"Хвост" и "Рыбка"

Юнги решает пройтись немного, чтобы успокоиться, отключиться, постараться не думать о том, что случилось часом раньше. Он паркуется в километре от «Лепестка», забирает из машины внушительного размера пакет со свежайшими пирожными и пирожками. Альфа бы и раньше вернулся к омеге, но попал в любимую маленькую кондитерскую в один из редких дней, когда свежую выпечку и пироженки мастера лакомых дел готовили не только рано утром, но и вечером. Постоянному клиенту любезно предложили подождать немного, зато через двадцать минут вручили хрустящие лакомства, только явившиеся на свет и источавшие, по причине полнейшей новорожденности, особо аппетитные сладкие ароматы. «А Чимин горчил сегодня. Горчил запахом и огорчил таким неожиданным выпадом, – альфа медленно идет по затихающему вечером спальному району под убывающей, на половину головки сыра похожей теперь луной, не имея все же возможности переключиться. – Ну, в самом деле, никак не мог подумать, что сцепка не желанной будет для омеги, а, напротив, сейчас, несколько дней спустя, выльется в такую неприятную ситуацию». Первая ссора. То, чего меньше всего хотелось бы. Понятно, что не обходится без них в отношениях. Но то, что представлялось абсолютно естественным одному, для второго оказалось неприемлемо. Хотя, чего уж там, аргументы у Чимина были, в самом деле, веские. Только Юнги никак не мог предположить, что его ласковый, мягкий соул с совершенно нежно-омежным характером в обычной жизни превратится в сверхэмоциональную вредину омежью, когда его деловая свобода будет поставлена под угрозу в связи с возможным рождением малыша. Альфа вспоминает теперь: да, Чимин, поняв, что Юнги узлом его нутро запечатал, напрягся, спросил растерянно «как же так?» и потом еще что-то сказать порывался. Но альфа не придал тогда ни этим словам, ни тону никакого значения. Да и в любом случае ничего уже нельзя было сделать: сцепка случилась. «Успокойся сам и омега успокоится быстрее, чем кажется. Ни ты, ни он не знаете, что и как будет дальше. Но все, что ты сделал пару дней назад, продиктовано нормальными альфийскими инстинктами продления рода, а не чем-то противоестественным. Уж скорее твоя течная пара своим поведением знатно выбивается из того, каким положено быть омеге в такие дни. Пока выбивается, – мягко хмыкает внутренний альфа. – Но, забеременев, если это, кстати, вообще произойдет, примет все нормально, еще как радоваться будет. Да и повел ты себя сейчас просто идеально. Истинный альфа. Столько терпеливого великодушия! Я б в какой-то момент треснул бы по попе твоего вредного омегу. Пусть даже он говорил правильно. Но тон! Тон! Надеюсь, он в эти мгновения со стыда сгорает, потому что, вроде, неглупый все же омега, правильный. В общем, горжусь тобой, Мин Юнги. Редко тебе такое говорю, но сегодня это очень уместно», – внутренний альфа замолкает. У Юнги на душе становится спокойнее. «Чимин, наверняка, переживает, так же, как и я. Ну, не может быть иначе. Все мы взрываемся по поводу и без, но того времени, что провели вместе, хватило, чтобы понять: мой омега, несмотря на излишнюю сегодня эмоциональность – замечательный. Честный, порядочный, умный, веселый, трудолюбивый, классный…» «Давай, поторопись к своему классному!!!» – внезапно очень тревожно рычит внутренний альфа, а хвост в этот же момент распушившейся искрящей твердыней резко встает за плечами, беспокойно, быстро покачиваясь вправо-влево. – Да что же все такие нервные сегодня? Марс в Юпитере, что ли? – хмыкает Юнги. Альфа подошел к «Лепестку» и теперь осматривает фасад, качает головой, цокает с легкой досадой. «Вот же, мальчишка, даже жалюзи прикрыл полностью. От всего мира отгородился, вредина омежья». Юнги проходит мимо магазина, останавливаясь у двери в заборе, что ведет к дому. Набирает Чимина, но телефон омеги молчит. Два следующих звонка также остаются без ответа. Альфа нажимает на ручку двери, но та заперта, конечно. Как, наверняка, закрыт и вход в магазин – Юнги сам слышал: час назад за его спиной Чимин повернул в замке ключ. Он нажимает несколько раз на звонок рядом с дверью, но за забором царит полная тишина, и свет не горит в маленьком уютном садике, где альфа с омегой провели уже не один замечательный вечер. «Да что, в самом деле, такое, этот мальчишка себе позволяет!» – Юнги чувствует, наконец, что закипает. – Двери запер, на звонок не отвечает. Собирая остатки терпения, альфа намеревается тотчас отправить сообщение младшему, замечая надпись, гласящую, что абонент был в сети больше часа назад. Юнги, наконец, чувствует волнение – злое, давящее, такое, что ладони покрывает легкой влагой, сердце заставляет звучать громко, биться часто. Чимин, который практически живет с телефоном в руках, за что и схлопотал уже однажды от альфы, не был в сети больше часа! Несколько дней назад Юнги настроился младшего порадовать всяческими телесными утехами прямо в душе. Чимин, который и сам был не против под приятными теплыми струями да в крепких альфийских руках, да в течных хотелках словить парочку-другую оргазмов, тем не менее, до ванной больше часа не мог добраться. Поначалу застрял в ноуте – курсовую работу по биологии давно пора было сдавать. А едва закончил и, скинув одежду, остался в одних черных хипсах, сексуально облегающих его «превосходную, крышесносную, офигенную», по мнению альфы, попу, раздался телефонный звонок. И зануда-заказчик, у которого личная жизнь, несмотря на наличие мужа, видимо все-таки давно закончилась, вынес бедному Чимину мозг, требуя, чтобы тот вот прям по телефону в подробностях рассказал ему, из каких цветов и какой лучше букет составить для его тестя-юбиляра, который всю жизнь проработал директором похоронного агентства и потому колористику предпочитал довольно специфическую. Деликатный Чимин, который в десять вечера как минимум мог попросить заказчика перезвонить, все же попробовал ответить, чем вызвал дополнительный шквал вопросов. Юнги в костюме Адама и в полубоевой готовности, сверкая глазами и нетерпеливо-призывно порыкивая, в десятый раз уже выглядывал из теплой ванной, где догорали маленькие ароматические свечки, розово-белые лепестки на полу грозили сморщиться, а вино чрезмерно нагреться. Чимин со страдальческим выражением