"Хвост" и "Рыбка"

Юнги крупно вздрагивает и открывает глаза. Сон, что он увидел, восхитительно прекрасен. «Сон? Да нет же!» В глазах «песок» от ночного недосыпа, но сознание срабатывает мгновенно и четко, напоминая альфе все, что произошло совсем недавно. Гигантские настенные часы показывают шесть. Лишь полчаса минуло с тех пор, как двое погрузились в сон. Сердце альфы, спокойно и размеренно бившееся еще секунды назад, теперь ускоряет темп. И каждый его удар, несмотря на скорость, такой четкий, выразительный. Такой… другой. Сердце может стучать быстро и медленно, слабо и сильно, тихо и громко. А может ли оно биться счастливо? Хрупкое плечо с маленькой выступающей округлой косточкой, худенькая спина, на которую – Юнги улыбается – сползла цепочка с пионом, растрепанные темные волосы на светлой ткани подушки, обнаженное бедро и тонкая нога поверх легкого одеяла. И тихое сопение, и совершенно особый, яркий аромат пиона. Юнги знает теперь точно: сердце может стучать счастливо. И нежно, и влюбленно. Если его новая чудесная явь, его омега рядом. И пробуждаться, чтобы войти в эту явь вместе с Чимином, несмотря на то, что альфа мало спал в эту ночь, не просто легко, но приятно и так желанно. Он вновь подвигается ближе, прячет под одеяло подзамерзшую чиминову ногу, прижимается к нему всем телом. И, не в силах совладать с собой, носом и губами ощутимо утыкается в изгиб шеи и, сам не замечая, мурлычет громко от удовольствия, щекоча ее теплым дыханием. Чимин тихонько фыркает, отстраняясь, сжимаясь в клубок, натягивая повыше одеяло. Альфа вновь подвигается ближе, но теперь затем только, чтобы вернуть на место кулон. Юнги ведет его аккуратно по цепочке и останавливается, когда ощущает под пальцами впадинку между ключиц и там же чуть выпуклый пион на коже. Прикасается к своим цветам, не может сдержать улыбку и, вновь, удивление. Он никак, никогда не мог подумать, что истинность и для него не просто словом останется. И та первая, четыре года назад встреча, не случайной была, но само Небо свело двоих ненадолго. Чтобы сейчас соединить навсегда? И тот первый поцелуй, они тогда не закончили, но лишь прервали его на целых четыре года. А завершили только сегодня ночью. Альфа знает, что истинность может стать и даром Небес, и проклятьем. Но их привязанность взаимна и, значит, благословлена Высшими силами? За столько лет никто не обзавелся парой, потому что не нашлось такого альфы или такого омеги, которые заставил бы Юнги и Чимина перестать думать друг о друге. И именно цветы пиона, так любимые обоими, стали знаком их истинности. А от Чимина кулон в виде этого цветка, что с рождения носил омега на шее, скрывает, возможно, какую-то тайну? Но главное – у младшего началась течка, и исчез запах, что столько лет был персональным проклятьем Чимина, столько проблем, слез и бед принес в его жизнь. И в этом, возможно, тоже заслуга истинности. Впрочем, альфе все равно: будет ли Чимин «рыбкой» или «цветочком» – он все равно останется его омегой. Единственным. Желанным. Единственно-желанным. – Пусть только истинность не станет проклятьем для обоих, – Юнги не замечает, что в который уже раз повторяет эти слова как заклинание или просьбу. Он аккуратно поднимается с кровати, обходит ее и опускается на колени перед Чимином. Тот спит, свернувшись уютным клубком. Крепко, безмятежно. Волосы чуть прикрывают лоб, легкий сонный румянец лежит на щеках, губки-пионы, которые после прошедшей ночи и несдержанных альфийских поцелуев стали еще более пухлыми, чуть приоткрыты. Альфа ругает себя, но удержаться не может: ему, кажется, каждую минуту надо убеждаться в том, что все происходящее не сон и этот омега ему принадлежит, как принадлежит этой маленькой цветочной рыбке альфа – весь, до кончика хвоста. Юнги не знает, откуда в его теле и душе взялось и как умещается теперь столько нежности и тепла. Ему кажется, он расплавится сейчас от того и другого, зефирной лужей разлившись перед спящим Чимином. У него, в самом деле, бабочки в животе, в груди, в голове. И сердце тоже превратилось в воздушное насекомое. Трепещет крылышками, рвется наружу, переполненное счастьем. Нет никаких сил сдержаться. Лицом к лицу – и поцелуи-бабочки, легкие, невесомые, нежные, короткие летят к губам, глазам, щекам спящего омеги. Хвост, всю ночь успешно и деликатно игравший роль невидимки, возмущенный тем, что альфа даже в эти короткие моменты не дает омеге выспаться, прошелся по лицу хозяина, оставляя на нем в воспитательных целях некоторое количество щекочущих пушинок, а затем вытянулся указателем в сторону ванной. – Зануда, вымыть тебя, что ли, внеурочно, с особой тщательностью, – бросил ему альфа, тем не менее, послушно отправляясь в душ. Хвост сердито, что есть сил, ткнулся ему кончиком повыше шеи, оставляя там мягкий подзатыльник, и задремал. *** – Чимина, цветочек мой, пора вставать, – низкий, с характерной хрипотцой голос пробуждал, но при этом так ласкал и гладил, что хотелось плотнее уткнуться лицом в подушку и продолжать сладко дремать под это чудесное звучание. Альфа сел рядом, наклонился, одними подушечками пальцев прикасаясь к лицу омеги, проводя вниз к шее. А потом губами прошел по цветочному арту. Чимин, не открывая глаза, широко улыбнулся, обхватил за шею альфу, теснее прижал к себе. – Значит, это не сон все-таки, – восхитительные розовые «лепестки» расплылись в улыбке, глаза открылись, наконец, лучась радостью. Юнги лишь кивнул, улыбаясь в ответ. Отстранился, но Чимин вновь притянул его к себе, целуя не в губы, а, как только что хен, в цветок истинности. – Как бы я хотел каждое утро начинать с такого поцелуя, – довольный, а потому особенно высокий и мягкий голос Чимина так же ласкал каждую клетку тела Юнги, как нежила и одновременно заводила слух и тело Чимина хрипотца в голосе старшего. – Он ведь может быть нашим особенным. Такого нет ни у кого. – Чимина, я тоже