Корпоратив #3826

Напоминание о том, какое кошмарное количество микробов остается на руках после рукопожатий, сохранилось еще с медицинского. Там лет двадцать назад за высокой кафедрой микробиологии регулярно раздавался ор строгого преподавателя, требующего выучить бесконечное количество латинских терминов из библиотечных архивов университета. Преподаватель раскладывал инструменты и обрабатывал их спиртом так что мрачные стены кабинета смывались слезами отчаяния из глаз берлинских студентов-медиков. Хорошего в этом было мало. Если бы Михаэль мог, то предпочёл бы никогда не знать, в виде каких микроорганизмов живут последствия его профессиональной задачи ручкаться с каждым встречным-поперечным. А когда оказалось, что в туалете театра не работает кран, жалеть о том, что он тогда всё же выучил треклятые латинские термины, было и подавно поздно. Не работал и второй, и третий. Сердце упало в пятки. Исправным был только последний, четвертый кран. И подходя к нему, Михаэль чувствовал нарастающее желание поверить в Бога. Когда оттуда, к огромному облегчению, полилась вода, руки были выдраенны до красноты. Нет, об этом точно надо кому-нибудь сказать. Пригрозить штрафом или вообще увольнением, чтоб свою работу выполняли по-человечески. Минутка предынфарктного состояния, за которую, кажется, на голове поседели пару волосин, не стоит и половины обещанной премии. И на это была тысяча причин, помимо крана. Михаэль терпеть не мог этот театр. Иногда это шло вразрез требованию проявлять сугубо профессиональные навыки, поэтому приходилось просто глушить в себе желание отказаться от посещения. И он до последнего оставался человеком дела. Выполнял свою работу вовремя, лишний раз не жаловался. И в суеверия не верил, так как это, во-первых, противоречит образу идейного коммуниста, чего допускать ни в коем случае нельзя, а во-вторых, просто не под стать учёному степени. Но гадский театр был проклят. И напоминал об этом каждый представившийся раз. Впервые это случилось во время составления отчета о подразделениях предприятия. Тогда визит был обязательным, но и мысли, чтобы его избежать, не возникло. Об этом Михаэль задумался позже, наблюдая своими глазами, какое нравственное падение всё это время происходило за кулисами. Он, в добавок ко всему, внезапно для себя тогда понял, почему именно «в СССР нет секса». Весь секс происходит в театре. Пришлось отстегнуть с Ласточкина моральную компенсацию, как объяснил Михаэль — за предоставленный ущерб его психическому здоровью. А потом, когда Ласточкин по неосторожности назвал это взяткой — еще и за оскорбление достоинства. Писать в отчете про цветение советского искусства при таком раскладе было крайне сложно.  Второй раз это произошло во время балетного спектакля. Его нужно было утвердить в программу. Сложностей ждали меньше всего. Ведь что может пойти не так, когда требуется лишь просмотреть репетицию, а потом кивнуть нужным людям? Но когда Рыжова, единственная живая балерина спектакля, травмировала ногу прямо во время выступления, оказалось, что пойти не так в театре Майи Плисецкой может всё что угодно.  Рыжова кричала так, что перепугала всю комиссию. По «счастливому» стечению обстоятельств врачей в театре не водилось, и Михаэлю пришлось оказывать ей медицинскую помощь. Что было сложно, потому что балерина не только визжала в ответ на любое прикосновение, но и и слезно умоляла не снимать ее с роли. Михаэль между делом сообщил, что не в его компетенции решать, кто будет танцевать, а кто нет, и сказал, что если она будет продолжать так надрываться, то потеряет сознание от гипоксии. Тогда Рыжова, наконец, заткнулась, и Михаэль, к облегчению, выяснил, что перелома у нее нет.  За стенами театра подобные инциденты случались не часто. Работа главного заместителя гендиректора подразумевает ведение разнообразных учетов, организацию встреч, высокий ум, и что самое главное, максимальную отдачу, на которой Михаэль и выехал. Он профессионально справлялся с переговорами любой сложности, знал, как свести диалог к выгодным результатам, и не скромничал лишний раз щегольнуть иностранным словцом, чтоб удовлетворить нужду сурового пролетариата в чем-то новом, а от того и прогрессивном.  Главное в этом деле — не пропустить момент, когда действительно стоит промолчать. Иначе можно натолкнуться на особо дерзких товарищей, которые в ответ на «Guten Morgen» с удовольствием припомнят грешки родной страны.  