***
Сегодня Джокер в Котле не появлялся. Ворон попросил (в приказном тоне) заявится в Шлотбург, где наорал на него так, что весь ресторан слышал. Хотя вряд ли отчим планировал это с самого начала. Просто Джокер его снова вывел из себя... как умеет только он. Кажется, что после смерти Кирилла уже никогда не будет, как раньше. И лучше тоже не будет. Скорее всего, Комолов прямой дорогой движется к тому, что Воронов выставит его из дома, из своего бизнеса, отстранит от всех дел. И это в самом лучшем случае. Если в порыве гнева они друг друга не убьют. Ворон найдет кого-то получше, исполнительнее, кто бежит на первый зов и ничего не делает по-своему, а только так, как ему скажут. Дрессированного пса. Заебал! Пусть идёт нахуй! Пусть они все идут... Джокер с силой до скрипа зубов сжимает челюсть, ладонями лихорадочно растирает лицо, борясь (зачем-то) с внутренней агрессией, гневом, лавиной накрывающими его. В висках пульсирует тупая боль, руки дрожат, изнутри что-то нещадно раздирает, желая выбраться наружу. Только к вечеру затихает. После поездки в одиночестве на кладбище. Там гнев и все остальные эмоции затягиваются безразмерной тоской и всё ещё не пережитой утратой.***
Мытьё полов отнимает последние силы. Ульяна не переодевается. Накидывает куртку прямо на рубашку и в незастёгнутой выходит на улицу. Ей даже неохота вытаскивать из рюкзака наушники. Сверившись со временем (а между делом и проверив неутешительное отсутствие сообщений), Пылеева больше формально оглядывается по сторонам и прячет телефон. Лениво плетётся в нужном направлении, зевнув прямо на ходу. — Вон она. — негромко замечает Шрам. — Вижу, не слепой. — отзывается Комолов. Они стоят так уже почти час. Смеркается, а здесь работает только один единственный фонарь. — Я один справлюсь. Гелик готовь. — бросает Джокер и тихо из темноты ступает за Пылеевой. Он нагоняет её и, не давая развернуться, резким движением натягивает на голову прочный мусорный пакет (чистый-чистый). Не мешкает. Ладонь плотно прикладывает ко рту, не давая издать ни малейшего звука. Джокер действует не так, как в ванной. Без нежности или бережности. Злость и гнев, придающие физической силы, бесчеловечности, всегда при нём. Ульяна не слышит шагов. Не успевает испугаться заранее. Только после. Когда свет резко тухнет, а судорожный вдох не даётся из-за удушающе забившегося в нос плотного полиэтилена. Вся сонливость сходит за миг. Тело реагирует быстрее головы. Пылеева вначале вскидывает руки, вцепившись в зажимающую рот ладонь и запоздало соображает крикнуть. Взвизгнуть. Промычать. Хоть что-нибудь... Нет!!! Комолов левой рукой перехватывает тонкую талию и крепко сжимает под ребрами, отрывая ноги Ульяны от земли. Шаг назад, ещё один и немного в сторону, борется с попытками вырваться... но куда ей там. Пылеева хаотично выдаёт сотню разных движений за секунду. Дёргается, молотит пальцами, ладонями плашмя, нетвёрдыми кулаками, везде, где попадает. Упирается, пихает удерживающие её руки, так твёрдо сдавившие живот, что перед глазами вспыхивают искры. Помогите!!! Утягивающий назад импульс, звук обтирающихся об асфальт шин пускают по телу первый ощутимый и осознанный толчок страха. Заставляют нелепо перебрать ногами в воздухе, выгнуться в одну сторону, в другую, мотнуть головой. Она не высвобождается ни на миллиметр, как будто все её самые напряжённые потуги не больше, чем суетливая возня. Ей нечего вдохнуть. Темнота и оглушающее шуршание пакета у самого уха полностью дезориентируют. Нет!!! Нет!!! Нет!!! Шрам пригоняет машину за пару секунд, выходит, быстро открывая заднюю дверь. Помогает Комолову усадить Пылееву на заднее сиденье. Саша садится рядом. А Шрам закрывает дверь и оббегает внедорожник, чтобы сесть за руль и тронуться с места. Надежда на спасение слишком стремительно иссякает. Утекает сквозь пальцы, сменяясь неконтролируемой паникой, одновременно с тем, как Ульяна нащупывает прохладный материал автомобильного сиденья. Слышит первый громкий характерный хлопок, а следом за ним второй, будто припечатывающий неотвратимость осознания, что её похищают. Куда? Кому? Зачем? Что им..? Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не может... Джокер больше не закрывает ей рукой рот, когда раздается щелчок пневмозамков, окончательно отгораживающий их от всей улицы. Хотя она и так пуста. Удерживая одной рукой, другой достает из под сидения складной нож. Мягкий толчок приводит машину в движение. Ульяна по инерции продолжает извиваться, но уже как-то рвано, истерично, будто в припадке. Снова не успевает ни закричать, ни даже обрадоваться вновь появившейся у неё возможности... — Будешь рыпаться, я тебя здесь прирежу. — холодный шёпот и такое же холодное лезвие ножа у её горла. Хорошо ли она запомнила его голос? Это Саша и хочет проверить, уже не боясь быть разоблаченным. Вообще ничего не боясь. Под пакетом становится не только душно, но и мокро. Пылеева жадно хватает ртом воздух, пока не скатывается в два резких всхлипа от ощущения прижавшегося к шее металла. Сквозь шорохи и набат разрывающего барабанные перепонки пульса еле разбирает пугающе бесцветные слова. Зажмуривается, хотя ей по-прежнему ничего не видно, что есть сил. Пусть это будет сон! Пожалуйста, пускай она проснётся.... — Не н-надо... П-пож-жалуйста... Она бы и рада не рыпаться, но всё тело колотит, руки и ноги совсем не слушаются. Ульяна тщетно пытается успокоиться (чтобы сделать, как ей велели), и заходится в новом приступе, цепляясь за удерживающие её руки. Пальцами впившись в запястья, неожиданно отчётливо воспринимает обвивающий одно из них шершавый кожаный ремешок, прореженный плоскими металлическими вставками. Почему-то она до абсурдного твёрдо уверена, что он — чёрного цвета. ...чёрная кожа безупречно смотрится на бледноватых запястьях Джокера... Комолов никак не ожидает, что Пылеева предпримет попытку вырваться, когда у её горла гребанный нож. Вторая неожиданность — её сильные руки. Она чё хренов армрестлер? Джокеру даже приходится приложить всю свою силу, чтобы под напором не отвести руку с ножом дальше от горла. В такой схватке всегда есть риск полоснуть лезвием по коже. А ему всё же не хотелось бы её здесь прирезать. Тем более случайно. Комолов уже почти другой рукой касается пальцами пакета, чтобы через него, не жалея, дернуть Пылееву за волосы и усмирить, как она сама уступает. Затихает, сменяя крупные судороги на прерывистую дрожь. Проигрывает ему очередную борьбу. К счастью для неё, лезвие под надавливаемой инерцией проходится лишь слабой полосой, оставляя царапину не больше, чем в два сантиметра. Рычание мотора вдруг кажется Пылеевой знакомым, и этот... запах. Что-то пробивающееся и через характерную сладковатую вонь полимера. И что-то в интонации, которой была произнесена угроза... Подстегнутый адреналином мозг быстро соображает. — Д-джокер?.. — секунду назад чудившаяся болезненной, грубой, мёртвой, хватка вокруг её талии обретает знакомые черты. Не прекращая дрожать, Ульяна несмело, в два с половиной подхода тянется, чтобы стянуть с головы дурацкий мешок. Комолов не обрывает, не бьет по рукам. Мешок уже без надобности. И совсем убирает нож. — Смотри-ка, узнала. — усмехается Джокер, обращаясь к Шраму, и весело добавляет: — Резвая... стерва. Его правое плечо неприятно ноет от того, что Пылеева, трепыхаясь, как рыбеха выкинутая на сушу, несколько раз затылком в него ударилась; ногтями до крови расцарапала его ладони с тыльной стороны; чуть не ударила локтем в глаз, зато двинула по колену. Это всё издержки. Они