Если бы снег был белым

Официантки лениво протирали столы, Уильям сонно позевывал за стойкой. – И не спится ж тебе, – хмыкнул он, увидев спустившегося в общий зал Даламара. – Завтракать-то будешь? Даламар угрюмо кивнул и уселся за столик подальше от окна: сквозь щели в рамах так и насвистывал ветер. Совершенно не обескураженный мрачным настроем собеседника – а каким еще он может быть в такую-то рань, – трактирщик продолжал болтовню. – Жаркое, так понимаю, можно не предлагать? И расхохотался, увидев, как скривился темный. – Ладно, ладно. Не совсем деревня, знаю уж, чем эльфа накормить, ваши к нам частенько заглядывали в прежние-то времена. «Надо ж тебе, темный вроде, а мясо все равно не лопает», – усмехнулся он про себя, плюхнув перед Даламаром поднос, на котором была вполне приемлемая для любого эльфа снедь: хлеб, мягкий сыр, миска творога со сметаной, украшенная рдяной россыпью моченой клюквы. И кружка эля, которую темный спешно отодвинул от себя, попросив какой-нибудь горячий травяной настой. Ульям с охотой прикончил выпивку сам и поинтересовался: – Куда собрался-то ни свет ни заря? Остальные засиделись вчера, спят еще небось. И тебе бы спать, аж серый с лица. – Работа, – коротко пояснил Даламар, раздраженный бесконечным потоком бессмыслицы, но не считавший уместным грубить человеку, который им помогал, не желая ничего взамен. – Так у алого вашего вон тоже работа, но он хоть спит, как человек! – А я не человек, – ухмыльнулся Даламар. – Не одному ж ему на своей шее всю компанию тащить. – Да я не о том. Ты ж тоже маг, что б вам вместе не работать-то? Эльф с недоумением посмотрел на старого моряка, а затем тихо хмыкнул: – Магия у меня другая, радости от нее никому не будет. И вернулся к завтраку, всем своим видом показывая нежелание продолжать этот нелепый разговор. Торопливо покончив с едой, он поднялся и, накинув капюшон, шагнул в промозглую серость балифорского утра. Воздух был морозным и колким, но под ногами хлюпало, обещая оттепель. В небесах лениво скользили черные тени. Едва завидев их, редкие прохожие пугливо жались по краям улицы. Пусть драконы давно не нападали и не жгли дома, забыть пережитый ужас люди сумеют нескоро. Так и повелось. Даламар вставал с рассветом и уходил на весь день, а возвращаясь, сразу же отправлялся спать. Остальные поднимались заметно позже. О том, где пропадает темный, никто из них не знал, однако расспрашивать было некого: самого эльфа они видели разве что спящим, а Рейстлин вновь вернулся к прежним привычкам: раздражался, язвил или отмалчивался, и добиться от него ответа было невозможно. К тому же он целыми днями сидел над книгами, не то готовясь к выступлению, не то разбирая новые заклинания, и вся компания по опыту знала, что беспокоить его в такие периоды – себе дороже. Волей-неволей им пришлось оставить магов в покое и попытаться заполнить хоть чем-то неожиданно образовавшееся свободное время. Хуже всех переносил вынужденное затишье Танис, у которого дел не нашлось. Заглянув на рынок, он вернулся с несколькими рукописями, однако понял, что это была глупая затея. Соламнийские сказочки о приключениях героических Ерусланов и местные грубоватые побасенки о похождениях веселых вдовушек в равной мере были ему не любопытны, а отыскать что-то иное у местных книгонош оказалось невозможно. Полуэльф маялся, не зная, чем себя занять, становился раздражителен и рвался в дорогу. Большую часть дня он проводил в общем зале, слушая разговоры и пытаясь разжиться хоть какими-то сведениями о том, что творится в большом мире. Карамон обзавелся инструментами, заготовками, и, весело мурлыча себе под нос, принялся работать по дереву. Тика в первый же день пошепталась о чем-то с пришедшей по ее настоянию прачкой. Глядь, и словно из ниоткуда в ее руках появились нитки, иголки и булавки. Она занялась штопкой и починкой одежды, подновила и кое-что из походных вещей, поставила заплаты, закрепила швы. Но швейной суеты надолго ей не хватило, а без дела девушка сидеть не могла. В поисках занятия она незаметно переключила свое внимание на остальную компанию и как-то вдруг заметила на фоне весело напевающего Карамона и скучающего Таниса две бледные тени вместо магов. В обычной ситуации если уж кто и стал бы помогать Рейстлину, это был бы Карамон. Ну или Даламар, хоть и странно было, что черный маг может кому-то помогать. Только Карамон и сам не знал, что делать, а Даламар выматывался похлеще Рейстлина. Тика однажды вечером сунулась к эльфу, спросила, почему он не может вместе с Рейстлином выступать, мол, тот тоже устает так, что с ног валится, вдвоем им уж наверняка было бы проще. Тот, кажется, хотел ответить что-то колкое по своему обыкновению, но лишь устало буркнул: – У моей ложи несколько иные правила. Сама вот ему помоги! Ей это ничего не объяснило, но женская интуиция отчаянно завопила, требуя прекратить расспросы. Неожиданно ситуацию прояснил Карамон. – Я как-то подходил к Рейсту на привалах. Ну знаешь, когда Даламар ему свою книжку давал. Рейст потом еще сушил нас после крушения, помнишь? И многое по мелочи делал. Я спросил, почему Даламар вечно ждет, что его обслужат, уж он-то свои собственные заклинания не может не знать. Рейстлин в ярости был. Сказал… Много чего наговорил. Ну и объяснил, у темных очень жесткие запреты. Нельзя магию тратить просто так, «бесполезно». Да еще если заклинания светлые, Даламару руки обжигает каждый раз, он хоть и испытания не проходил, а все одно – темный, свет от него отрекся, – Карамон сдвинул брови домиком. – То есть убивать магией или проклятья насылать – это можно, а людям помогать и радость дарить – зря силу тратить? Чокнутые они все, темные, что маги, что боги, – решительно припечатала Тика. И на следующее утро, поймав темного эльфа на выходе из таверны, настойчиво взяла под локоть. – Проводи. Уж тебя-то на рынке обмануть побоятся, поможешь мне сторговаться. Даламар кинул скептический взгляд на натруженную, мозолистую ладошку, но спорить не стал. – Что именно тебе нужно-то? – спросил он на подходе к торговым рядам, в этот час особенно шумным и людным. – Ткани. Ответом девушке стала недоуменно приподнятая бровь: время для шитья нарядов было не слишком подходящее. – Твоему совету последовать решила, – мило улыбнулась Тика, и было в ее выражении лица что-то от налакавшейся сливок кошки. – Сошью Рейстлину костюм, чтобы как у настоящего бродячего фокусника. С блестками, шуршащий, таинственный. И себе костюмчик заодно. Танцевать буду. – Не знал, что ты умеешь танцевать, – и это «не знал» явно прозвучало как «никогда не подумал бы». – Да откуда б тебе, – беззлобно огрызнулась Тика. – На взыскательный эльфийский вкус, может, я и неумеха, а вот для драконидов будет в самый раз. Да и матросы – публика простая, им деревенские пляски тоже по сердцу будут. Увидев рыжую красотку, уверенно державшую артефактора под локоток, торговки восторженно зашушукались. Однако требуемые ткани на прилавок выкладывали споро, а Тика знай перебирала отрезы один за другим, что-то там подергивая, поглаживая, сминая между пальцами. Наконец, она выбрала кусок алой материи, который, как казалось Даламару, мало чем отличался ото всех остальных. За ним последовали нитки в тон, какая-то блестящая нить, которую она называла канителью, бусины и прочее. Даламар просто спросил, сколько, и, глянув на Тику и дождавшись ее кивка, расплатился. Судя по ее довольному виду, цена была вполне приемлемой. Следующий отрез она выбирала еще более придирчиво, и неудивительно. Из ее разговоров с торговками стало понятно, что на этот раз материя нужна была ей для себя. Ворох довольно плотной золотистой и по цвету напоминавшей волны в погожий день почти прозрачной ткани Тика оглядывала взглядом почти хищным. И, к удивлению местных кумушек, с легкостью закинула все покупки себе на плечо. – Иди уже, где ты там пропадаешь целыми днями. До «Свиньи» я все это уж как-нибудь дотащу. – Вот спасибо, что разрешила, – ухмыльнулся Даламар, вовсе не планировавший ее провожать, и зашагал между рядами. Сегодня предстояло завершить работу над первым из сундуков, а заодно продемонстрировать собравшимся, как же все-таки работает его хитрая магия. Заклятье, подтолкнувшее отцов города сделать ему заказ, выветрилось, и купцы чесали в затылках да опасались, уж не вышвырнули ли они монеты в пропасть. Проверить действие заклятого сундука на себе вызвался шустрый мальчишка-конторщик, все эти дни крутившийся около Даламара. Тот думал уже, что хозяин приставил его следить за чужаком, ан нет, похоже, все-таки любопытен был парнишка без меры – себе на беду. Что ж, смертельным проклятье не было, а про кошмары и слабость Даламар его предупредил. Просмотреть на испытания чудо-артефакта набился полный зал. Даламар досадливо морщился, однако поделать ничего не мог. Парнишка подошел к сундуку, доставая из кармана совершенно кендерскую связку отмычек. По залу пронесся дружный вздох предвкушения. Вот конторщик опустился на одно колено перед ларем, некоторое время изучал замочную скважину, а затем вставил в нее одну из отмычек. Поначалу ничего не происходило, но стоило ему попытаться повернуть руку, как она обвисла беспомощной плетью, глаза юноши закатились, и он рухнул на пол прямо рядом с сундуком, тихо вскрикивая и передергиваясь во сне. На мальчишку смотрели с сочувствием, на Даламара начали поглядывать со злобой. Не переставая изумляться глубинам человеческого лицемерия, темный взял со стола стакан с водой и брызнул пригоршню в лицо парню, выпевая колдовские слова. Тот тут же сел, тяжело вздрагивая и утирая со лба пот. К нему кинулись с объятьями и расспросами. Когда к сундуку подошел будущий владелец, рука его, потянувшаяся отпереть замок, заметно подрагивала. Однако он без всяких эксцессов провернул ключ в скважине и откинул крышку. Толпа захлопала и заулюлюкала, словно увидела удачный фокус. Купчина расплылся в масляной улыбке, аккуратно вытирая платочком лысину. Однако тут же принялся задавать вопросы практического характера. Мол, хорошее дело, что отпереть-то нельзя, но утащить смогут ведь? «Торговый люд! Ничем не прошибешь, была бы мошна цела», – передернулся Даламар. – Утащить смогут – если поднимут. Вам-то его с места на место тоже двигать придется, не навеки ж его тут оставлять. Подумав, купец согласился. И принялся выяснять, сколько пробудет без