"Хвост" и "Рыбка"

Четверо стоят молча. Мингю плющит от удовольствия – наконец-то в игру вовлечены все участники. Глядя на растерянных родителей, омега внутренне злорадствует: его ненагибаемый категоричный отец, впервые, кажется, чувствует себя неуютно, неуверенно, неловко. Скользит взглядом по лицу Чимина, отводит глаза в сторону и вновь исподлобья смотрит на младшего сына. А папа выглядит потерянным, смущенным, правда, уж слишком театрально промокает глаза носовым платочком, бросая жалостливый и одновременно жалобный взгляд на Чимина. Омега же, кажется, близок к тому, чтобы рухнуть на пол – ноги почти не держат его, поэтому он пальцами что есть сил впивается в стойку, за которой стоит, смотрит с тревогой, тоской и недоумением на взрослых, тоже опуская взгляд, устремляя его на побелевшие от сильного напряжения пальцы. Маленький кадык двигается на высокой шее, Чимин судорожно сглатывает, дышит сбито, неглубоко. Вновь поднимает глаза, взглядом блуждает по залу. Вун и Донсу испытывают чувство неловкости и сильного раздражения одновременно. «Вот засранец, просили же, десять раз повторяли: не руби с плеча, не говори сразу, дай оглядеться, дай поговорить на отвлеченные темы. Небо Омегаверсное, да мальчишка, глядишь, сейчас сознание потеряет», – Донсу делает несколько неуверенных шагов к Чимину, который закрывает глаза и стоит, чуть пошатываясь. «Ну, Мингю, убил бы сейчас! Перед дверью магазина предупредили в который раз: не сразу говорить о главном, подождать подходящего момента. Что это парнишку так шатает? А побледнел как! Вырубится сейчас – «чудесное» знакомство получится», – Вун с опаской глядит на младшего сына, внутренне возмущается поведением среднего. Мингю, что стоит ближе всех к Чимину, первым замечает, что младшему брату точно не по себе. На самом деле, он плевать хотел и на чувства родителей, и на состояние омеги. При этом бросает на Чимина бесхитростный, полный непонимания взгляд: как это и почему парень до сих пор не пал в теплые родительские объятья? – Чимин, ну же, братишка! – он разводит руки в стороны, задевая ладонью скорым шагом идущего к соулу Юнги. Альфа влетел в «ЛепестOk» в тот момент, когда Мингю, сияя улыбкой и с таким ангельским выражением лица, таким радостно-наивным голосом изрекал шокировавшее Чимина признание, что усомниться в искренности сплошь добрых чувств и теплых эмоций, под влиянием которых оно и могло быть сделано, кажется, не представлялось возможным. Вот только внутренний альфа Юнги считал совсем иначе. И будь у него такая возможность, треснул бы сейчас, как следует, этого лживого мальчишку, в голосе которого подлинной искренности он не ощущал вовсе, приторно же фальшивая сладость бесила при этом необычайно. Юнги отчетливо услышал произнесенную Мингю фразу. И смысл дошел до него быстро, и поверил он сразу. Чимин же вновь поочередно обводил глазами Донсу, Вуна, Мингю. «Не хочу. Нет. Не те, не те, не те. Юнги». Альфа замер на мгновения. Встретился, наконец, глазами с омегой, пытаясь улыбнуться, чтобы хоть так ободрить, но не находя в себе сил сделать это. Он смотрел на истинного, ловил с тревогой растерянный, потрясенный взгляд. Видел лицо не взрослого омеги, но маленького испуганного мальчика, который услышал что-то, к чему не был готов совершенно, что потрясло, выбило почву из-под ног, лишило способности мыслить трезво. Аромат пиона чересчур, запредельно сладкий выстрелил мгновенно, цветочные феромоны окутали самые дальние закутки «Лепестка». Чимин пошатнулся, вновь закрывая глаза. И альфа, наплевав на всю важность момента, на присутствующую троицу, бросился к своему истинному, задев на ходу Донсу и Мингю и успев подхватить Чимина в тот момент, когда тот начал оседать на пол. Юнги, что неделю назад вышел из кабинета умницы Бан Шихека, чувствовал, нет, знал наверняка: Чимин ждет ребенка. Малыша-омегу. Мин заподозрил это, едва драгоценный соул стал источать с ночи до утра дивную пионную сладость, которая, вдобавок, делала его еще более привлекательным и желанным для истинного. А визит к врачу, аккуратные вопросы господина Бан, некоторая сдержанность и очевидная Юнги недосказанность подозрения превратили в уверенность: сцепка все-таки принесла свои плоды. Да и Мин был достаточно взрослым для того, чтобы запомнить, как усилился однажды и долго держался по утрам аромат вишни – природный запах его покойного папы, а спустя время Давон и Дин, чуть смущаясь, сообщили сыну-подростку, что через полгода у него появится младший брат-омега. Вот только никто не знал тогда, какой трагедией обернется то, чего семья ждала с надеждой и радостью. Юнги ни словом, ни взглядом не дал понять ни Чимину, ни профессору, что знает о беременности своего истинного. Да и зачем? У господина Бан, видимо, были очевидные мотивы не сообщать пока омеге важную новость. А Юнги, памятуя повод, что стал причиной их первой и единственной с соулом ссоры, равно как последовавшего за ней кошмара, тоже не торопился сообщать Чимину о своем открытии. «Пусть омега скажет сам, когда придет время. Раз профессор Бан промолчал, значит, поводов беспокоиться нет». И вот он держит на руках Чимина, свою драгоценную Рыбку, а внутри все кипит от злости на Мингю. Разумом Мин понимает, что этот омега никак не мог предвидеть такой реакции, но эмоции на пределе, к тому же внутренний альфа продолжает беситься, поливая новоявленного брата Чимина словами, далекими от сколько-нибудь близких к нормативным, урчит, фыркает, требуя вообще никого из этих троих не подпускать к беременной миновой паре. И Юнги понимает и признает, что интуиция не подводит его. Вот только от него теперь зависит ли что-то? Лишь сам Чимин вправе сейчас решать, что и как делать, ведь речь идет о его родной, кровной семье. Запах миндаля, горьковатый, пронзительный, чуть глушит яркость цветочного. – Невероятно! В самом деле, наш семейный аромат! Но, кажется, таким насыщенным, агрессивным я не чувствовал его никогда, – Пак Донсу, поддаваясь неведомой, непонятной силе, бросился следом за Юнги, когда увидел, как покачнулся и начал оседать за стойкой его младший сын. Он наклонился, тронул за плечо Мин. – Я бы принес воды. Где ее взять? – Вглубь зала, налево. В кабинете бутыль. Альфа уходит, а его сын открывает глаза, хватает судорожно руку Юнги, щекой к ладони истинного прижимается. – Рыбка, ты как, мой хороший? Ничего не болит? Может, нужен врач? – карие глаза глядят с тревогой и любовью. – Все хорошо, просто переволновался немного, – Чимин продолжает полулежать на коленях альфы, не отпуская его руку. Донсу выходит из кабинета, кидая сердитый взгляд на оробевшего Мингю, что стоит теперь рядом с растерянным папой. Кивком указывает на дверь и те выходят тотчас на улицу. Альфа подходит, опускается на колени, чтобы не нависать над сыном, но быть как можно ближе. – Чимин… – протягивает со вздохом стакан с водой. – Прости, пожалуйста, мой мальчик. Не так я представлял себе нашу первую встречу, и уж точно никто из нас троих не хотел бы такой реакции от тебя. Ты скажи только, и я… мы уйдем. А вернемся потом, когда скажешь, захочешь, будешь готов. – Нет, что вы, – Юнги помогает Чимину подняться, но оба стоят, по-прежнему не отпуская руки, переплетая пальцы, взоры и запахи. Юнги касается нежно лба Чимина, отводя вновь непослушную прядку, взглядом ласкает и ободряет одновременно. И омеге от теплого блеска глаз, от силы альфийского тела, от прикосновений, то нежных, то сильных, от любимого аромата истинного становится спокойнее, и энергии, сил, кажется, прибавляется мгновенно. – Господин Донсу, – мягкий чистый голос младшего сына даже вопреки желанию нежит слух альфы, заставляя того невольно улыбаться, – это в самом деле было слишком неожиданно, но не стоит ничего откладывать. Я все равно едва ли смог бы в этот вечер думать о чем-то еще, кроме того, что сказал Мингю. Вы лучше расскажите мне все, что стоит за этой фразой. Всю историю. Альфа кивает. – Я только позову мужа и сына, а потом ты познакомишь нас со своим спутником, хорошо? – кивает, чуть улыбаясь, Юнги, хвост которого беспокойно, ни на минуту не останавливаясь, подергивается за спиной хозяина. Донсу поднимается, медленно идет к двери. «Насмешка Небес! Истинный моего сына – гибрид, как и сам сын. Как и я. Столько лет гнать от себя эту правду, стараться забыть. И вот сейчас столкнуться с ней вновь, видеть каждую минуту и жить. Учиться жить. А впрочем, в Чимине ничто не выдает теперь полукровку. Но этот альфа! Да он же скоро исчезнет из нашей жизни! И омега будет с Хваном». – Тебе не жаль его? Совсем не жаль мальчишку, своего сына, свою кровь? – внутренний альфа, которого Донсу слышит очень редко, просыпается внезапно, говорит отчетливо-громко. И в голосе не привычные бесстрастие и холод – он угрозы, кажется, полон. – Вун не истинный тебе даже, но