"Хвост" и "Рыбка"

– Господин Йон, можно вас на минутку? – доктор Ри, что выходит из палаты Хоби, в дверях сталкивается с супружеской четой Чон. Вздыхает, хмурится. – Да и вас тоже, господин Лиен. Ведь все равно рано или поздно узнаете. – Хоби стало хуже? – отец с тревогой смотрит на врача, расстроенного и очень, кажется, уставшего. У хирурга землистый цвет лица, под глазами залегли глубокие голубые тени, он в задумчивости потирает ладони, губы сжимает. – Что?.. О, нет… С вашим сыном, слава Небу, все настолько хорошо, насколько вообще возможно спустя менее, чем через сутки, после того, что случилось. Тут другое, – вдыхает глубоко. – Доктор, пожалуйста, не томите. – Вчера ночью господина Ким привезли в приемное отделение с ножевым ранением печени. Это похоже на ограбление: у него не было при себе ни документов, ни телефона, ничего вообще… Поэтому нам не с кем было связаться, чтобы сообщить о произошедшем с альфой несчастье. Вас же мы, по понятным причинам, не стали беспокоить. Да, строго говоря, смысла в звонках кому бы то ни было вчера просто не было. – Почему не было? – Лиен собирает все силы, чтобы не закричать. – Нам…джун… – хриплым шепотом выдыхает Йон. – Он… Жив? Лиен, чье лицо замирает, превращается в маску, теперь молчит, лишь взглядом прося ответа. – Жив, но потерял много крови, пришлось делать переливание. Мы прооперировали его, сейчас он в реанимации. Альфу в приемное привезли уже в состоянии гемаррогического шока. Рана была не очень глубокая, но господина Ким обнаружили не так быстро, как хотелось бы. Отсюда и большая кровопотеря. – Как он сейчас? Вы можете сказать, что вообще будет? – омега спрашивает максимально спокойно, подрагивающую руку мужа крепко сжимает в своей. Все, что остается – смириться и принять происходящее. – Будем надеяться, альфа справится. Еще пару часов он проведет в медикаментозном сне, под капельницей. Ну, и несколько доз крови ему, очевидно, придется перелить. Но господин Ким мужчина молодой и крепкий, и ничего, кроме печени, не пострадало. Только колени и ладони сбиты сильно, и на животе ссадины. Он, видимо, пытался добраться туда, где его обнаружить могли, как мог, на четвереньках полз, на животе. С ножом в боку! Я задержался после суточного дежурства, хотел поговорить с вами. Надо сообщить кому-то из его близких о том, что произошло. Возможно, их контакты вам известны? И еще один момент: не знаю, как рассказать об этом всем господину Хосоку? Как его подготовить? Чтобы хуже не стало. Неплотно прикрытая дверь маленькой палаты распахивается. Омега в одной больничной рубашке, кривясь, закусив до крови губы, в инвалидном кресле выезжает в коридор. – Меня не надо готовить, – голосом, полным отчаянного спокойствия, – а чтобы не стало хуже, отвезите в реанимацию прямо сейчас, пожалуйста. Папа, помоги с креслом, – выдыхает тяжело, пот по вискам и лбу течет ручьями, голову откидывает назад. – Не могу пока сам долго. Грудь болит. Немного… сил… набраться. – Омега, вы с ума сошли! – у хирурга глаза на лоб лезут. – А капельница где? – Отвезите меня, иначе я поползу к нему на животе, на четвереньках, как он полз. Мне все равно, как… – смотрит на доктора потемневшим от боли взглядом, из последних сил сдерживает слезы, что уже без спросу готовы появиться в уголках глаз. – Пожалуйста. – Хосок-щи, вернитесь в палату. – Вернусь после того, как увижу его. Вы считаете, я смогу, узнав обо всем, спокойно тут лежать, оптимизм излучать, сил набираться? Думаете, мне хуже станет, когда увижу его? Ошибаетесь! А вот если не увижу…– голос предательски дрожит. – Доктор, пожалуйста. Я в жизни своей столько пережил… Я сильнее многих альф. Но рядом со своим буду еще сильнее. Доктор задумывается ненадолго. – Ладно, попробую поговорить с заведующим реанимации. Только вернитесь в палату. Докапайтесь и корсеты сейчас принесу, подберем подходящий, ребра зафиксируем. Врач отвез Хосока в палату, подсоединил капельницу. Вышел. Теперь, когда омега остался с родителями, быть сдержаннее получалось намного труднее. Он лежал молча, слезы бежали по щекам. – Сынок, – отец подошел, улыбнулся. – Нет, не так. Ну-ка, мой маленький мужественный мальчик, посмотри на меня. Хоби продолжал лежать, не реагируя. – Господин без пяти минут Ким, пожалуйста, выйдите на свет. Хотели вам с папой что-то важное сказать. Да, уже сказали. Хоби посмотрел на отца удивленно: – Как ты меня назвал? Папа стал рядом, потрепал по взъерошенным волосам: – Сынок, вчера Намджун попросил у нас разрешения жениться на тебе. Это все формальности, конечно. Но нам было приятно, – поднял брови, бросил серьезный взгляд на супруга. – Да-да, очень приятно, – поспешил согласиться альфа. – И что вы ему ответили? – Хосок смотрел чуть напряженно, закусив губу. – Ну, если ты у нас без пяти минут господин Ким? – уголки губ отца и папы одновременно поползли вверх. – Хосок, меньше суток назад мы попросили Намджуна помочь тебе преодолеть последствия всего, что произошло вчера. – Я помогу своему альфе, а он мне. И мы оба сильнее будем, если будем рядом. Доктор сказал, что Нами справится. А я в этом уверен! Знаю это, чувствую. Омега откинулся на подушку, закрыл глаза. – Папа, дай мобильник. Надо набрать Юнги. Он знает телефон родителей Намджуна, они дружили с четой Мин. И Чимину хочу позвонить. Кажется, не слышал его вечность, и, зная своего друга, представляю, как он сходит с ума от беспокойства. Лиен протянул телефон, Хосок набрал Юнги. Длинные бесполезные гудки неслись из трубки. В палату, между тем, зашел доктор Ри. «Значит, позже позвоню, когда вернусь от Нами», – омега отложил мобильник в сторону. – Ну, господин Чон. Каких слов мне стоило убедить заведующего реанимацией пустить туда вас. – В противном случае, мне осталось бы только сделать что-то, чтобы попасть в нее на законных основаниях, – без тени улыбки парировал Хосок, ловя на себе возмущенные взгляды врача и родителей. – Шутки у вас… Потерпите, будет неприятно, – хирург зафиксировал один из принесенных корсетов на теле Хосока. – Отлично. Давайте помогу в кресло сесть. Омега бросил на врача тоскливый взгляд, горько усмехнулся: – Благодарю вас, сам справлюсь: у меня огромный опыт… Не думал только, что пригодится когда-то еще. Так скоро пригодится… Папа, подкати, пожалуйста это... Подкати, одним словом. Несколько секунд – и омега устроился в кресле, ноги, скованные гипсовыми лангетами, поместил на подножки. Вздохнул тяжело. «Четыре недели… Я справлюсь, Нами. Только уж и ты, пожалуйста, тоже...» В отделении реанимации у двери палаты доктор Ри присел перед креслом: – Хосок-щи, вы уверены? Омега улыбнулся, кивнул. – У вас час. Коллеги-реаниматологи предупредили, что сюда скоро привезут еще одного пациента, сейчас как раз идет операция. Тогда, думаю, лучше будет уйти. Все же помните, что вам самому надо набираться сил. Завтра увидимся. – Спасибо, доктор, буду ждать вас с нетерпением. Ведь вы, конечно, снова поможете мне попасть в реанимацию. У врача на лице на секунды промелькнуло выражение легкой досадой. Но парировал он с совершенно искренней улыбкой: – Господин омега, уж, кажется, скорее, вы мне с этим поможете… – Ценю ваш юмор, доктор. – Это взаимно, Хосок-щи. И теперь я, кажется, знаю, чем вы покорили своего альфу. *** В небольшой двухместной палате занята одна кровать. Но полупрозрачная ширма, что висит на закрепленном в потолок карнизе, сейчас сдвинута и позволяет увидеть вторую. Она застелена, в изголовье уставлена уже включенной различной аппаратурой, готова принять пациента, о котором, видимо, и говорил доктор Ри. – Ложе еще для одного «счастливчика», – с горечью шепчет омега, набираясь мужества, перед тем, как взглянуть на… «Намджун… – Хосок напрягается, чувствуя резкую боль в поломанных ребрах, ладони прижимает ко рту, сдерживая стон. – Соберись, бесполезная омежья тряпка! Мы справимся, альфа!» Опутанный проводами, что ведут ко множеству мониторчиков в изголовье кровати, с капельницей, по которой