готов каждое утро начинать с миллиона таких поцелуев, но есть один маленький момент, – томно выдал Юнги, решив немедленно подкрепить слова действиями и осыпая сладко потягивающегося омегу поцелуями. Чимин резво отодвинулся подальше, лег на живот, глянул недоверчиво, очаровательно надув губки: – Что за момент, хен? Старший подошел, сгреб в охапку брыкающегося и заливающегося смехом омегу, посадил на колени. – Чимин, для этого нам всего лишь надо жить вместе. Ведь ты же, конечно, не возражаешь? – изогнув бровь и стрельнув из-под нее пронзительным и одновременно хитрющим взглядом, с сильным упором на «конечно» промурлыкал Юнги, почувствовал, как напрягся в его руках омега. – Хен, поговорим об этом немного позже. Я сейчас не только о нас думаю.... И совсем не так должен был провести это утро. – Прекрасное утро, по-моему, и само по себе… И после ночи… – кажется, чуть расстроено произнес Юнги, услышав слова Чимина про «не так». – Конечно, прекрасное, – омега спешит успокоить, обнимает, целует в чуть «ощетинившуюся» за сутки щеку, ощущая легкие, возбуждающие уколы на губах. – Да и утро только началось, мой цветочек, ты все успеешь, и я помогу, – обнимая младшего, говорит Юнги. – А ночь… Старший сейчас смотрит неуверенно, опускает плечи. Он, кажется, спрашивает, не спрашивая… И боится услышать. Чимин внутренне улыбается, касается губ альфы своими, чуть захватывая. – Мне было хорошо, – просто отвечает, но взглядом прожигает хена. Юнги слышит спасительные для своего, минутой раньше прилично сдувшегося эго, слова. Прижимает так крепко, что омега не выдыхает, а выстреливает воздух из легких. И неуверенность, волнение мгновенно растворяются: Чимин не может сдержать улыбку, глядя, как хен расправляет спину, поводя плечами, довольно улыбается, смотрит на омегу уже хищно-собственнически. И опять это желанное «мой» вырывается возбуждающе-хрипло. И на живот, на пах, на глубину, которой вдруг и вновь не хватает возбужденной альфийской плоти, давит тягуче-сладко. А аромат выдает желание, не просто густея, но, кажется, множеством твердых, нерастворимых кристаллов плотно заполняя пространство спальни. И Чимин сердится на себя сейчас. Такой важный день, а ему одного хочется – остаться здесь, быть рядом с альфой, прижиматься к нему, ласкать, касаться, гладить. Поцелуями дразнить, возбуждать, безмолвно просить ласки. И заводиться, загораться, гореть от альфийских прикосновений к соскам, члену и кольцу, которое с таким наслаждением, так мучительно-долго для омеги ласкал сегодня альфа, готовя Чимина к высшей точке близости. К себе, для себя и для омеги готовя. Взгляд туманит неконтролируемым желанием. Чимин, сидящий на ногах альфы, голову опускает, свои бедра сводит. Молчит. Но тело предает и выдает, и несколько легких движений альфийских бедер, что испытующе потираются о ягодицы младшего, выбивают у омеги стон, который звучит одновременно жалобно, просяще и раздраженно. И Чимин в споре с собственным телом, с жадным, «течным», пламенем желания, что жарче любого огня будет, проигрывает вновь. Да разве возможно иначе? Омега помнит ту боль, что накрыла вчера вечером после того, как внезапно, резко и грубо, схватил его Хван. Как вновь, несмотря на крутые блокаторы, выстрелили на мгновения его отвратительные гнилые рыбьи феромоны. А мучительные вспышки боли продолжались ровно до того момента, пока Чимин не встретил Юнги. И радость, и поцелуи, и теснота объятий, и близость тела альфы в эти первые минуты забрали аромат, с которым он родился на свет, и одолели боль, заменив ее жаркой и сладкой истомой. Той, что дала ход первым цветочным каплям из тела омеги, а позже запустила их с новой силой. И все это время рядом был альфа, его истинный. Омегу переполняет радость, благодарность и нежность. А еще боязнь потерять эту сказку-реальность. Ему, и так сидящему на руках Юнги, сейчас хочется слиться с альфой. Чимин поднимает взгляд, перекидывает бедро, оказываясь лицом к лицу со старшим. Цветочной влагой покрывая ноги и часть боксеров Юнги, потираясь бедрами, прижимаясь набирающим упругую силу членом к паху старшего. Много ли времени надо альфе, чтобы возбудиться, когда рядом его омега. Течный, источающий аромат любимых цветов хена. Истинный, желанный. К тому же заведенный, страстный, смотрящий на альфу пронзительно и так требовательно, что старший сам готов безоговорочно подчиниться, исполнить любой каприз. Юнги и Чимин. Альфа и омега. Хвост и Рыбка. Двое. Вместе. Все, что надо, чего хотят, к чему стремятся сейчас – брать и отдавать, чтобы жар нарастал, охватывая все тело, самый желанный огонь зажигая в самых сокровенных местах. Чтобы потом плоть довести до высшей точки, когда чувственное удовольствие превыше всего, и разум отключен, и только тела содрогаются от мелкой сладкой дрожи. – Цветочек мой, – Юнги аккуратно кладет соулмейта на постель, пальцы к омежьему входу подносит, касается, – ты снова мокрый совсем, восхитительно-мокрый, – урчит, проводя языком по губам, закатывая глаза, наклоняется, целуя в губы, втягивая с шеи аромат, что в который раз за это бесконечное утро заставляет забыть обо всем. Разводит бедра омеги еще шире, снимая смазку со своего возбужденного члена, поднося и смешивая ее с цветочной влагой Чимина. Ласкает, давит, массирует чувствительную плоть кольца, срывая стоны с губ-лепестков, наслаждаясь. Палец легко входит в теплую, влажную глубину, двигаясь поначалу вперед-назад, потом прижимаясь к стенкам внутри, мягко отводя, растягивая, плавно выходя и погружаясь вновь. Вводя два, давая младшему привыкнуть, альфа затем раздвигает их и так поводит вправо-влево. Смазка помогает двигаться легко, плавно, безо всяких усилий. Чимин, который замер поначалу, привыкая опять к новым ощущениям, к большему растяжению, теперь двигает бедрами, принимая входящие пальцы, сжимая мышцы вокруг что есть сил и лаская свой, текущий предсеменем, член. Пальцы