не мешают Саше довольно рассмеяться и потянуться к Шраму с протянутой ладонью. Виталий поддерживает смех, но с меньшим весельем, «пять» всё-таки отдает, отвлекаясь от дороги на пару секунд. Ульяна суматошно, наполовину стаскивает, наполовину срывает мешок со своей головы, параллельно отшатываясь назад. Отодвигается в другой угол машины, затравленным взглядом перескакивая от Джокера к сидящему за рулём Шраму и обратно. Ей не понятен их смех, подначки. Она вообще мало что понимает, ещё не до конца оправившись от шока. Комкает в пальцах несчастный пакет, вцепившись в него, как в своё единственное средство обороны, и трясётся, будто в машине градусов двадцать ниже нуля. Перед глазами всё странно размыто и что-то капает с её подбородка на виднеющуюся в раскрытом вороте куртки рубашку. Никто больше не хватает её, не удерживает, не зажимает рот... Не угрожает прирезать. Саша, как ни в чем не бывало, поправляет браслет на запястье и переводит взгляд на Ульяну. Глаза мокрые, в уголках рта тоже собралась влага, волосы взлохмачены после мешка, взгляд беспорядочный, с опустившимися на зеленое дно остатками страха = ужаса. В его венах течет уже знакомый адреналин, вытесняя всё остальное на какое-то время. Становится даже легче, Комолов забывает о своих проблемах и терзаниях, наблюдая за чужими страданиями, причиной которой становится он сам. Сквозь заложивший уши звон настойчиво пробиваются только редкие и тяжёлые, словно преодолевающие невидимое сопротивление, удары сердца. Ульяна оглядывается на боковое окно, нервно осматривает классический чёрный, без выбивающихся деталей, автомобильный салон, но почти сразу возвращает всё внимание Джокеру, ловит его усмешку. Это всего лишь шутка. Ужасный, злой розыгрыш. На Пылееву вдруг накатывает невероятная слабость вместе с новой порцией слёз. Один короткий миг... Меньше тысячной доли секунды... Она и правда думала, что это конец. Все ужасающие заголовки, жутковатые объявления на столбах с фотографиями и сводкой основной информации о внешности, месте и времени, когда человека последний раз видели живым; чудовищные хроники и родительские «страшилки», по обыкновению пролетавшие мимо ушей... Об этом страшно и неприятно думать без желания вылезти из собственной шкуры или забиться мелким жучком под плинтус в квартире. Проще отвернуться, накинуть на мысли непрозрачное полотно, потому что в её мире такого нет и никогда не будет, не случится. Ходила же она раньше ночью по тем улицам и ничего... Ульяна поздно, только в это мгновение внутренне проживает все «а что могло бы быть...». В голове до сих пор не укладывается. — Тебе опять повезло. Это всего лишь я. — усмехается Комолов, — Только давай без истерик. Джокер снова корпусом поворачивается в её сторону, проводит пальцем по шее, подушечкой собирая выступившие из неглубокой царапины капли крови. Не надо было дергаться. Он предупреждал. Тело реагирует как бы само по себе, одними инстинктами. Ульяна заново вздрагивает от спровоцированного прикосновения, посылающего в мозг команду «отмереть». Ухмыльнувшись, Комолов подносит указательный палец ко рту и, не отводя взгляда, пробует и кровь на вкус. Но в этот раз целовать не будет. Наверное. Вместо того чтобы нормально вдохнуть, Пылеева как-то глухо икает. Пускает, моргнув, ещё две неровные, перепачканные тушью и чёрной подводкой дорожки спускаться к челюсти вдоль скул. И всё это время не сводит глаз с Джокера. Недоверчиво (испуганно) следит за его жестом. Кожа идет мурашками, и Ульяну, как кипятком, ошпаривает пониманием: Боже, да он наслаждается этим. Тем, что она чуть не лишилась рассудка от страха, и точно прибавила пару-тройку седых волос. Тем, что потеряна и растрёпана. Тем, что плачет... Перепутанные и сумбурные эмоции по крупице