бегут в вену крохотные вишневые капли, с кислородной маской на бескровном лице, с плотной марлевой салфеткой на боку, что скрывает рану, его альфа, всегда такой сильный и мужественный, сейчас кажется… – Сильным и мужественным! Сопли утер, слабак несчастный! Все эти проводочки, пищащие мониторчики, датчики на груди и пальце – просто необходимые помощники, как и вот эти лангеты долбанные на твоих ногах, корсет на ребрах и капельница в вене. И кровь какого-то, несомненно, благородного альфы-донора тоже делает сильнее твоего, приближая его выздоровление. Нами, любимый мой, – Хосок придвигает коляску близко к кровати, свою ладонь прячет под неподвижной ладонью Намджуна. – Сколько бы я отдал сейчас за то, чтобы твои пальцы сжали мои. Все будет. Все будет. Альфа поправится, я свое ушастое счастье у этой суки-смерти отвоюю! Не отдам никому! Никакой твари не позволю больше тронуть. Будь ты проклят, ублюдок, сдохни, сдохни, – омега кулаки сжимает сильно, морщась от боли, посылая проклятья тому, кто жизни чуть не лишил его альфу. Успокоиться старается, – Юнги с Чимином придут ко мне совсем скоро, а позвоню я им уже сегодня. Вчетвером справимся. Друзья с нами и родители. А предложение! Я же без пяти минут господин Ким. Достает из-под расслабленных пальцев Намджуна свои, чтобы обеими ладонями его ладонь сжать, к губам поднести, целовать… Вдыхает глубоко, чувствует едва-едва слышный аромат своего альфы: запах какао так нежен и тонок сейчас. И на тонком, кажется, волоске висит жизнь Намджуна. К изголовью придвигается, гладит по голове, по слипшимся прядям пальцами ведет, разделяет. Касается нежно шеи, лба… Как хочется к этим пусть неподвижным губам прикоснуться, и с поцелуем передать всю любовь, веру и надежду. Он к маске наклоняется, шепчет в пластик: – Альфа, ты на руках обещал меня носить… А потом пальцы задерживает над салфеткой, что рану прячет. Но не касается. Боль, которая скрыта под белым тканевым прямоугольником, отдает в собственное сердце, душу дерет, режет тем же железом, что вошло в любимое тело, жизнь из него высасывая. «Он, видимо, пытался добраться туда, где его обнаружить могли, как мог, на четвереньках, на животе полз». Слова доктора Ри, что Хоби услышал сквозь приоткрытую дверь, вновь звучат в ушах, заставляя болезненно морщиться, сжимать кулаки, сдерживать слезы. Повторять, как мантру, слабую руку альфы сжимая в своих, слабых-сильных руках: – Все будет хорошо. Мы вместе. С нами друзья, с нами родители. Небо с нами, я верю! Медбрат входит в палату, ширму расправляет, разделяя пространство на две равные части. – Господин Хосок, закругляйтесь, пожалуйста. Хоби молча кивает. Спустя минуту слышит движение каталки у дверей, в палату ввозят еще одного пациента, готовят кровать, настраивают приборы. Хосок, что сидит боком к двери, голову поворачивает. Ругая себя за любопытство, изучает новенького. «Все мы здесь новенькие», – с горечью произносит беззвучно. Помещение невелико и каталка стоит в паре метров от омеги. За альфу, лежащего на ней, «дышит» аппарат ИВЛ, маска скрывает большую часть лица, оставляя небольшие участки кожи, почти сплошь покрытые ссадинами. Только лоб фарфорового цвета чист от ран, чуть скрыт черными, как смоль, волнистыми удлиненными волосами. Тело – сплошь синяк. Багровый, лиловый, фиолетовый. Длинная плотная марлевая салфетка, подобная той, что у Нами, прикрывая зашитую рану, расположена на боку, у черноволосого альфы пересекает живот. Предплечье левой руки – в гипсовой лангете. И неподвижно лежащий хвост в верхней трети – «альфа тоже гибрид, как мой Нами», – зафиксирован небольшой лангетой. Вокруг запястья, что видно Хоби, четкий широкий иссиня-черный след, вдавленный глубоко в кожу. А еще тонкая золотая полоска, браслет, кажется… И маленькие подвески на нем… Хвост… Хосок закрывает глаза, дышит глубоко… «Это все бред, сотрясение мозга, анальгетики и успокаивающие. Сейчас, сейчас, все пройдет… Открывает глаза. И рыбка. Нет, не так. И Рыбка… А на шее пион розового золота, усыпанный бриллиантовой пылью? Нет? Нет! Показалось». Омега глаза выше поднимает. Крик, вопль… Он усилием воли забивает его в глотку, трясущимися руками, пальцами дрожащими рот себе закрывая: на коже шеи меж оцарапанных ключиц – арт, цветок пиона, только не темно-розовый сейчас, черный. – Юнги... – хрипом, стоном, воем вырывается из груди. – Юнги... Нет… Как такое возможно?! Медбрат подбегает. – Вам плохо? – А г-г-где Ч-Ч-Чимин? Он з-з-нает? – на Юнги указывает, рука дрожит. – Вы знакомы с этим альфой? Его Чимин зовут? Хосок смотрит на медбрата, слезы катятся по щекам непрерывными дорожками. – Его зовут Юнги… Мин Юнги… Он и мой Намджун, – указывает на своего альфу, – лучшие друзья. Самые лучшие… «Друзья по несчастью», – думает медбрат. – Хосок-щи, это точно господин Мин? У Хоби нет сил говорить. Он лишь молча кивает. «Сейчас, сейчас, я проснусь, все будет хорошо… Все будет хорошо». Он «просыпается» в больничном коридоре секунды спустя. – Вы можете дать нам телефон кого-то из близких альфы. При нем не было никаких документов, мобильника тоже… «Чимин не знает ничего… Маленькая Рыбка. У вас совсем скоро свадьба… Вместе. Мы все переживем вместе. Собраться. Сейчас». – В палате мой мобильный. У меня есть телефон Чимина, жениха Юнги. Я сам наберу его. А вам дам номер приемной компании «Домой!». Мин Дин, отец Юнги, – ее президент. Его телефон вам подскажут в офисе. *** – Хоби, сынок, пожалуйста. Ты такой бледный, ты плакал? Как Намджун? – Он спит. Он не один там спит, – омега голову руками сжимает. – Папа, отец, второй пациент палаты, в которой лежит Нами, – Юнги. Мне надо Чимину позвонить. Оставьте меня ненадолго одного. Со мной все в порядке. – Ты шутишь?.. О, Небо! Ты, конечно, не шутишь… – Йон сжимает руку супруга, обнимает, выводит в коридор. Время замирает, черепахой ползет по больничной палате. Секунды превращаются в столетия. Чимин не отвечает мучительно долго. Хосок потом покрывается, кажется, весь. А потом холод бежит по спине, по груди, живот лижет внутри и снаружи, там, где у Хоби маленький кусочек белой ткани над небольшим швом. «У троих швы на животе, у четверых на сердце». – Да… Хоби. Голос Чимина в трубке, как шелест погибающей поздней осенью иссохшей хрупкой травинки, – мертвый, застывший, глухой. «Рыбка знает, что случилось. Медбрат ошибся». – Чимина, хороший мой, ты знаешь? – Я все знаю. Это из-за меня. Всё из-за меня. Прости, Хоби. Простите все. Не звони больше. Бесполезно… – Чимин, ты… Короткие гудки раздаются в трубке. А потом раз за разом, день за днем: «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». *** Неделя пролетает. Хоуп лежит в своей маленькой палате, переживает заново все безумие этих дней. Безусловно, самых тяжелых в его жизни. Ибо по сравнению с ними, омеге кажется, меркнут даже страшные события многолетней давности. И те короткие счастливые месяцы, что закончились в одно мгновение, жизнь разделив на «до» и непонятное, невнятное «после», тоже. Хоби со страхом, с тоской без конца вспоминает звонок Чимину, его голос, слова. Всякий раз будто в ледяную, холодную реку с сильным течением погружается. Сто раз в день вспоминает – сто раз в день погружается. А плавать не умеет и ноги в гипсовых лангетах на дно тянут, где мрак и безнадега. Хоби себе запретить пытается о плохом думать. Верит и надеется, даже когда не верит и не надеется. Он следователя измучил звонками: утром, днем, вечером. «Вы ищите господина Пак, хоть что-нибудь скажите». Чимин пропал. После того короткого, страшного непонятного разговора телефон омеги мертв, и ни слуху ни духу о Рыбке. Но «ЛепестOk» работает. Минхо и Дэхен, которого он позвал себе в помощь, трудятся, не покладая рук. Маленький яблочный омега, сквозь слезы, переживания, не отпускающую ни на минуту тревогу за Чимина, учится на ходу делать все, что раньше лежало на старшем омеге. Он и так немало знает и умеет, но еще многому предстоит научиться. На