escape is

      В тот день Селена так ничего и не написала и даже лишний раз не выходила из комнаты. Приближались новогодние праздники, они все ближе и ближе, но Селене, в общем-то, было плевать. Плевать очень сильно — у нее не было дорогих людей, с кем можно было бы отпраздновать Новый Год и Рождество, поэтому обычно она брала себе сверхурочную работу на выходные — за дополнительную плату, разумеется. Работодатели, как правило, ценили рвение Селены, она была хорошим и ответственным сотрудником, и благодаря ее хроническому трудоголизму начальство избавлялось от лишний волокиты. Им — спокойствие, ей — деньги; Селена планировала поступить также и в этом году.       Пока, очевидно, не появился Лиам.       Ладно, давайте будем честны: Селена любит деньги и внимание, Селена любит чесать свое эго. Селена не думает об этом, но знает, откуда растут корни и глубоко закапывает их, пытаясь перерубить ножницами под названием «жизнь». У Селены в жизни было много ошибок, одна из них — ссора с родителями, которая произошла практически за пять минут до их смерти.       Селена рано лишилась родителей, а в детском доме, как правило, внимание детям особо не оказывали: их кормили и кое-как одевали, директриса порола негодников ремнем и била указкой по ладоням — Селене доставалось достаточно часто, потому что она была бунтующим ребенком. Весь ее бунт заключался в том, что она, естественно, хотела к себе внимания — Селене нравилось, когда ее хвалила мать, и особенно нравилось, когда ее хвалили посторонние люди, отмечая талант, успех, ее безупречную учебу и прочее, прочее, прочее. Селену не устраивало быть номером два в чем-либо — она расценивала это как проигрыш; мать раньше на это только качала головой, и Селена осознавала, что она ее не совсем понимает в этом плане. Зато понимал отец. Хотя, честно признаться, Селена ненавидела его больше, чем свою блядскую жизнь детский дом. Иногда она думала: лучше бы взрыв убил только его. Она хотела бы жить с мамой, и, поверьте, если что-то пошло бы не так, если бы на маму снова надавили, если бы она снова потеряла свою волю — Селена бы ее защитила. Селена бы сделала для этого все.       Мать сломал отец, развинтил на шурупчики и разобрал на детальки, а потом собрал заново, но криво и косо, чтобы стыдно было за свое уродство — но Селена была рада, что хотя бы наедине с ней ее мама была собой. Танцевала под дождем, когда ей этого хочется, кормила всех-всех бездомных животных, одевалась в странные одежды, верила в Бога и все магическое и раздаривала улыбки окружающим. Даже если бы на нее повесили статус городской сумасшедшей — пусть; Селена бы всех ее недоброжелателей разорвала на куски, потому что ее мать была самым светлым и добрым человеком на земле, и она не достойна была ни мужа-тирана, ни такой смерти.       Селена, кстати, тот человек, который бы встал за своих людей горой. Жаль, что таких нет. Ну, вернее, был один, но Деймон кинул ее. Променял на работу. Сейчас, спустя время, Селена понимает — она бы поступила с ним также, если бы не любила. Деймон такой же, как и она — такой же предатель. А предателей Селена не прощает.       Не выходи из комнаты, не совершай ошибку, но в семь утра в воскресенье Селена очень, очень хочет совершить ошибку. В воскресенье в офисе никто не появляется, сегодня не появится и подавно, после крупной попойки — а Селена хочет работать, даже если работы, как таковой, у нее нет. Если Селена брала сверхурочные, то она всегда приходила в офис даже в выходные и выполняла работу там. В воскресенье тихо, никто не мешает, никто не бесит просто своим присутствием. Для Селены нет идеального времени, чем это.       Но вот так проблема — в кухне может быть Лиам. По крайней мере, Селена не выходила из комнаты все это время, Лиам же в комнату не заходил. Честно говоря, она надеется на то, что он исчезнет также, как и появился перед ней — нежданно-негаданно, как и все люди в ее жизни просто испарится и от него не останется даже каких-то поверхностных воспоминаний. Селене не нужна лишняя проблема в лице своей тульпы, или воображаемого друга, или как там это называется, Селене нужно спокойствие, высокооплачиваемая работа и все лавры мира, желательно. Селена стремится быть самой лучшей, а у самых лучших людей, как правило, не бывает проблем с головой.       