Res Publica

      В Рое, как мне казалось, курили поголовно все. Конкретно армейское офицерство приобщалось к папироске еще в кадетском корпусе, а в стенах Академии уже выкуривало по одной-две пачки в день, чтобы хоть как-то справиться с грузом еженедельных зачетов, долгих часов гимнастики и шагистики, напряженных штабных игр, за которыми традиционно следили шишки из Генштаба, и жесточайшей конкуренцией за место под солнцем.       Был в табаке и другой аспект — социальный. Если молодой офицер не наведывался регулярно в курилку, то его, считай, и не было вовсе. В небольшую комнату, словно селедки в бочку набивались по нескольку раз в день чейнджлинги самых разных званий и сословий: от крестьян-солдатиков, только что сменивших караул на входе, до ректоров академии и настоящих штабных генералов. Бывало, что намоленное место посещала сама Кризалис: табаку она практически не употребляла, но за компанию с серьезными собеседниками могла долго тянуть через длинный мундштук дорогую заграничную сигарету. В целом, в курилке можно было решительно все: получить «доступ к телу», завести нужные знакомства, договориться о взятке преподавателю за проходной балл на экзамене… Некурящих же после выпуска (если они, конечно, выпустятся) ожидала участь максимум командира захолустной части, лишенная всяческих карьерных перспектив, а почет и уважение вызывающая разве что у местных деревенских девок.       Я курил очень редко. Не позволяло здоровье. Заменой подобной социализации мне служила безукоризненная репутация у преподавателей по политологии и философии: предметы эти были факультативными, и каждый курсант должен был выбрать один, а я же не только посещал оба курса, но и имел высшие баллы по каждому из них. Будучи действительными офицерами тайной полиции, оценившие мои усилия профессора порекомендовали меня на должность начальника агитотдела в одну из приписанных Южному округу пехотных дивизий.       Жизнь агитатора была достаточно простой: я руководил младшими офицерами, ведущими политическую работу с рядовым составом, определял повестку дня, выбирая правильные и нужные темы, проверял входящую и исходящую корреспонденции, следил, чтобы в часть попадали только провластные газеты — в общем, делал все, чтобы солдаты думали так, как нужно Королеве: бухтеть вредно, хотеть больше, чем имеешь, грешно, Кризалис молодец, а все остальные просто ей завидуют.       Как таковой идеологии в стране не было: на ум городского обывателя хорошо ложилось только то, что позволяло ему больше заработать, а постоянно недоедающей деревне было не до мыслей о чем-то великом и имперском, как в Эквестрии. По сути нашей задачей было лишь объяснять то, почему у соседей лучше, чем у нас, почему у нас лучше не будет, и почему Кризалис тут не при чем. Конечно, мы, чейнджлинги образованные, понимали это и так: Эквестрия построила свою империю на костях и золоте своих врагов и вассалов, Оления располагает крупными портами, из которых ежедневно десятки кораблей отправляются по всему миру, Кристальная империя «прогнулась» под принцесс, получив финансовое благополучие и безопасность в обмен на суверенитет, а всякие яки и медведи… да кому вообще интересны эти аборигены. Только вот как ты объяснишь все это деревенскому мальчишке, едва читающему по слогам и пришедшему на службу исключительно за трехразовым питанием и кирзовыми ботинками? Так и скажешь: чтобы быть богаче, надо грабить? Э-э-э, нет… Еще раззадоришь ненароком, ложные надежды внушишь, действительно ведь с пони воевать соберется, а в столице Эквестрию ух, как боятся, до одури, до дрожи в коленках боятся. Только опасаются там не их хищнической натуры, не глубинного их пещерного шовинизма, прикрытого тоненькой ширмой «свободы и равенства для всех» — нет, в Весалиполисе трясутся за свои положения, за древние аристократические рода, за капиталы, что исчисляются уже не деньгами, а процентами от ВВП. Как мне, начальнику дивизионного агитотдела объяснить солдату, что он находится в части только и исключительно с целью того, чтобы Тисбе старший продавал самолеты подороже, а графиня Вракская толкала стали побольше, чтобы «отец армии» Цимекс мог выжать еще и еще денег на разработку фантастических в своей абсурдности вооружений, побольше финансов на жалованье своим любимым егерям, натасканным на войну настолько, что нам, наверное, только их бы и хватило в Кантерлоте, управляй войсками чейнджлинги с головой вместо амбиций? Как мне это ему объяснить?       