Зараженный

      Это определенно кричала женщина. Изуку схватил оружие и выскочил из машины, ни на секунду не задумываясь, что должен действовать. Собственное самочувствие, слабость — все отошло на второй план, когда кто-то оказался в опасности. В мыслях уже прокручивались варианты событий, разум додумывал детали, когда Изуку бежал в сторону магазина. Шаг, еще один, и он уж был внутри, озираясь в поисках пострадавшей.       Откуда-то изнутри слышался плач. Звук явно шел не из главного зала, и даже не из соседней комнаты, куда Изуку ворвался, вертя головой. Плач доносился издалека, звучал задушенно и глухо, может быть, из подсобки? Невзрачная дверь около кассы вела в коридор, который Изуку пересек быстрым шагом, заглядывая в каждую комнату, каждый чулан, пока не наткнулся на лестницу вниз. И тогда он услышал спокойный голос Каччана.       — Опусти пистолет.       Сердце Изуку похолодело. Он замер в проеме, почти не дыша и вглядываясь в полумрак. Должно быть, внизу было окно, потому что он смог разглядеть какие-то коробки, мусор и доски, сваленные около стены подвального помещения. Еще он мог видеть чью-то спину в темной водолазке и волосы, собранные в хвост.       Плач прервался:       — Нет.       — Пожалуйста.       Послышалось шуршание.       — Не двигайся! — в голосе женщины появилось столько стали и силы, что Изуку, собиравшийся поставить ногу на ступеньку, замер. — Стой, где стоишь.       — Она еще дышит.       — Не трогай ее!       — У девчонки есть пульс!       — Трейси уже ничего не поможет. У нее нет иммунитета, как у меня.       — Так ты — та самая…       — Мой секрет уйдет вместе с тобой в могилу. Последние слова?       Изуку не знал, что ему делать. Счет шел даже не на секунды, а на мгновения, отмеряющие время до ужасного конца. Еще недавно он не мог поверить своему счастью, позволял себе робкую надежду, что Каччан испытывает нечто большее. Радовался, что возможно получил второй шанс, и его жизнь не оборвется так скоро.       Ему не терпелось использовать этот шанс, не терпелось сделать тысячу вещей из тех, о которых он так долго мечтал. Поцеловать Каччана, прижать к себе. Коснуться не по-дружески, а со всей страстью. Рассказать о своих чувствах и принять любой, пусть даже отрицательный ответ. Отчего-то ему казалось, что друг не оттолкнет, что обнимет лишь сильнее, потому что для него Изуку значил больше всего мира.       Как он мог допустить, чтобы с Каччаном что-то случилось? Когда он только-только нашел силы, чтобы признаться?       Должен ли он был шагнуть на лестницу? Если бы та скрипнула и выдала его, не дрогнула бы рука незнакомки? Одно движение пальцев, одно неосторожное нажатие, и все было бы кончено. Холодная капля пота стекла по позвоночнику. Изуку судорожно сглотнул, не решаясь сдвинуться, но и отчаянно желая спуститься вниз.       Нет, нет, пожалуйста. Все должно быть иначе.       — Ты не убьешь меня.       И тут одна за другой произошли две вещи. Сначала слабый детский голос позвал кого-то по имени, а потом прозвучал оглушающий звук выстрела.       Каччан вскрикнул, но Изуку уже не слышал этого, он бежал вниз, позабыв обо всем на свете.       Мимо женщины с пистолетом, к любимому, вокруг которого расползалась лужа крови. Только упав на колени, он понял, что это была кровь девочки, которая лежала рядом. Пуля угодила ей в грудь, прямо в сердце. Остановившиеся серые глаза все еще смотрели в сторону стреляющей, на губах застыла мягкая улыбка. Пухлые щеки усеяли алые брызги.       Изуку бросил взгляд на бегуна, который даже после смерти касался девочки скрюченными руками, и едва сдержал рвотный позыв.       — К-каччан. Я т-так испугался. Я так…       Его трясло. Он потянулся к Каччану и обнял так сильно, как только мог, дрожа вместе с ним. Его не волновало, что опасность не миновала, что женщина еще не опустила оружие. Если бы та спустила курок сейчас, Изуку послужил бы живым щитом, защитил бы Каччана, и все в любом случае было бы хорошо. Руки Каччана обвили его также отчаянно, почти больно.       — Деку, — выдохнул тот ему в волосы. — Я же просил тебя остаться в машине.       В ответ он сжал его еще крепче:       — Как я мог остаться на месте, если услышал крик? Я должен был помочь!       — И теперь нас обоих могут убить.       — Зато мы вместе, — он чуть отодвинулся, чтобы взглянуть в усталое лицо. — И ты жив, ты все еще жив! На мгновение я подумал, что ты…       Истерический и надрывный смех прервал его речь. Алые глаза резко метнулись влево, за голову Изуку, и угрожающе сузились. Каччан весь напрягся, превратился в натянутую струну, готовый оттолкнуть в сторону, но Изуку вцепился в него изо всех сил, не давая сдвинуть себя и на миллиметр.       Он обернулся к женщине, что стояла перед ними.       Если бы Изуку спросили, как он представлял себе людей, которые потеряли волю к жизни, он бы описал кого-то вроде нее. Косые лучи из окошка над потолком касались покрытой шрамами кожи, высветляя зеленые глаза и делая их похожими на бутылочное стекло. В них не было эмоций, только равнодушие, примирение со всем, что могло и не могло случиться. Солнце играло с медными волосами, запутывая в них рыжие блики, но даже их тепло не смогло смягчить застывшие черты. И то, как эта женщина смеялась, заставляло кровь стынуть в жилах: жестко и сухо, надтреснуто.       Наверное, ей было не больше сорока, но Изуку показалось, что она настрадалась лет на сто больше своих лет.       — Любовь. Ее видно за версту, даже если закрыть глаза и притвориться, что ее не существует. Самое чудовищное чувство, что может прорасти внутри. От него не скрыться, не защититься. Оно ломает и убивает, оставляя внутри все меньше.       Зеленые глаза женщины прямо смотрели на него, на его зараженную шею:       — Готовность умереть, готовность пожертвовать. Ты живешь и живешь, а они погибают. Ты обещаешь себе, что больше не будешь, но все равно подпускаешь их к себе, — она улыбнулась. — Как тебя зовут?       — Изуку.       — Изуку, — рука с пистолетом дрогнула. — Ты почувствуешь это на своей шкуре, когда его не станет.       — Я не допущу этого, — твердо и жестко отчеканил он. — Я не дам ему заразиться.       — Я тоже так думала, но иммунитет усыпляет бдительность. Такие, как мы, обречены на одиночество.       — Иммунитет, — растерянно прошептал Каччан, и Изуку перевел на него глаза. Яркая сияющая надежда осветила его черты. С жадностью разглядывая его лицо, тот словно не замечал ничего другого, пораженный и ослепленный, с широкой радостной улыбкой и с прозрачными дорожками слез на щеках. Это было самое прекрасное на Земле, что Изуку когда-либо видел: зрелище абсолютного счастья, наслаждения, любви, от которой внутри Изуку все запело и закружилось.              — Никогда не раскрывай своего секрета. Люди захотят провести эксперименты, они будут охотиться за тобой, если узнают о твоей исключительности. Настала твоя очередь быть всеобщей надеждой, а мне пора уйти на покой, — она подняла руку и приставила дуло к собственному виску. — Меня зовут Элли. Помни обо мне, хорошо?