***
— ...ты уверена, что не вспомнила ничего нового, может быть... — Я же уже объяснила, — прекратив ковырять лак на ногте большого пальца, Ульяна укладывает ладони на колени и поднимает взгляд на участковую. — Вы спрашивали, не было ли у Джокера каких-нибудь подозрительных звонков. Я не подумала... Я же не знала, что этот парень, про которого вы говорили, это Лёша! Он позвонил среди ночи, нёс какой-то бред, то ли выпил, то ли под чем-то был... Я испугалась... Джокер просто сказал ему отвалить... — Вы с Лёшей дружите? Почему он позвонил тебе? — Нет. Может... Я иногда помогала ему с учёбой... До неё лишь теперь, в стенах уже знакомого опорного пункта доходит, что она не только прикрывает Джокера, но и сама... рискует. Если Лёша рассказал им вообще всё? Если её подловят и уличат во лжи? Если сделают соучастницей? Капитан Гордеева, похоже, неплохо считывает, как она старается не поддаваться тревоге, потому что подсаживается ближе. — Ульяна, никто тебя не обвиняет и не пытается сделать причастной. И тебе не надо переживать. Мы просто хотим разобраться в том, что произошло. От уговаривающего, ласкового тона становится тошно. Ульяна молчит, упрямо не желая ничего больше дополнять. Допрашивать её Гордеева не может и не станет, Пылеева уверена. Воцарившуюся тишину не прерывает даже укоризненный или огорченный вздох. Участковая, оттолкнувшись от стола, дотягивается до каких-то бумаг на краю подоконника и отдает ей вместе с шариковой ручкой. — Распишись, пожалуйста, вот тут и можешь идти. Никакого ликования, или даже самого крошечного облегчения Ульяна, подписываясь под своими словами, не чувствует. Одну усиливающуюся тошноту. Когда пододвигает бумаги обратно ближе к Гордеевой, в кабинет возвращается капитан Тельцов и по пути к креслу одаривает её косой едко-снисходительной улыбочкой. Будто точно знает, что она тут делает и почему. И будто его варианты совсем не пришлись бы Ульяне по вкусу. Как так вышло, что в этом деле она оказалась на одной стороне с тем, кто хотел стрясти с неё денег за подброшенные в рюкзак наркотики? От участка Ульяна идёт домой пешком, чтобы выкинуть всё из головы. Особенно вопросы, на которые не могла и не очень хотела бы получить ответы. Останься в тот день она в участке, вместо того, чтобы пускаться с Джокером на поиски наркодилера... — Меня подставили... — Ты не поверишь, но я тоже к этому веду! — Тебе что, так нравится ходить с разбитыми костяшками? — Мне нравится бить морды. — Шмаль. Это называется шмаль. — Я не боюсь никаких молний. Мне просто не хочется опускаться до грубостей. Или ещё лучше. Если бы она сразу пришла к кому-то вроде Гордеевой, к кому-то честному, дотошному, непредвзятому и обладающему определенными полномочиями, и рассказала про шантаж? Могло бы всё закончится иначе? Без Лёши на больничной койке и Джокера в качестве подозреваемого у следствия?***
Тельцов устраивается на стуле рядом со Скворцовым и, скрестив руки на животе, откидывается на спинку. Прикрывает глаза, чтобы не видеть как всегда всем недовольное лицо Завьялова, лица оправдывающихся коллег, этот светлый кабинет. Скворцов сидит ближе к Завьялову и так удачно, облокотившись на стол, что за ним можно спрятаться. — Гражданка эта начала путаться в показаниях. Ой, не нравится мне это. — произносит Николай Степанович, качая головой. — Что она говорит? — спрашивает Роман Евгеньевич. — Теперь говорит, что на парне том были белые кроссовки! А ещё, что он вроде не такой уж и высокий был, как ей показалось. «Он же бежал, кто там разберет, а кроссовки я сейчас очень хорошо вспомнила». — со вздохом цитирует майор, — Ох уж эти бабки! Вот спрашиваешь у