А потом появился Фаринкс, и я стал полноправным командиром дивизии. Точнее он, будучи крайне перспективным генералом, без пяти минут главой генштаба, внезапно вспомнил, что оказывается у него под Враксом, в крайне боеспособной пехотной дивизии сидит самый настоящий кровный брат, который, добрая душа, если что не откажет и не сдаст. Такие характеристики части я вспомнил не просто так: дело в том, что подобные соединения регулярно участвуют в крупных учениях, на которые тысячами выделяются артиллерийские снаряды, а патроны так и вовсе не считают. Такое положение дел очень радовало оленийского военного атташе, действующего по прямой указке не картонного короля, но хоть и двинутых на голову, но весьма и весьма расчетливых и хитрых оленей от церкви. Нужно было только найти доверенное лицо, такого чейнджлинга, которого можно бы было без опаски поставить на хлебное место, посвятить в дела и обрисовать все перспективы. Действительно, никто ведь ничего не теряет: учения пройдут в штатном режиме, потешный полк номер один грандиозно разобьет в пух и прах потешный полк номер два, играющий роль неназванного, но итак всем известного потенциального противника, об этом торжественно отчитаются самой Королеве, на что она одобрительно кивнет и продолжит дальше чаевничать с вассалами от военно-промышленного комплекса, а мы с Фаринксом и атташе получим свои марки. А то, что при этом у солдата в подсумке будет всего пять патронов вместо пятидесяти — кому какая разница? Не к войне же, ей-богу, готовимся…       Очень уж хотелось курить. Искать магазин рядом с посольством было бесполезно — на дворе поздний вечер, все уже давно закрыто, а возвращаться обратно, чтобы стрельнуть папироску у кого-то из гостей крайне не хотелось — еще раз смотреть на хамоватую рожу привратника мне казалось непозволительной роскошью ради сиюминутного плотского удовольствия. Так я и протопал по ночным улицам до самого вокзала, благо, он был недалеко, да и там всегда работала пара лавчонок в ожидании припозднившихся пассажиров. Сигарет практически не осталось, пришлось брать дешевые эквестрийские «Вкус свободы». На лаконичной картонной пачке помимо самого названия с подписью «произведено Эппл фудс лимитед» красовался минималистичный логотип, на котором пони-пегас на полной скорости пролетала через облако, прошивая его насквозь, и оставляла за собой яркий радужный шлейф. Чудо Понивилльской агропромышленности было отвратительным на вкус: горло щипало от пересушенного табака, бумага откровенно воняла при тлении, а новомодный фильтр плавился и обжигал губу.       Перекурив и приложившись к графинчику в привокзальной рюмочной по специальной офицерской цене — в два раза дороже, я побрел к трамваям. Достаточно с меня сегодня впечатлений, пора уже хотя бы немного побыть дома. Благо, транспорта в Весалиполисе было полно и ходил он отменно — трамвайчик, задорно громыхая на всю ночную округу, пришел практически сразу же, как только я очутился на остановке. Конечно, он был пуст. Усевшись, разморенный водкой, я и не заметил, как уснул. — Интересные дела, — открыв глаза, я увидел перед собой Триммеля, от него пахло табаком и перегаром, — целых два маршала в одном трамвае… — Простите, Триммель, я не заметил, как вы подсели. — Вы сегодня вообще в ударе, — не унимался маршал, — пришли к пони невесть зачем, с Эпплами лясы точите, видать, о смысле жизни, раз аж позеленели потом, теперь вот меня не признали. — Простите меня, Триммель, вам сегодня, наверное, и без моего визита не сладко пришлось, да еще и