Не убежать, Память становится клеткой.
***
Противоположная сторона пруда почему-то пользуется большей популярностью. Ульяна разглядывает, проходя мимо трёх пустующих лавочек, сидящих там людей, прежде чем занимает выбранное Иваном место. Застёгивает куртку, подняв повыше ворот, и прячет телефон, а заодно и ладони в карманы. Но не успевает заскучать или увлечься слежкой за утячьим клином на воде. На другой край лавочки подсаживается парень... Молодой человек, на вид постарше Джокера, прилично, хоть и скромно одетый, с примятыми на одну сторону, будто от долгой носки головного убора, тёмными волосами. Какое-то время они оба не нарушают молчание. Изучают друг друга искоса брошенными взглядами. — Простите, — на проверку вежливо обращается Ульяна. — Я тут кое-кого жду... — Значит, это вы мне звонили, — у... Ивана? (молодого человека) настолько тонкие губы, что когда он в задумчивости чуть выпячивает подбородок, они едва не пропадают с лица. — Я представлял вас старше, когда мы разговаривали по телефону. — А я вас - моложе, — с выразительной непосредственностью признаётся Ульяна. — Но, похоже, мы оба поторопились с выводами… Джокер переводит взгляд в свое окно, наблюдая за лавочкой. Сначала свою пятую точку на неё усаживает Пылеева, а уже затем к ней подходит тип, приехавший на фольксвагене. Первый не сел, стоял, ждал. Предусмотр... И вот это, блять, дилер? Он бросает быстрый взгляд через лобовое стекло на тёмно-синий бампер. Не торопится выходить. Разговор они продолжают. Комолов только надеется, что у Пылеевой мозг не размером с улитку и его хватит не завязывать беседу с каким-то левым мужиком. Надеется, что память, зачем она в этот парк вообще намылилась, ей не отшибло. Может, она и не в его банде, но если его гениальный план провалится, Джокер с неё ещё как спросит… Карманы перестают спасать руки от холода, и Ульяна с трудом удерживается от того, чтобы поёжится. Драматично уводя взгляд вдаль, представляет себя секретным агентом на задании, девушкой из остросюжетных боевиков, чтобы придать себе храбрости. Мешает ощущение, что всё это так чёртовски реально... Без нарисованных взрывов и постановочных драк. У нее задача попроще. — Чем могу быть полезен? — пресекает дальнейшее развитие светской беседы Иван. Пылеева бы и сама не увлекалась праздной болтовнёй, если бы не чёткие инструкции от Джокера. — Мне нужно сильнодействующее обезбо... — Это я понял, — опять перебивает дилер. — Давайте поконкретнее. Морфин, трамадол... Он с завидной беспечностью, легонько пнув носком туфли валявшийся на земле камушек, перечисляет ещё несколько названий, из которых Ульяне знакомы только самое первое, расхожее, и ещё одно. Его когда-то хотели назначать её бабушке... Пылеева не привыкла рассуждать всерьёз о делах, творящихся в неком потустороннем мире, но сейчас бы поставила десятку на то, что Инна Евгеньевна покачала головой и отвернулась, увидев, при каких обстоятельствах и для чего её единственная драгоценная внучка вызывает и использует эти воспоминания. — Сотка за штуку. Чёрт! Только когда Иван называет цену, Ульяна вспоминает о том, что кошелёк остался в рюкзаке. В джипе Джокера. А у неё в кармане даже жалкой десятирублёвки не завалялось. — Можно... мне вначале взглянуть? — импровизирует, надеясь, что выглядит при этом... ну хотя бы не полнейшей идиоткой. По лицу Ивана уже понятно, что он мог бы ей предъявить. Это ведь не витрина магазина, чтобы тут часами пялится на товар. Но машинально дёргает рукой, лезет пальцами в карман на секунду, до того, как остановить самого себя. — Вы первая. — Что? — Сперва я хочу видеть документы. Могла бы спросить «какие?», если бы не опасалась этим лишь сподвигнуть Ивана поскорее уйти. «Прикинуться дурочкой» вряд ли прокатит. Ульяна выбирает другую тактику. Подцепляет ногтём бампер на телефоне и с каменным лицом вытаскивает на свет медицинскую справку. Свою. Самую обыкновенную, по форме. Которую должна была показать на одной из тренировок и с тех пор забыла там. — Смешно, — без капли усмешки отзывается Иван. — Вы сказали, что вас