"Хвост" и "Рыбка"

Едва такси отъезжает от «Крафта», Намджун в свою, внушительных размеров ладонь, очень нежно берет узкую, с изящными длинными пальцами омегину, и выражение лица у него становится такое строгое и сосредоточенное, точно ему сейчас важнейшие документы изучать и подписывать или с занудным VIP-клиентом встречаться, которого надо задавить авторитетом в первые же секунды знакомства. На обоняние же Хоби милейший господин Ким по-прежнему давит ароматом какао. И хосоков организм, который полдня упорно противостоял альфийским напористым феромонам, не выдерживает и выбрасывает белый флаг, сдается окончательно и безоговорочно. Длительность капитуляции составит, как обычно, минут двадцать-тридцать, но и их Хосоку надо пережить. Омега, замечая первейшие признаки приближающегося поражения – наилегчайшее покалывание в носу и зуд в глазах, молит организм продержаться еще каких-нибудь четверть часа, десять минут, пять… «Ну, пожа-а-а-алуйста!» – А-а-апчхи!!! «Ни фига. Первый пошел», – закатывая глаза, начинает отсчет Хосок. Незваное, неприятное и совершенно непредсказуемое состояние, в которое омега периодически впадает, называется спонтанный аллергический приступ со множеством провокаторов. Хосок выражается проще и несколько более прямолинейно: полная жопа. Вообще, омега нисколько не аллергик. Ни животные, ни растения, ни пыль, ни отдельные, особо противные, представители alfa-omega sapiens, кажется, затяжные аллергические реакции у Хоби не вызывают. А вот короткую получасовую, но выматывающую при этом до полного изнеможения, все те же из озвученного списка спровоцировать могут легко. Рыбки в аквариуме, книга на полке, пена для бритья, кредитная карточка, особенно пустая, кролик, который уже пять лет живет в семействе Чон, сосуществуют с Хоби отлично, но в любой момент могут стать и мощнейшим аллергеном, пусть совсем ненадолго. Закончится приступ – и омега опять будет мирно уживаться с недавним провокатором-агрессором. И тот, море шансов, никогда больше не спровоцирует у него мучительный приступ. Сегодня таким провокатором заделались феромоны симпатичного Хоби альфе. Чувствуя подступающий мерзкий чихательный приступ, к которому через минутку непременно добавятся насморк и страшный зуд в глазах, омега резко выдергивает ладони из рук оторопевшего Намджуна, чтобы прикрыть рот, который, выпустив первый чих, уже принял необходимую форму для выстрела следующим. В целом, в предстоящие полчаса Хоби чихнет никак не меньше сотни раз, и к концу приступа будет напоминать сильно использованный носовой платочек – помятый и влажный. В качестве дополнительного антибонуса глаза омеги приобретут насыщенно-красный вампирский цвет, а кончик носа распухнет, кожа на его крыльях слегка порозовеет и потрескается. «Видок у меня будет тот еще», – извиняюще смотрит на Намджуна омега, слыша первое «будь здоров». Морща нос и готовясь к очередному чиху, после которого тут же следует очередное вежливое пожелание здоровья. После пятой, нон-стопом, за минуту попытки организма вычихать из себя лишнее какао-содержимое, намджуновы пожелания здоровья звучат не столько вежливо, сколько встревоженно. Но тут организм, набираясь сил для дальнейшей чихательной атаки на избыточные феромоны, дает Хоупу короткую передышку. Небольшая пачка бумажных платочков, что всегда имеется с собой у омеги, израсходована. Нос приобрел слабо-розовый оттенок, белки глаз – нежно-морковный. – Остановите, пожалуйста, в ближайшем возможном месте, – с изумительным французским прононсом и слегка замучено выдает Хоуп и, глядя в полные сострадания и непонимания глаза альфы, добавляет скороговоркой. – Намджун, не волнуйтесь. У меня просто приступ аллергии, такое бывает, это надо просто перечи.... А-а-а-пчхииии! Пережить... – На что аллергия-то или на кого? – голос звучит обреченно, уголки губ опускаются, руки тянутся к перьям на ушах и беспощадно выдирают три самых длинных и пушистых с левого уха. – Ааапчхи… Намджун, – правая худая рука перехватывает левую крепкую, что потянулась за очередной порцией трепещущих перьев. – Скорее всего, на белковый крем от пирожного, которое мы в «Крафте» заказали. Намджун приободрился, коротко довольно уркнув, обрадовав Хосока, который нисколько не хотел расстраивать альфу, за чью ароматическую симпатию сейчас, скорее всего, и расплачивался. «Хотя, хрен его знает, может и, в самом деле, белковый крем?» – Ой, ну я тебя умоляю, адвоката выключи, – внутренний язва-омега, нисколько, в отличие от хозяина, не подверженный аллергическим приступам, изошелся, тем не менее, в приступе немилосердия и занудства. – Ясно, что этот красавчик двухметровый со своим амбре довел тебя до соплей и прочих неприятностей. Но, сдается мне, и до всяческих приятностей тоже совсем недалеко. Так что советую дать шанс. – Небо Омегаверсное! Тебя не доставало только! – простонал Хоби, и омега вдруг проявил немыслимую деликатность. – Ладно, будь здоров и каплю с носа утри, неэстетично выглядишь. – Чем утерть-то, рукавом? – У альфы спроси, несчастье ты мое тощезадое. Мало ли, у него платок носовой имеется, – прогундосил-подразнил омега и ушел на подкорку. Автомобиль, пока Хоби общался со своим внутренним я, притормозил. Нами выхромал из такси максимально интенсивно, захватив обе трости. Распахнул дверь перед омегой, который, закончив безмолвный диалог, как раз пополам согнулся в очередном чихательном приступе. – Хоби, выходи, – протянул ладонь. Омега вышел, опираясь на теплую надежную альфийскую руку. Немедленно поймал мурашек на своей, почувствовал эротические табуны оных на кисти Намджуна. Обхватил его пальцы и в очередной раз чихнул, но как-то по-особому, сладко. С удовольствием, кажется, продолжая держать равновесие за счет крепких пальцев, не замечая и не осознавая, что трость ему