В семь утра она все-таки выходит из комнаты — это неизбежно, потому что ей как минимум нужно принять свои таблетки. Селена подозрительно оглядывается, как какая-то воровка в чужом доме, но Селена боится увидеть Лиама еще раз. Селена подходит к чайнику, наливает воды и тянется к таблетнице: все расписано по неделям, каждая таблетка — в нужной ячейке. У Селены в принципе все разложено по полочкам, каждая вещь — на нужном месте; Селена очень дотошна в плане обустройства своего дома и рабочего места и терпеть не может, когда что-то лежит не там, где нужно.       Попытка расставить все по цвету, алфавиту, классифицировать по нужным критериям — это контроль; Селене, знаете ли, очень нравится контролировать все, особенно — свою жизнь, и Лиам выбивается из этого контроля, Лиам в ее жизнь ну вот вообще никак не вписывается, поэтому он ей не нужен. Селена выпивает таблетки и оглядывается снова — он не появился. Вероятно, ее мозг из-за обилия работы поплыл, вот ей и померещилось всякое. Селена удовлетворенно кивает, довольная своей догадкой — и собирается на работу. Все как раньше, ничего необычного.       Ничего необычного в такси, ничего необычного на ресепшене, ничего необычного в офисе, ничего необычного, когда она включает рабочий ноутбук, ничего необычного, когда она принимается за работу, ничего необычного, ничего необычного, все идет, как надо. Все идет как надо сорок минут, потом час, потом два, на третьем часу во время чертежа плана моста Селена вдруг ловит себя на мысли, что думает совершенно не о том. Ее мысли — там, в Долине, в ее вымышленном мире, ее мысли вертятся вокруг ситуации, из которой Лиаму нужно выпутаться: из мрачного дождливого Тотспела через картину, находящуюся на третьем этаже отеля, он попадает в странный мир Долину Забвения (Valle Deliria, как она назвала этот мир), в этом мире живут странные существа с длинными эльфийскими ушами, и Лиаму нужно разобраться, что к чему и как попасть обратно в родной Тотспел. Селена представляет, что некоторые из стражников узнают в нем бывшего короля и, вероятно, будут догадываться, что перед ними — наследный принц, но его спасет… Кто же его спасет? Селена резко встряхивает головой, выпрямляется, держа в зубах карандаш и хмурится — она пытается отвязаться от лишних мыслей. О ее досуге, который пока что можно с натяжкой назвать всего лишь хобби, нужно думать в свободное время, а сейчас она работает, Селена должна работать двадцать четыре часа в сутки, чтобы ни в чем себе не отказывать, и чтобы в будущем об нее никто не смел вытирать ноги. Нужно избавиться от праздных мыслей.       — И сколько же раз ты избавлялась от «праздных мыслей» и откладывала собственную жизнь в долгий ящик?       Селена вздрагивает, оборачивается на голос. Она его узнает — снова, снова и снова. Узнает из тысячи.       Лиам сидит в кресле за столом одного из ее многочисленных коллег, покачивается из стороны в сторону. Вид у него расслабленный, но заинтересованный: он оглядывает помещение так, будто в первый раз здесь находится, и это такой чистый интерес, что Селена ловит себя на том, что ее это умиляет. Ага, если бы; лишние и ненужные эмоции она в очередной раз прячет под замок, напрягается всем своим существом. Господи Всевышний, почему он привязался именно к ней?       — Опять ты.       — Не рада меня видеть?       — Абсолютно. В моей жизни нет места для воображаемых друзей.       — Прости-прости, — Лиам посмеивается, улыбается так по-доброму, так обескураживающе, что Селене становится совестно за собственную грубость, — но так уж вышло, что я здесь. В твоей жизни нет места и для реальных людей, что уж говорить о сошедших со страниц твоей недописанной книги.       Селена мрачно сверлит его взглядом — Лиам поднимается с кресла, он рассматривает макеты мостов и поднимает кипы бумаг. Листает, даже читает что-то, он выглядит так, будто ему все интересно, и Селена ядовито интересуется:       — Что ты делаешь?       — О, я никогда не был за пределами твоего внутреннего мира, — Лиам объясняет охотно, он легко идет на контакт и очень открытый — Селена полная противоположность; Лиам такой, каким она его придумала, — и когда я осознал, что могу появиться в этом мире и даже взаимодействовать с ним, я очень обрадовался! Вчера, пока ты работала в своей комнате, я обошел всю твою квартиру и даже вышел на улицу. Твой мир такой необычный, Лилит, такой… Красочный, но красочный по-другому, не такой, как Долина. В Долине все ярко и пестро, Тотспел же мрачен и дождлив, как будто две твои крайности. Я думаю, если их соединить, то получится что-то наподобие этого мира.       — Я описывала все так, как видела сама.       — Я заметил! Но миры все-таки сильно отличаются, например, ты никогда не писала о своей работе, и мне было интересно, чем ты занимаешься, — он пролистывает документы и кладет их на место, широким шагом обходит несколько рабочих столов, заглядывает в мониторы, но — слава богу! — не прикасается к клавишам. — Тебе нравится твоя работа?       — Сносно.       — Что это значит?       — Я никогда не задумывалась об этом, — Селена бросает взгляд на чертеж моста — архитектура приносила свою прибыль, Селена выбрала это направление исключительно из-за высоких зарплат, а не из-за творческой составляющей. — Я просто люблю деньги.       — Какая ты материалистка, Лилит.       Лиам садится обратно в кресло, Селена тупит взгляд и, честно-честно, не знает, что делать. Если Лиам всего лишь плод ее воображения, по факту, его и не существует вовсе: в офисе находится только она и больше никого. Селена не видит варианта лучше, чем просто начать игнорировать его, а потому она возвращается к работе, берет в руки линейку, но осознает, что давно сбилась в расчетах — в голове все еще несчастная сцена со спасением.       — Почему бы тебе не написать, пока есть возможность?       — Гениальное решение, Лиам. Не смущает, что я нахожусь на своем рабочем месте?       — Но ведь пока есть возможность, лучше ее не упускать, — многозначительно тянет Лиам. — Понимаешь, если писателя не отпускает одна мысль на протяжении нескольких дней, значит, ее катастрофически нужно реализовать. Дело не только в том, что ты упускаешь вдохновение, но и в том, что ты упускаешь себя. Лилит, если ты расцениваешь написание своей книги как отдых, то тебе необходимо отдохнуть. Поверь, работа после этого пойдет в разы легче, чем ты думаешь.       Селена не нравится эта идея, она смотрит на Лиама скептично, с недоверием — как можно доверять несуществующему человеку? Но вот вам вопрос с другой стороны: как можно не доверять самой себе?       — Я понимаю, как тебе трудно довериться, Лилит, — Лиам подается немного вперед, сцепляет руки в узких манжетах в замок, — но я тебе не солгу никогда. Как только решишься, поверь, ты ни о чем не пожалеешь.       — Не знаю, что за цель ты преследуешь, но я точно не собираюсь идти у тебя на поводу.       — Ну что ты. Ты ведь меня сама создала. Я всегда буду на твоей стороне. Селена хмурится, поглядывает на свой включенный рабочий ноутбук, а потом переводит взгляд на ватман. Она пришла на работу к возьми тридцати, сейчас одиннадцать тридцать, с двенадцати — обеденное время, которое можно потратить на написание, в теории. Не потому, что так сказал Лиам, а потому что Селена сама этого хочет, и, ну, она ведь так много работает, и так долго у нее не получается даже страницу ее будущего романа — а Селена, на самом деле, очень, очень хочет писать. Хоть что-нибудь. Хотя бы немного.       Селена вздыхает и берет в руки телефон. Документ с романом она дублирует на рабочий ноут, прекрасно зная, что никто не посмеет копаться у нее в профиле. Да и что там — перед тем, как уйти, она обязательно снесет документ. Селена садится в свое кресло, но перед этим включает чайник, и Лиам, на удивление повеселевший, подходит к ней со спины. Вот интересно: Селена почти не ощущает его присутствия. Вернее, ощущает, но на каком-то ином уровне: это не так, будто кто-то стоит у тебя над душой. Это… будто кто-то направляет тебя.       — Я не знаю, как начать и о чем писать.       Ее обыденная проблема не ушла — Селена смотрит на свой полупустой лист и совершенно не знает, как начать следующее предложение. И она чувствует злость — какую-то детскую, смешную злость от того, что у нее что-то может не получаться. От того, что она в чем-то бессильна и… От того, что кто-то становится популярным, абсолютно не умея писать, а она, так долго решавшаяся начать, не может выдавить из себя ни строчки.       — Хм, — Лиам задумывается, опираясь о спинку его кресла, и Селена чувствует тяжесть — как будто Лиам действительно создан из плоти и крови. — Расскажи, что ты сейчас чувствуешь?       — Мне не нужен твой сеанс психотерапии, — едко осведомляет его Селена.       — Это и не сеанс психотерапии. Подумай сама: почему бы не написать то, что чувствуешь прямо сейчас?       — Издеваешься? В первой же главе выливать груз говна? Это не сработает. Никто не будет читать мою книгу, если в первых страницах я буду прописывать бесконечный поток мыслей.       — И кто же тебе об этом сказал?       Селена молчит. А ведь действительно — кто? Прежде, чем осознано прийти к желаю написать книгу, она просмотрела миллион форумов и прочитала достаточное количество литературы. У Селены сложилось определенное мнение, сформированное на комментариях читателей: нельзя с первых страниц окунать людей в философию, какие бы интересные мысли не были бы в ней прописаны, нельзя слишком сильно углубляться в мировоззрение персонажа и при этом нужно разделять личность автора и героя — поэтому Лиам получился максимально непохожим на нее. Но сейчас этот же Лиам, ее творение, говорит ей обратное — Лиам говорит наплевать на правила и писать не в угоду читателям, а в угоду самой себе.       — Книгу всегда можно будет отредактировать позже. Не нужно выжимать из себя то, что тебе совершенно не близко, — мягко говорит он. — Память писателя удивительная вещь, Лилит, и ты знаешь. Всякое страдание, вся жизнь хранится у него на подкорке мозга, в памяти — его сила и его же вдохновение. Тебе не нужно абстрагироваться от реальности, чтобы написать что-то, тебе нужно пропустить ее через себя и принять факт, что и книга станет частью тебя. Это — твое детище, твоя кровь и твои слезы. Эта книга — и есть ты, Лилит. Так почему же она должна кому-то угождать?       Что-то рациональное было в словах Лиама. Селена знает: она никому бы не позволила себя подавить, и себе же не позволила никому угождать. Селена не тот человек, из которого можно слепить что угодно — она сама из этой реальности слепит то, что нужно ей.       — Так что же ты чувствуешь, Лилит?       — Злость. И раздражение. Я чувствую это очень, очень давно.       — Как ты можешь использовать это чувство на бумаге?       Селена задумывается. Селена выключается. Включается Лилит.       Лилит изначально задумывала Лиама как мягкого, уступчивого, но при этом очень эмпатичного человека, тонко чувствующего эмоции других людей, природу и искусство. Но и лишать его негативных эмоций не было смысла — тогда он бы стал картонкой, а не персонажем. Фигурой, на которого просто приятно смотреть, но за ним было бы не интересно наблюдать, потому что читатель бы не видел с ним ничего общего. Человеческий удел — ошибаться, Лиам по истории рос в очень небезопасной среде, он наверняка бы чувствовал что-то… Подавляющее. Он наверняка бы злился на то, что не в силах что-то поменять, и он злился бы потом, очень потом, когда понял бы, почему его собирались убрать с королевского двора. Да, именно, нельзя лишать Лиама права на злость или ненависть, а в случае несоответствия с ее задумкой, Лилит вполне может отредактировать главы. Лилит может хоть полностью переписать книгу, главное — начать. Написать хоть что-то, вылить на этот полупустой лист все то, что так долго не могла сказать.       Слышится свист — чайник вскипел, но Лилит уже не до него. Лилит глубоко вдыхает и опускает пальцы на клавиши. Впервые за долгое время она начинает писать, не отрываясь от клавиатуры.