сознания вор и как его разбудить, да не окочурится ли он случаем от страха. И еще множество вопросов, от мелочной дотошности которых у Даламара сводило зубы. Результатом проверки заказчики остались довольны, хотя помрачневшему и раздраженному, как это часто бывало после завершения работы, чем-то его не удовлетворявшей, Даламару казалось, что порадовались толстосумы не столько будущей сохранности своего добра, сколько устроенному им представлению. В который раз за эти дни он задумался, а так ли сильно отличается то, что он делает, от «фиглярства» Рейстлина. Поначалу идея и правда увлекла его: нужно было приспособить свои теоретические познания под решение вполне конкретной практической задачи, оказавшейся неожиданно мудреной. Артефакты, создаваемые магами, обычно и предназначались для магов – и подпитывались от их силы, или же, оставшись без подпитки, постепенно истощались и утрачивали свойства. Дольше всего Даламар ломал голову именно над тем, как обойти эту сложность, не используя дикую магию. Вариант, на котором он остановился, впрочем, был достаточно типичным для темного: артефакт должен был забирать часть жизненной силы незадачливого воришки. Однако если воры не поспешат заглянуть в не слишком-то гостеприимные закрома, сундук начнет вытягивать силу из своих владельцев. Понемногу, болезнью или преждевременной старостью использование ларца им не грозило, и все-таки, как и любая вещь, пришедшая из тьмы, работа Даламара брала свою цену с тех, кто станет ею пользоваться. Другой сложностью было равномерное распределение силы и необходимость добиться, чтобы заклятие нельзя было обойти, просто сбив крышку или проломив днище. Сундук должен был отпираться специально зачарованным ключом – и никак иначе. При этом срабатывать чары должны были лишь при попытке открыть сундук, переноску же необходимо было сделать абсолютно безопасной. И наконец, нужно было подобрать такой способ нанесения рунической вязи, чтобы она не стерлась и не искрошилась раньше, чем превратится в труху дерево, из которого сделан сундук. Пока речь шла о теоретических расчетах и о создании первого, экспериментального, образца, Даламар был искренне заинтересован в результате, но как только дело стало сводиться к многократному повторению уже готовой схемы, мгновенно заскучал. Недаром все подлинные шедевры артефакторики существовали в единственном экземпляре. Работу мастера могли попытаться скопировать ученики, но не он сам. Магия – искусство, а не ремесло, низводить ее до уровня работы какого-нибудь сапожника или даже ювелира было отвратительно. В этот вечер возвращался он особенно мрачным. Пусть за эти дни он заработал немало, о том, чтобы нанять на подобные деньги корабль, нечего было и думать. Ему месяцами пришлось бы продавать свой талант, чтобы собрать необходимую сумму. Продавать, превратив искусство в рутину, занимаясь вещами, ничем не отличимыми от бытовой магии, запретной для его ложи. Даламар лишь в бессилии сжимал кулаки, посылая проклятья магам прошлого и нынешним вайретским глупцам, допустившим ситуацию, в которой все, кто жил за пределами башни, вынуждены были прозябать, занимаясь никчемными делами, презираемые и неотличимые от фокусников и шарлатанов. В таком настроении Даламар меньше всего хотел видеть кого бы то ни было. Он собирался подняться наверх и отправиться спать, как и поступал все эти дни, однако на входе эльфа перехватила Тика, решительно потащившая его в сторону стола под каким-то абсолютно смехотворным предлогом. Что-то там Танису, дескать, приспичило у него выяснить. – Тика, после представления, в тишине, разговаривать будет намного удобнее, – попытался он отвязаться от бывшей официантки. – После представления ты будешь дрыхнуть без задних ног, – отрезала девушка, еще более настойчиво потянув его за собой. Даламар мог быть сколько угодно черным магом, но когда тебя десятилетиями убеждают, что отказывать даме неприлично, избавиться от этой привычки тяжело. По крайней мере в том случае, когда эту даму не планируешь в ближайшее время убить. Со вздохом Даламар опустился за столик, понимая: теперь уже до конца вечера его отсюда не выпустят. И с удивлением заметил, как удовлетворенно переглядываются Тика и Карамон, и с какой смесью радости и обиды смотрит на него Рейстлин. После ссоры и последовавшего за ней разговора они не обмолвились и парой слов. И сейчас, когда перед очередным представлением темный все же присоединился к их компании, Рейстлин испытал противоречивые чувства. Он был раздражен тем, что присутствием эльфа они обязаны Тике, и одновременно ощущал странный будораживший азарт: пусть увидит, пусть поймет, насколько несправедливы, неоправданы были те нелепые обвинения! Алый день за днем шлифовал свой номер, добавляя в него все новые элементы. Сейчас, когда участие Тики в представлении давало ему возможность делать длительный перерыв между двумя частями программы, он намеревался этим воспользоваться, значительно усложнив вторую ее часть. Рейстлин усмехнулся, вспоминая, что девушка сумела его по-настоящему удивить: и принесенной новой мантией, и предложением участвовать в выступлении, чтобы у него была возможность передохнуть. – И что же ты хочешь делать? – Хмыкнув, поинтересовался Рейстлин, пропуская между пальцами огненно-алую с проблеском ткань и только после этого бросая на девушку немигающий взгляд. – Танцевать, – не смутившись, выпалила Тика, и в глазах ее вспыхнул игривый огонек. – Вот как. Карамон оценит, – во взгляде алого, прежде чем он обратился к устроившемуся в углу комнаты брату, что-то старательно выстругивающему из чурбачка, промелькнула заинтересованность. Все же смелости девушке было не занимать. Услышав их разговор, воин насупился и хмуро посмотрел на бывшую официантку. – Тика, но ты же не можешь… перед этими… – от возмущения воин растерял часть и без того не самого богатого словарного запаса. – И что же меня остановит? – упирая руки в бока, поинтересовалась Тика, с вызовом глядя на Карамона. – Лучше бы сам помог! – фыркнув, припечатала она, недовольно тряхнув головой. – Но что я могу? – от растерянности Карамон отложил в сторону то, чем занимался, и посмотрел на брата, словно ожидая, что тот поспешит подтвердить его неумелость. Глаза девушки хитро заблестели, скользнув по фигуре воина, а на щеках на мгновение вспыхнул румянец. Тут в комнату вошел Танис и, быстро разобравшись в происходящем, на пару с Тикой принялся уговаривать Карамона на участие в выступлении. Рейстлин же забрал у девушки новую мантию, тем самым скрепляя их договор, и какое-то время смотрел в пустоту невидящим взглядом, вспоминая прошлое, казавшееся сейчас таким невероятно далеким. Дни в Утехе, когда он выступал на ярмарке, пытаясь обеспечить себе заработок и хоть минимальную иллюзию самостоятельности. Мысль, что он вынужден жить на содержании у брата, была невыносима уже тогда. Он холодно усмехнулся, выныривая из воспоминаний, и, коротко кивнув Даламару, по знаку трактирщика поднялся с места. Подойдя к импровизированной сцене – наскоро сколоченному Карамоном помосту возле стойки – Рейстлин поймал момент, когда большинство взглядов сосредоточилось на нем, а гвалт в зале стих. Руки мага мягко, плавно танцевали в воздухе, выплетая сеть заклятья и, вторя движениям, едва слышно зашелестел голос. Около стойки заклубился туман, из которого медленно выступали легкокрылые силуэты кораблей. Вокруг призрачных парусов плясали яркие искорки, отчего казалось, что каравеллы скользят среди звезд. Мерцание и вспышки постепенно становились все ярче, пока свет не стал настолько ярким, что зрители невольно прикрыли глаза, а когда открыли, обнаружили, что виденье растворилось в последнем всполохе, и таверну поглотила тьма. И в этот миг за стеной раздался грохот, будто что-то упало на мостовую, а следом затрещали балки. В стене образовался пролом, в который тут же просунулась черная драконья голова с горящими алым глазами, по залу разнесся гортанный рык. В раззявленную пасть, где подобно лаве клокотало пламя, вонзилась пущенная магом молния. Обсидиановая голова иллюзорного дракона разлетелась на мириады искр, которые с металлическим звоном посыпались на пол, вызвав восторженный вой и одобрительный стук по столам. Пользуясь моментом, Рейстлин ускользнул за небольшой столик, где его ждал кувшин с горячим вином, а внимание зрителей к себе привлекла Тика, возникшая из наступившей было тьмы. Скользнув на помост ярким всполохом пламени, девушка извивалась, выгибаясь то в одну, то в другую сторону, и в такт ее движениям позвякивал в поднятых над головой руках украшенный лентами бубен. Замирая на мгновенье, она вновь начинала стремительно кружиться, и огненные кудри, свободно спадавшие по плечам и спине, словно рассыпали вокруг снопы искр. Быть может ее движениям не хватало плавности, но была в них естественная порывистая красота и природная грация, столь обворожительная, что оторвать взгляд от девушки не мог никто. Зрители тут же принялись мерно хлопать в ладоши, отбивая ритм, и видно было, что у многих ноги так и просятся в пляс. Похожая на маленький яркий костерок в зимней ночи, Тика согревала веселым юным задором, и глядя на нее, вспоминали молодость и мечтательно улыбались даже старые морские волки с припорошенными сединой висками. И только Рейстлин даже не глянул в ее сторону. Он собирал силы для следующего номера, который готовил особенно тщательно, и не показывал еще ни разу. Когда танец был окончен, алый вновь поднялся на сцену и, бросив быстрый взгляд на Даламара, погрузился в сосредоточение. Сначала, казалось, ничего не происходит, лишь воздух становился плотнее, тяжелее было дышать. Вскоре за окнами раздался тихий шелест и стук, будто пошел дождь. Затем загрохотал отдаленный гром, который по мере приближения набирал силу. После особенно сильного раската вдруг наступила тишина, и зал заполнил белесоватый свет, исходивший от внезапно выросших между столиками исполинских древесных стволов, в которых спутники Рейстлина могли бы признать уменьшенную копию валлинов. Среди массивных корней мерцало разнотравье, покрытое росой, а воздух наполнился ароматами озона и влажной зелени. Зрители глядели с открытыми ртами, но Рейстлин упрямо искал одни лишь глаза. И, стоило ему поймать ответный взгляд Даламара, нечто поднялось в нем огненной волной, заставив забыть про заготовленный