альфа не отдает вполне умышленно. – Апчхи, – выдал, немилосердно почесывая глаза, уже, наверняка, по цвету близкие к вампирским, и чувствуя очередные подлые капли у кончика еще не вполне распухшего носа. Втянуть их в себя ему очень хотелось, но воспитание не позволяло, а вытереть было нечем. Оставалось опустить голову в надежде, что очередной чих унесет подлую жидкость в отдаленное пространство. И в этот этически-эстетически сложный момент Хоби почувствовал, как к носу, аккуратно промокая его, прикасается мягкая нежная ткань. Поднял глаза. – Мой носовой платок, Хоби, – протягивая омеге гигантских размеров хлопковый прямоугольник, чуть застенчиво промолвил альфа, похлопав очаровательно глазами. «Небо! Да кто бы знал, как приятна такая забота. Чувствую себя слабым маленьким омежкой под надежной защитой, и это так… – Апчхи… …чудесно, интимно даже. Гхм. Никогда не думал, что приступ аллергии может быть таким милым. Мышцы живота вот только болят… А что это Намджун делает… Ой, нееет… Это чересчур уже…» Ким забрал платок у выдавшего очередную порцию чихов и ринокапель омеги, лицо которого вдобавок покрывало теперь немало бисеринок пота. Выпустил из рук хосокову трость, не оставляя тому выбора, за что держаться. Взял поочередно руки омеги, положил себе на талию. – Временно хочу побыть твоей тростью, Хосок, – промолвил с мягкой улыбкой, чистой частью платка нежно промокнул слезящиеся глаза, снял «бисер» с лица и вновь промокнул нос. Хосок повторно чихнул, Намджун повторно провел все гигиенические процедуры. Омега почувствовал, что от такой заботы, от теплоты заревет сейчас в голос. Маленький мальчик, что проснулся в нем стараниями этого альфы, со времени знакомства с которым еще и сутки не прошли, требовал тепла, нежности, ласки. И Намджун, который, вольно или нет, вызвал и мальчика, и все омегины «хотелки», их же и выполнял. И ни разу не отвернулся и не поморщился брезгливо, пока Чон мучился в чихательных приступах. Полчаса испытаний подошли к концу. У организма иссяк, наконец, запас чихов, а также жидкости для носа, глаз и потовых желез. Как всегда после приступа Хосок чувствовал себя слабым, уставшим, с ноющей тягучей болью в мышцах живота и пустотой в остальных частях тела. А еще он ощутил и сейчас продолжал ощущать тепло и силу, что исходили от прижимавшего его к себе альфы Ким Намджуна. Тот стоял, ничего не говоря, не двигаясь. Кажется, не дыша даже, и, намеренно ли, случайно, погасив полностью природный запах. Только прижимал к себе омегу аккуратно, а омега крепче сжимал руки на его талии, чувствуя, как особое тепло прошло по ароматической железе, словно умягчив, распечатав ее, и сразу почувствовал, как усиливается его собственный аромат. А тепло течет дальше, напрягая соски, заполняя собой живот, пах и особую глубину омежьего тела. Намджун вместе с приятными подозрениями очень незаметно старается втянуть запах, что идет от Хосока. Но аромат столь силен, что растворяет подозрения без остатка, превращая их в уверенность: у стоящего рядом с ним восхитительного омеги течка на подходе. Тело не в силах сопротивляться инстинктам. Намджун напрягается помимо воли, крепче прижимая к себе омегу, аккуратно проходясь носом по железе, втягивая притягательный аромат. Хоби поднимает голову, смотрит на него молча и очень серьезно, кажется, даже осуждающе. Намджун замирает, едва ли не холодеет: сейчас, кажется, решается его судьба. И, судя по этому взгляду, ничего хорошего от нее ждать не приходится. При этом альфа забывает даже очевидное: желанный омега по-прежнему прижимается к нему и не делает никаких попыток отстраниться. Но вот улыбка трогает губы Хоби. – Намджун, ваши какао-обстрелы не только аллергический приступ у меня спровоцировали… Ким обреченно опускает голову, шепчет с горечью: – Значит, все-таки я… – …но и, кажется, течку, которая должна была начаться никак не раньше, чем через десять дней, но вот уже дает о себе знать. И что прикажете мне с вами делать?.. Альфа с совершенно несчастным видом стоит, кусая губы, в свете огромной луны, что заливает молочным светом город. «Десять квартир в Ханнаме, кажется, это единственное, что нужно от меня Хосоку…» – Может, поцеловать? – голос омеги доносится до слуха и разума отчаявшегося альфы, как сквозь толстую стену, а теплые губы уже приникают к его губам коротким, совершенно невинным, щекочущим поцелуем… И таким же, чтобы не спугнуть свое внезапное и кажущееся таким зыбким счастье, отвечает Намджун. – Я бы на руки тебя сейчас поднял и кружил, – шепчет на ухо, хотя рядом нет никого. – Постарайся поднять мою трость, – улыбается так, что помимо луны с неба, Намджуну кажется, для него и на него светит персональное солнышко, омега Чон Хосок. – И вызови такси. До моего дома еще неблизко, а завтра рано утром я должен быть в реабилитационном центре, чтобы к полудню успеть подписать деловые бумаги с вашей компанией, господин Ким. Надеюсь, вы помните об этом. Альфа кивает, сдерживает смех. – Но ты же проводить себя позволишь, мой прекрасный омега? – Проводить – позволю… – А поцеловать?.. И, не дожидаясь ответа, в поцелуй. Теперь уже жадный, яростный. Альфа не знает, как будет дальше. Не знает этого и омега. Но обоим ведомо: счастье любит тишину. Ни лунный свет, ни спящий город, ни в молчании стоящие в обнимку Хосок и Намджун не нарушают ее сейчас... *** Чимин ощутил яркий свет даже сквозь плотно сжатые веки. Потянулся сладко, вздохнул глубоко, почувствовал свежий знакомый аромат. Нет, скорее, смесь ароматов, хотя его пион: «Пион, а не рыба, неужели же такое возможно!?» – безусловно, проигрывал мандарину. Воспоминания о событиях вчерашнего вечера всплыли в памяти, пронеслись с бешеной скоростью и оборвались в салоне автомобиля такси. «Почему стоим, почему вокруг ни звука? – спросил себя