я сверху добавил. — Говорили мне, дураку, чтобы я семью вывез, говорили… А я не послушал. Всё думали, далеко — не достанет. — Да кто ж мог знать… — Да все знали, Торакс, не обольщайтесь. Все всё знали, просто верить не хотели до последнего. -Кто ж хочет в такое верить… — Даже не знаю, может быть те, кому на страну не наплевать? Знаете, что, Торакс? — Да? — Хотите правду? — Дерзайте… — Вы посредственный военный. Я бы даже сказал, что вы бездарность. На вашем месте, Торакс, я бы сбежал в Северяну, пока не поздно, и вступил в партию. Там как раз такие нужны — философы. Да и братец ваш… — Не много ли вы выпили, господин Триммель? — Достаточно, чтобы не говорить всего, что я о вас и вашем брате думаю. — Вам надо отдохнуть, маршал. — На том свете отдохнем, у нас сегодня есть еще дела и визиты. — И куда вы направитесь, если не секрет? — Куда МЫ с вами направимся, вы хотели спросить? Мы едем к Фаринксу. — Зачем? — А мы вас там будем судить, а потом расстреляем. Не задавайте глупых вопросов. Узнаете на месте. Выходим.       Мы немного постояли на остановке и снова перекурили, Триммель, благо, поделился со мной еще не начатой пачкой родного «Компаньона», чей вкус любому выпускнику Пехотной академии напоминал о лучших годах жизни. «Вкус свободы» я тут же выкинул. Триммель курил медленно, вдумчиво, после каждой затяжки он, казалось, на какое-то время замирал, вглядываясь в освещенную лишь тусклыми фонарями улицу, вслушивался в едва уловимые звуки спящего города и, не найдя ничего подозрительного, выдыхал. — Скажите, Торакс, — маршал выкинул окурок и повел меня по узким столичным улицам, — вам здесь нравится? — Я уже привык. — А у меня вот не выходит. В сравнении с Весалиполисом моя Ликтида — просто большая деревня. Не Рой это, Торакс, вот, что я вам скажу. Весь этот чертов город — просто большая попытка кому-то доказать, что мы не хуже пони. — Ну мы ведь и не хуже… — Хуже, Торакс, хуже. — Чем это же? — Пони себя любят и ставят превыше любого другого существа, а мы сами себя стыдимся… Было бы чего! Да любой другой поживи в наших условиях, в нашей географии, да что пони, что олени бы взвыли через год. А мы вон как можем: страну построили, самолеты делаем, машины, станки. Сталь! Лучшая в мире! — Только что сто лет назад нормально ели только на юге, что сейчас… — А кто в этом виноват, Торакс? — Уж не хотите ли вы сказать? — Да, именно так! — Ну, теперь-то с беззубой тайной полицией не страшно такие вещи говорить, верно? — Да пусть они меня за это хоть стреляют, хоть вешают. Во-первых, у них кишка тонка, а во-вторых — правды-то это не изменит. — Какой правды? — Простите за нескромный вопрос, Торакс, но… какого вы происхождения? — Да ничего особенного. Отец наш полковником был под Сорифом, мать там же математику в школе преподавала… — А вы никогда не думали о том, почему ваш брат стал генералом только после того, как познакомился с Тисбе младшим? Не приходила вам в голову такая мысль? Вы вообще много с ним общались последнее время? — После академии… разве что только по работе. — Знаете, как он стал генералом? Так же, как и вы, Торакс. Только он дивизию по кускам растащил для Тисбе и его старшего братца. А вы думали, с вашим происхождением в генералитет попадают как-то иначе? — Ну а вы-то сами, Триммель? — Мои предки в походы на пони ходили, когда этой страны еще в проекте не было. Мой пра-прадед командовал личной гвардией короля Викуса Ликтидского. Так что мне, Торакс, одной моей фамилии хватает, чтобы передо мной стелились. — И что ж вы тогда переживаете? — А вот как вы думаете, такое положение вещей нормально? — Триммель указал на роскошную парадную жилища Фаринкса, раскинувшегося на целый старинный трехэтажный дом. Возле входа уже стояло несколько роскошных машин, возле одной из них устало курил пони в форме красноармейского офицера. — По-моему, Вороных на вас плохо влияет, Триммель.       