если бы кто-то силой забрал его у тебя? А ведь это соулы, и они любят друг друга. И ты видишь это, Пак Донсу, бессмысленно отрицать. Можешь обманывать кого и как угодно. Но не себя. И не меня. Ты готов жизнь двоих намеренно превратить в ад. Смотри же, в этом пламени не обожгись, не сгори сам. – Заткнись, замолчи, не хочу слушать! Поступить по совести, уйти равно уничтожить себя, свою семью, свою бизнес-империю. – Ты недооцениваешь то, что создал сам и предшествующие поколения. – Я знаю, на что способен Им Ки, когда дело касается его интересов. – Да точно ли так велика угроза? Ты крупный бизнесмен, богатый, влиятельный. – А он помощник второго лица в государстве! Власть разрушит мою империю. Цена же ее сохранности и залог процветания и силы – мальчик, для которого я многое сделал. Он просто отдаст свой долг. И это будет справедливо. – Мальчик? Справедливо? Что ж, тебе удобнее быть глухим… Однажды, может статься, ты тоже будешь кричать, но никто не услышит. Не захочет услышать. *** – Чимин, все хорошо, я рядом, я люблю тебя, ох, этот твой фартук, – альфа улыбается, обнимает крепко, выстреливая цитрусами, пройдясь быстро губами по арту-пиону, коротко, довольно уркнув. У омеги щеки чуть розовеют, он неуверенно улыбается в ответ. – Чимин, – трое возвращаются, – с нашим торопливым не в меру Мингю ты уже знаком, и это ведь исключительно благодаря ему мы узнали о тебе. «Ложь», – торопливо рычит внутренний альфа Юнги, а сам Мин ощущает усилившуюся горечь миндаля, природного запаха того, кто называет себя отцом его истинного. Донсу же, глядя на среднего отпрыска, вздыхает глубоко, с досадой сжимая губы, слегка покачивая головой. – У нас есть еще старший сын… твой старший брат… Дэгон, сейчас он в командировке в Японии. Надеюсь, вы позже познакомитесь. А это мой муж, Вун, и твой папа. Я, мое имя ты уже запомнил, твой отец. – Чимин, дружище, извини, никак не мог подумать, что ты так отреагируешь, – Мингю выглядит смущенно, теребит свой династический пион, переводя взгляд на папу, с улыбкой замечая, что и тот пальцами сжимает украшение, по-прежнему выглядит растерянно. – Все нормально. Я и сам от себя не ожидал, но уж очень неожиданно все получилось. Когда больше двадцать лет прожил на свете, считая себя сиротой… Ладно, чуть позже об этом, наверное. Мингю, ты знаком с Юнги, а твои родители… – Чимин видит, как болезненно морщится при этих словах Вун, вновь промакивая глаза платком. «Не верь, не верь», – робко, тихо скулит внутри омега. «Не верить, что это родители?» «Слова, не каждому слову и жесту надо верить…» – Господа, это Мин Юнги, мой любимый альфа, истинный и жених. Мы распишемся совсем скоро. Мин при этих словах сжимает сильнее ладошку Чимина, и омега прерывается, не замечая, как улыбка уходит с лица брата, уступая место выражению неконтролируемой досады и раздражения. – И у господина Мин, мой дорогой мальчик, я вижу на шее наш династический пион, – с мягкой улыбкой произносит Вун. – Хотя он предназначен исключительно для омег семейства Пак. – Надеюсь, вы ничего не имеет против? Впрочем, если это так важно, я готов вернуть кулон своему будущему супругу. Украшение, в самом деле, принадлежало омеге с рождения. А Чимин отдаст мне цветок со своей шеи… – Это работа мастеров ювелирного дома «Tiffany» и подарок моего лучшего друга, – Чимин указал на свой золотой цветок. – Четыре года назад я потерял настоящий кулон, а Юнги нашел его. И меня нашел… – Ну, надо же! Именно ювелиры «Tiffany» уже много лет выплавляют все наши фамильные пионы. Вот почему, Чимин, цветок, что украшает твою шею, так неотличим от тех, которые носим мы с Мингю. Господин Юнги, я ни в коем случае не хотел обидеть вас, и, конечно, Чимин имеет полное право распоряжаться своим украшением, как считает нужным. – Чимин, теперь, когда мы разобрались с династическими пионами, не будем откладывать больше, – Донсу тяжело вздохнул. – Я объясню более подробно, почему мы с мужем и сыном пришли в твой магазин. К тому же я готов и хочу ответить на все вопросы, что у тебя возникнут. И документы. У меня есть некоторые бумаги, включая медицинские, что подтверждают наше родство. Хотя, – он с грустной улыбкой взглянул на омегу, – какие тут нужны документы, когда и твое лицо, и аромат, и эта родинка говорят лучше и яснее всяких слов. Итак, полгода назад, Чимин, я получил письмо, содержание которого чуть не убило меня тогда. *** Пак Донсу почти заканчивал свой рассказ. – Едва прочитав послание от господина Дина, я начал аккуратно, стараясь не привлекать внимания, наводить о тебе справки по всем пансионатам Сеула, но тщетно. Лишь пару недель назад мне стало известно, что ты не в столице жил все это время, а недалеко от нее… Юнги и Чимин переглянулись. Альфа кивнул: – Все верно, Рыбка. Ведь я, как и господин Пак, тоже и с таким же, разумеется, «успехом» разыскивал тебя в Сеуле… Донсу кивнул, очень довольный такой поддержке, улыбнулся Юнги вполне искренне. – Итак, спасибо Мингю, я узнал уже почти наверняка, что мой младший сын жив, что у тебя есть собственный цветочный магазинчик. Твоему брату каким-то образом удалось незаметно взять у тебя прядку волос… Омега при этих словах опустил голову, пробормотав слова извинения, а Чимин тихонько засмеялся. – Результаты ДНК-экспертизы не оставили никаких сомнений. И вот мы пришли сюда, хотя не были уверены, что получится рассказать тебе обо всем сегодня. Но надо было хотя бы попытаться. Мы с Вуном сколько раз просили Мингю не спешить, понимали, каким в любом случае шоком это станет для тебя. Сами ведь не один день в себя приходили… Донсу обнял крепко супруга, Мингю привлек к себе. Замолчал на мгновения, словно набираясь сил перед последним броском. – Чимин, я понимаю, что мы, – голос дрогнул, – абсолютно чужие для тебя. И я многое бы отдал, чтобы это чувство в твоей душе растаяло вовсе или не было таким острым, как, наверняка, сейчас. Ведь я прав, когда говорю, что мы чужие? Спросил грустно, глухим хрипловатым голосом. «Время правды, омега. Только то, что чувствуешь». Чимин, который все это время стоял, тесно прижавшись к Юнги, отстранился, сказал очень спокойно, мягко, но уверенно и совершенно неожиданно для своего соула: – Я обманул бы, утверждая обратное. Кроме благодарности за все, что вы делали для меня на протяжении двадцати лет, я не испытываю сейчас ничего. Простите. Но мне, наверное, просто нужно время. А еще, знаете, есть огромное чувство вины. За то… что вам пришлось понести из-за меня такие траты. Простите… И спасибо, большое спасибо. Вун разрыдался. Глаза Мингю стали огромными. – Что ты такое говоришь, мальчик? – голос Донсу дрожал. – Да я все эти дни благословляю Небо, которое таким хотя бы образом дало мне возможность помочь собственному ребенку. Это же настоящее чудо! И разве ты извинялся бы, расти все годы в семье. Разве не святая обязанность родителей сделать для своего ребенка все, что возможно? – Чимин, помнишь, ты говорил мне, что очень хотел бы узнать, кто был твоим тайным покровителем, чтобы поблагодарить его, и вот… Как же так, а, Чимин? – голос Мингю звучал растерянно, робко, в нем едва ли ни нотки отчаяния звучали. – Нам остается только надеяться, Чимин, что в твоем сердечке со временем и нам найдется хоть немного места, – в покрасневших, опухших глазах Вуна, в голосе было столько отчаяния и боли. «Моя ты умница, великолепно!» – Донсу внутренне аплодировал. – Только остается надеяться, мой мальчик… – слезы блеснули в глазах альфы. И Чимин не выдержал. Чувство вины, иррациональное, ненужное, неправильное, буквально душило его. Он ничего не мог с собой сделать, он, в самом деле, переживал сейчас от того, что стал причиной таких трат, и еще более потому, что ничего ровным счетом не чувствовал к тем, кто называл себя… кто был его родителями. Кто столько сделал для него. «Почему, в самом деле, я легко принимал помощь от «незнакомого» покровителя. Почему так переживаю из-за того, что получал ее от родителей. Откуда тревога? Да я и угрозу чувствую. И она исходит от тех, кто, кажется, уже принял меня, и ждет, справедливо ждет, в ответ того же? Но я не могу, не готов. И это несправедливо! Сколько раз отталкивали меня, как больно было! Я поступаю сейчас так же. Не должен, не имею права, но как есть. И почему мне страшно?.. Не потому ли, что эта семья… моя семья, была связана с Им Хваном так близко, что Мингю должен был стать мужем альфы? Но сейчас, когда Им бросил омегу, Донсу и Вун едва ли испытывают к нему теплые чувства, едва ли он вхож в дом. А, значит, мои страхи беспочвенны. Просто время надо. Со мной Юнги, у меня есть близкие друзья. И семья, нашлась моя семья. Сколько лет я мечтал об этом. Как можно быть таким сухим и неблагодарным?» И вот, и все же, повинуясь не искренним эмоциям, душевному порыву, но чувству вины и долга, Чимин