омега, понимая, что не это даже вызывает недоумение. – Как это я так легко и свободно уместился на сиденье в салоне, да в горизонтальном положении?» Открыл глаза мгновенно. Яркий свет полной луны, что, подобно гигантскому круглому будильнику, смотрела в огромное панорамное окно незнакомой комнаты, стал персональным будильником омеги. Чимин нахмурился, приподнялся на локтях, огляделся с некоторой тревогой. Он лежал в просторной гостиной на внушительного размера диване, заботливо укрытый пледом. «Одетый», – выдохнул не то с облегчением, не то с легкой досадой. – То есть тебя надо было раздеть? – ехидно полюбопытствовал не спящий ни днем, ни ночью внутренний омега, к тому же поднабравшийся, видимо, нахальства у хосокова. – Нет, просто в одежде спать неудобно, и только. – А без одежды предтечно-течному омеге, особенно девственнику, неудобно спать у альфы под боком, потому что он тупо не даст тебе спать пока не возь… – Спасибо, я понял, спи давай. Чимин вдохнул еще раз глубоко, догадываясь, благодаря цитрусовым феромонам, где он находится. Аккуратно снял с ног плед, сел, взглянул на часы: начало четвертого. «Ничего себе я задремал, – усмехнулся, прогоняя остатки сна. – Выйду на улицу тихонько, вызову такси и домой. Пионы к выставке не подготовил, хотя времени еще достаточно. Пару кустов надо выкопать – емкости с землей для них уже в павильоне. Да подготовить специальный питательный раствор, что продлит жизнь и красоту тем цветам, которые будут срезаны и займут место на стойке. Хорошо хоть черенки заранее посадил в специальный субстрат». Чимин бесшумно поднялся, огляделся, улыбнулся нежно, когда взгляд упал на Юнги, что спал в огромном, стоявшем в полуметре от дивана, кресле. Омега подошел, опустился на колени перед истинным. Половину лица альфы скрывал ночной полумрак, вторую чудесным образом освещало ночное небесное светило. Серебристо-опаловый лунный свет придавал еще больше сияния и блеска жемчужно-белой коже. Юнги спал, чуть приоткрыв рот, и выглядел, несмотря на очерченные плотной футболкой крепкие грудные мышцы и плечи, трогательно-беззащитно. У Чимина сердце защемило от радости и нежности. Альфа. Его долгожданный альфа. Совсем рядом. Такой красивый, сильный, мужественный. И вместе с тем робкий и страстный, мягкий и настойчивый. Чимин вновь с удовольствием вспомнил вчерашний вечер. Поцелуи, объятья, голос Юнги. Вспомнил суховатую теплую кожу на шее соулмейта и собственный поцелуй, что впечатал в нее. Для самого себя неожиданный, отчаянно-яростный, глубокий. Вспомнил жар и приятный тяжелый щекочущий зуд, которым наполнились пах и ямка меж ягодиц. И впервые в жизни ощутил такую ненужную пустоту в сокровенной глубине тела, и захотел, чтобы альфа заполнил ее своей тугой плотью. И тут же почувствовал капли особой влаги, что вышли из его девственного нутра. Капли, аромат которых делает омегу еще более соблазнительным и желанным для альфы. Капли, что подготавливают омегу к близости и заставляют страстно желать ее. Переживая вновь эти моменты, вдыхая цитрус, Чимин слышит, как набирает силу его собственный новый аромат. Как инстинктивно, кажется, помимо воли, сжимаются ягодицы, и глубина вновь, как вчера, заполняется цветочной вязкой влагой. Как уже обильнее, сильнее выходит она, увлажняя кольцо, пачкая ощутимее не только белье, но, кажется, и тонкие летние джинсы. Омега закрывает глаза. Стараясь и почти не находя сил противиться желанию, смыкает накрепко бедра, подаваясь к спящему альфе. И горячо, тесно становится в паху. Кровь приливает к члену, пробуждая его. Пытаясь подавить стон, Чимин все равно издает его – сдержанный, глухой, рваный. Древний инстинкт впервые так ярко пробуждается в теле, делая его податливым, слабым, отчаянно желающим силы тела альфы – его рук, губ, языка. Силы альфийского проникновения. «Разбуди его, дай овладеть собой», – скулит, мечется, умоляет внутренний омега. «Не время, не сейчас, уходи», – сопротивляется, кричит рассудок. А сладкий аромат, усиливаясь, поглощает горьковатую свежесть цитруса. В треугольном вырезе футболки альфы на рисунке пиона выступают крохотные прозрачные капли. Омега, весь в плену острого, горячего желания, мучительной телесной жажды на эти капли почему-то как на источник спасения смотрит. Губы к коже, к пиону. Снимает воду с цветка, ощущая прохладу и обманчивую свежесть, не дающую телу успокоение, лишь провоцирующую еще более тяжелый, невыносимый пожар-желание. – Не сейчас, только не сейчас, – повторяет, как мантру. – Но скоро, очень скоро. Быть может, день, один только день. Тот, что уже отсчитывает часы. И я приду сам. Но как трудно уйти. Как хочется всю тяжесть этого тела прямо сейчас ощутить на собственном, быть вдавленным в простыни глубоко, подчиняться безоговорочно. Ноги раздвинуть, раскрыть истекающее смазкой кольцо, принять в себя влажно-горячую, твердую плоть. Ощущать каждое движение внутри, подаваться навстречу. Не словами, а стонами – глубокими, чувственными, довольными – благодарить. Глазами, телом требуя голодно еще-еще-еще. И вот омега, стоящий на коленях перед спящим истинным, безмолвно просит, не в силах совладать с собой. Источая запах, смазкой еще больше пачкая одежду. Но какой громкой может быть иногда безмолвная просьба. Альфа вздрагивает, ноздрями втягивая воздух. Веки едва подергиваются. А Чимин огромным усилием воли отстраняется от Юнги, поднимается с колен. «Такси можно вызвать на улице, да ведь я и адреса не знаю. Тем более, выйти скорее, посмотреть на фасад дома или забор, где, наверняка, указан адрес, и уехать. Пока есть хоть немного сил сопротивляться себе же». Он идет, тяжело дыша, вытирая пот со лба и висков, в поисках выхода – из дома, из этого внезапного желания. Заходящая луна освещает еще одно панорамное окно, наполовину скрытое римской шторой, и