***

      Селена закончила работу к восьми вечера, потому что около трех часов она писала беспрерывно. Селена печатала и печатала, не отрываясь не на кофе, не на отдых, не на звонки, SMS и сообщения в мессенджере, Селена писала и писала, самозабвенно, так, будто в голове она смотрела самый настоящий фильм, переписывая происходящее на бумагу. Впервые за долгое время слова полились из Селены, поток мысли невозможно было прервать, Селена рассуждала о ненависти, о горе, о несправедливости, о страхе и о надежде — Селена выплескивала в ворд все то, что у нее копилось за долгие-долгие годы одиночества и подавления собственных эмоций, и когда она поставила точку, тяжело вздохнув, когда она откинулась на спинку кресла и взглянула на монитор более осознанно, она поняла простую истину — Лиам был прав.       Ей стало легче.       Селене стало легче, она больше не чувствовала злость, пригретую змеей у нее где-то в солнечном сплетении, не чувствовала раздражительности на всякую мелочь, которая выбивалась бы из ее графика, Селена более не чувствовала неудовлетворенности. За эти три часа Селена написала десять страниц текста, и это много, очень много для той, кто никогда раньше не писал. И это она еще не вычитывала — Селена колесиком мыши пролистала документ, чувствуя невыразимую гордость за себя и… Селена вдруг начинает чувствовать, что у нее очень, очень много сил.       Лиам сделал ей чай, Селена сохранила документ на телефон и снесла его с ноута. Лиам ничего не говорил, только загадочно улыбался. Селена тоже молчала — она испытывала какой-то легкий мандраж и эйфорию, которую не описать словами. Это лучше наркотиков, это опьяняет лучше, чем самый дорогой алкоголь, это красочнее длинных-длинных снов. Это приятно. Селена давно не занималась тем, что было бы приятно именно ей.       И работа действительно пошла лучше: пусть на нее потребовалось гораздо дольше времени, Селена не чувствовала, что что-то кому-то должна. Все шло как-то автоматически, так, как и должно быть: Селена закончила с проектом к восьми вечера, она вышла из офиса и вдруг остановилась, вглядываясь в темное небо. Снежинки плавно опускались ей на лицо и на ресницы; Селена впервые в жизни заметила особенную красоту снегопада, Селена впервые в жизни почувствовала эту красоту, и это чувство… Не хватит всех слов, чтобы описать ее восторг. Селена только сейчас начала понимать: все эти двадцать два года жизнь утекала сквозь ее пальцы. Селена слишком долго хранила все в себе и совершенно не чувствовала того, что чувствуют другие люди. Зато чувствовала ее мать.       Ее мать танцевала под дождем, потому что чувствовала его. Щурилась на солнце, ловила ладонями солнечных зайчиков, потому что чувствовала их. Плела глупые венки из ромашек и одуванчиков, потому что чувствовала их. Верила в Бога, потому что чувствовала его. Ее мать чувствовала жизнь, Селена — ни капли.       — Ты хорошо поработала сегодня, — Лиам идет с ней в ногу, и в рубашке, без верхней одежды он смотрится как-то неестественно, но на него не обращают внимания люди — Лиама ведь действительно не существует. — Зайдем в кофейню? Я думаю, ты заслужила вкусный десерт.       Селена обычно не баловала себя сладким, только в очень редкие моменты, когда был повод. Селена отказывалась от всех радостей, осознанно лишала себя положительных эмоций, сосредотачиваясь на работе и на том, что что-то она обязательно должна доказать. Селена долго, очень долго смотрит на Лиама: в его волосах путаются снежинки.       — …Ну хорошо. Давай попробуем.       Лиам улыбается, и Селене кажется, будто с его улыбкой расцветает сирень, наступает самая настоящая весна, и солнце выглядывает из-за темного неба. От улыбки Лиама тает снег, а еще тает заледенелое сердце Селены — оно вновь начинает биться.