Если бы снег был белым

День был в самом разгаре. Над ними больше не висела непроницаемо-черная пелена, просто хмурые зимние сумерки. Сквозь тучи слабо виднелось бледное, лишенное лучей солнце, недавно перевалившее через зенит. Даламар несколько раз обошел лагерь, согреваясь. Все тело тянуло, хотелось вымыться, но подобная роскошь будет доступна им разве что в Кёриносте. Темный не имел понятия, чем так не понравился Рейстлину ручеек неподалеку, однако интуиции его предпочел доверять. Танис, как и Даламар, бродил кругами по периметру их небольшого бивуака. Карамон и Рейстлин задремали, прижавшись друг к другу спинами, чтобы было теплее. Неподалеку от них, сжавшись в комок, спала Тика. В какой-то момент Танис изменил направление и пошел рядом: — Как ты считаешь, может кто-то напасть на нас здесь? — Не уверен, — задумчиво бросил Даламар, решив не размениваться на очевидные ответы, вроде того, что он не прорицатель. — Большая часть порождений кошмара привязана к месту и не обладает собственной волей, которая побуждала бы их двигаться и искать добычу. Однако в любой момент могут прилететь драконы, и для них мы будем как на ладони. Не думаю, что драконидам взбредет в голову сунуться сюда, но и эту возможность исключать нельзя. Он пожал плечами. — Случиться может что угодно, но я все же рассчитываю, что нас никто не потревожит. Танис кивнул, видимо, его наблюдения говорили примерно о том же, но хотелось подтверждения своим мыслям. Или же это было вступление. На некоторое время полуэльф замолчал, но видно было, что у него много вопросов, однако задавать их неловко. Даламар хмыкнул про себя. Он вовсе не собирался облегчать Танису жизнь. Напротив, темный поглубже запахнулся в мантию, чуть ускорил шаги и то вглядывался в небо, то обводил глазами ближайшие кусты, постаравшись поскорее разойтись с полуэльфом. Однако вечно так бродить кругами они не могли, и в какой-то момент Даламар присел на сложенную подстилку. Танис присоединился к нему практически сразу и все же набрался решимости спросить: — Почему ты согласился пойти с нами? Даламар охотно от него отмахнулся бы. Но именно Танис считался предводителем этой маленькой группы, логично, что он пытается следовать этой роли, даже если сейчас он никого никуда не ведет. — У любого решения есть множество причин, Танис. Рейстлин предложил, и это отчасти совпадало с моими собственными планами. К тому же вспомни наш путь, не уверен, что сумел бы преодолеть его в одиночестве. — Твоими планами? Но почему ты решил не возвращаться домой? — Тарсис не мой дом. И что с ним стало, ты видел сам. Некуда и незачем мне возвращаться. Магу постоянно нужны новые знания, книги. Очень сложно учиться, когда ты сам по себе. Я пока даже не прошел испытание, поэтому шанса найти учителя у меня нет. А Палантасская библиотека — отличный вариант. Да и Рейстлин знает немало. — Не прошел испытание? Но почему? Рейстлин знал и умел меньше, когда ему пришлось отправиться в башню. — Вайрет призывает мага, когда сочтет нужным. Возможно, дело в том, что я лишь недавно стал совершеннолетним, заставлять проходить испытание подростка…        Танис внимательно посмотрел на него. Он не ожидал, что Даламар настолько молод. Разница между восьмьюдесятью и парой сотен лет внешне не заметна, а горький опыт и не самая счастливая жизнь наложили на темного свой отпечаток, так что со стороны он казался старше своих лет. — В доме Мистиков Сильванести ведь нет книг по черной магии, как тебе удалось столькому научиться? — Танис никак не мог определиться со своими чувствами. Темные эльфы всегда казались ему аномалией, отталкивающей и отвратительной, но вот перед ним сидит вполне конкретный темный, еще и маг, и полуэльф не знает, что о нем думать. Недоверие, неприятие и любопытство смешиваются почти в равных пропорциях, заслоняя еще какие-то смутные чувства, и Танис лишь надеется, что ему удастся хоть немного понять если не Даламара, так самого себя, получив ответы на бесконечные свои вопросы. — Было бы желание, Танис, — хмыкнул Даламар. — Мне… помогли. Когда над Сильванести нависла угроза нападения, Лорак, не желавший пренебрегать никакими средствами защиты, отправил в Вайрет делегацию из дома Мистиков. Их поручением было обменять редкие ингредиенты, эндемики, растущие только в эльфийских лесах, на новые заклинания белой ложи. Даламар как раз в это время проходил обучение. Илле Сават решила, что взять его с собой будет хорошей идеей: ни один другой слуга попасть в Вайрет просто не смог бы. Вот только ни она, ни кто еще так и не узнали, что в свободное время пробравшийся в знаменитую библиотеку Даламар привлек внимание сиятельной госпожи Ладонны. Несколько долгих разговоров с ней заставили эльфа серьезно задуматься о том, что если тебе не нравятся чужие правила, стоит попробовать играть по своим. Дальше же… Дальше все сошлось одно к одному, и про себя Даламар верил, что сам Нуитари указал ему путь к пещере с запретными книгами. — Больше всего — как раз маги из дома Мистиков, — иронически ухмыльнулся темный. — Странно было бы ожидать, что тот, кому жестко ограничивали доступ к магии света, не попытается обрести желаемое на ином пути. — Тебе не давали возможности учиться? Но почему? — Танис изумлялся совершенно искренне. В Квалинести было не так уж много эльфов, готовых посвятить свою жизнь магическому искусству, но любого, кто на это способен, не то чтобы поощряли, но уж точно не вставали на пути к знаниям. Даламар пристально вглядывался в лицо Таниса, словно ища в его словах скрытый подтекст, завуалированную издевку. — Ты же расспрашивал Эльхану обо мне. Вряд ли она посчитала нужным что-то скрыть. Танис недоуменно моргнул, не понимая причины неожиданной смены темы: — Эльхана рассказала не так уж много. Только то, что ты предложил воспользоваться магией равновесия на войне. С тех пор за тобой следили, а затем уличили в использовании магии тьмы, судили и изгнали. Вот это была интересная новость. Эльхане настолько было неприятно говорить о том, кто предался тьме, или она считала, что остальное не важно? Или понятно без слов? В любом случае он был рад, что ее величество не посчитала нужным пересказывать за его спиной все то, о чем он и сам-то предпочитал вспоминать пореже. — Даже если и так… Есть вещи, о которых и говорить не нужно. Я вот он, перед тобой, посмотри внимательно, Танис. Ты же не станешь утверждать, что в Квалинести детей слуг учат наравне с родичами дома Канан? — Откуда ты знаешь? — недоуменно-настороженно спросил полуэльф. — Просто предположил, — ухмыльнулся Даламар. — Как-то же ее высочество должна была затесаться в вашу компанию. Вряд ли Беседующий доверил бы свою дочь кому-то постороннему. Выводы напрашиваются сами собой. Танис отвечать не стал. Даламар отчасти угадал, хоть предпосылки его и были неверны, однако рассказывать темному о себе он не собирался. Полностью