на лице пожимал плечами, указывая свободной рукой на трубку, из которой доносился в режиме нон-стоп голос клиента. В конце-концов альфа не выдержал, закинул омегу на плечо и, пощипывая ощутимо за упругий зад, потащил, грозно урча и недовольно пофыркивая, в ванную. Чимин в совершенно неудобной позе, но верный своим обязательствам перед клиентами, носом тыкаясь в бок альфы и хвост вдобавок задевая, еще пытался что-то отвечать. И когда Юнги снял с него хипсы, и на бедра себе посадил, тоже продолжал беседу. Тут уж альфа не выдержал, выхватил у омеги телефон, прорычал вполне себе эмоционально, а не металлически, в трубку, что абонент до утра находится в зоне действия любви и вне зоны действия сети. И, вдавливая ногами обхватившего его талию омегу в теплую стену, безапелляционно изрек, что телефон Чимина с десяти вечера до шести утра будет отныне выключен. – Прям да, хен, конечно, – хмыкнул с очевидной ехидцей омега, возмущенный поступком Юнги и одновременно благодарный за него, чтобы спустя пару минут выстанывать уже. – Да, хен, да, да… – совсем в другой, умопомрачительной, тональности и по другому несколько поводу… *** Юнги безо всякой надежды сейчас мягко нажимает на ручку входной двери в магазин, и она открывается, колокольчик срабатывает над головой. Альфа входит в полутемный «ЛепестOk», освещенный тонкой неяркой полоской света, что льется из маленького кабинета омеги. И сразу улавливает слабый, исчезающий уже запах… мандарина. Альфа замирает, не дыша, принюхивается бесшумно. Чуткое обоняние мгновенно улавливает разницу: аромат неживой, альфийская туалетная вода Christian Dior Fahrenheit. Откуда, зачем она вдруг понадобилась омеге? Хвост ходит за спиной ходуном, тычет в шею, потом рвется вперед, обгоняя хозяина на полкорпуса… Альфа делает осторожный шаг, под ногами чувствуя что-то. Наклоняется, в пальцах сжимая стеклянный бокал. – Чимин, – окликает негромко. Невозможная, невыносимая тишина в ответ. И страх за младшего, казалось бы, безотчетный, непонятный, накрывает альфу. Его двойной, наполненный запредельной тревогой цитрус, взрывает, заполняет собой все, до самых крохотных закоулков, пространство магазина. Он летит к двери кабинета, отлично слыша теперь начавшееся там движение и громкий голос, тотчас узнав который, Юнги понимает: у него сердце останавливается, и тело парализует. Не только от страха за омегу. От ярости. Непонимания того, что произошло. Что делает здесь, в это время, в этом месте, которое альфа покинул совсем недавно, эта мразь? Он замирает. Слышит снисходительно-унизительные нотки в голосе. Так хозяин говорит с рабом, который порадовал его чем-то. – Чимина, когда ты только так брать научился. А уж принимать. Твой гибрид – отличный наставник, а ты – хороший ученик. Но вставай, хватит нежиться. Мало ли, вернется твой обидчивый альфа. Надо нам омрачать сладость момента его возмущенными воплями? «И что ответит сейчас омега?!» Юнги кажется: и тело, и душа наполняются невыносимой болью. Он умрет сейчас. Он и хочет умереть. Как такое возможно?! Чимин и Хван?! «Невозможно! Невозможно никак! Тебя разводят просто! Не тормози!» – внутренний альфа взрывается гневом и яростью. И Юнги, поверив ему сразу, себя ненавидя за то, что мог хоть на секунду усомниться в омеге, готовый разорвать сейчас Хвана, влетает в кабинет. Его Чимин, полностью обнаженный, с закрытыми глазами лежит на диване. Альфе даже присматриваться не надо, чтобы понять: омега погружен в глубокий сон. Или это обморок? Все тело абсолютно, слишком расслаблено, ни малейшего движения. Тонкая рука с браслетом на запястье безвольно свисает с кровати, пухлые пальчик разведены, видна только часть лица, чуть приоткрытые губы и бледно-фиолетовый полумесяц под глазом. Юнги кажется: Чимин не дышит даже. Он смотрит дальше. Живот его омеги лежит на подушке. Ягодицы вздернуты, ноги разведены широко. Маленький пузырек со смазкой валяется около дивана. Волк. Самый древний предок всех альф и омег, что и в его роду был за много тысячелетий до манула-хищника – озлобленный, жестокий, жаждущий на куски разорвать соперника, привкус его крови ощутить в глотке – просыпается в альфе Юнги. Он, кажется, из одной только клокочущей, жуткой ярости состоит сейчас. Полиция?! Да он уроет эту суку раньше! Сам разберется с тварью, на куски порвет ее, что стоит, обнаженная полностью, в ногах омеги, издевательски улыбаясь. Юнги подходит к спящему соулмейту, доставая подушку, стягивая ветровку с тела, прикрывая ягодицы и ноги омеги. Хван, стоящий теперь совсем рядом с Юнги, кожей, обонянием, кажется, даже слухом чувствует ярость – первобытную, жгучую, убийственную. Феромоны Юнги сейчас – запредельный гнев хищника, гонного волка, на чью пару посягнул другой. Гнев, который полностью лишает рассудка, выбранной жертве не дает ни единого шанса на пощаду. Хван никак не меньше, чем смерть, ощущает рядом. Она подходит к нему мягко, неторопливо, смотрит в глаза потемневшими от гнева глазами альфы Мин Юнги. Кажется, даже белки в них стали серыми, а радужек нет вовсе, одни лишь черные зрачки, на дне которых загораются кровавые сполохи. Юнги в тюрьме сгниет, погибнет сам в поединке с другим волком, но и Им присоединится к своим, уже почившим предкам, намного раньше, чем думал. Хвану страшно. Страшно так, как не было никогда в жизни. Еще минуты назад он хотел быть ироничным и насмешливым. Он говорить собирался о том, чего не было. Что успел своим приходом остановить альфа. Но обман сейчас – смертный приговор себе. Им по крупицам собирает пропавший от ужаса голос. Он должен сказать. Сказать, чтобы дать себе шанс остаться живым. Вздыхает глубоко. Глухой хрипящий голос вибрирует мелкой предательской дрожью. – А ты не дурак все же, Юнги. Сам решил все проверить. Я не трогал омегу. – Почему я должен верить? – тело излучает пламенную ярость, голос обжигает ледяной. Хван опускает взгляд. Только правда может спасти его. – Я хотел омегу и взял бы его. Но ты успел. Ты, правда, успел, альфа. – Зачем ты вообще пришел сюда? – Я потерял сегодня очень дорогие часы. Подумал, что, возможно, они остались в «Лепестке». Так и вышло. Чимин отдал мне их. – Почему он спит?! «Ложь? Правда? Правда наполовину? Попробую начать с последнего». – Ему стало плохо, голова