"Хвост" и "Рыбка"

– Ки, давай ты порадуешь, наконец, нашего будущего зятя. Чимин весь вечер как-то уж очень задумчив и даже, кажется, расстроен. Быть может, наш подарок ко дню рождения и по случаю скорой свадьбы поднимет прекрасному омеге настроение. И мальчик подарит нам, наконец, хоть одну улыбку, – Им Донин хочет и не может скрыть раздражение в голосе. Младший сын Пак Донсу и Пак Вуна, как и рассказывал не раз родителям с восторгом Хван, в самом деле, необыкновенно хорош собой. И вежлив, и воспитан, и умен, бесспорно, но очень уж замкнут, неразговорчив, отстранен. Он отвечает на все, адресованные ему вопросы, но сам не задает ни одного. Он высказывает свое мнение, разумное и хорошо аргументированное, но только, когда просят. Он целиком, кажется, погружен в какие-то свои раздумья, хотя пытается не терять нить общих разговоров, что ведутся за большим обеденным столом в гостиной особняка семейства Пак. Он чуть оживляется, лишь когда речь заходит о цветах. И бледные щеки покрываются едва заметным румянцем, и в ровном голосе появляется хоть какая-то заинтересованность. Чимин тотчас называет несколько причин, приведших к скорой гибели десятка азалий, купленных Донином по рекомендации ушлого продавца из крутого цветочного магазина, и резюмирует кратко: – Господин Им, я никогда не посоветовал бы приобретать это растение любителю, да и не всякий профессионал сможет ухаживать за ним так, чтобы оно зацвело даже вполсилы. Я и сам не уверен, что добился бы этого. Очень уж капризный и прихотливый цветок. К тому же ядовитый. Его распустившиеся бутоны прекрасны, а вот испарениями от листьев отравиться очень просто. С растениями, как и с людьми: пока не изучишь, как следует, всю подноготную, связываться не стоит. Иначе последствия могут быть не самыми приятными. И вновь молчание. И глаза, что смотрят, кажется, в одну точку. И пальцы, абсолютно неподвижно лежащие под сжимающей их огромной ладонью Хвана. Вун бросает на Чимина взгляд, полный негодования. «Как смеет мальчишка так неуважительно вести себя с людьми, занимающими столь высокие должности, с четой, что скоро станет ему вторыми родителями». – Донин, – Вун чуть высокомерно улыбается, – Чимин не привык пока общаться с элитой, представителями высшего общества. Его окружение до недавнего времени было совсем иным. Проще, примитивнее, невзыскательнее. Молчание нашего сына вызвано смущением и, полагаю, осознанием того, что в вашей компании слушать, набираясь ума-разума, ему уместнее, чем говорить. – Смотря о чем говорить, Вун, да и о чем молчать тоже. О том, что у азалии листья ядовиты, хранить в секрете Чимину точно не стоило. Так что твое замечание справедливо лишь отчасти, – Донин бросает на Вуна чуть насмешливый взгляд. Пак-младший опускает глаза. Никого из присутствующих здесь он не хотел бы видеть и слышать. Омега ждет с тоской, когда закончится этот бесконечно длящийся ужин, когда он перестанет ощущать на себе пристальные, оценивающие, изучающие взгляды четы Им, раздраженный – Вуна, злорадно-насмешливый – Мингю. Чимин изредка поднимает глаза на Хвана. Не по доброй воле, а потому что Вун за час до визита супругов Им, пряча под толстым слоем тональника рассеченную скулу, шею и запястья младшего, двадцать раз повторил ему о том, каким нежным, ласковым и милым омега должен быть с женихом, если не хочет вечером поиметь массу проблем. То же, направляясь с Чимином в холл встречать родителей, повторил и Хван. За час до начала ужина он принес жениху очередной комплект одежды от Джунсо: классические черные брюки и небесно-голубую, в мелкую темно-синюю клетку рубашку с высоким воротничком-стойкой, позволяющим немного прикрыть творившийся на шее кошмар из засосов и синяков. А вот футболку и зип худи, изрядно запачканные кровью, слуги спасти так и не смогли. Хван зашел, не поздоровавшись, бросил угрюмый взгляд на омегу, около которого хлопотал с тональником в руках Вун, швырнул пакет с одеждой на кровать и тотчас вышел. Чимин сразу ощутил разницу между утренним и вечерним настроением Хвана. Каким самоуверенным и довольным был альфа, уходя из комнаты поутру. А сейчас, хоть и старается не подавать виду, раздражен, напряжен, зол и, кажется, чем-то очень расстроен. И за ужином, хоть и старается шутить, принимать участие в разговорах, быть обходительным, вежливым, периодически впадает в тяжелую задумчивость, стискивает губы, хмурится, запуская глубокую складку меж бровей. При этом Чимин, сидящий рядом с альфой, природный аромат Хвана не слышит вовсе. И это странно: любые негативные эмоции альфы немедленно в разы активируют его запах. Сейчас Хван явно не в духе, но любистока и в помине нет рядом, только свой прежний неприятный аромат с глубокой грустью ощущает Чимин. И это несмотря на то, что будущий муж заставил выпить его не одну даже, а две таблетки убойного подавителя. Пиона же, что таким нежным ароматом напоминал о себе поутру, не слышно вовсе. Чимин в очередной раз вздрагивает, вновь ощущая на себе чей-то взгляд. Поднимает глаза. Пак-старший, его биологический отец, смотрит на парня который раз за вечер. Так ласково, мягко, грустно, даже, кажется, виновато, извиняюще. Вот только омега не верит и никогда больше не поверит ни взглядам, ни словам родителей и среднего брата. А единственный из семьи Пак, кого он хотел бы видеть, к кому очень привязался, в ком ощущает любовь и искреннюю поддержку, не торопится на семейный ужин. Дэгон, чье присутствие, наверняка, придало бы омеге хоть немного больше уверенности и капельку оптимизма, наверное, с Джунсо сейчас. И Чимин не может винить брата в том, что общество ландышевого омеги влюбленный альфа предпочел сидящим здесь представителям двух крутых корейских фамилий. – Папа, – Хван прерывает Донина, – вообще-то я тоже пока не вручил Чимину подарок. – Что ж, уступаю тебе право первым сделать это. Скоро вы с ним официально станете самыми близкими людьми. Хотя, – Ки подмигнул Донсу и Вуну, произнес тоном заговорщика, – Хван нам за последний месяц и так все уши прожужжал об огромной любви и доверии к вашему сыну. Им достал из кармана длинный футляр белой кожи и еще один небольшой, квадратный. – Чимин, прими эти подарки в знак моей любви к тебе. Ты и сам знаешь, как мне было непросто завоевать тебя, но я настойчив и, как видишь, умею добиваться цели. «Не выбирая средств», – Донсу натянуто улыбался, переводя взгляд с Хвана на сына, желая, как и Чимин, чтобы этот вечер, не бывший фарсом только для супругов Им, закончился как можно быстрее. Альфа надел на запястье омеги платиновый тонкий браслет с двумя, в виде цветка пиона и листочка любистока, подвесками белого золота, на безымянный палец левой руки омеги – кольцо из того же металла, украшенное несколькими небольшими прозрачными бриллиантами. – Я же говорил тебе, любимый, – Хван улыбнулся, потрепал по щеке сжавшегося всем телом омегу, – что украшения не заставят себя ждать. А теперь ты. Браслет, как и помолвочные кольца, парный. …Лунная теплая июльская ночь, «ЛепестOk» за спиной. «Хвост» и «Рыбка» стоят друг против друга. Пушистый сводник, на кончике которого блестят в опаловом свете два кольца, подается к Чимину. Юнги смотрит на омегу с любовью, снимая колечко, поднося его к арту истинности, касаясь рисунка, целуя украшение и надевая на маленький пухлый пальчик. А потом ожидает с волнением, как поступит Чимин. Омега, любящий и любимый, повторяя ритуал, «золото» надевает на палец истинного. – Чимин, ну, что же ты, я жду… Омега вздрагивает. Хван смотрит, улыбаясь, протягивая ладонь. Омега надевает кольцо альфе, чувствуя, как одновременно затягивается на его шее, не дает дышать, невидимый ошейник из украшенной бриллиантами «платины». Он чувствует на губах поцелуй, слышит приглушенные восхищенные возгласы Вуна и родителей Хвана, ощущает на себе полный стыда и раскаяния взгляд Донсу, видит, как отец морщится, прижимая пальцы к груди. «Уснуть и не проснуться…» – повторяет безмолвно, выдавливая из себя жалкое подобие улыбки. – Итак, Чимин, – Ки бросает одобрительный взгляд на сына. – Теперь наша очередь. Ты, конечно, уже в курсе, что в ночь после бракосочетания вы с мужем улетаете в Берлин на