предупредили. Если нет документов, я не могу... — В смысле? Выхватив обратно листочек, Пылеева таращится на него, как на впервые увиденный, перечитывает раз, два и принимается очень заметно паниковать. — Нет... Нет, нет, нет... Чёрт! Я же не... Нервно хлопает себя по платью, где нет карманов, и по куртке, даже в тех местах, где они зашиты. — Я помню, как прятала её. Я не могла перепутать... — Та-ак, понятно, — особенно тронутым этой сценой Иван не кажется. — Видимо, в другой раз. — Нет! Подождите! — Ульяна подается вперёд, когда он привстаёт с лавочки. — Прошу, не уходите! У меня всё есть. Вы не понимаете. Это... Я не знаю, как так вышло... Пожалуйста!.. Он любезно дал ей фору перед началом для заготовки слезливой истории. Для того чтобы настроиться. Пылеева часто моргает, то открывает, то закрывает дрожащие губы, выкручивает себе в притворном волнении пальцы... ...и лишь чуть-чуть удивляется тому, что Иван решает помедлить с уходом, снова присаживаясь. Саша проверяет телефон, выходит из салона и ставит гелик на сигнализацию. Убирает ключи в карман. Прикрыв пистолет рюкзаком, направляется в парк. Блестящей артисткой Ульяна себя не считает. Гимнасткой — да, тут без ненужной скромности (не зря ж принесла ей в жертву детство и отрочество) заберёт все кубки и лавровые венки. А вот с актёрской игрой у неё всегда были противоречивые отношения. Стоит ли припоминать, как отец в восьмом классе за пять вопросов раскрыл её шедевральную попытку откосить от контрольного сочинения по ненавистной литературе? Её обычно выдают живая мимика и взрывной (мамин) характер, временами присмиряемый в угоду учтивости. А ещё — разящая врождённая искренность, просвечивающая через любой обман, как через дырявую рубаху. Как кстати, что весь последний месяц Ульяна практиковалась (даже чаще, чем с полотнами) аккуратно подлатывать эти прорехи. Она бросает на устроенный перед дилером спектакль одного актёра всё своё мастерство, с проблеском беспокойства перебирая в голове иссякающие варианты адресованных Ивану уговоров. Колеблется, не зная, куда вести их диалог. Тем более, когда мужчина вдруг напряжённо сводит плечи. Ульяна приподнимает подбородок, прослеживая, в кого упирается его сощуренный взгляд. — Всё в порядке. Это... мой брат, — спешно успокаивает Ивана, по виду которого легко читается, что неожиданного пополнения компании он не предполагал. Представляет иначе, чем перед администратором студии, потому что «приятелей» на такие встречи, как ей думается, берут редко. А вот в «семейное горе» поверить легче... Джокер вряд ли представляет, как он вовремя. Приближаясь к скамейке, Комолов расплывается в дружелюбной улыбке, чтобы не спугнуть. Надо было обсудить легенду подробнее, но сейчас действует спонтанно, рискует. — Ты, как всегда, всё перепутала. — произносит Саша, обращаясь к Ульяне, — Справка у меня. Вовремя я подоспел, надеюсь? Пылеева, кажется, может расслышать рукоплескания несуществующей публики, встречающей его, будто оскароносную звезду. У неё и самой перехватывает дыхание от преобразившего лицо Джокера выражения. От мягкости адресованных ей улыбки и тона. Словно и не выгонял её, грубо, бесцеремонно, из мерседеса десять минут назад.. И как-то внезапно пропадает необходимость играть. Её непритворное смятение отлично вписывается в общий кадр. — У тебя? — неуверенно переспрашивает Ульяна и "с облегчением" роняет голову на грудь. — Oh, thank god! Сумасшедшее внутреннее напряжение пробирается в речь иностранными фразочками-паразитами. Пылеева добавляет ещё парочку русских сверху, заполняя эфир своими отвлекающими сокрушениями о том, какая она растяпа и как хорошо, что справки всё-таки нашлись. Пока Иван оценивает ситуацию, ничего не подозревая, не видя угрозы, не успевая уйти, начать паниковать, позвать на помощь, Джокер садится по другую сторону от дилера. Поставив рюкзак к себе на колени, скрытно для остальных, но не для Ивана, наставляет на него ПМ. Саша быстро шарит глазами по окрестностям парка и приковывает стальной взгляд к торгашу. — Дернешься – пристрелю. — всё с той