закружилась. В воду, которой он попросил, добавлено снотворное и легкий наркотик. Чимин проснется скоро. Словно в подтверждение этих слов омега чуть приподнимает голову, открывая огромным усилием воли глаза, обводя затуманенным взглядом кусочек комнаты, и со стоном снова укладываясь головой на диван. Юнги подходит, садится на корточки перед Чимином. – Снотворного было мало? Наркотик зачем, сука? Отвечай, чего молчишь? – ярость вновь запредельно накаляет голос и пространство. – Чтобы был более податливым и возбуждался легче. – Я, тварь, убью тебя прямо сейчас! Возбуждался легче? – никогда и ни к кому Юнги не испытывал такой ненависти. – А еще, надо полагать, слова течного омеги с наркотиком в крови против слов трезвого альфы не будут иметь никакой силы, обнулят любые показания Чимина. Да при отсутствии камер и свидетелей. А снотворное, конечно, не обнаружит уже никакая экспертиза. Умная мразь! – Юнги шипит яростно. Омега в этом момент внезапно сильно вздрагивает, будто невидимая пружина срабатывает, садится, пошатываясь на диване, взглядом задевая Юнги. От резкого движения ветровка падает, и сидящий Чимин оказывается полностью обнаженным. – Хен, – с мыслями собирается, выдыхает виновато, тяжело, хрипло, – прости меня. Взгляд переводит на свое тело. Смотрит и, кажется, пока не видит абсолютной наготы. Зато замечает Хвана, который успел натянуть на себя боксеры и джинсы. Вздрагивает крупно, словно невидимый тумблер срабатывает: и себя, без одежды, омега видит, наконец, тоже. Он в комок сжимается тотчас, ноги прижимая к груди тесно. Взгляд затравленного, смертельно напуганного зверька переводит с одного альфы на другого. Замирает, глядя на лицо истинного. – Юнги, я… Я ни в чем не виноват перед тобой. Я только часы отдал Хвану, только отдал часы… – голос дрожит от отчаяния. Следующая секунда для Чимина в столетия превращается. Он обнажен, но отчетливо помнит, что сидел у стены полностью одетый, когда альфа протянул ему стакан с водой. Только разве поверит ему Юнги? Особенно после всего, что произошло между ними часом раньше, что было в последние дни. Омега весь теперь – отчаяние и боль. Он опускает голову и замирает. Но его альфа тотчас садится рядом, обнимая крепко, вновь набрасывая на худые подрагивающие плечи ветровку. Ярость уходит из голоса. Нежно, мягко: – Чимин, любимый мой, конечно, я верю, я знаю… И возвращается вновь: – Пошел вон, мразь. Клянусь Небом Омегаверса, что день, когда ты подойдешь к нему, станет последним в твоей жизни, даже если это будет стоить свободы или жизни мне! Альфа выходит скорым шагом из кабинета. Трясясь теперь от страха и ярости, произносит мысленно: «За каждое твое слово, за каждое оскорбление ответит этот омега. И ты сам ответишь. И клятву свою нарушишь». В полутемном зале магазина натягивает быстро рубашку. Нащупывает в кармане датчик. Тот перегрет от бесконечного числа отправленных сигналов. Ногой, как минутами раньше Юнги, задевая злосчастный стеклянный бокал, так и оставшийся лежать на полу, забирая с собой. Едва выйдя за двери магазина, набирает номер, бросает короткое: «Все нормально. Уезжай». Садится в машину, направляясь в свой любимый бар. Этой ночью он хочет напиться до беспамятства. Выходя из Acura, запрокидывает голову, глядит на небо. Луна идет на убыль, и, похоже, его собственная жизнь сегодня готова была покатиться в том же направлении. Но нет. Он, вероятно, отметит сегодня свой второй день рождения… *** Юнги кажется: Чимин смотрит и не видит ничего вокруг. Взгляд устремлен в одну точку. Омега по-прежнему сидит, обхватив руками колени, только теперь его бьет дрожь, все тело колотится. Альфа пытается ослабить объятья, в которые младший заключил себя сам, но тот только мычит, машет головой отрицательно, зажимаясь еще сильнее. Юнги наклоняется, обхватывает аккуратно любимое лицо, смотрит в глаза омеге, не подозревая, что, как и из его собственных минуты назад, радужка, кажется, исчезла и из глаза Чимина. Остался только поглотивший ее огромный черный зрачок. «Легкий наркотик?! Будь ты проклят, Хван, сука! Сколько еще наивных попробовали твоей наркоты?» – Цветочек мой маленький, все хорошо, иди ко мне, – Юнги обнимает крепче, по-прежнему безрезультатно пытаясь ослабить хватку омеги. Тот вскидывает, наконец, голову. Смотрит жутким черным неподвижным, а сейчас и немигающим взглядом. Шепчет-повторяет, как заведенная кукла, раскачиваясь всем телом: – Я не виноват, не виноват, не виноват… – Конечно, конечно, конечно… Не виноват! Я виноват, я не должен был оставлять тебя… – Не виноват, не виноват, не виноват… И мерно, в ступоре, раскачивается взад-вперед, баюкая себя. Юнги обнимает. – Чимин, послушай меня, пожалуйста, – говорит очень спокойно, мягко, уверенно. – Ты ни в чем не виноват. Ни. В. Чем. И не случилось ничего, что… Он не был с тобой… Ничего между вами не было… Но если бы даже… Слыша последнее, омега прижимает ладони к ушам и орет, кричит, что есть сил, а потом срывается на истерику и рев. Скулит, воет, мечется, как попавший в капкан раненый зверь. Но Юнги рад этим слезам, этой истерике, которая, скорее всего, хоть немного приведет омегу в себя, вымоет ужас, неверие и эмоциональную боль, что сковала Чимина, когда он очнулся и увидел картину, объяснить которую, смог, наверное, только одним, самым страшным для себя образом. Теперь Юнги может, наконец, обнять, прижать к себе обнаженного, рыдающего соула. Он укачивает, гладит, снова и снова повторяя, что тот не виноват, ничего не случилось и теперь уж точно все будет хорошо. И очень-очень медленно, постепенно омега затихает, успокаивается, расслабляется. – Почему так, почему я не помню ничего? – спрашивает, наконец, теперь сам уже обнимая за талию Юнги, носом уткнувшись ему в железу, ища цитрусового успокоения от своего соула. – Рыбка, может, позже поговорим? Завтра, когда ты успокоишься немного? Омега отрицательно качает головой. Говорит уверенно, но очень грустно. И, кажется, даже его голос промок от плача: – Нет, Юнги. Сейчас. – Чимин, ты уснул, потому что Хван добавил тебе в воду снотворное и… наркотик. Альфа старается отвечать максимально коротко, он вообще предпочел бы отложить этот разговор, но раз омега настаивает, может, и правильно прояснить то, что