Мой спутник несколько раз нажал на кнопку дверного звонка, через какое-то время в окнах прихожей загорелся свет, и мы услышали едва уловимые, легкие звуки шагов. Нам открыла миловидная девочка-служанка. Ее большие голубые глаза выдавали усталость, недоумение и легкий испуг. — Что ж он, голубушка, тебя о нас не предупредил? — Господин Фаринкс говорил, что будут гости, — затараторила горничная, — но я думала, что будет только северянский господин… Пожалуйста, проходите, я сейчас вас провожу. Не желаете чаю или кофе? Может быть, приказать что-то вам приготовить? — Вот что, милочка, — оборвал ее Триммель, — иди-ка ты лучше хорошенько выспись, а то на тебе лица нет, а твоего прохвоста мы и сами найдем. — Ну как же, господин Фаринкс приказал… — Господин Фаринкс твой пускай идет к черту, а я на правах маршала сухопутных войск, — голос моего спутника принял немного дурашливый тон, — приказываю тебе немедленно отправиться в расположение части и отойти ко сну, согласно установленному расписанию. — Вам точно ничем не нужно помочь? — Ну, если вы настаиваете… — Идите спать. — с этими словами Триммель больно ткнул меня в бок, — Вам наши печальные разговоры ни к чему, а вот сил перед работой набраться необходимо. — Спасибо большое. Если вдруг вам что-то будет нужно… — Нам ничего не нужно. А вы, Торакс, — Триммель дождался ухода кобылки и взглядом пригласил меня на ведущую на второй этаж лестницу, — дурак.       Стоит ли говорить, что в доме Фаринкса я еще никогда не был, и сказать, что внутреннее убранство меня не поразило — не сказать ничего. Просторная прихожая встретила нас обитыми драгоценным деревом стенами, полированным дорогим паркетом и резной кожаной мебелью. Пространство украшали композиции из антикварных мушкетов и сабель, чей возраст насчитывал уже не один век, а стоимость, скорее всего, исчислялась в годовых жалованиях слуг.       Взглядом я отыскал серию фотографий: вот мама и папа, а вот наш дом в Сорифе — маленькое построенное силами всего полка двухэтажное кирпичное здание с жиденьким садом, за которым валит дым из труб казарменной кухни. Отец бывал дома редко, зачастую он забирал нас с собой в часть, знакомя с армейским бытом и офицерской жизнью, а там уже за нами приглядывал зам по тылу — добродушный толстый дядька, для которого родной полк был отцом, матерью и женой одновременно. Воспоминания об этих днях, увы, с годами становились все горше: в памяти возникали моменты бессильной злобы нашего импровизированного гувернера, обнаруживающего новые и новые недостачи и пропажи, прекрасно понимающего, кто за всем этим стоит, и осознающего свою полную неспособность этому помешать. Помнилось, как он, рассказывая нам истории о своем героическом деде, добывавшем нашему народу независимость от Эквестрии, а потом огнем и железом собиравшем страну воедино под знаменами Весалиполиса и Кризалис, тяжело вздыхал, приговаривая, что теперь таких уже «не делают». Я любил его истории, хоть и не понимал по юности их грустного тона. А вот Фаринкс, безмерно любящий и уважающий отца, зампотыла за его неоднозначные ремарки невзлюбил.       Триммель без стука зашел в каминный зал. Там — под огромными портретами Кризалис и Фаринкса в старых парадных мундирах, черных как смоль, расположился в просторном мягком кресле возле очага хозяин дома и его гость — Вороных. — Отдыхаете, товарищи заговорщики? — Да вот все тебя дожидаемся. — парировал Фаринкс, — А он тут зачем? — Подумал, что нам всем интересно будет послушать, что господин начальник Генштаба сегодня делал в посольстве. — Это интересно. Ну что ж, располагайтесь, я сейчас попрошу чего-нибудь выпить. — Да не дергай ты девчонку, изверг. — Триммель, словно у себя дома, раскрыл массивный глобус, в котором была припрятана бутылочка крепкого, — будто я не знаю, где ты все прячешь. Только я немножечко, я тут уже успел немного заправиться в дороге. — Добрая ты душа, Триммель. Я ж им деньги плачу, пускай работают… Черт с тобой. — Бабу тебе надо толковую, Фаринкс. Она из тебя бы твои барские замашки… — С бабами у меня тут все в порядке, да и потом… А почему нет, Триммель? Я же теперь в