игнорируя двуличие подобной позиции, свои расспросы он, тем не менее, продолжал: — Значит, ты из дома Служения? Даламар поморщился. Это была не та деталь биографии, которую он рад был обсуждать, да еще с родственниками Солострана. Однако его происхождение было буквально написано на лице. Не бывает среди эльфов смуглых аристократов. Да и слишком он высок и плечист по сравнению с сильванестийской элитой. — И если бы не оказался магом, даже читать и писать не умел бы. Разве что устным счетом владел: кому нужен слуга, не способный расставить нужное число тарелок вдоль каждой стороны стола? Танис недоуменно покачал головой. Поведением и манерой держаться Даламар ни в коей мере не напоминал слугу, и пока об этом не зашла речь, полуэльф никак не соотносил кастовую систему Сильванести с темным. Насмешливый, решительный и уверенный в себе, Даламар ничуть не походил на подобострастных и вечно опускающих глаза слуг в доме Беседующего с Солнцами. «Горд, как эльфийский лорд», — подходило ему гораздо больше. И вообще, они ведь совсем о другом говорили! — В Тарсисе ведь есть библиотека. Не сомневаюсь, что ты сумел ее отыскать. — Библиотека Тарсиса не была полностью магической, и нужных мне книг там не так уж много. Да и как ты думаешь, когда она пополнялась последний раз? А вот как про нее узнал ты? И когда успел там побывать? И Танис, раз уж у нас вечер откровений, как и откуда ты узнал про очи дракона? Видно было, что полуэльф колеблется. Отвечать Даламару он не очень-то хотел. Однако понимал, что если откажется, от темного больше ничего не услышит. В конце концов, тот рассказал о себе достаточно откровено. — Меня привел туда кендер, у которого были очки истинного зрения, — начал он наконец. Даламар слушал внимательно, лишь пару раз обозначив свое удивление легким наклоном головы. Будь на месте Таниса кто-то другой, он принял бы рассказ за типичную походную байку. Однако полуэльф был слишком унылым для подобных розыгрышей. — Очки истинного зрения. Любопытный артефакт. Наверняка работа гномов. Среди них почти не рождается магов, а те немногие, кому достается дар, предпочитают артефакты и руны. Спасибо за рассказ, Танис, — улыбнулся он. Холодное лицо сразу же преобразилось, в темных глазах словно ненадолго вспыхнул свет. — Есть над чем подумать. Значит, два ока погибли, и одно у меня. Интересно, какова судьба того, что было в Палантасе… — Почему Рейстлин отдал тебе око? Ты совсем не выглядел удивленным его поступком, — тут же зацепился за его слова полуэльф. — Не знаю, Танис. О причинах тебе лучше спросить у самого Рейстлина. И уж поверь мне, его решением я был изумлен до глубины души, но… Объяснять это не магу — все равно что рассказывать слепорожденному о цветах. Некоторые вещи мы просто чувствуем. Око действительно мое по праву, но я в долгу перед Рейстлином за то, что он это право признал. Лицо Таниса выражало недоумение и несогласие. — Почему — твое? Ты не один прошел через кошмар и бился с его порождениями. Рейстлин, и все мы… — Все вы были бы мертвы, если бы не мы двое. Что касается Рейстлина, да, у него тоже было право на артефакт. Танис, это действительно невозможно объяснить. Он пожал плечами. — Око в любом случае не помогло бы тебе. Без знаний, без опыта, без внутренней решимости, без незнающей сомнений воли с ним связываться бессмысленно. Он жестом пресек продолжение разговора и снова поднялся. — Спрашивай Рейстлина, Танис. Хуже нет, чем навязывать свою подоплеку чужим решениям. Всегда ошибешься. Темный эльф снова принялся ходить кругами. Пару раз он присаживался, делал глоток воды или жевал квит па, однако обрывал любые попытки продолжить диалог. Танис разбудил слишком много неприятных воспоминаний, и поддерживать беседу Даламар был не настроен. Под конец он и вовсе снял с пояса книгу и принялся повторять заклинания, предоставляя полуэльфу нести вахту одному. Наконец остальные зашевелились и начали просыпаться. Блеклый зимний день уже был на исходе, и Даламар порадовался, что никого не пришлось будить: раз поднялись сами, значит силы восстановили в должной мере. Пока сворачивали лагерь, он подошел к Рейстлину: — Как ты? Мой резерв полон примерно на две трети, думаю, на эту ночь должно хватить. Но заклинаний мало, я все-таки не боевой маг. — Резерв полон больше половины, что касается заклинаний… Есть еще несколько огненных, проклятья… Если не хватит, придется на чистой силе отбиваться… Рейстлин нахмурился: — На следующем привале заклятья надо будет обновить. К тому времени, как они снялись с места, как раз стемнело. Вновь обступивший их лес был особенно густым. Деревья стояли настолько плотно, что даже подлеску места почти не оставалось, тропа, извиваясь, петляла то тут, то там. Пару раз им перегораживали дорогу поваленные стволы. Враждебной магии не ощущалось, но это скорее настораживало, так что Рейстлин лишь внимательнее вслушивался в будто застывшую природу, в звуки чужих шагов, в скрип кожаных доспехов и бряцанье оружия. Когда они перебрались через густое сплетение корней, Рейстлин, пошатнувшись, уцепился за плечо Даламара, а потом тихо прошептал, так, чтобы слышал только эльф. — Мы тут уже были, нас водят кругами, — он указал взглядом на углубление и борозду чуть впереди, которые оставил в земле его посох. — Куда подевалась Тика? Только что была тут, — вдруг воскликнул Карамон. Послышался тихий шелестящий смех, словно ветер шумел в ветвях. Только не было тут ветра, деревья стояли, не шелохнувшись. А местность и правда была знакомой. — Иллюзия. Дриады. Вероятно, безумны от того, что стало с их деревьями. Иллюзию я сниму. Нужно будет обездвижить или усыпить. Не убивать, — рублено заговорил Даламар на соламнийском, медленно подбирая слова. Был риск, что общий дриады хоть немного понимают, но соламнийский — уж точно нет. «Дриады», — Рейстлин нахмурился. Он не знал, что это за твари и как им можно противостоять, но, похоже, они были чем-то ценны для Даламара. Или очень опасны? — Я знаю сонное заклятье, да и обездвижить, в случае необходимости, есть чем, — также на соламнийском проговорил Маджере, пристально глядя в глубину леса. — Хорошо. Их морок я сниму, после этого можно будет отправляться на поиски. Лесные духи проказливы, но не злы. По крайней мере, так было прежде. А вот сейчас, когда кошмар исковеркал и самое их суть, и мир вокруг, а эльфы, друзья и союзники, оставили их на растерзание темным тварям? Возможно, милосерднее было бы оборвать их жизни, чтобы не обрекать на века безумия, но напасть на дриаду в лесу… Надо самому быть сумасшедшим, чтобы отважиться на такое. Карамон и Танис были готовы броситься на поиски Тики, но остановились, повинуясь его жесту. — Не сходите с тропы! Ваш разум беззащитен перед ними, — потребовал он, прежде чем погрузиться в необходимое для магии сосредоточение. Даламар сыпал под ноги золу и полынь, тихо выпевал