младшего волнует сейчас. Чтобы потом уже не возвращаться к этому? Возможно ли: не возвращаться? – Он пришел, спросил о часах, – Чимин опускает голову, напрягается, пытаясь вспомнить досконально точно, что произошло в последние минуты до того, как сознание его оставило. – А Минхо, уходя домой, как раз обнаружил их под стойкой с маримо. Я принес, отдал. Хван, как зашел в магазин, не подходил ко мне вообще, все время держался на расстоянии. Даже часы брал так, чтобы не коснуться меня. Я совсем расслабился. И да, он же с женихом при мне разговаривал. Они в ресторан как раз собирались вечером. А потом мне стало плохо… – Плохо? Чимина, что такое? Юнги помнит: Хван сказал, что омега почувствовал себя неважно, но не хочет лишний раз упоминать это имя при истинном. – Просто голова закружилась. Не первый раз за этот вечер, но когда ты ушел… Когда я накричал… выгнал… И снова слезы текут по щекам, и снова Юнги обнимает, вытирает соль с глаз. – Все хорошо, моя любимая Рыбка… Все хорошо… Я рядом… Мы вместе… –…она еще сильнее кружилась. И я по стене сполз на пол, а Хван предложил вызвать скорую и тебе позвонить… «Сука, умный, потому еще более опасный». –…а я просто попросил воды и телефон… И после того, как выпил… Не помню больше ничего… Омега еще раз вздрогнул, вздохнул тяжело. – Чимин, – Юнги набрал воздуха в легкие, напрягся. – Я думаю, что Хван не лгал, говоря, что не было ничего. Но ты скажи мне, Рыбка. У тебя ничего не болит? Нигде ничего не болит? Там… внизу… все нормально? Чимин заалел щеками, его необычный аромат накрыл Юнги, но сейчас альфа рад был окунуться в эту цветочную сладость, смешанную с горьковатыми нотками. Страхи омеги из-за неприятного запаха, что мог вернуться вместе с беременностью, никуда не делись из памяти альфы. И вот теперь он тоже подумал: не может ли, в самом деле, любой сильный стресс вернуть Чимину запах, что был у него с рождения. Нет, для альфы это не стало бы проблемой. Свой цветочек, свою маленькую золотую Рыбку он будет любить с любым ароматом, и в этом Юнги не лукавит нисколько. Но сам Чимин? Для него бы это, кажется, трагедией стало, никак не меньше. Впрочем, подавитель здорово решает проблему, но все же без него омеге было бы несравнимо лучше и комфортнее. И вот он стресс, и очень сильный. Но пион так и остался с Чимином, только сладость теперь отдает горечью… Он вновь снимает капли с арта, но они, в отличие от запаха, так и остаются сладкими. И ни Юнги, ни Чимин не знают, как горчили эти прозрачные горошины на губах и языке Хвана, как желчью впечатались и жгли кожу… Пока альфа размышляет, омега прислушивается к себе, своему телу. Вздыхает, кажется, с облегчением. – Нет, никакой боли, нигде, – замирает, распрямляясь. Наконец, проводит пальцем по ключице. – Вот здесь только. Немного. Юнги замечает длинную, неглубокую царапину выше ключицы, рядом с ароматической железой. Можно списать ее появление на то, что Хван ненароком повредил нежную кожу омеги или Чимин, находясь в беспамятстве, случайно оцарапал себя. Но альфа присматривается внимательно. Царапина, тонкая прямоугольная, начинается с небольшой, в запекшейся крови, окружности. «Как если бы… – Юнги чувствует, что в секунды его вновь захлестывает ярость первобытного волка, – …клык другого альфы вдавил кожу, пробуя, приминая ее для того, чтобы потом поставить… Метку!!! Сука! Сука! Сука! Хван даже на такое готов был пойти! Проклятье! Ни секунды не ждать больше!» Он прижимает к себе омегу яростно, рычит злобно. Его цитрусы горчат теперь так же, как цветы Чимина. Глаза сужаются, радужка вспыхивает алым, ноздри раздуваются, клыками он до крови впивается в нижнюю губу. Младший пытается отстраниться, но стальная хватка не дает сделать ни малейшего движения. Чимин, как и его внутренний омега, замирает, понимая, что сейчас для него время лишь безоговорочного, абсолютного подчинения. Волк омеги замирает, покоряясь волку соула. Юнги на руки подхватывает полностью обнаженного младшего. Он лишь одно условие соблюдет сейчас, на все остальное плевать. Из магазинчика вносит омегу в дом, а потом в сад. Теплая звездная ночь раскинулась над Сеулом. Луна убывает, она теперь вдвое меньше, чем была в первую, проведенную альфой и омегой вместе, ночь. Но аромат цветов в саду все такой же легкий и нежный. Омега улавливает его лишь на мгновенье. Все сейчас подавляют феромоны альфы. И Чимин погружается в это облако злого возбуждения и тяжелой горечи. Погружается доверчиво, безо всякого страха. Омеге кажется, что оно окутывает его, как надежный, спасительный кокон, в котором тепло, безопасно, уютно. Юнги ставит Чимина на ноги. В глаза заглядывает на мгновение, ладонью проводя по изгибу, отводя голову младшего в сторону, не давая ему опомниться, вздох сделать, и впиваясь тотчас клыками в шею. Безжалостно, яростно смыкая их. Пробивая, прошивая насквозь кожу. Слизывая с громким, победным урчанием кровь, что бежит из двух глубоких ранок. И Чимин, секундами раньше издавший высокий, протяжный, жалобный стон, выгнувшийся всем телом в тот момент, когда клыки-кинжалы резко, безжалостно впились в шею, теперь стоит, замерев, а его внутренний омега поскуливает, довольный, в унисон с победным рычанием внутреннего альфы хена. Старший получил Чимина, сделал его своим, но и омега этим прекрасным брутальным волком завладел полностью, ибо метка на его шее – знак обоюдной принадлежности. Чимин болезненно морщится, за улыбкой стараясь скрыть боль. Лицом зарываясь в темные волосы альфы, ибо тот носом ему в шею все еще упирается, вдыхая пион, горечь которого уступает сейчас место сладости. Юнги губами продолжает снимать все еще выступающие вишневые капельки. Отстраняется, наконец, смотрит Чимину в лицо, ловит улыбку на восхитительных губках, ответный взгляд, в котором теперь, вместе с искорками робости, удивительным образом сквозят уверенность, удовольствие. И что-то еще такое, чему хочется и должно сопротивляться. Внутренний альфа порыкивает недовольно, требует разобраться. – Омега, – глаза сужены, в голосе сексуальная, возбуждающая хрипотца. Не наигранная нисколько, изнутри идущая. – Да, эта метка связала нас еще крепче. Но, кажется, в твоем взгляде я превосходство читаю и излишнюю самоуверенность. И мне не очень нравится