подходит к господам Пак, даже мысленно не имея возможности и желания сказать «к родителям». Замирает в полушаге, поднимает глаза, улыбается через силу. «Противный мальчишка. Недоверчивый волчонок! Во взгляде страх, неуверенность, тоска. А где тепло, где хотя бы толика благодарности?» – Вун раскрывает объятья, прижимая к груди сына, обнимая мягко, нежно. – Спасибо, мой мальчик, спасибо. Руками обхватывает красивое, замершее лицо младшего ребёнка. Ладонь его прижимает к своей ладони. Точно свою к своей же – такие они одинаковые. И крохотные мизинчики отличаются только тем, что у омеги под небольшим ноготком собралась тонкая темная каемка. Он каждый вечер тщательно вычищает ее, но сутки проходят – и словно никуда она не пропадала. – Твои пальчики… сынок. Такие натруженные, шершавые. Мой маленький, трудолюбивый мальчик. Омеги семейства Пак всегда отличались нежной, мягкой кожей рук. – Мне важно было начать зарабатывать самому, господин Вун. А при этой работе мои руки на ощупь всегда будут отличаться от ваших. – Чимин, я не жду, что ты скоро назовешь меня папой, но, если можно, просто Вун, ладно? Омега кивает. – И у меня та же просьба, – Чимин на мгновения попадает в объятья отца, который прижимает его к груди крепко, и омега слышит, как быстро, слишком быстро и сильно отбивает удары сердце господина Пак. «Как он волнуется, ему горько от того, что собственный ребенок не признает его. Что я за человек такой. Холодный, как рыба. С ними холодный. Юнги, Хоби, Намджун, маленький омега Мингю. Тепло становится только при мысли о них. А здесь холод. Но я привыкну, привыкну. А сейчас сам». – Мингю, остался только ты, братишка, – Чимин подходит, но каждая клетка кричит и сопротивляется. – Мне повезло, наверное, больше остальных, я встретил тебя первым, – омега улыбается, заключая брата в объятья. – Еще вот только с Дэгоном познакомишься. «Все хорошо? Все хорошо. У Чимина одна радость за другой. Вернулся Хоби, мы с ним встретились, теперь он нашел семью… Пак Донсу – приверженец чистой крови… Так говорят... Не может быть. Его сын, его дети гибриды. Он или его муж тоже. Все хорошо. Все хорошо? Мы женимся скоро. Нам никто не помешает. Эти объятья. Омега точно в клетке… Бред. Я просто ревную? Все хорошо?..» – Чимина, братишка, колись, когда свадьба? – Мингю задорно улыбается, подмигивает лукаво. – Самый младший из троих первым сдается Гименею. Чимин бросает растерянный взгляд на Юнги. «А Мингю умеет, кажется, видеть, слушать и слышать главное. И добиваться своего тоже. И в этом не было бы, наверное, ничего плохого, но что-то же заставляет напрягаться, не доверять ни этому, кажущемуся искренним, смеху, ни радости от того, что нашелся брат. В чем же дело? Ведь Донсу говорит, что это именно благодаря Мингю он и Вун узнали о младшем сыне, но я по-прежнему не верю. А если все же так – Чимин, кажется, благодарен должен быть брату, а мне бы радоваться за своего истинного. Но нет, нет, нет. И сказать омеге я не могу ничего. Это его семья, пусть так поздно они встретились. – Наша свадьба, Мингю, тринадцатого октября, – Чимин мгновение смотрит удивленно на Юнги и тут же опускает взгляд. «Альфа, похоже, блефует: то-то младшенький на него так глянул. Но настроен, кажется, очень решительно. И эта дата! Что помешает им, например, завтра же отправиться в ЗАГС и блеф превратить в реалии. О, дикий степной котик с отличной интуицией и невероятным обонянием: словно чует что-то. Нелегко его будет приручить, но попытаться стоит. Брутальный, жесткий и мягкий, нежный и свирепый. Хочу ощутить и то, и другое», – Мингю закрывает глаза, голову чуть откидывает назад. – Тринадцатого октября, день рождения Чимина, чудесная дата, – Вун прикладывает руки к груди, улыбается. «Чуть больше месяца до свадьбы, значит, у нас совсем немного времени, чтобы заполучить доверие омеги, – Пак-старший за улыбкой прячет тревогу. – Впрочем, что там говорил Хван: Чимин придет к нему по доброй воле. Так, может, альфе и карты в руки. Впрочем, нет: если что-то пойдет не так, виноваты будем и мы тоже. Но что я потеряю? Признавая Чимина сыном, я фактически заявляю невозможное: у нас в роду были гибриды. А если Хвану не достанется столь желанный ему омега… На что пойдет этот сумасшедший, что скажет отцу, в каких грехах обвинит меня? О, если бы я знал, что могу поговорить с Ки и рассчитывать на его поддержку. Если бы знать, что он не станет непременно на сторону своего отпрыска. Что ж, в самом деле: проще и безопаснее пожертвовать младшим сыном, которого мы не знаем вовсе, чем ставить под удар империю Пак. Чимин ни в чем ведь не будет нуждаться, включая любовь супруга». – Рады, сынок, что ты встретил свою пару, к тому же истинного. Мы думали, отправляясь в «ЛепестOk», если все пойдет нормально, пригласить тебя на обед в наш, в твой дом. Но теперь были бы рады видеть в нем вас обоих. Скажем, через три… – альфа вдруг замолкает, хватается за грудь, судорожно хватает воздух, пошатывается… – Отец, отец... – Мингю подбегает к Пак-старшему, который падает на колени, – что такое?! – Донсу, сейчас… – Вун подбегает следом, обнимая мужа. – Чимин, пожалуйста, почтальонка на стойке. Соулы, что стояли рядом и замерли растерянные, когда альфе, кажется, стало плохо, одновременно схватили кожаную сумочку, но Юнги тут же и отпустил, давая возможность Чимину передать ее Вуну. Тот достал из почтальонки блистер, выдавил таблетку, положил в рот альфе. – Все хорошо, любимый, все хорошо… – Я вызову скорую, – Мин уже держал в руках телефон, когда старший альфа отрицательно покачал головой, промолвил слабым голосом, но улыбаясь. – Не надо, Юнги. Я следом за младшим сыном: тоже переволновался, к тому же застарелая сердечная болезнь. Сейчас лекарство поможет. Извините, если напугал. Давно пора ложиться под скальпель, да все нет времени. Чимин, так что же мое приглашение? – Мы придем, конечно, если вы будете чувствовать себя лучше, – омега прикасается робко ладонью к руке отца, поглаживает, чуть сжимая, его пальцы. Ощущая ответное мягкое сжатие, с тревогой смотрит на Донсу, а потом переводит неуверенный взгляд на соула. – Да, Юнги? Альфа лишь молча кивает. – Я только от этих твоих слов уже чувствую себя отлично, – Донсу по-прежнему говорит слабо, но улыбается довольно. – Пришлю водителя в «ЛепестOk», он привезет вас к нам, а потом доставит обратно. Через четверть часа семейство Пак покидает магазин, оставляя на стойке заключение ДНК-экспертизы, «письмо» доктора Дина и три нечеткие фотографии маленького Чимина. Донсу идет, заботливо поддерживаемый супругом и сыном, Мингю садится за руль и только когда машина отъезжает от магазина, ехидно замечает: – Двадцать четыре года прожил с тобой под одной крышей, отец. Никогда не знал, что у тебя... застарелая болезнь сердца и редкий актерский талант. Впрочем, последнее и к папе относится. Все трое смеются. – За дорогой следи, мелочь ядовитая. Дало ж Небо сыночка! И Хвану позвони, расскажи ему о тринадцатом октября. Он говорил мне, что Чимин придет к нему сам, по доброй воле. Хотел бы я глянуть на это чудо. И виноватым в обратном быть не собираюсь. Так что пусть поторопится. Мне кажется, что истинный Чимина заподозрил что-то. Уж очень напряжен, сдержан и немногословен он был. А взглядом так просто насквозь прожигал в иные моменты. – И мне он не понравился, слишком много гонора для того, кто родился с хвостом, да и, в самом деле, ощущение такое, будто он чувствует, что причина нашего появления в «Лепестке» – не одно только знакомство с Чимином, – Вун говорил теперь с нескрываемым раздражением в голосе. – Все же они соулы и их связь немного иная, чем в обычных парах. Чимин в рот ему смотрит. Будь омега один, его проще было бы приручить, доверие завоевать. Но как есть. Придется обаять обоих. Главное, чтобы сын согласился в нужное время подписать нужные бумаги. – А для того, чтобы мальчик был сговорчивее, я заготовил еще как минимум один сердечный приступ, – теперь без тени улыбки говорит Донсу. – Что надо аргумент, – Мингю одобрительно кивает, а потом сразу бурчит. – Пока до меня не дошло, что это игра, я чуть не откинулся со страху. Думал, отец, ты сейчас к предкам отправишься. – Вот еще, не тороплюсь нисколько. Главное, решить проблему с Чимином, и все опять пойдет отлично. Мингю паркуется у дома, спешит зайти. Взрослые задерживаются на улице. – Как он тебе, Вун? – Очень хорош, ничего не скажешь. И характер, в самом деле, кажется неплохой. Мальчик мягкий, спокойный, доброжелательный. Что напряжен был и испуган, то понятно. И в магазинчике он все обустроил очень мило. Трудится вот, смотри-ка. Пальцы у него, правда, шершавые, грубые, неприятно было касаться. И, знаешь, я все время боялся, что от него начнет вонять рыбой. Однако, в самом деле, слышал лишь династический пион. Но омега все равно чужой