тряпкой и всхлипывает.       Я перетаскиваю его в кровать.       — What happened?       — Well, you saw me, — он говорит куда-то мне в подмышку. — I came.       — I know, it is good, right? It means that you know me now, right?       — This means that I’m off my meds.       — Which meds?       — Anti-depressants.       — Ah. Why were you taking them?       — Because I have depression, why else? — отвечает он раздраженно.       Всё становится на свои места.       — That very angry cat, — я провожу рукой по его бедру, — was your depression?       Он кивает, насупившись.       — But why did you stop taking it?       — Because I got tired of not enjoying the sex with you the way I should be. And because I had to stop this state of a constant mental blur of the last months and have a good solid think.       — Think about what?       — My parents told me a few weeks back that this acting degree would be my last «childish stunt». Once I finish it, I should either stop and marry this girl they found for me or they will cut me off the family money completely.       — And what do you think?       — I’m not sure. I told you, I’m not a nice human being. I can’t see how I can change my lifestyle, but I also don’t see myself spending the rest of my days with Charlotte. She is a nice person, she is infatuated with me, but she is not what I want. I don’t want to make her miserable and breed even more misery.       — Then maybe it’s not a bad thing? Leaving the family.       — I’m thinking about it. I guess I can get a job and rent a room, live on water and biscuits, make love to flocks of handsome men, and be free. People have done that. I have friends, they will help.       — This is a very good plan, — искренне говорю я, хотя в глубине души думаю, что не хотел бы его делить с другими красивыми мужчинами.       — I’m scared though. What if I don’t have what it takes to be a normal person?       — But you are a normal person.       — Do you really think so?       — I think you’re a real human person.       — Do you think I have what it takes to be a free person though?       — Absolutely.       Он улыбается, собирает мою отросшую челку, откидывает ее назад, и, придерживая пальцами, говорит:       — You should grow your hair. I thought about this. You’ll look good with a messy bun or something. And keep the glasses. They make you look charmingly vulnerable.       — Isn’t it bad?       — Oh no, not at all. Vulnerable people are fascinating. I wouldn’t come over to you if you looked too self-assured like most guys in these places do. Like your wing-woman does.       — But you came because she waved to you.       — No. I would’ve come over even if she wasn't there.       В декабре он приглашает меня на итоговую постановку. Играет Треплева в «Чайке». Я прихожу с букетом: обошел полтора десятка цветочных магазинов, чтобы найти розы того самого оттенка. Он прекрасен. Я пишу после, спрашиваю, как зайти за сцену, но он не отвечает. Наверное, занят.       Я замечаю девушку, которая перед спектаклем переводила вступительные речи, и спрашиваю, где можно найти Эда.       — Ты «Талли»? Пойдем, я провожу. Он много про тебя рассказывал.       «Много рассказывал». Еле сдерживаю улыбку.       А потом я вижу, как он в коридоре целуется... с исполнительницей роли Нины.       У меня темнеет в глазах.       Он отрывается от поцелуя, заметив нас с переводчицей.       Его лицо спокойно.       — Hello Tally. I didn’t promise you exclusivity, did I?       Я роняю цветы на пол и ухожу. Мне нечего ответить.       На улице меня рвёт, и я стою, бездумно глядя на содержимое своего желудка на грязном снегу.       — Тебе дать салфетку? — это переводчица догнала меня.       Я киваю, и она протягивает мне упаковку.       — Хуёво вышло, — говорит она, пока я вытираю лицо. — Это не оправдывает его, конечно, но я думаю, он просто пытался сделать расставание легче для вас обоих. Я с этими студентами уже несколько лет работаю и видела достаточно романов.       — Но зачем вести себя как говно?       — Он маленький еще. И drama queen. И «old money». Я думаю, он по-другому пока не умеет.       — Old money. Antique, блядь.       — В его случае, вполне даже antique. Трехвековой род — это вам не шутки.       — Трехвековой?       — Он не рассказывал? У него отец не то граф, не то маркиз, и титул в роду с 1700-какого-то. Полное имя он, наверное, тоже не говорил?       — Нет. Эд и Эд. Кларк.       — Эдвард Александр Милфорд-Кларк. Виконт. — Она задумывается. — Если он виконт, значит отец, получается, граф, а Эд — наследник графского титула. У них даже замок есть где-то в Шотландии.       В Шотландии. «Квартира» в Шотландии рядом с сосновым лесом — это замок. Лошади и горничные. Виконт. Будущий граф. Драма-граф.       «Эд Кларк», которых много в интернете, но ни один из них не он. «Я не люблю социальные сети», — говорил он мне.       Зато сейчас «Эдвард Александр Милфорд-Кларк» на фото с какого-то приема, в смокинге, с бокалом шампанского в руке, рядом с принцем Гарри, гордо смотрит прямо в камеру, и словно говорит: «У тебя никогда не было шансов».