альфы намеренно лишь слегка задевают простату. Чимин чувствует только легчайшие искры возбуждения, а ему нужен фейерверк эмоций и ощущений. Три пальца внутри не делают растяжку более болезненной, их одинаковые пока ритмичные движения вперед и назад задают темп и телу омеги, а потом альфа с постепенно нарастающей силой стимулирует простату. И омега дугой, до хруста в хребте, выгибается, стонет несдержанно. Юнги, глядя на залитое румянцем лицо, на закрытые глаза, на губы, что младший то закусывает изо всех сил, то приоткрывает, давая выход очередному то глубокому, то рваному стону, на пальчики, которыми омега ласкает себя, понимает: еще немного – и эта картина его собственное возбуждение взорвет до того, как он войдет в младшего. Ему надо немного успокоиться. Юнги пальцы, что последние минуты с вызывающе-влажным звуком двигались вперед-назад, достает из нежного нутра. Руку омеги, который почти довел себя до пика наслаждения, мягко перехватывает. Своей обхватывает ствол, чуть задевает покрасневшую головку и ведет вверх-вниз, не в силах оторвать взгляд от Чимина, который с закрытыми глазами, словно в полузабытьи, мечется по подушке. Хрипловатое рычащее: «Не останавливайся», – сейчас нереально контрастирует с привычным мягким голосом. Альфа видит и чувствует, насколько хорошо его мальчику, и это его самого заставляет дышать глубже и чаще. Мгновения – и тонкое тело подергивается в предоргазменной неге, спустя секунды сперма толчками выходит из члена омеги. Собственное возбуждение альфы, кажется, уже сконцентрировалось в горячей, влажной, залитой предэякулятом головке. Юнги понимает, что несколько движений рукой легко помогут молниеносно достичь удовольствия. Но ведь альфа столько времени сдерживался для того, чтобы – ни с чем не сравнимое удовольствие – самой чувствительной плотью ощутить плоть, почувствовать податливость и нежность нутра! Он нависает над Чимином, входит мягко, пока только одной влажной головкой. Омега чуть приоткрывает глаза, губу закусывает, спустя мгновения легким кивком давая понять, что готов. И Юнги осторожно, плавно движется дальше. Альфе при этом кажется: как ни ласкал, как ни готовил он омегу, его узость чрезмерна. Восхитительно-чрезмерна. Чимин словно создан для альфы: мягкие гладкие стенки, их влага дарят идеальное трение, и сила оргазма нарастает постепенно, подобно морскими волнам, что плавно, а потом все сильнее и сильнее набегают на берег. Юнги, довольно урча, смотрит на лежащего под ним мальчика: у омеги капельки пота блестят на лбу и висках, губы искусаны собственными маленькими клычками. Он глаза открывает, притягивает Юнги к себе, ногами обхватывает альфийскую талию, слегка постанывая, спину выгибая, подаваясь телом к телу при каждом толчке внутрь. Альфа чуть изменяет положение, бедрами ведет иначе и, попадая теперь по золотой точке, слышит, каким прерывающимся, рваным становится дыхание Чимина, как быстрее, резче подается он к хену, и тела двигаются синхронно, и звуки соприкосновения еще больше распаляют и принимающего, и дающего. Юнги с хриплым, низким рычанием входит в омегу – и желанным ответом ему высокий, мягкий, восхитительно-томный стон. Прикосновение пальчиков к груди и шее, затуманенный, из-под полуопущенных ресниц брошенный на альфу, взгляд. Смотреть на омегу, слышать его и брать – запредельное удовольствие. Юнги кажется, что он словит сейчас не один, а, одновременно, множество оргазмов. Особое тепло, нарастающее все сильнее и сильнее возбуждение, удовольствием зажигают пах. Еще несколько резких движений – и семя выходит, кровь отливает, освобождая от напряжения крупный член, оставляя только приятную, мягкую слабость. Юнги целует омегу в шею, из ванной приносит полотенце и влажные салфетки, протирая плоский чиминов живот. Заваливается рядом, прижимая к себе омегу, потираясь носом о его плечо, ключицы. Чимин довольный, бодрый и невероятно уставший одновременно. Тело сразу как легкое перышко и тяжелая гиря. – Хен, – ложится животом на живот альфы, смотрит ему в лицо, улыбается, смешно наморщив нос, с наигранной обидой, с упреком произносит. – Через два часа открывается выставка, через час я должен быть там. Я никогда никуда не опаздывал. Юнги улыбается в ответ, но говорит очень серьезно. – Все когда-то бывает в первый раз, Чимина. А тебе вообще повезло: за одно утро два события впервые. – Ну, хееен, – омега тянет смущенно-довольно, несильно ударяет небольшим кулачком в крепкое предплечье. Альфа перехватывает руку, целует ладонь. – Мои маленькие работящие пальчики, – и тут же неожиданно. – Поднимайся, цветочек, и срочно в душ. Наш первый раз вместе я не променял бы ни на какие сокровища мира, но вот твое первое в жизни опоздание попробуем отложить на более поздние сроки. – Все равно не успеем, – Чимин произносит без капли волнения и недовольства, встает следом за альфой. – Но все это утро стоило того, чтобы опоздать. Хотя, знаешь, наверное, ему просто нет цены… И я не променял бы его ни на какие сокровища мира. *** Ароматный крепчайший кофе – это весь, но так необходимый сейчас бодрящий завтрак. И Чимин с Юнги на машине хена направляются в сторону «Лепестка». Старший доволен, как кот, имеющий неограниченный доступ к молоку и сметане. «Диоровские» феромоны источает беспрерывно, что-то мурлычет себе под нос и такие нежно-влюбленные и вместе с тем нахально-собственнические взгляды на омегу кидает, что Чимин не может сдержать довольную улыбку, хотя и прячет ее от хена – пусть не задается. Чудесный вчерашний вечер, раннее утро, закончившееся так, как омега и представить себе не мог, а альфа не мог и мечтать. Пусть скомканный, но первый совместный завтрак. Он, кстати, чуть не завершился очередной близостью, но ограничился глубокими кофейными поцелуями между сидящим с разведенными бедрами на кухонной столешнице Чимином и стоящим между них альфой, который младшего на