нам, Донсу. И всегда, наверное, будет чужим. И ничего бы он не добился, если б не твои деньги. Сгинул бы просто еще во младенчестве. Впрочем, я готов с ним общаться и дальше. И не возражал бы, пожалуй, со временем ощутить в нем родственную душу. А что же ты, мой дорогой? – Мне, наверное, нечего добавить к сказанному. Но, признаться, ожидал от тебя большей мягкости, что ли, более теплого отношения к омеге. Ты поморщился, сказав, что у него руки шершавые, а ведь мальчик, в самом деле, трудяга. Мог бы жить себе беззаботно, не работая. А вот и магазин у него, и в университете омега учится. И как он смотрел, с испугом, с волнением, когда у меня сердце «прихватило». – Отцовские чувства просыпаются, Донсу? – Вун спросил спокойно, доброжелательно, без намека на иронию, внутренне испытывая некоторую досаду от того, что его супруг, кажется, проникся к омеге некоторыми добрыми эмоциями, тогда как сам он ничего подобного пока не ощущал. – Нет, Вун. Я просто объективен, не более того, – голос звучал властно, жестко, холодно. Альфа Пак Донсу меньше всего хотел, дабы кто-то, включая близких, заподозрил, что его эмоции могут одержать победу над рассудком. Но именно так, пусть самую-самую малость, сейчас и происходило. И он ничего не мог с этим сделать. *** Юнги и Чимин мало говорят в этот вечер, хотя визит семейства Пак и невероятное откровение, что услышали истинные, кажется, вполне себе было поводом для долгой обстоятельной беседы. Но двое сидят в тишине в маленькой гостиной омеги, прижавшись друг к другу. Молчать – больно. Говорить и делиться тем, что грузом лежит на душе у каждого, – невозможно. Мысли жгут, огнем опаляют тела и души, не дают переключиться, оторваться, забыться. Но ни один, ни второй не могут поделиться, признаться в том, что считают ненормальным, неправильным, не предназначенным для слуха своей пары. Что может, кажется, отношения поставить под угрозу. И оба чувствуют тревогу и боль своей половины. И оба… – Рыбка, – альфа прерывает, наконец, молчание, – все хорошо? Я понимаю, что вечер сегодня был очень щедр на эмоции. Но мне кажется, ты хочешь сказать что-то. И почему-то молчишь. Чимин замирает, от удивления сжимает прохладной чуть влажной ладонью теплую крепкую ладонь соула. Он секундой ранее такой же вопрос хотел задать Юнги. Ибо вариться в собственных мыслях совсем нет сил. – Ничего такого, Юнги, просто эмоционально тяжелый вечер, – кажется, его голос звучит так фальшиво. Но вопрос, что он тут же адресует истинному, полон искренней тревоги: – А у тебя, хен? Вот ты, я чувствую, в самом деле, чем-то очень расстроен. – Нет, цветочек, всего лишь, как и ты, немного взбудоражен тем, что произошло. – Юнги, но разве это что-то поменяет для нас? – омега уверен в ответе того, кого любит, и тревога, что прорывается наружу вместе с этим вопросом, никакого отношения к ожидаемому ответу не имеет. – Нет, Чимина, конечно, нет. Как ты мог подумать такое? Иди ко мне, – хлопает себя по бедрам и омега немедленно взбирается на них, плотнее прижимается телом к телу Юнги, обнимает за шею, носом утыкается в ароматическую железу, тихонько урчит. И эта особая близость тел, нежность объятий, легкость прикосновений, тепло дыхания и смешение ароматов приносят, наконец, немного успокоения и радости обоим. Юнги, улыбаясь и прижимая к себе еще теснее младшего, ощущая легчайшее напряжение его сосков и паха, думает, что скоро таким объятьям будет немного, а потом все больше и больше мешать растущий животик омеги. Он вспоминает, как Чимин, впервые позволив ласкать себя в саду под луной, стоял, тесно прижавшись спиной к груди альфы. И думает, усмехнувшись тихонько, что плоский сейчас животик его любимой Рыбки станет через пару месяцев похож на маленький круглый аквариум, в котором будет плескаться их будущий малыш. А Чимин все равно будет сидеть на бедрах истинного, и прижиматься к нему крепко спиной, как в ту их первую лунную ночь. И Юнги будет ласкать его нежно, и губами посасывать шею, и языком вылизывать метку, и мягко гладить растущий животик, и вершины сосков омежьих, таких чувствительных, оглаживать, как любит соул, ладонями, и пощипывать легко подушечками пальцев. Воспоминания об их с Чимином первой ночи и о тех, только предназначенных омеге ласках, что он представил сейчас, тотчас мягко целуют тело самого альфы, легко, осторожно касаются паха, пробуждая член, соски превращая в маленькие твердыни. Желание крохотными поначалу язычками сразу потрескивает внизу живота, мягким теплом возбуждения наполняя пах, а потом, подобно разрастающемуся пожару, бежит по всему телу. Огненные язычки нежным теплом и приятными уколами-искорками прикасаются к шее, подмышкам, позвоночнику. И в чуть прищуренных глазах альфы тоже вспыхивает особый огонек. И такой же он видит во взоре омеги, только сейчас, вынырнув из своих мыслей, ощущая, что чиминовы пальцы уже некоторое время ласкают под футболкой его грудь и соски, а сам младший нетерпеливо ерзает по бедрам Юнги, изгибая свои, пахом потираясь о низ живота соула. Юнги ладонями мягко обхватывает лицо: «Люблю тебя, Чимин», – и к губам приникает тотчас хищно, жадно, сильно, голодно. Альфа каждый раз, как в тот, самый первый, наслаждается красотой, нежностью, мягкостью «лепестков» соула. С ума сходит, с катушек слетает, разума лишается! Обхватывает каждый, языком проходится, посасывает жестко, отрываясь на мгновение, чтобы накрыть рот своим, сдавить и приоткрыть губами губы, языком войти в горячий рот жестко, мазать небо, кончиком за верхними зубами проходиться, и сплетать-сталкивать свой язык с омегиным, задыхаясь, но не разрывая поцелуй, утопая в нем до последнего, выходя, разрывая, когда каждая клетка кричит, задыхаясь, без воздуха. Омега – его желание, высшее плотское наслаждение, персональная бездна удовольствия. Он в минуты близости падает в нее всякий раз, растворяется без остатка, разлетается на осколки, достигнув дна, которое и пиком удовольствия одновременно становится. Омега – его желанный, его соул, высшее эмоциональное наслаждение. Драгоценный подарок Небес. Его радость, улыбка, жизнь и смысл этой жизни. И альфе вновь становится страшно. Почему ему кажется, почему так остро осознание, что смысл хотят отобрать, что… уже отобрали. «Нет, прочь дурные мысли». – Мой! – сдавливает сильно, прижимает крепко, стреляет цитрусом зло. Нетерпеливо, резко снимает с истинного одежду, мгновенно разоблачается сам. Укладывая омегу на широкий диван, ложась рядом, осыпает тут же поцелуями, а где не губами горячими, сухими касается, там ласкает пальцами, оглаживает, не дает пошевелиться своей паре, порыкивает, отрываясь от желанного, любимого тела, как в горячке: «Мой, мой, мой!» И снова к губам, глазам, животику еще впалому, и к паху, где так сладко пахнет любимыми цветами альфы, где уже распускается желание. Юнги языком проходит по затвердевающему стволу омеги, руками – по нежной, чувствительной коже бедер внутри. И младший тихо жалобно стонет, подаваясь навстречу, разводя чуть ноги. Губы смыкаются на розовой головке, посасывают нежно, язык кружит по вершине, ласкает, мягко толкается в уретру. Альфа отстраняется, пофыркивая, вылизывает каждую набухшую венку, по изящному члену проходится легкими пощипывающими поцелуями. А потом старается всю длину захватить, и двигается теперь быстро, втягивая щеки, ощущая ими пульсирующую, возбуждающуюся все больше плоть, рукой чуть помогая. С полуоткрытых губ-лепестков теперь срывая непрерывную музыку, сладкую, чувственную, громкую. «Только истинный-альфа может дарить своей паре такое запредельное удовольствие, выбивать, кажется, из самой бессмертной души эти стоны!» Пухлые пальчики впиваются в волны черных волос соула. Омеге хочется большей глубины, большей стимуляции, большей узости. Он толкается сам, сам задает ритм, сам выбирает темп. Альфе хочется дать омеге то, что так нужно тому сейчас, но он отстраняется, закашлявшись. Очень уж резок и настойчив сейчас его нежный соул. Но Чимин летит к высшей точке во все нарастающем пламени желания, что передал ему любимый хен. И в этом огне удовольствия омега вновь сгорит, чтобы возродиться подобно Фениксу. И он не хочет, не может, не готов остановиться. – Юнги-и-и, – выстанывает, запрокинув голову, – нет, нет, не прекращай. Так… хорошо… сейчас… Не останавливайся… Еще… Да-а-а… Альфа – его желание, высшее плотское наслаждение, персональная бездна удовольствия. Он в минуты близости падает в нее всякий раз, растворяется без остатка, разлетается на осколки, достигнув дна, которое и пиком удовольствия одновременно становится. Альфа – его желанный, его соул, высшее эмоциональное наслаждение. Драгоценный подарок Небес. Его радость, улыбка, жизнь и смысл этой жизни. И омеге вновь становится страшно. Почему ему кажется, почему так остро осознание, что смысл хотят