всякий случай. Ведь Чимин непременно появится скоро. Минхо договаривается с поставщиками, составляет и заключает договора, сам не раз уже ездил в питомники. Пожилой бухгалтер Син сидит в магазине целыми днями, помогает омегам разбираться с бумагами, все финансовые вопросы решает. И Джигун рядом: перепоручил всю основную работу в офисе «Домой!» заму, а в «Лепестке» он сейчас и курьер, и продавец, и менеджер, и уборщик, и грузчик, и цветы к продаже готовит, и за Хосоком и Юнги, круглыми зелеными шариками-маримо, ухаживает нежно с яблочным омегой вместе. «Зачем, чего ради?» Минхо останавливается на секунды, спрашивая себя об этом. И тут же в работу. Надежда и вера отступают, а потом приходят вновь. Младший омега ни на секунду не хочет думать, что с Чимином случилось что-то непоправимое. Хотя вторая уже неделя, как ничего не слышно о нем. А Юнги в коме, не приходит в себя. Джигун помнит хорошо, как пришел первым в офис ранним утром после внеочередного выходного, увидел автомобиль Юнги на парковке. Сигнализация не работала, камеры были выключены. Он поднялся в кабинет шефа. Там пусто было. Телефон Юнги молчал. А потом позвонили из больницы. И секретарь Феликс рассказал, что их руководителя, полуживого, избитого, ограбленного обнаружили рядом с сеульской больницей, и он в реанимации теперь. Чимина же не нашли до сих пор. И только тот короткий разговор с Рыбкой, о котором Хосок рассказал, еще вселял крохи надежды. *** Хосок вспоминал, как на следующее утро его отказались пускать к Намджуну и Юнги, и он под дверями отделения сидел часами напролет, уходить отказывался, уснул в кресле. В своей палате проснулся. И на следующий день опять под дверями с утра был. И доктор Ри все запредельное красноречие включил, чтобы заведующий реанимацией пустил упрямого омегу к альфе. К альфам. И как Намджуна, что приходил в себя потихоньку и готовился к переводу в обычное отделение, увидел. И они молчали очень долго, просто взгляды и пальцы рук переплели. А потом Хоби спросил, знает ли Намджун, кто лежит за полупрозрачной ширмой? И Намджун ответил, что едва слышные бергамот и цитрус, так похожие на аромат его лучшего друга, ощущает с того момента, как в себя пришел. И они о Юнги ему напоминают, и он скучает без друга. И увидеть хочет очень. И попросить, чтобы тот ему телефон принес хоть какой-нибудь, вместо того, что забрал грабитель. – Через пару часов, Карамелечка, буду в твоем же отделении. Мобильник свой мне дашь, наберу Юнги. Он сам-то сколько раз звонил за это время? И тот стон, рык страшный вспоминает Хосок, и слезы, и пучки перьев в руках альфы, когда омега рассказал Намджуну, кто делит с ним палату реанимации. И как Нами встал, опираясь на коляску Хоби. И омега катил ее изо всех сил, а альфа опирался о спинку, стонал от боли, но упрямо плелся за ширму, где лежал лучший друг. И несколько шагов превратились в бесконечность. А потом один стоял, а второй сидел у кровати, на которой все еще дышал за альфу Мин Юнги аппарат ИВЛ, а сам Юнги был, наверное, где-то далеко-далеко. С Чимином, обоим хотелось надеяться, был. Хотя бы так со своим омегой, который по-прежнему безнадежно «вне зоны действия сети». А потом приехали в один день родители Намджуна и отец Юнги. И Хосок увидел сотни седых нитей в недавно еще черных волосах Дина, и множество незаметных до того морщинок, что прорезали внезапно лицо молодого еще мужчины. Мин получил возможность находиться рядом с сыном и не отходил от него больше. – Хоби, а Чимин, где же он? – спросил Мин-старший, ничего хорошего не ожидая услышать в ответ. И еще один удар принял, вздрогнул только на мгновение. «Мальчик мой, что же ты чувствовал, что ты знал на самом деле, оформляя те документы? Не хочу верить, не верю, что они в силу вступят. Что я скажу своему сыну, когда он придет в себя?» Но Юнги в этот мир и не торопится. Хоть раны заживают, ссадины сходят, багровое становится желтым и длинный шрам, что живот пересекает – спасли врачи альфу, перитонит начался от внутреннего кровотечения, – из багрового превращается в розовый. А арт-пион угольно-черным цветом по-прежнему контрастирует с альфийской кожей. Дин практически живет в реанимации. Здесь и работает, здесь и спит на маленьком диванчике. Отлучается в офис «Домой!», когда без него совсем нельзя. А вот в «ЛепестOk» едва ли не каждый день хоть ненадолго заглядывает. Только два вопроса звучат всегда. – Чем я могу помочь? – спрашивает Дин. – Как Юнги? – спрашивают у него. И свечка-надежда горит: Юнги поправится, Чимин вернется. И магазин, и офис ждут их. Хосока выписывают, он от коляски отказывается, шипит, сердится. Только костыли. Намджун выходит неделю спустя, до конца так и не разогнулся, чуть вправо клонится. – Нами, любимый, болит? Молчит, глаза опускает, губы дрожат, слезы капают. – Болит, Хоби. Там, в больнице, тот остался, что болит. И еще один. А где, не знаю. Никто не знает. В клинике трое стоят у отделения реанимации. Каждый вечер стоят. Хосок на ненавистных костылях. Намджун скрюченный, за бок все еще держится, и Дин, весь почти седой. – Господин Мин, я завтра на работу выхожу, я справлюсь со всем, сеульский офис будет работать в обычном режиме, пока Юнги… – Я не сомневаюсь, мой мальчик, зная тебя столько лет, – Дин головой качает устало, улыбку давит из себя. – А хен?.. – Спит… Младший альфа обнимает старшего, прижимает крепко: – Проснется… Проснется? Свеча-надежда тает, тает, огонек меньше, слабее… *** – Доктор, как он? Когда в себя придет? Третья неделя на исходе. Как долго еще будет без сознания мой мальчик? Пожилой врач, умный, доброжелательный, спокойный усаживает Дина в кресло в своем кабинете, чай наливает, свежайшими, заботливо приготовленными супругом моти угощает. – Господин Дин, скажу, как думаю, как считаю. Юнги поправляется. Он дышит сам, и анализы у вашего сына неплохие. Почти сросся перелом руки, а хвост совсем здоров, раны заживают снаружи и внутри все неплохо. Но есть что-то, что не дает ему проснуться. Хотя нет, не так. Мне кажется… Арт на шее говорит, что у Юнги, несомненно, есть истинный. Или был. – Есть… – Почему же я ни разу не видел его здесь? Те немногие, кому безоговорочно разрешено находиться в отделении реанимации с нашими пациентами, – это их соулмейты. И если истинность основана вдобавок на обоюдных, искренних чувствах, она чудеса творить способна. Я множество раз видел это за годы работы. Хотя это и не чудеса вовсе, а закономерность уже. Вы говорите, что истинный Юнги жив. И он до сих пор не здесь? Мне не хочется вас огорчать, но, кажется, это единственный способ разбудить альфу. Еще неделя – и все, что мы сможем, определить его в специальное медицинское учреждение или отправить домой… Я не знаю, что будет тогда. Мышцы быстро атрофируются, и вес он будет терять дальше. Ведь питание через зонд, которое сейчас получает, никогда не заменит обычную еду. А истинный Юнги… – Чимин… Его зовут Пак Чимин. Он пропал… Мы искали его сами, и в полицию обратились сразу. Он мог, кажется, быть только у своих родителей, но они сразу сказали, что к исчезновению омеги не имеют никакого отношения. А мальчик пропал примерно в то же время, когда с Юнги случилась беда. Они должны были пожениться совсем скоро. – Мне очень жаль, господин Дин. Тогда все, что остается, подождать еще неделю. Но если истинный Юнги вдруг объявится, везите его сюда. Днем ли, ночью ли, везите. Пак Чимин его зовут? Я предупрежу коллег. Для омеги вход в отделение будет открыт круглые сутки. *** Хосок этот номер телефона на всю жизнь запомнит, наверное. Следователь, что занимается поисками Чимина, звонит ему сам. Хоби трубку хватает, руки дрожат, активировать вызов не получается сразу. – Господин Чон, мы нашли вашу драгоценную пропажу, – в голосе сарказма, иронии, раздражения на десятерых. Но омеге плевать на грубость, на все плевать. Ему Мин-старший вчера вечером позвонил, голосом монотонным, всяких эмоций лишенным, белым, чистым, как кожа его беспробудно спящего сына, рассказал о разговоре с лечащим врачом. Свеча-надежда гаснет. Да и не свеча это уже. Так, огарочек, и огонек едва трепещет… За эти недели омега ни разу почти не позволил себе никаких резких эмоций. Даже когда хотелось рвать и метать, кричать, орать, плакать от злости и бессилия, когда от боли эмоциональной все кипело, горело внутри, он был ровным, сдержанным, таким стоически спокойным, таким правильно-рассудительным. Но звонок следователя взорвал искусственное, фальшивое спокойствие: – Где он? Где Чимин? Куда ехать? – Хосок орет, плачет, руки заламывает. Полный отчаяния и слез голос омеги в тоне следователя оставляет лишь нотки усталости и равнодушия: – Откройте «Чосон ильбо», последнюю страницу. Телефон на громкой связи. Намджун рядом стоит, не дышит, кажется. – Нами, последняя страница «Чосон ильбо». Как медленно работает высокоскоростной интернет… Они садятся у монитора вдвоем, среди десятков заявлений от частных лиц ищут, почему-то кажется, свой приговор. И коротким выстрелом в глаза, рикошетом в сердце, в душу, в тело. До дрожи, до боли, до отупения. 