год. Знали бы вы, чего мне стоило выхлопотать Хвану эту обучающую командировку-стажировку, связанную с его основной работой! Ну, Чимин, мальчик мой, к чему эти слезы? Я понимаю, что первую брачную ночь вы проведете в самолете, но сколько еще прекрасных ночей у вас впереди. Не расстраивайся, хотя, конечно, это довольно досадно. В порядке утешения прими от нас с Донином небольшой подарок, – альфа протянул белому, как смерть, Чимину пластиковую карту. – Это электронный ключ от ваших апартаментов в новом жилом комплексе Шёниберг в Берлине. Роскошная квартира в престижном, прекрасном зеленом районе со множеством торговых центров и прочих развлечений для молодого красивого замужнего омеги, которому, пока супруг находится на стажировке, надо будет чем-то себя занять. Прислуга уже нанята, так что, Чимин, твоя задача заботиться о себе, цвести, питаться, как следует – уж очень ты худенький, – хорошеть еще больше, оставаться желанным и привлекательным для мужа и как можно скорее подарить нам наследников. Думаю, и твои родители обрадуются внукам. Вун хихикает, бросая на младшего сына тревожный взгляд, Донсу лишь кивает головой, не произнося ни слова. Чимин сидит молча, опустив голову, подрагивая плечами, стараясь, но не имея возможности справиться со слезами, что через минуты перерастают в плач, с трудом сдерживаемый, а потому еще более отчаянный. – Чимин, немедленно прекрати позорить нас! – шипит подлетевший к нему Вун, а супруги Им сидят молча, с недоумением глядя на рыдающего омегу. – Папа, отец, все в порядке, – Хван небрежно махнул рукой. – Чимин не знал о моей командировке. Это сюрприз для него. Неожиданный, но приятный. Ведь правда, любимый? – рука альфы под столом впилась со всей силы в ногу омеги, сжимая, выкручивая кожу. Ладонь, что лежала на столе поверх руки Чимина, до боли сжала маленькие пальцы, ногти вцепились в кожу, оставляя на ней глубокие белые лунки. Омега поднял залитые слезами распухшие глаза, сглотнул тяжело, кивнул: – Спасибо за чудесный подарок. За два. От вас и вашего сына. – Мы, со своей стороны, тоже хотим сделать тебе, Чимин, небольшой презент, – Вун и Донсу подошли к Чимину, который тщетно силился унять плач. – Ну, ну, сынок, – папа нежно, мягко провел по лицу омеги, который тут же отстранился от Вуна, передернув плечами, продолжая лить слезы. – Мы с отцом все прекрасно понимаем, – посмотрел, чуть кивая головой, на чету Им, словно прося извинения за эти нелепые слезы сына, рассчитывая на понимание и поддержку влиятельного семейства. – Наш мальчик, конечно, любит своего прекрасного жениха, но и к родителям за это недолгое время привязался. Да, Чимин? Не горюй, мой сладкий. К счастью, современные технологии позволяют нам видеть друг друга, не зависимо от расстояния. И отец, и я, и Мингю каждый день будем общаться с тобой по видеосвязи да и в Берлин прилетим, когда вы обживетесь на новом месте. Вун щебетал, расточая милые взгляды и улыбки всем, а Чимин, глядя на папу, безмолвно выл от отчаяния, в который раз корил, поедом ел себя за то, что не прислушивался ни к интуиции, ни к внутреннему голосу, которые криком кричали, предупреждали не связываться с этими людьми, ни на йоту не доверять им. «Я сам виноват в том, что случилось. Только сам. Если бы рассказал хену, что чувствую на самом деле к тем, кто является моими родителями, если бы спросил совета… Но я молчал! Да и как можно было поделиться подобными эмоциями?! Молчал, хотя был прав. Прав, не любя, не доверяя, боясь. И Юнги, когда я уже ставил подпись, тоже будто почувствовал что-то, хотел остановить. Но было слишком поздно. И вот за мою ошибку ответили друзья и любимый. И сам я до конца жизни буду расплачиваться за эту подпись на бумаге. Чимин оторвался от размышлений, когда почувствовал прикосновение руки Вуна. – В разговорах мы забыли о подарке, сынок, – протянул конверт. – Открой. В нарядном белом прямоугольнике лежали ключи, документы и фотография роскошного белого кроссовера BMW XM. – Машина уже ждет тебя в Берлине, Чимин, на подземном паркинге твоего нового дома, – папа обнял сына. – Чтобы удобнее было передвигаться по городу, изучать достопримечательности, покупки делать, да и мужа любимого когда-никогда с работы забирать. Ему же приятно будет. Омега в изумлении смотрел на Донсу и Вуна, едва-едва качая головой, утирая слезы, силясь поверить и все равно не веря, что с ним поступили так его родители. Он прошептал так, чтобы его услышала только чета Пак: – Человеческий суд? Я не рассчитываю на него и не верю. Но пусть Небо воздаст каждому из вас по заслугам. – Маленькая неблагодарная дрянь, – Вун улыбнулся, выплевывая эти слова в лицо сыну, и тут же отошел. Отец опустил глаза, обнял замершего омегу, успев прошептать: – Сынок, прости. Я ничего не могу изменить и заслужил того, о чем ты просишь Небо. Я и сам хотел бы и готов понести любое наказание. Я на многое был готов, чтобы ты стал свободен, но обстоятельства сыграли против. – Хван сыграл, да? – омега посмотрел сквозь пелену слез, что застилали глаза, на отца. Донсу не ответил ничего, отошел к Вуну. –Ты заметил: мальчик слово в слово повторил то, что два дня назад сказал нам Мин Дин? – Брось, это совпадение, – омега подошел к младшему сыну. – Чимин, мы забыли кое-что еще. На твой магазинчик и дом нашелся покупатель, предложивший отличные деньги. Я думаю, мы успеем уладить все юридические тонкости до свадьбы, так что твой персональный счет пополнится отличной суммой. – Тут, Чимин, я поддерживаю Вуна целиком и полностью, – Донин с бокалом вина в руке подошел к старшему омеге Пак. – Хван очень переживает из-за того, как много времени ты уделяешь работе. Но в ней отныне нет никакой необходимости. Супруг позаботится о тебе, а цветы пусть останутся в качестве хобби. В вашей квартире есть огромная лоджия, ты можешь обустроить там маленький зимний садик или что-то наподобие того… Чимин стоял молча. «Небо, чем же я так провинился в прошлой жизни? – отчаяние и безысходность вновь охватили омегу. – Хван и родители, кажется, забрали у меня все самое дорогое. Оказывается, нет. Меня еще и страны лишают, любимого города, где сегодня я должен был стать господином Мин, самым счастливым омегой, мужем самого любимого, самого лучшего на свете альфы. Но «ЛепестOk», мой магазинчик, частичка моего сердца, место чудесных воспоминаний не достанется семье Пак». Хван подошел, обнял омегу, губами прижался к его бескровным губам. – Отлично выглядишь, Чимин. Я бы с удовольствием продолжил вечером то, что начал вчера. Но, думаю, твоя прекрасная задница нуждается в небольшом отдыхе. Хотя после того, что ты утворил сегодня ночью, тебя надо было снова наказать, как следует. Трахнуть так, чтобы ты десять раз подумал, прежде чем решишься на очередную глупость. Омега смотрит с презрением: – С Юнги мы никогда не трахались, мы любили друг друга и занимались любовью. А секс с тобой, как и вся жизнь, ты прав абсолютно, всегда будет для меня наказанием. Проклятьем будет. – Уверяю тебя, любимый, – прошипел, сжимая намеренно больно пальцы омеги в своей руке, – придет время, и секс со мной станет одной из главных радостей в твоей жизни. Сегодня утром ты стонал от боли. Я заставлю тебя стонать от удовольствия. Омегу передернуло. – Заставишь... Не в этой жизни, Хван. Чимин встал на цыпочки, глянул в сторону холла, все еще надеясь увидеть старшего брата. – Посмотрим. А ты никак Дэгона ждешь? – насмешливо спросил альфа. Омега не ответил ничего, лишь коротко кивнул. – Напрасно, любимый. Твой старший братец не появится здесь, пока мы не поженимся и не улетим из Кореи. Мы с твоим отцом решили, что так будет лучше и спокойнее для всех. Эти две недели Дэгон поживет в «Апкучжон Хайтс Парк». Сюда его не пустит охрана, даже если альфа захочет прийти в особняк. «Никого, рядом больше не будет никого, кто любит меня, кто дорог мне. Дэгон – добрый, порядочный, смелый. Ставший за несколько дней любимым братом, единственная радость в этом проклятом доме. И даже с ним я не увижусь еще так долго. За что мне одному столько, для чего?!» – Ненавижу тебя, ненавижу как никого никогда, Хван! – злобно шипит омега, глядя в глаза закипающему – яростью? страстью! – альфе. Чимин успевает еще услышать одновременно яркую сладость пиона и вонь гниющей рыбы. «Юнги, тебя нет рядом, и я возвращаю свой прежний отвратительный запах, но и цветок не уходит. Пока». Сознание уплывает, и Чимин не видит, какое отвращение проступает на мгновения на лицах гостей и хозяев. Хван уносит омегу наверх, Донсу вызывает парамедиков. – Гнилая рыба! Я думал, сегодня утром мне показалось! – шепчет Вун супругу. – Я уверен: мы виноваты в этом, Вун. Наш сын поменял запах гнилой рыбы на пион, встретив истинного. Мы разлучили их, и Чимин возвращает теперь старый аромат. Вот до чего мы довели его! А сегодня, кажется, добили окончательно новостью о годовой поездке в Берлин, где он останется один на один с альфой, которого ненавидит. – Что ты такое говоришь, Донсу? – страх и раздражение слышны в голосе омеги. – Правду. Ту, о которой ты, скорее всего, знаешь сам, просто признаться себе боишься. Вун молчит. Ему, в самом деле, нечего возразить супругу. – Ки, Донин, мне очень жаль, что вечер закончился так, – омега подходит к о чем-то тихонько переговаривающимся супругам Им. – Чимин переволновался очень, ожидая вас. Он и не спал накануне, и не ел почти. Боялся не понравиться родителям жениха. – Напрасно, у вас чудесный сын, – улыбается Донин. – Хван всегда отзывался о нем с восхищением. И сегодня мы убедились, что он нисколько не преувеличивал. Чимин – умный, вежливый, красивый юноша. И то, что у него свой бизнес был, тоже неплохо. Омега не лодырь и знает цену деньгам. Хорош со всех сторон, только уж очень молчалив и замкнут. Но нам важно, чтобы Хван был с ним счастлив. А наш сын сейчас на таком эмоциональном подъеме! Мы никогда его таким не видели. Не в обиду будет сказано, да и ничего нового вы не услышите, но их брак с Мингю был формальностью чистой воды. Хван просто понимал, что должен выполнить условия договора. Им руководило исключительно чувство долга. Сейчас это любовь. – Признаюсь честно, и Ки думает так же: Чимин, похоже, не слишком привязан к Хвану, но любви нашего мальчика хватит на них обоих. И омега свыкнется. Не всякий брак начинается с любви, к кому-то она приходит позже. Похоже, здесь как раз такой случай. Вашего чудесного сына мы, во всяком случае, не отдадим никому, – теперь очень серьезно, без намека на шутку, произнес Донин. – А то, что к нему, кажется, вновь возвращается рыбный запах. Не страшно. Мы знаем историю Чимина… – И о том, что у него был истинный? – Донсу не сдержался, словив на себе изумленно-негодующий взгляд мужа. – И об этом тоже, – невозмутимо заявил Ки, а Донин кивнул, соглашаясь. – Если эти моменты в жизни Чимина не смущают нашего сына, то нас и подавно. К гибридам в нашей семье отношение всегда было абсолютно нормальное. А истинность? Для нас с супругом это довольно абстрактное понятие, сказка, которую каждый трактует по-своему. В реальной жизни никакого значения истинность все равно не имеет и повлиять ни на что не может. – Кстати, Донсу: мне кажется, или ты хочешь отговорить нас от этого брака? – нехорошо усмехнулся Ки. – Не стоит. Условия договора должны выполнить обе стороны. Чимин войдет в нашу семью через две недели! – С чего вы взяли, Ки, что мы против? – проворковал Вун. – Мы рады, что Чимин станет мужем вашего сына, и ждем этого с нетерпением. – А вы, будущий господин депутат Национального собрания Кореи? – Ки впился взглядом в Донсу, протягивая ему ладонь для рукопожатия. Пак старший кивнул, отвечая на этот жест. Понимая, что у Чимина нет больше никаких шансов избежать брака с Хваном. Особенно теперь, когда на стороне Им-младшего были родители, которым не мешали ни истинность жениха их сына, ни его рыбный запах. *** – Что с ним, почему Чимин так долго не приходит в себя? – Хван глазами впился в пожилого парамедика-омегу, который несколькими минутами раньше попросил Им выйти из комнаты, чтобы тот не мешал осмотру. – Скажите, когда господин Пак ел последний раз? – омега ответил вопросом на вопрос с плохо скрываемым раздражением в голосе. – Он истощен до крайности, а ваши с ним при этом особого рода постельные активности, судя по тому, что я на теле вижу, да в его положении, сейчас не слишком желательны. У молодого человека, скорее всего, обморок от истощения, давление очень низкое, но, возможно, и стресс какой-то сильный был. Тут уж вам виднее. А природный аромат на его сроке вообще должен быть поярче, пусть и вечер уже. – На его сроке… – прохрипел Хван. – Что это значит? – Гхм… – смутился омега, – так вы не в курсе? У господина Пак срок беременности примерно два месяца. Если он до сих пор своему омегологу не показывался, то уже пора. Но и я без специалиста скажу: вашей паре надо высыпаться и питаться, как следует. Ну, что это такое: не рука, а тростинка, да вся в синяках, и каждое ребро под кожей светится – живое пособие по изучению анатомии. Как он вообще забеременеть смог с таким-то весом! Да, и любые негативные эмоции, стрессы молодому человеку противопоказаны. А он как раз недавно только плакать перестал, как я понимаю. – Это были слезы счастья, поверьте, – Хван хмуро улыбнулся. – У нас свадьба через две недели, так что Чимин если и плачет, то только от радости. Врач хмыкнул, глянул недоверчиво. – Ну, если так… Что касается вашей интимной жизни, это господин Пак со своим омегологом должен решать. Но сейчас, в течение недели хотя бы, поумерьте любовный пыл в любом случае. Здоровые беременные омеги редко теряют сознание. Не трогайте жениха до того момента, пока он простейший анализ крови не сдаст. Чимин в этот момент открыл глаза, сглотнул тяжело, пытаясь сфокусировать зрение. Увидел сидящего рядом с ним незнакомца, вздрогнул. – Как вы чувствуете себя, господин Пак? Живот не болит, головокружения, тошноты нет? Чимин отрицательно покачал головой. Перевел взгляд на Хвана, стоявшего рядом с кроватью. Альфа наливался красным, сжимал кулаки. Смотрел на омегу, криво улыбаясь, подергивая губами. Любистоковые феромоны злой горечью наполняли воздух, смешиваясь почти сразу с другим неприятнейшим запахом. – Итак, все простейший рекомендации я дал господину Им, а вам лично скажу: покажитесь омегологу завтра же, если хотите, чтобы ваша беременность сохранилась и ребенок родился здоровым. Врач потянул носом воздух, поморщился. – Господин Им, проветрите комнату тотчас. Иначе ваш омега опять рискует потерять сознание. Что за рыбный рынок просроченных продуктов тут открылся? – пробормотал себе под нос. – Благодарю за рекомендации, – Хван открыл окно, свежий, очень прохладный воздух наполнил комнату. – Я провожу вас, доктор. А с Чимином мы непременно в ближайшее время отправимся к врачу. Альфа бросил взгляд на застывшее лицо омеги и вместе с парамедиком вышел из комнаты. Едва дверь за ними закрылась, Чимин повернулся на бок, положил руку на живот. Память, мысли, эмоции, чувства – все будто стерлось, обнулилось, пропало. Превратилось в огромный чистый лист бумаги. Чимин подошел к нему, легко, уверенно ступая, держа в руках черный маркер с очень толстым стержнем. Написал четко, красиво, ни секунды не колеблясь, осознавая с облегчением, принимая как единственно правильное и верное решение. Перечитал: «После того, как ребенка убьют, ничего больше не сможет удержать и не удержит меня на этом свете». И тотчас вновь провалился в сон, такой же пустой и глубокий, какой пустой, черной и глубоко-бессмысленной стала жизнь. Хван вернулся в комнату быстро и словно в букет цветущих пионов носом уткнулся. Вспомнил, едко усмехаясь, как доктор минутами ранее сетовал на то, что аромат беременного омеги должен быть значительно более ярким. И вот тело спящего Чимина благоухало сейчас именно так. «Проклятый гибрид все-таки успел наградить омегу мерзким довеском. Ничего. Это самая меньшая из проблем. Что там говорил доктор? Поумерить любовный пыл? С хера ли? Просто вытрахать из мальчишки этот набор мерзких клеток! Интересно, а так можно? Ну, раз доктор говорил не трогать пока Чимина, значит, наверное, можно. Омега спал, свернувшись клубком, руку прижимая к животу, чуть согнув в коленях ноги. – Бережешь свое отродье даже во сне, омега? Не получится! Он подошел к Чимину, опустился на