это, цветочек. Но очень, очень… заводит сейчас. Тебя на место надо поставить, дерзкий омега. Ни тени улыбки на любимом лице, во взгляде страсть и требование. И ответная страсть, и дерзость, и невозможная, возбуждающая альфу самоуверенность читается сейчас во взгляде омеги. И Юнги радуется, благодарит Небо за то, чего не случилось часом раньше. За то, что успел! И омега, который еще недавно горючими слезами заливался, кажется, сможет пережить, справиться. Его улыбка, его взгляд, в котором, в самом деле, так забавно видеть сейчас эти самоуверенные и, вдобавок, собственнические искорки. Видимая ли метка помогла Чимину справиться? Или невидимая любовь альфы, такая, которой и не подозревал в себе Мин. Не подозревал, пока каждой клеткой не ощутил безотчетный страх, что обернулся спустя мгновения чудовищной, животной яростью, когда он увидел своего обнаженного беспомощного омегу рядом с мразью, которую возненавидел много лет назад, пытаясь помочь другому омеге. Тихая теплая ночь окутывает обоих. И Юнги только сейчас, кажется, вспоминает, что его соул стоит перед ним полностью обнаженный. Гнев, что захлестывал, когда он нес Чимина в сад, чтобы, ни секунды больше не ожидая, поставить ему метку, всем подонкам вроде Хвана, что его омеги одним грязным взглядом касались, прорычать 씨발, ослепил его, заставив забыть обо всем. Одно только по-дурацки смешное звучало в голове: луна, луна, луна. Омега мечтал под луной, после романтического ужина получить метку. И Юнги хотел того же. У Им Хвана были свои планы. Но им не суждено сбыться вовсе. А альфа, пусть и не в пик полнолуния, все же пометил своего истинного. Он касается теперь тела омеги, привлекает к себе, удивляясь тому, что оно, обнаженное, теплое, горячее даже. А из взгляда ушла дерзость. Там уверенное спокойствие, тепло, мягкость. Его нежно-омежный Чимин с ним. Любимый, желанный… Чимин смотрит на альфу, и Юнги с радостью замечает небольшие черные зрачки и карюю радужку блестящих глаз. Взгляд младшего устремляется чуть ниже, на шею альфы. Чимин подходит, голову опускает и Юнги вместе с нежным прикосновением губ омеги, что проходятся легко по арту, снимая капли, ловит первые искры возбуждения в паху. Хубэ выпрямляется, уста слабо поблескивают от влаги. Обманчивые капли, которые, давая поначалу ощущение прохлады и свежести, только усугубляют потом тяжело-приятный, сладкий пожар-желание, разливающийся по телам истинных. Альфа повторяет сейчас действие своей пары. К цветку-арту приникает, но не мягко, нежно, а напористо, жестко, голодно. Уже заведенный нежными прикосновениями омеги к своей шее и зная, чего ожидать от коварной лакомой влаги. К чуть открытым губам приникает своими. Настойчиво, жестко. Языком в рот влетает бесцеремонно, кончиком проходит напористо по деснам, а потом дальше, глубже, к нёбу, языку младшего короткими, игривыми, ласкающими мазками. И снова к «лепесткам». Он бы сминал и сминал их, обсасывал, как лакомую и желанную сладость. И зубами, и собственными устами попеременно то покусывал жестко, то нежно ласкал. Он и начинает действовать так, но омега мычит, поцелуй разрывая. Ногами захватывая бедра альфы, руками шею обвивая, томным стоном лаская слух, потираясь обнаженным, как и все тело, полувставшим членом о футболку Юнги, чуть пачкая ее первыми крохотными капельками возбуждения. Альфа младшего с бедер снимает аккуратно, подхватывая на руки, и несет в маленькую спальню, на кровать укладывая. Чимин порывается встать тут же, но Юнги, не раздевшись даже, сверху на омегу ложится, скрытым под одеждой телом вдавливая в простыни абсолютную наготу. Доступность одного и закрытость другого необыкновенно заводит обоих. Юнги аромат на шее омеги вновь «читает», мурлычет довольно: там привычная теперь легкая сладость. Горечь исчезла, поблекла, растворилась вместе со страхами… Губами нежнейше касается поставленной метки, заставляя Чимина все же болезненно поморщиться. Кожа в месте укуса распухла, окрасилась в багрово-фиолетовый цвет, темные «вишни» запеклись на месте, где в шею омеги впечатал свою отметку альфа. – Очень больно? – старший поднимается на предплечьях, смотрит виновато в лицо соулу. Тот лишь улыбается мягко, и Юнги, не дожидаясь ответа, наклоняется к губам, целуя, ласково пощипывая то один, то второй «лепесток». А отстранившись, смотрит на чуть зарумянившееся лицо, ответа ждет. – Больно, но эта боль счастливым делает, – омега сам прикасается к метке, а Юнги бросает взгляд и на царапину у ключицы, невольно хмурится, поджимает губы. И Чимин, мгновенно уловив и этот взгляд, и смену настроения, испуганно сжимается, отводит голову в сторону, глаза закрывает. – Все хорошо, все хорошо, моя Рыбка, – альфа ругает себя за несдержанность, лицо омеги покрывая поцелуями. Поднимается. Разводя осторожно ноги омеги, сгибая в коленях. Садится меж них. Сильные длинные пальцы могут дарить и невесомые, нежные, ласкающие, и ощутимые, требовательные, жестко-приятные касания. И те, и другие сейчас несут омеге удовольствие, ток спавшего возбуждения вновь запуская в кровь и по коже, взгляд наполняя влажным блеском, затуманивая, дыхание делая глубоким, медленным, голосу придавая сексуальности, одинаково возбуждающих альфу чувственных, глубоких низких или высоких звонких нот. Эротический вокал омеги в минуты близости Юнги сводит с ума не меньше, чем телесные ласки, что он дает или получает. И все вместе быстрее приближает его к оргазму, острыми яркими вспышками удовольствия наполняющему пах, сотрясающему все существо. Сейчас он проводит невесомо по телу омеги, по подмышкам, бокам, груди и животу, поглаживает нежно-нежно чувствительную кожу паха и бедер изнутри, но не прикасается намеренно к пробудившемуся члену. Чимин постанывает высоко, толкается навстречу Юнги бедрами так, чтобы членом ощутить касания пальцев. Но альфа играет с омегой, дразнится. Руки убирает от паха, ведет ими вновь вверх, к ареолам. Оглаживает, кружит вокруг возбуждающихся жемчужин и возбуждается сам, глядя, как еще мгновения назад мягкая нежная плоть теперь от касаний покрывается мурашками, растет, затвердевая. Он ласкает нежнейше вершины сосков, запредельно чувствительные сейчас, вновь заставляя омегу высоко, протяжно стонать. А потом ртом накрывает твердую