"Хвост" и "Рыбка"

Чимина начало лихорадить, едва за Дэгоном закрылась дверь. Омега одного теперь панически боится – не успеть к Юнги до того момента, когда уже будет поздно. И никакие уверения старшего брата в том, что у альфы шанс проснуться без серьезных последствий для здоровья сохранится еще несколько дней, не успокаивают. Дэгон не захотел подробно рассказывать Чимину о визите Мин Дина. И омега справедливо полагал, что причиной тому был стыд, который брат испытывал за отца и папу. Что ж: младший новообретенный сын семьи Пак, понимая, что не просто не виноват ни в чем, но является еще и заложником собственных родителей, чувствовал ровным счетом то же, что Дэгон. Омега, вздрагивая, морщась, вспоминает, с каким гостеприимством, как тепло, доброжелательно, принимали в своем доме Донсу и Вун не только его самого, но и Юнги. Как, узнав историю знакомства сына и альфы, мило удивлялись и томно вздыхали, расспрашивали о предстоящей свадьбе, радуясь ей, за прекрасное будущее младшего сына и его соулмейта поднимая бокалы. С каким искренним интересом расспрашивали хена о его с отцом семейном бизнесе, сколько лестных слов звучало в адрес «Домой!» и Мин-младшего в качестве руководителя сеульского офиса. Насколько тепло сам Донсу отзывался о бизнес-талантах Дина, вспоминая, как пересекался с ним на деловых форумах и конференциях. И все это оказалось спектаклем лицемерия. Ведь когда надо было помочь и речь шла о спасении того, кому они расточали комплименты, кто является истинным их сына, Донсу и Вун отвернулись, наплевали и легко готовы были поломать не одну даже, две жизни – Юнги и его отца. Ибо Мин-старший едва ли оправился бы до конца, потеряв единственного сына, который и был всей его семьей. «И мне никто не сказал ни слова про этот визит. Не передал просьбу, наверняка, близкого к отчаянию Дина. Да и зачем? Я просто выгодно проданный товар. Разве у вещи спрашивают о чем-то? Мою жизнь они сломали, а Юнги безо всяких угрызений совести обрекли на погибель. Дэгон что-то говорил о том, что отец пытался убедить Вуна и Хвана отпустить меня к альфе, но так и не вышло ничего. Им не только меня посадил на короткий поводок, – омега машинально потирает шею, – но, наверное, и Донсу на таком же держит. Так и будет продолжаться, пока мы не поженимся, и я окончательно не стану собственностью Хвана. Но если смогу разбудить Юнги, наверное, мне будет легче существовать дальше. Неужели, хен, я смогу хоть недолго побыть рядом? Обнять, прижаться, твою ладонь взять в свою. Прикоснуться к лицу, найти губы и цветок истинности, чтобы последние поцелуи на них оставить, и уткнуться в ароматическую железу. Вдохнуть и запомнить чудесный свежий цитрусовый микс, что дарил спокойствие, когда было тревожно или страшно. Твой аромат, Юнги. Я в могилу заберу его с собой, как заберу память обо всех последних прикосновениях и поцелуях. И это тоже очень-очень много. Так много, что я и не рассчитывал». – Небо Омегаверсное! – Чимин вновь, как недавно перед Хваном, на колени опускается, прижимая ладонь к ладони в истовой молитве. – Я никогда больше не попрошу ни о чем. Но сейчас, пожалуйста, дай мне спасти истинного. Помоги оказаться рядом с ним. Я уйду до того, как он откроет глаза. Он не увидит меня. И я… О, какая это будет страшная пытка! Дай перенести и ее. Не подвести теперь уже четверых. И Дэгон рискует попасть под удар, если кто-то узнает. Помоги, сохрани тех, кто мне дорог. Помоги мне отпустить прошлое, смириться с настоящим, принять будущее. Помоги Юнги отпустить и забыть меня. Чимин стоит, замерев, повторяя раз за разом одни и те же слова, забывая обо всем вокруг, не чувствуя боли в затекшем теле. Не ощущая нескольких почти невесомых, нежнейших движений в плоском животе. Невидимый пион каплями бледно-алыми истекает, заливая грудь и живот, а аромат тела на мгновения становится таким восхитительно, запредельно нежным, каким не был еще никогда. Но и этого не замечает погруженный в безмолвную молитву омега. *** Особняк семьи Пак засыпает, обычно, вскоре после полуночи. Но Донсу и Дэгон, что нередко дома работают с важными документами, засиживаются в кабинете и библиотеке и до глубокой ночи. Чимин знает об этом со слов старшего брата и сейчас особенно волнуется. Сам он редко покидает комнату, чтобы утром погулять в саду с Дэгоном или в относительном одиночестве – кто-то из секьюрити семьи Пак непременно следует в десятке метров позади омеги. Зачем? Сбежать из особняка немыслимо: он хорошо охраняется и окружен высоким забором. Да и не в этом дело: разве может Чимин подставить под удар тех, кто всегда будет главными людьми в его жизни? Тем не менее, Хван, как и господа Пак, считает, что оставлять мальчишку без внимания нельзя ни в коем случае. В одиннадцать вечера Дэгон заглянул на минутку к омеге. – Насколько я знаю, никаких документов, требующих экстренного внимания, у отца сейчас нет, так что будь готов к часу. И вот, – протянул омеге сверток. – Это Джунсо просил передать. Твою просьбу он тоже выполнил: привезет то, о чем ты просил, ночью. Омега молча кивнул, поежился. Его по-прежнему колотило, словно в лихорадке. – Чимин, – Дэгон взглянул внимательно, а потом и обеспокоенно, – ты как? – Нормально, – ответил глухо. Альфа подошел, губами прикоснулся ко лбу – тот был ледяной, как и руки, которыми омега вцепился в плечи, напрасно стараясь унять дрожь. – Чимин, волнуешься? Давай, соберись, все получится. Даже не смей думать иначе! И вот еще… То, о чем ты попросил Джунсо. Я догадываюсь, что ты собираешься сделать. Но ты уверен? Чимин поднял на брата глаза, посмотрел с тоской и удивлением. Как можно было не понять то, что омега считал очевидным? И не сказал – выстонал: – Дэгон, иначе я не смогу уйти от него. Альфа обнял брата. – Ох! Да у тебя же вся футболка влажная! Глянул на шею. Чуть пониже ключиц одна за другой текли вниз бледно-алые капли, но Чимин, казалось, не замечал их. – Твой пион, Чимин. Никак не могу привыкнуть к тому, что он есть, хоть и невидим, – смущенно пробормотал Дэгон. – Сегодня утром цветок проявился, но я опять не успел увидеть его: Хван спрятал арт под пластырем. – Он из-за рисунка так взбесился? – осторожно дотрагиваясь пальцами до разбитой скулы и рассеченной губы брата, спросил Дэгон. – Я не сдержусь когда-нибудь, расхерячу ему все, что можно. – Не стоит, Дэгон. Для меня это ничего не изменит, только хуже будет. Хван сказал сегодня, что я либо сдохну, либо буду с ним. И мне кажется почему-то, что и твой отец зависит от Им. И только наш брак с альфой сделает его свободным. В любом случае, не стоит портить отношения между вашими семьями. – «Вашими», Чимин. Что же, все правильно, «вашими». И лучше бы ты никогда не знал ни одно, ни второе семейство. Чимин улыбнулся на мгновенье искренне, широко, глаза превратились в две маленькие радуги. – Как есть, так есть. Зато у меня появился лучший в мире брат. Если бы не ты… Замолчал, отвернулся, подошел к окну, замер. Дэгон приблизился, обнял крепко и в тишине покинул комнату, повернув ключ в замке. *** Почти час ночи. Чимин давно выключил свет в комнате, чтобы не привлекать лишний раз внимание охраны к светящимся окнам. Но уже четверть часа мечется по ней, не зная, как справиться со все более нарастающим волнением. Дэгон почти бесшумно зашел к брату в начале второго. – Чимин, классно выглядишь. Напрасно Джунсо переживал, что тебе и эта одежда будет велика. Светло-голубые джинсы, белая футболка и сиреневое теплое зип худи без капюшона, но с воротником-стойкой были идеально подобраны с учетом размера и роста и отлично сидели на Чимине. Холодный сиреневый оттенок подчеркивал и усиливал белизну лица. – Где же это? – альфа искал что-то, ощупывая худи. – А, вот, сюда посмотри. На внутренней стороне, в районе груди, Чимин не сразу заметил небольшой накладной кармашек. – Это специально для твоей фотографии, отсюда она точно не выпадет. Джунсо сам шил худи, и о такой важной детали не забыл. – Здорово! А надпись на футболке? Ее тоже господин Хан придумал и сделал? – поинтересовался, улыбнувшись, Чимин. – Джунсо рассказал, что это название мега-хита набирающего сейчас огромную популярность рэпера, нашего соотечественника. Подожди… Agust D его зовут. Хан придумывает и шьет ему одежду для повседневной жизни: хочет в перспективе не только свадебной модой заниматься. Омега сказал, что ты и музыкант почти одного роста и телосложения, и сшил два совершенно одинаковых комплекта. Только в твоем худи есть еще потайной карманчик. Чимин снова взглянул на белоснежную футболку. Слева, в районе груди, в ткань небольшими фиолетовыми буквами была впечатана надпись. – Future's gonna be okay. Пусть именно такими будут хотя бы ближайшие несколько часов, большего мне не надо. Да большее и невозможно, – тихонько сказал омега. – Невозможно? Только Небо знает! Пора, Чимин. Они вышли из комнаты в темный коридор, осторожно спустились вниз, миновали холл и гостиную. Из-под