эту поверхность приземлил, да еще и уложить на нее пытался. Но омежье сопротивление приобрело такие громкие и активные формы, что вновь заведшемуся альфе пришлось довольствоваться лишь поцелуями. Впрочем, неугомонный Юнги и в своем Toyota Land Cruiser времени зря не теряет: кладет правую руку на бедро омеги, сжимает, ведет уверенно к паху, глазом косясь на младшего. Омега возмущенно фыркает, возвращает ладонь альфы на рулевое колесо. – Хен, ты что? За дорогой следи. Нашел место и время! – Вот, Чимина, про место и время прямо в точку. Я как раз хотел узнать о наших планах на вечер. У меня или у тебя? Или с парнями встретимся вечером? Нет, с ними встретимся определенно. А вот потом? – мурлычет, снова возвращая горячую ладонь на бедро младшего, сминая и пофыркивая предовольно. – Юнги-хен, дай мне, пожалуйста, просто пережить этот день. – Цветочек, ты обязательно переживешь. А я не переживу точно, если не буду знать, что мы вечером увидимся. И давай сразу решим, в чьей спальне я тебя завтра утром в пион истинности поцелую. Ты же с этого хотел начинать каждое наше утро, – урчит альфа и смотрит так умоляюще, так ресницами густыми хлопает, и такое у него страдание-ожидание на лице, что Чимин не выдерживает. Вздыхает, улыбаясь. И хотя не очень-то хочет говорить это гордецу альфе, не хочет тешить его самолюбие, которое на глазах раздувается до невозможных размеров, но маленькая рука ложится на ладонь, ласкающую бедро, слова сами с губ срываются: – Мне все равно, где, Юнги. Главное, с тобой вместе. И альфа, в самом деле, умирает от удовольствия, накрывает руку омеги своей, поглаживает, а потом молча поглядывает на Чимина. Любуется. Течка делает омегу более раскованным и уверенным в себе, притягательным и желанным. Влажный блеск и томный, сияющий взгляд темных глаз. Губы, сейчас, кажется, еще более пухлые, влажные, цветом напоминающие альфе темно-розовое варенье из лепестков пиона, которое, кстати, варит Мин-старший. Да они и на вкус лакомке Юнги кажутся сладкими: хочется зубами эти пухлые лепестки покусывать, всю сласть из них высасывая. Теплая кожа омеги не такая светлая, как у Юнги, но будто покрыта легчайшим светло-песочным загаром. И такая нежная, сияющая! И маленькие пальчики, пусть в шрамах и царапинах, бесконечно милы альфе. Омега знает, что такое труд, кажущийся легким, ароматно-приятным. Что там, в самом деле, сложного, подумает кто-то, увидев мальчишку за прилавком магазина? Перебирай себе цветочки в вазе да покупателям показывай. Но сколько времени пройдет с момента, как крохотное семечко, черенок или луковица попадут в землю до того, как, ставшие прекрасным цветком, будут срезаны и окажутся в магазине. Сколько труда и заботы будет в это вложено! И Чимин не понаслышке, кажется, знает об этом. «Мой маленький цветочек, я тоже хочу заботиться о тебе, как ты печешься о своих цветах». Втягивает носом воздух. Чимин, глядя на сидящего за рулем старшего, видит, как тот ноздрями почти все время подергивает, принюхивается, словно дегустируя силу и насыщенность запаха своей пары. А потом хмурится и, выделяя слова, выдает: – Цветочек. Мой. А не заехать ли нам… в аптеку? Чимин бросает на него недоуменный взгляд. А Юнги похож сейчас на ребенка, у которого злые дядьки хотят отобрать любимую конфету. Брови нахмурены, лоб наморщен. И в голосе прямо разливается – намеренно ли, шутливо ли – обида-обидная. – Ты так соблазнительно, так возбуждающе пахнешь. И на этой твоей выставке дурацкой, наверняка, соберется туча всяких там альф. Какого хрена они будут вдыхать аромат моего омеги?! И моего омегу хотеть!!! «Старший ревнует». Чимин прикрывает лицо ладонями, ему одновременно хочется плакать и смеяться. И как брутальный альфа Мин Юнги почти сутки уже утопает в нежности, так и Чимин весь сейчас, кажется, ею – и альфийской, и собственной, – будто тончайшим шелком, окутан. Неужели, наконец, после стольких лет жизни в пол силы, с оглядкой на всех и вся, насмешек, скрытых и явных, а иногда и откровенных издевательств, после того, как, кажется, убедил себя и поверил, что одиночество – без любви, без пары, без семьи – его удел, Небо решило, что будет иначе. Настолько иначе, что Чимину понадобится время, чтобы принять это. Потому что к хорошему, как и плохому, к хорошему после плохого, привыкаешь, вопреки всеобщему утверждению, не быстро. Тут бы поверить просто. Омега вздрагивает, на секунды ему становится по-настоящему, до липкого ужаса, до смертной тоски, до боли, что все тело прошивает насквозь ледяными острыми иглами, страшно. Страшно, что в один момент все это может закончиться. Страшно настолько, что Чимин сам не понимает, как так получилось, но, прижимая ладони к лицу, наклоняясь голову к коленям, кричит. Отчаянно, громко, пронзительно, с такой тоской и страхом, словно все плохое уже вновь пришло на смену ультракороткому счастью. И слезы заливают лицо, омега весь сотрясается в рыданиях. Ужасающий, отвратительный рыбный запах вместе с криком взрывает пространство машины. И исчезает почти мгновенно, вновь уступая место цветочному. Юнги, который резко, в пол, тормозит посреди дороги, включая аварийку, не понимает даже: показалось ли ему, или омега в секунды поменял феромоны на рыбные и вновь вернулся к цветочным. Он выскакивает из машины – и к двери со стороны пассажирского сиденья, где младший заходится в плаче. Садится – на колени омегу. К себе прижимает, качает, гладит по спине. – Все хорошо, моя Рыбка, цветочек мой. Все хорошо… Я рядом. И не уйду никуда. Мы вместе… Вместе… – Вместе… Чимин бездумным эхом повторяет, на автомате, не осознавая сказанного. А альфа баюкает, гладит. И омега очень, очень медленно успокаивается. Всхлипывает, бросает фразы через длинные мучительные паузы, вздрагивает. – Я просто не верю… Что такое возможно… После стольких лет… Один… Думал… Что всегда буду один… С того момента, когда меня не пустили в