конце концов премьер-министр — могу себе позволить, чтобы мне прислуживали, когда вздумается. — Товарищи. Я очень рад, что у вас есть, что обсудить, но мы здесь все-таки по делу. У меня не так много времени, поэтому давайте, пожалуйста, тезисно. — Согласен, заболтались. Ну, Триммель, рассказывай. Что вы делали в посольстве? — Кино смотрели. — помрачнел маршал и залпом выпил рюмку горячительного, — Такое кино, знаешь, злейшему врагу показать копыто не поднимется. А братца твоего Эпплы во всю обхаживают. Подслушать, признаться, не удалось, но может тогда он нам сам все и расскажет, да, Торакс? — Насколько я понял, пони в курсе про наши дела с Оленией. Не знаю, может они просто так правдоподобно врут, но очень уж много им известно деталей. — И что? — Ну… мне сделали предложение. — Какое, Торакс, не томи? — Если в целом — делать то же самое, только в их пользу и через Кристальную империю. — Соглашайся. — Что? — Что слышал. Они все знают. Кто-то им слил всю нашу схему. — Думаешь, Тисбе? — Очень вряд ли. Тисбе твой оказался полным идиотом. — Почему же? — Посидел я тут на твоей прослушке… Бухал он сегодня целый день, с доброй половиной генералитета погоны обмывал да песни пел. И ведь ни слова о деле… — Товарищи, я так понимаю, Тисбе младший работает на эквестрийцев? Но как это понимать? Его старший брат, насколько мне известно, крупный промышленник, представитель национальных буржуазных элит. Неужели он мог такое допустить? — Не всем в Рое заправляют деньги, товарищ Вороных. — объяснил Триммель, — В нашей стране порой миллионы без погон в придачу не значат ровным счетом ничего… Но мне твое решение, Фаринкс, категорически не нравится. Это же пони! Без обид, товарищ Вороных… Это пони: им копыто дашь — они его по плечо откусят. Сегодня это касается только техники из программы, а завтра они ее через своих расширят, и вот мы им уже всю армию распродадим. Тем более, что мы это затеяли не ради денег, а ради страны и Королевы. И я, и ты — мы можем что угодно о ней думать, но мы все-таки присягу давали. А это уже натурально каким-то предательством пахнет. — Знаешь, у меня последние дни возникает ощущение, что мы Кризалис не очень-то и нужны. — Это почему? — А вот смотрите! — Фаринкс предоставил нам свернутую газету, на первой полосе которой красовался заголовок:

«Коррупционный скандал в парламенте! Премьер-министр зарабатывает на армии?»

— Твою ж… — Обрати внимание, что даты нет. Это в печать еще не пошло — специально для меня экземплярчик сделали и сегодня утром прислали. Да и газета какая: «Столичный вестник»! Там редактор, конечно, та еще сволочь, но Кризалис бы при желании на него спокойно могла бы повлиять. — Но желания, видимо, не было… — Ну а что? Мы, Триммель, свое дело сделали, технику для них спёрли, денег им заработали, и все — больше не нужны. — А что же ты еще, дурак, ожидал… — Так, стоп! Денег ИМ заработали… Все же идет на мой счет. — Ты когда бумаги подписываешь, вообще читаешь, что там? — И что я пропустил? — Ты этими деньгами не владеешь, ты ими только распоряжаешься. А вот непосредственно владеет счетом ни кто иной, как Тисбе старший. — И вот поэтому, Фаринкс, ты нам предлагаешь переметнуться на сторону пони? — Нет, Триммель. Я просто предлагаю с нашей любимой королевой поступить так же, как и она с нами, но и про Родину не забыть. — И я так понимаю, товарищи, для этого вам нужен я? — Вы совершенно правы, господин Вороных. Нам все еще нужно неучтенное оружие и место, где его прятать. — Товарищ Фаринкс, думаю вы понимаете, что положение у нас сейчас бедственное. Скажу прямо: мы видим, что произошло и происходит с вами, и у нас, а точнее у товарища Лунина есть опасения, что мы можем стать следующими кандидатами на решение «застарелых проблем» Эквестрии. Мы сейчас готовы работать с любыми, хоть с вами, хоть с кем угодно другим. Но нам нужны гарантии, что вы не оставите Северяну в случае, если произойдет страшное. Не на словах. — Утопия… — Графиня Вракская говорила мне то же самое, поэтому я