двери кабинета пробивалась тончайшая нитка неяркого света. Оба остановились, замерли. И тут же Чимин ощутил пальцы брата на своих. Дэгон сжал их, двинулся вперед. Еще пару метров – и они рядом с нишей, что ведет на кухню. – Дэгон, Чимин, – тихий голос отца, что несся вслед, в ночной тишине казался криком. Приглушенный свет из полуоткрытой двери кабинета слепил подобно концертным софитам. У омеги подкосились ноги, сердце в мгновение ока разогналось до бешеной скорости, страх ударил в живот болезненным спазмом, отчаяние охватило. «Все было напрасно, все закончилось, не начавшись...» Дэгон по-прежнему сжимал руку брата в своей, только не аккуратно теперь, а сильно, яростно. Дыхание молодого альфы становилось слишком громким, ноздри раздувались, губы сжались в тонкую полоску. Пак-старший подошел, стал перед ними. – Ты не помешаешь мне, отец. А если попробуешь – клянусь: потеряешь и второго сына! – негромкий голос Дэгона звучал с холодной яростью. – Я вернусь... Обещаю... – срывающийся голос Чимина звучал безнадежно. – Я даже не сомневаюсь… мой мальчик. Удачи вам, – в глухом голосе Донсу звучало, кажется, облегчение, словно ситуация, что не давала ему покоя, наконец-то разрешилась лучшим образом. Рука потянулась к разбитой скуле младшего сына, но Чимин отпрянул, прижимаясь к старшему брату, и Донсу поспешил убрать ладонь за спину. Кивнул головой в сторону кухни, развернулся, молча направился в кабинет. Двое быстро пошли по дорожке к маленькой садовой калитке. Третий, кусая губы, смотрел им вслед из своей темной комнаты на втором этаже. Через минуты черный Hyundai Palisade несся по ночному Сеулу в направлении главной городской клиники. *** Автомобиль паркуется на больничной стоянке, трое выходят из него. Всю дорогу они молчали, лишь при встрече обменялись натянутыми улыбками и короткими словами приветствия. Дэгон и Чимин, пораженные одинаково поведением отца – не просто отпустил, пожелал удачи, – пытались понять, чем оно было вызвано. «Он, безусловно, понял, куда мы направляемся. Мне показалось, или… отец был рад? Что это: совесть проснулась? Жалость? К Юнги? К собственному сыну, которого и без того обрек на мучения, как бы ни врал себе о счастливом будущем Чимина? Или это слова Дина о небесном суде так повлияли на холодного рационального альфу? А может, он просто поставил себя на место отца Юнги, который вот-вот потеряет единственного сына? Да так ли уж и важно, что стало мотивом? Главное – Чимин теперь постарается помочь своему соулу. И, Небо, пусть это у него получится». О том, что будет с самим омегой потом, да в тот даже момент, когда ему навсегда уже придется уйти от Юнги, Дэгон старается пока не думать: слишком, слишком тяжело. Чимин вздрагивает, вспоминая, какой силы отчаяние охватило его, когда за спиной раздался негромкий голос отца. Большим было только удивление, которое омега испытал, услышав пожелание удачи, увидев попытку мягко коснуться щеки. Заметив в глазах господина Пак стыд? Раскаяние? Жалость? Омеге ничего этого не нужно. Только одно: короткие часы свободы, чтобы попытаться спасти Юнги перед тем, как чиминова персональная клетка захлопнется навсегда. Теперь, когда цель так близко, он старается думать о тех минутах, что судьба сейчас подарит ему. Пусть даже он будет слеп – слепота, на которую обрекает себя сам, спасая от еще большей боли, – но он будет рядом с соулом. Все остальное сейчас неважно. – Чимин, вот то, о чем ты просил, – Джунсо протягивает ему маленький пакет из плотной белой бумаги, отводит глаза. – Я буду ждать вас здесь же. Столько, сколько потребуется. Двое отправляются к приемному покою. Хан тяжело вздыхает: – Сил тебе, мальчик. *** Охранник в приемном отделении смотрит чуть подозрительно на омегу и его спутника. Звонит в реанимацию, уточняет что-то, объясняет, на какой этаж подняться. – Что это за ночные посетители? – спрашивает у него коллега. – Омега идет в реанимацию к своему соулмейту. – Другого времени не нашел? – Ты же сам понимаешь, что с визитом в это отделение лучше не затягивать. Особенно истинным. Правда, видок у него тот еще! Скула разбита, губа рассечена. С кем только подраться успел? И ведь кажется таким мирным парнем. Второй секьюрити лишь молча кивает, глядя вслед направляющимся к лифтам ночным визитерам. *** Перед дверями отделения реанимации уже стоит дежурный врач. – Пак Чимин? – омега молча кивает. – Как же долго ждал вас истинный. Чимин не говорит ничего, только руку Дэгона сжимает изо всех сил подрагивающими пальцами, получая в ответ мягкое теперь касание, успокаивающие поглаживания. – Я брат Чимина, вы позволите пойти с ним? – Да, но в палате с господином Мин он будет один. Вы подождете снаружи, вместе с отцом альфы. Больничный коридор тускло освещен в ночное время. Врач быстрым шагом идет по направлению к палате. Дэгон кожей, кажется, чувствует захлестывающее брата волнение. Да так ли это? Чимин. Он идет сейчас легко, изящно, ступает воздушно, невесомо, как балетный танцор. Длинный коридор. И в конце нужная дверь. «Профессор Бан уже, наверное, ждет». На кушетке перед кабинетом сидит молодой грустный альфа с роскошным, медового цвета хвостом. – Вы сюда? – спрашивает, смущенно улыбаясь, омега, натягивая на лицо маску. – Я уже был на приеме, но там сейчас мой отец. Альфа встает, подходит, втягивает ноздрями воздух. У него глаза удивительной формы, и улыбка особенная – обнажает небольшие ровные зубы и розовые десны. Он маску с омеги снимает аккуратно, дегустирует запах: – Ты пахнешь пионом, а я обожаю этот аромат. И твои губы такие же пухлые, как бутоны этих цветов. Уста обоих соприкасаются, и альфа нежно накрывает чуть полуоткрытые губы омеги своими. «Мой первый поцелуй...» – Чимин, мы пришли. Картинка – такая яркая, четкая, живая – разбивается о реальность, в которой тоже коридор и дверь, но теперь спящий альфа ждет омегу за ней. Дэгон и врач с недоумением смотрят на улыбающегося Чимина. – Вы готовы? «Разве можно быть готовым к такому?» – Почти. Чимин открывает бумажный пакет, который все это время держал в руках. Длинную широкую ленту из простого очень плотного мягкого черного хлопка молча протягивает старшему брату. У Дэгона в глазах все тот же вопрос, что пару часов назад он задал Чимину. У Чимина в глазах все тот же ответ, что пару часов назад он озвучил Дэгону. Лента ложится на глаза омеги, погружая все вокруг в непроглядный мрак. – Чимин, мальчик мой… Дрогнувший голос Дина, что вышел из палаты, звучит в тот самый момент, когда Дэгон плотным узлом затягивает хлопковые «хвосты» на затылке Чимина. Омега голову поворачивает в сторону, откуда услышал голос, и тут же Дин подходит, прижимает его к себе крепко и стоит, не отпуская, кажется, вечность. – Рыбка, вы все-таки смогли? Чимин кивает молча. – Зачем это, мой хороший? – чувствует аккуратное прикосновение к ленте, голову поднимает. – Что это?! Пальцы касаются разбитой скулы и ранок на губах. Взгляд останавливается на шее. Там нет арта, но розовые капли появляются между ключиц, и метки Юнги нет, но отметины того, кто занял чужое место, не видно тоже. Засосы, синяки – да. Но следы чужих клыков заживают бесследно. Омега голову опускает. И вновь молчит. – Господин Мин, у нас немного времени, – Дэгон говорит извиняюще, и тут же рука Дина сжимает пальцы омеги, увлекает за собой. Несколько шагов – и слышно, как закрывается дверь за спиной. Тишину нарушает монотонный писк аппарата, фиксирующего работу сердца альфы. Несколько шагов – и ноги упираются в металл кровати. Тишину нарушает стук сердца омеги. Оно бьется гулко не в груди, а, кажется, снаружи. Вместе, но не в унисон с сердцем соулмейта. Чимин присаживается на краешек кровати. Дин держит его мягко за исхудавшую кисть, видя на ней бесчисленные синяки, свежие и отцветающие, ужасаясь и негодуя. Направляет. Омега замирает, все еще не веря, ощущая под своими ледяными пальцами неподвижные, с крупными костяшками теплые пальцы любимого. И тут же чувствует легкое движение воздуха. И мягкие, нежные, поглаживающие прикосновения к шее, лицу, ключицам, пальцам. – Хвостик, это ты? Ты не спишь, ты ждешь, когда хозяин проснется? – повторяет омега, и предательские слезы выступают из-под черной ленты. Хвост снимает их так нежно и аккуратно, как всегда делали это неподвижные сейчас губы и пальцы любимого. А потом пушистый утешитель ложится на запястье омеги, что прижато к альфийскому, кольцом опоясывая оба. «Недавнее прошлое, такое счастливое и несправедливо, невозможно короткое». – Чимин, я буду за дверью, – голос Дина дрожит от напряжения. Ответом ему кивок. Омега много раз за ушедший день представлял, что будет, когда он окажется рядом с хеном. Ему казалось, сердце разорвется от боли: так просто увидеть Юнги, и вместе с тем нельзя, невозможно увидеть. Он думал, что не сможет сдержаться, будет рыдать, кричать, без конца звать по имени. Но нет. И сердце стучит по-прежнему, и не хочется ни орать, ни шептать. Молчание