сценарий. Он опустил веки, и тут же в зале потемнело, маленькие домики на ветвях валлинов засветились теплыми огоньками, но сгущающаяся тьма поглотила очертания и деревьев, и домов, и только огоньки мерцали, подобно звездочкам. А потом сложились в сияющий хоровод созвездий, мелькнули и понеслись на зрителей стремительно кружащимся водоворотом, и вот рассыпались, а из искр сложился гигантский огненный цветок, раскрывшийся и явивший среди своих лепестков какой-то совсем другой мир. Замелькали очертания континентов, лава и воды океанов спорили друг с другом за господство, постепенно формируя новые земли, а средь первородного буйства стихий сновали странные создания, чем-то напоминающие драконов, но бывшие продолжением первородных сил природы, их душой. От таинственной и чуждой красоты этих созданий щемило сердце, а юный, лишь начинавший свое становление мир творился буквально из ничего, и где-то там вдруг проявились очертания скрытой туманной завесой башни, которую окружало озеро. Через него был перекинут легкий ажурный мост, и рядом парили мерцающие голубоватыми всполохами водные драконы, и Рейстлин, чувствуя на себе неотрывный взгляд огромных, наверняка потемневших сейчас до черноты глаз, словно бы выдохнул всем телом, позволяя воображаемому миру распуститься. И видимый лишь двоим, ажурный ледяной мостик выскользнул за пределы иллюзии, потянулся в темноту, но вдруг, лишь чуть-чуть не дотянувшись до скрытого в тенях дальнего столика, рухнул на пол, с тихим звоном рассыпаясь мириадами осколков. И, словно вторя, с чистым хрустальным звоном вспыхнул и осыпался огненный цветок, а зал на несколько мгновений погрузился во тьму. Рейстлин утомленно сгорбился, недоумевая, что на него нашло. Он подошел к спутникам и тяжело опустился на свободный стул. Выступления дарили ощущение восторга, но и забирали последние силы. Мир, казалось, мерк, а упоение сменялось апатией. Он молча цедил отвар, услужливо приготовленный Карамоном, а когда кружка показала дно, поднялся с места и направился в комнату, надеясь, что эльф двинется следом. Затворив дверь, темный занялся растопкой камина, а Рейстлин сразу же разулся и устроился на кровати, заворачиваясь в теплое покрывало. – Как твоя… работа? – Рейстлин понимал неожиданность и неуместность этого вопроса, но спросить то, что действительно хотел, не получалось. И от этого внутри закипала горечь. – Отвратительно, – кривовато улыбнулся эльф. – Плохая была идея. Я почти закончил, и это единственное, что хорошо. Нет, пожалуй, еще пара связок интересных там есть, потом покажу тебе. Чистая тьма, конечно, но тебя, вроде, это не смущает. Даламар вынул из поясного крепления свитки со своими заметками, но пока отложил их. Он видел, как то и дело Рейстлин поглядывал в его сторону, и догадывался, что тот почему-то очень хочет знать его мнение о представлении. Но не находил, что же ему сказать. Было странно понимать, что Рейстлина волнует его мнение – просто потому, что он – это он. Обычно бывало наоборот: его мнение принимали в расчет вопреки тому, кто именно его высказал, и необходимость к нему прислушиваться вызывала у окружающих лишь плохо скрываемую злобу. И Даламара это, пожалуй, развлекало. С Рейстлином все было по-другому. И Даламар не был уверен, что это не аукнется проблемами в будущем: зависимость от чужого мнения Рейстлину нравиться не могла, и вполне вероятно, что срывать раздражение он станет на самом Даламаре. И в то же время такая власть над чужой личностью была приятна – особенно, учитывая, насколько он сам в свою очередь был во власти алого. Что ж, ради сохранения подобного баланса стоило постараться и подобрать слова как можно более тщательно. – Твои иллюзии великолепны. «Вот только этот сброд никогда не сможет оценить по-настоящему. Видят только красивые картинки». Даламар обращал внимание совсем на другое: уровень мастерства, детальность иллюзии, техничность жестов, свободу импровизации. И в то же время он понимал, что Рейстлин вовсе не нуждается в его похвалах – он и без Даламара прекрасно осознает, насколько хорош. Но что тогда? Темный ощутил нарастающее раздражение, не понимая толком, на что именно злится. Была какая-то нелепость в этой ситуации, что-то, чего он не мог понять, лишь смутно чувствовал: от него ожидается нечто, на что он, похоже, просто не способен. – Те деревья… Это валлины, да? – спросил он наконец. – Я слышал про них, но не видел никогда, они только в окрестностях Вайрета встречаются. Я был там однажды, но старшие перемещались так, что через лес идти необходимости не было, видимо, Пар-Салиан открыл им путь. Так что валлины я не видел, хотя слышал о них немало. – Ты скучаешь по дому? – это, по крайней мере, он мог понять. Как и то, что тоска эта воплощалась в образе деревьев. Шелест осин неизменно преследовал его в снах. – И то, что ты показал в финале… Мир, где есть только драконы. Мне невольно вспомнился наш разговор в той деревушке. Мир, о котором я мечтал… Даламар замолчал. Он как-то вдруг почувствовал, что именно это и было самым важным. Что-то билось на самом краю сознания, но он никак не мог ухватить, осознать эту мысль. Рейстлин вздохнул. Он понимал, насколько темному сложно говорить о чем-то столь неприемлемом, но… Алый и сам не знал, откуда эта иррациональная обида на то, что Даламар не понял… Но не понял – чего? Если он и сам не разобрался толком, почему ждал от другого большей чуткости? Все эти глухие, запутанные эмоции пришли после ссоры, и стоило бы оставить их в прошлом. Он обрел нечто важное для себя, но раз Даламар этого не видит – Рейстлин расскажет ему сам. Однажды. Когда у него будет время разобраться со своими чувствами. А сейчас он просто ответит на вопрос. – Да это были валлины. Может, через несколько столетий ты увидишь нечто подобное наяву... – голос его был спокоен, но упрямо сжавшиеся губы выдавали переполнявшую Рейстлина злость. – Нет, не скучаю... – отрешенно ответил алый, погружаясь в себя и пытаясь понять, что же он действительно испытывает. – Разве что… Нет, совсем нет. Моя жизнь там… Это лучше оставить прошлому. – Но они заплатят, – лицо Рейстлина застыло, а глаза потемнели. Пусть он и не испытывал сожалений или ностальгической тоски, уничтожение Утехи он не забудет и не простит. Даламар покачал головой. Он верил Рейстлину, но понять его не мог. И потому просто протянул алому свои заметки. – Вот на это я убил несколько недель. Не хочу сидеть сложа руки, пока ты выкладываешься на пределе сил. Но знаешь, зачаровать капитана и заставить взять нас на борт для меня более естественный выход, чем превращать магию в способ зарабатывания денег. Рейстлин отвечать не стал. Слова Даламара пробудили уснувшее было раздражение, однако поступки всегда значили для него больше, чем пустое сотрясение воздуха. Да, темный не одобряет его действий, но он принял их необходимость. Рука алого скользнула по древку посоха, прислоненного к изголовью кровати, будто ища поддержки. Потом он все же взял из рук эльфа протянутые ему записи. – Ларец ведь питается от воров, – проговорил он, изучив последний лист и подняв взгляд на темного. – А если тех нет… – на мгновение он нахмурился, всматриваясь в лицо Даламара. По губам прозмеилась усмешка. – Домочадцы! Изящно, – тонкие пальцы скользнули по листу бумаги, на котором были проведены вектора сил. – Жаль, они оценить не смогут. – Лестно слышать, но в целом это достаточно типичное решение, – реакция алого его в чем-то удивила. «Ну да, он вряд ли много сталкивался с темными артефактами, для него подобное выглядит экзотично». Здесь как раз сказывалось фундаментальное различие в подходах. У светлых в чести самопожертвование, артефакт должен работать «безвозмездно», а значит – либо срок его действия будет ограничен, либо, фактически, его будет подпитывать Солинари. Потому-то так мало по-настоящему сильных светлых артефактов. Вряд ли бог готов растрачивать свою силу на все подряд. Алые несли в себе идею равновесия, их артефакты были особенно сложны – их питали стихийные силы, капризные и плохо поддающиеся трансформации в магию аркана. Любая мелочь могла привести к тому, что артефакт не станет работать либо же соскользнет в сферу дикой магии, а значит, его придется уничтожить. – Вещи, что приходят из тьмы, несут в себе идею возмездия. Или воздаяния, не знаю, как лучше сказать, у нас в эльфийском эти два оттенка покрываются одним словом. За все нужно платить, и не всегда расплата бывает соразмерной. Практически любая темная вещь берет какую-то плату с владельца, хотя воплощаться это может разными способами, не всегда столь очевидными, – темный сбросил обувь и, с ногами забравшись на лавку, уселся поверх покрывала, опираясь спиной на стену. – Почему ты недоволен своей работой? – Рейстлину казалось, что он постоянно упускает что-то важное, не произнесенное, но подразумеваемое. Обычно подобное лишь раздражало, но сейчас он ощущал скорее азарт: ему нравилось разбираться в сложном, похожем на филигранную руническую вязь, переплетении мотивов, руководивших словами и поступками собеседника. Даламар почувствовал, как внутри вспыхивает злость. Потом – недоумение. И наконец он серебристо рассмеялся, запрокинув голову: – Рейстлин, ты неподражаем. Хочешь сказать, чем, кроме всего, о чем я уже не раз говорил? Столько усилий – просто на то, чтобы создать пару деревянных коробок, которыми будут кичиться друг перед другом невежественные толстосумы. Повторять одно и то же семь раз! Он хмыкнул, устраивая подбородок на коленях и глядя на Рейстлина из-под полуопущенных ресниц. – От того, что я выскажу все это еще раз, вряд ли тебе станет понятнее моя злость. Мы… как-то по-разному воспринимаем происходящее. В самом начале было несколько дней увлеченной работы, но сейчас… Сейчас я просто хочу отделаться от того, что превратилось в обузу. Даламар снова замолчал. Он сместился так, чтобы лицо полностью оказалось в тени, да еще и чуть наклонил голову вперед, чтобы оно оказалось скрыто за волосами. – Мне о многом нужно было подумать в эти дни. И я никак не найду ответов, которые бы меня устраивали. Война, конечно, многое спишет, но, Рейстлин... Он умолк на полуслове, затем заговорил медленнее, видно было, что мысль еще не оформилась в его сознании до конца: – Во времена пяти башен маги не задавались подобными вопросами. Башни, как и храмы, были центрами