колени. Провел аккуратно пальцами по лицу, чувствуя тотчас приятный ток возбуждения в подушечках пальцев, отвел со лба омеги темные прядки упавших волос. Четко очерченный контур лица, скулы выделяются так резко, словно делят щеки на две неровные части, кожа совсем бледная, «сирень» под глазами. Только маленькие пальчики, что лежат на животе, так и остались по-детски пухлыми. И один из них украшает помолвочное кольцо. Хван заключил руку омеги в свою, выцеловывая ладонь, безымянный палец взяв в рот, посасывая, глядя на спящего Чимина. «Что там блеял Донсу? Омега угасает? Ничего. Две недели пройдет – мы улетим, все изменится. Другая страна, другие люди, много новых впечатлений и эмоций. Чимин будет чист от всяких сторонних клеток, а я – терпелив и нежен. Мы начнем все заново, все будет хорошо. Если омеге так хочется детей – будут и они. Я ведь люблю тебя, маленький цветочек. Когда-нибудь ты, наконец, увидишь и оценишь это. Я помогу тебе окончательно забыть Юнги. Ынхо поможет… Черт! Еще бы понять, чего хочет от меня этот омега. Что ж, Мин выписывают послезавтра. Пережить день, а потом еще немного. И новая жизнь начнется. Пока же не стану отказывать себе в удовольствии. Я не помню ничего, что было между нами накануне ночью. А Чимин спит сейчас. Как тогда в «Лепестке». И никаких препятствий нет». Пион благоухает запредельно нежно. Хван вновь опускается на колени перед омегой, носом аккуратно ведет по коже шеи, по многочисленным синякам, по спрятанной под заживающим желто-лиловым «облаком» ароматической железе. По недавнему укусу – очередной попытка пометить. Это невероятно, но его словно стирает с кожи невидимая рука! Альфа губами теперь проходит по ключицам и груди Чимина, мягко, аккуратно посасывая кожу, прислушиваясь к себе, наблюдая с некоторым волнением за женихом. Те жуткие картинки, что виделись Им всякий раз, когда он пытался трахнуть омегу, накрепко засели в памяти. Но вот вчера, наконец, он получил то, что хотел, хоть и опять привиделось черт знает что, хоть и не помнил, как брал пару. Он аккуратно переворачивает спящего омегу на спину, досадуя, что черную ленту оставил в своей комнате. Вчера Чимин с зафиксированными, схваченными темным хлопком руками, привязанными к кованой спинке, обездвиженный, беспомощный, молчаливый, был стократ сексуальнее, чем когда-либо. У Хвана крышу сносило, и снесло так, что почудилась ерунда несусветная и память отшибло. Что ж, будет еще множество ночей, и все успеется. Омега лежит обнаженный по пояс: об этом позаботился парамедик, что делал кардиограмму Чимину. Альфа аккуратно снимает с парня черные помятые, чуть свободные в талии брюки и темные хипсы. Садится рядом, поглаживает шею, плечи, грудь. Пощипывает «спящие» маленькие соски, поглядывая на жениха. По-прежнему не происходит ничего. Да ведь он и делал это уже не раз, только Чимин не спал никогда, кричал, сопротивлялся и брыкался. Теперь же все иначе. Вчера он был молчалив и обездвижен, но не спал. Сегодня же и разум его погружен в сон. Не дремлет только сладкий запах пиона, что смешался с терпким, чуть горьковатым любистоком. Хван губами к губам припадает, покусывает, надавливает, язык запуская в горячий неподвижный рот, вылизывая, проходясь по деснам, касаясь безответно языка, неба, вновь и вновь покусывая уста-пионы. Опускаясь ниже, лаская соски, что по-прежнему никак не реагируют ни на ласковые, ни на грубые прикосновения. Языком ли, пальцами старается возбудить нежные кусочки плоти альфа – все бесполезно. Хван раздражается. Теперь, когда Чимин не кричит и не сопротивляется, лежит безмолвно, погруженный в глубокий полусон-полуобморок, Им видит: с той ночи в «Лепестке» не изменилось ровным счетом ничего – омега по-прежнему никак не реагирует на его ласки и прикосновения. Это бесит и злит невероятно. «Да неужели же я не разбужу твое тело, мальчишка?!» Он обхватывает губами ареолу, надавливает сильно на сосок, пальцами грубо щиплет второй. Чимин во сне болезненно морщится, отводит голову с коротким мычанием. В сладости пиона появляются нотки горечи. Тело – молчит. Хван в ярость приходит. Он намеренно больно прикусывает сосок зубами, второй изо всех сил сжимает кончиками пальцев. Чимин тело выгибает, стонет, пытаясь отстраниться от источника боли. Руку кладет на живот, слезы струятся по худым щекам: – Нет, не трогайте, не отдам… А альфа будто спохватывается, вспоминая, что любая попытка чрезмерного насилия над омегой всегда заканчивалась для него непонятными видениями. Но нет. Обнаженный желанный парень лежит перед ним, и ничего не происходит, и железа омеги по-прежнему источает горько-сладкий аромат, и горькие слезы оставляют дорожки на щеках. И все? Да. Все. Вот только укус Чимина на шее альфы начинает саднить сильнее. Хван прикасается к нему невольно, ощущая под пальцами, под ладонями… «Нет! Что это!» Он бежит к шкафу со стеклянной дверью. Метка Чимина на шее альфы покрыта мельчайшими розово-серыми чешуйками, а вся шея стальной, переливчатой крупной чешуей. Хван замирает в ужасе, сердце в груди колотится бешено, воздуха не хватает. Он делает один судорожный вдох за другим, знакомый ненавистный запах затхлой воды, тины и гнилорыбья запуская в легкие. Он в страхе ладони прикладывает ко рту и носу, пытаясь защититься от этого невыносимого отвратительного амбре. Ощущает на коже склизкую влагу, между пальцев замечая прозрачные, тонкие переливчато-серые перепонки. Им к омеге подбегает, хватает за плечи, поднимая, трясет, что есть сил. – Что ты натворил, Чимин?! Что это?! Омега просыпается, вздрагивает от неожиданности. – Что это, что это такое, Чимин?! Хван хватает парня, тащит и опускает перед зеркалом. – Блядь, Чимин, сколько это будет продолжаться?! Ты, сука, с ума меня решил свести?! Вертит перед ним пальцами, шею едва ли не к глазам омеги подставляет. – Что ты хочешь, Хван? Что я должен увидеть? – голос звучит глухо, мертво, убито. – Укус, о котором ты просил, вот он, на шее. Твои пальцы, руки? Я вижу их и их следы на своем теле каждый день. Зеркало беспристрастно: между пальцев альфы нет никаких перепонок, шея чиста. Только неприятный запах, что не может отразить зеркало, витает вокруг двоих. – Зато я не увидел кое-что, не почувствовал, омега! Маленького ублюдка, которого заделал тебе чертов гибрид. Гнев ослепляет, полностью лишает рассудка. Делает удар по-снайперски точным, яростно-злобным. Огромный кулак прилетает в плоский живот. Тело взрывается болью, разлетается на тысячи осколков. Маленькая жизнь уходит, и большая, кажется, следует за ней. «Все, как я хотел. Нет ребенка – нет меня. И не бойтесь собственных желаний». Чимин слышит еще, как ноги заливает что-то теплое, и все погружается в непроглядный мрак. *** Боль, такая яростная, какой не было, кажется, и когда трое избивали его в небольшом бусике, на мгновения возвращается вновь, заставляя на колени упасть посреди палаты с громким, пронзительным криком, который нельзя, невозможно сдержать. Съежиться, бедра прижимая к животу, дышать коротко, выдыхать еще короче, всхлипывая от боли. Юнги не видит, как темно-розовый арт становится на мгновения черным и вновь возвращается к обычному цвету, но футболку заливает алое. Хосок, опираясь на две трости, заглядывает в палату: – Юнги, тебе плохо. Врача, я сейчас! – Не нужно, Хоби, – хрипит альфа. – Все в порядке. Физическая боль отпускает почти так же быстро, как накатила. А душа – Юнги вернулся из небытия в ад на Земле. Альфа поднимается, на полусогнутых дрожащих ногах добирается до кровати, и тяжело опускается на нее, ложась на бок. – Врач точно не нужен? – Хосок подходит, с трудом присаживается на стоящий рядом стул. – Что это было, Юнги? – Не знаю, Хоби. Да и со мной ли было?.. Пожалуйста, надо позвонить Дэгону, узнать, как Чимин? – Он только что звонил сам. Он… Ему запрещено появляться в особняке до тех пор, пока Чимин и Хван… Пока они не вступят в брак и не уедут из дома. Джонсу теперь единственный, кто может узнать и хоть что-то рассказать о Чимине. – Он всех убрал от Рыбки. Всех, кто был дорог омеге. Всех, кто поддерживал и любил. Мой маленький цветочек, как же найти способ увидеться с тобой и поговорить? Глядя