дверь рядом с ним. Чимин нажимает ручку, выходя в свежесть ночи. И не у дороги оказываясь, а на участке, окруженном кованым забором. Он взгляд бросает назад, на стеклянную дверь, ведущую в дом. А потом оборачивается, осматриваясь. Не такой яркий теперь лунный свет падал на недавно постриженный газон, небольшой бассейн, легкие плетеные кресла и стеклянный круглый столик между ними. А еще на десятки клумб и клумбочек. Омега подошел, и его насыщенный плотный аромат слился с ароматом множества цветов, что росли здесь. Казалось, свой неповторимый запах висел над каждой из клумб, очерчивая особую, невидимую глазу, но легкодоступную обонянию границу. Между остро-свежим ночным и насыщенным ярким цветочным благоуханием воздухом. Омега снял кроссовки. Прохлада воздуха и земли, чуть влажная колкая трава под ногами охладили ступни, немного успокоили тело, приглушили желание. Чимин в неярком свете уходящей луны, что встречается с занимающимся рассветом, глядит на пионы, разные по цвету и форме. Впрочем, сумрак не дает рассмотреть внимательно. Но яркий интенсивный аромат говорит о том, что цветы довольны и счастливы, что их любят и как следует заботятся. Что они, по собственному определению омеги, здоровы. Чимин обходит все цветочные владения альфы, где-то задерживаясь на мгновения, где-то на минуты. Замирает у куста с «Черными жемчужинами», замечая, что самый верхний цветок, который вырос заметно выше собратьев, был срезан относительно недавно: место надреза только подернулось особым, белесо-суховатым налетом. И Чимин молча с улыбкой спрашивает себя: не с этого ли куста пион вчера на пристани преподнес ему элегантный кавалер хвост. В самом центре участка омега видит пустую вскопанную клумбу со свежей влажной землей, очевидно, заботливо подготовленную для посадки очередного растения или цветка… Он замирает теперь, глядя на едва-едва подернутое алым небо. Самое раннее, самое нежное утро вступает в права. Росы под ногами становится больше, легчайший ветер – непременный предвестник восхода – заявляет о себе. Чимин босоногий, в тонкой футболке зябко ежится. «Пора, теперь уже точно, пора». Он позже успеет рассмотреть цветочное царство своего альфы. А теперь надо тихонько вернуться в дом, найти выход, вызвать такси. У Юнги есть еще время для сна, и Чимин не хочет будить альфу. Или боится? Вновь утонуть в желании. Не боится. Нет. Хочет. Те ощущения, самые первые и нежные, что он испытал вчера, несравнимо более насыщенные и яркие, что проснулись сегодня! Они чудесные, волшебные, желанные омеге. Течка. Кажется, у него началась именно она. И пусть сейчас только входит в силу, но потому, наверное, что желанный альфа с ним, Чимину очень-очень хорошо. А будет просто невероятно, когда истинный прижмет его, нагого, к своему обнаженному телу, начнет ласкать нежно и горячо, мягко и страстно, когда… Омега опять заводится, хватает ртом воздух, кладет ладонь на пах. Сжимая возбужденный, вставший член, подаваясь сведенными бедрами вперед. «Не сейчас. Немного, чуточку позже…» Но в этот момент пальцы альфы аккуратно ложатся на тонкие плечи, крепкая грудь с уже затвердевшими сосками прижимается к холодной хрупкой спине. Теплое дыхание обдает шею. А потом альфа вдыхает резко, глубоко… Вздрагивает. Мычит, выстанывает коротко: – Твой аромат, Чимин… Этот особый аромат… Его ни с чем не перепутаешь… Он снимает с парня футболку, прижимается грудью к его обнаженной спине. И вот уже руки опускаются ниже, расстегивают пуговицу и замок молнии на джинсах. Мягко прижимаются ко впалому животу, который омега втягивает сейчас еще больше, а потом вздрагивает всем телом и замирает, как замирает на мгновения рука альфы у кромки транков, словно спрашивая разрешения. Чимин не сопротивляется, руки безвольно висят вдоль туловища, голова отведена в сторону, шея с пульсирующей артерией и ароматической железой у губ Юнги. Альфа осторожно кладет руку поверх ткани, сжимает нежно полувозбужденный член, проводит вверх-вниз… Потом пальцы запускает под белье, ощущая теплое и влажное от предэякулята твердеющее омегино возбуждение. По-прежнему стоя позади, снимает с Чимина джинсы и транки. Пытается повернуть лицом к себе. – Нет, пожалуйста, – тихо выдыхает омега. – Оставь, как есть. И Юнги тут же прислушивается. Он мажет обильно языком по пальцам, хотя предэякулята достаточно, чтобы ласкать омегу, не причиняя ему боли, а потом аккуратно, испытующе проводит ребром ладони и меж ягодиц, задевая омежий вход, влажный от смазки. Чимин напрягается, испуганно сжимает ягодицы. – Расслабься, мой хороший, самое главное мы оставим на потом, когда ты захочешь и будешь готов, – тихо, ласково, спокойно говорит альфа, водя по стволу вверх-вниз, то нежными, щекочущими движениями лаская, то нажимая сильнее, подушечкой большого пальца мягко рисуя круги на головке. Спускаясь по стволу, проходит по яичкам, нежно сжимая. И вот как благодарность слышит первый стон. Глухой, короткий, сдерживаемый. – Чимин, мое сокровище, мой прекрасный цветок, не стоит смущаться. Пожалуйста. Я хочу понимать, что все делаю правильно. Мне важно, мне необходимо знать, что тебе хорошо. Даже слова не нужны. Я все пойму без них, если ты позволишь мне понять. Едва слышное «да» омеги больше похоже на выдох. Он прижимается спиной к альфе, а тот продолжает ласкать возбужденный член, нежную плоть головки, увеличивая темп, обхватывая ощутимо сильнее. Альфа бы на колени опустился сейчас перед младшим и языком с удовольствием ласкал мальчишку, забирая поглубже в рот его изящество, по каждой набухшей венке проходясь, вылизывая и посасывая губами и языком головку и за этим чудесным лицом, за глазами наблюдая. С них считывая все эмоции, всю их силу, контролируя то и другое и наслаждаясь удовольствием мальчика. Но вот ведь: омега, принимая