колдовские слова, и медленно, но непреклонно оттягивал легкое облако иллюзии, словно ветром в сторону сдувал. Понемногу, фрагмент за фрагментном, местность стала выглядеть неуловимо иначе. Но Тику все равно не было видно. Однако тонкий эльфийский слух уловил слабый вскрик откуда-то справа. — Рейстлин, скорее, меня надолго не хватит, — проговорил он, торопливо скользя между стволов и усилием воли не позволяя вновь погрузить себя в иллюзию. Он несколько раз окликал Тику, но ответа не слышал. Однако где-то словно бы кто-то шуршал или скребся. Даламар рванулся на звук, кидаясь от дерева к дереву, и вдруг увидел, как что-то белое мелькнуло в расщелине огромного старого ствола. Рука! — Тика, — снова позвал он, и в ответ в стволе завозились активнее, и руки показались вновь. Темный сбросил плащ и, преодолевая отвращение, взобрался на дерево, устроившись на толстой раскидистой ветке, заглядывая в дупло. Да, Тика была там, помертвевшая от страха и лишь молча тянувшая руки наверх. Даламар подобрался как можно ближе и, нырнув в расщелину, обхватил ее подмышки и потянул к себе. Осторожно, медленно он выбирался сам и тянул Тику, которая, как только смогла, ухватилась за края разлома и стала ему помогать. Они уже почти выбрались, но тут ветка, на которой сидел Даламар, подломилась, не выдержав двойного веса, и они кубарем полетели на землю. А по лесу раздался исступленный разгневанный визг, и словно бы отовсюду к ним потянулись черные, когтистые пальцы — ветви. — Рейстлин, давай! — Даламар откатился чуть в сторону, хватая свой плащ. Рейстлин спешно принялся читать заклятие щита, но едва не сбился, услышав за спиной громкий хруст. Развернувшись, он яростно уставился на спешившего к ним Карамона, однако сосредоточение удержал и заклятие довел до конца. И только после этого возмущенно зашипел: — Сказали же не сходить с тропы. Ты понимаешь, что бросил там Таниса одного? В этот раз сердитый голос близнеца на Карамона не подействовал, он был слишком обеспокоен, и все его внимание сосредоточилось на Тике, которая с помощью Даламара поднялась с земли и, чуть прихрамывая, поспешила в объятья воина. Раздраженно покачав головой, Рейстлин развернулся в ту сторону, откуда совсем недавно прозвучал возмущенный крик дриад и, вскинув посох, начал читать заклятье, бросив в воздух горсть песка и розовых лепестков. Магией он подтолкнул их так, чтобы рассыпались они точно возле нужного дерева. Поначалу ничего не происходило, но вот тянущие к ним ветви деревья и кусты успокоились и замерли. — Скорее, я не знаю, как долго это на них будет действовать, — бросил он. Даламар удерживал дриад, не давая им ни напасть на Рейстлина, ни затянуть сознание пришельцев пеленой иллюзии. Внешне его колдовство было почти незаметно, только лицо посерело от напряжения, да судорожно сжались переплетенные пальцы. Как только давление на сознание полностью исчезло, оказалось, что они не так уж далеко от тропы, и сквозь голые темные ветви можно разглядеть силуэт Таниса. Тика тихо вздыхала и жалась к Карамону, но даже не плакала. Полуэльф хотел было накинуться на них с расспросами, но Даламар коротко качнул головой. — Нужно уходить, — вот и все, что он сказал, прежде чем двинутся вперед, чувствуя иррациональное удовлетворение от того, что за спиной вновь светится шар, зажатый в лапе дракона. Некоторое время они просто пробирались сквозь заросли. Дорога не была легкой: вывороченные корни, колючий кустарник, пару раз из небольших водоемов к ним устремлялись знакомые плети лиан. Однако темп удавалось держать, и Даламар уже задумался о том, чтобы устроить привал. Вот только что-то впереди его настораживало. Он всматривался в темные силуэты и недоуменно нахмурился, когда сумел разглядеть, что именно не так. Тропа обрывалась. Дальше сплошной стеной стоял лес. Причем дорожка не просто постепенно глохла, затерявшись среди кустарника. Она резко подныривала куда-то, сразу же исчезая среди корней. Лес надвигался на них, угрожающе поскрипывая. Даламар нерешительно шагнул назад, по бокам тут же встали Танис и Карамон. Деревья словно бы насторожились. Несколько мгновений тишины, и вдруг голые ветви хищно протянулись к ним. Даламар отшатнулся, в тревоге оглядываясь. Но нет, деревья за спиной и по бокам не спешили сдвигаться вокруг них. Только чудилось со всех сторон насмешливое, злорадное поскрипывание. Карамон и Танис отступали, прикрывая Даламара. Лес продолжал надвигаться, хоть и медленно. Темный эльф внутренне сжался, торопливо перебирая все, что было в его памяти. И наконец нашел нужное заклятье. — Все назад. Мне нужно будет время, чтобы подготовиться, — проговорил он. И первым отошел, на ходу доставая из поясного мешочка небольшую дощечку, церу, и острый металлический стержень, которым принялся выцарапывать руническую вязь. Затем, перепроверив все дважды, спрятал стержень и, вынув из ножен на запястье кинжал, резанул по ладони. Кровь залила руны, и от дощечки во все стороны стало распространяться бледное красноватое свечение. — Движемся как можно быстрее, — проговорил он сквозь зубы. — Рейстлин, иди замыкающим. Если не будет конфликта сил, попытайся подхватить остаточный шлейф, подпитывая заклятье. Одному мне трудно сдержать всю рощу. Магия достаточно агрессивная, не пытайся контролировать, просто подпитай. Даламар двинулся вперед, выставив табличку с рунами, точно щит. Медленно, неохотно, с жутким зловещим скрипом, но деревья расступались перед ними. Они шли, поначалу торопливо, потом — все медленнее, потом — едва брели. Кто-то вел его под руку, Даламар уже не мог сказать, кто именно, он лишь помнил, что надо идти вперед, и все свои силы вкладывал в то, чтобы удерживать темные стены по краям тропы, не давая им сомкнуться. Сил оставалось все меньше, и ему стало казаться, что они обречены, заклинание заколебалось, готовое рухнуть, но тут впереди сверкнула узкая стальная лента. — Ручей! Перейти ручей и мы спасены! — прохрипел он, из последних сил ускоряя шаг. Подхватывая нити незнакомого заклятья, Рейстлин замкнул их, ограждая группу защитным коконом и подпитывая его своей энергией. Алый не видел за спинами воинов, что происходит с Даламаром, но чувствовал, что тот слабеет, да и сам терял силы с каждым шагом. С трудом переставляя ноги и все сильнее наваливаясь на посох, он шел, твердя про себя: «быстрее, быстрее». И даже не сразу заметил, что они преодолели ручей и деревья расступились. Нить заклятья натянулась и лопнула, маг упал на четвереньки, уже неспособный стоять прямо. К нему тут же бросился Карамон. — Рейст, что с тобой? Алый скривился, но сдержал колкие слова. — Помоги мне встать, — скомандовал он. Сильные руки вздернули его с земли, как пушинку и бережно вновь поставили. Простояв несколько секунд, Рейстлин шагнул к Даламару. — Руку надо перевязать. Стоило ему забрать из рук Даламара дощечку, она посерела и