омеги – громче слов. Как тогда в их первую лунную ночь в доме хена, когда Чимин, стоя у кресла, в котором спал Юнги, безмолвно просил альфу взять его. И соул словно услышал, почти проснулся. А омега, испугавшись, сбежал в сад. Но часа не прошло – Юнги сделал Чимина своим и только ему принадлежал отныне. «Мы оба принадлежали другу другу. И не думали даже, что будет иначе. Что ж, я тысячи раз еще буду вспоминать прошлое. Но сейчас нужно вернуть хена в настоящее. А для этого необходимо перестать думать – сердце сжимается – о будущем». Омега с альфой говорит безмолвно. О самом простом и самом важном. О том, что любит и скучает, что никто и никогда не заменит ему Юнги, что жизнь, счастливая, наполненная яркими красками, радостью, для него началась только с появлением истинного и может быть такой, лишь когда он рядом. «Вернись, Юнги, пожалуйста. Ты нужен своему чудесному отцу, и друзьям, и прекрасным роскошным цветам, что растут в твоем саду и не меньше людей нуждаются в твоей любви и заботе. И мой «ЛепестOk», пожалуйста, прошу, не оставляй его. Там столько наших воспоминаний и важных моментов, очень счастливых и грустных». Омега прерывает свой безмолвный монолог. И тотчас голос Юнги слышит, кажется, где-то внутри. – А тебе, Чимин-Рыбка? Тебе я нужен? – Ты знаешь сам: никто кроме тебя. Но и с тобой я не могу остаться. Омега подвигается чуть выше. Пальцы запускает в густые волосы соула, представляя чудесный блеск смоляных, чуть волнистых прядей. Сквозь непроглядный честный мрак хлопка он так ясно, четко, живо видит каждую черточку любимого лица. Пальцами нежно касается лба, проходит по векам, скулам, сомкнутым губам. Наклоняется, накрывает своими. Он, кажется, никогда прежде не чувствовал, как сладки губы его соула. Юнги всегда говорил, что уста Чимина подобны варенью из лепестков пиона, но сегодня омега такую же сладость снимает невинными мягкими поцелуями с уст своего спящего хена. А прикасаясь пальцами к ямке между ключиц альфы, ощущает чуть выпуклый арт. Как сладки эти минуты. Как горько будет уходить. Чимин не видит: черный арт становится сейчас темно-розовым, а алые капли, что цветок время от времени источал с того момента, как дверь особняка семейства Пак захлопнулась за Чимином, делаются прозрачными. Но омега другое ощущает, прикоснувшись к арту истинности: легкие, невесомые почти, толчки в животе. Нежные, как прикосновения лепестков к коже. Они повторяются несколько раз и замирают. Ему показалось. Или нет? Профессор Бан, кажется, замялся тогда, отвечая на вопрос Юнги о возможной беременности Чимина, хотя и сказал в итоге, что ее нет. Но на какие-то анализы отправил. Был ли он в самом деле уверен, говоря «нет»? Омега нащупывает руку хена, кладет ее на свой плоский живот, замирает, через мгновения вновь ощущая мягкие, нежные прикосновения изнутри. И нежнейший, тончайший, с легкой сластинкой, аромат пиона, что излучает сейчас тело самого омеги. «Но это невозможно! Срок слишком, слишком мал! Или это Небо дает крохотной жизни поздороваться и одновременно попрощаться с отцом? Неужели же та единственная сцепка не прошла бесследно?» И как ответ, не оставляющий сомнений, – вновь прикосновения внутри, самые нежные, что омега ощущал в своей жизни. Ребенок его и Юнги. Тот, что не появится на свет, узнай Хван о беременности Чимина. «А если о ней узнает Юнги? А он узнает. Профессор Бан, когда я не приду на прием, наверняка, рано или поздно, найдет способ связаться с хеном и рассказать ему. Юнги сделает все, чтобы вернуть меня. И это смертным приговором станет для него самого. Хван уничтожит моего соула. Что мне остается? Только одно. Но я не хочу и не буду думать об этом сейчас. Это было бы кощунством». Чимин ложится на кровать, голову кладет аккуратно на грудь Юнги, руками обнимает похудевшее тело. Сколько бы он отдал сейчас, чтобы увидеть хена! Совсем недавно омега прятал его глаза под черным бархатом. И даже в эти недолгие сокровенные минуты, что дарили наслаждение телу, Чимину не хватало пусть короткого, но взгляда. То нежного и мягкого, то страстного и хищного. Взгляда, что гладил, ласкал, возбуждал, покорял и покорялся. Вел к пику и давал понять, что альфа и сам скоро достигнет его. А достигнув, вновь нежил, благодарил... «Я не видел твоего взгляда вечность, я так соскучился», – снимая черную ленту, тогда мысленно произнес Чимин. И вот омега сам «ослеп», но только ткань не снять пока Юнги рядом. А потом и она не будет нужна: жизнь без хена все равно погрузится во мрак. Уже погрузилась. Горечь, ярость, отчаяние охватывают омегу. «Почему мы не можем быть рядом?! Почему не имеем права быть счастливыми?! Жить, как все. Жениться, ждать и растить ребенка. Каждый день просыпаться и начинать, как мечтали, утро с особого поцелуя. И засыпать вместе, прижавшись друг к другу вечером после близости, которая и тела, и души соединяет, счастливыми вдвойне делая обоих. И работать, и ухаживать за прекрасными цветами, что даже символами нашей истинности стали. Почему мое счастье длилось всего четыре месяца?! А хен оплатил нашу любовь такой страшной ценой. За что? И даже сейчас я не могу посмотреть на того, кого люблю больше жизни. Да и чего она вообще будет стоить уже через час, когда Юнги навсегда исчезнет из нее. Когда я навсегда уйду из его жизни?» Чимин прижимается плотнее к истинному. Омега так хотел быть сильным в эти моменты, но снова не может сдержать слез, что ручьями льются из глаз. И боль возвращается с новой, неведомой прежде силой. Под кожу забирается, в кровь проникает, течет к каждой клетке, к сердцу подбирается, в груди разжигает пламя, выкручивает, ломает, крошит. Словно все страдания истинного в который раз принимает и теперь замыкает на себя омега. Он из последних сил поднимается выше, ищет спасительную железу, цитрусовый микс, что всегда успокаивал, помогал справляться со страхами. Может, и боль преодолеть поможет? Чимин вдыхает глубоко бергамот и мандарин, выключаясь ненадолго из реальности, а когда приходит в себя, боли нет уже. Он по-прежнему лежит на груди у Юнги, слышит, как ровно, спокойно бьется сердце его соулмейта. – Чимин, хороший мой, пора, – Дэгон заглядывает в палату. Услышав голос брата, омега в последний раз тесно прижимается к истинному, губами безошибочно находя его губы, и тотчас послушно соскальзывает с кровати. Хвост тут же обвивается вокруг запястья так тесно, сильно, как никогда прежде. Не отпускает, подергивается, едва искрит. Омега пытается мягко высвободить руку, но хвост при каждом подобном движении лишь сильнее сдавливает запястье. Наконец, Чимину удается освободить руку. Он поглаживает ощутимо напряженный, дергающийся под руками хвост. Тот робко проходит по пальцам омеги и возвращается на постель. Эта безмолвная отчаянная попытка удержать его щемящей, вибрирующей болью отдается внутри. Чимин замирает на мгновения. Но он дал слово уйти, едва будет необходимо, без истерик и слез. И он держит это слово. Черная ткань, что закрывает глаза, белая, как самый чистый горный снег, кожа, красное на скуле и губах. И покорность. Полное, абсолютное подчинение старшему брату, отцу и себе. Дэгону выть, кричать, плакать хочется от безысходности, от этой чудовищно-несправедливой покорности! Чимин делает несколько неуверенных шагов туда, где, ему кажется, находится выход. Рука брата мягко обхватывает пальцы. Дэгон выводит омегу в коридор, снимает черную полоску, руку отпускает, и Чимин тотчас оседает у его ног. Дин бежит в ординаторскую. Врач торопится к Чимину, что лежит на руках брата. Нашатырь быстро приводит в чувство. Омега ощущает сейчас усталость, какой никогда в жизни не испытывал. Он едва переставляет ноги, он безумно хочет спать, ему кажется, он работал много-много дней, много-много часов подряд без отдыха. – Не волнуйтесь, – доктор спешит успокоить встревоженных до крайности Дина и Дэгона. – Это нормальная реакция для истинных. Рядом с Юнги-щи омега вновь переживал свою боль из-за того, что произошло с его истинным и вдобавок чувствовал боль Юнги, как собственную. Это необыкновенно тяжело, но через это проходят и с этим справляются все без исключения соулмейты. Ему надо отдохнуть, хорошо выспаться и очень хорошо питаться. Сказать, что омега худой, ничего не сказать. Доктор кивает и уходит в палату к Юнги. – Дэгон, еще одну минуту, пожалуйста. Альфа кивает, отходя. Дин подходит, крепко прижимая к себе омегу: – Чимин, ты не сможешь остаться? У омеги почти нет сил говорить. Он смотрит на отца истинного, отрицательно качая головой. Дин все так же высок и крепок. Но его черные волосы почти сплошь седые, лицо прорезали сотни морщинок, которых и в помине не было месяц назад, плечи ссутулены, словно болезнь сына давит на них тяжелым грузом. – Почему, Чимин? – боль слышна в голосе, несмотря на все попытки альфы скрыть ее. – Слишком высока цена. Я никогда не смогу оплатить ее. И выхода нет никакого. Юнги должен забыть меня. Только об одном прошу: пожалуйста, не бросайте «ЛепестOk». Мой дом не нужен никому, я понимаю. Но магазин... Мне было бы легче, если бы я знал, что он работает по-прежнему, и все мои усилия не пропали даром. Минхо знает очень многое о цветочном бизнесе. Ему чуть больше практики – он справится со всем, с чем я справлялся. К тому же в этом году он поступил на биофак, через пару лет будет дипломированным специалистом. – Он уже специалист, Чимин. Он в магазине трудится, не покладая рук, с тех пор, как ты... – Дин прерывается. – И цветы выбирает и готовит к продаже, и в питомники сам ездит, и договора учится составлять, и маримо цветут и пахнут его заботами. Джигун, Дэхен, господин Син – все они продолжают работать. Намджун, Хосок, все любят тебя, все верят, что ты... Омега ладонями прикрывает лицо, головой качает влево-вправо, прерывает альфу: – Нет никого дороже для меня, чем хен, мои друзья, чем вы, Дин. Но у меня, правда, нет выбора… Альфа молчит, вздыхает тяжело, бросает взгляд на омегу, в глазах удивление появляется, в голосе – надежда: – Чимин, мне сказали, что метка Юнги и пион пропали с твоей шеи, но вот же они. Это добрый знак. Я верю: все будет хорошо. Омега касается пальцами кожи между ключиц, ощущая выпуклость арта, а потом двух впадинок в месте метки-укуса, улыбается. – Чимин, – старший брат подходит. – Пора. – Посмотри, Дэгон, – омега показывает на свою шею, альфа на мгновения широко открывает глаза. – Чимин, может, это знак? Вдруг все будет хорошо? Дин провожает двоих до выхода из отделения, еще раз обнимая едва передвигающего ноги омегу, пожимает крепко руку Дэгону. – Спасибо, я ваш должник, мой мальчик. – Нет, это моя семья в долгу перед вами и Юнги. И перед Чимином. Я надеюсь лишь, что сегодня отдал вам и вашему сыну хотя бы один. Дин на прощание протягивает Дэгону небольшой пакет. – Отдайте это Чимину там, где можно будет сразу спрятать содержимое. Младший альфа вопросительно смотрит на старшего, глаза блестят. – Там больничная рубашка Юнги. Она сохранила запах моего сына. Быть может, эта вещь пригодится Чимину. *** Дин с тяжелым сердцем возвращается в палату сына, навстречу ему идет врач. – Господин Мин, – протягивает тонкую цепочку с кулоном-пионом розового золота. – Я нашел украшение около кровати Юнги-щи. Наверное, оно принадлежит омеге. – Все повторяется, – тихонько шепчет Дин. – Благодарю вас. Как Юнги? – Все еще спит, но будем надеяться. Альфа вздыхает тяжело, горбится, идет в палату. Юнги в кровати, опираясь на предплечья, осматривается вокруг. Задерживается взглядом на Дине, который, прижав руку ко рту, замерев, смотрит на сына. – А где Чимин? Он, кажется, просил помочь ему в «Лепестке». Отец, – широко открывает глаза. – Что случилось с твоими волосами? Дин молча подходит, одевает на шею сына цепочку с кулоном, смотрит на ставший вновь темно-розовым арт, обнимает Юнги, заходясь в беззвучном плаче. *** Чимин с помощью брата с трудом доходит до машины, возле которой обоих терпеливо ждет, заметно волнуясь, Джунсо. Омега по-прежнему чувствует невероятную усталость. Тело налито свинцом и каждое движение, как в замедленной съемке. И удары сердца, что не слышны обычно, теперь звучат в груди гулко, отчетливо. Но они такие нечастые, словно маленький моторчик безмерно, как и хозяин, уставший, хочет и готовится уснуть. Чимин думает, что сердцу теперь просто тяжело биться быстрее и чаще. Оно переполнено такой болью, что медленный темп сейчас – тот предел возможностей, который не даст сердцу сломаться без шансов быть запущенным вновь. Вот оно и отбивает удары медленно, все эмоциональные муки замкнув в себе и боясь расплескать их. Хочет ли омега, чтобы сердце разорвалось, разлетелось в клочья, все его страдания прекратив мгновенно, саму жизнь прекратив. Хочет. На что она теперь? Тот последний поцелуй, последние прикосновения к спящему истинному, которого он так и не увидел, и не увидит больше, под завязку, кажется, заполнили сердце болью и отчаянием. Оно – ледяной выжигающий холод и адское пламя одновременно. Две убийственные противоположности в одной небольшой, жизненно важной точке тела. Боль и отчаяние. Только боль и отчаяние? Но откуда тогда – Чимин прислушивается внимательно – в нем нашлось вдруг место для крохотных искорок надежды и робкой радости? Они со страхом идут рука об руку, но не исчезают, не растворяются. Сердце греют, гладят ласково, чуть приглушая боль. У этой радости и имени нет еще. Их с Юнги ребенок. Да правда ли это вообще? Их первая и единственная ссора и последовавший за ней кошмар случились именно потому, что омега боялся забеременеть. А сейчас это единственная ниточка, что будет связывать его с истинным несмотря ни на что. «Я должен знать точно. Хван не должен узнать». – Джунсо, – омега выныривает из глубокого омута усталости, продирается из последних сил сквозь оплетающий, словно липкая паутина, такой ненужный сейчас сон. – Пожалуйста, ты можешь отвезти меня в аптеку? – Конечно, Чимин. Я посмотрю, где есть дежурные поблизости, – тотчас откликается Хан, который должен следить за дорогой, но оборачивается постоянно назад, чтобы глянуть, как там омега, сидящий неподвижно рядом с братом. Дэгон почти на себе тащил Чимина, что шел, рукой держась за его плечи, кажется, из последних сил, и не сел, а рухнул на заднее сиденье. Тотчас закрыв глаза, дышал глубоко, но так редко, словно каждый вдох давался с огромным трудом и рисковал оказаться последним. – Как все прошло? Что с мальчиком? – тихонько спросил Джунсо, переплетая и смыкая крепко пальцы рук, довольно безуспешно стараясь справиться с собственным волнением. – Когда мы уходили, Юнги по-прежнему спал, – альфа перехватывает и сжимает в своих длинные нервные пальцы омеги. – А Чимин? Врач сказал, что это нормальная реакция для истинного, что он переживал вновь не только собственную боль за соула, но и ту, что пришлось пережить самому Юнги. И это должно помочь пробудить его. Джунсо паркуется возле дежурной аптеки. – Чимина, что нужно купить? – Дэгон осторожно касается плеча задремавшего брата. Омега вздрагивает, задумывается ненадолго, кажется, колеблется. – Дэгон, ты можешь одолжить мне немного денег? Я бы хотел сам… – Конечно. Только ты сонный совсем и слабый. Может, лучше я? Чимин отрицательно качает головой, отданную ему братом банковскую карту сжимает в ладони. Выходит из машины – и тут же делает несколько шагов назад, опираясь о корпус авто. Дэгон и Джунсо выходят следом. – Чимин, у нас мало времени, не упрямься, что купить? – старший брат спрашивает мягко, но требовательно. – Если ты стесняешься меня, скажи Джунсо. Он сходит в аптеку. Чимин вздыхает тяжело. – Ближе вас двоих у меня нет сейчас никого и не будет, наверное. Мне нужен… тест на беременность, – альфа и омега замирают, глаза раскрываются синхронно широко. – И ваше молчание. Я знаю, Дэгон, что семья Пак и Хван не узнают ничего от тебя. Но дай слово, что и Дину ты не скажешь. Хан обнимает омегу за плечи, прижимает к себе. Дэгон кивает головой в знак согласия, хочет и не решается спросить, но Чимин, кажется, и так понимает немой вопрос в глазах брата. – Это ребенок Юнги. Я почти уверен, что забеременел во время первой и единственной сцепки, что у нас была. – Чимин, а срок? – Джунсо смотрит с тревогой. – Примерно два месяца. – Прости, пожалуйста, – альфа запинается, – я не из праздного любопытства спрашиваю. – У вас с Хваном было что-нибудь? Чимин молча отрицательно качает головой. И снова удивление и тревога в двух парах устремленных на омегу глаз. – Как же ты?.. Как же быть?.. Чимин смотрит на брата и его омегу, но, кажется, не видит, голос звучит глухо, безразлично, отстраненно: – Все, что остается, переспать с ним, как можно быстрее. Хотя через две недели у меня и так не будет выбора. Но, кажется, и до свадьбы тянуть нельзя. Мне нужно выиграть хоть немного времени, чтобы спасти эту беременность до того, как Хван узнает о ней и отправит меня на аборт. Впрочем, я могу и ошибаться. Может, и нет никакого ребенка. – Я сейчас, – Дэгон отправляется в аптеку. Джунсо усаживает омегу, что едва стоит на ногах, в салон машины, устраивается рядом. – Чимин, я, наверное, не в свое дело лезу, особенно, учитывая, что мы не так давно с тобой знакомы… лично. Но ты удивительным образом умеешь расположить к себе с первых минут знакомства. Понимаешь, когда я увидел тебя впервые, твои кисти, шею, тело… Я был уверен, что у вас с Хваном… Что вы… Что он… Не успевает закончить, Дэгон возвращается быстро, протягивая омеге три маленьких прямоугольных пакета. – Зачем столько? – Чимин открывает глаза удивленно, забирая один, и впервые за долгое время Дэгон не просто видит улыбку омеги, но слышит смех. Альфа и его парень улыбаются тоже, но секунды спустя улыбка сходит с губ обоих: смех омеги переходит в плач. Впрочем, Чимин старается взять себя в руки, и успокаивается довольно быстро. – Знаете, сам бы я не стал говорить об этом, но раз Джунсо обмолвился, – омега