на Юнги, который лежит теперь молча, уставившись в одну точку, Хоби хочется выть, рыдать и кричать. За эти недели омега, неиссякаемый источник оптимизма, исчерпал все запасы жизнелюбия и надежды, какие только у него еще оставались. Высосал их из самых дальних закоулков души и тела, из сердца наскреб горстку, из подсознания достал остатки. «Я больше не могу. Не могу, не могу, – повторяет про себя, как заведенный. – Где еще взять хоть толику надежды, хоть немножко веры, что все наладится, все будет, как прежде? И Юнги будет с Чимином. И мы будем встречаться, и вместе гулять, и сидеть в саду у Рыбки. Что случилось, что произошло, что заставило Чимина принять такое решение?! Договор, этот дурацкий договор, о котором рассказал Дэгон. Но только ли в нем дело? Старший брат Чимина, кажется, не верит в это сам. Есть что-то еще! Если бы я знал только, что Рыбка придет к Юнги. Если бы только знал. Я не отпустил бы… Чимин с черной лентой на глазах. Хорошо, что Юнги не знает этого. Рыбка, чего тебе стоил этот визит? Спрятаться от истинного. Не видеть, чтобы уйти. Для чего уйти? Цена, которую ты никогда не сможешь оплатить?.. Что же это?! Что? Я не знал, что иногда нет ничего тяжелее в жизни, чем быть первым. Я первым попал в больницу и первым увидел в реанимации полуживого Юнги, а за час до этого своего любимого альфу. А потом звонок Чимина. Первый и единственный за эти недели. Не могу, не могу, не могу!!! Нет сил!» – Не могу, – кажется, омега произносит это уже вслух, сидя на стуле у кровати Юнги, раскачиваясь, обхватив руками лицо, встречаясь взглядом с альфой. Хосок никогда не видел такого потухшего, безжизненного взгляда. Кажется, Юнги не верит и сам. И это, действительно, все. Надежда, действительно, умирает. *** Четыре утра, доктор уходит из палаты, закончив осмотр, убедившись, что с пришедшим в себя альфой все в порядке. – Как мой сын? – спрашивает Дин. – Для человека, что три недели провел в коме, просто идеально. Утром возьмем еще несколько анализов, и если все будет хорошо, завтра же господин Мин отправится в обычное отделение. Да и там задержится буквально на пару дней. Если бы его истинный пришел раньше, думаю, что Юнги-щи уже был бы дома. – Отец, – Юнги нетерпеливо ерзает в кровати, смотрит, кусая губы, улыбается, – дай мне телефон, пожалуйста, я на минутку позвоню Чимину. Ты говорил, что он ушел незадолго до того, как я проснулся. Он не спит еще, наверняка. Мне только услышать его голос. И я, кажется, смогу уйти отсюда прямо сейчас. – Сынок, хороший мой, врач только что сказал, что тебе надо вздремнуть еще немного и набраться сил. А утром мы… мы утром… Ты утром позвонишь… – Отец, да я столько времени спал, что на всю жизнь вперед хватит! Один звонок, пожалуйста… Альфа видит, как напряжен и растерян сейчас отец, с каким трудом даются ему слова. Тревога ледяными тонкими струйками бежит по спине. – Отец, ты не все говоришь? Я не знаю чего-то? Погоди, я не просил, какое число сегодня? – Тринадцатое октября… – выдыхает глухо. – День рождения Чимина, день нашей свадьбы. Отец, дай мне телефон. Этот разговор отложить невозможно. – Юнги, посмотри на меня. Под глазами, на лице Дина сетка морщинок, которых не было раньше. В глазах – боли и радости напополам. Отец всегда был честен с сыном. И сейчас не хочет и не может лукавить. Только не знает, как сказать, какие подобрать слова, чтобы хоть немного смягчить, не покалечить душу, которую порой вылечить намного сложнее, чем тело. И все же в омут с головой. Он в этом омуте уже три недели. С тех пор, как узнал о сыне, с тех пор, как пропал Чимин. А потом была заметка в газете и разговор с господами Пак и тем, кто занял место Юнги рядом с омегой. И тоска, и отчаяние, и волшебник Дэгон, который не клочок бумаги протянул Мин-старшему у дверей, а маленький, но горящий ярко огонек надежды. И вот сын пришел в себя, но истинный, что пробудил Юнги, ушел. Насовсем, навсегда, прося забыть, убеждая, что иначе невозможно. Черная лента на белом лице, синее и фиолетовое на руках и шее. Измученный маленький мальчик, который за молчанием, вынужденными улыбками, слепотой, на которую обрек себя сам, хранит какую-то тайну. – Юнги, я расскажу все. Когда Дин закончит, сын будет бесконечно долго молчать, а потом скажет ровно, спокойно, безразлично, так, как Чимин пытался говорить, чтобы не выдать ни единой эмоции. Себе скажет: – День рождения Чимина стал моим днем рождения тоже. Особым. Когда и дышишь, и сердце стучит, и, кажется, не разучился думать и даже чувствовать что-то, но только это не значит жить. Существовать – да. Но прежде, чем я перейду в режим существования, пусть Чимин сам мне скажет, что я не нужен ему. И с Хваном я должен встретиться тоже, рассказать о нашем с омегой ребенке. – Юнги, Чимин ни разу не сказал «не нужен», но то, что не может остаться с тобой. Что цена слишком высока, и он не может оплатить ее. А если ты спросишь Им Хвана о вашем ребенке, ты обречешь малыша на верную погибель, истинного же на еще большие мучения. Юнги замер, глядя в одну точку. Дину казалось: сын не слышал ни одного сказанного слова. Но Мин-младший ответил, тщетно стараясь скрыть боль, что ломала все существо: – Как бы я хотел, чтобы Чимин назвал мне эту цену. Вдруг, смог бы заплатить? А если нет – ушел бы сам. *** К полудню того же дня Юнги переводят в обычное отделение. И час спустя лучший друг уже заходит в палату к альфе. Им всегда за много лет знакомства было о чем говорить, радоваться, спорить, но не сегодня. Намджун по-прежнему клонится вправо, к раненому боку по свежей привычке ладонь прижимая. И Мин, который в животе под длинным горизонтальным швом все еще боль чувствует, пальцы на животе держит. Но эта боль ерундовой кажется по сравнению с той, что где-то в области сердца гнездо свила. Да и душа, наверное, недалеко от этого места обитает. Потому что там мука такая, что сил терпеть нет. Двое стоят в молчании. А потом Намджун к другу подходит, обнимает – и Юнги не остановить теперь слезы, никак не унять. Десять лет назад Мин-подросток оплакивал гибель папы и брата. Сейчас взрослый альфа плачет, понимая, что проснулся не для счастья, а для боли. Его истинный предназначен тому, кого Юнги ненавидит люто, кого поклялся убить, если тот хоть пальцем тронет его омегу. И вот Мин погибает сам. А Хван торжествует. И сделать, кажется, ничего нельзя. Надежда, действительно, умирает. *** Чимин приходит в себя, ощущая ноющую, тупую боль в животе и влажные, чуть давящие прикосновения к коже снаружи. Он пытается согнуть руку, слышит знакомый голос: – Спокойно, омега, не дергайтесь. Наконец, с трудом открывает глаза, едва-едва поводит головой, собирается с мыслями. Он лежит на кровати в своей, сейчас полутемной комнате. В вену на руке, которую пытался согнуть, введен катетер, капельница закреплена на тонком, невесть откуда взявшемся штативе. Тощий бета доктор Го водит по животу омеги датчиком, внимательно смотрит на экран небольшого стационарного аппарата УЗИ, хмыкает. Переводит взгляд на лицо Чимина, вздыхает глубоко и вновь устремляет глаза на монитор. Чимин лежит молча, да и о чем, и с кем говорить. Пусто внутри и снаружи. В сердце, в душе, в животе. В голове вот только один вопрос: как? Здесь у него шансов нет. Но в чужой стране будет проще. Там его не от кого прятать, держать взаперти, некому контролировать, где он и чем занимается. Некому переживать за него и любить по-настоящему, как любил истинный, как друзья и Дэгон любили. Но в кухне, наверняка, есть ножи. И какой-то набор лекарств имеется. И река Шпре в Берлине есть, и мост подходящий найдется. Чимин улыбается: вариантов масса – только выбирай. «Все получится, немного подождать. Вижу цель – не вижу препятствий». – У вас все не так плохо, молодой человек, – бета прерывает рассуждения Чимина, говорит спокойно, кажется, даже доброжелательно. – Кровотечение я остановил, вы будете принимать лекарства в течение недели, соблюдать постельный режим и хорошо питаться. Накануне свадьбы осмотрю вас еще раз. Думаю, организм справится со всем. Чимин глаза закрывает. Пару недель. Пережить, улететь – и все: свобода от Хвана. От любой физической и