рассыпалась прахом. Кровь тут же прекратила течь. Алый стряхнул с пальцев уже подготовленную формулу исцеления и просто промыл рану, а затем нанес на нее мазь. Несмотря на крайнюю степень вымотанности, скупые движения были выверены и аккуратны. — Не хотелось бы мне столкнуться с этими деревьями еще раз, — едва слышно прошелестел Рейстлин, закончив, и чуть отошел в сторону, пропуская спутников вперед. — Мне понадобится твоя помощь, иначе долго будем тащиться, — прошептал он, хватаясь за Карамона и опираясь на его руку. — Конечно, Рейст. Даламар же подошел к полуэльфу: — Танис, теперь впереди идти придется тебе. Я слишком ослаблен, поэтому есть риск пропустить опасность. Развилок сегодня не будет, если появится что-то непонятное — подзывай. Он дождался слегка растерянного кивка, пропустил остальных вперед и пошел замыкающим. Заклинания на крови одни из самых неприятных — силу они тянут напрямую из мага, поэтому, хоть рана и казалась небольшой, крови он потерял преизрядно. Хорошо, что с собой у него всегда была порция кроветворного зелья. Плохо, что только одна. Он вынул небольшой бутылек и проглотил его содержимое, сразу же запив водой. Зелье действенное, но кровь ведь не возникнет из ниоткуда, жажда теперь будет мучить его, пока тело не восстановится полностью. До рассвета они брели практически без происшествий. От того, что пыталось преградить им путь, легко отбивались мечники. Видимо, живые деревья были своего рода границей, и путники постепенно приближались к выходу из искаженного леса. А завтра к утру, вероятно, войдут в Кёриност. Остановились они на очередной поляне, когда небо начало светлеть. Стоило Карамону отойти и заняться лагерем, Рейстлин направился к темному. — Как рука? — алый бросил быстрый взгляд на повязку, следов крови на которой видно не было. — Надо обработать царапины, — проговорил он, хмурясь. Руки его скользнули к поясному мешочку, доставая очередную тряпицу и пару бутыльков. — Водой тут не обойтись, — смочив ткань пахнущей травами жидкостью, он сначала аккуратно промыл ранки, а потом смазал их каким-то бесцветным составом с резким смоляным запахом. — Что это за существа, дриады? — поинтересовался он в процессе. — На физическом уровне рана была неглубокой, через пару дней и следа не будет, — Даламар улыбнулся, и теплые лучики вспыхнули в усталых глазах. Рейстлин занялся его царапинами, и это оказалось неожиданно приятно. Он сомневался, что даже в лесу из кошмаров могло завестись нечто растительное, что будет ядовито для эльфа, но отталкивать протянутую руку не было ни малейшего желания. — Дриады — духи леса, — ответил он. — Не знаю, как они появились, но в Сильванести дриады жили всегда, ни в одном другом лесу я их не встречал. Они — близкая к эльфам раса, хотя в чем-то и сильно отличаются от них. Скорее всего, дриады — тоже порождения Паладайна. Они — магические существа, которые могут принимать по своему желанию материальную форму и даже иногда жить среди эльфов. У сильванести есть отдельная каста тех, в чьих жилах течет кровь дриад. Однако дриадам трудно долго находиться среди других рас, они предпочитают жить каждая рядом со своим деревом. Их очень мало, а после такого, — Даламар кивнул на лес, — не знаю, сможет ли сохранить жизнь и рассудок хоть одна. — Все как будто повторяется. Этой осенью в другом лесу нам встретились мертвые воины, сонм проклятых за свою трусость. Они нас вывели к кентаврам, а те к Хозяйке леса, единорогу, а от нее мы улетали на пегасах. Мы будто движемся по спирали, — еле слышно обронил Рейстлин, отстраняясь, и отошел к Тике. Танису в этот раз хватило благоразумия оставаться на тропе, так что он был цел, а братом маг планировал заняться на дежурстве, когда все улягутся. Тем более что они снова будут сторожить первыми: после использования магии на крови темному, по-хорошему, вообще бы не дежурить в эту ночь. Даламар действительно сразу же устроился на ночлег, даже не разводя костер. Лицо его все еще было слишком бледным, а тело мелко подрагивало. Рейстлин нахмурился, но помочь он ничем не мог, разве что подежурить несколько дольше, чтобы дать эльфу восстановиться. Толку им будет от проводника, который идти-то не в силах. На страже к ним попыталась присоединиться и Тика, уверяя, что она не устала и что хочет нести вахту вместе со всеми. Прежде чем Рейстлин успел проговорить очередную колкость, Карамон отвел ее в сторону и принялся что-то ласково бормотать, мягко подталкивая девушку в сторону разложенных лежаков. Рейстлин презрительно хмыкнул. Воркование этих двоих вызывало у него раздражение и желание поскорее отвернуться: смотреть, как любезничают два разлагающихся трупа, было омерзительно. Впрочем, прежней злости и ярости на то, что брат уделяет внимание кому-то другому, он не испытывал. В конце концов, у него теперь тоже появился еще один собеседник, больше он не становился изгоем в отряде, стоило лишь Карамону переключиться на кого-то другого. Осознав, что его, оказывается, все еще способны беспокоить подобные вещи, Рейстлин усмехнулся, и, подсвечивая страницы посохом, погрузился в чтение: заклинания необходимо было восстанавливать в памяти срочно. *** Даламар просыпался трудно. Жажда мучила его даже во сне, и сквозь тяжелую смутную дремоту ему чудился звон веселых горных рек. И каждый раз, выныривая из дурманного марева, он неприятно вздрагивал, осознавая, что это была иллюзия. Он не то что журчания, вообще ничего не слышал, кроме тихих шагов и глухого покашливания — братья продолжали бодрствовать и сторожить. Лес молчал, и его мертвая тишина давила сильнее, чем встреченные порождения кошмара. Настоящий лес всегда полон звуков, красок, бесконечно-пестрого мельтешения. Даже зимой шелестят на ветру ветви, тихо поскрипывают стволы, изредка вспорхнет птица. Резким голосом кричит заяц, тявкает и плачет лисица, воют волки… В любое время дня и ночи осинник полнится симфонией звуков, близких, понятных, точно родная речь, тому, кто прожил бок о бок с лесом почти сотню лет. Застывшая неподвижность проклятого Сильванести заставляла постоянно держаться настороже, не давая покоя даже во сне. Необходимость просыпаться стала некоторым облегчением. Он потянулся к фляге с водой, с трудом остановившись после нескольких глотков. Воду необходимо было растянуть до Кёриноста. Как только Рейстлин и Карамон улеглись, Даламар углубился в магическую книгу. Время от времени он поглядывал по сторонам и подолгу вглядывался в блёклое небо. Но все вокруг было спокойно. Наконец, спрятав книгу в крепление у пояса, Даламар потянулся к мешочку с квит па. Он без охоты жевал сушеные фрукты и, когда становилось совсем уж невмоготу, делал глоток-другой воды. Кажется, Танис заметил это, потому что в какой-то момент нахмурился и все-таки полез с вопросами: — Что случилось? Жажда мучает тебя намного сильнее, чем всех нас. Это последствия какого-то