Один такой товарищ сегодня как раз и случился. И это поставило огромную жирную точку в вопросе о демонической сущности театра. Кто ж знал, что инженер Петров, в отличие от Михаэля, за словом лишний раз в карман не потянется. До речи академика оставалось десять минут. Михаэль оторвал взгляд от часов и мысленно промотал в голове, что и кому он должен был предоставить. Убедившись, что всё под контролем, Михаэль позволил себе искоса понаблюдать за говорящей массой ожидающих людей. В ней он в какой-то момент разглядел и Петрова. Тот стоял, дергая ногой, и изредка оглядывался по сторонам. Петров поймал на себе чужой взгляд и тут же отвел глаза. Задумался на минуту, будто бы что-то оценивая, а потом мигнул Михаэлю в сторону: отойдем, мол, поговорим, где людей поменьше. Вот это уже интересно. Неужели созрел извиниться? Михаэль сошел с возвышенной площадки и сразу же встретил чужие глаза. Нервные такие глаза. На секунду даже показалось, что сумасшедшие. — Где? — раскаяние в голосе Виктора не прозвучало от слова совсем. — Где что? — Лариса где? Мне с ней поговорить надо. Всё понятно. Извинений не будет. — Ну, мало ли что вам надо. Я то тут причём? — Я вопрос задал. Не ясно, что творилось у Петрова в голове, но он явно нарывался на увольнение. Михаэль оглядел краем глаза место, где вообще-то должен был стоять, нехотя отвел взгляд и подошел ближе к Виктору. Не дай бог их кто-то услышит. Конфликтов в театре быть не должно. — Послушайте, товарищ Петров, раз уже вы наплевали на субординацию, то это совсем не означает, что нужно продолжать компостировать мне мозги. — Я... — начал было Виктор тираду возмущений, но Михаэль перебил. — И впредь попрошу вас выражаться корректнее в мой адрес. А если у вас проблемы, то я вряд ли могу чем-то помочь. Мне показалось, я ясно дал понять, что с подобными состояниями не работаю. Глаза у Виктора сверкнули слишком нехорошо. — Чё, сука, сказал? А. Ну, если такие выражения сегодня на повестке дня, то конечно. Михаэль подошёл ещё ближе, так, чтоб быть услышанным без потребности повышать голос, и теперь уже совсем приватным тоном, чётко выговаривая каждую «р» сказал: — А то, что вы Виктор, душевнобольной. Успел договорить фразу, прежде чем Виктор схватился за лацканы его пиджака. Дёрнул на себя, а потом впечатал в дальнюю стену так, что Михаэль гулко ударился об нее головой. Такого развития событий учтено не было. Ни в каких протоколах об этом тоже не сказано. Стало ясно, что с поехавшим инженером нужно разговаривать на его языке. Михаэль тряхнул его за плечи и толкнул в противоположную стену. Виктор до стены не долетел — та была слишком далеко. Пошатнулся на ногах. Встрепенулся и залепил противнику в ответ. На лакированные туфли упало несколько капель крови. За это Виктор быстро поплатился, получив кулаком по зубам. Следующие три минуты они отдалялись вглубь коридора неровными зигзагами, толкались и спотыкались. Мониторить ситуацию на фоне у Михаэля получалось крайне плохо, но если этого не делать, синяками можно и не отделаться. В мыслях появился Сеченов, который разочарованно говорит: писать заявление по собственному. Вся кропотливо выстроенная карьера могла закончиться враз. Но об этом он в данный момент думать физически не мог. Прилетало то локтем в живот, то коленями по ногам. От ударов в лицо получалось уворачиваться. И в конце концов Михаэль прижал отморозка-программиста к стене. Правда, ненадолго. Тот извернулся, брыкнул ногой, а рукой заехал так, что в глазах потемнело. В конце коридора прозвучал женский голос, который привёл в себя обоих. Отцепившись друг от друга, они всё ещё громко сопели, как два загнанных кота, только смотрели не друг на друга, а в сторону. — Вы что творите?! Услышав это, Михаэль перевёл расфокусированный взгляд с приближающейся фигуры на запыханного инженера, у которого бабочку перекосило уже в другую сторону. И растянул рот в улыбке. Улыбку тут же залило кровью, текущей из носа. — Её искал, идиот? *** Аптечка в ближайшей попавшейся гримёрке ассортиментом не порадовала. Что вообще там делали мутные пузырьки со сто лет как истекшим сроком годности — тот ещё вопрос. Лариса вдумчиво достала оттуда вату и протянула её сидящему на полу заместителю гендиректора: — Вот, возьмите. Я сейчас перекись поищу. Виктор же ходил вдоль комнаты туда-сюда и что-то активно