Зараженный

      Сонная слабость накатила на него. Оказалось так приятно прикрыть веки и позволить телу привалиться к стене. Сосредоточиться на запахе трав и мха, мягкости под пальцами, на точке соприкосновения бедер. Они с Каччаном сидели слишком близко, но Изуку не мог припомнить, когда это было иначе.       — Нужно обработать раны. И съесть что-нибудь.       — Зачем?       Неожиданно загрубевшие подушечки пальцев коснулись лица. Шершавые и теплые, они медленно провели по щеке, и Изуку распахнул глаза, ошеломленный, с сердцем-комом, рвано прыгающем в горле. Каччан глядел на него с обезоруживающей нежностью, со странным щемящим чувством, от которого внутри все мелко дрожало.       Еще никогда он не смотрел на него так. Никогда в его взгляде не отражалось ничего, кроме легкого дружеского тепла. Но сейчас в них не горел огонь, новая неизведанная эмоция, что ударила под дых, оставив в голове лишь вязкое и тягучее, похожее на зыбучие пески.       Изуку глядел и тонул.       Барахтался и забывал дышать.       — Ты будешь в порядке, слышишь меня, Деку? — тот приподнял его голову за подбородок. — Ты будешь в порядке. Потому что ты нужен мне. Не сдавайся.       Изуку сглотнул.       Их лица оказались так близко, что можно было увидеть каждую морщинку, каждую светлую ресничку, обрамляющие алые глаза. Волевые черты, выразительные скулы. Чувственные губы, только-только шептавшие яростные слова. Каччан заклинал его, угрожал, просил, а Изуку едва не сократил расстояние, чтобы поцеловать его.       — Потому что я твой советник?       — Да.       Конечно.       Изуку знал. Он слишком много мечтал. Надумывал то, чего не было на самом деле, потому что друг детства и глава их отряда был откровенно восхитительным. Сексуальным. Умным. Веселым. От его смеха в животе кружились бабочки.       Он был не только семьей, пора было уточнить это. И наконец-то смириться, что ему, бесполезному и невзрачному Деку, никогда ничего не светило.       Момент волшебства рассеялся, и чуткие пальцы исчезли с подбородка. Неловко кашлянув, Каччан отодвинулся, чтобы больше не касаться его бедра, и Изуку разочарованно опустил голову. Кажется, он начал бормотать, когда услышал хриплый голос:       — Не только.       — Ч-что?       — Не только советник. Ты — мой друг, Деку.       Ладонь Каччана снова дотронулась до него, теперь уже медленно поглаживая спину:       — У меня есть перекись и бинты. Это не сильно поможет, но все равно дай мне обработать раны.       Почему тот постоянно касался его? Это было нормальным среди друзей? Они с Киришимой периодически пихали друг друга, но Изуку ни разу не видел, чтобы Каччан гладил его так интимно. Те ни разу не сидели настолько близко, даже их колени всегда оставались на приличном расстоянии.       Может, Изуку был ему лучшим другом? Другом, которого можно было касаться?       И все равно он не понимал. Ласки широких ладоней посылали мурашки по телу, зажигали запретное и желанное, что он давил в себе год за годом. Ему не хотелось испортить все, не из-за того, что Каччан вдруг решил его пожалеть. Это было бы неправильно — воспользоваться его щедростью, вызванной страхом из-за смертельной болезни.       Вместо ответа Изуку только кивнул, приготовившись терпеть неприятные ощущения.       Но все оказалось не так плохо. Каччан действовал аккуратно, мягко ведя ватой по коже, и его заботливый взгляд порядком притуплял болезненные ощущения. Когда тот проводил пальцами по шее, заматывая бинты, Изуку не мог не вздрагивать и не задерживать дыхание.       — Хм, а они выглядят лучше, как я предполагал. Может, тебе стоило взглянуть до того, как я…       — Нет. Хватит и того, что я знаю, что они есть.       — Раны Аизавы выглядели гораздо хуже.       — Аизаве разорвали шею. Он умер от потери крови. Пожалуйста, Каччан, не упорствуй.       Тот недовольно цокнул языком, но все же согласился:       — Тогда ешь и не спорь. Тебе нужно отдохнуть, а завтра мы найдем какой-нибудь выход.       Это было смешно. Он позволил себе хмыкнуть и покачать головой. Сначала Каччан паниковал и говорил, что Изуку ничего не понимает, а теперь срочно искал выход? В его последние осознанные сутки? Что тот мог сделать? Чудесным образом изобрести вакцину?       Не чувствуя никакого вкуса, Изуку съел остатки консервов, которые Мина дала им на дорогу. Стоило лишь подумать о лагере, как тоска затопила его. Пестрые палатки и одежда, развешанная на веревках, люди, сидевшие у костра, которые за время совместной жизни стали ему близкими друзьями. Больше ничего не сказав, Изуку сполз по стене и лег.       