из твоих заклинаний? — Отчасти. Я потерял много крови, теперь организм требует жидкости, чтобы ее восполнить. Танис передернулся, вспоминая едва не раздавившие их деревья. — Когда твой запас закончится, говори, у меня достаточно, я поделюсь. Что ж, это было неожиданно. — Спасибо, я учту, — ответил ему Даламар. Он надеялся, что разговор на этом исчерпал себя, но Танис вдруг спросил: — Неужели Эльхане и правда удастся убедить эльфов вернуться сюда? Даламар ответил Танису изумленным взглядом. — Это — родина. Неужели вы могли бы бросить Квалинести, что бы с ним ни случилось? Думаю, что сильванести сделают все, чтобы вернуться. Но одного желания тут не хватит. Без жрецов в этих землях делать нечего. Со своими подданными Эльхана уж как-нибудь справится, но сумеет ли она договориться с богами, я не уверен, — по его лицу скользнула холодная злая улыбка. — Но ведь в мертвом лесу невозможно выжить. Даже если не считать драконов и монстров, нужно же где-то брать еду и воду хотя бы! — Об этом тебе стоило говорить с королевой, а не со мной, — хмыкнул Даламар. — Сильванести похожи на муравьев, — без перехода добавил он. — Трудолюбивые, стойкие, безжалостные к себе и другим. Он ностальгически улыбнулся. В те немногие часы, когда удавалось остаться одному, без докучливых сверстников и чванливых наставников, постоянными напоминаниями об оказанной чести убивавших любую благодарность за нее, он убегал на любимую опушку. Подставляя лицо теплым солнечным лучам, Даламар блаженно жмурился, слушая серебристый перезвон осин. И подолгу наблюдал, как разбегаются по своим тропкам глянцевито-черные крупные муравьи. Иногда, сорвав травинку, он оставлял ее в муравейнике, а потом с наслаждением слизывал со стебелька кисловатый сок. А однажды, ближе к вечеру, через пару дней после бурного летнего ливня, он впервые увидел, как летят муравьи. Сначала он заметил лишь странную суету: муравьев было необычайно много, и они беспорядочно метались у входов. У большинства из них были крылья — и Даламар восторженно замер, любуясь хрупким изяществом тонких, похожих на слюдяные пластинки, крылышек оттенка старой кости, красиво контрастировавших с глянцевито-черными телами. Постепенно муравьи принялись расползаться во все стороны, стараясь взобраться повыше: на травинки, кусты, невысокую осиновую молодь — и вдруг взлетали, тяжело и стремительно. Земля казалась покрытой пестрым живым черно-белым ковром, а в небе было белым-бело от их праздничного торопливого мельтешения. Больше пятидесяти лет прошло, а Даламар все также помнил теплые лучики солнца на веках, белое облако в воздухе и похожие на изящные брошки фигурки с резными крылышками вдоль тела. Однако мгновение прошло, словно вспышка промелькнула в небесах, и улыбка вновь сменилась кривоватой усмешкой. — Ты знаешь, что муравьи с охотой вторгаются в чужой дом и похищают яйца, выращивая себе рабов? Прямо как мы и кагонести? Возможно, наша муравьиная матка будет вполне не против очистить свое гнездо — их руками, — голос темного был ровным, но Танис с изумлением заметил отвращение, написанное на лице собеседника. Подумать только, темному — и то мерзко думать, на что оказались способны светлые народы. Что-то неладное завелось в их душах, если тьма и свет временами неотлично сливаются в однородное серое пятно. Реальность становилась похожа на кошмар настолько, что Танису каждое утро приходилось заново убеждать себя, что он на самом деле проснулся. — Я так и не понял, как подобное могло произойти, — он сделал широкий взмах рукой, указывая на искаженные деревья, — и со смущением заметил, что чуть не попал Даламару по носу. Темный смолчал, но слегка отодвинулся в сторону. — Рейстлин объяснял тогда, и, возможно, для мага его слова были понятны. А вот для меня — нет. Сон — всего лишь сон, как он может повлиять на реальность? Даламар вновь улыбнулся, но было что-то неприятное в этой улыбке и в том, как весело и зло блеснули его глаза. — Смотря чей сон, Танис, — веско заметил он. — Лорак — сильнейший среди нескольких поколений маг, да еще провидец. В его руках был древний артефакт, мощь которого достаточно велика, чтобы повелевать драконами. А рядом был Циан, предводитель стаи зеленых, наделенных даром подчинять чужой разум. Реальность — мягкий воск перед подобной мощью! Во взгляде полуэльфа не было понимания, лишь страх. Он всегда полагал, что опасения перед магами сродни суеверию, вроде того, что нельзя здороваться через порог. Рейстлин, сила которого заметно возрастала день ото дня, вызывал у него тревогу, но не больше, чем любой другой потенциальный противник, непростой, но одолимый. Драконы казались ему опасностью намного более грозной. И вот перед ним сидит темный маг с древним артефактом в кармане и рассказывает, что есть сила, способная не просто захватить мир и подчинить его себе, как это планировали драконы и темные орды, но исказить его, изуродовав, сделав полностью непригодным для жизни. И не по злой воле, но в результате случайности, из самых благих побуждений, как король Лорак! Танис внутренне содрогнулся. А Даламар между тем продолжал: — Как ты вообще отличаешь, спишь ты или бодрствуешь? Есть ли у тебя надежное подтверждение тому, что сейчас мы оба не смотрим один и тот же сон? Он вдруг резко тряхнул головой, отбрасывая с лица грязные спутанные пряди: — Нет, я решительно не понимаю, как объяснять что-то не магу. Но, возможно, язык образов будет тебе ближе. Слушай же. Однажды, на день Дара жизни, лорд Теллин подарил ему список старинной поэмы со словами, что если Даламар и оценит какой-то шедевр древних авторов, то именно этот. То ли нуждавшийся в безропотном собеседнике, то ли пытавшийся расширить кругозор того, кого официально сделал слугой при храме, но по сути держал при себе почти неотлучно, хотя поручений давал не слишком-то много, Виндглиммер старательно, хоть и не слишком удачно, пытался привить подопечному любовь к литературе. Даламар с ленивым любопытством проглядел текст, однако позднее поймал себя на том, что мысленно возвращается к нему раз за разом. Несколько дней назад, забирая свои колдовские книги, он краем глаза зацепил потрепанный желтоватый свиток, и потянулся было к нему, но забирать с собой не стал. Та прошлая жизнь казалась ему сейчас именно что сном. Лишь до сих пор с неприятным холодком он вспоминал, как легко Теллин читал в его душе. Что ж, и Эли, и Сильванести многое потеряли с его смертью. Он сменил позу, устроившись полулежа, опираясь на локоть, и заговорил: — Точных датировок нет, но поэма эта была написана когда-то вскоре после Катаклизма, вряд ли она есть в ваших собраниях. Тогда любили порассуждать о подобных вещах. Разочарование и злость, умолкнувшие голоса богов. Кто знает, что еще… Вновь вернулись к древним текстам, к идеям иллюзорности бытия, к тому, что только посмертие есть жизнь, здесь же мы спим и