всхлипнул, глубоко вздохнул. – Да, Хван не раз пытался… Он со мной… с моим телом делал почти все, что хотел. Но когда доходило до главного, его всякий раз словно останавливало что-то. Он закрывал нос рукой, ругался, убегал, даже в ванной один раз спрятался. И потом всякий раз ощупывал мои плечи, руки и ноги. Кричал, как у меня это получается. Вот только что получается, я так и не понял. А вчера днем сказал, что я должен буду начать принимать подавители, потому что от меня снова пахнет рыбой. Но я не слышу ничего, кроме пиона. Дэгон, Джунсо, не надо меня жалеть и притворяться. Вы слышите рыбную гниль? – Чимин, клянусь, чем угодно: пион. Я ничего, кроме династического омежьего запаха, не ощущал ни разу. А в нашу первую встречу аромат вообще обогнал тебя. Я еще брата не рассмотрел толком, – тепло улыбнулся, – но знакомый запах почувствовал. – Мне нечего добавить, Чимин. Только пион! – омега никогда не видел дизайнера таким сосредоточенным и серьезным. Трое замолчали, потом Дэгон, кажется, о чем-то задумался, нахмурил брови. – Я вспомнил кое-что, Чимин. В тот день, когда мы с тобой познакомились, Хван спросил, чем, как мне кажется, ты пахнешь. Я сказал, что пионом. Но в тот момент, стоя рядом с ним за дверью твоей комнаты, я четко ощутил запах несвежей рыбы. Тогда подумал еще: от Хвана так пахнет, что ли? Чимин, ведь ты же раньше ощущал свой рыбный аромат? – До встречи с хёном – все годы, сколько помню себя. – И вот сейчас Хван чувствует, а ты – нет. Возможно, пока нет? И альфа видит вдобавок что-то, что его пугает и не дает… – Дэгон смутился, замолчал. – Взять меня. Но сейчас, – омега закрыл ладонями лицо, произнес глухо, – мне нужно именно это… Дэгон замолчал, не решившись высказать кажущееся самым очевидным предположение. В салоне автомобиля царило теперь гробовое молчание. Младший омега откинулся на сиденье, закрыл глаза и, кажется, вновь задремал. Спустя двадцать минут Джунсо остановился в сотне метров от садовой калитки. Альфа и омега вышли из машины. Хан коротко, нежно поцеловал, прошептал: – Набери, когда будете дома. Альфа ладонями обхватил лицо Джунсо, отвечая на поцелуй, кажется, настойчиво, страстно, жадно, но омега отстранился быстро. – Что-то ведь не так, Дэгон? – провел мягко по щеке, посмотрел в глаза серьезно. – Как ты это чувствуешь? – Просто твой поцелуй другой. Не знаю, есть ли вкус у тревоги, но сейчас он именно такой, очень тревожный. Альфа смотрит, качает головой в знак согласия: – Пока я был в магазине, господин Дин позвонил. Юнги пришел в себя спустя несколько минут после того, как мы с Чимином ушли из отделения. Первый вопрос, который он задал, был: «Где омега?» – И что ответил ему отец? – Кусочек правды: Чимин был здесь, но только что ушел, потому что ему надо было немного отдохнуть. Юнги сказал, что дождется утра. И омегу дождется. Джунсо смотрел на своего парня, губы кусая: – Как альфа справится с этим? – Как они оба справятся? Но Юнги хотя бы свободен. – От Чимина... Думаешь, он оценит эту свободу? Что вообще Дин скажет ему? Как объяснит, почему ушел омега. И, главное, к кому ушел?! – Не знаю, Джунсо. Но бешусь от бессилия, от того, что Чимин принадлежит условиям долбанного договора, который за минуты сломал его только ставшую счастливой жизнь, и одержимому уебку, что уже превращает жизнь моего брата в ад. – Но если Чимин, в самом деле, ждет ребенка от своего истинного… Это ведь то, что продолжит связывать их, сделает омегу хоть капельку счастливее, поможет в будущее смотреть с надеждой. И твой брат на все пойдет, чтобы сохранить эту беременность. Ты сам слышал, что он сказал несколько минут назад. Вот только чего ему это может стоить, мне и подумать страшно. – Да. Если ребенок Чимина и Юнги родится, скажем, с хвостиком или кошачьими ушками? Что Хван сделает с омегой, с малышом? И ведь сам Чимин задумается об этом рано или поздно. Как бы ни было, сейчас решение будет принимать омега. Мы можем соглашаться с ним или нет, но я поддержу его во всем. Потому что я теперь единственный, кто рядом с ним. – Мы рядом, Дэгон, – мягко поправил Джунсо, спросил совсем тихо. – Ты расскажешь ему про Юнги? – Расскажу непременно. Но лишь тогда только, когда он спросит сам. Хан кивнул в знак согласия. Дэгон заглянул в салон, разбудил задремавшего Чимина, помог выйти из машины. Омега по-прежнему шел тяжело, ноги заплетались. Перед калиткой Чимин задержался на мгновения. В скупом свете неяркого уличного фонаря альфа увидел, как тяжело сглотнул младший брат, какое отвращение отразилось на его красивом лице, каким прерывистым, тяжелым стало дыхание. – Тюрьма… Опять эта тюрьма, – прошептал едва слышно, закрыв глаза, и так зайдя за калитку. В молчании двое проследовали до двери. Дэгон открыл – и тут же неяркий свет ударил в лицо. И голос, негромкий, полный злобы и плохо скрываемой ярости, ударил тоже: – Где ты был, Чимин? – Хван схватил омегу за запястье, выбивая болезненный стон, притянул к себе, нависая, прошипел. – Отвечай немедленно! Тот молча смотрел на него. Хван обхватил худые предплечья омеги и теперь тряс Чимина изо всех сил. – Прекрати, – Дэгон бросился к двоим. – Иначе… – Иначе что, Дэгон? – Хван смотрел тяжелым взглядом. – Что ты мне сделаешь? Мой жених шляется по ночам неизвестно где почти накануне свадьбы, а его старший брат поощряет это. – Зато наш средний, кажется, теперь целиком на стороне правды, на твоей стороне, Хван? Дэгон глянул в полутемный угол кухни, где стоял Мингю. – Все верно, – продолжая сжимать за плечи Чимина, прошипел альфа. – Мингю увидел вас почти три часа назад, направляющимися к садовой калитке, разбудил меня и все рассказал. – Отпусти меня, я больше не уйду никуда, – Чимин не говорил, шелестел, но в голосе омеги, во взгляде, брошенном на Хвана, ненависть и презрение удивительным образом сочетались с принятием. Им выполнил просьбу, и Чимин, пошатываясь, тяжело дыша, подошел к среднему брату: – Привет, Мингю. Давно не виделись. Все у меня в клетке побывали, только ты, вольная пташка, не залетаешь. Что так? Несвобода ведь не вирус. Ею не заразишься. Заходи, пообщаемся. – Нам не о чем разговаривать, – Мингю за пренебрежительными интонациями старался скрыть смущение. – Ммм… А совсем недавно болтали без умолку в «Лепестке». Помнится, ты еще жаловался, что Хван себе нового омегу нашел, жениться собирается. И вот ведь, ты не соврал, Мингю. Хоть в этот раз не соврал. И цена твоей свободы невелика оказалась: двое разлученных истинных, один в тюрьме, второй чуть не… – Заткнись, Чимин! – Хван подлетел к омеге, новый удар прилетел по раненой скуле, заливая щеку кровью, отбрасывая младшего Пак на пол. Дэгон бросился к Им, сжимая кулаки. – Тронешь меня – плохо будет твоему отцу и Чимину! – Мразь! Омегой прикрываться будешь?! Ты говорил мне пару недель назад, что любишь Чимина. Это и есть любовь? Уважение, поддержка? Я поговорю с отцом. Нахрен этот договор! Подотрись им! Или, – Дэгон вздрогнул вдруг, глаза на секунды открылись широко, – не только в договоре дело! И есть что-то еще?! Чимин, который, поднимаясь с пола, неотрывно смотрел на Мингю, при этих словах вздрогнул. Взгляды старшего и младшего братьев пересеклись. Дэгон готов был поклясться, что в глазах омеги полыхнул не страх даже, ужас. – Все в порядке, Дэгон, мы сами разберемся с будущим мужем, – Чимин взглядом просил, умолял брата молчать, потом посмотрел на среднего отпрыска Пак. – Мингю, спасибо за все, братишка. Развернулся, поплелся к лестнице. – Стой, Чимин, – Мингю догнал его, схватив за запястье, развернул на себя, выбивая очередной болезненный стон. – Что бы ты делал на моем месте?! Ну, ты весь такой хороший, правильный, ответь мне, снизойди. Если бы тебя собирались женить на человеке, которого ты ненавидишь? Чимин помолчал: – Я не знаю, Мингю, правда, – средний брат улыбнулся, собираясь что-то сказать, – ты в самом деле перед непростым выбором стоял. Но на твоем месте я бы все-таки не врал, рассказал обо всем полностью, без недомолвок. Пожалуйста, я устал очень… Чимин пошел к лестнице. Невыносимая, многотонная усталость гнула к земле. Он едва передвигал ноги, изо всех сил стараясь сохранять равновесие. – Стой, Чимин! Ты так и не сказал, где вы были! А это что, черт возьми?! – завопил Хван. Альфа подбежал к омеге, из кармана зип худи торчал кусочек ткани. Дернул изо всех сил. Черная хлопковая лента оказалась в руках. – Что это, ну, отвечай!? – сжал, тряхнул что есть сил, крикнул. Омега посмотрел на жениха: любистоковые феромоны душили, замедляя и без того сдержанное дыхание, глаза закрывались от усталости. Если бы Хван не сжимал его за предплечья, Чимин упал бы на колени еще минуту назад. – Что здесь происходит, что за ор стоит в доме в пять утра! – Донсу и Вун, оба в пижамах, спустились вниз. В тишине, что воцарилась сейчас, Чимин, глядя на Хвана с непонятной жалостью, сказал спокойно, ровно, улыбаясь нежно, мечтательно-грустно: – Я был в клинике у своего