27 октября господин Им Хван, альфа, сочетается браком с господином Пак Чимином, омегой. Церемония состоится в зале торжеств Lotte Hotel Seoul в 12 часов дня. – Как же так, Хоби, как же так? – Намджун шепчет хрипло, иначе не может. – Какой ценой? Как он провернул это? Никогда Чимин не пошел бы на это сам… Моя маленькая Рыбка… Хоби набирает следователя. – Как такое возможно? Ведь родители Чимина первые, к кому мы, вы, обращались, пытаясь разыскать омегу. Они врали все это время. Вы связывались с ними, господин Кван, после того, как вышло это объявление? – Представьте, да, – плохо скрытое раздражение звучит в голосе альфы. – Его отец пояснил, что таково было требование сына. Пак-младший сказал, что не хотел, дабы хоть кто-то знал, где он находится. – Вы разговаривали с самим Чимином? – А как же. И не по телефону, но лично, в особняке Пак, где омега и живет уже три недели. Он слово в слово повторил то же. Дело закрыто, господин Чон. Все, что мы можем вменить этому семейству, дача ложных показаний. Но Пак-старший уже принес свои извинения и повторил лишь, что действовал сугубо в интересах младшего сына. – Но это же наглая ложь! Чимин никогда в жизни не поступил бы так со своими друзьями и истинным. Просто так исчезнуть! Семья Пак силой его удерживает! 13 октября у Чимина и его соула должна состояться свадьба. Они так ждали ее. – Как забавно! Чимин-щи предупреждал меня о подобных разговорах именно с вашей стороны, и просил не придавать им никакого значения. – Никакого значения?! Не поверю никогда в жизни! – Хватит, господин Чон! – следователь прикрикнул. – Докажите правоту ваших слов. Еще раз повторяю, Пак-младший волен в своих поступках и его никто не удерживает силой. По. Его. Собственным. Словам. – Небо, да в это невозможно… – Хватит. У вас есть еще вопросы? – Как движется дело с нападением на альф Мин и Ким? – Когда будут какие-то подробности, я свяжусь с господином Намджуном. В ситуации с ним все указывает на обычное ограбление. А господин Мин… Мы поговорим, когда он в себя придет. Если придет. – Пожалуйста, господин Кван, тогда помогите Юнги проснуться. – Это каким же образом? – Врач сказал, что если истинный Юнги будет рядом, есть все шансы, что альфа придет в себя очень быстро. Соул господина Мин – Пак Чимин, который непонятно почему сочетается браком с альфой Им. Его женят насильно. Неужели же вы не понимаете? – Не понимаю. Господин Пак вполне себе счастливо выглядел рядом со своим женихом. Они ворковали, глаз друг с друга не сводили… – Это точно был Чимин? – омегу передергивает. – Хватит, господин Чон. Ничем не могу помочь. Вы просили разыскать господина Пак. Мы его разыскали. Он жив, здоров и счастлив. Остальное – не наша забота. Кван бросил трубку. – Я позвоню господину Дину... Расскажу ему. Не знаю, что делать, Нами. Но знаю, что они силой удерживают Чимина. Никогда по собственной воле он не сказал бы то, что этот идиот Кван заливал нам сейчас. И никогда не вступил в брак с тем, кого ненавидит, кто столько бед ему принес. *** Омега пустым, равнодушным взглядом смотрел в сад и на улицу из окна своей персональной клетки – небольшой, впрочем, очень уютной, светлой, современно обставленной комнаты на втором этаже. Маленькая синяя машинка остановилась у ворот. В этом поселке даже стафф не ездил на столь скромных авто. Омега увидел: высокий, крепкий, чуть ссутулившийся мужчина вышел из автомобиля, подошел к домику охранника. Сердце екнуло – фигура показалось такой знакомой. На секунду он подумал… Но нет. У подъехавшего волосы были с сильной проседью, а у отца его истинного, как и у самого Юнги, черные, смоляные. «Да если бы даже это был господин Мин, ни для него, ни для меня этот визит ничего не изменил бы». Омега отошел от окна, сел, как садился все время, что его держали здесь, на пол рядом с кроватью, подальше от двери. Ноги притянул к груди, пальцами машинально провел по шее – несколько глубоких засосов-укусов впечатались в кожу. На тонких запястьях пестрели сине-желтые отметины пальцев его будущего мужа. Парень надолго замер, бесцельно глядя в одну точку, стараясь не думать ни о чем… *** – Господин Мин, – Пак Донсу протянул ладонь, – это очень неожиданно, но, прошу, проходите. Мин Дину руку спрятать за спиной хочется, но он отвечает на рукопожатие, в кабинет заходит, продолжая стоять. – Господин Пак, у меня времени немного, не буду ходить вокруг да около. Я пришел попросить вас о помощи, потому что больше мне ждать ее неоткуда. – Если только это в моих силах. Дверь в кабинет открылась, на пороге появился симпатичный, элегантный омега средних лет и молодой альфа, высокий, очень полный, с нездоровой желтоватой, в рытвинах, кожей лица, с красным румянцем на щеках. – У вас гости, кажется, господин Пак? – пророкотал альфа, а омега подошел к Донсу, целуя в щеку. – Да, это Мин Дин, владелец компании «Домой!». Его специалисты не раз выручали нас, а теперь господин Мин просит помочь ему. Дин, это мой супруг Вун и Им Хван, будущий зять, жених моего младшего сына Чимина. Дин поднял глаза, впился в Им, встречая ответный любопытный, изучающий, жесткий взгляд молодого альфы. «Чимин, маленькая чудесная Рыбка, что носит моего внука-омегу. Если Юнги не выкарабкается, – Дин вздрогнул, закусил губы, – малыш – все, что останется от него. Знает ли Чимин, что ждет ребенка? Если даже и так, он, наверняка, будет молчать. Пойми этот бугай, что омега в положении, он заставит его тотчас избавиться от малыша, своими руками потащит в клинику. И Паки пальцем не пошевелят, чтобы защитить собственных сына и внука. И я вынужден молчать, чтобы не навредить Чимину и его ребенку. Чем же, мой хороший, так запугала тебя эта мразь, что сказала, где надавила, что ты оказался заложником собственных родителей и этого чудовища? Что тебя ожидает? Разве можно поверить, что все это по доброй воле происходит? По твоей воле? Мин перевел взгляд на чету Пак, спросил: – Мы можем поговорить, Донсу, с вами и Вуном втроем? – Смотря, о чем мы будем говорить. – О моем и о… – запнулся, бросил взгляд на Хвана, – вашем сыне, Чимине. – Тогда, я полагаю, мне стоит остаться, – спокойно возразил Хван. – Омега совсем скоро станет моим мужем. Я имею право знать все, что его касается. Особенно, когда речь идет о Чимине и еще непонятно каком альфе. – Непонятно какой альфа – его истинный, молодой человек, – Мин изо всех сил тоже старался говорить спокойно. – Три недели назад на него напали и избили до полусмерти. Все это время он не приходит в себя. Врач сказал, что для него последний шанс очнуться – присутствие истинного рядом, пусть совсем недолго. Донсу, у вас трое детей, а я очень скоро могу потерять единственного… – Вы с ума сошли, об этом речи не может идти, – Хван говорил холодно, не отводя взгляда от Дина. – Какая истинность, омега – мой жених. – А вы не видели арт пиона