землевладения, получали огромные доходы, и маги могли позволить себе заниматься фундаментальными вещами, не отвлекаясь на выживание. В те дни и писались законы лож. Тратить магию на излишества – да, пожалуй, вульгарно. Однако сейчас большинство магов либо живет с других доходов, либо бедствуют. А законы остались прежними, и никто не предложил вариантов, что делать магу, если он хочет их соблюдать. Видно было, что он едва сдерживает ярость, столь же слепую, сколь и бесплодную. – Может быть, ты в чем-то прав, мы все вынуждены продаваться, на этом стоит мир, – с горечью проговорил эльф. – Лунитари менее консервативна, чем ее кузены, судя по всему, и легче приняла перемены. А я вот принять не могу. Мне претит то, что делаешь ты, претит то, что делаю я, но выхода я не вижу. Рейстлин напрягся. Тон собеседника слишком живо напомнил ему разговор в Кериносте. Алый молчал, даже отвел взгляд в сторону, стремясь не тревожить Даламара и скрыть свою обеспокоенность. Что-то глубоко засело в душе собеседника, точно заноза, и лучшее, что сейчас мог бы сделать он, – не мешать темному говорить. – Гонения на магов закончились много веков назад. Но знаешь, если так пойдет и дальше, даже и продаваться-то нам будет некому, потому что мир склонен считать, что в наших услугах он не нуждается. Маги не нужны Такхизис, маги не нужны обывателям, в магах не нуждаются при дворе. Мир откатился в развитии куда-то в седую древность, единственная уцелевшая башня из научного центра превратилась в страшилку для младенцев, и я не понимаю, почему… – продолжить Даламар не успел: в коридоре зазвучали голоса. Рейстлин не со всем был согласен, и слова эльфа сейчас вызывали скорее досаду. Само их существование было под вопросом, какой смысл рассуждать, как должно бы было быть? В глазах алого взгляды Даламара были пережитками сильванестийского прошлого: там-то все маги – лорды, имеющие не то поместья, не то жалование от владыки, и уж точно не озабоченные изыскиванием средств к существованию. Темному пора было понять, что в большом мире все иначе, и перестать уже цепляться за прежнюю жизнь. Так что, не смотря на разочарование, которое отразилось на его лице, стоило за дверью раздаться тяжелым шагам, извещающем о прибытии воинов, в глубине души он был рад, что их разговор прервали, иначе он мог вылиться в очередную ссору. – Так что ты хотел обсудить, Танис? – поинтересовался Даламар, стоило воинам расположиться на своих лавках. – Это Тика тебе сказала, что ли? Просто праздный вопрос, Даламар. Забудь. От безделья начинает в голову лезть ерунда. – Ага, мысли называется, – лениво поддел темный. – С непривычки это неприятно, потом привыкаешь. Может быть, тебе даже понравится. Танис досадливо махнул рукой и не стал отвечать. Все устали, так что разговор на этом прекратился. Все уснули мгновенно, но полуэльфу не спалось. Чем дальше, тем невыносимее становилось для него вынужденное бездействие. И чувство собственной бесполезности грызло его изнутри. Как и тревога о тех из друзей, кто сейчас был далеко. Известий от них не было около месяца. Сумели они за это время найти еще одно око и добраться до Санкриста? Танис искренне надеялся, что все они смогли выбраться из Тарсиса и вместе решить судьбу беженцев, прежде чем отправиться на поиски еще одного ока вместе с рыцарями. Пусть Золотая Луна и Элистан были жрецами, Танис ловил себя на мысли, что доверяет рыцарям больше, чем богам. Слишком долго их не было. Можно ли полагаться на тех, кто покинул свое творение на столетья? Верить… Умел ли он верить хоть во что-то? Вера даруется детям, и затем исчезает, если ее подорвать. Во что они могут верить, кучка сирот? Не один ведь он: Китиара, Рейстлин и Карамон, Тика, Речной Ветер и Золотая Луна, Даламар, даже Лорана, совсем девочкой потерявшая мать, – у них слишком рано отобрали доверие к миру, и Танис не понимал, как можно верить в благость богов, потеряв веру во всемогущество и защиту близких… И тем не менее некоторые как-то нашли в себе душевную силу – уверовать вновь. Танис – не находил. От одной мысли об этом он начинал ощущать в душе глухую тяжелую злость. Он вспоминал Лорану, так упоенно внимавшую Элистану, и вновь в нем поднималась жалящая мелочная ревность. Он хотел, чтобы Лорана верила в него. Не в Элистана, не в Паладайна, а в него, Таниса. Но в то же время… Веры этой он не заслуживал. Она доверилась ему – и что? Однако в то, что доверие это способны оправдать боги, ему верилось еще меньше. Да, они вернулись. Но что это означало? Все равно шла война, все равно Такхизис готовилась прорваться на Кринн, и что-то Паладайн не спешил с ней сразиться. Почему? Слишком сложен стал этот мир, и Танис все чаще ловил себя на мысли, что выбирать приходится не между добром и злом, а между двумя видами зла, ни одно из которых невозможно назвать меньшим. На мгновение ему вновь стало любопытно, что мог бы сказать ему Даламар. Вот уж кто верил – фанатично, ничуть не меньше, чем Элистан или Золотая Луна. Верил – лишь своему богу, который, как он уверял, никогда и не оставлял своих… Танис поежился, вспоминая свистящее «чту Сына, но не Мать», и вздохнул, когда в голове всплыл предыдущий их разговор. Темный просто запутал бы его больше, да и все. Ему хотелось говорить с Даламаром, как когда-то нравилось беседовать с Рейстлином, – услышать кого-то, чье мнение заведомо непохоже на его собственное. И кто в этом мнении уверен. Танис горько усмехнулся. Нет, не мнение он хочет услышать. Он хочет, чтобы кто-то решил за него. Но принимать решение придется самому. И отвечать за него – тоже. Некому ему верить, и с вопросами тоже не к кому идти. *** На следующий день Даламар неожиданно вернулся на несколько часов раньше обычного. Его встретили недоуменными взглядами, но темный лишь устало усмехнулся и, коротко поздоровавшись со всеми, устроился в своем углу и погрузился в чтение. Однако почти сразу же ему пришлось прерваться: не прошло и часа, как, убрав книгу в походный мешок, Рейстлин переоделся в сшитую Тикой мантию, и, уже двинувшись было к выходу, предложил: – Присоединишься к нам? Голос прошелестел безжизненно-равнодушно, но блеск в глазах выдавал волнение, природу которого Рейстлин и сам не взялся бы определить. – Да, пойдем. Пора мне привыкнуть, что в реальном мире все не так стройно и правильно, как в мыслях. Иногда приходится идти на уступки даже и в вещах по-настоящему важных. Остальные недоуменно переглянулись, но такта не задавать лишних вопросов им хватило. Да и своих поводов поволноваться сегодня было предостаточно: Карамону впервые предстояло выйти на сцену, и в тайне он сильно переживал, хоть и успел отработать свое выступление до мелочей. Номер его придумала Тика и сумела настоять на своем, хотя он постоянно порывался отказаться, беспокоясь, что случайно сделает что-то не так. Однако то, с какой сияющей улыбкой она каждый раз говорила, что доверяет ему, и знает, что он никогда не уронит ее, наполняло его сердце уверенностью и нежностью. Словно крылья за спиной вырастали. И на какое-то время он забывал о любых сомнениях. А когда они возвращались, Тика вновь и вновь разгоняла их улыбкой, смехом и той безоговорочной верой в него, которой он прежде никогда в жизни не получал ни от кого другого. Сам-то он предлагал поначалу совсем простенький вариант: он мог бы поднять одной рукой сидящего на стуле Уильяма. Что-то похожее он на спор проделывал в те времена, когда служил безумному барону, и пьяные восторги товарищей вспоминал со смущением и тайной гордостью. – Так не пойдет, – выслушав, решительно припечатала Тика. – Нужно добавить что-то такое, чтобы все рты от изумления пораскрывали! Она хитро прищурилась и постановила: – Поднимать ты будешь меня! И сумела ведь уговорить. Весело улыбаясь, она выпорхнула на сцену, вскочила на табурет, потом на стойку и затем – еще на один табурет, весь вечер вызывавший недоумение завсегдатаев, гадавших, для чего это его водрузили верхом на стойку. Этот-то табурет и подхватил Карамон, неспешно и бережно поднимая над головой. Все с изумлением смотрели на Тику, которая без малейшей капли страха стояла на небольшом пяточке пространства, рассылая в зал воздушные поцелуи. Медленно, плавно, ни разу не качнув, не наклонив, Карамон поднял табурет со стоявшей на нем девушкой высоко над головой. Рассмеявшись, Тика вскинула руки, сжимая венок из лент, и весело покружилась на месте. Потом так же медленно Карамон принялся опускать свою ношу, но, не дожидаясь момента, когда ножки ее шаткой подставки окажутся на твердой поверхности, Тика спрыгнула на стойку, а затем соскользнула на пол, схватив Карамона за руку и утащив за столик. Люди, дракониды и даже гоблины восторженно гомонили и стучали кружками об стол, Карамон краснел и улыбался от уха до уха. Рейстлин же поднялся и двинулся к сцене, радуясь, что чувствует себя заметно лучше обычного. С двумя перерывами выступать было проще. Тем более что сегодня он не планировал выкладываться и вставлять новые, неожиданные элементы. Вчера… Вчера на него накатило странное, никогда не испытанное доселе чувство, которое он и по имени-то назвать не мог. Сегодня он просто работал. Сосредоточенно и вдохновенно, но без странного упоения и попыток словно бы всего себя высказать в одном заклятье. «Повторять одно и то же семь раз», – припомнил он с усмешкой. Свое выступление ему предстояло повторить едва ли не семь десятков раз, и от повторений радость от встречи с магией не становилась меньше. Он сам не заметил, как вновь увлекся, добавляя, вопреки намерению, в уже знакомые образы новые красочные детали, вроде браслетов с звенящими бубенчиками на лапках танцующих в пламени ящериц или драконидских доспехов у плывущих в похожих на старые башмаки лодках лягушек. Старые моряки изумленно усмехались в усы, Танис встревоженно хмурился, Даламар взирал на происходящее с традиционным сильванестийским спокойствием, однако Рейстлин готов был поклясться, что видит, как время от времени чуть приподнимаются в улыбке уголки губ. И алый творил заклинание за заклинанием, словно каждое из них было аргументом в их не в меру затянувшимся споре. А закончив, вдруг почувствовал, что едва стоит на ногах. И, чуть пошатываясь, медленно подошел к столику, за которым сидели остальные. Карамон тут же подскочил, суетливо отодвигая свободный стул и что-то встревоженно