эмоциональной боли. От жизни свобода. И это главное. Вот бы Рыбке-Чимину стать рыбой на эти две недели. В спячку впасть, забыть обо всем. Вот бы вонять так, чтобы ни один подавитель не помог, чтобы не подошел никто, чтобы ненавидели все. «Я всегда считал свой рыбный запах проклятьем, несчастьем, источником всех бед. А вот ведь: он защищал меня от хорошего, но и от плохого тоже. Да теперь уже все равно. Все равно». Омега принюхивается: пион, ненужный ему теперь пион. Тело источает нежный, тонкий, сладковатый запах. Все равно. Погруженный в свои мысли, Чимин не замечает, как Хван заходит в комнату, тихонько переговариваясь с Го. Омега вообще ничего не замечает. Он себя коконом боли, больной надежды окутывает. Все хорошее умерло, осталось в прошлом. Но будущее только ему принадлежит. И ни одна живая душа не войдет туда вместе с мертвой душой Чимина. *** – Итак, господин Хван, кровотечение я остановил, но упаси вас Небо трогать омегу до того, как я осмотрю его дней через десять. Не спрашиваю, что стало причиной произошедшего с вашим женихом, но если вы не выполните главное условие, тогда даже не вздумайте мне звонить. Сразу везите молодого человека в больницу. А сейчас следите за тем, чтобы Чимин очень хорошо питался. Эти лекарства, – протянул альфе несколько блистеров и исписанную бумагу, – вы будете давать омеге так, как указано в схеме. Здесь антибиотики, противовоспалительные, кровоостанавливающие и жаропонижающие на случай, если Чимин затемпературит. А так, скорее всего, и будет к ночи. И, не исключено, в последующие несколько дней тоже. – Господин Го, – альфа запинается, – Чимин ведь… сможет еще иметь детей? Бета помнит вспышки ярости и угрозы, что демонстрировал всегда сдержанный Хван в их последние встречи, помнит страх, что испытал тогда, но презрения сдержать не может: – Если вы продолжите избивать омегу, не уверен. Кстати, вы хотели срочно встретиться со мной, когда я был в Японии. – Господин Го, помните, несколько недель назад я говорил вам, что Чимин, как мне кажется, возвращает аромат, с которым родился. Я все чаще слышу неприятный запах. И это при том, что омега принимает самые сильные подавители уже несколько дней. – Хм, и они не справляются?! Но ведь и запах рыбы, я так понимаю, тело молодого человека источает не в режиме нон стоп? Я был около Чимина более часа и не слышал ничего, кроме слабого запаха пиона. – Отвратительный аромат появляется, когда я хочу взять омегу. И еще: уже не раз мне приходилось замечать, что Чимин выделяет рыбные феромоны, когда я раздражен или сердит на него. И эти неприятные запахи остаются со мной все более продолжительное время. Так было буквально вчера. Два часа прошло с тех пор, как я вышел из комнаты жениха, но в салоне машины спустя это время услышал аромат гнилой рыбы. – Омега феромонит в ответ на ваше раздражение? – скепсис и удивление звучат в голосе Го. – Такого быть не может… Или… Подождите… Бета задумывается на мгновение. – Когда вы впервые рассказали мне, что Чимин – истинный другого альфы, я сразу предупредил, что вам лучше не трогать мальчишку. Легче легкого объяснить, почему к омеге возвращается прежний запах. Это результат сильнейшего стресса от того, что вы разлучили его с альфой, к которому он был очень привязан, и это – единственно возможная для омеги защитная реакция на чужого самца. А вот то, что Чимин начинает в ответ на ваше раздражение пахнуть рыбой… да еще и запах сохраняется долго… Здесь надо подумать… Кроме вас, кстати, кто-то слышит рыбные феромоны Чимина? – Не знаю, мне, во всяком случае, никто такого не говорил. Знаете… – альфа вновь замялся. – Что еще. Говорите, как есть. Чтобы понять, что происходит с вашим омегой, мне желательно знать максимум информации. – Я не могу поставить ему метку, сколько ни пытался, как глубоко ни прокусывал кожу, все бесполезно. Эти укусы заживают очень быстро, не оставляя после себя следов. – Вам придется смириться с этим. Вы ведь не истинный омеги, в этом все дело. Кстати, как парень ведет себя во время секса. Тело по-прежнему молчит? – Секс… Первый секс с ним у нас был накануне ночью. Вот только, признаться, я не помню ничего. Но Чимин сказал, что я… м-м-м… Я взял его очень жестко… – Гхм… И вот этот след на вашей шее, похоже, после вчерашнего остался, – бета кивком головы указал на багровое пятно. Здоровенный толстый Хван в этот момент, кажется, несколько кокетливо даже улыбнулся, заалел и без того багровыми щеками, провел легко пальцами по метке. – Это я велел Чимину укусить себя. Уж не знаю, что на меня нашло. Го чуть сдержался, чтобы не заржать в голос. Хрюкнул, придал лицу строгое выражение: – Вы так и не ответили: Чимин возбуждается, когда вы ласкаете его? – Нет, – фыркнул Хван. – И вы опять спишете все на истинность? – Именно на нее и спишу. Альфа тяжело вздохнул: – Можно попросить вас к следующей нашей встрече приготовить несколько доз возбудителя, что я использовал в «Лепестке»? – Зачем, ведь препарат не дал никакого эффекта. И вы помните, надеюсь о том, что он токсичен для нервной и сердечно-сосудистой систем, и использовать его часто нельзя ни в коем случае, а двойная доза смертельна для человека: приводит к остановке дыхания, сердцебиения и скорой смерти. – Я помню, но все-таки хочу попробовать еще раз. К тому же, вы знаете: мы с Чимином надолго улетаем из Кореи. Смазку я в Германии найду, а вот такого специалиста, как вы, едва ли. И, попрошу вас отдельно, приготовьте несколько доз хорошего снотворного для меня лично. Последнее время я сплю просто отвратительно. Бета кивнул. – Это пожалуйста. Что-то еще, господин Им? Капельница заканчивается. И мне тоже пора идти. Альфа, кажется, колебался: кусал губы, заламывал костяшки пальцев. – Господин Го, кроме запаха, что вернул Чимин, есть что-то еще. Всякий раз, когда я собирался переспать с омегой… Бета с каменным лицом слушает обо всех метаморфозах, что, по мнению Хвана, происходили с телом Чимина, и напоследок узнает об альфийской шее, покрытой чешуйками различных размеров и цветов. Вариантов у Го Бонга немного и один из самых возможных: у господина Им Хвана, кажется, крыша на почве любви слегка поехала. Еще бету крайне беспокоят слова альфы о том, что феромоны Чимина начали проявлять невиданную жизнеспособность. Им уверяет, что слышал запах спустя несколько часов после того, как покинул омегу. А вот сам бета, что больше часа провел у постели омеги, ничего, кроме аромата цветка, так и не почувствовал. «Неужели?» – кажущаяся невероятной, невозможной мысль приходит в голову. – Господин Им, давайте-ка я возьму у вас анализ крови. – Это еще зачем? – Хочу проверить… м-м-м… возможно, э-э-э, у вас… особая форма аллергии… «Небо, какой бред я несу!» – Аллергия на что? – Пока не проверю вашу кровь, не могу сказать ничего. – А вот эти видения? С чем они могут быть связаны? – Думаю, с переутомлением. Иных вариантов нет. Вы сами сказали, что спите неважно, перед свадьбой, наверняка, масса хлопот. И, я так понимаю, что с омегой в отношениях у вас тоже не все гладко. Вот организм и играет с вами подобные шутки. Сейчас, когда секс Чимину категорически противопоказан, и у вас есть возможность высыпаться полноценно. А радикальная смена обстановки и образа жизни, что вам обоим предстоят после свадьбы, только к лучшему. Думаю, все наладится. – А когда Чимин сможет вставать? У него примерка костюма через четыре дня, дизайнер приедет. Или стоит перенести? – Двух суток постельного режима будет достаточно. Так что визит модельера откладывать нет необходимости. Им и Го вернулись в комнату, где лежал, глядя в одну точку, омега. Бета открыл свой чемодан-лабораторию, взял кровь у альфы, освободил от катетера руку Чимина, упаковал портативный УЗИ-аппарат и в сопровождении Им спустился в холл, пообещав позвонить через несколько дней. На слегка трясущихся ногах вышел из особняка. «Если мое предположение верно, то подавители не омеге придется пить, а альфе. Да и не только подавители, но, кажется, и психотропы. Вот только как сказать об этом Им? Впрочем, я с самого начала предупреждал Хвана не трогать омегу. Ладно, пока не будет готов анализ, не стоит и паниковать. *** Четыре дня прошло