вымещает концентрированная ненаправленная злость. — Вы оба... Совсем с головой не дружите?! — хрипящим, заикающимся от недавних слёз голосом начинает Ульяна. — Что за дебильные приколы?! Это не смешно. От её хоть и сдавленных слезами и хрипами криков уши всё равно закладывает. Только это не мешает Джокеру продолжать улыбаться, веселиться, наслаждаться. А на языке ещё ощущается приятный железный вкус её крови. Он облизывает губы, наблюдая за Ульяной, как за своей зверушкой. Саша никогда не мучил животных, а вот людей... после смерти Кирилла он делает это с частой регулярностью. За грань дозволенного не заходит, но уже и этого достаточно... «Потерять человеческий облик». — так бы сказал Кир, но никогда НИКОГДА он этого не скажет. И не увидит. И не узнает. Таким вообще-то не шутят! Пылеева тянется пальцами к тому месту, которого дотронулся Джокер. Ей не больно, но подушечки слабо пачкает липко-красным, и Ульяна в ступоре таращится на не-Сашу. Глупо приоткрывает рот, не в силах произнести ни слова. Он что, был настоящим?! Конечно, ей так казалось, когда нож был у её горла, но после того, как она поняла, что это Джокер... Что это шутка... Он угрожал ей настоящим ножом. Чёрт, а если бы она... — Ты чёртов больной придурок!!! — не выдерживает Ульяна, срываясь на ломкие рыдающие нотки. — Ненормальный!!! Что я тебе сделала?! Пылеева переходит в следующую тональность, заставляя Комолова направить указательный палец в свое ухо, намекая ей, что она слишком громкая. Пока в ванной слушать её было приятнее всех остальных раз. Больной придурок, ненормальный... Даже здесь она соблюдает цензуру. — Что я тебе сделала? ...Понравилась. Без истерик? С Пылеевой, кажется, хватит. Дикое напряжение, копившееся ещё со вчерашнего вечера, если не с момента, когда она вытащила Макса из этого же джипа, достигает критической отметки. Рвёт все хлипкие заградительные щиты внутри и выливается наружу потоком исступленных слов и действий. Ульяна даже толком не осознаёт, что делает, когда разворачивается и хватается за дверную ручку. Она заблокирована на время поездки, и Пылеева снова разворачивается, требует, смотря исключительно на Шрама: — Останови машину! Тот неуверенно косится в зеркало заднего вида, перебирает руками по рулю и сбавляет скорость. Хотя вряд ли этого из-за её просьбы. Просто впереди показывается красный светофор. Да хоть выпускающий людей трамвай! Ульяне плевать. Она начинает хаотичными рывками бороться с блокиратором даже раньше, чем мерседес полностью останавливается. Шарит взглядом вокруг, пытаясь найти кнопку или защёлку, которая открыла бы дверь. Улыбка сходит с лица Джокера, когда Пылеева надумывает покончить с собой и на ходу выйти из машины. Эй, сучка, тебе ещё долг отрабатывать. А так он бы, конечно, отпустил её на все четыре стороны... — Успокойся, психованная. — резко обращается к ней Комолов, недолго размышляя над формулировками. Не поддаётся. Может, заклинило? Ульяна балансирует в полувыдохе от того, чтобы замолотить всей ладонью по стеклу. Пнуть ногой. Навалиться всем телом. Не реагирует на окрик из-за спины. Ей нужно уйти. Выбраться из крошечного коробочка салона, пока она, чего доброго, в этом замкнутом пространстве не задохнулась. Или не захлебнулась тем, что там застилает глаза, булькает и пузырится в перехваченной кашлем трахее. Сбежать. Пока может. Пока цела. Все кости и (почти) все органы. Больше не может здесь (с ним) находиться... Саша подсаживается ближе, хватает Ульяну за ближнюю руку, мешая ломать свой гелик, а пальцами другой руки грубо сжимает подбородок, поворачивая на себя. — Посмотри. Посмотри на меня! — Нет!!! — взвизгивает Ульяна, пытаясь выкрутить своё запястье из хватки. — Не трогай меня! Не трогай! Отпусти!!! Её взгляд всё мечется, Ульяна