жемчужину, вылизывая жестко, даря младшему удовольствие на грани боли, заставляя метаться по подушке, ласкать сексуальными стонами и эго альфы, и его член, которому тесно, очень тесно сейчас в узких джинсах. «Что ж, мы потерпим оба», – Юнги эту мысль сопровождает хрипловатым, цепляющим слух омеги, смешком. Он глаза открывает, выходя из приятного забытья. Смотрит на альфу, сглатывая. Движения маленького кадыка, испарина на лбу, приоткрытые губы, просяще-беспомощный взгляд. «Или не потерпим?» Юнги вновь пальцы в низ живота омеги опускает, намеренно едва задевая очень возбужденный член, затем захватывая и сжимая его мягко, яичек касаясь нежно. И дальше, дальше. – Цветочек, мой, – шепчет с обворожительной хрипотцой, – подними попку выше, и мы продолжим. Омега послушно выполняет просьбу. Простыня под ягодицами, они сами, глубина меж них – в вязкой влаге. Альфа снимает ее всю, сколько можно, намеренно мягко задевая сфинктер омеги ребром ладони, ощущая как мгновенно новые капли выходят, увлажняя его кожу. Он руку сжимает вокруг омежьего члена, и, ощущая риск залить оргазмом собственную одежду, стимулирует, ласкает, сжимает изящество младшего, который лежит поначалу, не двигаясь, постанывая коротко, прислушиваясь к особому току, что с большей и большей силой пробегает по паху, вместе с пальцами старшего дразнит, будоражит, то почти приближая к пику, то отбрасывая немного, когда до максимума остается, кажется, совсем немного. – Юнги-и-и-и… пожалуйста… еще… – голос натянутой гитарной струной дрожит от сильного возбуждения и тут же она лопается, уступая место низкому довольному протяжному мычанию, когда сперма толчками выходит из члена. Старший из последних сил держится: его имя, что выстанывает Чимин, голос омеги на пике удовольствия, альфу и самого почти доводят до пика. Он делает несколько глубоких вздохов, наклоняется к омеге, который лежит разнеженный, довольный, с закрытыми глазами и выражением такого удовольствия на лице, что альфийское эго раздувается до непомерных размеров. Он к ушку омеги наклоняется: – Разденешь меня, Рыбка? Чимин медленно глаза открывает, улыбается, потягивается сладко-сладко, выгибая дугой изящное тело. Кивает. Юнги обожаемого заласканного-занеженного омегу подхватывает резко на руки и ставит на мягкий коврик у кровати, к себе прижимая крепко, и бедрами, возбужденным пахом вжимаясь в пах омеги намеренно-сильно. – Ого, хен! – у Чимина голос подчеркнуто-удивленный, взгляд очаровательно-лукавый, а на губах легкая улыбка. Омега язычком по ним проходится, и альфа представляет себе, где и как этот язычок мог бы в ближайшее время ему на радость поорудовать… Он смотрит на омегу в мгновение помутневшим взглядом, притягивает к себе и не просит уже, а, ухо опаляя горячим, рваным дыханием, требует: – Раздень. И жаркая эта волна, и прерывистое дыхание, и приказ-требование касаются тела, горячат и вновь зажигают. Чимин к стене мягко прижимает соула, поднимает его руки, смотрит в глаза требовательно, шепча почти беззвучно, словами играя: «Не опускай, не отпускай». Цепляя подол футболки, медленно ведет ткань вверх. Освобождает торс альфы, свои руки поднимая вверх, переплетаясь на мгновения пальцами и взглядом с истинным. И тут же по шее его проходясь несколькими глубокими поцелуями, наготой торса к такой же наготе прижимаясь. И отстраняется, опуская руки на плечи соула, поглаживает, пальцами невесомо проходит по груди, соски ласкает, как ласкал чувствительную плоть альфа. Один нежно поглаживает пальцами, второй губами захватывая, чувствуя, как мягкость в алмаз превращается. А потом рукой вниз ведет, ладонью сквозь джинсы поглаживает, сжимает твердыню в альфийском паху. Юнги откидывает голову назад, постанывает, вперед подается бедрами. Омега отстраняется, снимает со старшего джинсы – под тканью боксеров четко проступает возбужденный крупный член. Чимин освобождает истинного от последнего предмета одежды. Смотрит в лицо внимательно, кажется, с легким волнением и опускается на колени, не отводя взгляд. Пальцами проходит меж своих ягодиц, кожу ладони увлажняя «цветком». Замирает на секунды, мягко обхватывает губами розовую головку, пальцами у основания – тугой ствол. Языком, ускоряя движения, проходит по округлой вершине, облизывая, лаская уздечку, толкаясь аккуратно в уретру и вновь посасывая нежную плоть влажными губами, ощущая на языке легкие нотки цитрусов. Альфа смотрит на любимое, чуть напряженное, лицо, на пухлые «лепестки», что сжимают его член, на щеки, где скулы проступают резче, когда омега старается дать альфе необходимую тому максимальную узость. Юнги с ума сходит только от одного вида такого Чимина, глазами ласкает младшего и одновременно съедает, каждую черту лица соула желая запечатлеть в памяти. Омега отстраняется на секунды, стараясь захватить член глубже. Насаживается усердно, движется, втягивает щеки, рукой помогая, лаская ствол у основания и выше. И влажные сочные губы Чимина соприкасаются с его же пальцами, мокрыми от цветочной смазки. Глухое довольное мычание альфы подстегивает, радует омегу, но он отстраняется, делая глубокий вдох. Ощущая в этот момент, как в волосы впиваются пальцы старшего. Юнги не может сдержаться, сам толкается в рот омеги, кажется, не глубоко, не сильно. Но, глядя на Чимина, у которого слезы текут из глаз градом, и спазм от слишком глубокого для него проникновения сдавливает горло, вызывая кашель, альфа отстраняется. – Чимина, попробуем еще в другой раз…– голос звучит почти испуганно. Омега головой упрямо вертит. И снова языком проходится по набухшим венкам, губами ласкает тяжелый рельефный член, стараясь довести старшего до разрядки. Пробует, выбирает темп, силу. Упрямый, маленький, но привыкший всего добиваться омега. Альфе, кажется, он то находится в крошечном шаге от оргазма, то сразу на полдесятка от него. Он по-другому дает понять омеге, правильно ли действует тот. Молчит и расслабляет пальцы, что опять вплетены в волосы младшего, когда ему не хватает силы ощущений, стонет, сжимает смоляные пряди, напрягает бедра, едва-едва подаваясь вперед, когда телу становится очень хорошо. И омега улавливает, наконец, кажется, нужные темп, силу, давление. Ласкает, помогая рукой, сам вновь заводясь под непрерывные теперь