отобрать, что… уже отобрали. «Нет, прочь дурные мысли». Плен удовольствия, в который берет его истинный, так сладок. И омега вновь возвращается туда, забывая обо всем. Альфа продолжает ласкать пунцовую от прилившей крови головку, насаживаясь ртом вновь дальше, глубже. Пальцами, увлажненными слюной, предсеменем и естественной смазкой своей пары, ласкает член омеги у основания, ощущая, как твердеет собственное возбуждение, как горячо, узко, влажно становится внизу, чувствуя в это же время во рту и на губах вкус семени своего истинного. – Рыбка, – Юнги шепчет, смеясь, на ушко разомлевшему, с довольной улыбкой лежащему младшему, – подними свою прекрасную попу, потому что я хочу ее чертовски прямо сейчас и собираюсь немедленно подготовить ко вторжению. Омега открывает один глаз, разражается смехом тоже и выполняет просьбу. Альфа хмыкает, замечая под ягодицами младшего приличных размеров пятно, ощущая любимый цветочный запах. – Обожаю, когда ты такой и вне течки, мой сладкий омега. – Твоими стараниями, хен, – мурлычет довольный младший, задумывается на секунду, а затем поднимаясь. – Раз уж диван все равно испорчен… – Куда это собралась моя Рыбка? А ну-ка назад быстренько, я еще на закончил… – Юнги фыркает недовольно, сжимая запястье омеги в одной руке, диванную подушку в другой, а потом, отчего-то смутившись, ею же прикрывает свое полувозбуждение. – Безобразие какое, хен. И не закончил, и не кончил… – омега язычком пробегает по губам, а у альфы глаза превращаются в щелочки, ноздри слегка подергиваются, растрепанные забавно две крупные пряди волосы вздымаются над головой треугольными кошачьими ушками. Любимый хен похож сейчас на манула-предка, что через мгновение бросится на добычу, – …и диван все равно мыть придется, так что терять нечего. Садись. Сейчас приду. – Что ты там задумал, Рыбка? – альфа отпустил омегу, шлепнув предварительно игриво по упругой ягодице, в комоде взял тюбик смазки и улегся на диван, нанеся немного на член и, закрыв глаза, ласкал себя, пока младший тихонько шебуршал чем-то на кухне. – Хен, – Юнги приоткрыл, а, глянув на соула, распахнул небольшие глаза, вспыхнувшие мгновенно желанием, удовольствием и удивлением... В одной руке омеги была бутылочка шоколадного топпинга, во второй – две широкие, плотные черные бархатные ленты. – Омега?.. – Ничего такого, хен, – произнес смущенно, тихо, мягко. Голосом, точно легким пуховым перышком, прошел по коже, в пах вновь запустил жемчуг возбуждения. Юнги кивнул, опуская веки до того, как Чимин подал ему руку, усадил, стал позади, завязывая глаза черной лентой… – Ложись, пожалуйста, – бархатом голоса продолжая гладить кожу, помог устроиться на диване удобнее, отводя руки Юнги вверх осторожно, не слишком сильно перевязывая несколько раз в запястьях лентой, фиксируя простым некрепким узлом. – Ты ведь доверяешь мне? Любое сильное движение – и твои руки свободны. Молчаливый кивок в ответ. Чимин в который раз с обожанием смотрит на свою пару: крепкое подкачанное без перебора тело, четко обрисованные грудные мышцы и в темно-кофейных ареолах маленькие соски. Стройные ноги и небольшие ступни, и руки с тонкими запястьями, перехваченными и подчеркнутыми бархатной тьмой, с длинными пальцами с рельефными крупными костяшками. И крепкая альфийская шея, и любимое, очень светлое лицо в обрамлении смоляных волос, тканью прижатых к вискам. Такое застывшее, серьезное сейчас, загадочное из-за черной полоски на глазах. Неподвижные, чуть приоткрытые губы так и манят прикоснуться и, кажется, сами нуждаются в прикосновении. Руки, отведенные назад, схваченные лентой, заставляют все тело немного выгнуться, чуть податься вперед, четче прорисовывают контуры несколько напряженных мышц живота, груди, рук. – Хен, – голос Чимина слегка дрожит, прерывается, – какой же ты одновременно сильный и беспомощный сейчас, и восхитительно-сексуальный… Хочу тебя очень… Юнги молчит, но уголки губ чуть уходят вверх… Он признается себе, что и добровольная слепота, и невозможность свободно распоряжаться руками, и ожидание такой близости заводят его тоже. Очень. Ток уже бежит по всему телу, дыхание становится более глубоким, обостряются и слух, и обоняние. Чимин подходит, переворачивает бутылочку – тонкая струйка теплого нежного ароматного шоколада попадает на один, а потом второй сосок. Касания ощущаются ярче, реакция на них острее. Прикосновение к коже – как долгий, мягкий поцелуй. А потом он в настоящий превращается, и тепло шоколада накрывают мягкость и тепло губ истинного. Уста касаются сосков нежно, язык снимает сладость поначалу мучительно-мягко, а потом давит все сильнее, кружит, слизывает. И ток возбуждения от стимуляции чувствительных, затвердевших островков плоти растекается по всему телу, и в голос попадает, и альфа не может и не хочет сдержать стон – грудной, рокочущий, низкий. Желанный слуху младшего. Чимин ароматные струйки льет в изгиб шеи и арт накрывает шоколадом, и ключицы. И в центре груди и живота проводит тонкую линию. А потом ласкает, вылизывает языком, губами пощипывает. Юнги от этих ласк, настойчивых, долгих, заводится все больше, выгибается, головой по подушке мечется, мычит, закусывая губы, интуитивно тянется телом к младшему, за его прикосновениями и поцелуями, но руки не освобождает от ленты, так и держит назад заведенными, лишь в локтях сгибает, пальцы сжимает в кулаки. И Чимин вновь заводится сам, но теперь хочет играть по другим, привычным, правилам. Он доволен, горд тем, как реагирует на его ласки хен – его тело, его голос так податливы и чувствительны. Младший и раньше, кажется, знал это, только ласки они всегда делили на двоих. Но вот Мин всю инициативу добровольно передал Чимину. А омега признается себе, безмолвно бурча и с тихой досадой пофыркивая, что его тело слишком обнажено сейчас. Особой наготой. Ему безумно хочется прикосновений и поглаживаний, и чтобы руки хена притянули к себе крепко, прижали и не отпускали хотя бы несколько мгновений. И ладони прошли по щекам, и на шее сомкнулись, и язык оставлял влажные дорожки на ключицах, и на груди, и чувствительные, нежные подушечки пальцев ласкали пах, а сами пальцы, сильные, длинные, чувствительные мягко, умело подготовили нутро Чимина для прекрасно-тугой, возбужденной, омеге предназначенной альфийской плоти. И кто из них двоих сейчас более беспомощный и нуждающийся – это еще как посмотреть? Чимин отводит и опускает руки старшего на грудь, разводит кисти в стороны, ими охватывает свое лицо, накрывая сверху собственными ладонями, ожидая, что пальцы хена сожмут нежно, по губам пройдутся. Но нет. Сейчас нет. Он взгляд переводит на любимое лицо, на покрытый теперь румянцем фарфор щек. К губам приникает, целует, язычком пробирается в рот, не встречая никакого сопротивления, но и ответа не дождавшись. Омега тихонько вздыхает, и губы его соула трогает улыбка. Кажется, он сквозь плотную ткань прекрасно видит, что Чимин немного устал от собственной инициативы, что он один, хотя они вместе, что стоны, как бы прекрасны и чувственны они не были, не заменят глубокого, ласкового голоса, нежных слов, что согревают и разогревают и в сокровенные моменты. Руки хена омега опять заводит назад. Опускается, и теплый шоколад под жаркий стон Юнги попадает на альфийский пах, член заливает. И омега снимает сладость языком нежно-нежно, головку обсасывает, ласкает, вылизывает, выбивая глухие стоны из влажных теперь губ. Берет глубже, охватывает устами плоть плотно, губы смыкает, темп наращивает, и помогает ладошкой, ритм и скорость движения бедер соула ловит, лаская под стоны истинного и себя. И когда возбуждение обоих стремится к высшей точке, и Чимин чувствует влагу своего кольца, и смазку, что из нутра выходит, отстраняется резко. Хватает за руки связанные вздрогнувшего хена, усаживая на диван, к спинке прижимая, смазки добавляя на альфийский член, и насаживается плавно, медленно, шипя и пофыркивая от собственной узости и величины возбуждения Юнги. Замирает, привыкая. Ладони кладет на плечи истинного, и двигается по стволу, стараясь быть как можно ближе к телу соула – члену омеги так нужно трение. Альфа бедрами в такт движениям Чимина подмахивает, и мгновения спустя связанные руки берут тело омеги в кольцо, а потом напрягаются сильно, и вот уже бархат скользит вдоль позвоночника младшего, падая на пол. Пальцы Юнги ласкают спину, тонкое тело прижимая к крепкому, давая необходимые члену младшего узость и трение. И бедра альфы двигаются навстречу телу омеги быстрее и резче. И Чимин, коротко простонав, сквозь плотно сжатые зубы воздух втянув, разряжается, пачкая животы, и тут же желая упасть безвольно на тело хена. Но тот, поддерживая омегу, из которого словно все соки выжали, входя глубоко, сильно и, всем телом крупно подрагивая, достигает пика тоже. А потом