снова в приступе пытается вырваться, но цепкие пальцы Комолова только сильнее сжимают, высверливая пару невидимых дырок на её лице своим жестким взглядом. Всем телом подается к ней, коленом с силой припечатав к сидению ближнюю к нему ногу. Один раз сегодня она уже проиграла эту борьбу и совсем не хотела (так скоро) брать реванш. Пылеева меняет следующий возглас на глухой стон и свободной рукой упирается Джокеру в грудь, чувствуя болезненное давление его пальцев на челюсть. Сейчас тело Ульяны слабее, чем когда на её голове был мешок. Не значит, что сейчас Саша ничего не испытывает. Или испытывает только раздражение. Нет. В этом тоже что-то есть: лишний раз продемонстрировать свою силу, власть, заставить подчиняться. Показать, что всё будет именно так, как хочет он. Отвали! Не прикасайся! Убери руки! ...пусти пусти пусти... Ульяна не знает, что из этого выпаливает вслух, пока припадочно бьётся в тисках Джокера, а что так и остаётся грохочущими в черепной коробке мыслями. Ничего не разобрать. Перед глазами какое-то мельтешение и туман. Мышцы как закаменелые. Зубы так сильно стиснуты — ещё немного и, наверное, начнут крошиться... В вытянутых бликах на стекле зеленоватое пятно начинает мигать, будто отсчитывая последние песчинки времени, пропадающие в узкой горловине. Рядом зажигается предупредительное оранжевое. — Лучше бы я никогда на тебя не смотрела! ...не возвращалась среди ночи на такси в неуютно пустующую квартиру, не отмывалась в душе до утра от твоих прикосновений и чем-то понравившегося запаха, не травила себя воспоминаниями, шляясь по страничкам возможных общих друзей, не воображала себе всякого... ...я бы не ругалась и не приставала к тебе с расспросами, не узнала бы, что может нас связывать и не цеплялась за то, что уже связало, не было бы долга, работы, не было бы этих фотографий и шантажа... ...не было бы поцелуев, заставляющих ноги подгибаться, не кружилась бы голова, не горели бы щёки и кожа, сладко, приятно, под твоим мягким дыханием... Ульяна хочет разломать серый лёд в глазах напротив выжигающим изнутри ненавижу, но только чувствует, как сама резко уходит вниз, и он смыкается где-то сверху, оставляя её в ловушке. — Куда ты в таком виде ночью пойдешь, дура?! Прямиком в руки настоящего маньяка? Угомонись! Башкой своей подумай. Автомобиль плавно трогается с места, и тело сотрясает очередное рыдание. Пронзительное от бессильного гнева и надломленное пониманием её абсолютной беспомощности перед ним. Несколько последних минут Ульяна мало что соображала, а теперь каждое слово Джокера отчетливо врезается в сознание. Дура. Подумай. Угомонись. Тебе некуда идти. Или, скорее, деваться. Она перестаёт сопротивляться, присмирело смолкая. Джокер убирает руку с подбородка и вытягивает между двух передних кресел. — Воды дай. Шрам реагирует быстро, достает бутылку с уже отпитой минералкой и протягивает назад. Джокер забирает, откручивает крышку. Удерживается от того, чтобы плеснуть в лицо Пылеевой. — Пей. ПЕЙ. — сквозь зубы повторяет. Третьего раза не будет. Джокер сам настойчиво подставляет горлышко к её губам. Пылеева ещё пробует, вздрогнув от непоколебимого тона, сохранить жалкое подобие достоинства и отказаться от воды, но рефлекторно хватается за пластиковую бутылку поверх руки Джокера, инстинктивно делает первый (практически влитый в неё) глоток. И следующий за ним. Не отрывая взгляда, чуть тяжело дыша, Саша смотрит, как Ульяна пьет. Больше не заставляет. — И адрес свой скажи, если не забыла. — с невыразительным смешком произносит Комолов. Она отворачивается от бутылки, немного пролив на себя, и отпихивает её вниз, потому что пить мешают остаточные всхлипы. Не может сосредоточиться на заданном вопросе... Или что это? Приказ? Ульяна ёрзает на