же улыбкой, но теперь отливающей, как металл на солнце, жестокостью, сообщает Комолов. Иван всё же дергается, слегка, больше по инерции, вздрагивает всем телом. Следит за дыханием, стараясь сохранить спокойный вид. — Вы же не станете палить посреди… — Хочешь проверить? Народу здесь нет, камер тоже, заслышав выстрел, ментов вызовут только спустя минуты две, а приедут они ещё позже. — пожав плечами с видом «решать тебе», отвечает Джокер, не теряя твердости и уверенности в голосе. — Зря вы. У меня с собой немного. Того не стоит. С Ульяниного места сперва плоховато видно пистолет, и она поздно осознаёт, в чём причина таких реакций Ивана. Но когда различает очертания тёмного Г-образного пластика, убеждается... не так, как в закоулке или у того кафе во время разборок с водителем БМВ, а всецело и безусловно... в воплотимости угроз Джокера, готова сама содрогнуться. Нервно, с покашливанием, оглядывается в обе стороны и, мельком, себе за спину. Надеяться, что пистолет стреляет всего лишь пластиковыми пульками или не стреляет вовсе, пожалуй, даже для неё чересчур простодушно. Узкий воротник платья теперь удушливо впивается в горло. Пылеева кладёт ладони на колени, чтобы не потряхивать ими так, будто у неё тик. И чувствует вместе со страхом что-то ещё, медленно разгорающееся... Горечь, гнев, сожаление... Они так не договаривались! Иван, продолжая смиренно сидеть между Ульяной и Джокером, поворачивает голову к ней. — Вы вроде девушка приличная, красивая, юная, не похожи на наркоманку. Оно тог… — Рот закрой. — прерывает этот воспитательный процесс, на которые у Комолова уже ебанная аллергия, — Тачка с 241 номером твоя? Иван делает глубокий вдох. — Моя. Ульяну едва не переклинивает пролепетать дилеру виноватое «извините». Она понятия не имела, во что ввязывается. Всему виной участок, слова капитана Тельцова, шуточки в машине... Пылеева ума не приложит, на каком этапе умудрилась внушить себе, что Джокер станет разбираться с распространителем законными методами. Она просто знала, что должна помочь найти дилера, а... ...а дальше что? Сдаётся ей, нужно было задать себе этот вопрос чуточку пораньше. Ну, точно до того, как Джокер взял дилера на мушку и спросил про его машину. Видимо, вызывать полицию или лично передавать Ивана в руки правоохранителей он не собирается. А что тогда? — Сейчас туда вместе пойдем. Я нервный, одно неверное движение, я долго думать не стану. — Это я понял. Не понимаю, что вам от меня нужно. — тянет время дилер. — Узнаешь. Обязательно. — с многообещающим смешком отвечает Джокер. Саша переводит взгляд на Ульяну. — С нами пойдешь. За рукав его придержи. Иван, если и боится, прекрасно справляется с тем, чтобы внешне это никак не проявлялось. А вот Ульяна белеет и стирает с внутренней стороны ладоней холодную влагу, хотя зловещее «узнаешь» адресовано было совсем не ей. И вообще она же вроде в команде Джокера. Его резкий оклик дополнительно об этом напоминает. Слегка покачивая пушкой, Комолов намекает дилеру подниматься на ноги. А затем синхронно с ним встает, оставляя ПМ наготове. — Давайте вы уберете оружие, я и так пой… — Ты чё не понял? Ещё слово и ты будешь кормить карасей в пруду. — если до этого Джокер предупреждал спокойно, то теперь слова звучат как настоящая угроза, подпитываемая не скрытой враждебностью и ненавистью. Иван даже пренебрегает коротким «понял». — Пошли. Вот так три в ряд они направляются к выходу, к машинам. Взяв себя в руки, а Ивана, крепко, за рукав, Пылеева непринуждённо пристраивается пообок от него и полушёпотом холодно советует: — Лучше делайте, как он говорит. Они не совершают никакого преступления (пока). Они помогают всем тем, кому этот тихий, неприметный молодой человек мог толкнуть худшую из отрав. Ивана нужно задержать и сделать так, чтобы такие, как та блондинка, не могли всего за сотку приобрести себе ещё порошка. Тогда почему Ульяне так тяжело успокоиться за то время, что они шагают к тёмно-синему фольксвагену? Ей что-то совсем не по душе роль соучастницы линчевания. Но она ни на секунду не выпускает запястье