стоны альфы, под шипящие звуки, что издает Юнги, втягивая и втягивая воздух сквозь плотно стиснутые зубы, бедра напрягая ощутимо, давая и телом, и голосом понять Чимину, что он совсем близко от разрядки. И только когда оргазм накрывает, наконец, крепкое тело, выгнув его, ударив током искристого наслаждения, выжав белый вязкий «сок» удовольствия на подбородок, грудь и шею омеги, имя его заставив альфу выстонать глухо-сладко, Чимин, запрокинув голову, вздыхает удовлетворенно-устало и остается сидеть на полу, спиной прислонившись к кровати. Альфа, ни слова не говоря, спустя минуту опускается на бедра, садясь перед Чимином, смотрит на него, раскрасневшегося, вытирает аккуратно влагу с подбородка омеги, покачивая головой. Улыбается, как только один и умеет: зубы и десны обнажая, при этом очаровательно, нежно, и, кажется, чуточку иронично. Берет на руки омегу, на кровать кладет, укрывает. – Ты был восхитителен... И восхитительно-настойчив... Твои лепестки… – Юнги закатывает глаза, на лице у него удовольствие всего мира и нужных слов не найти сразу. – Ох! Это что-то запредельное. Что я могу сделать для тебя, моя золотая Рыбка? У омеги все тело налито свинцом усталости и наслаждения, глаза слипаются. – Просто полежи рядом. Альфа ложится. Млеет от нежности, тает от удовольствия, прижимая к себе соула. – Мой маленький омега… Такой упрямый, такой сладкий… Мягко целует в шею мгновенно уснувшего, тихо сопящего Чимина. Аккуратно проходит пальцами по свежей царапине, оставленной Хван – и тут же цитрусы выстреливают яростно, зло. Омега, что лежит рядом, кажется, чувствует сейчас ярость и боль своего истинного. Он стонет тихонько. Лицо, такое расслабленное и довольное секунды назад, хмурит… – Все хорошо, все хорошо… Юнги смотрит на багровый отек на шее, на запекшуюся кровь от собственных клыков. Метка, несмотря на боль, что испытал и сейчас чувствует Чимин, дарит альфе ощущение спокойствия за омегу, тушит проснувшуюся ярость… – Спокойной ночи, любимый, – под тихое сопение истинного Юнги вскоре проваливается в сон. *** Им открывает глаза под удары отбойных молотков, что безжалостно лупят по мозгам после прошедшей бурной ночи, и под накатывающую мерзкую рвотную волну. Осматривается, понимая, что не дома проснулся, а в родительском особняке, в своей комнате. Как и почему он оказался здесь, память сообщать категорически отказывается. Альфа морщится досадливо. Головная боль от похмелья и общая дурнота увеличатся скоро за счет воспитательных родительских бесед, непременно следующих за такими вот срывами. Справедливости ради, Хван в хлам напивается очень редко и, как правило, дома: когда у тебя оба родителя с президентом за руку здороваются и отдыхают, время от времени, вместе с ним в закрытом элитном клубе, быть самим собой на людях, со всеми своими внутренними драконами, которых алкоголь вообще в монстров превращает, рискованно. Хван несколько лет назад собственную репутацию испоганив дурным душком, и родительскую, что несравнимо страшнее, тогда поставил под угрозу. С тех пор, кажется, ни в чем, что дало бы повод отзываться о нем хоть сколько-нибудь плохо, замечен не был. На светских и бизнес-мероприятиях камеры и фотоаппараты различных СМИ запечатлевали одинокого молодого холостяка, спокойного, сдержанного, идеально себя ведущего. Обворожительно-скромно отказывающегося отвечать на вопросы журналистов касательно личной жизни и с удовольствием повествующего о различных социальных проектах, что активно спонсировал небольшой металлургический завод, директором которого, несмотря на юридическое образование – впрочем, и де-юре же – Хван стал около года назад. Экс-директор, работавший теперь замом, по мере сил и возможностей вводил новичка во все тонкости нового для Хвана бизнеса. Впрочем, альфу интересовала, главным образом, одна. Лежащая в финансовой плоскости и пополнявшая его личный банковский счет ежемесячными внушительными суммами. Экс-директора, чей счет тоже не страдал скромностью цифр, но стаж работы был внушительнейшим, а профессиональные и управленческие навыки – огромными, такое положение дел, в конечном счете, весьма устраивало. Из красного кардинала он просто превратился в серого. И, между прочим, этот статус, как оказалось, был ничуть не хуже, если не лучше предыдущего. Молодой Хван, конечно, задавал некоторые вопросы, в том числе и неудобные, и в дело вникать старался, но, в целом, не мешал и легальному и полулегальному заработку своего зама. Да и завод процветал, государственные и частные заказы, подобно расплавленной стали, нескончаемой рекой лились в отдел продаж, параллельно увеличивая суммы на персональных счетах топ-менеджеров. А чего еще для счастья надо? *** Хван в пятый уже раз за два часа с момента пробуждения излил в унитаз содержимое желудка. Теперь, кажется, одной желчью. Живот ныл, но в голове прояснилось, хотя боль по-прежнему стучала по вискам и затылку, правда, не отбойным уже, а пластиковым детским молоточком. Альфа принял душ, завернулся в халат и взял в руки телефон, чтобы позвонить на завод. В дверь постучал и, не дожидаясь ответа, зашел отец – высокий, представительный, полный, как и сын, альфа Им Ки. – Что не на работе? – вместо приветствия хмуро поинтересовался младший. – С работы уже, малыш, второй час как-никак. И вместо того, чтобы пообедать, приехал на тебя полюбоваться, – отец говорил спокойно, а его взгляд, полный раздражения, – искренне. Хван, отлично умевший читать настроение родителя по его глазам, поморщился досадливо: – Отец, только не начинай… – Так тут без вариантов, мой маленький. Ты опять за старое? Тысячу раз было говорено: хочешь расслабиться, делай это так, чтобы Сеул не ведал. Дома или в закрытом клубе. – Ну, какой, на фиг, Сеул… Зачем преувеличивать!? Отец поджал губы, бросил на сына уничижительный взгляд. – Преувеличивать?! Ничего, что ты поперся в Privilege Bar, напился и орал там такие пошлости... Засранец чертов!!! И это накануне выборов! Ну, хорошо, что тебя там знают, хорошо, что мне позвонили, едва ты влетел туда, как мне было сказано, «несколько возбужденный». Вон доехать не успел даже, как ты наклюкался в хламину! Слава Небу, что тебя догадались быстренько из зала увести и в кабинете директора закрыть. – Отец, – Хван