сиденье, поднимая заплаканный взгляд выше. — Джокер... — тихим полушепотом зовёт она уже иначе, просяще, всматриваясь в его глаза. — Мне больно... Пусти... я не стану с тобой бороться... Он отпускает не сразу. Сначала пару секунд сканирует взглядом, чтобы убедиться, что она точно успокоилась. Разжимает пальцы, слегка отодвигаясь назад, больше не фиксирует Пылееву на сидении, как буйного пациента. Отодвинувшись на пару миллиметров, Ульяна прижимает к себе руку, которую удерживал Джокер, и мягко баюкает её другой у живота, растирает запястье. Старается сглотнуть остатки слёз, чтобы унять судорожное подрагивание плеч, делает осторожный глубокий вдох и выдох. — Республиканская улица, дом... — короткая запинка, Пылеева чуть не заканчивает номером их дома в Москве, но в последний момент исправляется и называет верный, попутно добавляя: — Там... Надо у парка завернуть... Подсказывает, потому что в этих современных жилых комплексах вечно путаница, с какой стороны подъезжать на стоянку. Подтянув до костяшек рукав рубашки, Ульяна кое-как вытирает щёки, нос. Делает ещё пару глотков воды, понемногу успокаиваясь. Возвращает Джокеру бутылку, но на него самого не смотрит. Ничего не говорит и даже будто останавливает себя от лишних движений. Боится... Посматривая на Ульяну, Комолов решает не закручивать крышку, потому что она упала куда-то под ноги. Он повторяет адрес нормально, чётко, достаточно громко, если вдруг Шрам не расслышал тихий голос, разбавленный нескончаемыми, но уже менее частыми всхлипами. Всё его настроение от розыгрыша куда-то пропадает. Глаза будто затягивает чёрное бельмо, всё снова становится чёрно-белым, теряет краски, теряет радость. В памяти всплывает самый яркий флешбэк за эти пару минут. На него затравленно с болью смотрели его глаза (или у Комолова уже едет крыша?). Возможно, как в тот день перед смертью. Что он чувствовал? О чём в тот (последний) момент думал? Саша задавал себе эти вопросы за три года по несколько раз на дню. Лучше бы не снимал с неё пакет. Лучше бы никогда не встречал у себя в спальне. — Лучше бы я никогда на тебя не смотрела! А кто КТО тебя звал?! Несколько... секунд? минут? почти три, если Ульяна не сбилась нигде со счёта, ничего не происходит. Единственные звуки в машине, кроме характерного гула дороги, — палитра отголосков её сходящей на нет истерики. Дроблённые на части, свистящие вдохи, изредка перетекающие в нервную икоту, и сбивчивое, хлюпкое шмыганье носом. Лицо неприятно влажное, около рта, вокруг крыльев носа и под линией челюсти, подсыхает липкая корочка, зудяще стягивая кожу. Ульяна пробует задержать дыхание и начать счёт с нуля, но сбивается на пятнадцати, боязливо скосив в бок. Джокер снова громко матерится. Срывается… — Истеричка! Шуток, блять, не понимаешь? Никто с тобой ничё делать не собирается, нахер ты не сдалась! Ебнутая! Успокаивает, утешает её. По-своему. По каким-то невообразимым причинам его ругань действует... отвлекающе. Пылеева хмурится от обилия непечатных междометий и громко втягивает носом воздух, протестуя в ответ на незаслуженный наезд. — Сами вы й... — чуть было не возвращает цитату в подлинном варианте, но в последний миг запинается очередным неподконтрольным иканием; продолжает уже сдержаннее: — Долбанутые! И шутки ваши идиотские! Джокер отворачивается, и она зеркально повторяет его жест, уставившись на пролетающие мимо вывески. Этот дебильный "прикол" просто не мог выпасть на более неудачный момент. Может, Ульяна бы так бурно не отреагировала, будь она сытой и выспавшейся... И без перспектив провести следующую ночь в том же состоянии, что и предыдущую, потому что делать уроки за барной стойкой, оказывается, то ещё извращение. Зато — если тут вообще нужно искать плюсы — после этого постановочного похищения переживания о сливе видео с компроматом уже не ощущаются такими острыми. Комолов и сам делает глоток из бутылки, чтобы смочить горло и унять слабую дрожь в конечностях. Переводит взгляд в окно на освещенные фонарями улицы. Шумно выдыхает, всё пытаясь сбросить накопившееся за ещё одну уже совсем не шутливую схватку напряжение. — Ты идешь? …Саша делает два растерянных шага вперед, почему-то его всё равно за ней тянет… он же всё сделал правильно… ещё несколько секунд топчется у двери под характерные звуки рвоты… — У по..