удивительно послушно шагающего вперёд дилера из своих пальцев. Даже когда они притормаживают у машины и он, свободной рукой отогнув краешек куртки, дёргает ладонью. — У меня ключи в левом внутреннем кармане. Могу я достать? — с толикой закравшегося во взгляд негодования спрашивает Иван, поворачиваясь к ней. Ульяна не смотрит в ответ. Не на него. Только на Джокера. Ждёт дальнейших указаний. Вокруг — так удобно — никого. Редкие машины проносятся на такой скорости, что рассмотреть происходящее в отдалении у тротуара из них было бы нереально. И их джип очень символично подпёр машину дилера сзади. — Нет. Она достанет. — сухо обрывает Комолов любые телодвижения наркодилера. К ним — даже к таким чмошным — у Джокера доверия нет. — Давай. Он смотрит на Ульяну, не интересуясь, хочет ли она этого. Пылеева, кивнув, останавливает на дилере немного оробелый «мне-это-тоже-не-нравится» взгляд, на что Иван только пошире распахивает полы ветровки. Не то в издевательском приглашении, не то в обречённой покорности. Подсказывает, в каком кармане искать. Ульяна легко нащупывает гладкий пластик, который оказывается плоским круглым брелком с эмблемой марки машины. Уже второй (или который там?) раз за день ловит себя на желании не продолжать. Чтобы на этом с ней было всё, и Джокер велел отправляться домой. Не уверена, что сама не запротестует. Что сразу развернётся и без оглядки уйдёт в нужном направлении. Что выкинет последние минут пять из головы, не будет в бесконечной тревоге спрашивать себя, как именно Джокер разобрался с дилером, и ночью уснёт крепким от благословенного неведения сном. Зато практически не сомневается, что поездочка куда бы то ни было с подобравшейся компанией, сохранению душевного равновесия тем более никак не поспособствует. Получив ключи, Саша снимает автомобиль с сигнализации. Открывает для Ивана дверь водительского сидения, заставляя сесть. Ключ не отдает, быстро обходит машину и занимает место справа. — А ты назад. — это обращено к Пылеевой. Её рюкзак то всё равно у него. А там у неё похоже все вещи. Комолов очень жалеет, что отпустил Шрама. Не хочется бросать гелик здесь, но делать нечего. Ни его, ни дилера Пылеевой Джокер доверить не может. Джокер вновь лишает её права голоса и выбора. Но велит — садиться в машину. Ульяна беспомощно оглядывается на мерседес, ещё раздумывая, поможет ли ей сбежать хитрый манёвр с привлечением внимания к тому факту, что они бросают джип здесь без присмотра. Слышит хлопок передней двери раньше, чем что-то надумывает, и поэтому с сокрушенным вздохом дергает за ручку задней. Комолов закрывает дверь, продолжая держать Ивана в напряжении, потому что пистолет не убирает. Рюкзак тоже не убирает, не возвращает Ульяне, на случай если их остановит ДПС. Только сейчас Комолов отдает ключ водителю. Тот, кажется, и не собирается убегать или предпринимать попыток. Может, считает, что от судьбы не уйдешь, а, может, ещё надеется вразумить – хрен знает. — Куда ехать? — осторожно подает голос Иван. — Я скажу, где нужно будет повернуть. — отзывается Джокер. Ульяна неловко устраивается на узких и низких сидениях, кажется, впервые в жизни чувствуя себя настолько дискомфортно. С её росто-весовыми параметрами не так чтобы часто доводится жаловаться на упирающиеся, поджатые до ушей коленки или низкие спинки, да и у Ивана всё же не какой-нибудь двухдверный жучковидный Фиат. А Ульяне упорно не удаётся найти положение, в котором ничего бы нигде не мешало: не давил на ключицу ремень безопасности и не упирался в тазовую косточку спрятанный в карман телефон. Особенно после того, как Джокер не называет места их назначения. В её случае, смотреть в окно в попытках его определить — дохлый номер. Ульяна только делает вид, отвернувшись (но не отодвинувшись) от промежутка между водительским и пассажирским сиденьями и сосредоточенно вслушиваясь в ведущийся разговор. Дилер выезжает на дорогу, по всем правилам ПДД встраивается в поток машин. — Давно барыжишь? — спрашивает Комолов. Иван почти как Ульяна морщится от неприятного слова, но отвечает спокойно: — Нет. Даже месяц еще не прошел. — Это всё объясняет. С усмешкой Джокер окидывает салон дешевого старого автомобиля. В нём пахнет таким же дешевым сладким ароматизатором. Саша такие на дух не переносит, но сейчас никуда не денешься. Его план подразумевает наличие именно тачки дилера. — Я, кажется, понял. Если вам отстегнуть нужно, я готов, давайте договоримся. — снова пытается в переговоры Иван. Только это бесполезно. Это не долг в семьдесят тысяч. — На районе Ворона наркотиков нет и не будет. — резко обрывает Комолов. Пылеевой ответы Ивана вообще ничего не объясняют, и она придерживает выдох, ожидая, что Джокер, как минимум, запнётся на его деловом предложении «договориться». Это было бы предсказуемо. Безупречно вписалось в её мировоззренческую систему координат, где всё, что не положительно, тождественно отрицательному. Дрянь. Джокер назвал наркотики дрянью. И не (совсем) вернул их той блондинке... Непримиримость, звеневшая в его голосе в участке, сейчас резонирует в каждом слоге отчеканенной фразы. Ульяна подмечает эту деталь, но фокусируется на другом. На том, что Джокер впервые назвал район не своим. Пылеева запоминает имя... погоняло... (или всё-таки?..). Оно будто растекается в воздухе с негромким многократным эхо и в то же время звучит твёрдо, как чисто взятый в басовом ключе фортепианный аккорд. Слишком авторитетное даже в одном произношении, чтобы приравниваться к какому-нибудь наспех придуманному прозвищу. Ворон. Человек, пользующийся определённым уважением, грозный, влиятельный, в той степени, чтобы Джокер, которому никто не указ и ни один закон не писан находился у него в подчинении. Пылеева не успевает найти пару. Сложить из выданных ей на руки кубиков цельный образ... ...криминальный авторитет...Ворон...отчим Джокера...её мать...бывший муж... — Послушайте меня, пожалуйста. Я не работаю с наркоманами. Я всегда прошу подтверждающие документы! Я делаю доброе дело! Её отвлекает плетистая апология Ивана, его подкупающая искренняя убеждённость в том, о чём он говорит. Мысли плотно, не продраться, засевают сорняки сомнений в правильности их... её и Джокера... поступков. — Красиво поешь. Знаешь выражение «Благими намерениями…»? Вот мы туда и едем. — ухмыляется Саша, довольствуясь своим же остроумием. Иван вздыхает. А Комолов указывает, где и куда сейчас нужно свернуть. Он слушается, но пасть свою никак не затыкает. Ульяна оглядывается, когда Иван уводит автомобиль в бок. Она, хоть и не ориентируется на местности, точно знает, что выезд на широкий проспект только что остался за их спинами. А значит, они едут куда-то, где менее людно. Ульянины догадки подтверждаются единственным пугающим намёком Джокера, в отражении салонного зеркала она напряжённо разглядывает выражение его лица. Ногтем дёргает заусеницу на большом пальце с такой силой, что кровь пачкает кожу до фаланги и даже крохотным бурым разводом остаётся на юбке, которую Пылеева в сотый раз расправляет на своих бёдрах. что ей делать? что ей делать? что ей де... — Повторю, я не работаю с наркоманами. Я людям облегчаю... — Чё ты меня лечишь?! Мой брат тоже не был наркоманом, а откинулся от передоза! Удивительно, но факт, блять! А Барби этой… блондинке ты чё облегчить хотел, кошелек? Ситуация накаляется не локально, лишь у неё внутри. Вся машина погружена в знойное марево от повышающейся громкости голосов. Ульяна косится то на зажатый в руке Джокера пистолет, то следящего за дорогой Ивана, но выстрел прошивает её черепную коробку... и только метафорический. Она не знала, что у Джокера есть... был брат. В сущности, что вообще она знает о парне, (с которым была близка) которого до сих пор зовёт Джокером? О не-Саше ей много чего не-известно. Джокер наседает, сильнее поддаваясь в бок, к водительскому сидению, ближе поднося ПМ. — Я не… не понимаю, про кого вы. — Тогда заглохни. — сквозь зубы цедит Комолов, пальцами сильнее обхватывая рукоятку пистолета. Иван замолкает. Саша снова говорит, где нужно повернуть. Фольксваген заворачивает, всё дальше отъезжая от центра. — Загляните, под молдингом