на его шее? Такой же рисунок в том же месте носит и мой сын. Эти цветы появились у обоих, когда они встретились несколько месяцев назад. – Что ж, рисунок, в самом деле, был. Но едва омега три недели назад переступил порог родительского дома, его шея очистилась от всяких артов и продолжает оставаться такой. Возможно, их истинность, если она вообще была, оказалась ложной. А как иначе объяснить то, что арт пропал с шеи моего будущего мужа? – Хван говорил уверенно, негромко, едва заметно ухмыляясь. Звучал при этом очень убедительно. Но и Мин готов был стоять до последнего. – А метка с шеи омеги, что поставил ему Юнги в одну незабываемую ночь, господин Им? Она тоже пропала? Я снова повторю, Чимин – соулмейт моего сына. Вы все не хуже меня об этом знаете. Не представляю, что или кто, – он с плохо скрываемой неприязнью бросил взгляд на Им, – заставило Чимина расстаться с моим мальчиком. Когда я уезжал от них несколько недель назад, они строили планы на будущее, готовились к свадьбе. Теперь же мой сын погибает, а его истинный женится на другом. Я допускаю, что арт пропал с шеи Чимина. Но не могло ли это стать результатом сильного стресса от того, что теперь омега и мой мальчик не вместе? – Избавьте меня от ваших дурацких теорий, – Хван нахмурился, бросил недовольный, презрительный взгляд на Мин-старшего. – А метка, уважаемый альфа, тоже пропала с кожи Чимина. Не важно, верите вы или нет. На шее моего омеги могут быть только, – он сощурил глаза, подчеркнул, – мои метки. Вот они-то там и есть. Дина передернуло от этих слов. Отвращение, ужас, отчаяние накрывали альфу. Страх и боль за омегу жгли душу. Хрупкий, нежный Чимин, такой мягкий, ласковый, веселый в руках, во власти этого отвратительного бугая, ироничного, язвительного, неискреннего, злого. Да ведь и жизнь Юнги, спящего в палате реанимации, тоже, кажется, теперь больше зависит от решения альфы Им Хвана, чем от родителей Чимина. «Неужели же мне не достучаться до них?» Дин тяжело вздохнул, перевел взгляд на Донсу: – Господин Пак, пожалуйста, поймите меня. Поставьте себя на мое место. У меня нет никого, кроме Юнги. А омега не муж еще этому альфе, но по-прежнему ваш ребенок. К тому же Чимин взрослый, совершеннолетний юноша. Разрешите, я спрошу его сам. И если он откажет мне, даю слово, я уйду отсюда тотчас. – Вы и так уйдете, – Хван говорил насмешливо-спокойно. Хван ликовал. Ему кричать хотелось о своей победе над чертовым гибридом! Юнги, подонок, чуть не втянувший несколько лет назад их семью в грандиозный скандал, опозоривший и унизивший его перед Чимином, поклявшийся убить, уничтожить, заставивший испытать страх, подобного которому Им в жизни не испытывал, может в любой момент сдохнуть сам. Помешать ему в этом?! Нет уж! Помочь? Всеми силами! – Ваш голос в собственном доме, не имеет, получается, никакого веса, Донсу? – альфа смотрит в глаза Пак-старшего. – Пожалуйста, вы можете сделать доброе дело, спасти моего мальчика, вся вина которого, кажется, заключается в том, что он любит и любим. Был любим. Пока его истинный не встретил этого господина. И в него, – не удержался, выплюнул зло, едко, – не влюбился. – Хван, Чимин ведь будет с тобой несмотря ни на что… А у господина Мин погибает ребенок. Если твой будущий муж не будет против… Почему бы… – Чимин будет против, хотя бы потому, что чувствует себя неважно и не хочет общаться ни с кем из посторонних. Только с родителями, братьями и будущим супругом, – прочирикал Вун, тут же словив благодарный взгляд Им. – Чимин говорил мне пару недель назад, что безмерно рад стать членом семейства Мин. Пожалуйста, – Дин сглотнул, руки скрестил на груди, давайте спросим омегу. – Я даю слово, что никогда больше не потревожу вашу семью. Только дайте мне шанс сохранить свою, крошечную. – До свидания, господин Мин, – Вун открыл широко неплотно закрытую дверь. Дин вздохнул тяжело, бросил взгляд на каждого из троих, на каждом задержался. – Человеческий суд? Я не рассчитываю на него и не верю. Но пусть Небо воздаст каждому из вас по заслугам. Незнакомый молодой альфа показался в дверном проеме. – Дэгон, сынок, проводи, пожалуйста, до дверей нашего гостя, – хмыкнул Вун. – Пойдемте, – парень улыбнулся приветливо, указывая рукой по направлению к холлу. Дверь в кабинет закрылась. Дин подумал, что ослышался, когда у самой входной двери ему в руку лег крохотный кусочек бумаги и шепотом прозвучало: – Господин Мин, наберите меня через два часа, я сделаю все, чтобы помочь. Дин бросил изумленный взгляд на черноволосого альфу, тот глянул пристально, кивнул, открывая двери, промолвил громко: – Всего доброго. *** – Донсу, ты, в самом деле, готов был отвезти Чимина в больницу к этому гибриду, позволить им встретиться? Не ожидал от тебя, – Вун крякнул с досадой, едва дверь за Дином закрылась. – Господин Пак, при всем моем уважении, я не могу не согласиться с вашим супругом, – Им глянул раздраженно из-под насупленных бровей. – Я не альтруист, знаете ли. Но просто, в самом деле, поставил себя на место Дина. Вдовец, вся семья которого – единственный сын, да и тот в коме. Это ужасно, и хочется верить, – Донсу взглядом буравил молодого альфу, – что ты к этому не имеешь никакого отношения. – Никакого, уверяю вас. Я и пальцем не тронул Мин-младшего. – Для того, чтобы тронуть кого-то, совсем не обязательно марать свои руки. – Вы в чем-то подозреваете меня или обвиняете? – в тихом голосе сквозила неприкрытая угроза. – Нет, нисколько. Я просто отец, как и Мин. И, кстати, как он и его сын, как твой жених, гибрид. А этот визит в клинику не изменил бы ровным счетом ничего. Вы поженитесь с Чимином. И этому ничто не помешает. – Дорогой будущий тесть, давайте посмотрим на это с другой стороны: зачем же лишний раз травмировать омегу, которому, мне кажется, и так нездоровится в последние дни. А тут лежащий в коме альфа, да вдобавок тот, к которому Чимин испытывал раньше некоторые теплые чувства. Если Мин Юнги суждено выжить, он выживет. А если кома превратится в смерть, что ж, такая судьба. И, кстати, у вас отличная PR-команда: слышать от вас признание, что вы гибрид?! Это дорогого стоит. Еще месяц назад о таком и помыслить невозможно было. Ладно. Я поднимусь к Чимину. Увидимся чуть позже. Им вышел из кабинета, Донсу неприязненно посмотрел ему вслед. – Потерпи еще несколько недель, любимый. Сразу после свадьбы Хван с Чимином улетят из Кореи в Европу на целый год. Все вернется на круги своя. И победа на выборах уж точно будет за тобой. «Мне кажется, что, даже выиграв выборы, я проиграю, уже проиграл, что-то несравнимо более важное», – сердце, в самом деле, защемило в который уже раз за неделю. Альфа болезненно сморщился, постарался взять себя в руки. Он играл теперь в игру-перевертыш: прятал от близких реально существующую боль, а не демонстрировал ту, которой еще недавно не было и в помине. *** Чимин, по обыкновению сидящий на полу, откинул назад голову, уперся затылком в стену, задумался. Все, что оставалось ему, запертому здесь, в этой маленькой комнате в родительском особняке, воспоминания. Впрочем, можно было разбавить их просмотром телевизора – на стене висела огромная плазма, но омега за три почти недели так и не включил ее ни разу. Выбор, в котором он был свободен. А вот память – неблагодарная штука. С ней не договориться, не выбрать нужный канал, не выключить тот, что лучше не смотреть, потому что больно очень. Она настойчиво прокручивает перед глазами сюжеты, дарит воспоминания, которые омега хотел или должен был забыть. Чтобы начать новую жизнь в золотой клетке, которую ненавидел каждой клеткой. Но это был выбор без выбора. Альтернатива столь чудовищная, что одно только воспоминание о ней сотрясало все тело мелкой дрожью. – Здравствуй, Чимин. Ты не представляешь, как я рад, наконец, тебя видеть. Проходи. Эти слова вновь и вновь раздаются в ушах. С каждым разом звучат, кажется, еще громче и отчетливее. «Что ты делаешь здесь?» – этот очевидный вопрос, что