дъезда… такси ждет. На, посади ее. Она ему снилась. Единожды. После уже другого похмелья, сидела рядом, гладя по волосам и что-то шептала. Вечером того дня какое-то время Комолову даже казалось, что это был не сон. Отходняковый бред. Не боясь замочить одежду или сидение, Саша проливает себе на правую руку немного воды. Тянется к Пылеевой, небрежно, без нежности вытирая размазанные красные следы крови на шеи, чёрные — туши на щеках. Не сразу осмыслив, что Джокер собирается делать, Ульяна рефлекторно съеживается, но не уклоняется и не уворачивается, не сопротивляется. Позволяет ему... ...проявить заботу? — Тшш... Я знаю... Ульяна... ...доверься мне... Ей скорее мокро и холодно, чем лучше, да и трёт он так... Будто ей лет десять и она вся извозилась в шоколаде, от которого он должен был держать её подальше в отсутствие родителей. И в конечном счёте ему приходится убирать следы своего воспитательского провала за пять минут до их прихода с работы. Хорошо, что водой, а не впопыхах плюнув на ладошку... — Ну хватит!.. Всё!.. Переста-ань... — морщась с видом кошки, по которой попало из пульверизатора, Пылеева выгибается назад. Ему не нужно повторять дважды. Одного раза было достаточно. От её визга и хныканья и так уже в висках ломит. Гелик делает резкий поворот, отчего Саша сильнее наваливается в сторону Ульяны. Она отпихивает от себя ладонь Джокера, но добивается лишь того, что та по инерции от неожиданного заноса (для устойчивости) упирается ей в бедро. А сама Ульяна чуть не въезжает носом в чужой подбородок. Промахивается, мажет чуточку ниже. Кончиком едва не задевает кожу... Проходит в считанных долях сантиметров... Резче, непроизвольно, втягивает запах... Так вот, что это было... К густым и тяжёлым "салонным" ноткам крамольно примешивается что-то свободное, свежее... ...цитрусовое... Но не выразительно сладкое, как апельсин, а горьковато оседающее на языке прохладным зелёным чаем или лимонным шербетом посреди жаркого летнего дня. Ульяне нравится лето. Может, потому что её день Рождения в его преддверии. А может, потому что она по жизни плохо переносит заморозки. Саша готов был со своей заботой закончить сразу. Но Пылеевой мало плюнуть в него словесно — она ещё оттолкнула его ладонь. Этим поставила крест на его сочувствие, отзывчивости. Овца психованная. Комолов ощущает, будто его окунули головой в унитаз. Чувствует себя... уязвленно. Ульяна увидела то, чего не должна была видеть. Минутную слабость. Больно надо. Нахер он вообще полез?! Сначала сопли ей подтирает, а дальше что? Будет стоять с цветами и ждать у гребанного универа? Нет. Комолов не будет наступать на грабли отчима. Не будет связываться (влюбляться) ни с одной Пылеевой. Яблоко от яблоньки. Пусть катится. Пока они ещё в этом положении... ...если, вспоминает Ульяна, прижаться губами чуть ниже и капельку правее, ближе к выступающей косточке челюсти, Джокер сглотнёт чуть неровно... ...дёрнется кадык, приятно напрягутся под пальцами плечи... ...