спрашивая. – Все в порядке Карамон, – отмахнулся Рейстлин, скорее по лицу брата поняв вопрос, чем расслышав его. – Я просто устал. Пожалуй, поднимусь наверх, – казалось, магия еще пела в крови, так что Рейстлин испытывал нечто, похожее на опьянение, и не хотел, чтобы это видели другие. Даламар сразу же направился следом. Остальные продолжали оставаться в общем зале, то ли давая им время поговорить, то ли вполне довольные шумным обществом завсегдатаев. – Да, не так я себе представлял эту передышку, – прошелестел алый, услышав за спиной скрип открывающейся двери. – А ты? Присев на край кровати, Рейстлин устало прикрыл глаза и потер веки, после чего сцепил руки в замок, упираясь ими в колени. – Если так дела пойдут и дальше, то еще недели три – и можно будет отправляться. – Не могу сказать, что представлял себе что-то конкретное, – притворив дверь, Даламар прислонился к ней, на миг прикрывая глаза. – Как бы ноги не протянуть от такого-то отдыха. Он шагнул к камину и принялся раздувать угли. Вскоре в очаге вновь весело потрескивал огонь. На миг мелькнуло искушение лечь прямо на полу: вдруг это поможет прогнать озноб, из-за накопившейся усталости постоянно сопровождавший его в последние дни. Однако темный эльф все-таки добрался до своей лавки и, сбросив сапоги, завернулся в покрывало, падая на спину и закидывая руки за голову. – Ты уверен, что стоит так гнать? Думаю, если на пару дней прерваться, это лишь подогреет интерес публики, а ты получишь возможность полноценно отдохнуть. Состояние Рейстлина однозначно было важнее, чем состояние их кошелька. Второе поправить, как ни крути, намного проще. Алый чуть приподнял голову, обвел эльфа внимательным взглядом и хмыкнул, как бы говоря, что может задать ему тот же вопрос. – Может два дня ничего и не изменят, – отозвался он. – Но сейчас у нас их нет... – на спокойное до этого лицо легла тень. Какое-то время он сидел молча, прикрыв глаза, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя. Он мог сделать перерыв в пару дней, и это почти наверняка пошло бы ему на пользу, но даже при намеке на отдых откуда-то поднималась такая волна тревоги, перерастающая в раздражение, что Рейстлин задумывался, не измучает ли его лишь сильнее эта попытка передохнуть. К тому же он привык жить на пределе и слушать свою интуицию. – Это сложно объяснить, – еще одна блеклая усмешка. – У тебя бывало такое, что ты просто знал, что надо делать именно так, не имея к тому логических оснований? – седые брови сошлись на переносице, выдавая плескавшееся где-то на дне души раздражение, так что, не желая его усугублять, Рейстлин повел плечом, как бы говоря, что отвечать на этот вопрос не обязательно. – Нет, у меня так никогда не было, – подумав, ответил Даламар. – Вероятно, все-таки в тебе сказывается наследие матери-пророчицы, – «Или куда-то очень спешит Фистандантилус». Делиться этой мыслью с Рейстлином Даламар не собирался, однако ему все чаще казалось, что воздействие лича на сознание алого намного сильнее, чем тот привык думать. – Ну или я начисто лишен того, что принято называть интуицией. Бывают случаи, когда я действую под влиянием момента, вот как в день нашего знакомства, например, но при этом не могу сказать, что в этих случаях меня посещает какое-то судьбоносное предчувствие. Я просто иду и делаю. Он с неодобрением посмотрел на Рейстлина. Вся компания имела вид сытый, здоровый и умеренно бодрый, а вот его собеседник выглядел едва ли не более уставшим, чем в зачарованном лесу. И Даламар понял, что сейчас, похоже, один из таких моментов, о которых они только что говорили. Когда нужно просто позволить пришедшей в голову мысли воплотиться. А подумать, с чего ему вообще подобное захотелось творить, можно будет и потом. – Ладно, тебе виднее, в мистические предчувствия я лезть не стану. Но и смотреть на это со стороны не хочу. Вот что… Он некоторое время молчал, прикидывая что-то в уме. – У меня еще на несколько дней работы. Нужно дошлифовывать детали, доводить до ума. А потом я присоединяюсь к вашему балагану. И поймав почти что шокированный взгляд Рейстлина, пояснил: – Уж конечно, не в качестве мага. Такого Нуитари точно бы не понял. Но если твои номера чаще будут перемежаться нашими интерлюдиями, то и сил меньше уходить будет, и отдохнешь нормально. Видя, что Рейстлин ожидает дальнейших пояснений, он пожал плечами. – Эльфийские голоса всегда славились среди людей. Я буду петь. Подробностей, уж прости, пока не сообщу, нужно их продумать для начала. Подобной выходки от него Рейстлин явно не ожидал, и, видя, как на обычно непроницаемом лице сменяют друг друга эмоции, Даламар почувствовал какой-то мальчишеский восторг. Отчего бы и не сплясать на вулкане, пока ему все равно нечем заняться. С самого момента встречи со всей этой компанией его размеренная спокойная жизнь вдруг превратилась в череду нелепостей одна абсурдней другой, но приходилось признать, что ему это нравилось. Он чувствовал себя снежной лавиной, которая только и ждала того момента, когда пригреет солнце, чтобы стремительно сорваться вниз. Роль этого солнца, видимо, доставалась Рейстлину – горячечный пустынный жар, способный спалить все на своем пути. Ледяные шапки на вершинах гор и выжженный солнцем песок на много миль вокруг: гармония контрастов, дикую красоту которой мало кто по-настоящему мог оценить. Даламар невольно усмехнулся: он-то думал, что страсть к высокопарным метафорам оставил в прошлой жизни. Похоже, зря. – Я надеялся, что со временем ты станешь спокойнее относиться к моей идее, но подобного, признаться не ожидал. Но… я рад, – в голосе звучала неуверенность, но Рейстлин поймал себя на мысли, что действительно доволен решением Даламара. И тем, что тот наконец-то перестанет пропадать целыми днями неизвестно где. Ему было гораздо спокойнее, когда эльф все время находился неподалеку. – На самом деле я хотел поговорить не об этом. Тонкие пальцы, обтянутые золотистой кожей какое-то время нетерпеливо перебирали древко посоха, после чего Рейстлин отставил его в сторону, сделал круг по комнате и остановился у двери, накидывая на нее запирающее заклятье. И почти сразу же принялся плести купол тишины. Закончив, он несколько мгновений стоял неподвижно, а потом медленно направился к кровати и, опустившись на самый край, сидел какое-то время с закрытыми глазами. – В лесу, ты сказал, что тебе доводилось сталкиваться с наведенными кошмарами. Что ты имел ввиду? – взгляд, обращенный к Даламару был пристален, но спокоен. – Мне неоднократно доводилось их насылать, – они давно уже ходили вокруг да около этой темы, но когда Рейстлин спросил прямо, Даламар не находил слов для ответа. – Сонное заклятье есть у всех магических школ. Наше – предполагает, что уснувший увидит кошмары. Модифицировать базовое заклятье при помощи рун не слишком сложно, так что при должной фантазии вполне можно задать вектор этих кошмаров: что именно увидит человек, например. Как долго и как часто будут повторяться сны. Какова будет мера воздействия. Получалось уж слишком сухо. А ведь на самом деле он действительно хотел объяснить… – Сны – могучий рычаг в умелых руках. Можно помочь человеку осознать что-то важное, можно – спровоцировать его принять нужное тебе решение, а можно – убить. Запереть кого-то в клетке из собственных страхов – пытка более действенная и уж точно намного более изящная, чем то, к чему обычно прибегают в военных застенках палачи. Лицо его сделалось задумчивым и усталым. – До Лорака мне, безусловно, далеко, но примерный спектр возможностей все мы имели возможность лицезреть воочию. Фистандантилус был, помимо прочего, мастером-менталистом, если у тебя сохранились в памяти сведения, отданные им в Сильванести, думаю, ты знаешь побольше моего. Странным образом эта тема казалась намного более личной, чем все, что они обсуждали прежде. О прошлом он говорить не любил, но слишком часто думал, что оно относится словно бы к кому-то другому, а вот магия, особенно такая, была чем-то поистине сокровенным. – Я недавно тебе рассказывал о похитивших меня бандитах. На них-то я и опробовал свои силы впервые. У меня тогда и заклинаний почти не было, пришлось импровизировать, а кошмары всегда ощущались как нечто сродное, я был уверен, что справлюсь. Сделал из карманного зеркала артефакт, через него следил, как работает проклятье. Даламар внутренне готов был к любой реакции. Однако никак не ожидал самодовольного выражения на лице Рейстлина. – Значит, я все-таки был прав. Мастер кошмаров. – С мастерством пока проблема. Но в целом ты прав. Не зря меня с самого начала влекла темная магия, другие школы просто не могли бы позволить раскрыться этой грани дара. Именно поэтому я так хочу добраться до книг Фистандантилуса: он не просто сильнейший из темных. Он – величайший из мастеров. Судя по тому, каким жадным любопытством блестели золотые глаза, Рейстлин от неприятия или отвращения был предельно далек. Даламар удовлетворенно улыбнулся. Главное было сказано – и услышано. А об остальном лучше поговорить потом, когда не отвлекаешься каждую минуту, чтобы проверить, не раздается ли вдалеке скрип лестницы, гомон голосов и тяжелые нетвердые шаги. Даламар поспешил подыскать новую тему для разговора. Для себя он решил, что все серьезные раздумья на время отложит. Вскоре ему предстоит подчинить себе око – нечто, несопоставимое с тем, что он делал прежде. Перед подобным вполне можно было позволить себе толику легкомыслия – в той мере, в какой он был на него способен. Он приподнялся на локтях и оглядел комнату, вспомнив, что в последние дни взгляд несколько раз цеплялся за что-то неожиданное. Ага, вот. Мастерская в углу. Деревянные заготовки, инструменты резчика, несколько почти готовых работ. – Тебя, Тику и Таниса сложно заподозрить в подобном. Неужели Карамон? Обычно Рейстлину не нравилась резкая смена темы разговора, тем более несколько раз к ряду. Его это раздражало, так как могло говорить о пренебрежении со стороны собеседника, незаинтересованности или глупости. Но на лице Даламара не было равнодушия или напряженности, в опущенном к столу взгляде читалось любопытство и нечто, что можно было бы принять за умиротворение. Он некоторое время смотрел в том же направлении, что и Даламар, а потом перевел взгляд на эльфа и заговорил: – Зима для наемника – тоскливое время. Драки, выпивка и кости, больше