и здесь. Подумайте, товарищ Фаринкс, вы хотите, чтобы северянские заводчане работали сверхурочно, в строгой секретности, стали невыездными на несколько лет… за ради чего? Чтобы усилить идеологического противника и получить устные обещания? Эквестрия им тоже много чего обещала, так что извините, но капиталистам у нас больше веры нет. Только подписанные первыми лицами бумаги, только то, что в случае чего можно будет вынести на весь мир. — Вороных, вы сами видите, в какой ситуации мы сейчас находимся. Что я могу вам дать? — Тогда я не понимаю, зачем трачу на вас свое время. Тем более, как мне кажется, вопрос спасения страны вас сейчас заботит меньше всего. — Вороных, дружище, Саша, подожди. — Триммель принялся возвращать собирающегося уходить посла, — Не даст тебе старая карга гарантий — я дам. Костьми лягу, но дам, умолять ее буду на коленях, но ты только нам помоги, Сашенька. — Товарищ Триммель, я переговорю с вами позже. На данный момент, уважаемые, я смысла продолжать разговор не вижу, но любом случае… Кое-что я уже графине пообещать успел и слово свое сдержу: завтра у вас будет тяжёлый день. Не спрашивайте, почему — скоро сами все увидите. Мне там нужен серьезный представитель от армии, но кто-то не примелькавшийся. Как раз, думаю, товарищ Торакс с этим справится. Если все пройдет гладко, то снаряжение на одну танковую роту вы получите к концу года. Если вы все же решите с нами серьезно работать, то, думаю, к середине декады сможем обеспечить две дивизии. — Звучит обнадеживающе, господин Вороных. Обещаю, со своей стороны я приму все возможные меры. — Очень буду на это надеяться. Вынужден вас покинуть. — До скорой встречи, господин Вороных. — До свидания. — Фаринкс, — дождавшись ухода посла Триммель развернулся к нам с такой неописуемой яростью на лице, что казалось, у него сейчас пойдет пар из носу, — ты вообще что предлагаешь?! Ты в своем уме? — Я не понимаю сути претензий, что я такого предлагаю? — Предательство! — Кого? Страны или тех, кто нас вот-вот кинет? Точнее, нас, по-моему, уже… — И из-за того, что тебя, бедную сиротку, от кормушки отлучат, ты хочешь Родину и Королеву по кусочкам продать? — Во-первых не Родину, а только технику. Во-вторых альтернативу я уже практически нашел, которая тоже в угоду твоей Королеве идет. Да и вообще с чего это ты вдруг так ее взлюбил? — Взлюбил?! Да ее всем сердцем ненавижу, Фаринкс! — О-о-о! Опасно, Триммель, очень опасно… — Я из-за этой суки семью похоронил! Пускай что хочет со мной делает! Но какая бы она не была — это единственное, что нас пока держит на плаву. — Ты серьезно поверил в эту сказку с грядущей войной? Окстись, Триммель, протрезвей, какая война?! Какое освобождение?! Они что тогда в золоте купались, что сейчас. Они так миллионы свои зарабатывают, а таким как ты лапшу на уши вешают! Попробовали одеяло на себя перетянуть — обосрались, не вышло, теперь они просто хотят себе под эквестрийским солнышком место потеплее забить, чтобы у них не отняли ничего, чтобы дальше жировать можно было. — Вот хочешь правду? — Нет уж, давай-ка я тебе, Триммель, один разок скажу правду, чтобы ты уже все понял и успокоился: начхать всем в этом городе на Рой, понимаешь? Начхать! Иначе бы мы тут насмерть стояли сейчас… Да что мы! Ты бы сейчас до сих пор границу держал, я-то тебя знаю: сам бы помер, а ни клочка земли бы цветным тварям не отдал. Мы бы здесь за каждый дом землю грызли, но отстояли бы… А они, именно они и именно здесь нас всех изначально и предали. Мы проиграли, Триммель, понимаешь?! Проиграли! — Правильно, Фаринкс, я тебя понимаю. Поэтому пошел он к черту этот Рой, да? Гори он синим пламенем! Сколько деды наши слез за него пролили, как кровью умывались — а наплевать! Бабы новых нарожают, под каким флагом жить — не важно, а у нас тут бюджеты недоосвоены. — Вроде взрослый чейнджинг, а все еще такой идеалист… — Схожу-ка я покурю. — рассерженный Триммель вышел из каминного зала, громко захлопнув за собой дверь. Больше мы его этим вечером не видели.