а у неё на шее, симметрично этому местечку... ещё пару дней будет красоваться царапина от ножа, прижатого к горлу его рукой... Свободной ладонью Саша бьет по сидению Шрама. Момент вынужденного сближения проходит мимо него, не отпечатывается в памяти, как её поцелуи и стоны на стиральной машине. — Помягче, блять, на разворотах! Не дрова везешь. — в серьез возмущается Комолов, раздражаясь даже совсем на легкое неудобство. Хотя буквально тридцать минут назад Джокер был бы только рад такому развитию событий, дразнящему подначиванию. Шрамов бросает виноватое: — Сорян, не подумал. Джокер отсаживается уже дальше, поерзав на сидении. Ульяна, потупившись, вновь жмётся к самым дверям. На своё счастье, узнаёт этот заворот, а вместе с ним и показавшийся забор, ограждающий территорию комплекса. Больше Саша на Пылееву не смотрит. Допивает остатки воды в один глоток и небрежно бросает пустой пластик под ноги. С молчаливой злобой придавливает его правым ботинком, нарушая напряженную тишину звонким противным скрежетом сдавливаемой бутылки. Не знает, на кого злится. Просто так уже привычнее. Это чувство хотя бы ему понятно. А через две минуты мерс тормозит возле какого-то дома, и Виталий коротко сообщает: — Приехали. Джокер переводит взгляд в свое окно, бегло осматривая улицу. Плохо знает этот район, но точно не общага. В общаге он был пару-тройку раз. Либо заходил с кем-нибудь разобраться, либо заглянуть на чай. Такие, как Пылеева, там не живут. И почему она вообще решила поступать именно в Питере? Чё в столице никуда не взяли? Нет. Слишком много интереса к её персоне. Какая ему, блять, разница? Звука открывающейся двери не раздается, хотя остановились они уже полминуты назад. Чё она ждет? Её подъезд самый крайний, от машины придётся пройтись. Третий этаж, окна выходят на парк, где Пылеева уже облюбовала пару хороших беговых тропок. Под характерный щелчок разблокировки дверей, Ульяна снова упирается взглядом в Джокера, заламывая рукава своей куртки. — Теперь... Мне можно идти? — Вали. — тут же реагирует Джокер, бросив на Ульяну пренебрежительный взгляд. Сперва сам донимает, устраивает этот цирк с псевдонападением, заламывает на заднем сидении, а через пару минут ещё и отправляет таким тоном, будто это она его чем-то обидела. Придурок неадекватный. Но Ульяна на продолжение турпоездки не напрашивается, проворно выбираясь из машины. Отправляет, пока её ещё слышно в салоне, едкое «спокойной ночи» и прикрывает дверь. Аккуратно, без хлопков. Зато лязгает, меньше, чем секунду спустя, другая дверь, с противоположной стороны. Комолов тоже выходит. Не за тем, чтобы после своей короткой команды проводить Пылееву до двери квартиры, а чтобы пересесть вперед. Ульяна, застыв было поначалу, напряженно соображает, насколько безопасно показывать (в смысле выстраивать ещё более подробный маршрут) Джокеру, где она живёт, и как ей, если что, выкрутиться (напроситься к соседям? убежать?)... только наметившаяся дилемма разрешается сама собой. Ну да, а ты что думала, он тебя под двери провожать будет и в гости на ночь напросится? Идиотка... Отмерев, Пылеева делает нетвёрдый шаг спиной вперёд, потом рывком разворачивается и практически бегом припускает к четвёртому по счёту крыльцу, украшенному клумбой с красно-жёлтыми бархатцами. Так торопится, что на лестнице, вытаскивая из рюкзака ключи, нечаянно роняет их на плитку. Приседает за ними, а когда выпрямляется, бросает короткий взгляд на джип, по-прежнему стоящий у подъездной. Даже когда за Комоловым снова закрывается дверь, Виталий не торопится отъезжать. Чтобы снять с себя чувство вины, Шрам дожидается, когда Ульяна зайдет в нужный подъезд. А Саша... Саша тоже не торопит его, делая вид, что его что-то заинтересовало в телефоне. — Вали. ...прочь. из моей головы. Железная входная дверь с писком распахивается, выпуская каких-то жильцов. Ульяна машинально придерживает её, и сразу же заходит следом, позволяя чужим спинам и побеленным стенам подъезда скрыть от неё мерседес Джокера.