аккуратно на диван ложится, увлекая за собой совершенно обессиленного омегу. Тот поднимается на мгновения, темную полоску ткани срывает с лица старшего. – Открой глаза, хен, мне кажется, я не видел твоего взгляда вечность, я так соскучился. Без глаз, без рук, без твоей силы… Я был с тобой, но точно был один. Юнги тотчас выполняет просьбу младшего, смотрит мягко, нежно, согревает и отогревает взглядом, и не отводит теперь его от омеги. А потом прикасается к пиону истинности – он у обоих всегда после близости каплями залит, а сейчас – сухой. Старший ласкает шею омеги сзади, а потом пальцами в волосы младшего зарывается, ощущая привычную мягкость. Чимин не спросит, а он не скажет сам: эта близость была необычна, пронзительна и все чувства обострила, и удовольствие наивысшее принесла. Одно только но: «Я не видел твоего взгляда вечность, я так соскучился. Я был с тобой, но точно был один». – Чимина, радость моя, пойдем в душ и баиньки. Младший кивает, следуя за старшим, улыбается, думая, что сегодня не хочет больше никаких инициатив. *** В тишине и темноте глубокой ночи Юнги прижимает к себе лежащего на боку омегу. Усталость накрывает обоих, но сон не приходит. Они лежат тихонечко, не зная, что каждый из двоих не спит. И вновь накрывают тревога и волнение, и чувства неправильные, о которых нельзя говорить, в которых стыдно признаться. Остается молча плавиться в них, не принимая, надеясь, что поменяется что-то. «Мои родители. Я ничего, ровным счетом ничего не чувствую к ним. Но, нет, еще сложнее, еще постыднее: господин Вун кажется таким неискренним, господин Пак властным, жестким. Они столько страдали и столько для меня сделали. Но все, чего мне хочется: чтобы они забыли о моем существовании. Мне страшно, Юнги… Мне стыдно. Я неправильный какой-то…» «Я понимаю все: они его родители. Но я не принимаю их. Не чувствую их искренности и любви. Таков же и Мингю, фальшь просто прет. Быть может, как ни странно, омега чуть ближе Пак Донсу? Но, может быть, и нет. Все это какой-то спектакль с невероятно удачным предлогом обретения сына. Но зачем, для чего? И что сказать Чимину, как поделиться этими сомнениями? Как рассказать, что все, чего мне хочется, чтобы Паки ни на шаг не подходили к моему истинному, забыли о существовании Чимина. Как сложно. Как тяжело. Но мы распишемся совсем скоро. Омега будет моим мужем, он папа моего ребенка… Альфа, немного успокоившись, засыпает, наконец, а младший еще долго лежит без сна, отключаясь лишь на рассвете. *** Самая ранняя осень, ласковая, мягкая, неслышно пришла в город, щедро одаривая его нежным теплом солнца, оберегая синеву небес, зеленые наряды деревьев и кустов, цветам все еще оставляя яркость и свежесть. Документы поданы, и двери ЗАГСа открываются, выпуская истинных на залитую солнечным светом улицу. Альфа и омега стоят в обнимку, легкий ветерок чуть треплет волосы обоих, солнечные лучи придают сияния темным прядям. – Будущий муж, теперь уже так официально, что дальше некуда, – тихонько урчит в шею соула альфа, губами касаясь зажившей метки. – Скорей бы. Это будет самый лучший день рождения в моей жизни, – улыбается Чимин. Совсем молоденький омега проезжает на электросамокате в паре метров от них, в руках у него – огромный букет роз. – Хен, – Чимин смеется, – смотри, «Бургундия». Узнал? – Ах, Рыбка, как иначе? После пионов теперь это самые любимые мои цветы. Парнишка, между тем, возвращается, тормозит около соулов. – Господин Пак Чимин? Омега замирает на секунды, кивает. – Это вам, – вручает совершенно обалдевшему Чимину букет и точно ветром юношу сдувает. – Хе-е-е-н? – омега смотрит с подозрением из-под насупленных бровей на смеющегося альфу, маленькую открытку снимая с крафтовой обертки. Текст лаконичный донельзя. «Вместе и навсегда?» Поднимает сияющие глаза, улыбается, тут же носом утыкаясь в грудь соула: – Зачем вопрос в конце? – Точно не нужен, Рыбка? – старший спрашивает лукаво, а омега кулачком мягко стучит по груди альфы. – Нет, нет, нет… Юнги забирает открытку на мгновения, а когда возвращает, ненужный знак препинания исчезает, и вопрос превращается в утверждение. – Вот, совсем другое дело, хен. Но как же?.. А где же?.. Крохотный стикер с вопросительным знаком, прилипший к подушечке указательного пальца альфы, становится ответом на не заданный до конца вопрос. Губы истинных улыбаются, соприкасаются вначале нежно, потом сильнее, один другого в поцелуй утягивает, и оба друг в друге, во времени и пространстве растворяются, все тревоги хотя бы на эти короткие мгновения забывая. Потому что верят, несмотря ни на что: вместе и навсегда. *** Теплоходик только отошел от пристани и резво бежит по Хангану. Темнеет теперь раньше обычного, и ощутимая вечерняя прохлада, усиленная ветерком, здорово контрастирует с теплыми деньками первой недели сентября. Две пары спускаются в небольшую, полупустую каюту. У Намджуна и Хосока сегодня одна трость на двоих. – Исключительно как психологическое оружие против качки, – хохочет Хоби, который теперь очень уверенно держится на ногах. Намджуну лангету сняли не так давно. Теперь он через день посещает вместе с Хоби один и тот же реабилитационный центр, получает физиопроцедуры и массажи, отвоевав себе законное право в такие дни в офисе «Домой!» с началом рабочего дня не появляться. Как и в первый день знакомства, как в последующие дни, движения альфы и омеги по-прежнему гармоничны. Юнги с Чимином улыбаются: – Хоби, Намджун, вы так идеально-синхронно прихрамываете сейчас, только намного менее заметно и уже без тросточек. – Нами, кстати, а что врачи говорят, когда ты прям совсем твердо будешь стоять на ногах, все никак ты, бедняга, с хромотой не справишься? – с повышенной заботой в голосе спрашивает Юнги. Не просто так, кстати. Он вчера случайно стал невольным и незаметным свидетелем того, как лучший друг в полутемном коридорчике на работе прошел пару метров без малейшего даже намека на хромоту. Но час спустя явился в кабинет Юнги, припадая на «больную» ногу. Мин ни словом никому не обмолвился о маленьком коварстве лучшего друга. Он любую свободную минуту готов был проводить с Чимином. Намджун того же хотел в отношении Хоби, а совместные, на законных основаниях поездки на реабилитацию, давали Нами еще немного времени побыть с любимым омегой. Юнги понимал его преотлично, но за заботливой интонацией прятал незначительную такую долю ехидцы. Намджун ее, кажется, не уловил, но вот умницы-омеги взглянули на младшего альфу уж очень заинтересованно. Тот смутился, пальцы немедленно потянулись к кисточкам на ушах, сомкнувшись, как обычно, вокруг самого длинного красивого пера, серебристо-серого, переливчатого. Хоби тотчас хлопнул по пальцам парня. – Намджун-хен, наказание мое ушастое! Не вздумай даже, иначе спать сегодня будешь в гостиной на диване. – Карамелечка моя, не буду,– заурчал альфа, немедленно заграбастав в охапку Хосока, и спокойно, уверенно произнес: – Хен, врачи сказали, что небольшая хромота может сохраняться на протяжении месяца-двух. Хоби глянул на альфу недоуменно: – Как так? Ты же говорил, что еще максимум неде… Закончить Хосок не успел, ибо рот его немедленно был запечатан внезапным страстным поцелуем, а едва он завершился Намджун взял инициативу разговора на себя. И начал так сладко, точно килограмм карамели съел: – Хен, рассказывай, что за события у вас произошли накануне и сегодня? Вот вечно ты держишь интригу до последнего. Между прочим, когда Хоби, увидев тебя в офисе, рассказал мне в тот же день, что ты тот самый краш Чимина и знакомство ваше попросил до утра отложить, я ни часу ждать не стал. Убедил свое солнышко, что встречу организовать нужно немедленно. И это я молчу, сколько тянул из тебя, было ли у вас с Чимином… – Намджун осекся. – Ну, да, вообще-то, тут уж я точно молчу… Все четверо рассмеялись. – Нами, все, не заводись, – миролюбиво произнес Юнги, – Чимина, расскажешь? Младший отрицательно покачал головой, истинного взял за руку. – Давай ты, хен. – Сегодня утром мы подали заявление в ЗАГС, роспись чуть меньше, чем через полтора месяца… – Тринадцатого октября, – в унисон произнесли Намджун и Хосок, хлопнув один другого ладонью о ладонь. – Я же говорил, что заявление понесли, – довольно проурчал Намджун. – А я дату назвал точную, день рождения Чимина, – улыбнулся Хосок, вставая и, слегка прихрамывая, подошел, обнял омегу. Намджун через столик перегнулся, похлопал по плечу Юнги, Чимина прижал к себе, промолвил тепло, искренне: – Рад за вас. – Мы рады, очень, – Хосок смотрел влажными глазами на лучшего друга. – Моя маленькая любимая Рыбка, самая добрая, нежная, преданная. Ты, как никто, заслужил право быть счастливым. Юнги, я слов не подберу, чтобы сказать, как рад, что у Чимина появится, наконец, настоящая семья. И стараниями обоих пусть увеличится хотя