первым прозвучал в голове, так и остался неозвученным, потому что единственно возможный ответ для Чимина был ужасающе, убийственно очевиден. Вместо этого другое прозвучало, хотя никто не ждал и не просил от омеги объяснений. – Я пришел, потому что отцу совсем плохо, так папа сказал, – и сколько времени прошло, прежде чем омега смог выдавить из себя эту фразу, он не представлял. – Ему намного лучше уже, врачи поторопились с диагнозом. Донсу дремлет сейчас. – Тогда я поеду домой, наберу его вечером или мы с Юнги приедем, навестим отца, – ему на мгновенье показалось, что одно только имя истинного, произнесенное вслух, защитит от надвигающейся беды. Он сделал несколько шагов к двери. Хван усмехнулся. – Чимин, ты же прекрасно понимаешь, что никуда не уйдешь отсюда… До поры до времени… Хван сказал чистую правду. В тот момент, когда омега увидел на пороге родительского дома альфу, он понял это прекрасно. И все-таки попробовал сопротивляться. – Не уйду? А кто и почему меня остановит? – спросил так спокойно, как мог, хотя внутри все взрывалось неуверенностью и страхом. – Ты сам и остановишь себя, Чимина, а я помогу. Пойдем-ка в твою комнату, поговорим, – чужая рука сжала предплечье. – В этом доме у меня нет своей комнаты, – голос звучал все еще спокойно и ровно. – Уже есть, моя Рыбка. Моя. Рыбка. Деланное спокойствие разлетелось на миллионы осколков, омега вырвался из рук Им, бросился ко входной двери, нажал ручку. Безумная, напрасная надежда – «смогу убежать»! – Не стоит, Чимин. Дай мне все объяснить. И, поверь, ты будешь считать так же, как и я. И в этом был прав Хван. В комнате альфа развалился вальяжно в кресле и протянул омеге договор, много лет назад составленный на холодной, белой, как снег, бумаге, подписанный главами семейств Им и Пак. И Чимин, что прочел ее тотчас, почувствовал, как холод сковал тело. Из документа следовало, что наследник семейства Им должен жениться на младшем омеге семейства Пак. – Ты сам бизнесмен, Чимин, и понимаешь, как важно соблюдать условия договора, не так ли? – мягко, даже, кажется, сочувствующе, произнес альфа. – Я… Это невозможно, я никогда не выйду за тебя. Ты прекрасно знаешь: у меня есть альфа, мой истинный. Самый любимый. Единственный любимый. Мин Юнги. Хван поморщился, головой покачал отрицательно: – Не так, не так, Чимин. Запомни хорошенько: есть просто альфа Мин Юнги. Пока есть. Остальное от тебя зависит. Хван достал телефон из кармана джинсов, уставился в монитор, звук включил на максимум. – Послушай пока, Рыбка. Но если захочешь еще и посмотреть, дай знать. – Камеру включили? – Да, все готово. – Прекрасно, приступаем. Но без фанатизма, господа. Чимин слышит звук удара и падение тела и… Стон… И снова удар… И снова стон… Он, кажется, еще не успевает узнать голос, но весь в секунды покрывается холодным, липким потом, а сердце разгоняется до немыслимых пределов, крушит грудную клетку, беспорядочно стучит в голове, горле, животе. Омега слышит, как текут по груди капли: пион истинности плачет. Чимин говорить не может, хрипит только. – Мразь, мразь, что ты с ним сделал? – Не я, Чимин. Ты. И только от тебя зависит, как будет дальше… Звуки ударов не прекращаются, а стоны истинного замолкают… Чимину кажется: это его бьют сейчас. У него каждая клетка взрывается чудовищной, мучительной болью, его выкручивает, ломает внутри и снаружи, словно он в работающей центрифуге гигантской стиральной машины очутился. А капли все текут и текут по груди, животу, одежду пачкая. Хван без предупреждения поворачивает монитор. – Смотри, любимый, в прямом эфире, специально для тебя. Уже три недели прошло. Но, вспоминая увиденное, омега хочет сойти с ума, умереть или забыть. Он все готов забыть, даже имя истинного, если вместе с этим у него сотрут память о том, с каким жестоким безразличием, холодной яростью избивали его сердце, его душу, его жизнь. Его альфу. Он, кажется, закричал тогда, заорал истошно. А, может, замолчал, онемев, забыв, как это – говорить. Он смотрел, не имея возможности оторваться, словно глаза невидимым магнитом к экрану притянули. Он смотрел, и горячка боли сменялась нарастающим ледяным ужасом, что сковал движения, дыхание, голос. – Думаю, достаточно, поднимите. Хван поворачивает экран к себе: – Какая светлая кожа. Так диссонирует с телом. Исправим и это. Но для начала… Альфа незаметно ставит запись на паузу. Берет второй телефон, набирает случайную комбинацию цифр: – Остановитесь-ка, мальчики. Клиенту надо подумать. Чимин, радость моя, а дальше все зависит от тебя. Омега хотел бы быстрее говорить, чтобы успеть, чтобы спасти, если не поздно еще. Но если поздно, то и для него жизнь в ту же секунду закончится. Язык за зубы цепляется: – Я сделаю все, что ты захочешь… Останови это. – Ты выйдешь за меня и, конечно, ни одна живая душа не узнает о том, что ты видел только что. Иначе все повторится. Но тогда без вариантов. Для Юнги, для Намджуна, для Хосока все закончится одинаково. Для них просто все закончится. – А сейчас? Это все ты устроил?.. – Это все ты, Чимин. Любовь моя. – Я сделаю все, что ты захочешь. Останови это… – Мы женимся через месяц. – Мы женимся через месяц. Останови это… – Отбой, ребятишки. Активизирует запись. – В сеульскую центральную больницу… – Мой сладкий мальчик. У нас все будет хорошо. Моей любви хватит на нас двоих, – привлекает к себе омегу. – Моей ненависти к тебе хватит на десятерых… – Чимин обмякает безвольно в руках альфы. Проваливается в блаженное беспамятство, в спасительный мрак. Где нет боли. Где нет Юнги. Где ничего нет. И так лучше… *** В себя приходит, глаз не открывая, на руках, в объятьях… – Юнги… …чувствуя прикосновения ко впадинке между ключиц, к пиону истинности. Чужие прикосновения к символу, которого никто, кроме самого омеги и его соулмейта никогда не касался. Вдыхает ненавистный любисток, вскакивает, тут же падая. – Чимин, пора забывать о прошлом. Как ты чувствуешь себя? – Хван смотрит нежно, спрашивает мягко. «Как птица в клетке, как загнанный зверь, как пленник». – Где мое кольцо, мой браслет, где телефон? – вопросом на вопрос, хотя ответ знает. – Тебе не нужно ничего. Это твое прошлое. Новый мобильник и новые украшения появятся позже. – Ты не можешь отобрать у меня прошлое. И настоящее тоже. – Твое настоящее начинается сегодня, с того момента, когда ты переступил порог семейного гнезда. Прошлое… Его не вычеркнуть, конечно. Пусть оно останется с тобой. И только с тобой. – Все мое недолгое счастье в прошлом, – шепчет, – а будущего не будет. Своего, того, о котором мечтал. Звонок. Телефон омеги звонит в кармане джинсов альфы. – Хосок. Ответь ему. Напоследок. И помни, жизнь этих троих зависит от тебя. – Да… Хоби... – Чимина, хороший мой, ты знаешь о Юнги? – в голосе столько любви, беспокойства, тревоги. – Я все знаю. Все из-за меня. Прости, Хоби. Простите все. Не звони больше. Бесполезно… Сердце омеги – уютные комнатки с открытыми дверями. В каждой – любовь и привязанность. Где-то меньше, где-то больше. Юнги, Хосок, Намджун, Дин, маленький яблочный омега и альфа, что пахнет свежими стружками. Дверцы теперь надо закрыть на замок. Навсегда закрыть. И ничего от сердца не останется. Кусочек для себя, ненужный вовсе. Чимин жить с этим кусочком не сможет. Так, существовать. Увядшей оболочкой, под которой одна пустота. – Чимин, ты только позволь, я на все готов ради того, чтобы ты был счастлив, – говорит альфа, телефон забирая тут же. Чимин смеется тихонько, а потом все громче и громче, заходится, остановиться не может. Смех, как слезы, – безнадежный, отчаянный, горький – вдруг в один момент смолкает. Чимин смотрит теперь на Хвана с жалостью, как на ребенка неразумного, головой качает. Он боль скрыть хочет, изо всех сил старается. Но ее, неприкрытой, в голосе столько, что камни, наверное, заплачут, услышав: – Ты уже сделал все, чтобы я был счастлив. До конца жизни. Больше не будет, не получится, как ни старайся. Впрочем, есть одно. В