ничего. Со скуки даже самые терпеливые начинали дурить. А уж Карамон... – Рейстлин коротко хмыкнул. – По натуре он больше трудяга, чем воин, если руки делом не заняты, чувствует себя пятым колесом в телеге. Вот ему бойцы поопытнее и посоветовали ремесло какое-нибудь освоить, вместо того, чтобы по пьяни на спор двери кулаком выбивать. Он как к резчику в мастерскую зашел, так и замер, рот открыв. Мастер посмеялся над ним, не верил, что толк из затеи выйдет, но позволил попробовать. Хрипловато рассмеявшись, алый продолжил: – Я тоже не верил. Сам видел, какой он, братец. А поди ж ты! – в голосе прозвучало нечто сродни гордости, когда Рейстлин кивнул в сторону заполненного разнообразной утварью стола. Работа была удивительно тонкой – для человека, каждый узор выполнен с детальной тщательностью, и подобное мастерство настолько не вязалось с неуклюжим медведеподобным силачом, что Даламар лишь недоумевающе покачал головой. – Руки у него намного умнее головы, – проговорил Рейстлин с неожиданной мягкостью в голосе. – И усидчивости довольно. Если подумать… В памяти всплыли долгие зимние дни, когда Карамон, точно заботливая сиделка, ухаживал за ним во время болезни. Брат умел был терпеливым и осторожным, Рейстлин хорошо помнил, как деликатно огромные руки прикасались к нему, опасаясь причинить боль. Не стоило удивляться, что требующее тех же качеств ремесло его близнец освоил прекрасно. Поднявшись, он подошел ближе к Даламару и тоже принялся разглядывать резные блюда, ложки и кружки, с усмешкой остановив взгляд на выделявшемся некоторой неуклюжестью подносе, выполненном в виде упитанной хрюшки с задорно поднятым пятачком. – Через неделю праздник середины зимы. Пожалуй, предупрежу о паре-тройке дней без выступлений, – Рейстлин рассеянно улыбнулся, опустив ладонь на плечо собеседника. – Я не могу отделаться от ощущения, что медлить нельзя, но ты был прав, мне необходима передышка. Да и пополнить запасы не помешает. Составишь мне компанию в походе на рынок? – Отдых… Звучит великолепно, – внезапная смена позиции показалась темному странной, но, видимо, Рейстлин все-таки осознал, что человеческие силы конечны. А может поддался тому же внезапному чувству, что захватило и Даламара, заставив принять неожиданное для него самого решение. – Я каждый день на рынке пропадаю, можем завтра вместе пойти. Чуть раньше я начну работу или чуть позже – не важно. Основная часть завершена, теперь просто перечитывать записи, чтобы заклинания в памяти не выгорали, да накладывать их слой за слоем. Так что можем поискать то, что тебе нужно. Заодно я себе костюм для выступлений выберу. – Хорошо, значит завтра, – задумчиво прошелестел алый. *** Балифор напоминал голову гигантской уродливой рыбины, выброшенной на берег кверху брюхом. Городской порт врезался прямо в море, а многие здания торговых и ремесленных кварталов располагались на приливных землях и рисковали оказаться затопленными. Чтобы этого избежать, здания, дороги, а иногда – целые площади размещались на вбитых в грунт сваях. Тяжелые, высокие, они казались непомерно раздутыми жабрами, а вокруг теснились грязные уродливые домишки, облепившие все пригодные для жизни клочки суши – словно сползавшие с остова клочья плоти и кожи, кишевшие червями-людьми. Даламар как-то с удивлением спросил у Марики, почему сваи делают деревянными, они ведь должны быстро гнить. Марика весело оскалилась и предложила ему хотя бы поцарапать кинжалом одну из свай. Даламар попытался – и едва не сломал клинок. Марика со смехом пояснила: «Лиственница. Она с годами каменеет, от воды только тверже становится. Для построек не годится совершенно, а вот для свай – идеальный материал». Более старые кварталы, где располагались жилища «отцов города», стояли на твердой земле, но выглядели лишь немногим приятней. В центре каждого возвышались квадратные серые башни из грубого камня, вокруг которых плотно теснились деревянные домики. Улочки были крайне узкими, стены строений плотно прилегали друг к другу и отчаянно тянулись вверх, словно бледные травы в густом лесу. Каждый такой анклав больше напоминал крепость, чем часть городского поселения, да по уверением Марики именно крепостью и был. Разборки между кланами, защита от пьяного сброда и налетавших с моря собратьев-пиратов – все это было частью повседневного быта и наложило резкий отпечаток и на облик города, и на души местных жителей. С Марикой было легко. Она держала себя строго – потому что хотела выйти замуж вторично и знала цену репутации, – но при этом позволяла себе то, что допустимо было лишь для вдов и лишь в немногих людских городах, вроде Балифора. Она свободно ходила по улицам в сопровождении всего лишь девочки-служанки, прятала под корсажем нож и вполне могла за себя постоять. К изумлению Даламара, Марика отлично чувствовала его тьму, но ни испуга, ни отвращения не испытывала и относилась к нему едва ли не покровительственно. По крайней мере ее попытки его подкормить и регулярное ворчание, что мужик нормальный должен жрать мясо, а не траву, Даламар расценивал именно так. Как женщина Даламара она не привлекала, и он с облегчением понимал, что ей тоже не интересен в этом смысле. Гораздо больше ее радовала возможность пересказать все городские сплетни в свежие уши. Даламара этот подход устраивал идеально. Между никуда не ведущим флиртом и бесконечным потоком сплетен он потихоньку выуживал те сведения, которые могли пригодиться. Естественно, прежде всего ему хотелось знать все, что связано было с войной. Балифор был территорией, подконтрольной в основном черным стаям, которые вел Люцин из Такара. Однако регулярно в округе появлялись и зеленые, которых в нынешний момент вел Сала-Кхан. Новость эта Даламара не обрадовала. Он совершенно не стремился вновь столкнуться с Цианом, к тому же опасался, что зеленые могут почувствовать присутствие ока. Успокаивало лишь то, что зеленые в основном базировались к Кхуре, а те земли, по которым им предстояло двигаться дальше, были подконтрольны армии черных. Судя по рассказам, зеленые стаи пользовались в округе всеобщим отвращением. Кхур и Балифор издавна были на ножах. Поэтому в нередких конфликтах между черными и зелеными армиями местные поневоле оказывались на стороне черных. Их не любили, но к ним притерпелись. Люцин Такарский оказался достаточно дальновиден, чтобы не отправлять в город огров, смотревших на любого человека как на потенциальный обед, а дракониды хоть и вызывали омерзение, были относительно дисциплинированны, и жестко придерживались правил. Многие простые люди, в основном – ремесленники, восприняли новый порядок даже с некоторой долей облегчения. Интервенты разоряли крестьян и богачей – у них отбирали подводы, лошадей, продовольствие и людей – все, что могло понадобиться в военное время. Особенно учитывая то, что зима была плохим временем для наземной войны, обозы то и дело застревали, интенданты сбивались с ног, пытаясь обеспечить продовольствие и фураж. Однако в городе сохранялся порядок: после первоначальных погромов и крупных конфискаций все довольно быстро пришло в норму, на улицах появились патрули, жестко контролировавшие перемещения, но зато и положившие конец внутренним конфликтам городских кланов и разгулу преступности. Так что оккупационные власти не вызывали у местных симпатии – но и ненависти тоже. Их воспринимали как очередное неизбежное зло, справиться с которым своими силами возможности не было. Обо всем этом Даламар раздумывал, пока они неспешно брели от гостиницы в сторону торговых рядов. Эльф вовсю кивал знакомым, с кем-то даже обменивался парой фраз – было видно, что за прошедшие пару недель он успел стать здесь почти своим. Когда они вышли, только-только рассвело, но светло было больше от покрывшего все тонкого слоя снега, который и сейчас медленно кружил в воздухе. Передернув плечами, Рейстлин плотнее закутался в плащ и глубже натянул капюшон, из-под которого к Даламару был обращен нетерпеливый взгляд. – В первую очередь мне понадобятся мак, полынь и розовые лепестки – начал он, когда они отошли от таверны и свернули на незнакомую ему улицу. Несколько шагов он молчал перебирая в памяти оставшиеся ингредиенты. – Я так подозреваю, что если тут и был маг то он благополучно сбежал в Вайрет? - чуть насмешливо поинтересовался он у Даламара, предполагая, что если тому и доводилось сталкиваться с кем-то из их братии, то он рассказал бы об этом. – Но нам может подойти аптекарь, ну или лекарь, – хмыкнул он после недолгого раздумья. – Тут есть парочка черных мантий, но не думаю, что встреча с ними могла бы принести тебе пользу. Слабые, не знаю, проходили ли испытание. Бандиты и контрабандисты мелкого пошиба. Впрочем, если тебе нужны редкие ингредиенты, особенно – камни или еще какая экзотика, то через подобных типов можно достать что угодно. Правда ждать придется долго и цены по нынешним временам – сам понимаешь, – проговорил Даламар, пока они брели вдоль покрытой слякотью деревянной мостовой в сторону аптекарской лавки с намалеванными на вывеске ступкой и пестиком в окружении каких-то малоправдоподобных листьев. Отойдя в сторону, темный с интересом наблюдал за тем, как Рейстлин выбирает ингредиенты. Ему втайне давно уже хотелось увидеть нового знакомого за алхимическим столом: судя по тому, что тот рассказал о своем проклятье, полагаться в работе на зрение у него возможности не было. Тем любопытней было, как же Рейстлин выкручивается. Тут ему наконец-то представилась возможность удовлетворить свое любопытство: тонкие золотые пальцы осторожно перебирали пучки трав, явно фиксируя мельчайшие особенности фактуры, крылья носа трепетали, пока свежесть и качество ингредиентов Рейстлин пытался определить по запаху. К этом добавлялись и дотошные многочисленные вопросы, в которых невозможно было бы не запутаться, если бы аптекарь попытался соврать. – Все что хотел, я нашел, – проговорил маг, чуть щурясь, когда они вышли из пропахшего травами и микстурами помещения на улицу. – Составишь мне компанию? – Даламар направился в сторону лавок готового платья. Он не очень представлял себе, что именно ему нужно, однако решил остановиться на чем-то вроде охотничьей одежды: удобной, практичной и качественной, такой, чтобы потом ее можно было использовать и в обычной жизни. В бродячие годы, да и в Тарсисе он не слишком много обращал