истинного, был с Юнги вместе, вот только не видел его. Боялся, что, когда придет время, не смогу вернуться в этот дом, поэтому специально повязал на глаза ленту, которую ты держишь в руках. Юнги так и не проснулся, но я слышал главное: как билось его сердце – ровно, спокойно, сильно. Хван, кипя от ярости, занес кулак, чтобы ударить, но удержался, а Чимин, едва руки альфы перестали удерживать, рухнул на пол, почти засыпая. И тут же невыносимая рыбная вонь повисла в воздухе, растворяясь с такой скоростью, что никто не успел понять, было ли что-то в самом ли деле. Хван подхватил омегу на руки. Донсу смотрел на младшего сына – сердце альфы билось болезненными рваными толчками, то слишком медленно, то чересчур быстро, то сжималось в крохотную точку, то заполняло, кажется, всю грудную клетку. На руках огромного Хвана младший Пак смотрится совсем крошечным и хрупким. И таким измученным. Бледное лицо, полузакрытые глаза, разбитая скула, кровь на щеке и ранки на распухших губах. Худи расстегнуто, шея в синяках, белая футболка испачкана кровью, и строчка-надежда из песни знаменитого рэпера скрыта под подсыхающими ржавыми пятнами. И та единственная за более чем три недели улыбка, что Пак-старший увидел на лице младшего сына, никому из находящихся в комнате не предназначена. Она, после признания Чимина, смотрится, как последняя улыбка идущего на заклание человека. Хван уже скрылся на втором этаже, гробовую тишину на первом не нарушает ничего. «Future's gonna be okay?» – Дэгон сжимает кулаки, мучительная болезненная судорога пробегает по лицу. Старший наследник семьи Пак бросает презрительный взгляд на родителей, стискивает челюсти, выходит из дома, тихо закрывая дверь за собой. Мингю молча идет в свою спальню. Донсу опускается на диван. – Жалеешь мальчишку? – голос внутреннего альфы, как и взгляд старшего сына, исполнен презрения и ярости. – Брось, забей, этот омега не стоит жалости. Победа на выборах, власть, родство с семейством Им, шикарные возможности для бизнеса, еще больше денег. Разве поломанная жизнь одного малознакомого омеги может сравниться с такими перспективами!? – Еще немного, и я наплюю, кажется, на все перспективы и на репутацию. Расскажу Чимину всю правду. И о подложном письме, и о том, что мы оставили его в родильном доме из-за запаха. Обо всем расскажу. Одно дело – бороться с конкурентами, такими же бизнес-акулами, как и сам, другое – играть против собственного сына, умного, порядочного, светлого. Пусть он ненавидит меня, презирает до конца жизни, проклянет, но ведь моя совесть будет спокойна! Лучше бы ты не вернулся, мальчик. Остался со своим истинным, наплевал на все договоры и подписи. – Он же дал тебе слово, альфа. Твой младший сын не умеет, наверное, договариваться с совестью. – Донсу, ты очень бледный, – Вун смотрит на мужа. – Две недели, мой родной. Это даже не месяц. И все вернется на круги своя. – Ты видел, как посмотрел на нас Дэгон? – Небо, этот омега взбаламутил весь дом, всю семью перессорит скоро. Как Чимин смог убедить Дэгона поехать с ним в больницу? Надеюсь, Хван найдет нужные слова, чтобы поговорить с мальчишкой и приструнить его. – Хватит, Вун! Чимин не по своей воле пришел сюда! Или ты будешь отрицать очевидное? Я сам поговорю с Хваном. – О чем? Альфа не отвечает, болезненно морщится, руку на грудь кладет: – Есть у нас Norvasc? – Norvasc?! Небо! Тебе плохо? Может, скорую вызвать? – Мне нужно лекарство. И немного воды. Вун быстро уходит. «Сегодня ведь день рождения Чимина, чета Им придет вечером. Надо поговорить с Хваном, а потом все объяснить Ки. Предложить денег и аннулировать чертов договор». Вун возвращается торопливо, приносит Norvasc. – Как ты чувствуешь себя? Решение принято. Альфа рассасывает таблетку медленно. – Намного лучше. – Тогда вздремнем еще немного. Сегодня вечером родители Хвана будут у нас, я весь день проведу в хлопотах. – Вун, – Донсу смотрит на супруга внимательно, – кто для тебя Чимин? Омега замирает на мгновение: – Когда-нибудь я, наверное, привыкну, – произносит, закусив губы. *** – Твое признание, Чимин, дорогого стоит. И свой первый подарок за него и заодно ко дню рождения ты получишь прямо сейчас, – Хван несет омегу по коридору второго этажа. Тот молчит, не сопротивляется, взгляд застывает. «Я все потерял, и счет времени тоже. День рождения и свадьба, самый счастливый день в жизни, тоже должна была состояться сегодня. И что же: Юнги в больнице, а мне остается надеяться, что Хван отымеет меня прямо сейчас, чтобы у нашего с соулом ребенка был хоть какой-то шанс родиться. Хотя сейчас мне, кажется, все равно. Просто очень устал». – Смотришь в одну точку, Чимин. Что ж, я знаю отличный способ расшевелить тебя, – рычит альфа. В комнате он на удивление аккуратно кладет омегу на постель. Порыкивает от нетерпения и ярости, но раздевает Чимина мучительно-медленно, пальцами поверх одежды успевая с нажимом проходить по телу, оглаживать жестко. В бешенство приходит, замечая на шее скрытые размазанной кровью метку и пион. Протирает влажным, принесенным из ванной, полотенцем кожу, прячет под пластырем непокорные знаки. Чимин по-прежнему лежит неподвижно. Тело, лицо, взгляд – омега похож на прекрасную мраморную статую, только у статуй нет синяков на теле, а во взгляде, кажется, больше жизни, чем у будущего господина Им Чимина. Хван ждет хоть какой-то реакции, уверенный в том, что она последует. Омега будет сопротивляться, вырываться, кричать, как всегда, заводя альфу, давая ощутить так желанные власть и контроль. Но Чимин, даже оставаясь полностью обнаженным, не издает ни звука, не делает ни одного движения. Альфа языком выразительно ведет за щекой, глаза щурит. Раздевается донага, омегу подтягивает выше к изголовью кровати, руки заводит наверх, запястья фиксируя черной лентой, привязывая к кованой спинке. – И сейчас будешь молчать? Ни звука, ни движения, один лишь тусклый, безжизненный взгляд. И тот прячет от него омега, смыкая крепко веки, когда Хван, раздвинув широко ноги Чимина садится между них, а потом, на руки опираясь, ложится телом на тело, урчит утробно, трется членом о пах, задевая член омеги, мокро выцеловывая шею, дыша громко, возбуждаясь от осознания полного контроля над парой, от яростной теперь сладости цветка. Только она, кажется, и живет сейчас в этом неподвижном, холодном, как драгоценный мрамор, теле. Что ж, холод Чимина так же притягателен, как и горечь, горячка сопротивления! Хван мучает шею омеги злыми сильными поцелуями, покусывает, вылизывает, всасывает в рот кожу, зубами захватывая, прокусывая яростно в очередной попытке пометить пару. – Больно, как больно… – Чимин не ограничивается в этот раз мучительными короткими стонами. Сглатывает тяжело, откидывает голову, губы закусывает. Худое тело, вжатое в простыни мощным альфийским, чуть вздрагивает. Напрягаются и выгибаются сильнее связанные в запястьях руки, пальцы сжимают кованую спинку кровати. – Открой глаза, омега! Мгновения – и на Хвана смотрят круглые, неподвижные, очень выпуклые глаза без век и ресниц. Серебристая, сияющая, переливающаяся радужка и хрусталик, черный, но не круглый, а на кляксу похожий. И ни единой живой эмоции, только равнодушие и холод мертвого взгляда рыбьих глаз, окруженных мелкой серебристо-розовой чешуей. Длинные влажные в завитках-кольцах серо-стальные, как волны штормового моря, волосы разбросаны по постели, уши вытянуты кверху и заканчиваются острейшими чешуйчатыми пиками. Серебристо-серые жабры раздуваются на шее. Губы, плотно сомкнутые, слишком пухлые, не привычной формы, а словно круг, на две ровные горизонтальные части разрезанный. Он открывается, обнажая два ряда острейших клыков. Хван замирает в ужасе, а то, что лежит под ним, резкий рывок делает и зубами впивается ему в шею, смыкая на раз сильно челюсти, но довольно скоро и отпускает жертву. Альфа отстраняется, что есть сил. Запах гнили – рыбы, тины, затхлой мертвой воды – заполняет пространство вокруг него таким чудовищным ароматом, что Хван сознание теряет мгновенно, падая на грудь омеги. Невыносимый, отвратительный аромат, который повис ненадолго в спальне, распалил в Чимине неведомую прежде ярость: хотелось уничтожить мразь, что лишила его истинного, что мерзкий запах все-таки вернула омежьему телу. Чимин сплевывает с отвращением альфийскую кровь. Этот порыв, в котором он сомкнул маленькие клычки на шее ненавидимого Им, прокусывая глубоко кожу, был неконтролируемым и непонятным для него самого. Словно какая-то неведомая сила заставила сделать это. Чимин пытается освободить руки, раздирает еще больше и без того покалеченные запястья, но спустя время это ему удается. – Что же, спасая своего ребенка, я на все пойду. Он снимает выступающую обильно с шеи Им кровь, пачкая простыни, свой и альфийский пах, ягодицы и бедра, кривясь от отвращения. Протирает полотенцем рану на шее Хвана, зажимает тканью, ждет, пока кровь полностью останавливается. Ложится подальше от