видим сны, что навевают нам боги…        Было то во времена стародавние. А где — уже и хроники не укажут. Правил некогда достославный владыка Кассилат, и был век его светел, точно напоенный зноем летний день. И краше всех дев эльфийских была Эвелассан, супругой вошедшая во дворец его. Благословил Эли счастье молодой четы, и десятка лет не прошло, а уж звенели по залам детские голосочки, ручейками журчали. Двое детей у владык, сын и дочь. Радуется Кассилат, Эвелассан на руках носит, в глаза заглядывает, чем угодить, не знает. Рады за них поданные. Весь мир, кажется, вокруг них в радости расцветает. Один советник царский мрачнее тучи ходит, лицо отворачивает, в глаза королю не смотрит. Его и при дворе-то не встретить теперь, все в башне своей сидит. Сплетня-змея уже поползла, злые языки про измену шепчут. Верил советнику владыка, да недоброе слово липнет, что паутина. И не видать, а не отвяжешься. Призадумался Кассилат. Родич ему Маллесат. Вместе росли, вместе силу пытали, вместе град стольный строили да о земле родной заботились. Не верит король в измену. Призвал он к себе советника да и молвил: — Что же ты, друг мой, закручинился? Али беда с тобой приключилась? Так сказывай, чем прогнать тень с чела твоего? Один ты ныне во всем царстве не весел. Долго, долго молчал Маллесат. А как уста отверз, владыка и сам не рад стал, что спрос затеял. Даламар чуть прикрыл глаза и перешел на напевный речитатив. Так обычно читали сказители, которых Танис нередко слышал в доме Солострана. — Равною мерой счастье и горе меряют боги, владыка. Радость великая в доме твоем, горе великое ждет нас потом. Страшное бремя я должен нести. Средство ищу я беду отвести. — Трудно мне верить тебе, Маллесат. Трудно не верить, ведь ты мне как брат. Поведай мне, друже, что прочат нам боги. Быть может, развею твои я тревоги. Было похоже, что часть текста Даламар помнил наизусть, а остальное просто пересказывал, почему-то стилизуя под сказку. Поначалу Танис слушал без особого интереса, но постепенно повествование захватило его. Темный был отличным рассказчиком, тем в большей мере, что совершенно не прилагал к этому усилий. Глубокий чистый баритон звучал музыкой, и Танис на миг даже пожалел, что у него нет с собой арфы, она очень изящно оттеняла бы напевное звучание голоса. Лишь сильнее помрачнел советник. Не хотел он раскрывать владыке, что явили ему видения. Да таков уж удел провидца — первым черную весть приносить. Горькая чаша — полынь, но не оторваться, пьянит это знание, больше светлого вина голову кружит. — Ждет нас, владыка, чаша скорби великой. Сын твой по стране пройдет ураганом, вовек не затянем мы страшные раны. Он близких погубит, род прервется на нем, и в веках позабудут, как во тьму мы падем. — Ужасны слова твои, — свел брови владыка, и гнев вспыхнул во взоре его, точно зарница в небесах доныне безмятежных. — Да только ни разу до этого дня не осквернила ложь твои уста. Но будущее темно, и пути богов сокрыты от смертных. Кто знает, быть может, сумею я отмолить у Эли судьбину сына. Ступай, Маллесат, и пусть грядущее будет добрее к нам. Советник с тех пор и вовсе при дворе показываться перестал, только владыка нет-нет, а припомнит его слова, тревогою сердце сожмется. А боги и вправду, знать, на меру счастья две меры горя кладут. Ударили осенью морозы, хлеба на корню погубили. Холодная да долгая была зима, тяжелый, голодный год впереди. Всей страной первого тепла ждали, только ранняя весна дело поправить и может. Пригрело, наконец, солнышко, привело за собой весну. И беду новую привело. Пошел первенец королевский с нянькою на озеро гулять, да под тонкий весенний лед и провалился. Дитя нянька пуще ока блюла, вытащила принца, да сама тоже в полынье оказалась, выбраться не смогла. Пока принц за подмогой бегал, обмерзла вся, не отходили ее. Горько оплакал царевич первую в жизни смерть. А у владыки сердце аж заходится: сохранили боги дитя, да вдруг знак это, что предсказание в силу вступило? Только сын ведь, кровь родная, как в такое поверишь? Не верит владыка, не знает, как быть ему. А только следом беда пришла страшнее прежней. Эвелассан сына ни на миг от себя не отпускает, всюду сама с ним, и дома, и на прогулках, и как учить его станут. Всюду ей опасность видится. Да только видится ли? Деревья в летние уборы оделись, луга цветами покрыты. А уж сад царский ярок да пестр, что и сравнить не с чем, розы да лилии, фиалки да жасмин глаз радуют, ароматы источают невиданные. Любо детям по саду бегать, и Эвелассан тут же с ними. И откуда бы тут беде взяться, под самыми окнами царского дома? А только увидела Эвелассан, что ребенок вдруг радостно вскрикнул да ручонками к чему-то потянулся. Словно бы лента черная шелковая на траве, да вдруг поднялась и зашипела. Эвелассан одним прыжком рядом с сыном оказалась, на руки подхватила. А ее змея-то в этот миг и ужалила. Не стало у детей матери, осиротели принц с принцессой. Потемнел лицом король, ушли смех да радость из палат каменных. Ни в чем не виноват юный принц, а не хочет владыка на сына и глядеть, слишком больно ему, пуще света белого он жену любил. А вскоре и новый слух по стране прошел: царевич, дескать, верхом учился ездить, да лошадь понесла, остановить не сумел, так и сверзился с обрыва, сердешный. Насмерть разбился. Шепчется люд. То ли проклял кто владыку, то ли наказание ему такое боги послали. А за что прогневались? Да кто ж их знает-то? Известно, боги, не люди, не понять их. А принц-то жив был, только ведали о том лишь отец его да Маллесат. По просьбе владыки напоил советник ребенка настоем колдовским, а когда забылся тот сном тяжелым и беспокойным, перенес он принца в свою башню. Тот очнулся и понять не может, где он. Комната незнакомая. Стены оштукатуренные листьями да цветами расписаны, окна узкие ставнями забраны, на полу мозаика. А из мебели кровать, сундук, стул да стол – ничего больше. Хотел он было вскочить, к окну подбежать, ставни распахнуть, да голова кружится, на постель обратно падает. Уснул принц снова, и никак понять не может, то дом ему видится, то комната странная, воспоминания будто-то и его и не его. Как поднялся, на тростинку стал похож. И расплакаться готов, да только слез нет, лишь в глазах печет. А тут дверь растворилась, советник вошел. Принц к нему с расспросами: где он теперь, да почему, да что с отцом. А Маллесат смотрит с тревогой да головой качает. А ответ его и вовсе странным был, да поневоле поверить принцу пришлось: – Все это было сном, дитя. Ты вырос здесь. Мне мать твоя с рук в руки отдала тебя, затем преставилась. И я – вот вся с тех пор твоя семья. Ты в этой башне с первых дней. Всегда ты тайной был моей. И нет тебе иной судьбы… И чередою шли года. Текли спокойно, что вода реки равнинной. И тихий ровный ход минут баюкал память. Но только зиму подо льдом вода недвижна. По весне же лед вскрывается, и