голосе альфы надежда, интерес, истинное желание: – Да, Чимин, что угодно. И так быстро, как получится. В голосе омеги надежда, интерес, истинное желание: – Убей меня. Как я убил своих друзей, своего истинного. – Отдохни. Ты привыкнешь. Человек ко всему привыкает. И переоденься. В шкафу одежда для тебя. А завтра, – Хван быстро подошел, прижал Чимин к себе крепко, не давая возможности отстраниться. Приник, вдыхая аромат, к железе, по метке и цветку истинности провел языком и губами, а потом зубами прошел, несильно прикусывая, – мы решим и эту проблему. Отстранился резко, ухмыльнулся и вышел, повернув ключ в замке. «Мне кажется, или я слышу запах рыбы?» – легчайшая тревога пробудилась ненадолго где-то внутри пока альфа спускался вниз. Омега, колотясь всем телом, отчаянно тер горящие огнем метку и пион, в которые, казалось, намертво впечатались мерзкие прикосновения и укусы чужого альфы. *** Поднос со вчерашним ужином нетронут, и постель не разобрана. Омега сидит между кроватью и стеной. Пожилой альфа из прислуги смотрит, вздрагивая: шея и светлая футболка юноши спереди залита бледно-алой жидкостью. Альфа здоровается, забирает поднос, ставит новый, с завтраком. – Господин Пак, в ванной комнате есть все, чтобы принять душ. И переодеться можете, в шкафу чистая новая одежда и белье. И покушайте, пожалуйста. Господин Им просил предупредить, что после завтрака навестит вас. Омега кивает, продолжая сидеть безучастно. И через полчаса, когда Хван входит в комнату вместе с высоким, очень тощим бетой, картина не меняется нисколько. Альфа слегка вздрагивает, носом поводит, морщится, вдыхает фантомный, наверное, неприятный, запах, который спустя мгновения превращается в привычный цветочный аромат его обретенного жениха. Омега безразличным взглядом скользит по пришедшим, отводит голову в сторону, снова замирает. – Доброе утро, Чимин. Напрасно ты не переоделся. Доктору Го надо осмотреть тебя, а твоя футболка вся испачкана невесть чем. У тебя несколько минут, помойся и переоденься. Чимин лишь опускает взгляд. – Ты слышал, что я сказал? – ноты раздражения появляются в голосе альфы. Го делает упреждающий жест рукой. – Молодой человек, у меня мало времени. Дайте мне сделать то, для чего меня пригласили, и можете вернуться в свой угол. Хотя я не стал бы игнорировать завтрак. Тем более, омлет очень вкусен. Присядьте на кресло. Чимин поднимается, выполняя просьбу. А Го открывает небольшой чемодан, берет в руки несколько коротких тканевых полосок цвета человеческой кожи разных оттенков. Влажными салфетками вытирает засохшую бледно-алую жидкость с шеи омеги, а новые капли выступают вновь. – При таком интенсивном отделении влаги одного пластыря вам хватит на трое суток. А вот здесь, – Го дотронулся до метки, – на несколько недель. Этот оттенок идеален, через несколько дней будет готова партия, которой вам хватит надолго. Хван довольно кивнул. – А это что за недометка? – Го провел по тонкому белому шраму выше ключиц Чимина, начинавшемуся круглой белой вмятиной. Омега отпрянул. – Это моя метка. Но мне не удалось, к сожалению, в тот день поставить ее должным образом. Попытаюсь сделать это чуть позже, – глядя на Чимина, промолвил Хван, замечая, как дернулся маленький кадык, а мертвенная бледность залила и без того запредельно-белую сейчас кожу лица. Бета кивнул. – Давайте пока используем образцы. Голову чуть в сторону, омега. Ну, быстро. – Что вы собираетесь делать? – Чимин будто очнулся, испуганно прикрыл шею рукой, свел плечи. – Голову поверните в сторону, я сказал, – процедил бета. – Ты слышал, о чем попросил врач? Или мне держать тебя? – Хван подошел вплотную, навис над омегой. Чимин вздрогнул, молча выполнил требование, чувствуя, как на кожу в двух местах лег какой-то материал. Го отступил, оценивающим, пристальным взглядом впился в шею Чимина. Хмыкнул предовольно: – Отлично. Тон, что надо. Альфа глянул, восхищенно причмокнув: – Ни разу в вас не ошибся. Просто идеально. – Что ж, я ухожу. Попрошу вас, господин Им, проводить меня. – Я сказал, помойся и переоденься, иначе сам отведу тебя в душ, едва вернусь, – Хван и его спутник вышли из комнаты. Чимин, чуть пошатываясь, – голова кружилась со вчерашнего вечера – поднялся, подошел к зеркалу. Он держался сутки, призывая на помощь всю выдержку и терпение, а теперь смотрел на свое отражение, слезы бежали по щекам. Еще один удар: пион истинности и метка Юнги исчезли с кожи, словно растворившись. Омега ногтями пытался подцепить материал, который почувствовал на шее минутами раньше, но он, казалось, стал единым целым с кожей. – Юнги, – скулил Чимин, забиваясь в свой угол, ладони скрестив на чистой, лишенной самых дорогих знаков, шее, – забери меня к себе, забери меня с собой, пожалуйста. В палате реанимации черный арт на шее лежащего в коме альфы истекал расплавленной «солью»... *** – Господин Го, – еще раз благодарю за помощь. Эффект от ваших творений просто потрясающий. Деньги переведу в течение часа. И у меня к вам один вопрос, – Хван, кажется, замялся. Го смотрел внимательно, покусывая губы. – Вы ощутили запах моего омеги? – Разумеется. Аромат пиона, очень отчетливый. Я бы сказал, – хмыкнул иронично, – чересчур отчетливый. «Почти наверняка уверен, что омега в положении: этот утренний, слишком яркий запах, тому косвенный свидетель. Ну, и кому из этих двоих оказать услугу? Мальчишке, позволив ему родить от истинного. Или альфе, открыв ему глаза на интересное положение жениха. Заодно и денег подзаработаю, предложу аборт сделать». Бета задумывается на мгновения, вспоминая, каким грубым и резким был Хван во время их последних встреч, как сыпал угрозами, позволяя себе проявить неслыханное неуважение. «Ну, что же: есть отличный способ поквитаться с Им. Как клиент он от меня все равно никуда не денется, а вот сюрприз его со временем ожидает пренеприятный. Один-ноль в пользу омеги». – Чересчур отчетливый? – Хван хмурится, вздыхает. – Что вы имеет ввиду? – Ничего особенного, – бета смотрит с легким презрением. – У омеги ярко выраженный аромат пиона. И только. – Господин Го, а вы не слышите иных, кроме цветка, ароматов? – Никаких абсолютно. Почему вы спрашиваете? Хван мнется. – Я не рассказывал вам: мой омега много лет пах тухлой рыбой, сидел на мощных подавителях. Ему даже персональный препарат разработали, очень эффективный, но до конца проблему так и не решивший. И вот несколько месяцев назад аромат Чимина в одно мгновение радикально поменялся. Пион – династический запах всех урожденных омег Пак – и к моему будущему мужу вернулся спустя двадцать с лишним лет. – Ну, случаи, когда омеги радикально меняли свой запах, описаны в научной литературе. Такие ситуации крайне редки, но не из ряда вон. В основном, происходят в парах истинных, во время первой близости у омеги. Еще реже подобное случается непосредственно в момент встречи соулмейтов. Я полагаю, ваш жених свой аромат поменял в одной из таких ситуаций. – А случаи, когда омеги возвращали прежний запах? Знаете вы что-нибудь о них? – Не пойму, почему это вас так волнует? – Вы можете ответить, пожалуйста. Если вам, в самом деле, известно что-нибудь? Бета задумался. – В научной литературе таких случаев я не встречал ни разу. Хван выдохнул с некоторым облегчением. – Но в одном шарлатанском старинном трактате, который обнаружил в архиве Музея истории корейской медицины, был описан другой забавный случай. Впрочем, у меня нет никаких абсолютно оснований верить ему. Похоже на дурацкую сказочку, так что незачем и время тратить. – Тем не менее, расскажите, пожалуйста. Ваше драгоценное время я компенсирую с лихвой. – Да, пожалуйста. Триста лет назад в момент свадебной церемонии между альфой-человеком и омегой – гибридом муравьеда, альфа приобрел отвратительный запах этого животного. Если вы знаете, скунсы в сравнении с муравьедами пахнут, как майские розы. А омега, у которого признаки этого животного до того момента отсутствовали полностью, в мгновение