школу… Мне умереть тогда хотелось… И вот сейчас почему-то тоже… Никогда мне не было так больно. И так одиноко. Только тогда, много лет назад, я, в самом деле, был один, а сейчас… Ты рядом. Но мне страшно от того, что все это… В любой момент закончится… И у альфы сердце сжимается. Он не знает, что сделать, чтобы унять этот внезапный всплеск боли, что столько лет сидела где-то внутри, но дала знать о себе сейчас, когда двое встретились, наконец. И, кажется, все так хорошо. И что делать с этим страхом? «Просто быть с Чимином, быть вместе как можно чаще сейчас. Так часто, как он захочет, как позволит. Чтобы убедился, понял, что я рядом и без него мне никак. И ему без меня, надеюсь, тоже. Может, уйти на пару недель в отпуск? Намджун справится прекрасно! Ай, нет, эта двухметровая озабоченная сова, что полдня на хрупкого партнера слюни пускала и чуть не удушила всех окружающих своим какао, наворотит еще дел, в любовном угаре пребывая. Да и проверка на носу. Бояться налоговиков нет никакого повода, все идеально, но и уйти в отпуск, пока в офисе будут работать такие специалисты, тоже неправильно. Ладно, если буду видеть, что Чимину плохо, отца попрошу помочь. Заодно познакомлю с омегой». «Не рано ли? – поначалу осторожно спрашивает внутренний альфа, сам же и отвечает уверенно. – Не рано. Это твоя пара, и другой у тебя, запомни хорошенько, не будет». На душе у Юнги становится спокойнее. И, кажется, он знает, как еще можно попробовать успокоить всхлипывающего, роняющего слезы Чимина. Альфа расстегивает рубашку, голову чуть отводит в сторону, обнажая ароматическую железу, мягко привлекая к себе омегу. И Чимин тотчас носом в шею истинному утыкается доверчиво, вдыхает его аромат, пальчиками пощипывает-поводит по ключице. Дышит поначалу глубоко и быстро, но постепенно выравнивает дыхание. – Ты расскажешь мне, если захочешь, моя маленькая Рыбка, все, что было до нашей встречи, – прижимает крепко, говорит тихо. – Я не могу изменить твое прошлое, но, может быть, если ты поделишься тем, что болит особенно сильно, о чем вспоминать до сих пор тяжело, тебе легче станет. А настоящее, будущее? Я только с тобой его вижу. Ни с кем больше. И постараюсь сделать все, чтобы ты был счастлив. Омега, все еще наслаждаясь цитрусом у шеи альфы, отстранился, прижался боком к груди Юнги, кивнул. Хвост, который давно уже нетерпеливо подергивался у хозяйского бока, робко потянулся к лицу Чимина, замер. – Ладно уж, мягкая подлиза, давай, – тихонько пробурчал Юнги, головой кивая. И тот, шерстинки прижав к позвонкам, сведя пушистость к минимуму, капли со щек омеги снимает нежно. А потом поглаживает кожу, овал лица обводит, шею щекочет. – Спасибо, Юнги, и тебе, хвостик, спасибо, – Чимин носом шмыгает, улыбается, гладит хвост, и тот от удовольствия вновь начинает пушиться, ложится на талию омеге. – Да, расскажу. И ты тоже расскажешь мне о себе. Я ведь ничего почти не знаю о тебе, кроме того, что ты, как и я, пионы любишь. Странно как звучит, учитывая все, что между нами сегодня было. – Учитывая, сколько лет мы ждали другу друга, ничего друг о друге не зная, учитывая вот это, – мягко поддразнил младшего Юнги, указывая поочередно на пионы истинности, свой и омегин, – ничего странного. Встрепенулся, чуть помрачнел. – Ведь ты же не жалеешь? – Сейчас жалею только о том, что раньше тебя не встретил… Песня TwIce, что была установлена звонком на телефоне омеги, прервала разговор. Юнги, улыбаясь, вышел из машины, чтобы вернуться на свое место. «Вот и еще одна общая черта: омеге, как и мне, музыка Чонгука и Тэхена, кажется, нравится», – сел, взял младшего за руку. – …точно все в порядке, Минхо, и со мной, и с голосом. Да, опоздаю. Ну, простите, так получилось. Зато Элеганс, те, что пойдут под срез, будут совсем свежие и дольше продержатся. Уже спрашивали?.. – омега улыбнулся. – Не люблю заставлять ждать. Но в этот раз придется. Пока. Автомобиль трогается с места, Юнги смеется. – Ну, что, Рыбка, коллеги беспокоятся, куда цветочное начальство подевалось? – Конечно, выставка открывается, а в павильоне нет главного экспоната. Минхо, мой продавец, сказал, что несколько селекционеров уже подходили, интересовались, возможно ли купить черенки, корни или кусты пионов. – Речь о Пастель Элеганс, верно? Омега кивает, добавляя: – Я видел на твоем участке множество пионов. Это так необычно… Для альфы. Юнги сжимает руку младшего. – Это ты еще не был у офисного здания моей компании, – улыбается, а омега вновь вспоминает сказанные вскользь слова Хоби о том, что господин Мин настолько любит пионы, что даже около его офиса они растут. А уж на участке возле дома какая красота и разнообразие! Для Чимина это едва ли не потрясением стало. Юнги прерывает его размышления. – А клумбу пустую, подготовленную для нового цветка, видел?.. – омега кивает в знак согласия, альфа поясняет. – Чимина, любовь к пионам – необычная наследственная черта всех альф династии Мин. И я не исключение. Будучи мальчишкой, очень стеснялся этого увлечения. Сам понимаешь: альфа – и вдруг цветы. Но, став старше, всякое дурацкое смущение отложил в сторону. Мой сеульский дом еще только строился, а на участке мы с отцом высадили первые кусты пионов. А потом моя коллекция пополнялась и пополнялась. И только одного цветка в ней недоставало. Юнги подъезжает к «Лепестку», паркуется, глушит мотор. Омега поднимает на альфу лицо: наивный до невозможного взгляд, совершенно лукавая улыбка. И голос – нежность зашкаливает. Чересчур. – Пастель Элеганс, да, хен? Альфа улыбнулся. Отрицательно покачал головой, взял младшего за подбородок, сам подвинулся к нему так близко, что омега услышал тихое сейчас дыхание истинного. И то, что еще так хотел услышать: – Тебя, Чимин, – тут же мягко губами лаская. – И уж никак не мог подумать, что мой прекрасный омега тоже будет пахнуть пионом. Чиминовы щеки окрасились бледно-розовым цветом. Альфа