внимания на свой внешний вид, но догадывался, что в Палантас не стоит являться в драной мантии, если уж хочешь, чтобы тебя принимали всерьез. Как бы там ни было, встречают-то всегда по одежке, люди и эльфы тут мало разнятся между собой. Плотные удобные штаны, облегающие ноги и не стесняющие движений, высокие сапоги со множеством ремешков и теплую шерстяную тунику он выбрал сразу же, но долго не мог понять, что носить поверх. Кособокие камзолы работы местных портных были категорически неудобны, длиннополые одеяния купцов казались нелепыми, к тому же они явно предпочитали яркие цвета, и подобрать что-то черное оказалось очень непросто. Продавец, критически оглядев его со всех сторон, предложил кожаную сюркотту, отороченную мехом. Работа была по-человечески грубой, зато в ней было тепло, и при этом она не сковывала движений, так что в случае необходимости вполне можно было и колдовать, и двигаться с должной стремительностью. С непривычки подобный костюм казался нелепым, но Даламар со вздохом кивнул и расплатился. Все равно тратить время на поиски чего-то еще он не был готов. – Что ж, теперь и я нашел все нужное, – он со смешком покачал головой. – Сам не верю, что подписался на подобное. Идем, закинем вещи в таверну, а потом мне все-таки нужно будет возвращаться к работе. Итак слишком задержался, вернусь, видимо, совсем уже ночью. На обратной дороге Даламар вновь обратился к своей задумке: – Как считаешь, куда мне лучше вставить свой номер? Карамону, наверное, можно выступать и во второй перерыв, а Тике хорошо бы в последний – после ее выхода половина публики вообще ни о чем, кроме выреза на ее платье, думать не способна. А я бы вклинился в первый перерыв, пока дракониды еще относительно трезвые и способны разглядеть что-то, кроме ненавистных острых ушей. Во-первых, если уж он собирался что-то делать, то желал бы, чтобы это было оценено должным образом. Не потому, что так уж дорожил мнением этих людей. Скорее, ценил свое время и свои усилия. А во-вторых, нужно было, чтобы дракониды понимали, кто перед ними, даже если мантия осталась в номере наверху. Пьяные, они могли запросто устроить свалку. А вот пока трезвые, они прекрасно понимали, что влезать не стоит, даже если песни его вряд ли будут способны оценить. – Да, думаю это лучший вариант, – Рейстлин тихо хмыкнул. – Не стану тебя отговаривать, но затея довольно рискованная. Эльф для драконидов – всегда эльф. Как и для Такхизис, к слову. – Да праздники же. Никому нет дела, Рейстлин, – алый в очередной раз заслушался легким серебристым смехом. – Можно подумать, это меня разыскивает неизвестно кто неизвестно зачем. На самом деле мы все ведем игру на грани фола, и если бы тебе это не нравилось, ты бы ни в жизнь не вышел на сцену. Рейстлин усмехнулся и не стал отвечать. В чем-то Даламар был прав. Да и особенной агрессии дракониды в адрес их компании не проявляли. Более того, когда прошло почти физиологическое отвращение и к полуящерам попривыкли, стало понятно, что ведут себя они не хуже любых других завсегдатаев трактира. В «Свинье и свистке» толпились обычные солдаты – грубоватые баазы, простоватые, недалекие, но неожиданно падкие на зрелища и немудрящие забавные сценки. Из офицеров в таверну забредали разве что десятники из тех же баазов, редко смотревшие куда-то, кроме собственной тарелки да белоснежной тикиной шеи. Конечно, после пары-тройки кружек они становились агрессивны, и вполне могли кинуться в драку, завидев ненавистные острые уши, однако Даламар был уверен, что ему ничего не угрожает. Эта уверенность появилась после того как однажды он случайно столкнулся с бозаком, офицером, явно стоявшим по положению выше всей той шушеры, что проводила вечера по забегаловкам вроде «Свиньи». В то утро он привычным уже маршрутом шел к торговому дому суконщиков, краем глаза замечая непривычную суету вокруг. То ли шла какая-то проверка, то ли кого-то искали, но на рынке то и дело мелькали темные доспехи и зеленовато-черные морды драконидов. Один из них шел прямо навстречу Даламару. Высокий – даже по сравнению с темным эльфом – одетый в черный балахон и державший в руке магический посох с навершием в виде оскаленной змеиной пасти, бозак степенно вышагивал по мостовой, убежденный, что перед ним все бросятся врассыпную. Сцепив зубы, Даламар шагнул ему навстречу. В глазах вспыхнула ярость, любые мысли об осторожности вылетели из головы. Ящер скалился, явно узнав в нем мага – и эльфа, и не ответить на вызов Даламар не мог. Мгновенно сообразив, к чему идет дело, зеваки прянули в сторону, расчищая пространство вокруг. Маги продолжали медленно сближаться, глядя в глаза друг другу. Бозак вскинул лапу, готовя заклинание. А Даламар раскрылся, выпуская наружу тьму и позволяя ей окружить себя, превращая ее в щит. Воздух вокруг сгустился и завибрировал, площадь словно темной пеленой накрыло. Эльф был готов к поединку, но в последний момент бозак вдруг свернул в сторону, почтительно склонив голову. Проходя мимо, Даламар ощутил отголосок его магической силы и лишь презрительно поморщился. Позже, когда схлынула злость, он несколько встревожился, поскольку не был уверен, как отреагирует полуящер, и опасался не привлек ли к себе совершенно неуместное сейчас недоброжелательное внимание. Однако странным образом поведение драконидов в его адрес стало значительно более уважительным. Что ж. Дракониды ценили и уважали чужую силу. Видимо, в их глазах он все-таки стал больше темным, чем эльфом. Проводив Рейстлина, Даламар вновь вернулся в суконный дом. Он засиделся допоздна, торопясь закончить надоевшую работу, и, очнувшись, увидел Марику с неизменной корзинкой в руках, смотревшую на него со странным выражением почти материнской жалости. У ее ног на скамеечке сидела неизменная девчушка-служанка, и, позевывая, вязала чулок. Даламар чуть улыбнулся, откладывая очередной набор рун: – Все, еще пару дней и брату твоему ларь доделаю, последний, – улыбнулся он. – А дальше будешь какую работенку искать? Наши к тебе пообвыклись, можешь смело мастерскую открывать. Амулеты какие делать, например. Даламар покачал головой. – Амулеты я не могу. Проклятья разве что. Черных магов-то в городе много, оказывается, наверняка знаешь, какая сила у них. – А какие проклятья? – озорно блеснула глазами Марика. – Может, можешь суконщиков из Кхура отвадить, вечно своей пестрой шерстью брату все дело перебивают. – Война идет, – устало хмыкнул Даламар. – Каких вам еще проклятий надо? Из Кхура разве что армия теперь притащится, какие уж тут суконщики. – Инда дело говоришь, – вновь пригорюнилась Марика. – Тяжеленько приходится. А то слушок был, что наших хватать будут да в армию погонят. Да только не верит толком никто. А по весне как корабли опять ладить, тревожно. Если и похватают – то кудыть, на море только, на суше от наших смеха одна, а не польза. Она покачала головой, вновь всмотревшись в его лицо. – Брешут, что магам дела мало, руками помахал, да оно само и сделалось, а в остальном таинственность они наводят, чтоб не понял никто. А вот на тебя смотрю, сила, видать, непросто дается. Что свеча истаял, зеленый весь. И пришел-то – рожа жиром не лоснилась, а сейчас, кажись, порезаться о скулы можно. Куда спешишь так, что загнал себя? Даламар недоуменно нахмурился. Быть объектом жалости ему не нравилось. – Ты вот, казалось бы, просто стоишь за прилавком, языком чешешь да руками двигаешь. А вечером, небось, и ноги гудят, и плечи ломит. Не бывает легкой работы, любое дело силу отнимает, – с усмешкой бросил он, собирая записи и пряча их в крепление у пояса. – Перекусим да по домам, – хмыкнул он, и Марика торопливо и сноровисто принялась вытаскивать из корзины пирожки и закуски. – А все же куда нелегкая-то тебя несет? Чего на месте не сидится? – Учиться мне надо, Марика. В Палантас иду. Книги там хорошие достать можно. – И что, учиться-то чему будешь? Неужто дело это – проклинать добрый люд? – То-то ты первым делом за шанс ухватиться попыталась, – ухмыльнулся он. – То и беда, Марика, что сам еще не знаю, чему учиться надо. Такому, чтобы со смыслом, а не чужие недобрые страстишки подкармливать. – С такими мыслями, чей-то странно, что черный ты носишь. Я вить и правда вашего брата видала. Про другое у них душа горит. Даламар вздохнул. Странного ничего не было, но Марика мыслила теми категориями, в которых он вряд ли объяснил бы ей, почему его душа была отдана тьме. – В Палантесе-то на что жить планируешь, – вдруг спросила Марика, подперев кулаком щеку. – Столица Соламнии, чай, не нам чета. – Ох, Марика, правильные ты вопросы задаешь. Вот только ответов столь же правильных у меня нет, – пожав плечами, ответил Даламар. – Магия ведь не даром искусством зовется, а не ремеслом. Есть среди нас те, кто в лавке артефактами торгует, лечит, травы растит. Да только магов среди них нет, сплошь кустари. А маги – все в башне сидят, плесенью зарастают, и толку миру от них нет, что работают, что бездельничают – не знает никто. – Чего ж тебе-то надобно? – Знаний, Марика. Настоящих. Таких, чтобы не воров по углам гонять, а мир с ними менять можно было. – Молодой ты еще слишком. Глупый, – ласково проговорила Марика, поднявшись и взъерошив ему волосы. – Эти вон, – она кивнула головой на улицу, – тоже мир менять хотят. А кому с того благо-то? Сам говорил, война хуже проклятья. Может и правда, учителя б тебе толкового надо, чтоб порядок в голове навел. Мир и без тебя как-нибудь разберется, кудыть ему, тебе себя менять надобно, чтобы миру радоваться уметь. Даламар искренне рассмеялся. В его голове как раз-таки царил редкостный порядок, просто не такой, какого бы хотелось Марике. Но против воли Даламар, бредя в таверну по ночной улице, возвращался к этому разговору снова и снова. Рейстлин желал остановить войну, это было достойной целью и ради этого стоило собирать знания и силы. Но потом? Жить, тратя все дни на заработки, словно селяне? Затвориться в Вайрете, посвятив себя чистой науке и забыв о мире вокруг? Обе крайности были не для него. Но что было в промежутке? Что есть достойный путь? С каждым прожитым днем вопросов становилось все больше, и дорога лишь множила их число. Это путешествие очень отличалось от прежних его блужданий: тогда он старался держаться от людей подальше, ни с кем не сходился и демонстрировал лишь отчужденную отстраненность. После Тарсиса он