бы вдвое. Хоби заметил в этот момент, как вздрогнул его лучший друг, и, опустив голову, продолжал сидеть молча. – Рыбка, что такое, я не то что-то сказал? – старший омега, как и его альфа, теперь смотрел на друзей встревожено, напряженно. – Омега, может, сам расскажешь? – и вновь младший отрицательно качает головой, выдыхая едва слышно: – Ты, хен. Юнги не спорит: – Чимин не сирота. Вчера в «ЛепестOk» приходили его родители, Вун и Пак Донсу. – Тот самый Пак Донсу, наш клиент, судовладелец, логист? – промолвил потрясенный Намджун, Хоби же вовсе сидел молчал, пытаясь осмыслить ошеломившую его новость. Юнги закончил рассказывать незадолго до того, как теплоход пришвартовался. Четверо вышли на пристань. – Господа альфы, мы посекретничаем с Чимином немного, вы же не против? Юнги и Намджун молча кивнули, ускорив шаг. – Чимин, скажи мне, ты рад? Что ты вообще чувствуешь? – Мг, рад, – всегда нежный голос звучал так, точно его заморозили, ровно, холодно. – Не знаешь, почему я не верю тебе? – Не знаю… – У тебя в голосе нет ни одной эмоции. Ты не прятал бы радость. Ты сказал, что ничего в эмоциональном плане не чувствуешь сейчас к родителям. Тебя это так напрягает? Зря! Я считаю – это абсолютно естественно: вам только предстоит познакомиться, узнать друг друга. А потом все наладится потихоньку. Судя по тому, как вели себя в магазине твои родители, как отец переволновался, они этой встрече рады были очень. Да как иначе может быть? Столько лет спустя найти сына! И у тебя, наверняка, чувства какие-то теплые к родителям появятся. «Сам себя обманываю или не верю себе. Не появятся чувства, никогда не появятся, один страх, одно неверие. Неправильно, неправильно, никто не должен знать…» – Хен, дай слово, что ни одна живая душа не узнает? – у омеги против воли вырывается эта просьба, он губы прикрывает ладонью, словно назад хочет загнать так некстати вырвавшиеся слова. – Чимин, прости, но я не могу, потому что не знаю, о чем ты расскажешь. Что это за детские игры? Ты опять? Ну, неужели же ситуация с Хва… – Хосок прерывается на полуслове, как Чимин, прикрывает ладонью рот. – Забудь, хен, считай, не было никакой просьбы, – никогда еще Хоби не слышал столько холода в голосе друга. И столько обиды тоже. – Чимин, хороший мой, я задал тебе простой вопрос. Не обижайся, но как я могу пообещать то, что, возможно, не выполню. – Да, все нормально, Хоби. Правда. Ты абсолютно верно заметил: все наладится, чувства появятся. Дело, быть может, в том, что Мингю – экс-жених Хвана. И это не дает мне покоя. Но все будет хорошо. Да, ведь вы будете свидетелями на нашей свадьбе? Хоби кивает молча. – Юнги, – Чимин ускоряет шаг, несется, догоняя хена, прижимаясь к нему крепко, а Хоби сморит вслед с тревогой. Кажется, младший объяснил ее причину. И все-таки, все-таки… «Небо, что еще скрывает эта Рыбка, или я просто дую на воду после всего, что было раньше?» *** – Юнги, как тебе родители Чимина? Все это довольно удивительно. Пак Донсу, насколько я знаю, к полукровкам относится... Свысока. А получается, он сам такой? Или его супруг? – Намджун серьезен и сосредоточен сейчас. – И они по собственной воле признали Чимина своим сыном? Мин молча кивает, вздыхает: – Так и есть. И вели себя безукоризненно, были доброжелательны, терпеливы, спокойны, вежливы. Так радовались, когда омега позволил обнять себя. Но, Нами, – Юнги сглотнул тяжело. – Почему мне казалось, что эти объятья для омеги клеткой были? Будут… Чимин позволил себе лишь раз сказать, что ничего не чувствует к родителям, но тут же добавил, что это лишь вопрос времени. Зная омегу, я нисколько не сомневаюсь, что он сделает так, как лучше для господ Пак, а не для него самого. – Дружище, ну, что ты. Послушай, возможно, это просто ревность говорит. Ты любишь Чимина, столько лет тосковал без него, искал, встретил и вот – делить его с кем-то. Даже с родителями. Хотя, давай по чесноку, ведь ты знаешь омегу ненамного дольше, чем его папа и отец. Но вы соулы, у вас связь особая. Вы женитесь через месяц, будете вместе, станете настоящей семьей. Чимин всего себя и так тебе отдал, и эту любовь, и привязанность вообще никак не ослабит появление родителей. Постарайся на минуточку взглянуть на ситуацию глазами четы Пак. Они столько лет считали, что их ребенок умер. Ты не захотел бы на их месте хоть немного наверстать все, что потерял за эти годы из-за невозможности быть рядом со своим ребенком. Почувствовать пусть не любовь, но привязанность, не абсолютное доверие, но способность делиться хоть некоторыми важными мыслями, эмоциями, чувствами, не нежность, но искреннее уважение. И Чимин напрасно переживает из-за того, что его обеспечивали, как оказалось, родители. Я вижу в этом, честное слово, особое провидение Небес! Дай омеге общаться с родителями в той степени, в которой он сам захочет, дай ему самому установить границы и рамки. Но если ты будешь видеть, что они нарушаются грубо, тогда имеешь полное право вмешаться. – Нами, ты тысячу раз прав, но все, чего я хочу, чтобы Паки забыли о существовании омеги. И не могу объяснить, почему так. И Чимину не могу сказать. А он говорит, что обязательно привыкнет. – Время покажет, Юнги. Но вашу привязанность, полагаю, оно сделает только сильнее, – оборачивается, глядя на Хосока и бегущего к Мин омегу. – И нашу, надеюсь, тоже. – Хен, люблю тебя, – в голосе, в объятьях младшего, в самом деле, сейчас слышится столько нежности и любви. Отчаянной нежности и любви. На излете, на изломе, в шаге от пропасти. «Месяц – и он перед людьми и Небом будет моим мужем. Да, это просто ревность. Несправедливая ревность к родителям, что потеряли и нашли сына». – И я люблю тебя, моя Рыбка, – улыбается, отпуская вновь тревогу и страх, шепчет тихонько. – И в шоколадном долгу перед тобой. И отдам его сразу – дай только добраться до дома. – Дай только добраться – и я вновь сделаю из тебя должника, хен. Через полчаса четверо расстаются. Наступившая ночь, в отличие от предыдущей, не дает думать ни о плохом, ни о хорошем. Едва исполненные еще мягкой неги тела касаются простыней, ночь – любовница обоих, целует их, тотчас погружая в спокойный глубокий сон. *** Вечер в особняке семейства Пак проходит довольно мило. Поначалу все пятеро скованы и напряжены, но после вкусного легкого ужина, приправленного толикой отличного вина для омег и дорогого коньяка для Юнги – Донсу, ссылаясь на прописанное ему лечение, что со спиртным несовместимо, уморительно-горестно смотрит на бутылку дорогущего Jenssen Arcana, морщит нос, прикладывая руки к груди, – все немного расслабляются. Мингю подсаживается к Юнги и Чимину, что один от другого ни на шаг не отходят, с фотоальбомами, разбавляет напряженную атмосферу забавными рассказами из семейной истории, вспоминает собственные яркие шалости и озорство старшего брата. – Дэгон у нас очень правильный альфа, идеальный сын, полная моя противоположность, взвешенный, спокойный, умница большая, правая рука отца в бизнесе. И первые свои приличные деньги он заработал, когда ему двенадцать было. Однажды отец в своем кабинете в огромном аквариуме вместо десятка каких-то невероятных золотых рыбок, каждая из которых и стоила как слиток золота, обнаружил пять королевских карпов. А Дэгон неделю с невозмутимым выражением лица втолковывал отцу, что такой великий бизнесмен, как Пак Донсу, достоин рыбы посолиднее и покрупнее, и никакие угрозы так и не выбили из него признание, куда подевались золотые рыбки. Годы спустя Дэгон признался, что перепродал их однокласснику по отличной для себя цене, многократно, правда, меньше истинной их стоимости, но сделку считал удачной и карманными деньгами обеспечил себя на месяцы вперед. – А что же карпы, Мингю? – поинтересовался вполне искренне омега. – А из карпов неделю спустя наш повар приготовил изумительные заливные. И Дэгон, между прочим, слопал большую их часть, так что ему вдвойне обломилось. Вун подошел, присел рядом с Чимином, замечая с неудовольствием, как тотчас и вполне намерено сын, пусть совсем немного, отстранился от него. Телефон Юнги сработал. Звонок важный и ожидаемый, но нежданный сейчас. Альфа извиняется, выходит из небольшой уютной столовой. И тут же его место занимает Донсу. Омега старается вести себя расслабленно, – да что, в самом деле, с ним может случиться! – но безотрывно смотрит на двери, за которыми скрылся его альфа. – Чимин, ты не против. Я сфотографирую вас, – Мингю, не дожидаясь согласия, делает снимок на телефон. – Ну, улыбнись. Первое семейное фото. – Чимин, позволишь? – отец обнимает мягко за талию, чувствуя, как напрягается тело младшего. – Конечно, Донсу, пожалуйста, – при этом спокойно говорит омега. – И я уж тогда, – Вун обнимает сына за чуть дрогнувшие плечи, не может сдержать легчайшего раздражения, – Чимин, пожалуйста, это так тяжело… Омега