первые особые ласки хена, намеренно, кажется, не хочет, чтобы альфа видел его лицо. Боится, стесняется? Возможно. Но, главное, верит и доверяет. Отдает, пусть пока так, себя, свое тело и эмоции альфе. И все остальное сейчас неважно. Омега дышит все более отрывисто, мычит, стонет протяжно, всякое смущение в этот момент откинув, сконцентрировавшись только на чудесной, все больше напрягающей пах тяжести, что секунды спустя взорвет все тело острым, резким наслаждением. Заводя альфу невероятно, провоцируя его собственное возбуждение, что ощутимо упирается в обнаженные ягодицы Чимина сквозь тонкую ткань брифов и бриджей. И это тоже заводит омегу, заводит невероятно. – Еще немного… Юнги… – рвано выдыхает Чимин, и спустя мгновения член выстреливает теплой белесой чуть вязкой жидкостью. И альфа снова ловит себя на мысли, что в этот, пиковый, момент он очень хотел бы видеть лицо своего омеги! Видеть удовольствие от первого в жизни оргазма, подаренного Чимину Юнги. Но мальчик и так доверился ему, доверился очень быстро. Засыпая, альфа говорил себе, что надо потерпеть. Но прошло лишь пару часов, а он уже ласкает Чимина. И тот на пике наслаждения выстанывает дрожащим от напряжения голосом его имя. И сам альфа почти на грани. Но главное сейчас – ощущения младшего, его удовольствие. Чимин по-прежнему стоит спиной к альфе, последние вспышки наслаждения покидают тело, заставляя его содрогнуться вновь. Юнги чуть отстраняется. Поворачивает к себе парня, который теперь расслаблен и не сопротивляется нисколько. У Чимина туман в глазах, губы чуть приоткрыты, пион на коже залит каплями. Альфа губами их снимает, потом уста омеги накрывает коротким мягким поцелуем, урчит довольно, усмехается про себя. «Хищник, что словил первый оргазм для своей желанной пары». «Пара» по-прежнему безмолвствует, мягко-смущенно улыбаясь и чуть вздрагивая. Не от страсти уже, от утренней свежести. Юнги поднятой с травы футболкой протирает живот омеги, на который попало немного спермы, натягивает на него транки, что источают аромат омежьего нутра, и джинсы. Чуть спавшее желание возвращается с новой, еще большей силой, едва альфа вдыхает этот призывный, будоражащий обоняние и плоть запах. Юнги морщится, сжимает губы, чуть откидывает назад голову: страсть бьет в пах, член наливается вновь. Альфа резко отстраняется от омеги, а потом, не в силах совладать с собой, прижимает его к телу с такой животной силой, что Чимин выдыхает невольно и сильно вместе с коротким, болезненным стоном. А альфа забывает обо всем, порыкивая, по шее младшего зубами проходит, чуть покусывая. Пальцы вжимает ему в спину, проводя что есть сил вдоль позвоночника, ягодицы сминая и прижимаясь налитым пахом к паху Чимина, потираясь своей, готовой выплеснуться страстью, о вновь загорающегося омегу. И жгучее, безотчетное слепое желание обладать Чимином отключает у Юнги все рациональное, правильное, здравое. Альфа на руки младшего подхватывает, несет в дом. По пути прижимает к себе крепко, словно боится, что желанный сейчас до щемящей, звонкой боли в паху, во всем теле мальчишка ускользнет куда-нибудь. Внутренний волк альфы, изголодавшийся за много времени без желанного омежьего тела, нежной плоти, бархатной узости глубины, проснулся и мечется, не находя себе места. Воя, скуля от невыносимой потребности касаться, ласкать, мять, вылизывать, запах свой в нежную кожу впечатывая. И хорошо бы клыками в шею вцепиться, укусить, обозначить, пометить. Чтобы все, кто увидит, кто вздумает глаз на мальчишку положить, узнали: омега не сам по себе, не один. Есть тот, кто глотку за него перегрызет. Юнги, громко сердито порыкивая, бешено источая мандариново-бергамотовые феромоны, словно те самые претенденты на его омегу уже вокруг стоят и руки к парню тянут, идет к открытой двери, в дом. Бросая взгляд на желанный трофей, что вырвал наконец у времени, у судьбы, столько лет не отдававших ему Чимина. Альфа распаляется от соприкосновения своей горячей кожи с прохладной кожей младшего, от взгляда на омежьи соски, что крупными твердыми жемчужинами стоят в ареолах, от пиона истинности на коже, опять покрытого сладкими каплями. От взгляда омеги, в котором испуг смешался с желанием, робость с пониманием особой собственной силы, что делает его таким привлекательным и желанным для этого альфы. У Чимина остатки сознания или здравого смысла сдавленным, глуховатым голосом с губ срываются: – У меня выставка сегодня… – Конечно-конечно, мой цветочек, – смотрит, чуть прищурившись, и с таким неприкрытым желанием, с такой страстью и обожанием, что Чимина, и так заведенного, вновь начинает поколачивать. Не то от холода, не то от волнения, а, скорее, от осознания того, что уже стоит за спиной и случится, кажется, совсем скоро. Неожиданно скоро. Омега прислушивается к себе, понимая в который раз, что хочет этого альфу, что безоговорочно доверяет Юнги. Но Чимину, несмотря ни на что, страшно. И это нормально, кажется. Ведь то, что предстоит впервые, всегда вызывает хотя бы волнение. Он старается скрыть страх во взгляде, раз уж тело выдает его неконтролируемой дрожью, – хотя, быть может, это дрожь желания? – отводит глаза от лица альфы. Но Юнги, кажется, понимает, что испытывает его истинный. Он несет омегу в спальню, аккуратно садится на кровать, не отпуская, чувствуя особую влагу на джинсах Чимина, что остается сейчас и на его бриджах. И хотя возбуждение нисколько не уменьшается, а огромная кровать и прижатый к груди парень еще больше заводят, ибо альфа уже видит на ней полностью обнаженного, заласканного и взятого им Чимина, Юнги находит силы сдержаться. Теперь страсть в глазах уступает место мягкому, спокойному взгляду. И также мягко, спокойно звучит голос. – Чимин, мой цветочек. Посмотри на меня. Я понимаю, что ты волнуешься. И я не