вышел из машины, открыл дверь пассажирского сиденья, помогая омеге выйти и тут же заключая в объятья. – А как же Пастель? Альфа вздохнул. – Чимин, да, конечно, я очень хотел этот цветок в свою коллекцию. Теперь я не с парнем своим говорю, а с профессионалом цветочного дела, – Юнги потрепал младшего по темной макушке. – И ты сам понимаешь прекрасно, как это круто, получить такой цветок от селекционера. В прошлом году на сеульскую цветочную выставку приезжал сын господина Сейдла. Я готов был любые деньги заплатить, чтобы Пастель у него выкупить. Но не получилось, потому что все черенки и пару кустов, что у него были, он отдал какому-то омеге-сироте. И, кажется, я догадываюсь теперь, о ком речь… Чимин засмеялся, кивнул головой. – О да, мне хорошо известна эта история. В прошлом году я тоже мечтал получить хоть самый крохотный черенок от господина Сейдла. – Мне удалось связаться с его племянником, и два дня назад он должен был привезти два куста этих пионов, под них я уже и клумбу подготовил, которую ты видел. Но что-то пошло не так, он позвонил и сказал, что наша сделка невозможна. Как же я горевал. А ведь все сложилось идеально… И никакие цветы мира не сравнятся с тобой, мой цветочек. Счастье обладать ими никогда не сравнится со счастьем быть, жить рядом с тобой, владеть тобой… Да, владеть, – вдруг рыкнул злобно, окинул омегу ревнивым взглядом, притянул к себе резко, накрыл губами лепестки-пионы жестко, зло впиваясь, язык напористо проталкивая внутрь, лаская, играя с языком младшего. Не давая Чимину ни одного движения сделать, пока поцелуй не завершил, весь рот языком не вылизав. Омега отстранился, ртом хватая воздух. Отдышался, прижался к Юнги. – Год назад, хен, я, как и сказал, тоже хотел купить у Сейдла-младшего хоть один куст, один черенок. Я, наверное, с этой просьбой был у него тысячным. Не знаю, как он не послал меня. Спросил хмуро, зачем мне нужны цветы. Я рассказал, что кусты посадил бы в специальном пансионате для детей с особенностями в развитии, в котором и сам провел почти восемь лет, а черенки оставил бы себе. Он расспросил меня подробно обо всем, я рассказал, что помогал все годы, что там провел, старику-садовнику ухаживать за садом и цветниками. И тогда… – Он отдал все Пастель тебе… Какое счастье, что Хосоку понадобились квартиры, что он к нам пришел в их поисках, что наш разговор с Намджуном услышал и не постеснялся предложить мне помощь. С таким апломбом заявил, что в течение нескольких дней у меня будут Пастель Элеганс от сына господина Сейдла. И я чуть не умер вчера от радости, когда Намджун позвонил мне и сказал, что цветок уже вечером будет у меня дома. И он не ошибся. Черт возьми, нисколько не ошибся… Вечером, ночью и утром у меня дома… Цветочек мой… – Я подарю тебе куст… Альфа сжал губы, отрицательно покачал головой. – На что мне он теперь, когда ты рядом… К шее омеги прижался. Не удержавшись, мазнул языком по ней, носом втянул аромат глубоко в легкие, заурчал, голову назад откинул. – А твой отец? Ты говорил, что любовь к пионам у вас династическая? Давай подарим цветок ему. Альфа захлопал глазами удивленно, потом произнес обрадованный: – Отец? Ух, Чимини. Думаю, ему будет невероятно приятно получить такой подарок. От моего цветка. – А твой папа тоже любит пионы? – Чимин улыбнулся, смущаясь, отвел за альфийское ухо смоляную прядь, что щекотала лоб и нос Юнги, к губам его прикасалась. – Папа больше любил бархатцы… Они растут на могиле у него и моего брата. Папа умер сразу после родов, а малыш пережил его на несколько минут. Омега ничего не сказал, лишь глянул сочувственно, на мгновение широко открыв глаза, рукой провел по щеке альфы. Оба ненадолго замолчали. – Поможешь мне выкопать несколько кустов, Юнги? А на выставку я отвезу их сам. Тебе ведь в офис надо. – Помогу, Чимина. И выкопать, и отвезти. Должен же я хоть что-то сделать для своего омеги, который из-за меня теперь прилично опаздывает. Чимин глянул чуть смущенно, улыбнулся очаровательно, отчего его глаза по форме стали напоминать две небольшие радуги. Пробормотал тихонько: – Если уж на то пошло, я сам не меньше виноват в том, что теперь опаздываю. Но почему-то, хен, – улыбнулся широко, глаза закатил, промолвил томно, пальцем проводя по губам, – мне совсем, ну, вот ни капельки не стыдно. – Понимаю, – хмыкнул Юнги, входя за младшим в дверь в заборе, что находилась недалеко от входа в магазин, и попадая в персональный Эдем своего омеги. – Красота, – искренне восхитился альфа, обводя взглядом сад, в котором помимо пионов росло, цвело, зеленело и благоухало еще немало деревьев, кустов, цветов и растений. И каждое, как определил для себя альфа, было на своем месте, себя показывая во всей красе, одновременно подчеркивая прелесть «соседа». Под небольшим тентом расположился мятного цвета небольшой круглый столик, около которого стоял обычный стул и небольшое удобное кресло. «Еще недавно я хотел, чтобы стульев было два, и эти мечты казались мне сущей ерундой. Но вот ведь… Впрочем, сегодня к вечеру их и будет два». Оглянулся, качая головой, широко улыбнулся. Альфа уже стоял перед кустами с «Пастель Элеганс», скрещенные руки положив на груди, глядя на цветы с нескрываемым восхищением. Солнце освещало множество растущих отдельно от других роскошных кустов, придавая больше блеска, яркости необычным сине-зелеными большим листьями на крепких стеблях. Огромные пышные махровые бутоны сияли в неярких еще утренних лучах. Персиковый, сливочно-розовый, шампань, лососевый и пастельный тона. Альфе казалось, что на одном, щедро усыпанном цветами кусте, он видит сразу множество бутонов разных оттенков. Обилие чудесных крупных золотистых тычинок, что находились не в одном месте, а были разбросаны по всему бутону. Добавляли им необычного блеска, яркости и свечения, подчеркивали красоту и необычные оттенки каждого пиона. Внешние, сплошь кремового цвета