вдруг река стремительно течет, могуч и страшен ледоход. Даламар прервал напевное повествование, и некоторое время ничто не нарушало тишину. Затем, точно очнувшись, темный вздрогнул и проговорил: — Дальше здесь большой вставной эпизод о младшей сестре принца. О соперничестве за ее руку двоих претендентов, ее выборе, недолгом счастье и гибели. Тот, кому она отказала, нашел случай отравить и ее, и счастливого соперника. Пусть убийцу схватили и изгнали, наследницу престола уже было не воскресить. После этого отец призывает советника, и они сговариваются о том, чтобы вернуть принца во дворец и проверить, вдруг, выросший вдали от двора под надзором мудрого Маллесата, он вовсе не стал чудовищем из пророчества. И ночью, опоив принца настойкой, советник возвращает его во дворец. Принц, проснувшись, узнает комнату своего детства, к нему возвращаются полузабытые воспоминания. Он в гневе приказывает арестовать советника и отправить его в тюрьму. Ссорится с отцом, с окружающими вызывающе груб. Владыка огорчен. Маллесат изумлен: подобного от принца не ожидал даже он: в башне юноша был вежлив и тих, хоть и мелькало порой нечто в его глазах, заставлявшее советника не оборачиваться к нему спиной. Видно многое, очень многое скрывал принц от своего наставника. Король понимает, что достойным наследником его сын не станет. И окончательно сдается. Утром принц вновь просыпается в башне: — Я снова в комнате своей. И снова тени жалких дней, лишь призрак жизни мне влачить? Скажи, старик, зачем мне жить? Мне жить без воли, без любви? Влачить уныло дни мои, когда в груди огонь горит, что книжный прах не утолит? Старик, я слышал много раз, что ты меня от смерти спас, здесь заперев. Сдержи свой гнев, я в том не сомневаюсь, но, прошу, скажи же мне одно: чем жизнь священна, коль она неотличима ото сна? С грустью глядел на юношу Маллесат. Видел он, что гложет сердце принца злоба лютая, не услышит он сейчас слов наставника. Да понадеялся на время. Оно злобу утишит, принца на ум наставит. Тогда и вспомянет он слова наставника, даже если сейчас глух к ним будет. – Скажи мне принц, неужто та жизнь, что вел ты во сне, была много лучше этой? Ты был груб и дерзок с тем, кто дал тебе жизнь; жесток с тем, кто воспитал тебя; капризен и нахален с теми, кто от тебя зависим. Неужто такая жизнь – достойна и ценна: быть карой отцу и бичом для подданных? Так благослови же богов, что послали они тебе этот сон, ведь теперь ведомо тебе, чего сумел ты избежать. Здесь, в башне, ты мнишь себя несчастным. Но там, во сне, ты стал чудовищем, что приносит горе любому, кто с тобой соприкасается. Скажи же мне, неужто наполнена смыслом такая судьба, или же она и не сон даже, лишь мертвый прах, тень от дыма? В гневе принц вскочил, закричал, ногами затопал, прогнал наставника. Долго он бушевал, да только любой огонь гаснет, пищи не находя. Улегся его гнев в тишине да одиночестве, вот и призадумался юноша. – Что так, что эдак, а для нас жить – значит грезить всякий час. Владыка видит сон о власти, бедняк клянет свои напасти, печется каждый о минутном, не зная, что он сном опутан. Но как же хрупок этот сон, коль каждый смертью пробужден! Век смутен наш, грядущее – туман. Что жизнь? Пленительный обман. И лучший миг есть заблужденье, коль жизнь — лишь только сновиденье. Так значит прав был Маллесат. И за свой жребий во сто крат благословлять я Эли должен. Ведь нынче понял непреложно, что горько мне других терзать, иллюзий сладких прерывать столь мимолетное теченье. Ведь ждет и так всех пробужденье! И больше не помышлял он о жизни иной. Стал принц тих и задумчив, книгу в руках держит, да смотрит поверх страниц. Грустит да мечтает. Об одном только и думает: станется ли, что усвоив урок, сумеет он после проснуться вновь среди близких? Постигнув мимолетную хрупкость жизни, он станет достойным спутником тем, кого обретет, проснувшись. А года бегут – точно дым стелется. Подточили владыку беды горькие, чует он, что скоро Эли его к себе призовет. Одна у него дума на уме – кому же страну оставит? Дочь двоюродной сестры своей решил он замуж выдать, да назначить будущих супругов наследниками. Давно младший королевич страны соседней сватов засылал, да не лежала душа владыки на чужбину кровь родную отдавать. Ан иначе повернулось, а сосед и руки потирал радостно, земли чужие уже своими видел. Приехал жених на смотрины. И лицом пригож, и телом складен, и разговор ладен, а все одно – чужак. Косо на него смотрят, не рады гостю такому. А он и улыбается всем, да в глазах сталь. Что-то будет? Горько владыке, а на попятную не пойдешь. А народу и того горше, чуют, что солоно придется, под чужой-то рукой жить. Да только слух вдруг прошел, что законный наследник жив. Из слуг али придворных сболтнул кто, видать, свое-то зло чужого краше показалось. Али еще откуда весть пришла, кто теперь скажет? А только как прознал люд про принца, к башне бросился. Схватили Маллесата, юноше свободу вернули да и провозгласили новым владыкой. А только не рад принц свободе. Все ему кажется, что вновь мираж это. Сон пустой. Или боги его вновь испытывают. Не знает он, чему верить. Приказал он Маллесата освободить, советником своим сделал. А дальше как быть – не знает. Проклятое дело – кровь лить. А уж за братскую-то кровь вдвое взыщется. Одно ладно: как прослышали гарнизоны, что восставших наследник ведет, чтоб чужих прогнать, сами же без боя сдаваться стали, охотою присягу принесли. А все одно, столица-то без боя ворота не откроет, гвардия верная за владыку как один головы сложат. Встали под стенами столицы, осаду держат. А принц мрачнее тучи ходит, думу думает: — Страну отдать не гоже чужаку, и дело мы достойное свершили, не дав отцу трон чужеземцу передать. Но разве может правой быть война? Чем оправдать кровь братьев на руках? И что я за владыка, коль к власти путь по трупам проложил? Как отцу в глаза взгляну, ворвавшись во дворец с толпой, от крови пьяной? Как смогу я в светлый храм вступить, творить молитву Эли, соперника казнив и ту, что сердце ему вручила, невенчанной вдовою сотворив? И ночью, словно тать, прокрался он в ворота и страже сдался. Об одном просил — к отцу его доставить: пусть тот сам его судьбу решит. Владыка видит сына в цепях, ободранным и изможденным, и, с трона встав, его обнять спешит. И до утра они проговорили, владыка в принце счастлив видеть был и доброту и мудрость, коих прежде ни разу сын его не проявлял. Да только мудрость робость породила. В годину горькую как станет править принц, коль вопрошает вместо приказаний? Да только нет наследников других. Велит он объявить монаршью волю: оставить сыну царство он готов и всех повстанцев простить, желая верить, что лишь стремленье к благу их вело. Но лишь глашатай вышел на балкон, предательской стрелой сражен был в горло. Штурм начался. Не верил уж народ указам. Утром принца не