брезгливо поморщился, исполняясь неискреннего возмущения. – Наклюкался… В хламину… Слышать такие слова из уст заместителя премьер-министра… – А сын заместителя премьер-министра чем лучше?! – отец лицом едва не въехал в лицо Им. – Ты какого Чимина собирался трахнуть на виду у его альфы, скотина?! Ты опять?! Тебе Ёнкея мало?! Спал и вдруг проснулся! Да если бы это твоя только задница была, так это семейная, на которую ты опять ищешь приключений! Орать такое! Да еще за несколько месяцев до свадьбы! – Так о ней не знает никто. Это же до сих пор строжайшая тайна. – Слава Небесам Омегаверса, что тайна! Слава Небесам, что тебя, идиота, закрыли в кабинете, и никто, кроме директора, этих воплей не слышал. Я понимаю, что перспектива женитьбы на младшем Пак мало радости у тебя вызывает. И хотя за эти несколько лет мы вполне себе закрыли финансовую брешь, твоим похотливым членом, мой маленький, проделанную, и не просто закрыли, но и значительно улучшили свои доходы, ты женишься все равно. Пак Донсу через несколько месяцев идет на выборы в Национальное собрание. С его влиянием он победит с большой долей вероятности. К деньгам добавит власти и полномочий. Если воспользоваться ими аккуратно… У меня же власть, но вот деньги никогда не будет лишними. Женитьба сделает тебя не просто богатым и влиятельным альфой… Хван перебил, искреннее удивление, но и заинтересованность сквозили в голосе: – На выборы? С его расистскими взглядами?! Да он же гибридов считает третьесортными существами. Отец, что ты?! – Донсу никогда открыто не заявлял о своих взглядах, хоть и не скрывал. Но он в состоянии нанять себе лучших пиарщиков Кореи… И, кажется, они заставят его изменить свое мнение относительно важности чистой крови. Власть стоит того… «Вот, блядь, да знания всех пиарщиков не стоят тайны, которой я владею. Жаль, что пришлось посвятить в нее Мингю, но без него никак. Да и цель у нас общая. Вот уж палка о двух концах. Можно было бы попробовать шантажировать старшего Пак тем, что бросил новорожденного сына из-за его запаха, если Донсу, несмотря ни на что, откажется признавать Чимина. Но теперь в этом, кажется, не будет необходимости. Напротив, признать сына, который с рождения пах рыбой… Для альфы, которого упрекают в расизме, это лучший способ заткнуть рты недоброжелателям-конкурентам. Именно на «ароматном факте» внимание сакцентировать. И себе очков добавить. Рассказать в СМИ о том, как и почему друг семьи Им Хван в скромном владельце цветочного магазина разглядел считавшегося умершим младшего омегу влиятельного корейского семейства Пак. Можно придумать что-нибудь… с похищением младенца, например… Эти нюансы я с господином Пак обсужу позже…» Хван вернулся в реальность в тот момент, когда отец ледяным, безапелляционным тоном, словно и не было минуты назад фонтана эмоций, резюмировал: – Значит так, мой маленький, с этого дня ты будешь вести себя во всех смыслах идеально, иначе жить переедешь к нам с папой и передвигаться будешь только в сопровождении моей охраны, которая и твои действия, и поведение контролировать станет. А через два месяца женишься на младшем омеге семейства Пак. Ки ожидал чего угодно, но сын посмотрел на него с теплой улыбкой и самым мягким, почтительным, спокойным тоном, на который был способен, произнес: – Ваше слово – закон для меня, отец. На младшем. Омеге. Семейства Пак. Никак иначе. – Вот и отлично, – Ки кивнул удивленно-обрадованный, стараясь не думать сейчас, чем вызваны такие фантастические покорность и сговорчивость. – Папа распорядился приготовить тебе бульон. Спускайся вниз. – Я на работу позвоню только… – Приятно, что ты помнишь о ней. Дела на заводе, как я понимаю, идут неплохо? Ответом был кивок. Старший Им вышел из комнаты, и тут же телефон Хвана ожил. Мингю позвонил. Вместо привычного, полного иронии и язвительности тона, холодное, деловое, формальное: – Биоматериал у меня. Когда и где передать? – Давай сегодня вечером, в «Квадро». Перетрем, что делать дальше, ну, и заберу, что надо. Закончив разговор, набрал номер: – Господин Го, здравствуйте. Хочу попросить вас провести ДНК-тест на установление отцовства. Как много времени это займет? – Вам нужен двойной тест? Отец-ребенок? – Нет, полный, отец-папа-ребенок. – Трио-тест? Экспресс – четыре дня, подробный – неделю. – Я подожду неделю, хотя это долго, конечно. Материал привезу сегодня вечером. – Везите. И да, пластырь готов. Но не ручаюсь за стопроцентное сходство в колористике. Фотография не может передать все оттенки кожи точно. Я должен сам увидеть того, кому предназначен товар. – Господин Го, тут выяснилось одно обстоятельство. Кожа, на которую ляжет пластырь, в силу некоторых особенностей того, для кого продукт предназначен, часто выделяет влагу. Будет ли он держаться в таком случае? – В идеале, надо понимать, что там за влага. Впрочем, мой продукт сможет закрепиться и на такой проблемной биоповерхности, но держаться будет все же не так долго, как в ситуации, когда покрывает сухую кожу. Придется менять его чаще. – А ДНК-тест. Может быть, можно все же получить результаты быстрее? – Нельзя. Это в ваших интересах – подождете, ничего с вами не случится. В трубке раздались гудки. «Вот же, сука, такая, ни здрасте, ни до свидания. И никакого пиетета. Давно б послал тебя далеко и подальше, да где же взять такого мастера на все руки? Врач, фармацевт, химик в одном лице. Да еще такой безразличный, нелюбопытный. Ни одного лишнего вопроса ни разу, кроме как по делу. Ладно, одна польза от него, можно и не выпендриваться… на завод еще позвонить… Ай, нет. Вначале бульончик. На него я сегодня точно заработал. Он спускается по лестнице в столовую, когда слова отца приходят в голову. Ток желания сразу пробуждает член, яркие любистоковые феромоны наполняют воздух. – Блядь, вот же, что у трезвого на уме… Трахнуть Чимина на виду у его соула! Это я, конечно, загнул. А вообще, интересная мысль. Нет лучше способа сломать омегу, сделать его покорным и безвольным. Да и унизить Юнги больше, чем так, кажется, было бы просто невозможно. А ведь он, сука, меня сегодня с головой в грязь втоптал. Страх и унижение. Когда последний раз я испытывал такое? Страх и унижение. Что ж, постараюсь как можно быстрее вернуть Юнги этот «букет»...