лепестки, были украшены особыми бледно-розовыми штрихами. Неброский элегантный аромат ванили будто венчал каждый бутон. Омега подошел тихонько. Юнги обнял его, спиной, как несколько часов назад, вновь прижимая к груди, голову положив на плечо Чимина. – Красивые. И я сам не перестаю восхищаться ими. – Очень красивые, омега, – альфа произнес это искренне, с восхищением глядя на цветы. Добавил чуть смущенно. – К тому же гибриды, как и я. Омега улыбнулся, а потом произнес подчеркнуто строго. – Лопата под навесом, господин бизнесмен. Надеюсь, вам, крутому офисному работнику, можно доверить выкопать эти бесценные экземпляры, – Чимин показал на два самых роскошных куста. – И лопату вы в руках держать умеете, не повредите нежную корневую систему цветов в процессе работы. – Это вызов, омега? Юнги сузил глаза, бросил на стоящего в метре от него парня хищный взгляд, а потом резко, совершенно неожиданно сделал выпад-бросок в его сторону, заставив Чимина вздрогнуть от неожиданности. Руками обхватил крепко, опустил едва ли не к земле, нависая сверху. Хвост, как у настоящего хищника, что сделал удачный прыжок, принесший ценную добычу, со свистом рассекая воздух, заходил ходуном. Чимин и почувствовал себя особого рода добычей – драгоценной, дорогой, необходимой, как воздух. Вздрогнул, сам не в силах противостоять желанию, задышал глубоко, закатил глаза, приоткрыл свои восхитительные губы и глубоко, чувственно простонал. Густой цветочный аромат-предатель немедленно сообщил чуткому альфийскому носу, как сильно завелся маленький донсен, и дополнил желанную альфе картину полного телесного пленения омеги и абсолютного контроля над ним. – И лопату держать умею, – альфа не сказал, промурлыкал низко, – и с маленьким дерзким мальчишкой справлюсь, – резко дернул на себя, остановившись в нескольких сантиметрах от лица. Омега же сам подался навстречу альфе, бедрами подрагивая, желая прижаться к телу, получить необходимое сейчас трение. Но альфа, чей организм от этой картины неприкрытого омежьего желания едва ли не в пару секунд пришел в полную боевую готовность, взял себя в руки. Едва прикоснулся к полуоткрытым губам и произнес совсем не то, что хотелось сказать, и, определенно, не то, что рассчитывал услышать Чимин. – Омега, я тебя очень хочу и взял бы прямо здесь и немедленно… Чимин, не открывая глаз, задышал громко, прерывисто, язычком пробегая по губам, увлажняя их и сводя с ума каждую альфийскую клетку. Юнги сглотнул. Шепот стал более страстным, дыхание – горячим. – …но придется отложить до вечера или черт с ней, с выставкой? Чимин открыл глаза, посмотрел на альфу поддернутым дымкой взглядом, кажется, вообще не вполне понимая, о чем тот говорит. Юнги усмехнулся, а потом засмеялся звонко, счастливо, поставил омегу на ноги, прижал к себе, ибо тот, очевидно, готов был сползти на землю. – Чимина, цветочек мой, выс-тав-ка. Омега нахмурился, шмыгнул носом, глянул, кажется обиженно. – Мг… – Так, я пионы выкапываю, а ты давай, что тебе там надо делать – делай. – Срезать несколько – и в питательный раствор, который еще приготовить надо. – Вот-вот, давай, готовь, срезай… – А вечером к тебе все-таки поедем, – сообщил недовольно хмурившийся омега, направляясь к дому. Альфу вновь захлестнуло теплом и нежностью, необычная улыбка осветила лицо. – Рыбкаааа… – младший обернулся. – А твоя улыбка где? Около клумбы с роскошными цветами с лопатой в руках стоял роскошный же красавец-альфа. Чуть выше среднего роста, гармонично сложенный, широкоплечий, с узкой талией, которую подчеркивали плотные темные джинсы, и умеренно-мускулистым торсом. Темноволосый и темноглазый, с необычной пленительной улыбкой, обнажающей небольшие ровные белые зубы и розовые десны. Расстегнутый воротник тонкой голубой рубашки обнажал шею и два пиона, золотой и «истинный», закатанные до локтя рукава – чуть загорелые предплечья, кисти с длинными сильными пальцами, что обхватили черенок лопаты. «А недавно ласкали меня», – губки-пионы прошлись одна по другой, глаза превратились в маленькие радуги. Довершал всю эту, с ума омегу сводящую картину и привносящий в нее забавные штришки хвост, который кончиком, пока хозяин не видел, залез прямиком в самый крупный бутон и заинтересованно там копошился. «Мой, мой альфа! Самый лучший, самый любимый! До кончика хвоста!» Захлестнувшая радость отогнала все плохие мысли, притушила недавний страх, что заставил омегу сотрясаться от слез. Чимин засиял, подлетел к Юнги, с налету запрыгивая на него. Тот лишь успел лопату отбросить, мальчишку под ягодицы схватить, прижимая к себе и падая с ним на траву. – К тебе, и я сверху, – омега наклонился, осыпая лицо поцелуями. Юнги поднял руки. – Сдаюсь, Чимини. Вечером я весь твой. А сейчас, – мягко улыбнулся, – давай все же будем собираться. *** Еще полчаса – и альфа с омегой, наконец, отправляются на выставку. Машина под завязку наполнена пионами – кусты, срезанные цветы, черенки, корни, Чимин, который, сидя с желанным, любимым альфой, фонтанирует пионом так, что намджуново какао и рядом не стояло. Омега уже несколько раз ответил на телефонные звонки коллегам, партнерам, поставщикам и потенциальным покупателям, многократно извиняясь за опоздание, ссылаясь на обстоятельство непреодолимой силы. Обстоятельство, тихонько похохатывая, правую ладонь уместило-таки на бедре омеги, и периодически оглаживает, мягко сжимает, ласкает, гладит, отрываясь, чтобы переключать передачи, и немедленно возвращаясь на привлекательное место. Чимин во время разговора с господином Лим, с которым накануне они рассматривали возможность разводить Пастель Элеганс в питомнике пожилого омеги, внезапно чувствует мягкие, но настойчивые поглаживания не на бедре уже, а в месте куда более интимном. Омега смотрит на Юнги уморительно-грозно, в ответ ловит взгляд – воплощенную невинность, тогда как рука продолжает мягко сминать уснувшее, наконец, после