с того момента, когда Хван, не сдержавшись, одним ударом решил внезапно возникшую проблему. Проводив бету, четверть часа спустя он вернулся в комнату. Омега спал, изредка постанывая, беспокойно ворочаясь под тяжелым одеялом. Хван прикоснулся ко лбу Чимина, понимая: у парня температура начала расти, но Го ведь и предупредил, что без этого не обойдется. Градусник быстро показал тридцать девять, а через три часа ртутный столбик уполз к сорока одному, где и находился в следующие двое суток, ненадолго, после жаропонижающего, сползая вниз, и вновь устремляясь к той же цифре. Два дня омега бредил и стонал. Два дня тяжело, рвано, неглубоко дыша, облизывая сухие губы, метался по подушке, звал без конца истинного, рассказывая, как любит и скучает. И Хосока звал, и Дина. И в «Лепестке» наводил порядок, у маримо воду менял, сетуя, что за зелеными круглыми шариками без него никто почти месяц не ухаживал, и горевал, что не успел подготовить к зиме цветы около дома. И заливался слезами, и руку на животе держал, повторяя без конца: «Мой маленький цветочек, не уберег, не спас». А потом лекарство действовало, температура спадала, Чимин засыпал ненадолго спокойно, без сновидений и воспоминаний. Донсу время от времени заходил проведать сына. И лекарства давал, и слугам помогал переодеть пару раз промокшего насквозь от пота омегу, но чаще просто молча садился рядом, гладил по рукам и лицу, лоб смачивал водой холодной, и, слушая тяжелое, рваное дыхание, дышал так же – тяжело и рвано. И как омега, держа руку на животе, все водил и водил по ней то с глухими стонами, то со слезами и упреками себе, так его отец, морщась, проклиная себя, прижимал ладонь к груди, где щемило, болело, рвалось и трепыхалось. «Прости, Чимин…», – сколько раз за два дня он повторил эти слова сыну. И когда тот метался в бреду, и когда изредка приходил в себя. Но Чимин руку вырывал все время, а однажды не забрал, но и не сказал ничего. И отец сидел рядом, гладил, пальцы сжимая аккуратно, ничего не ожидая услышать, радуясь безмерно уже тому, что мальчик не отдернул кисть, как обычно. Хван тоже подходил время от времени, садился рядом, брал, как и Донсу, худую руку с худыми же теперь – даже они стали такими – пальчиками. Подносил к своей щеке и гладил, гладил, гладил себя. А омега улыбался в бреду, шептал хрипло: «Юнги». И даже глаза, блестящие от жара, открывал. Смотрел и не видел: «Люблю тебя, хен, ты пришел наконец-то». А потом ноздри раздувал, принюхивался, шипел, скалился и пальцы вырывал. И невидимый пион заливал тяжело поднимавшуюся грудь прозрачными каплями, а арт на груди его истинного истекал тогда же розовой «солью» или горечью. И Юнги метался из угла в угол по палате, умирая от тоски, сходя с ума от беспомощности, понимая, что с его соулмейтом происходит что-то, не имея возможности ни узнать, ни помочь. А Хван бесился, слыша бесконечное «Юнги», а омега даже в бреду мешал «пион» и «рыбу», отвечая так на каждый взрыв альфийского раздражения, на каждое сильное, болезненное сжатие своей руки, прикосновение к невидимому арту, шее, ключицам. И Хван, даже выходя за дверь, ощущал мерзкие рыбные феромоны. И, кажется, другие их уже ощущали. Мингю, Вун, Донсу, даже слуги морщились, кривились и общаться с Им время от времени старались меньше. Альфа психовал и ждал, когда омега придет, наконец, в себя, и сможет принимать подавители. Давать их лежащему в горячке Чимину было проблематично: и те, что прописал Го, в омегу едва ли не силой приходилось впихивать. На третий день температура спала. Чимин пришел в себя. Чимин ушел в себя. Еще больше. Закрылся, спрятался, отрубился. В тот кокон вернулся, что сплел вокруг, да только болезнь вырвала его ненадолго оттуда. У него три дня назад была цель спасти ребенка, а сейчас новая. Спасти себя. От Хвана. И от будущего с Хваном. А значит, от будущего вообще. Он послушно пьет все лекарства и есть пытается, и спать больше, и отвечает на какие-то вопросы, которые задают слуги, Хван и отец. Он лучше ответит и сделает все, чего от него ждут. Тогда его в покое оставят быстрее, и он будет сидеть в своем белом коконе, и постарается все мысли, все чувства «снегом» замазать. «А откуда здесь красное?» Алые струйки бегут по белому полю. Кровь бежит, маленькая жизнь убегает с ней. Кокон ломается, и омега заходится от слез, от боли… *** – Как себя чувствуешь, Чимин? Почему ты не в постели или хотя бы не в кресле? – Хван заходит в комнату, находя омегу сидящим в его любимом месте между кроватью и стеной. – Давай-ка, поднимайся с пола, только в себя пришел, температура спала. Сейчас попрошу, чтобы еду принесли. – Спасибо, ты уже знатно обо мне позаботился, – голос звучит глухо. – Донсу не в курсе того, что случилось. Я сказал, что твое состояние связано было с омегологическими проблемами. – Ты не соврал, все так и есть. – Но я не уточнял, с какими. – Зачем, кому здесь дело до меня? – Мне и твоим родителям. Чимин смеется тихонько. – Да, да, конечно. Тебе еще нужно что-то? Я бы хотел остаться один. – Я сам решу, когда мне уходить. Ты так и не уяснил, что в нашей семье все вопросы решать буду я. А сейчас хочу показать тебе коротенькое видео. Последнее перед тем, как мы покинем Корею. Да, кстати, Мин Юнги выписался вчера из больницы. Хван взглядом впивается в омегу, видит, как на бледных щеках появляется легкий румянец, глаза на секунды раскрываются шире, тело вздрагивает. А пион! Как хрупок, как тонок его аромат! Он щекочет, дразнит альфийский любисток. Он полон тайн и загадок. Хван мобильник омеге протягивает: – Смотри. Хосок, опирающийся на трости, Намджун, господин Дин. Камера каждого на секунды берет крупно. Картинка отличная, хотя видно, что снимали с очень большого расстояния. И с высоты, кажется. Но вот камера влево сдвигается. И Чимин замирает, дышать перестает. Юнги. Его любимый хен. Он идет, худенький, высохший, как тростинка, как сам Чимин, чуть согнувшись вперед, руку к животу прижимает. Черные волосы, что обрамляют неподвижное, худое, белое, как снег, и такое же холодное лицо, треплет октябрьский ветер. Чимин руку тянет к экрану телефона, одергивая себя тотчас. Камера смещается куда-то. Омега прав. Оператор снимал с крыши здания. Там же, у самого ее края, сейчас лежит человек в черном, снайперскую винтовку в руках сжимает, поворачивается, в камеру машет. Оператор подходит, прицел оружия берет крупно. Красная точка лазерного прицела высокоточной оптики отражается на лбу истинного. – Юнги жив и здоров, Чимин. Как и твои друзья. Я просто еще раз хотел напомнить: где бы мы ни были, как бы ни было, его жизнь всегда будет зависеть только от тебя. Я позаботился об этом, – и переводит разговор резко, говорит буднично, будто и не было только что ужасных кадров. – Скоро господин Джунсо придет. И направляется к выходу. – Хван, – альфа вздрагивает от неожиданности: голос Чимина звучит мягко, ласково, спокойно. Так разговаривают с маленьким ребенком и с психически нездоровым человеком, с которым только и можно, и нужно говорить в подобном тоне. – Скажи, зачем я нужен тебе? За эти недели ты высосал из меня всю жизнь, всю радость, всю надежду. Ты не просто отнял у меня того, кого я люблю больше всех на этом свете, лишил друзей, но чуть не погубил каждого из них. А с моим ребенком тебе вообще все удалось отлично. Один точный удар. Ты удалил от меня даже любимого брата, единственного, чье присутствие в этом доме еще заставляло меня улыбаться. От меня воняет рыбой, я, возможно, никогда больше не смогу забеременеть. И я точно никогда не смогу быть счастливым. Но даже сейчас ты не можешь остановиться. Ты пляшешь на костях, на развалинах, ты добиваешь того, кого и так убил. Скажи, в этом твое счастье, в этом твоя любовь ко мне? Хван замирает. Он чего угодно ожидал. Истерик, криков, слез, но только не этой мягкой грусти, обреченного спокойствия. Кажется, не только аромат омеги хранит какую-то тайну, но и сам Чимин. Или Хван ошибся? И это не нежность, а снисхождение, не принятие происходящего, а обдуманное решение, попытка вывернуться. Он к омеге не подходит, крадется, как хищник, мгновенно ярости исполняясь, уверенный, что добыча никуда не