ока превратился едва ли не в этого зверя. Во всяком случае, от человеческого облика мало что осталось. – А потом, что дальше было? – Омега погиб прямо во время свадебной церемонии, альфа сохранял отвратительный запах своего несостоявшегося мужа пять лет. Может и больше, но автор этой легенды, по его же словам, наблюдал за пациентом еще именно столько лет. Что дальше было – неизвестно. – А почему так произошло? – Кто же знает? В трактате говорится лишь о том, что омега был истинным другого альфы. Его выдали замуж насильно. – Да это же бред, херня какая-то. Разве можно передать свой запах кому-то? Разве может взрослый гибрид без признаков полукровки вдруг, в мгновение ока, обзавестись хвостом или ушами? – Ну, знаете, если вас так заинтересовали гибриды, вам лучше с профессором Бан Шихеком поговорить. Он сам полукровка и ведущий отечественный специалист по гибридам. И лисий хвост у профессора появился, когда ему восемнадцать исполнилось. Об этом все медицинское сообщество знает. И да, у полукровок на исходе пубертатного периода случаются в редчайших случаях всякие изменения во внешности. Мне казалось, это ни для кого не секрет. – Ладно внешность, а что же запах? Как тот альфа мог забрать аромат омеги? – Представления не имею. Что вас вообще так зацепило? Это дурацкая легенда, не более. – А все-таки. Зная ваш пытливый ум, не верю, что вы не искали ответ на вопрос. «Это он мне льстит, что ли? Что-то вы, господин Им, определенно, скрываете. Ладно». – Я для себя единственное объяснение нахожу: в кровь альфы попали клетки омеги, что отвечают за запах, и альфийский иммунитет их почему-то не уничтожил. Но такое только в легенде и возможно. Организм любого альфы и любого омеги защищает свой персональный, неповторимый, уникальный запах, немедленно уничтожая чужеродные ароматические тела. Это безоговорочный факт, аксиома. – А как запаховые клетки омеги могут попасть в организм альфы? – Во время секса, или в момент, когда альфа ставит метку партнеру. И вот вам успокоительное: миллионы альф помечают свои пары, но их природный запах от этого не смешивается с омежьим и уж тем более не подменяется им. – Благодарю вас, господин Го. Я сомневался, стоит ли говорить. Знаю, что могу рассчитывать на ваше молчание. Впрочем, как и вы на мое. Мне кажется, что Чимин на какие-то мгновения возвращается к своему прежнему запаху. За два дня такое ощущение появилось у меня трижды. – Хм. Повторю, я и близко не слышал ничего подобного. Понаблюдайте за парнем. Как я понимаю, вы много лет ассоциировали его именно с таким неприятным ароматом. Возможно, это обонятельная память играет с вами шутки. Но может быть и иная причина. – Поясните, – Хван впился в Го взглядом. – Ведь я же правильно понимаю, что Пак Чимин – истинный другого альфы. Вы сами говорили об этом после той неудачной ночи, арт и метка на шее, которые мы спрятали сегодня, – еще одно безоговорочное доказательство. Я говорил вам тогда, повторю сейчас: вы разлучили не просто формально-истинную пару, но двоих любящих. И не надо на меня смотреть с такой ехидцей. Я плевать хотел и на того, и на другого. Просто, чтобы было понятно. Если допустить, что омега, в самом деле, попахивает гнилой рыбой, это, может быть, например, ответом на стресс от того, что мальчишка не вместе со своими истинным, или защитной реакцией на чужого альфу. – А запах он свой мне точно передать не может? Го с трудом сдерживал раздражение: – Господин Им, я вам только что сказал, что это невозможно. Иммунная система не всесильна, но в том, что касается уничтожения чужеродных ароматических клеток, работает безотказно. В противном случае наша Вселенная от бесконтрольного смешения ароматов могла наполниться такими отвратительными новинками, таким смрадом, что и представить страшно. И это привело бы к гибели многих. Именно поэтому организм настроен уничтожать подобные клетки. А уж поменять запах полностью! Да чтоб природный аромат омеги подавил альфийский?! О чем вы? Другое дело, феромоны, уже выпущенные во внешнюю среду. Они, конечно, легко могут смешиваться, но каждый из вас при этом все равно сохраняет свой природный аромат. – То есть я могу быть абсолютно спокоен. Мне ничего такого не грозит. – Разумеется. Хотя если вы так любите этого мальчишку, как рассказывали мне недавно, то вас не должна пугать перспектива поменять свой запах на рыбный. Хван посмотрел на Го: взгляд закипал яростью. – У вас нет поводов волноваться в отношении себя, господин Им. Омега же, если что, опять сядет на подавители. Как вариант – откажитесь от парня. Найдите того, кто полюбит вас. Тогда вообще не будет никаких проблем. – Это невозможно. До встречи, Господин Го. Бета кивнул и сел за руль автомобиля. *** Отчаянье и душевная боль – все, что остается омеге. Он не знает, что с истинным. И это самая страшная мука, которая заставляет сейчас слезы литься из глаз ручьем. Хван хочет уничтожить все, что хоть как-то напоминает о Юнги. Напоминает самому Хвану. Ибо из сердца, души, из каждой клетки тела омеги любовь и память об истинном одним только способом можно вытравить – убить самого Чимина. «Метка и пион не исчезли, они просто не видны, – внутренний омега говорит сейчас мягко, успокоить пытается. – Посмотри, капельки по-прежнему появляются там, где под пластырем спрятан цветок. Арт не молчит, значит, твой истинный жив. И лучший друг позвонил, с ним все не так плохо. Пусть это хоть немного приносит облегчение». – А Намджун? Я не знаю, что с ним. Хван сказал, что жизнь всех троих от меня зависит. Значит, и Нами жив. Но ведь виновник всего, что случилось, пусть и не по своей воле, я. А господин Дин? Что он будет думать обо мне? Его сын в больнице, а истинный пропал. Что будут думать обо мне все, когда узнают, где я и с кем? И это всего лишь вопрос времени. И никто никогда не догадается, не поймет, почему так. И сам я не смогу объяснить, даже если мы встретимся когда-нибудь. Правда смертью обернется для всех троих. А я и так уже мертв. Умер, сутки назад переступив порог этого дома. Или тогда, у клумбы с анютиными глазками в саду пансионата? Или в тот момент, когда Хван впервые переступил порог «Лепестка»? Молчание – все, что остается. Вынужденное молчание, которое не даст слова сказать в свою защиту. И все отвернутся от меня. Все, кто переживал, беспокоился, любил. Я предателем стану для всех. Уже стал. Молчание – мое проклятье. Но спасение для Юнги. Для Намджуна и Хосока. У них же есть реальная возможность быть счастливыми. Карамелечка, – Чимин улыбается сквозь слезы, – и его ушастое двухметровое счастье. Хён… Хён, любимый мой. Как я буду без тебя? Без твоей нежности, любви. Без твоих объятий и поцелуев. Без твоей улыбки, голоса. И зачем мне вообще сейчас быть. Чего или кого ради? А «ЛепестOk»? Мечта, ставшая реальностью годы спустя. Мой любимый магазинчик, в каждом уголке которого моя душа, столько труда, заботы, сил. Столько надежды. И любви. И радости. И ложе из роз. И коричневый шуршащий фартук. И тепло рук, и настойчивость или нежность поцелуев, и сладкая сила проникновений. Хван все забрал – истинного и его чудесного, доброго отца, которого я своим отцом уже считал тоже. Друзей. Любимую работу. Надежду. Будущее с Им? Каторга. Проклятье. Смерть без смерти. Подлинная она – спасение. Но мы не вольны выбирать. Иначе звал бы, не задумываясь. Нет меня – и нет проблемы. Но я есть. И скоро буду ненавидим теми, кого так люблю. А когда Хван возьмет меня… Как это вынести? Где взять волшебную таблетку, которая отключит все чувства и эмоции, поможет оцепенеть, уснуть, не вспомнить. Как жить потом? Никакая вода не смоет грязь этих прикосновений с тела. А с души… Ненавижу его, ненавижу каждой клеткой… Уж лучше бы на меня все наплевали с самого рождения. Я вонял бы рыбой, но был свободен. Я всю жизнь был бы один, но никто не считал бы меня предателем… Хен, хен, любимый мой. Счастье так дорого стоит порой. Но я и за несчастье плачу огромную цену...