держателей для чашек есть тайник. Там только таблетки. Это как раз то, что нужно Комолову. Он подцепляет верхнюю панель. Внизу в маленьком пространстве лежит набор пустых мини зип пакетов и два полных (готовых) пакетика. Только здесь не порошок — таблетки. В каждом по десять штук. На языке Ульяны вяжет мерзкой плёнкой полынная горечь, и в ней — основная тональность не имеет отношения к личным сожалениям. Она в сопереживании, сочувствии, сострадании. В той тени, заполняющей и подчеркивающей каждую морщинку на лице Джокера. В еле слышном надломе выпаленного нецензурного междометья. В какой-то замалчиваемой истории, которую Ульяна одинаково сильно хочет и не хочет когда-нибудь выслушать. Всё недолгое повисшее молчание гоняет мысли об этом в голове. Они изнутри царапают виски, давят на лоб, с такой силой, что Ульяна готова потянуться рукой за появившимся из ниши пакетиком. С её места как раз удобно. — Сколько тут? Ну, на тебя как раз хватит. Это всё же лучше, чем пуля в лоб. Есть шанс. Знаешь, как на Руси раньше проверяли вину раскаленным железом или водой? — усмехается Саша. Таблетки, как бы подтверждающие слова Ивана, против ремарки Джокера, отсекающей все надежды на справедливость без самосуда. Не может быть, чтобы Джокер говорил это серьёзно! Придвигаясь вперёд, Ульяна прочищает горло, одной рукой касается удерживающей подголовник его сиденья металлической рейки. В других обстоятельствах впечатлилась бы подобранной аллегорией, если бы речь не шла про убийство, инсценированное под передоз. Задняя стенка телефона обжигающе нагревается в кармане. Конечности трясёт. Ульяна дважды приоткрывает рот, порываясь осадить Джокера. Незаметно вытащить гаджет, набрать три нужные цифры, пока есть шанс. В дороге, лихорадочно обдумывая, до дилера походу доходит. Только до точки Б времени почти не осталось. Фольксваген сворачивает в гаражный сектор, но пока Джокер его не останавливает, позволяя проехать вглубь. — Вы говорили про Анастасию? Но она приносила мне справку… Если она её подделала, тут не спорю – это мой промах. Но у меня все они есть, все справки, дома у меня есть папка. Саша закатывает глаза. — Здесь тормозни. Иван слушается. Фольксваген замирает за поворотом у давно брошенных, заросших травой гаражей. Под колесами сухая земля, сучки, какие-то масляные лужицы, строительный мусор. Штук пять бутылок из под водки и использованные шприцы, наверняка, тоже где-то валяются. — Вам, наверное, сложно понять, у вас тяжело больных из близких не было. — Иван начинает говорить быстрее – время на исходе, — Я не знаю, что произошло с вашим братом, но таким людям ничем нельзя уже помочь, но можно облегчить страдания… …уже ничего не помогает… врачи могут только облегчить симптомы… а это значит, что она, скорее всего, не доживет и до тридцати пяти… ...комната ещё сохранила запах лекарств, тошнотный запах болезни, белые смятые простыни, недопитую воду в стакане. Шторы больше нет смысла раздвигать, впускать в комнату свет, потому что нет больше никакого света… Мать забрала его вместе с собой в мягкой спокойной улыбке и бирюзовых любящих глазах – так это ощущалось в двенадцать лет, так же это ощущается и в двадцать два. Заметив, что Джокер его не перебивает, Иван продолжает. — Хорошие лекарства достать тяжело, а некоторые – просто невозможно. Либо на них бесконечная очередь, либо стоят они так много, что даже если среднестатистический россиянин продаст всё свое имущество… очень много. Хорошие обезболивающие тоже удовольствие не дешевое. Я не хочу наживаться на таких людях, я только помогаю им. Это совсем другое… Ульяна отказывается в этом участвовать. Становится свидетельницей. Пусть тогда оставит и на неё парочку пилюль, потому что она не будет тихо смотреть и уж точно не будет молчать. Да будь Иван хоть целым наркобароном! Однако, чем больше он говорит, тем меньше Пылеева верит и в то, что он торговал именно дурманящими веществами. У неё нет права говорить, что она понимает. Потому что Ульяне никогда не приходилось в чём-то нуждаться. И болезнь бабушки она помнит смутно, слишком маленькой была. Слишком быстро развивались события. Взрослые слишком тщательно всё скрывали. Пылееву всё равно...