меньше, поверь. Но я чувствую и то, что ты хочешь… Что ты не против… Твое тело подсказывает мне. Ты сказал всего несколько часов назад, что у тебя нет и, возможно, никогда не будет течки. Но мои бриджи промокли от твоей смазки… И твой аромат… Такой яркий сейчас. И твой вчерашний поцелуй. И то, что было минутами раньше. Но скажи только, и я остановлюсь… Секунды молчания. – Не останавливайся, – младший руками обхватывает Юнги за шею, прижимается крепко. – Ты только доверься… – шепчет Чимину в ушко, и сразу мочку губами захватывая нежнейше, лаская, кончиком языка щекоча. Поднимается. Аккуратно омегу на кровать кладет, садится сбоку. И изгиба шеи, тонкой чувствительной кожи губами невесомо касается, короткими поцелуями осыпая. Отстраняется. Чимин, чье тело сейчас наливается тяжелой, тягуче-приятной негой, подается вверх, руками обхватывая плечи альфы, притягивая его к себе. Лицо Юнги совсем рядом. Омега видит глаза, что смотрят с восхищением и нежностью, и сердце ускоряет ход, бьется гулко. Он проводит подушечками пальцев по губам альфы, по всем их изгибам и линиям. Верхней, чуть вздернутой, прихотливо изогнутой, и нижней – пухлой, как у самого омеги. А потом губы свои приоткрывает – и к губам Юнги, закрывая глаза. Обхватывает мягко, аккуратно, осторожно, заново пробуя, изучая, смакуя, словно и не было накануне других поцелуев – сильных, глубоких, жестких. Альфа не торопится и не торопит. Пока. Приоткрывает губы, с удовольствием давая пробовать себя. Чимин теперь уже языком проходит по ним, потом, в рот проникая, несмело дразнит, робко ласкает его язык, самым кончиком небо щекочет, проходится под верхней губой. Пытается отстраниться, но альфе этой мягкой, щекочущей ласки слишком мало. Хоть он, и так взбудораженный, заводится от нее еще больше. Невыносимо-притягательные пухлые губы-лепестки в ответном поцелуе не жалеет: жестко мнет, покусывает больно, сладость и нежность срывая с них. И едва омега, поддаваясь силе, приоткрывает уста, язык с хищной лаской ныряет в рот, вылизывает его с нажимом, свою влагу, свой запах омеге передавая. И на собственных губах, щеках, носу оставляя немного цветочного аромата истинного. Этот запах его течной пары заводит еще больше внутреннего волка альфы, распаляет особый голод, в сравнении с которым потребности утробы ничтожно, несравнимо малы. Ненасытный, жадный зверь воет и мечется. Требует накинуться, подчинить, обездвижить. Тереться исступленно, покусывать, сминать, под пальцами ощущать нежную кожу тела, не тронутого еще ни одним альфой. Вылизать везде, ни один сантиметр тела не пропуская. И особенно там, где оно до безумия притягательно и желанно: на ароматической железе, в паху и в сокровенной глубине, меж ягодиц спрятанной. Два из трех уже заполучил альфа. Но голод, и то ненадолго, его волк утолит лишь тогда, когда омега целиком будет принадлежать Юнги. В дымке собственной острой страсти старший ненадолго забывает о том, что его истинному сейчас нужна ласка, но не грубость. Мягкость или мягкая сила. Юнги и так уже победитель: именно он овладеет этим чудесным омегой первым и не отдаст никому и никогда. Он отстраняется от губ-лепестков, влажно-блестящих после бесконечных прикосновений его языка и губ. Дорожку поцелуев оставляет на шее, маленьком кадыке, сладком арте, проводит по ключице, опускаясь к соскам – полунапряженным, призывно взбудораженным, твердеющим. Один губами накрывает, языком кружа по ареоле, задевая в алмаз превратившийся сосок. Пальцами нежно ласкает, щекочет и чуть сжимает кончик второго. В этот момент слышит стон – несдержанный, возбужденный, протяжный. Видит, как дугой выгибается стройное тело. Слышит, как еще больше учащается дыхание. А потом мальчик губы закусывает, откидывает голову назад, шею напрягая. Сводит накрепко обтянутые джинсами бедра, руку кладет на пах, чуть сжимая, и к телу альфы подаваясь. Вторую прижимая к его спине, позвоночнику, ноготками проводя, ощущая под пальцами особую мягкость, теплоту, шерстку и полную, абсолютную сейчас неподвижность особой части тела альфы-гибрида. Цветочный запах взрывает пространство спальни. – Еще… – Чимин открывает на секунды глаза с расфокусированным, затуманенным взглядом. Маленькие чувствительные кусочки плоти, что нежно ласкал сейчас альфа, отправляют сигналы возбуждения и чувственного до боли удовольствия в живот и пах, рассудок замутняют. И только одного хочется сейчас: довериться полностью. Принять плоть плотью. Стать одним целым с истинным. При мысли об этом дрожь вновь проходит по телу, желание приятной тяжестью плотно оседает в паху, растет, наливаясь. Чимин руку кладет на джинсы, постанывает, мычит, проводя по члену, что возбуждается, требуя узости и нежной силы сжатия. Но и этого мало сейчас омеге. Течка чудеса творит с его телом, что никогда не знало близости, с его разумом, который дремлет сейчас, усыпляя и стыдливость, и смущение, уступая место инстинктам, требующим подчиняться альфе. И подчиняющим его. Омега, будто в полусне, забыв обо всем, со стоном переворачивается на бок. Под ним покрывало все мокрое от смазки. Он руку заводит назад, потирая влажную ткань меж ягодиц, скуля жалобно от невозможности проникнуть глубже и в жару желания не понимая, почему это невозможно. Он чувствует, как руки цитрусового альфы его, сопротивляющегося, настойчиво, но нежно кладут на спину. – Сейчас, мой цветочек, – шепот опаляет маленькое ухо, и омега вновь стонет, хнычет, ищет альфу, цепляется за его руки. Юнги горит, глядя на этот пожар чувственных эмоций, ощущая горячку тела, желая насладиться ею, почувствовать своей плотью. Он чуть разводит бедра, что опять накрепко свел мальчик, снимает с Чимина джинсы, а потом аккуратно мокрые транки. Смотрит в лицо омеге, за улыбкой пряча голод, утолить который сможет, наконец, совсем-совсем