бурного утра, чиминово изящество. И течному омеге хватает такой настойчивой ласки, чтобы неприлично сладко, чуть сжав губы, коротко застонать в трубку. – Чимин, мальчик мой, ты себя плохо чувствуешь? – озабоченно спрашивает господин Лим, а бессовестный альфа убирает ладонь и сжимает губы, чтобы сдержать рвущийся наружу смех. Чимин, цветом щек теперь напоминающий розовые лепестки Sorbet, вдыхает как можно глубже воздух и охрипшим голосом выдает: – Отлично себя чувствую, господин Лим, не переживайте. – А буду еще лучше, – тихонько смеется, констатируя, альфа и вновь кладет ладонь на омежий пах, мягко массируя его. – Я приеду через пять минут, – выстанывает омега, отключившись, резко отбрасывая альфийскую руку. Грозно смотрит на Юнги, у которого на лице четко читается «а я что – я ничего» и, похлопывая себе по паху, сердито фыркает: – Господин Мин, знаете, сегодня вечером каждый будет спать в своей спальне, а если кто-то не подумает над своим поведением, то и завтра, и послезавтра тоже. Юнги как раз паркуется на огромной, почти полностью заставленной автомобилями площадке. Поворачивается к младшему. На Чимина смотрит теперь настоящий альфа-доминант. Бескомпромиссный, жесткий, требовательный: взглядом пробует, желанием обволакивает, страстью обжигает. Наклоняется, сверху вниз в лицо – взгляд охотника-победителя. – Мой долгожданный желанный омега. Мне было так хорошо с тобой сегодня. Твои соски такие чувствительные и так быстро твердели под моими ладонями. Так приятно было их ласкать. Как ласкать твою шею, твои восхитительные губы пробовать. А брать тебя… Это что-то бесподобное. Твоя глубина, мой нежный цветочек, она идеальна для меня. Но и я для тебя, кажется… – Идеален… Чимин выдыхает безвольно. – У тебя первая в жизни течка, и ты готов это время провести один? А не вместе с альфой, который бы продолжил ласкать тебя, услаждать, брать, всего себя отдавая, чтобы его истинному было хорошо? Языком – по пульсирующей артерии. Сексуальной хрипотцой – по всему телу. Выдерживает паузу. И на заведенного омегу смотрит с милой улыбкой не доминант-соблазнитель, а его истинный – сильный, страстный, но при этом нежный, ласковый. И обычным своим голосом, разве только с легкой грустинкой и мягким укором: – В своей так в своей… Омега отмирает, слыша ставший привычным за это короткое время голос и доброжелательную, теплую интонацию, и улыбку. Подается к Юнги, смотрит виновато, понимая, что ни в чем не виноват. Но вот ведь, чертов альфа, и вину, и раскаяние, и желание – все разбудил-возбудил в истинном. – В твоей. Вместе. – Радость моя омежья, – целует мягко. – А теперь подай мне, пожалуйста, сумку с вещами из багажника. Хорошо, что взял с собой запасную одежду, когда решили, что ночуем у тебя. – Омега, ты?.. – Вот и да, и потек, – сердится Чимин. – В следующий раз, когда решишь так голосом поиграть, узнай, есть ли у меня с собой сменное белье, мой талантливый альфа. – Цветочек… – в голос Юнги сейчас раскаяние и радость сплелись тесно. Они выходят из машины. Альфа прижимает к себе омегу, наслаждаясь ароматом пиона, прикасаясь губами к цветочному арту. И Чимин, улыбаясь в ответ, своим голосом – нежным, хрупким цветком: – На самом деле, мне было очень хорошо. И очень хотелось слушать тебя, а, слушая, признавать, что я не прав. Ты умеешь быть безумно убедительным. И таким… сексуальным, – альфа счастлив. – Но знаешь, лучше будь, пожалуйста, таким, каким был, когда мы встретились вчера вечером, каким ты был сегодня утром. – Каким? – улыбаясь, ладонями обнимая лицо, тихонько спрашивает Юнги. – Искренним, нежным, теплым. Таким я впервые увидел тебя. И таким ты оставался все эти годы в моей памяти. И был вчера, на пристани и позже, и во время близости. И это чудесно было. Юнги обнимает уже крепко, целует в губы глубоко, нежно. Кивает. – Я постараюсь, мой цветочек. *** Полностью тонированное, едва опущенное стекло запаркованной рядом с серой Toyota Юнги вишневого цвета Acura, надежно скрывает сидящего в ней альфу. Он смотрит на одного из двух с раздражением и злобой, желваками играет, губы закусывает, кулаки сжимает крепко. – Невероятно! Ты и здесь хочешь обойти меня, чертов гибрид?! Ну, уж нет. Этот омега будет моим. И для этого я не пожалею ничего. И никого не пожалею… Поводит ноздрями, вновь и вновь с удивлением вдыхая аромат. Мандарин и бергамот Юнги, как и сам альфа Мин, сидящему в машине знакомы. Но вот запах Чимина! Невероятно! Невозможно! Очаровательная маленькая Рыбка, что превратилась в прекрасный цветок да еще в считанные часы вернула себе чудесный аромат омег династии Пак. Альфа уже в магазине, несмотря на слабый аромат рыбы, почувствовал неслабое, в момент захлестнувшее желание, едва услышал чудесный голос, увидел тонкую фигуру, мягкую нежную красоту, умопомрачительные губы. Представил, как будет своими их терзать безжалостно. Вообразил, мгновенно возбуждаясь, пухлые уста-пионы, сомкнувшиеся вокруг его члена. Этот цветок он возьмет непременно... По доброй воле омеги, а, скорее, нет. Но это и не важно: альфа всегда получает то, чего захочет. Аромат любистока заполонил пространство машины, проник сквозь небольшую щель в стекле наружу. Чимин вздрогнул всем телом. Ему показалось или тонкое острое обоняние, в самом деле, уловило тревожный терпкий любистоковый аромат? Незваный страх накатил вновь. Младший вздрогнул. Но рядом стоял любимый мандариновый альфа, крепкие руки прижимали к телу, давая чувство защиты и спокойствия. – Чимина, Рыбка, все в порядке? Омега обернулся, неуверенно, робко кивнул в знак согласия. Стекло в машине беззвучно поползло вверх. Запах полностью растворился в воздухе. – Все хорошо, хен. Ты рядом и все хорошо. – Тогда звони своим коллегам. Пусть помогут отнести цветы в павильон. Вдвоем за раз мы не справимся. Чимин еще раз оглянулся, тряхнул плечами, словно сбрасывая тревогу, и набрал номер Минхо.