пронимает. Переведя взгляд на Джокера, необычного притихшего, она внезапно передумывает его окликать. Вместо этого её тянет сместить ладонь ниже и мягко коротко опустить на его плечо. Сама не знает, с чего вдруг. Читает по глазам. Правой рукой Джокер продолжает держать пистолет, чуть ослабив хватку, пальцами левой через полиэтилен перебирает таблетки, будто рассчитывает нужную дозировку для дилера. Для кого-то – смертельный яд, а для кого-то – спасение. Ворон оплачивал всё лечение Иры на протяжении полутора лет. Тогда Саш был мал, чтобы знать, чтобы углубляться в то, что именно принимает его мать. Зато Саша отлично видел, что это нихуя не помогает. А потом что-то изменилось. Вряд ли для четвертой стадии рака были другие варианты обезболивающего. Оно не вернуло здоровье матери, даже не вернуло её красоту, но зато дало возможность хоть немного вспомнить о нормальной жизни: разговаривать, участливо слушать, улыбаться, шутить. Если Иван говорит правду… а пока всё это подтверждает: его внешний вид, машина, даже то, что он не пытается спастись бегством, до последнего веря в свое дело и справедливость. Кирилл всегда говорил, что справедливость субъективна. А ещё Кир говорил, что объективности не существует. «Нет ничего ни плохого, ни хорошего в этом мире. Есть только наше отношение к чему-либо». — Кирилл Воронов. Вообще-то это цитата Шекспира, но Кир её так часто повторял, не озвучивая авторства (наверное, думал, что Саша должен это знать), что Джокер был уверен, что это именно сводный брат такой невъебенно умный. Пока не наткнулся на эту цитату в какой-то случайной книге уже после смерти Кирилла. Теперь эти слова описывают не только деятельность и мораль Ворона, Джокера, но и наркотики… точнее их применение. — Если эти таблетки так нелегко достать, тогда как ты... — впервые за всю поездку подает голос Ульяна. Иван даже вздрагивает, чуть обернувшись назад. Перескакивает взглядом с неё на Джокера и обратно. Пылеевой нужно выиграть время. Отвлечь Джокера от его планов, потому что выйти и в открытую переговорить у них едва ли получится, а она всё ещё против убийств. В душе теплится надежда, что он и сам (на самом деле, не думал об этом) передумал. — Подрабатываю... В частном госпитале, — будто осознав, что его слова можно трактовать по-разному, горе-дилер уточняет. — Не ворую, только выписывают рецепты. Иногда... Списываю лекарства с подходящим к концу сроком годности. Ульяна негромко хмыкает. Есть в этом нечто кармическое. Комолов, как и Иван, успел забыть, что с ними ещё и эта глиста в платье. Нужно было держать это в уме, когда трепал языком про брата, про… чем он ещё успел поделиться? Джокеру совершенно не хочется, чтобы эта информация была в последствии использована против него. Глиста глистой, но все они только с виду такие хорошие, невинные и скромные. Потому что Ульяну то Джокер не планирует заставлять глотать таблетки за гаражами… и с Иваном теперь тоже не знает, как поступить. Самое легкое на первый взгляд не отступать от намеченного плана, не углубляться в полемику: одним человеком больше, одним меньше... синдрома спасателя у Комолова, в отличии от наркодилера с большой буквой «S» под рубашкой, – нет. Зато есть вся такая законопослушная и правильная Пылеева, которой увиденное пошатнет хрупкую психику. Не то, чтобы это заботило Джокера, но ему лишняя головная боль тоже не нужна. А что-то подсказывает, что она в этом случае будет. И уж лучше тогда пристрелить Пылееву прямо здесь... — Значит, ты подделываешь документы, чтобы получить таблетки. А кто-то, как Настя, подделает справку, чтобы достать у тебя наркотик. — продолжает чем-то заполнять напряженную тишину Пылеева. — Я ошибся. Все ошибаются, — запальчиво продолжает оправдания дилер. — Зато десяток действительно нуждающихся пациентов до неё получили ещё часть необходимого им лечения и возможность провести последние дни, не корчась в агонии. В ясном сознании, со своими