скоро. Равно как и утолит голод омеги, во взгляде которого сейчас почти нет страха, но страсть и ожидание. Капли предэякулята выделяются из головки омежьего члена, смазка из желанной Юнги глубины оставляет очередное мокрое пятно на темном покрывале. Чимин, едва альфа снимает с него одежду, накрывает член рукой, размазывая предэякулят, еще больше увлажняя ствол, водя по нему ладонью, головку лаская, постанывая, закусывая губы. И памятуя, как волны удовольствия нежили тело, когда альфа вылизывал и пощипывал его соски, вторую руку направляет к груди, ладонью, пальцами оглаживая кофейного цвета, быстро твердеющую жемчужинку. Альфа, заведенный уже столько времени, глядя на ласкающего себя омегу, слушая его, понимает, что оргазм накроет, наверное, едва он только к паху своему прикоснется. Немедленная разрядка необходима как воздух, иначе член к чертям взорвется вместе с яйцами, мозгом и сердцем, что колотится с неведомой силой на запредельных скоростях. Он смотрит на Чимина, который сейчас сосредоточен только на себе. Скидывает одежду и становится на колени рядом с младшим. Его собственное влажное от естественной смазки возбуждение на пределе. Под томные стоны истинного – несколько движений руками – и недолгая разрядка, что тело прошивает ударом острого, почти болезненного удовольствия, заставляет дрожать и постанывать глухо. Чимин за это короткое время опять улегся на бок и, источая запах пиона, теперь не легкий, а чересчур, чрезмерно насыщенный, продолжает не только ласкать член, но и к кольцу рукой ведет нетерпеливо. – Цветочек, – порыкивает, чуть улыбаясь, альфа, склоняясь над Чимином, – да ты всю инициативу у меня перехватил. И не слушаешься вдобавок. Он вновь аккуратно переворачивает омегу на спину. Проводит по животу, вниз направляя пальцы. Чимин убирает руку от паха, перехватывая ладонь Юнги, кладет ее на свой член, и, не отпуская, проводит вверх-вниз по стволу. Тот пальцы омеги сжимает, поглаживает и отводит, отпуская. И, опускаясь к паху, теплую, влажную от предэякулята головку захватывает губами. Чуть посасывая, втягивая нежно, языком щекоча, а потом берет глубже, ласкает жестче, двигается быстрее. Чимин, поначалу чуть подаваясь в такт движениям альфы, теперь, не контролируя себя, в густые темные волосы хена запускает пальцы, сжимая пряди в ладонях, толкаясь в рот глубже. Юнги пытается отстраниться, слезы выступают на глазах. Но хрупкий омега крепко держит альфу, подаваясь, толкаясь в глотку, постанывая высоко, чувственно, сладко. И альфе приходится чуть сильнее сжать тонкие запястья, чтобы эти, такие сильные сейчас пальчики ослабели и выпустили смоляные пряди. Он отстраняется, но омега, который в секундах от пика возбуждения, хнычет недовольно, точно маленький ребенок, которого наказали, отобрав такое желанное и долгожданное лакомство. Юнги, понимая это, руками тотчас начинает ласкать возбужденный член омеги. Через мгновения, бедрами подмахивая в такт движениям длинных, чувствительных пальцев, сжимая покрытые мурашками соски, закрыв глаза и чувственно выстанывая имя истинного, Чимин достигает пика, подрагивая от сотрясающего тело восхитительного оргазма. Юнги вытягивается рядом, тела соприкасаются, пальцы переплетаются, запахи смешиваются. – Моя маленькая Рыбка, цветочек нежный, – низко мурлычет альфа, щекочет шею омеги теплым, чуть сбитым дыханием, одними губами касается арта. – Какой же ты сладкий. Везде сладкий. Полувопрос-полуутверждение сопровождается особым, требовательным, жестким взглядом, полным желания взять, наконец, самое сокровенное. И феромоны альфы «звучат» теперь громко, растворяют, почти поглощают в себе цветочные. А Чимин, глядя на Юнги, что с него глаз голодно блестящих не сводит, тоже, после едва спавшего возбуждения, заводится вновь, подаваясь еще ближе к альфе, потираясь наготой о его наготу, пахом о пах, в шею носом утыкаясь, шумно дыша, языком лаская. Тесно, как только возможно, альфа и омега прижимаются друг к другу. Юнги одной рукой проводит мягко по щеке и шее младшего, ниже опускаясь, а потом на спину, пусть не слишком ему удобно, перекатывается, омегу не отпуская, и тот оказывается лежащим сверху. Теперь двумя руками альфа ведет по позвоночнику Чимина, доходя до ягодиц, замирает на секунды. Омега поднимается чуть выше, торсом по-прежнему прижимаясь к груди старшего. Но ноги разводит и два упругих полукружия чуть расходятся, обнажая самое сокровенное: чуть расслабленное течкой и желанием кольцо, за которым желанная глубина, восхитительная бархатная узость, что создает трение и делает проникновение невыносимо привлекательным, сладким, возбуждающим. Пока же Юнги чувствует, как вязкие тепловатые капли с тяжелым цветочным ароматом попадают ему на бедра, и прижатое к его телу тело Чимина возбуждает желание и возбуждается. Пах омеги наливается, но теперь альфе другое надо. Он руками с нажимом ведет к ягодицам, перепачканным смазкой. Впивается в упругие, еще более напрягшиеся от его жестких, давящих прикосновений полукружия. И это невольное сопротивление распаляет альфу до предела. Последний барьер перед тем, как он получит, наконец, то, о чем мечтал с первой встречи, с первого поцелуя четыре года назад. Чего хотел накануне вечером, впиваясь жадно губами после стольких лет разлуки. О чем грезил недавно, в утренних сумерках лаская омегу. Чего жаждал только что, когда уже не руками, но ртом и языком нежил и вылизывал изящество Чимина. Он гладит теперь мягко, ласково, чувствуя, что напряжения нет больше. И пальцами ведет меж ягодиц, чуть задевая омежий вход, едва-едва надавливая, наблюдая за лицом омеги, который тоже прислушивается к себе, своим ощущениям. Прижимая тесно, не давая ни шанса двинуться теперь, резко омегу на спину, телом прикрывая, вжимая в кровать, руки перехватывая в