альфы, несильно фиксируя свои запястья лентой, и засыпает, на удивление, мгновенно. Крепко, спокойно, как никогда еще не засыпал в этом проклятом особняке. *** Хван просыпается от саднящей боли в шее, проводит по ней аккуратно, ощущая под пальцами припухлость, на подушечках пальцев замечая ржаво-бурые крохотные катышки. Альфа напрягает память и в страхе вздрагивает крупно: картинка, что встает перед глазами, такая четкая, выразительная. Вчера на теле его омеги появилась голова безобразного морского чудовища, и оно укусило альфу. А еще был запах. Мерзкой гнилой воды, болотной тины… Неужели же ему в очередной раз показалось? Пусть лучше так. Иначе как еще объяснить происходящее? А тончайшее гнилорыбное амбре, что и сейчас витает около него в воздухе, конечно, источает тело Чимина! Вчера Хван купил будущему мужу самый мощный подавитель, но после утренней истерики омеги, когда тот просил отвезти его в реанимацию к гибриду, заходить к жениху не хотел. Не решался, точнее. Но отныне Им сам начнет следить за тем, чтобы омега принимал препарат. Он поворачивается, взглядом упираясь в худую обнаженную спину Чимина, переводит взгляд вверх: маленькое аккуратное ухо, темные волосы, шея со свежими и заживающими синяками и засосами, и вчерашний глубокий укус – очередная попытка пометить. Альфа взгляд ниже опускает – простыни, ягодицы и бедра омеги, как и член Хвана, в засохшей, спекшейся крови. Чимин лежит неподвижно, Им перескакивает через него, садится перед омегой. Парень не спит, смотрит на альфу потемневшим взглядом, кусая губы, подогнув ноги к животу, приведя к груди по-прежнему связанные черной лентой руки. Альфа подается к омеге, освобождая покалеченные запястья. – Чимин, тебе больно? Что было вчера? Страх, который очень хотел, но не смог сдержать альфа, отчетливо слышен в голосе, различим во взгляде. – Что было? – голос звучит теперь равнодушно и холодно. – Ты просто поздравил меня с днем рождения: изнасиловал, узлом запечатал. – Изнасиловал?! – Хван за усмешкой пытается скрыть удивление и смущение. – Просто взял то, что через пару недель и так будет принадлежать мне. А шея? – Принадлежать тебе? Ах, да, конечно. Ты своей вещи опять поставил метку. – Я о своей шее, Чимин. Я помню… – Я укусил тебя. И что ты сделаешь? Ударишь? Опять возьмешь силой? – омега ноги притягивает к себе еще ближе, глухо стонет. – Давай, быстрее сдохну. – Вчера ты… Ты был похож на какого-то монстра, на русала с клыками… И вонь, опять стояла чудовищная вонь. Чимин смотрит, усмехается горько, шепчет: – На монстра ночью похож был ты. Опять поставил мне метку, насиловал и требовал укусить тебя, рыча, что будешь брать меня до тех пор, пока я не выполню этот приказ. – Я ничего не помню, – эти слова вырвались у Хвана помимо воли. – Зато я не забуду никогда, – омега замолчал, закрыл глаза, несколько стонов вновь сорвались с губ. – И это главное. Что ж, поздравляю нас обоих. Надеюсь, в следующий раз я не буду так вымотан, чтобы не вспомнить о том, что было. А все твои истерики, ночной поход? Мы еще поговорим о нем, – сказал, жестко ухмыляясь, Хван. – Тебе врач, может быть, нужен? «Он поверил, кажется! Проглотил эту ложь! Небо Омегаверсное, у меня есть хоть какой-то шанс спасти малыша! Но никто, ни одна живая душа не узнает больше об этой беременности, если она все-таки есть!» – Мне нужно, чтобы ты ушел. Оставь меня. Альфа оделся. – Я вернусь через пару часов, вечером к твоим родителям придут мои. Ты должен быть на ногах. Кстати, – Хван взглянул на лежащие на полу худи, футболку и джинсы омеги, – что за одежда на тебе была сегодня ночью? – Господин Хан подарил на последней примерке. Сказал, что хотя бы один комплект должен быть в размер, а не мешком висеть. – Все это надо постирать, – Хван схватил вещи, выпачканные кровью, ощупывая откровенно карманы худи и джинсов, отнес все в ванную. – А Джунсо-щи я позвоню сейчас. Быть может, к вечеру куплю для тебя что-то еще. Чимин не сказал ничего, отвернулся, радуясь тому, что успел достать и спрятать из карманов худи фотографию и тест на беременность. Хван ушел, закрыл на замок дверь. Чимин поднялся, отправился в ванную. Принюхался, повел, болезненно морщась, пальцами по ароматической железе. Подушечки даже не надо было подносить к носу. Кожа источала аромат пиона, яркий, а с уходом альфы, кажется, набирающий еще большую силу. «Как же так? Ночью я вонял гнилой рыбой, затхлой водой, тиной. И вот опять пион? А может, не я... Может, Хван? Но как бы это было возможно?..» Через четверть часа омега в ванной сжимал в руках тест с двумя отчетливыми красными полосами. Они проявились мгновенно, не оставляя больше никаких сомнений, заставляя сердце сжиматься от радости, страха и боли. *** – Хван, я ждал, пока ты проснешься, – Донсу жестом пригласил альфу в кабинет. Тот зашел, опустился в кресло. Пак устроился напротив, бросил взгляд на Им, на мгновение широко раскрыл глаза. Хван самодовольно усмехнулся, пальцами касаясь места, где пульсировал болью укус. – При правильном подходе ваш младший сын может быть очень горяч, господин Донсу. Мы провели отличную ночь, или, скорее, утро. Пак-старший, кажется, смутился, задумался. – Отличную ночь? – переспросил недоуменно. – Почему вас это так удивляет? – Хван ответил презрительно, раздраженно. – Я люблю вашего сына, а он привыкает ко мне. Донсу, даже спустя часы, так и не понял, что на него нашло, как он решился? Что и где порвалось в душе или сердце, какая плотина рухнула, какой краеугольный камень разрушил всю конструкцию? Ему точно сыворотку правды вкололи. Он говорил вопреки себе, он говорил, благодаря себя за каждое слово. Но тем острее, тем болезненнее потом было разочарование. – Я не знаю, любишь ли ты моего сына. Мне все больше кажется, что это одержимость. Или любовь, которая никогда не станет взаимной. Омега угасает с тех пор, как заперт в нашем доме. За три с лишним недели, что он здесь, я лишь пару раз видел, как он улыбался: общаясь с Дэгоном, и сегодня, говоря о своем истинном. Он все время молчит. Все хорошее, что было у него, осталось в прошлом. И в этом доме нет никого, кроме моего старшего сына, с кем он, наверное, мог и хотел поделиться воспоминаниями. Но он даже о плохом не говорит, не упрекает, не жалуется. О том, как подло мы с ним поступили, заставляя подписать бумаги, как лицемерно вели себя, чтобы добиться этого. Чимин молчит о том, как груб с ним папа, как равнодушен Мингю, как я малодушничаю, пытаясь убедить себя, что с тобой он будет счастлив. Мы заперли его в комнате, где он все больше замыкается в себе. Мы вырвали его из привычной жизни, лишили любимой работы, учебы, не даем общаться с друзьями. Мы с истинным его разлучили, намеренно, осознанно! И самое мерзкое – не дали спасти Юнги, не рассказали о визите Дина. Я не знаю, как Чимин узнал обо всем… – Я рассказал, – ледяным тоном перебил Хван. – А он? – А он стал на колени и просил отвезти в клинику. Сказал, что потом я смогу делать с ним все, что захочу… – альфа сжал кулаки. – На колени… Что захочешь… До какого же отчаяния дошел этот мальчик! А ты, я все время слышу, что ты любишь его! Разве так поступают те, кто любит?! Но Чимину помог Дэгон. Небо, два яблока, что упали далеко от гниющего семейного дерева! Знаешь, Хван, а ведь не только Мингю заметил, что братья уезжают куда-то. Я видел, как они уходили, и не стал препятствовать. И это единственный поступок в отношении моего младшего сына, за который мне не стыдно. Но сейчас я хочу совершить еще один. Я калечил, ломал собственного ребенка и закрывал на это глаза. Я смалодушничал, перспектива побрататься с власть предержащими ослепила, лишила разума. Хван, тогда еще, после первого нашего с тобой разговора о Чимине, я должен был поговорить с твоим отцом, рассказать ему все о своем сыне, начиная с момента его рождения. Но репутация тогда значила для меня слишком много. А сейчас мне наплевать на нее вообще. И на власть наплевать. Я хочу умереть со спокойной совестью. Я расскажу Чимину все. Я готов к тому, что он никогда не простит меня, и смирился с этим. Но даже ненависть сына перенести проще, чем муки совести. Вот то, что отравляет жизнь, обесценивает ее, лишает радости, смысла, вкуса. Им, я прошу тебя, пожалуйста, откажись от Чимина, аннулируй договор. Я заплачу столько, сколько ты скажешь. Хван помолчал. – Господин Пак, вы пообещали рассказать сыну обо всем. А о том, что его истинный чуть не отправился на тот свет по вашей инициативе, Чимин узнает тоже? Донсу взглянул изумленно. – Как вы узнали, что Мин Юнги находится в больнице? – Ты ведь в курсе… Нам позвонил следователь, интересовался, не знаем ли мы, куда пропал Чимин? И что нам известно о господине Мин, с которым наш сын, по словам друзей, состоял в очень близких отношениях. Следователь рассказал нам, что в день исчезновения Чимина Юнги привезли в реанимацию, избитого до полусмерти. Он хотел понять, не связаны ли между собой эти факты. Мы, как