родными... Иван, видимо, безусловно предан своей идее помощи людям, считая её самым настоящим проявлением благородства. Пылеева не находится, что ему ответить. И всё-таки несмело, с ноткой беспокойства зовёт: — Джокер?.. Саша поступит так, как поступает в девяти из десяти непонятных сложных ситуаций: всё скинет на Ворона. Пусть он сам разбирается, кому бóшки рубить. Комолов слегка откашливается, только потом ровным голосом, не выдающим нахлынувшие на него парой минут ранее чувства, произносит: — Съездим по другому адресу. Пистолет не убирает, продолжая держать его нацеленным на наркодилера или как его теперь, блять, называть. И точную улицу, дом снова заранее не озвучивает. Ничего не объясняет. Только Ивану и этого достаточно, чтобы перевести дух, снова послушно завести двигатель и выехать. Пылеевой требуется больше времени, чтобы согнать с мышц колючую скованность. Ульяна на две или три секунды прикрывает глаза, отодвигаясь обратно к окну и расправляя врезавшийся в основание шеи ремень. Расправа над дилером, по меньшей мере, отложена, а, может, и вовсе сменила конечную суть. Никто никого не собирается убивать (в данном месте и в данное время). Лучше бы, конечно, «другим адресом» оказался полицейский отдел, но тут уж Пылеева точно ничего не решает.***
Я хотел бы уснуть и не видеть снов, Весна не пришла и не стало тепло... И руки дрожат, в них окурки слов.
…похититель не выходит на связь уже восемь часов. Больше никаких звонков, никаких требований. А это значит всё. Уровень не пройден, миссия провалена, game over. — Если он не звонит, наверное, ему больше ничего не нужно, да? Теперь он Кирю отпустит? Веня, скажи, что наш сын скоро вернется домой! Почему ты говорил своим людям, что они обязаны найти его тело? Какое тело, Веня?! Чье тело?!! Лариса хватает бывшего мужа за ворот мятой рубашки, которую тот не менял уже третьи сутки, истошно кричит что-то несвязное, трясет Ворона, который тяжелее её раз в десять и вообще-то мог бы ушатать одним ударом. Сама экс-Воронова выглядит ещё хуже: не накрашенная, с не просыхающими щеками от слез, с красными опухшими глазами, с опухшим лицом, грязными волосами, в чёрной оверсайз толстовке Кирилла. ...ему то она больше не понадобится... Ворон вцепляется в её плечи, гаркнув «Тебе нужно успокоиться!», передает Ларису Стасу. Стас предлагает бывшей Ворона стакан с водой и каким-то лекарством, но та бросает его в стену. Удар, дребезг стекла не сумеет заглушить её пронзительный высокий вопль. Так это даже эффективнее. Саша бы так и сделал, но в тот момент... Он наблюдает за сценой не откуда-нибудь, а прямо с кресла Ворона во главе большого письменного стола. Сам не знает, как оказался в нём. Саша тоже всего две минуты назад слышал, что отчим кричал в трубку, чтобы все — менты, братва, наемники, работающие за бешенное вознаграждение — землю рыли, но тело единственного сына нашли, чтобы семья смогла с ним попрощаться, чтобы они могли по-человечески похоронить Воронова младшего. Комолов завидует Ларисе, которая может говорить, кричать, потому что у него какой-то острый ком костью застрял в горле… Даже в мыслях вакуум, в голове – пугающая пустота, зато внутри грудной клетки что-то бьется в конвульсии, припадке, надрывно, как какая-то истошная мелодия скрипки, которую осваивал Кир в тринадцать лет, прожигает тоской, непонятно тянет, утягивает вниз (куда? как?), на невидимое дно... Он так ничего никому и не сказал. О том, что пережил в те минуты. Саша никогда и не с кем не обсуждал потерю***
Саша проходит к кабинету, бросает незаинтересованный взгляд на секретаршу лет тридцати двух: старовата, хоть и хорошо сохранилась, не в его вкусе. Женщина намеривается что-то сказать, приоткрывает рот, но не решается останавливать уверенную и решительную поступь пасынка своего босса. Что не говори, Джокер же всё равно в эту дверь войдет,***
Почему мне так больно, если царапин нет даже в помине? Почему я взрываюсь, когда мне встречаются старые мины? Почему я обжегся, если все наши чувства остыли? Почему это всё пережить мне стоит так много усилий?