запястьях, не отпуская. Но Чимин и не сопротивляется. Он ведь мечтал именно об этом – силу тела Юнги ощутить на своем, твердость его страсти в себе. И нависающий над ним альфа с его остро-горьким запахом, хищным, голодным блеском в глазах заводит еще больше. – Цветочек, ты же доверяешь мне? Омега кивает, шепчет едва слышно: «Да». И альфа, громко урча, вылизывает шею, ключицы, грудь, вновь припадая к соскам, ведет дорожку поцелуев к паху. Чимин постанывает, глаза закрывает, плывет и плавится от удовольствия, когда Юнги неожиданно резко сжимает его тело, переворачивая на живот, ноги разводя, руками крепко в бедра – и к ягодицам, к мокрому от смазки кольцу губами и языком. Вдыхая цветочную сладость, пробуя на вкус, фыркая, вылизывая, толкая. Омега пытается ноги свести – но нет. Альфа держит крепко, впиваясь еще сильнее в кожу, в мышцы при каждой попытке пошевелить бедрами, порыкивает раздраженно. И Чимин расслабляется, наконец. Язык, что вылизывает, ласкает, нежит кольцо, истекающее влагой, в животе, в паху скручивает, виток за витком, круг за кругом, особую пружину. И, кажется, совсем скоро она лопнет, взорвется ярким, сотрясающим тела оргазмом, вознесет обоих на пик запредельной, острой сладости, фантастической неги. Юнги чуть ослабляет хватку, и Чимин, постанывая, подается навстречу языку, что проходит по каждой линии кольца, внутрь толкаясь. Вязкая ароматная смазка, отвечая на силу прикосновений, выходит то маленькими, то огромными каплями, делая вход мягче и податливее. Член, прижатый к кровати, вновь возбуждается, и омега чуть трется им о покрывало, пофыркивая от двойного удовольствия. Но вот он чувствует, как Юнги замирает ненадолго, а потом гибкий длинный палец медленно, осторожно входит в нутро. Чимин сжимается, а альфа двигается аккуратно, давая омеге привыкнуть. И, как только вход расслабляется, вводит два. Чимин тихонько шипит, ему не больно, но и удовольствия, от которого сносило крышу, когда альфа ласкал его член и соски, нет тоже. Сомкнутые пальцы двигаются не быстро, в какой-то момент альфа разводит их внутри. Поначалу медленно и осторожно, но когда тело усваивает темп, направления движений и принимает все, толчки становятся быстрее и увереннее. Юнги добавляет, наконец, третий палец, слышит болезненное пофыркивание омеги, который пытается отстраниться от альфы. Но тот уже ласкает «золотую точку», отчего Чимин спустя время стонет громко, томно, подбирая под себя ноги, ягодицы выпячивая вверх, виляя ими, насаживаясь на фаланги по самые основания с громким, от обилия естественной влаги, необыкновенно возбуждающим звуком. Юнги руки подводит под живот лежащего на кровати омеги, мягко поднимая, заставляя ноги согнуть в коленях, опереться на локти и предплечья. Упругие, блестящие от влаги ягодицы, пульсирующее, растянутое, в каплях смазки кольцо, что открывает желанный вход, долгожданную глубину. И прекрасные стоны Чимина – протяжные, чувственные и, одновременно, жалобные, просящие. Юнги на пределе. – Цветочек, как же я хочу тебя, как же ты прекрасен, – созерцая, слушая, возбужденную, влажную от предэякулята плоть прижимает к кольцу. Головкой проходит вверх-вниз и медленно, аккуратно входит почти на всю длину сразу, ликуя беззвучно – «Мой, только мой душой и телом!» – наблюдая, как растягиваются мышцы, принимая его, как сжимаются вокруг горячей плоти. Альфа оглаживает спину и ягодицы омеги нежно, щекоча, лаская, пока тот привыкает. Мягко толкает глубже, теперь входя всей длиной, прислушиваясь к собственным ощущениям. Влажная бархатистая узость омеги прекрасна. Гладкие мышцы давят на член, создавая идеальное трение. Еще несколько глубоких, аккуратных толчков альфы, чувственных, мурлыкающих, грудных стонов омеги. И у Юнги сносит крышу. Он в талию истинного впивается пальцами и двигается теперь быстро, резко, хрипло постанывая, воздух сквозь зубы втягивая. Чуть виляя ягодицами, меняя угол вхождения, задевая простату, выбивая из уст омеги очередные, ласкающие слух, стоны-всхлипы. Отпуская руку, гладит по спине, вбиваясь, хрипит: – Чимин… Моя рыбка… Цветочек… Как же с тобой хорошо… Чимин, и так возбужденный, текущий, источающий насыщенный цветочный аромат, горит и плавится от ударов, что приходятся на самую отзывчивую, самую сладкую точку нутра, даря ему острое, яркое, невозможное удовольствие. Он ласкает свой твердый член, принимая альфу, наслаждаясь его силой, как наслаждается этим тонким, податливым, восхитительно горячим внутри и снаружи телом Юнги. Чимин чувствует, как содрогается его охваченное очередным оргазмом тело, член выстреливает спермой. И острое наслаждение от толчков и наполненности, и теперь одновременно приятную усталость. Он падает на предплечья, пока альфа, рыча, необыкновенно жестко, глубоко входит в него и резко освобождает, стонет громко, хрипло, низко. И на спине Чимин чувствует теплую вязкую лужицу альфийской спермы. Ноги больше не держат, он падает на живот. Чувствует, как альфа аккуратно проходит по спине мягкой тканью, вытирая влагу. Видит, почти засыпая, как поддевает покрывало и одеяло со свободной стороны. Берет омегу на руки, кладет на простыню, рядом ложится, прижимает к себе крепко, отстраняется. Смотрит, чуть улыбаясь, целует губы нежно, легко, невесомо. Проводит пальцем по скулам, подбородку, пиону на коже. – Мой? – Твой. Мой? – Твой, Чимин. Только твой, – бросает взгляд на часы. – Половина шестого. Ты опоздал, Рыбка? Омега смотрит сонным теплым взглядом, головой тихонько качает: – Нет, хен. Успел. И теперь не отдам никому. – Отдохни немного, у нас есть час, даже если его нет… Солнце поднялось над горизонтом, новый день обещает быть ясным, солнечным, счастливым. Чимин, забывая теперь обо всем, сворачивается клубком, альфа, ложась на бок, обнимает его нежно, и оба тотчас засыпают.