обдумывал. Михаэль не сдержал смешка, когда понял, что впервые видит, как Виктор думает в принципе. Не солидно, но какая уже разница. Речь академика он итак пропустил. Оставалось только надеяться, что тот его отсутствие не заметит. — Что смешного? — Виктор прекратил свои скитания и уставился на него. — Ничего, — отмахнулся Михаэль, прикладывая кусок ваты к носу. И правда, сама ситуация была хуже некуда. Сейчас бы зеркало, воду и желательно возможность уйти. Последнее, чего хотелось, так это прожигать всё ещё рабочее время в противной пыльной гримёрке. И всё из-за придурка инженера, который ментально не перерос свои пять лет. Лариса, наконец, нашла на дне аптечки перекись. Промокнула новый кусок ваты и вернулась к Михаэлю. — Уберите руку от лица. Голова не болит? — Нет, — ответил он. И когда почувствовал мокрый холод под носом, задрал голову в потолок. Он очень хотел рассчитывать, что кроме Филатовой их тогда никто больше не увидел. Но это, конечно, вряд-ли. Виктор, наблюдая сомнительный акт милосердия, открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но в последний момент передумал. А потом всё-таки сказал. С расстановкой и очень обижено. — Он мне вообще-то губу разбил. В ответ ему прилетела пачка ваты и закрученный бутылёк перекиси. Вот так вот, значит. Сам, мол, разбирайся. Он бы, может, и разобрался, да упрямость не позволила. Раз такие дела, то перетерпит, не помрёт. Но когда Лариса была такой — молчаливой, нахмуренной и с одновременно ровным, но твёрдым, словно гранёный камень, тоном, это ощущалось почти что физически болезненно. Вот и сейчас так неприятно засаднило горло, что захотелось не то прокашлялся, не то проблеваться. Ничто не давило на Виктора так сильно, как холод в свою сторону. — Может, хоть спросишь, что произошло? — сдавленно сказал он. Лариса подняла на него взгляд, и стало понятно, что лёд в её глазах таять не собирается. Её ответ это ощущение только закрепил. — А ты мне рассказать что-то хочешь? — сказала она. И теперь уже Виктору захотелось уйти. Но не уйти, чтоб совсем, а так, чтоб она догнала его, схватив за руку. Виктор к тому же действительно намеревался что-то рассказать. Но не так. И не с такой постановкой вопроса. — А ты спроси у него, — он кивнул на сидящего у стены Михаэля. — Я понял, тебе же с ним нравиться общаться. Лариса просмотрела совсем уж смертоносно. А потом вздохнула, на секунду зажмурила глаза и сказала: — Давай то, что ты понял, тут и оставишь, ладно? Ты сейчас несёшь какой-то бред. Виктор её не услышал. Он уже выдал, что хотел, и пошёл к выходу. — Мгм. Отлично, — кинул он напоследок. Но вот только останавливать его никто не собирался. В след прозвучало разве что: — Дверью только не хлопай. Дверью хлопнул так, что штукатурка посыпалась. Вот и поговорили. Витя был такой всегда. Эмоциональный, требующий внимания от всех и вся. Сложный, как одноцветный пазл на тысячу частей. А Лариса любила его так, как не смогла бы выразить ни единым словом. Слов иногда просто не хватало, поэтому они и ссорились. В голове у обоих вечно тянулись нити бесконечных мыслей, одна важнее другой. Нити путались, переплетаясь узлами, и тогда становилось тяжело. Был только кипящий сироп из чувств, выразить которые не всегда получалось. Лариса прислонилась затылком к двери и чуть по ней не сползла. От паршивости происходящего голова заболела теперь у неё. — Ну и как же вы всё-таки подраться умудрились? — безразлично спросила у немца, который поднялся на ноги и теперь отряхивал пыль с брюк. — Я сказал, что у него проблемы, — ответил он и на секунду заколебался. Видимо, памятуя о том, что Лариса с Петровым все-таки не просто друзья и следующие слова нужно выбирать осторожно, — В смысле определённо рода проблемы. Лариса вдруг улыбнулась. — Правда, что-ли? — А что? — недоверчиво уточнил Михаэль. — Вы простите, но это глупости какие-то. Не может быть, что из-за этой ерунды дошло до рукоприкладства. Виктор не такой. Михаэль готов был так и сесть обратно. Уму не постижимо. Имея невероятный уровень знаний, докторскую степень и высокий, как главная челомейская телевышка, интеллект, Филатова по-детски наивно не замечала в упор одну простую вещь. Михаэль собрал мысли в кучу и решился, пока не поздно, аккуратно сообщить ей то, что казалось ему очевидным и простым, как два пальца об асфальт. — Лариса, я почти что уверен, что ваш молодой человек вас ревнует.