Еще какое-то время он слушал, как ложка царапает металлическую поверхность — Каччан любил есть не спеша, стараясь насладиться имеющейся у него едой, — а потом погрузился в беспокойный и поверхностный сон. Рюкзак под щекой не походил на подушку, к которой он привык в лагере, ему было жестко и холодно, время от времени он просыпался и подолгу смотрел в пустоту, позволяя горю взять верх.       Одиночество и несбывшиеся надежды царапали душу. Обхватывая колени и сворачиваясь в клубок, Изуку представлял, как кто-то особенный любит его, как радужные мечты о взаимных чувствах становятся реальностью. Он хотел бы, что после смерти тот человек плакал бы о нем не как о друге, а как о возлюбленном, и с этими воспоминаниями его часть осталась бы на Земле.       Изуку был так молод, ему даже не исполнилось тридцати.       Он мог бы, еще мог бы жить.       Ему совсем не хотелось умирать.       Задушенный всхлип сорвался с его губ. Изуку тут же закусил их, стараясь не издавать никаких звуков. Слезы лились из глаз, но это не приносило никакого облегчения. Он не знал, как глубоко пустила корни инфекция, как долго ему осталось. Понятия не имел, как должен был себя чувствовать, должен ли уже терять рассудок и ощущать онемение в мышцах. Испытывать слабость? Казалось, ход его мыслей наоборот ускорился, стал прозрачным и ясным. Он горевал по маме, которая слишком рано ушла из мира, по своим соседям и знакомым, по родителям Каччана и самому себе.       За окном светлело, время утекало сквозь пальцы.       А потом неожиданно Каччан обнял его.       Тесно прижал к себе, и Изуку почувствовал невероятное облегчение. Сильные и надежные руки обвили торс, горячая грудь согрела замерзшую спину, ноги переплелись. Каччан закрыл его собой, защитил от всего мира, и это оказалось так правильно и хорошо, спокойно.       — Тише, тише, Изуку, — зашептал тот хрипло. — Мы обязательно справимся. Мы сможем пережить это.       Не ответив, Изуку накрыл руки Каччана своими: словно крепче прижимая пластырь, под которым отчаянно билось сердце. Как же долго он мечтал о подобном: о желанной близости, о дыхании, что запутывалось в волосах, и губах, что шептали имя. О долгих и бессонных ночах, которые они провели бы вдвоем, целуя и лаская друг друга. Изуку желал исследовать его тело, узнать о каждой — пусть даже крохотной — детали, попробовать его на вкус и отдать хотя бы частичку любви, что становилась только больше и грозилась разорвать его на части.       — Боже, ты такой холодный, — губы коснулись уха, и по телу Изуку прошла дрожь. — Думал, что у тебя наоборот повысится температура. Как ты себя чувствуешь?       Это было… по-дружески? Каччан обнимал его как друг? Или в том, как переплелись их тела, крылось нечто большее? Изуку боялся ошибиться: если бы он прямо сейчас спросил Каччана, и тот оттолкнул бы его в ответ, это стало бы их последним совместным воспоминанием. Как он мог испортить все сейчас, если Каччан уже дал ему так много?       — Не знаю. Пока не схожу с ума.       Почти.       — Раз ты шутишь, значит, не все так уж и плохо, — тот хмыкнул. — Ты хоть немного поспал?       — Немного.       — А я так и не смог заснуть. Все думал над нашим планом.       — Прекрати, Каччан. Здесь уже ничего нельзя сделать.       Сколько бы Каччан не думал, Изуку сомневался, что тот сможет придумать что-то стоящее. Самые блестящие умы планеты не сумели найти вакцину, и им потребовались десятилетия, а не дни, чтобы расшифровать генетический код болезни. Никто не выживал при контакте с зараженным, поэтому у него не осталось ни единого шанса.       — Я слышал о женщине, которая победила болезнь. Ее укусили, а она осталась в живых. Ходят слухи, что она умеет исцелять.       — Думал, что ты не веришь слухам, — Изуку рассеянно погладил его предплечье.       — Я и не верю! Но Киришима видел ее — выжившую со шрамами, похожими на укусы.       — Даже если это так, у нас нет времени на то, чтобы ее искать.       — Вообще-то, — Каччан обнял его сильнее и зарылся носом в волосы, — нам не нужно ее искать. Она живет здесь, в Небраске. Город Линкольн, если не ошибаюсь.       — Это в двенадцати часах езды! Я не, — он подавился вдохом и закончил совсем безжизненно. — К этому времени я уже превращусь в чудовище.       — Ты выдержишь, Деку. Ради меня.