и договаривались, пояснили, что не знаем ничего об омеге и сами волнуемся, а спустя время списали все на нежелание Чимина с кем-либо общаться из-за повышенного внимания к нему со стороны журналистов. – Господин Пак, если вы не оставите свои попытки рассказать все Чимину и моему отцу, вы очень скоро окажетесь в тюрьме как минимум по обвинению в причинении тяжкого вреда здоровью по предварительному сговору. Я окажусь там тоже как участник сговора. Но отец вытащит меня в тот же день, а большая часть вины ляжет на вас. Вас обвинят в том, что вы решили покалечить жениха своего сына, а в дальнейшем устранить его, чтобы припугнуть Чимина и заставить выполнить условия договора любой ценой. Ибо брак между представителями наших семей был бы крайне выгоден для вас, как минимум для репутационного веса. А какой-нибудь ушлый журналист добавил бы в статье, что вы сами рассчитывали, имея в родственниках господина Им Ки, значительно увеличить свои шансы на победу в выборах в Национальное собрание, расширить возможности для своего бизнеса. При этом вам припомнят ваше прошлое, в котором имелась нелюбовь к гибридам. – Да мои дети гибриды, как и я сам! Я уже говорил об этом не в одном интервью! – Верно, только все ваши отпрыски без единого визуального признака полукровок, тогда как у Юнги имеется роскошный хвост. А вам, я позабочусь об этом, вдобавок припомнят, что вы от собственного новорожденного сына отказались из-за его запаха, и это тоже мало у кого вызовет сочувствие к Пак Донсу. Я со своей стороны рассказал бы, что вы подговорили меня найти людей, готовых организовать нападение на Юнги. Мне надо объяснять вам, чем грозит этот скандал? И ваша собственная, и репутация вашей семьи будет раздавлена на много поколений вперед, ваша бизнес-империя будет разрушена до основания. Вы сгниете в тюрьме. Вы. Потеряете. Все. А я скажу, что как примерный сын просто хотел выполнить условия договора и вам помогал в том же. Мой отец, чтобы отмазать меня, спасти собственное доброе имя, не пощадит никого, уничтожит репутацию и жизнь каждого. Донсу посмотрел на молодого альфу: – Это ты чуть не отправил на тот свет Юнги? – Это вы. И, поверьте, доказательств вашей вины будет множество. Я видел, что вы колеблетесь еще с момента нашего самого первого разговора, еще до того, как познакомились с Чимином. Вы тогда уже говорили что-то о том, что нельзя разлучать истинных. Глядя на ваши колебания, я сделал все так, чтобы вы, если и продолжали их испытывать, ни с кем не могли ими поделиться, дражайший будущий тесть. Хван блефовал сейчас, у него не было и не могло быть никаких доказательств причастности Донсу к тому, что произошло с Юнги. Но это был блеф профессионала. И Пак-старший признавался себе, что и в тюрьму, кажется, пошел бы, если бы при этом пострадала только его репутация, но не его семьи, его детей, которые вступали во взрослую жизнь. Да, Хван, несомненно, все представит так, что не только Донсу сядет в тюрьму, но весь его бизнес, что веками создавали предки, в развитие и процветание которого он сам вложил столько сил, энергии, труда, будет уничтожен. Его дети как минимум в Корее лишатся нормального будущего, да и везде, где у Пак Донсу были деловые партнеры – в Японии, Европе, Штатах, Юго-Восточной Азии. – Господин Пак, – голос Хвана звучал теперь спокойно, дружелюбно. – Вы устали, понимаю. До нынешнего момента мы неплохо находили общий язык. Давайте дружить. Это выгодно и мне, и вам. Через пару недель мы с Чимином будем в Европе, через месяц вы, несомненно, в Национальном собрании Кореи. И как бы ни было: ваш младший сын – лучшее, что было и есть в моей жизни. – И в моей, кажется, тоже. Только я понял это слишком поздно. Хван проигнорировал замечание альфы, вспомнил что-то очень важное, о чем и сам собирался попросить Донсу, едва выйдя из комнаты Чимина. – У меня к вам еще одна настоятельная просьба, господин Пак: во избежание всяких недоразумений, подобных тому, что произошло сегодня ночью, Дэгону эти несколько недель лучше пожить где-нибудь в другом месте. У вас же есть квартира в Апкучжон Хайтс Парк. Я вижу, что Дэгон и Чимин сблизились, но это ни к чему. Мы скоро уедем. Чимину, разумеется, и так будет непросто, зачем же ему лишние переживания? Если они перестанут общаться прямо сейчас, через пару недель разлука с братом не будет казаться моему мужу такой болезненной. Надеюсь, мы поняли друг друга, – вкрадчиво сказал Хван, протягивая руку. Донсу молча кивнул, но ладонь Хвану так и не подал. Сердце, в самом деле, болело и щемило. Тяжело дыша, Пак потянулся за таблетками. С нынешней ночи они всегда будут у него под рукой. Но это лабиринт, из которого нет выхода. Сердце болит, потому что его грызет совесть. А лекарств, которые заставили бы ее молчать, в мире еще не придумали. Счастливы те, кто родился без совести? Счастливы те, кто может с ней договориться? Счастливы те, кому нечего с ней делить! И все это теперь не про Пак Донсу. Холодный, жесткий, расчетливый бизнесмен чувствует, как к уголкам глаз подступают крохотные соленые капли отчаяния и бессилия. Малая ложь порождает большую. И не оставляет выбора. Хван выходит за дверь. Донсу, погруженный в свои мысли, не сразу улавливает едва ощутимый сейчас, но крайне неприятный аромат гнилой рыбы, что наполняет пространство просторного кабинета. Его весь разговор с Хваном точно отвлекало что-то, нудело тонко, противно, почти незаметно, но непрерывно. Не это ли амбре? Откуда? Чимин? Невозможно. Только запах пиона слышал он с того первого дня в «Лепестке» и до сегодняшнего раннего утра, когда Хван унес в комнату обессиленного омегу. Им? Но это еще более немыслимо. Альфа за грудь держится, распахивает окно, вдыхая глубоко свежий, очень прохладный воздух тринадцатого октябрьского дня. Дня рождения его младшего сына. Которого он снова сегодня предал. *** – Господин Кан, доброго дня. Мне опять нужна ваша помощь. – Хван, мальчик мой, – ваниль кажется, вместе со словами вползает в трубку, в воздухе сочится, проникает в ноздри, до мозга доходит. – Я сам собирался тебе звонить, но выслушаю тебя для начала. Им излагает свою просьбу. – Ох, мелко для меня, но раз уж эта история с продолжением, я помогу, конечно. Наш разговор, в таком случае, мы отложим на несколько дней. – Что-то серьезное, господин Ынхо? – Абсолютно ничего, мой дорогой. Мелочь, пустяк, не заслуживающий пока внимания. Я свяжусь с тобой, когда выполню новую просьбу. Разговор заканчивается. Хван прислушивается к себе, понимая, что тревога влажной противной ладошкой касается его спины. Что не так? Чимин, с которым происходит что-то непонятное при любой попытке Хвана взять его? Но сегодня, кажется, все прошло более чем отлично, даже несмотря на то, что Им привиделся какой-то бред. Он трахнул омегу так, что тот подняться не мог, да и говорил с трудом. Донсу, в котором – Небо Омегаверсное! – не иначе как отцовские чувства к младшему вдруг проснулись. Альфа язык готов был развязать и трепать о том, что должен был в могилу с собой унести. И унесет, возможно, раньше времени. Сидел ведь под конец разговора белее мела, таблетки сосал и за грудь держался. И уж точно не играл. В крайнем случае, и на него найдется управа. Даже с Вуном, кажется, проще было бы договориться. Ибо Пак Донсу, жесткая акула бизнеса, в делах семейных оказалась беззубым королевским карпом. Но и заткнуть его оказалось не так просто. Что же не так? «Кан Ынхо», – услужливо подсказывает подсознание. Пустяки? Мелочи? Это не о мерзкой «ванильке». Тут чем-то нехорошим пахнет. Очень нехорошим. Хван, что сидит в салоне Infinity, на завод направляясь, делает сейчас глубокий вдох, ощущая едва-едва слышный неприятный аромат гнилой рыбы. Он уже пару часов, как покинул комнату омеги. Запах должен был раствориться и исчезнуть давным-давно. Тревога ведет по спине не одной уже, двумя мерзко-влажными ладонями, а укус омеги начинает саднить с новой силой. Он берет телефон в руки. – Господин Го? Мы можем встретиться с вами сегодня? Вы не в Корее? Вернетесь через три дня? Отлично, я перезвоню и хочу увидеться с вами как можно быстрее. Он кладет трубку, но телефон тут же оживает в его руках. Вновь Кан Ынхо. – Мой мальчик, у меня уже есть кое-какая информация. Интересующий нас альфа сегодня ночью пришел, наконец, в себя после визита к нему истинного. Ах, ах, ах! Эта ваша маленькая Рыбка! Какая же она юркая и прыткая. Держите ее крепче. Простите, я отвлекся: беспокоюсь чрезмерно о вашем семейном счастье. Так вот, альфу выписывают послезавтра. Мои мальчики сделают все, о чем мы договорились с вами. А потом мы поговорим о моей пустячной просьбе. Обнимаю вас, мой любистоковый Ромео. Кан отключается. Тревога, липкая, мерзкая, отвратительная, в крепкие объятья заключает альфу Им Хвана, ошейник вокруг крепкой, толстой шеи затягивает, прикрепляя к нему прочный короткий поводок. Рыбная гниль, фантомная ли, настоящая, разносится по салону автомобиля…