увидев, решили, что похищен иль убит. И смяли стражу. Ворвались во дворец, круша и убивая. Никого они не пощадили, от крови опьянев. Кто перед ними и видеть не желали. В тревоге горькой Маллесат метался, наследника с владыкой пытаясь отыскать. И вот среди защитников дворца он видит их, без шлемов, в смятых латах. В крови. Владыка мертв. Склонясь над ним, рукой дрожащей закрывает принц ему глаза. И видит Маллесат, что юношу лишь шаг от смерти отделяет. Склонился к принцу он, пытаясь раны его перевязать. Хоть понимал, что зря, бездействовать не мог. Его от горя сердце разрывалось. Ведь гибло все, что он спасти желал. И молвил принц: – Ты родич был отцу. Ты мудр. И пред тобой грядущее открыто. Правителем достойным станешь ты, наследником тебя я нарекаю. И так сказав, скончался. И глаза опять в знакомой комнате открыл. — Неужто вновь привиделось все мне? И бунт, и смерть отца? Все лишь во сне? Вся жизнь как сон, и сон, что в жизнь длинной: со мною было то иль не со мной? Маллесат, стоявший у его постели, лишь головой покачал да улыбнулся. Аж потерялся юноша на миг, давно он у наставника улыбки такой не видел, легкой да светлой. — Нет, ученик, не сон то был. Ты Испытанье проходил. И средь луны Серебряной сынов занять по праву место ты готов. Час испытания окончен наконец, горды тобой и я, и твой отец. Да только не раз уже слышал юный маг эти слова, во сне ли, наяву ли, уже и сам не знает. И хотел бы порадоваться, да иное совсем на уме: — Где морок, а где – явь, не ясно больше мне. Театр в театре, сложный сон во сне. Передо мною протекли века. Судьбы изменчивой, как в небе облака, я видел прихоти. Игрушкой был богов. И вновь я становиться не готов марионеткой их. Или твоей. Ты говоришь, то был лишь мир теней, но сколько раз ты это повторял? Твоим уловкам счет я потерял. Реально только то, во что мы верить можем, что истиной считаем непреложной. Но зыбок смутный ум. Где твердь, а где мираж? Легко обманет нас рассудок наш. Опоры под ногами больше нет. В окно заглянет ласковый рассвет, приветливо мне улыбнется мать, невеста нежно станет обнимать, но что же я? От страха сам не свой. Что если это — только сон пустой? И где проснусь я в следующий миг? Нет, Маллесат, скажу я напрямик, не верю ни тебе я, ни богам. И обретенную свободу не отдам я больше никому. Пускай она страшна, над пропастью канат протянутый она, та участь горькая — не верить ничему, ни людям, ни богам, ни даже самому себе, ведь каждый миг я жду, что тени смутные, в горячечном бреду явившиеся мне, вдруг воплотятся. Что вечно станет надо мной смеяться судьба, тасуя прихотливо виденья, достоверные на диво. На все сомнения мои один лишь есть ответ: границы между сном и явью просто нет. Финальный монолог Даламар прочитал наизусть, и глаза его вспыхнули мрачным удовлетворением. — У тебя очень странная манера рассказывать, — полувопросительно заметил Танис. — Я перенял ее у каганести. Та, у кого я проводил большую часть вечеров в период первого исхода, любила рассказывать легенды своего народа. Сам не знаю, как я ухитрился подцепить ее манеру речи. Даламар усмехнулся. — Видимо, дело в сходстве. Эта поэма очень напоминает старинные легенды, хотя сюжет у нее более путаный. — Но чем все закончилось? Что стало с тем принцем? Или магом? Даламар пожал плечами. — В рукописи, список с которой был мне подарен, все обрывалось именно этим монологом. Хотя я согласен, что это странно, обычно старинные авторы предпочитают доводить повествование до смерти главного героя. Позже, в библиотеке Тарсиса, я разыскал несколько других вариантов текста, где юный принц-маг терял рассудок, убегал из башни и скитался по лесам, пока не умирал. А королевство действительно погибло, оставшись без наследника. Про себя Даламар думал, что Лорак мог быть знаком лично с автором этой поэмы. Ведь не просто так он не стал полноценно учить магии Эльхану. Что испытание она не проходила, Даламар знал точно. Впрочем, возможно идеи подобного рода просто носились в воздухе. Сложно сказать, что руководило эльфом столь древним, да еще и провидцем. Королевство на краю гибели, но пока жив дом Каладон, есть надежда. — Я не знаю, какой вариант был первоначальным. Мне больше нравится усечённый, манера договаривать все до конца слишком противоречит самому духу эльфийской культуры. Возможно, автором был какой-то чудом выживший человек из круга Короля-Жреца, но затем, в трансформированном виде, поэма начала бытовать и в Сильванести. Я не знаток древностей. Танис молча кивнул. Учитывая недавно озвученные детали биографии, было странно, что Даламар вообще хоть как-то разбирался в старинных текстах. Возникало ощущение, что темный провел достаточно много времени рядом с кем-то из книжников. Однако полуэльфу хватило такта не расспрашивать. — Красивая легенда, — признал он. — Но к чему ты ее рассказал? — Как раз к тому, что ты старательно отказываешься услышать, Танис. Если и есть какая-то грань между реальностью и сном, то пролегает она лишь внутри нашего сознания. И никто не ответит тебе, как с этим знанием жить. Даламар казался абсолютно спокойным, но было в темных его, почти сливавшихся со зрачком, глазах такое злое веселье, что Танис едва удерживался от удара по холеному самодовольному лицу. И одновременно жгучим стыдом обдавало за эти мысли. Сколько их было — тех, в чьи лица смеялись эти умные злые глаза? Сколько — тех, кто унижал слугу — за то, что он сильнее и умнее господ? В чье лицо на самом деле смотрит сейчас Даламар, глядя на Таниса? Танис опустил голову и отвернулся. Он не мог, просто не мог согласиться — слишком пугало то, что мерещилось следом, стоило лишь принять правоту темного. Вот только и спорить не мог. Он был… пусть даже мудр, если верить тем, кто раз за разом повторял это. Мудр, но… Он действительно пропускал мимо ушей многие уроки, да и вообще охотнее выучился махать мечом. Если он и был умен, то не по-книжному, иначе. Спорить с кем-то вроде Даламара было для него невозможно: он понимал, что темный легко перевернет все с ног на голову, вывернет наизнанку любые аргументы. Темный в своей стихии: посмеется, запутает и только. Нет, этот спор ему не выиграть. Но он в конце концов, спросил сам, глупо злиться на собеседника. — Это всего лишь сказка, — проговорил он резче, чем намеревался. — Причем сказка, созданная во времена отчаяния, ты сам сказал об этом. И конечно Даламар рассмеялся в ответ. — Сказка. Драконов и богов тоже недавно считали сказкой. Кто знает, не назовут ли однажды сказкой и нас? Мы живем в сказке, полуэльф, а каждая сказка заплетается горем и кровью. — И заканчивается хорошо. — Каждая ли? Или только те, у которых вырвали зубы, силком приставив качать детскую колыбель? Танис покачал головой, но прежде чем он успел что-то сказать, Даламар, прищурившись, указал ему на небо. На горизонте явственно промелькнуло несколько крылатых силуэтов.