успел привыкнуть к людям, и в этот раз волей-неволей начал приглядываться к ним повнимательнее, учился не только смотреть, но и видеть. И задавать вопросы. Так, однажды он вдруг понял, что Марика – богатая горожанка, но в диалоге почему-то все время соскакивает на деревенский говор. Раньше он бы даже и разницы не заметил, сейчас – бросалось в глаза и было интересно. Он принялся расспрашивать. Оказалось, что они с братом и правда родом из деревни. Она рано вышла замуж и очень быстро овдовела, муж однажды сгинул на рыбном промысле. Марика вновь перебралась в дом брата, и вместе они решили поискать счастья в городе. Брату повезло устроиться приказчиком в богатой лавке, был он веселый, миловидный и работящий. Приглянулся и хозяину, и хозяйской дочке. Взял ее в жены и постепенно стал вести дела вместе с тестем. Сам вышел в люди, и сестру к делу пристроил. История, каких тысячи – для Марики. И совершенно немыслимая – для Даламара. От голода, от войны, от разрухи многие люди бежали в города. Приспосабливались. Менялись. И меняли свою судьбу. Для них это было обычным делом. А вот сильванести о подобном и не слыхивали. То, чем он гордился и что мнил почти подвигом, для людей было просто частью жизни, чем-то почти обыденным. Полный высокомерного презрения своей расы к иным существам, Даламар никогда прежде не пытался понимать других: все они казались слишком примитивными, слишком понятными, чтобы затрачивать время на поиски скрытых глубин и мотивов. Встретив Рейстлина, понять и прочитать которого Даламару не удавалось, хотя тот, казалось, не пытался что-то утаить, темный эльф впервые задумался о том, что мог ошибаться. И если прежние его представления заставляли ужаснуться творящемуся в мире людей хаосу, чураться людской привычки мельтешить, точно мошкара по весне, то сейчас он допустил мысль о том, что умение меняться с обстоятельствами – не самое плохое качество. По сравнению с сородичами, Даламар казался себе довольно гибким, но рядом с людьми он выглядел инертным и неподвижным, как каменная глыба. Быть может… Быть может, это не люди погружены в хаос, а эльфы застыли, точно мухи в янтаре, пока весь мир стремительно движется вперед? Ему трудно было даже допустить подобную мысль, но она упорно возвращалась, и медленно, тяжело он учился смотреть на тех, с кем свела судьба прямо, а не через призму того, что внушали ему десятки лет. Получалось не слишком хорошо, но Даламар постепенно начинал замечать и лукавую наблюдательность Тики, и двойное дно в казавшемся простоватым Танисе, и даже Карамон оказался полон неожиданностей: Даламар покачал головой, вспоминая изящные резные цветы. Мир вокруг не спешил укладываться в готовые схемы, и темный начал осознавать, что если он хочет в будущем подняться над людьми, ему придется лучше их понять, а не полагаться только на убеждение в априорном превосходстве собственной расы. *** Торопясь закончить с ларями, последующие дни Даламар пропадал на рынке от рассвета до заката, и с Рейстлином вновь не получалось перекинуться даже парой слов. Даламар поймал себя на том, что скучает по долгим разговорам и даже спорам, по совместной работе. Наконец, все сундуки были завершены, и каждый из них проверили, причем тот же любопытный мальчишка вызвался испытать их все. Хотел сравнить, есть ли хоть какие-то отличия. Даламар лишь, усмехнувшись, спросил, не было ли у него в роду кендеров. Парень белозубо рассмеялся, мол, только фокусники были. Даламар поморщился так, будто ему скормили лимон. Каждый раз на проверку набивалась толпа, потрясенно ахавшая и разражавшаяся аплодисментами, так что именно что фокусником Даламар себя и ощущал. Сцепив зубы, он заставил себя отрешиться от сиюминутного, тем более в ближайшую неделю минимум он вообще не планировал использовать магию, и, чтобы отдых был полноценным, лучше бы вообще не думать о связанных с нею проблемах. Он раскланялся с суконщиками и сердечно простился с Марикой, которая, подмигнув, предложила обращаться, если он все же надумает осесть в Балифоре. Про себя Даламар лишь удивлялся тому, как легко принял эту в сущности чужую ему женщину. Хотя удивляться не стоило: он, точно зеркало, улавливал и отражал те чувства, которые направляли на него новые знакомцы. Поэтому так легко принял Марику – и Рейстлина, поэтому в сущности спокойно относился к Карамону и Тике – и явственно недолюбливал Таниса. Не вполне осознавая это, он мучительно искал своих – и тянулся к любому, кто готов был подарить хоть немного искреннего тепла. И никогда не забывал и не прощал предубеждения или пренебрежения. Так, за раздумьями и заботами, незаметно пришел день, в который Даламару впервые предстояло выступать. И он с усмешкой понял, что до сих пор не определился с песней. Не то, чтобы Даламар много и часто пел. Песня хороша в моменты беззаботности, а их было мало в его судьбе. Разве что когда-то давно, в самой ранней юности. Весна, летний перелом, праздник урожая – когда на ночь отпускали веселиться и слуг, и он вместе со всеми танцевал и пел, прыгал через костер и получал от девушек венки, и вплетал ленты им в косы. Все это было раньше, чем нынешние его спутники появились на свет. За исключением Таниса, пожалуй: тот уже научился говорить «агу» к моменту, когда Даламар отправился на свое первое гулянье. Люди – как листья, сегодня свежи и полны жизни, а завтра снег покроет то, что от них осталось. Никогда прежде эта мысль его не тревожила, но сейчас что-то мутное поднималось со дна души. Даламар решительно тряхнул головой, словно отгоняя подальше ненужные сейчас размышления, и принялся одеваться. Потом спустился и подсел к столику, который никто больше уже и не занимал – настолько прочно закрепился он за пришлыми «артистами». И внутренне приготовился: Рейстлин начинал с излюбленных огненных иллюзий, потом развлекал толпу трюками вроде фокусов с монеткой – почти без применения магии. Затем же вставлял какую-то новую, импровизационную часть. В этот раз после импровизаций был выход Даламара. Для первого вечера он остановил свой выбор на старинной балладе, которую когда-то услышал на Эрготе, на одном из празднеств. Она была на общем, и понравилась ему настроем. Он сомневался, что многие из присутствующих оценят. Может быть и никто. Но ему хотелось видеть реакцию. Возможно… Возможно лишь одного человека в зале. Вот он поднялся и вышел на импровизированную сцену, обвел медленным взглядом зал и запел, поначалу тихо, но чем дальше, тем больше набирал силу его голос. Глубокий и звучный баритон, чистый, словно флейта, не нуждался в музыкальном сопровождении. Даламар почти не двигался, лишь чуть поводил кистями рук. Он прикрыл глаза, полностью отдаваясь музыкальному потоку, лившемуся сквозь него, отдаленно напоминая магию. Песня звенела и плакала, рассказывая о вращенье колеса фортуны, об обманчивости наших желаний, об иллюзорности надежд. О том, как больно и горько надежду терять. И о той свободе, которую обретает лишь тот, кто утратил все надежды и все иллюзии, сумев взглянуть в глаза ужасной и яростной красоте мира, летящего сквозь поток времени: И острые спицы мелькают, терзая сердца. Все стремительней бег колеса… Закончив, он еще несколько мгновений стоял неподвижно, а затем, вздрогнул, словно очнувшись, и принялся вглядываться в лица вокруг. Гоблины и дракониды, предсказуемо, скучали. Да и на многих человеческих лицах виднелась скука. Но с изумлением он видел и грусть, и понимание: в женских глазах, и в глазах совсем юных, полных нерастраченного жара, в глазах пожилых и много повидавших… Много их было, тех, кто откликнулся и услышал, и едва ли не впервые Даламар задумался, а так ли сильно различны между собой две расы, как казалось ему всегда. Интересно, как воспринял его песню Рейстлин? Темный чуть улыбнулся, представляя себе, как тот слушает, наверняка прикрывая глаза, чтобы непрекращающаяся агония материи не отвлекала от той немногой красоты, что оставалась ему доступна. Будь проклят Пар-Салиан! Однажды… Однажды он дорого заплатит за это преступление! Даламар вернулся за столик, потянувшись к горячему ягодному взвару, и тут же сделался мишенью любопытных расспросов. – Карамон, прекрати глазеть, лучше вина налей, – буркнул Рейстлин, в этот раз присоединившийся ко всей компании и недовольно наблюдавший за тем, как близнец восторженно таращится на выпорхнувшую на сцену Тику, почему-то посчитавшую, что сегодня ей стоит выступить сразу следом за Даламаром. Великан удивился, но распоряжение исполнил тут же. Откинувшись на спинку стула, Рейстлин взял чашку с горячим вином и сделал небольшой глоток, усилием воли заставляя себя расслабиться. Голос Даламара все еще продолжал вибрировать где-то глубоко внутри, и он был бы, пожалуй, благодарен Тике за то, что она дала ему дополнительное время, чтобы вернуть рабочий настрой, – был бы, если бы его не тревожило то, насколько легко она заметила его излишнюю взволнованность. – Эту песню ты написал? – вдруг спросил Танис, и Рейстлин поймал себя на том, что не находит это предположение столь нелепым, как могло показаться на первый взгляд. Даламар изумленно поднял бровь: – Я похож на того, кто будет тратить время на поэзию? Танис хмыкнул, вспоминая ночной разговор в лесу, и Даламар невольно улыбнулся, поняв, о чем думает полуэльф: – Я немного научился разбираться в литературе, потому что оказался в подчинении у эльфа, который предпочитал посвящать ей большую часть жизни. То ли дело было в том, что я оказался единственным собеседником, который всегда под рукой, то ли он и правда верил, что сумеет изменить мою судьбу, когда закончится война, но он всерьез занялся восполнением культурных пробелов в моем образовании. Странно звучал его голос. За мягкой насмешливостью сквозила глубокая печаль, и Рейстлину вдруг очень захотелось узнать, что это был за эльф, был ли он магом и виделся ли с ним Даламар потом, после изгнания. Танис явно колебался, но вдруг проговорил: – Я неплохо умею играть на мандолине. Если ты не против, могу завтра сходить за инструментом и буду тебе аккомпанировать. Первым побуждением темного было отказаться, но пение а капелла явно не то, что способно привлечь здешнюю публику. – Надеюсь, ты сумеешь заставить инструмент выдать парочку разухабистых моряцких мелодий, – усмехнулся Даламар. – Думаю, местным они понравятся больше, чем мой сегодняшний номер.