чувствует недовольство не голосом только, но кожей, и каменеет, ничего поделать не может. – Простите… Он улыбается, и, кажется, получается естественно, и старается расслабиться, и ему это удается, но едва дверь открывается и Мин заходит, встает и идет к истинному, замечая, как бесится и искрит хвост альфы, едва только Юнги бросает взгляд на сидящего между родителей Чимина. Альфе спокойнее, когда омега рядом, и будет вовсе хорошо, когда они вернутся домой из этого роскошного особняка. Юнги вновь вспоминает, как удивился омега, переступив порог дома, и прошептал тихонько: «Поразительно, такая огромная тяжелая дверь не издает при движении ни единого звука!» Он ровно то же подумал, но словно у него и у его омеги свободу отобрали, едва эта махина мягко закрылась за их спинами. И он, понимая отчетливо, что ничего с Чимином не случится, все равно ни на минуту не хотел оставлять истинного одного. Каждая минута важного и нужного для него разговора тянулась раздражающе долго. И он вздохнул свободно и улыбнулся легко, довольно, когда сжал свои ладони на талии истинного, как никогда с удовольствием наблюдая за действиями хвоста, примостившегося, по обыкновению, полукольцом чуть выше альфийских рук. – Чимин, время уже позднее, я бы хотел поговорить с тобой. Юнги, вы скоро станете мужем моего сына, буду рад, если присоединитесь к нашему разговору и в вас рассчитываю найти поддержку. – Господин Пак, благодарю и, если Чимин не против, составлю вам компанию. А вот поддержка? Признаюсь честно: я, за редким исключением, всегда на стороне своего истинного. Донсу кивает, трое уходят в кабинет. – Чимин, мой мальчик, пожалуйста, не перебивай меня, пока не выслушаешь, да мне и не потребуется много времени, – Донсу тяжело опускается в кресло, расстегивает воротник рубашки, ладонь кладет на грудь, чуть кривится. – Дни, что мы не виделись, я провел в клинике. Увы, но дела со здоровьем обстоят у меня намного хуже, чем можно было представить. Через несколько недель мне предстоит серьезная операция на сердце. Как она пройдет и чем закончится – одному Небу известно, – Чимин порывается сказать что-то, на его лице, к удовольствию Донсу, искренняя тревога и переживание. Пак-старший машет рукой. – Не перебивай! Сынок, я хочу на операционном столе заснуть спокойно, даже если не проснусь. Помоги мне это сделать, пожалуйста. Ты можешь и имеешь право относиться к нам с Вуном, как считаешь нужным, как сердце подсказывает, хотя Небо мне свидетель, как хотел бы я когда-нибудь заполучить хоть толику твоей любви и уважения. Но этого невозможно добиться по указке. Я лишь прошу тебя дать мне и Вуну возможность признать тебя официально своим сыном и наследство поделить между тремя детьми. Это будет абсолютно справедливо, и это не мое только решение. Я выполняю сейчас просьбу Мингю, который сказал, что иначе не должно и не может быть, и Дэгон поддержал его тотчас, а про Вуна и говорить нечего. Твой папа готов был бежать в «ЛепестOk» в то мгновение, когда Мингю только рассказал нам о тебе. Пожалуйста, сынок, это ни к чему не обязывает тебя, никак не ущемляет твою свободу. Ты можешь никогда больше не переступать порог этого дома, ты можешь прекратить всякое общение с любым из нас. Просто дай нам возможность хоть так искупить вину за те годы, что ты провел в одиночестве. Дай нам возможность свидетельство о смерти заменить свидетельством о твоем рождении, и в графах «Родители» увидеть свои имена. Пожалуйста. Он вздыхает тяжело, глаза закрывая, опуская на мгновения голову на грудь. Омега молчит некоторое время, пока Донсу напряженно, с нарастающим волнением и раздражением ждет. Наконец, Чимин решается. – Господин Донсу… Донсу. Я понимаю, как это важно для вас… Для меня важно… «Ложь… я снова лгу». – Я согласен выполнить первую часть вашей просьбы, признать себя вашим сыном. Что касается наследства, то мой ответ – нет. И он всегда будет таким. Вы и так сделали для меня столько, что мне вовек не расплатиться. И я, благодаря вам, твердо стою теперь на ногах, мой маленький бизнес приносит стабильный доход, которого мне хватит на достойную жизнь. Более того, весь излишек, что скопился у меня на счетах, я готов вернуть на любой, указанный вами. – Сынок, это похлеще самой злой пощечины. Я не возьму ни копейки из того, что принадлежит тебе по праву, а потом будет принадлежать твоим детям, моим внукам. И наследство разделил на троих. Твоя воля отказаться от него, когда меня не станет, но имя моего младшего сына было внесено в завещание на следующий день после того, как мы вернулись из «Лепестка». – Донсу, я могу только повторить то, что сказал. Я признаю отцовство ваше и господина Вун и отказываюсь от наследства. – Я поддерживаю Чимина в его решениях, – Юнги подходит, обнимает омегу. – Мы поженимся через месяц, я в состоянии обеспечить супругу безбедное существование и возможность не работать вовсе. Но знаю, что последнее условие ваш сын, – произносит твердо, намеренно выделяя, – не примет ни при каких условиях. И я ценю в тебе это, Чимин. – Что ж, наследство я завещаю своим внукам, омега, – Донсу вздыхает тяжело, протягивая Чимину папку, доставая из стола и закидывая в рот горсть таблеток. – Здесь новое свидетельство о рождении для тебя, копия для нас и сопроводительный юридический документ, который также подтверждает наше родство и дает возможность внести изменения в документы, хранящиеся в городском архиве Пусана, где твой статус обозначен, как сирота. Тебе лишь надо подписать бумагу. И, – Донсу закрывает ненадолго лицо руками, – ты можешь забыть о нас... Я ведь все вижу... «О, Небо Омегаверсное, почему мне все это кажется каким-то жутким спектаклем с дурным финалом? Почему, откуда вдруг такая спешка? Но это всего лишь свидетельство о рождении, и оно ровным счетом ничего не поменяет в жизни Чимина. Намджун был прав – обычная ревность», – Юнги убеждает себя, но держит крепко руку соула, который готов подписать бумаги. – Господин Пак, единственный вопрос. Донсу устало качает головой: – Сколько угодно, Юнги. – К чему эта спешка? Все документы подготовлены заранее, и завещание переписано за день. Вы так торопитесь, словно от этого ваша жизнь зависит. – Что ж… – Донсу обреченно усмехается, – и так можно сказать, мой будущий зять. Об этом не знает никто из домочадцев, не узнали бы и вы. Но ваш вопрос не оставляет выбора. Врачи оставляют мне лишь десять процентов на успешный исход операции. Я должен быть готов ко всему. Мой юрист, он же мой лучший друг, единственный, кто в курсе ситуации, подготовил заранее все документы. Если ты, Чимин, подпишешь их, послезавтра на последней страничке «Чосон ильбо» в соответствующей рубрике появится еще и официальная крохотная заметка о том, что мы признаем тебя своим сыном. Это простая юридическая формальность, которой требует наше законодательство в подобных ситуациях. Чимин подходит к столу… «Клетка, омега словно в клетку себя загоняет». «Вот так, мой мальчик, все верно». Свидетельство о рождении берет. Отец: Пак Донсу. Папа: Пак Вун. Ребенок: Пак Чимин. Пробегает внимательно по бумагам, которые лишь повторяют имена и степень родства, и признание родителями ребенка, ребенком – родителей. Четыре графы, три из которых – папа, отец, юрисконсульт заполнены написанными от руки фамилиями, инициалами, автографами. Свободна лишь одна. Донсу протягивает омеге ручку. «Мои любимые маленькие пальчики… Мой любимый омега… Всего лишь банальное свидетельство о рождении…» «Быстрее, что же ты медлишь». Рука опускается на бумагу, последняя графа заполняется. – Нет, Чимин… Подожди… «Поздно, господин Хвост! Все получилось. Так просто и быстро». – Хен, я подписал уже, но ведь это ничего не поменяет… Омега передает бумагу отцу. И тот берет ее неторопливо, словно нехотя, Юнги же хочется броситься сейчас к альфе, вырвать из рук документ, но поздно, но незачем, это всего лишь свидетельство. – Сынок, – альфа встает из-за стола медленно подходит, заключает омегу в объятья, получая их в ответ. – Прости. Что ж, альфа счастлив и несчастлив сейчас. И ему страшно, и ему стыдно. На что он обрекает этого мальчика? Не просто мальчика, сына. Мальчика! Незнакомого, ненужного, чью жизнь он обеспечивал много лет. За все надо платить. Омега заплатит. Омега сам станет платой. – Простить за что? – За все, чего ты хлебнул в этой жизни. Чимин усмехнулся. Обнял Юнги, посмотрел с любовью и нежностью. – Все было не напрасно. Все стоило того. Через четверть часа, попрощавшись с Вуном и Мингю, альфа и омега покинули особняк. Через полчаса Пак Донсу набрал Им Хвана: – Чимин теперь официально мой сын. Все бумаги подписаны, послезавтра в «Чосон ильбо» появится последнее из необходимых подтверждений. Голос Им – слаще меда: – Спасибо, господин Пак. Вы сделали главное. Остались сущие мелочи, так что дальше я сам…