них: «Во что был одет? Конкретно». А у них, что не вещь, то кофта, что не обувь, то ботиночки, что не брюки, то штанишки! — А тут раз тебе и кроссовки! — охотно комментирует Завьялов. — Вот, а я о чём и говорю! Всё дальше мы от истины. — грустно заключает Коробицын. — Ты тут мне давай не нагнетай! Этот возглас особенно сильно бьет по ушам участкового. Он чуть морщит лоб, но глаза не открывает. — Ну а что? Улик на Джокера всё равно недостаточно. — подключается к разговору Скворцов, — Алиби его не удалось опровергнуть, на камерах он не засветился, на гелике в ту ночь Шрамов уехал. Для ордера нет оснований. И Черняк этот тоже, как в рот воды набрал. Бубнит, что лица не разглядел. — Плохому танцору ноги мешают? Плохо работаете, раз нет оснований! Нам висяк не нужен. — Да ясно же всё, как день. Джокер, голова горячая, парня от ревности и пырнул. А Ворон следы заметает. — оправдывается Скворцов. — А чем вам мой наркоман не нравится? — подает голос чуть не задремавший Тельцов. — Твой наркоман нам очень нравится. — саркастически передразнивает Завьялов, — Только мутный он какой-то. — Так он на то и наркоман. — усмехается Виктор Андреевич. — Раз в год кого-то задержал и теперь на этого Васильева все преступления в районе повесишь? — подначивает Скворцов. — Да почему все то? — возмущается Тельцов, тоже поддавшись ближе к столу, — Первая версия какая у оперов была? Ограбление? Ну вот. При Черняке денег не было. Их наш Васильев забрал, он и признался. — Только вот мать Черняка сказала, что это кошелек не её сына. — напоминает Коробицын. — Да мало ли их у него! Васильев же говорит, что это он парня пырнул. Я в тот день, так совпало, проводил рейд по отлову нариков местных. Изображал наркодилера, вот он и попался! — отстаивает свою (и Ворона) липовую версию Тельцов. — Наркоман твой больно чистый. Вены как у младенца. — с подозрением замечает Завьялов. — Так щас всякие способы есть приходы ловить. — Так. Всё! Хватит демагогию разводить! Давайте устроим следственный эксперимент. Ведите эту бабку сюда, пусть она посмотрит на Джокера и на этого Васильева. Скворцов решает не вставлять своё "последнее" слово о том, что он хотел предложить тоже самое: под горячую руку лучше не лезть. — И жду от вас подробный отчёт по этому делу! — вдогонку бросает Роман Евгеньевич. — Мне вообще благодарность должны выразить. Желательно премией. — а вот участковый, поднимаясь со стула, бурчит под нос очень даже разборчиво и демонстративно.***
Прямоугольный "конвертик" из сложенного в четыре раза обычного листка А4 почти плоский, но кажется тяжелее, чем есть, оттягивает правую руку. Будто вот-вот начнет обжигать её лежащими внутри угольково-оранжевыми купюрами. Ульяна пересчитала их, на всякий случай, несколько раз мысленно прибавляя к тем, что спрятаны в кошельке. Если доложить сверху всё, что есть... Повеселевшая и мгновенно взбодрившаяся Вероника рядом с упоением делится планами взять по дороге домой большой тыквенно-карамельный латте с маффином, а на ужин заказать доставку. Столько всего уже собралась «прикупить» на эту долгожданную (потому что прилично задержавшуюся) зарплату, словно им выплатили сразу тройной оклад со всеми чаевыми и премиями. Хотя, может, и выплатили? Иначе у Пылеевой что-то не сходится непредвиденно большая сумма с тем схлопоченным ею штрафом... Никак не удаётся отделаться от ощущения, что это какая-то очередная судьбоносная не-случайность. Основной зал, уже вымытый и убранный, пустует. Везде выключен свет. Максимыч отпустил весь персонал, попросив задержаться, кроме них с Никой, парочку таких же студентов-помощников, работающих на кухне. Но теперь разрешает идти и им. Сам возвращается за барную стойку: залитую голубым прохладным свечением нишу напротив неё ещё занимает последний на сегодня одинокий посетитель. Пылеева не спешит снимать форму и догонять направившуюся к раздевалкам Веронику тоже именно из-за него. Лучше (нужно) подойти и отдать деньги сейчас, сразу, не упуская такую возможность. Если, конечно, она ещё не передумала насчёт... ...