ускользнет. Большой аквариум стоит на круглом столике. В нем маленькая золотая рыбка плавает. Красивая, нежная, грациозная. Это Чимин. И вторая около нее вертится, обхаживает. Черная, роскошная, с изящными плавниками, великолепным серо-графитовым хвостом. Ненавистный Юнги! Хван к аквариуму подбегает, руку в воду – схватить гибрида, вытащить, пусть задохнется. Золотая рыбка в руку его упирается, да это и не рука вовсе. И Хван не Хван. А крошечная гуппи, желанный обед для истинных, что рты раскрыли и летят-плывут на Им с бешеной скоростью. Он орет безмолвно. Вздрагивает. Омега стоит перед ним, а альфа трясет его за плечи и кричит дурным голосом. Чимин-золотая рыбка молчит, и вонь от него исходит такая, что Хван, кажется, задохнется сейчас. Дверь в комнату открывается. Мингю и Вун, напуганные воплями, заглядывают и тут же устремляются обратно. И Им за ними. Невозможно терпеть запах. Едва дверь закрывается – исчезает неприятный запах. Цветок насыщает, наполняет пространство. Кричит, хочет быть услышанным и понятым. У него тайн от Чимина нет, он просто сказать, как человек, не может. А Пак лишь одно знает теперь наверняка: то же, что несколько дней назад предположил тощий бета, – не омеге, а альфе нужны подавители. Запах цветка так и остался с Чимином, а любисток уходит от Им. И разум, кажется, уходит тоже. Чимин одно понял, но так и не знает главного. И аромат затихает, становится нежнее, мягче, незаметнее, но не уходит никуда. *** – Чимин, – Джунсо оглядывается на закрытую дверь, обнимает крепко, руками проводит по исхудавшему лицу. – Небо Омегаверсное, мой маленький мальчик, что же происходит? Ты еще тоньше стал. Как же так? Брюки точно придется ушивать. Да все придется. Омега молчит, лишь обнимает Джунсо крепко и не отпускает долго-долго, вдыхает и вдыхает, не может остановиться. – Дэгон просил передать, что ни на минуту не забывает о тебе, любит своего младшего братишку, скучает безмерно. Чимина, прошу тебя, и Дэгон просил передать, и Дин, и твой ист… кушай, пожалуйста. Ради себя, ради вашего с Юнги малыша. – Хен знает?! И Дин?! Вы же обещали, вы дали слово не говорить никому! – Мы и не говорили. Юнги сам рассказал. Он знал о твоей беременности еще до того, как вы пошли к профессору Шихеку. И Дин знал. Аромат пиона, что по утрам становился таким насыщенным и ярким, был одним из первых признаков, по которым Юнги догадался обо всем. Но он не хотел говорить тебе об этом раньше времени. А почему? Сказал, ты поймешь сам. «Хен знал обо всем. И молчал. Мы и порадоваться не успели вместе, и каждый из нас будет переживать эту потерю сам. Но у Юнги есть друзья, есть отец. Как же больно. Но ничего, скоро все закончится». Чимин отстраняется. Голос звучит слишком спокойно: – Джунсо, я знаю, сейчас в машине с тобой был хен, хоть мандарин почти не слышен. У тебя непростая задача. Прости, но мне некого больше просить. Юнги теперь может попробовать начать новую жизнь. Ребенка нет больше. Четыре дня назад у меня произошел выкидыш. – Как? Как это случилось? Хван, сука? – шипит Джунсо. – Это неважно теперь. Пожалуйста. Мне… – он сглатывает, сдерживаясь изо всех сил, – я не хочу об этом говорить. Джунсо хмурится, внутри все кипит от отчаяния и бессильной злобы, и хочется реветь в голос, и кулаками стучать в стену. А лучше Хвана лупить по физиономии, по чему придется колотить. И как сказать Юнги о том, что случилось?! Он признался вчера, что знает о беременности своего омеги, и именно это придает ему хоть немного сил. И да, Чимин прав: Мин, действительно, ждет Джунсо в машине, и Дэгон ждет. А в маленьком кафе неподалеку от особняка Пак еще и Хосок с Намджуном. Юнги вчера познакомился со старшим братом Чимина, позвонил, пригласил в гости. И вот Дэгон домой приехал к альфе вечером, в день выписки. И Джунсо увидел тогда Юнги после пяти лет разлуки. Альфа знал, кто привел к нему в палату истинного, кто поддерживал Чимина все дни, которые омега провел в особняке родителей. Обнял крепко Дэгона, благодаря раз за разом. С некоторым удивлением глядя на него, замечая собственное со старшим братом соулмейта отдаленное сходство, аромату удивляясь. – Бергамот? – улыбнулся Дэгону. – Верно. Чимин в тот день, когда мы познакомились, издалека увидев меня, решил, что это ты. Рассказывал потом: его не столько внешнее сходство поразило, сколько запах. – А как вы познакомились? Дэгон лишь отрицательно покачал головой. – Когда-нибудь расскажу. – Джунсо, – Мин обратился к давнему знакомцу, – а ты, приехав в Сеул, так и не позвонил мне. Не дал помочь решить вопрос с квартирой. – Тогда в этом не было необходимости, Юнги. Но нам ведь все равно суждено было встретиться. «И я не перестаю удивляться тому, как это стало возможно. Теперь у меня есть Дэгон, и все было бы просто чудесно, если бы не ужасный повод, благодаря которому я встретил своего альфу. И Чимина встретил». Джунсо выныривает из своих мыслей, смотрит на стоящего перед ним Чимина. – Может быть, ты сам хочешь поговорить о чем-то, о ком-то спросить? – У вас с Дэгоном все хорошо? – Все хорошо. И у Хосока, и у Намджуна. Все любят тебя. Очень любят. И переживают, и беспокоятся. И вот, здесь небольшой подарок. Дэгон должен был отдать его тебе еще несколько дней назад, но забыл. Постарайся, чтобы никто не увидел содержимое. Оно только для тебя предназначено. Чимин молча кивает, пытаясь выдавить из себя улыбку. – Джунсо, спасибо за все. Ты единственный из моей новой жизни, кто связывает меня со старой. Со всем лучшим, что было. Чимин переодевается в прежние мешковатые вещи, которые скрывают его ужасающую худобу. Хван заходит, кидает тяжелый взгляд на омег. – Вы закончили, Джунсо-щи. Чимин неважно чувствовал себя накануне, врач сказал, ему надо больше спать. – Ему надо больше есть, господин Им, – Джунсо взрывается, ловя на себе ставший в мгновение ока раздраженным взгляд альфы. Тут же берет себя в руки. – Иначе костюм придется подгонять в который раз. – В постель, Чимин, быстро, – рычит альфа. Омега кидает тоскливый взгляд на Джунсо, кивает. Модельер и Хван выходят из комнаты, замок поворачивается в двери. Чимин включает самый яркий свет в комнате, подходит к окошку, лбом прислоняется к прохладному стеклу. Смотрит на освещенный участок перед особняком, на дорогу, что проходит рядом с домом. Видит, как идет к двери в заборе Хан, держа в плотном непрозрачном чехле свадебный костюм. Темный хрупкий силуэт замер в окне. Только силуэт, лица не разглядеть. Хвост смотрит на Рыбку, стоя на тротуаре, чуть поодаль от ворот и домика охранника. Дэгон подсказал, где лучше стать, и вот фасад особняка как на ладони. И его маленькая Рыбка в окне. Смотреть – все, что сейчас остается. Но он и в эту удачу не верил. Смотреть, ощущая, как плачет пион меж ключиц, не зная, что такой же, спрятанный под пластырем цветок, роняет прозрачные слезы на грудь омеги. Юнги надо найти способ увидеться с Чимином, понять, почему он с Хваном. Дэгон не верит, что дело только в договоре. Есть что-то еще. И Юнги убежден в том же. У них с Чимином будет ребенок. У них с Чимином все будет хорошо? Он опускает глаза на мгновения, а когда поднимает вновь, силуэта нет в окне больше. И комната почти сразу погружается во мрак. Омега включает маленький слабый ночник. Плоский небольшой белый пакет, что слился со светлым покрывалом, к счастью, остался незамеченным Им. Чимин открывает, руки дрожат от напряжения. В его руках простая тонкая больничная сорочка. Омега падает на колени у кровати, поливая горючими слезами пахнущую мандарином и бергамотом ткань, осыпая ее поцелуями, прижимая к себе, как величайшую ценность, как прижимал бы сейчас, как целовал Юнги. Свою единственную любовь. Своего истинного. Он засыпает, носом в сорочку уткнувшись. А утром складывает аккуратно, по струнке, в пакет кладет и прячет в одежный шкаф. Из-под матраса достает маленький футляр с пионом-подвеской для парного браслета. Теперь его запястье украшает другой. И ребенка нет, и подвеска не пригодится больше. Следом за больничной сорочкой Юнги футляр отправляется на верхнюю полку шкафа, в самый дальний угол. – Прошлое – только воспоминания. И ничего больше. Ни людей, ни вещей...