взять паузу... всё обдумать... Она его так завуалировано кидает? Джокер бы, возможно, расстроился, если бы у него не было более важных занятий: например, встретиться с Вороном и обсудить «что дальше?». Сама этот пиздец заварила и сама сливается. Комолов будто смотрит на своё отражение. «Скучать не буду...». — хочет было сказать, но одергивает себя. Вдруг она ждёт чего-то другого? Обидится, разозлится, а дальше исход один — сдаст его полиции. Неизвестно, что может стать той самой последней каплей до раскаяния Пылеевой или её коварного плана. При таком раскладе Джокеру придется постоянно себя одергивать и контролировать. Нахрен надо(?). Пусть валит(?). Тогда почему он не рад, что она сама предложила? — Погоди. Ульяна закрывает глаза, позволяя рукам сползти по шлейкам рюкзака вниз.***
— Гражданин Комолов, вы свободны... За спиной Джокера со скрипом закрывается тяжелая дверь участка. Напротив припаркована знакомая серебристая тойота. В салоне Горский с кем-то разговаривает по телефону, а Ворон, заметив пасынка, направляется к нему. Они, сделав каждый по пять шагов, встречаются где-то посередине и вместе направляются обратно к дороге. — Чё барышня твоя где? Не встречает тебя? — усмехается Воронов. — Нет. — коротко отвечает Саша, совсем не настроенный это обсуждать. — Как её зовут-то? Хоть знаешь? — не унимается тот. — Ульяна. — закатив глаза, неохотно отвечает Комолов. — Ульяна... Хорошая девушка. Получше всех твоих предыдущих. Джокер только фыркает. Отчим говорит так, будто он каждую с ним знакомил на семейном застолье. — За такую и вписаться не жалко. — добавляет Вениамин, раз из Саши опять слово не вытянешь. Комолов поворачивает голову в сторону отчима, удивленный его поведением. Не орёт даже, не отчитывает. — Чё ты довольный такой? — Да так… молодость вспомнил. — Воронов коротко оглядывается, убеждаясь, что рядом нет ментов, — Как одному уроду тоже брюхо вспорол за девушку. Саша не успевает поинтересоваться: не за Ларису ли? — У меня сегодня ещё встреча с Клещевым. Надеюсь, я на неё, наконец, попаду. А ты давай иди чем-нибудь полезным займись! Джокер не успевает ничего ответить, как захлопывается дверь пассажирского сидения. Но предложение хорошее. Обычно после такого люди начинают новую жизнь. Осознают, что жили как-то неправильно, и что больше не хотят испытывать судьбу. Меняют работу, меняют окружение, планы, ценности... А Джокер уже планирует идти на новое дело. Но кое-что важное он всё же осознал. Ворон сделал всё, чтобы его пасынок не оказался за решеткой: подкупил свидетельницу; нашел добровольца — какого-то типа, который за сто штук согласился отсидеть лет пять; даже, кажется, связался с шантажистом, припугнув для профилактики. А Комолов не просил. Комолов вообще ничего не делал. Раньше ему казалось, что после смерти Кирилла, он никогда не сможет заменить отчиму родного сына. И у них никогда не будет таких же отношений, какие были у Ворона с Кириллом. Да, не будет. Потому что Кирилл бы никогда себе такого не позволил. Никогда бы не опустился до манипуляций отцовскими чувствами. Джокер пока тоже. Но как же греет душу понимание. Ворон в лепешку расшибется, наорет, отчитает, но сделает. Все эти угрозы вычеркнуть, выпереть, закрыть — пустой звук.