Offer Me My Deathless Death

Кошмары продолжались. Сначала раз в две недели, потом раз в неделю, но уже вскоре Эл подрывался на месте от криков Лайта каждые несколько дней. Больше таких ярких снов, как когда он вспомнил своё самое первое имя, у него не было. Но он всё ещё помнил сны более подробно, чем в прошлом. Он был в состоянии объяснить, как он умер, в таких деталях, что Эл внутренне дёргался от собственных воспоминаний. Также Эл заметил, что Лайт, кажется, помнит и другие вещи, а не только то, почему просыпается от кошмаров. В этом не было ничего особенного — ничего, что сам Лайт, казалось, даже сознательно не замечал. Но однажды, когда Эл действительно приложил немного усилий, чтобы помочь Лайту просмотреть некоторые файлы (он все еще был расстроен и был более заинтригован тем, что пока сосредоточился на Лайте, а не работал над раскрытием дела), Мацуда встал. Он объявил, что хотел фаст-фуд и собирался пойти за едой для всех. Он вернулся через полчаса и начал раздавать бургеры. — Мацуда, ты взял один без помидора, как я просил? — спросил его Лайт. — Да! Вот, Лайт, держи! — ответил Мацуда в своей обычной жизнерадостной манере, бросая ему завернутый в бумагу бургер. Лайт поймал его, и Эл повернулся, чтобы нахмуриться и спросить. — С каких это пор ты не любишь помидоры в бургерах? Услышав это, Лайт лишь рассмеялся и подтолкнул бургер к нему. — Нет, это для тебя. Я знаю, что тебе не нравится текстура сырых помидоров, поэтому я попросил Мацуду, чтобы он купил для тебя один без них. Несколько секунд тишины Эл молча пялился на Лайта. Не только потому, что это был неожиданный жест доброты — свидетельство того, что Лайт достаточно думал о нем, чтобы попросить Мацуду заказать для него бургер без помидоров — но было кое-что ещё, что вызвало у него такую реакцию. Он рассказал Лайту о своей неприязни к ним еще в тысяча девятьсот шестидесятом году. То есть, в последнюю их с Лайтом встречу. Эта тема никогда даже не поднималась в этой жизни, потому что Ватари обеспечивал их едой, и он давно знал о неприязни Эл к овощам. Никаким способом Лайт не мог узнать об этом. Но он сказал это с такой легкостью и уверенностью, даже не задаваясь вопросом, откуда он взял информацию, что Эл пришёл к выводу, что это было подсознательное воспоминание. Эл поблагодарил Лайта за его заботу, но остаток дня он был беспокоен. Потому что, если бы Лайт смог вспомнить что-то, что Эл сказал ему в прошлой жизни, стал бы он вспоминать больше? С одной стороны, мысль о том, что Лайт, наконец, начал вспоминать вещи после столетий забвения, была для Эл не меньше, чем чудом. С другой, он не мог не задаваться вопросом, что же будет дальше; по какой из развилок пойдут дальнейшие события, усложнят ли знания Лайта расследование, как изменится его отношение к Эл и прочее, прочее, прочее. Тем не менее, больше всего на свете Эл было любопытно узнать, как далеко может зайти подсознание Лайта. Он никогда не был рядом с Лайтом так долго в прошлом, и он понял, что ему представилась редкая возможность. Он мог экспериментировать. Итак, Эл разработал план. Это была маленькая, незначительная вещь. Безобидная, если ничего из этого не выйдет, возможно только некоторое замешательство от других, но ничего такого, что было бы слишком необычным для Эл. Но если бы Лайт отреагировал на это так, как Эл предположил, он мог бы… это было бы действительно очень интересно. И снова это произошло, когда они работали за своим столом. У Эл была теория, что отвлечение Лайта позволяет его подсознанию легче вызывать эти воспоминания. Лайт сидел за своим компьютером, копаясь в финансовых отчётах какого-то крупного банка в Токио. Эл не обращал внимания, когда оперативная группа ещё утром занималась этим, он был слишком сосредоточен на своих личных теориях. Перед Эл был включен его собственный компьютер с теми же файлами, что и у Лайта, но он едва смотрел на них. Ватари подошёл с двумя чашками чая для него и Лайта. Однако он положил кубики сахара рядом с Лайтом, а не перед Эл, как обычно. Эл сказал ему сделать это в личных сообщениях, и Ватари, конечно же, не спросил, почему. Как только Ватари ушел, Эл с легкой нерешительностью взглянул на Лайта и прочистил горло. Сейчас или никогда. — Лайт, kan je me de suiker even aangeven? — знакомые голландские слова ощущались странно на языке; он давно не говорил на нём. Эл внимательно наблюдал за реакцией Лайта. — Конечно, — пробормотал в ответ Лайт, все ещё глядя на экран, и подтолкнул сахар к той стороне стола, где сидел Эл. На мгновение наступила тишина, и Эл чувствовал вес взглядов других мужчин на них двоих, но не возражал, потому что сейчас ему потребовалась вся его выдержка, чтобы не улыбнуться. Как он и подозревал, его теория была верна. Некоторые из подсознательных воспоминаний Лайта включали его свободное владение голландским языком. Затем, — Ого, Лайт, что тебе только что сказал Рюдзаки? — спросил Мацуда. Лайт моргнул, отворачиваясь от компьютера. — Он просто попросил меня передать сахар, почему ты… — Лайт оборвал сам себя, расширив в удивлении глаза. — Подожди, ты попросил меня об этом не по-японски, — сказал Лайт, его лицо приобрело хмурость и озадаченность. Эл всего лишь пожал плечами, бросив кусочек сахара в чай. — Да, не по-японски. Это был голландский. Мне просто было любопытно, знаешь ли ты его. — Я не знал, что ты умеешь говорить по-голландски, Лайт! — сказал Мацуда, ухмыляясь Лайту, как бы говоря: "хорош, чёрт возьми, хорош!" — Я не знал, что ты учишь голландский в дополнение к изучению русского языка, — прокомментировал Соитиро, больше сосредоточенный на своем компьютере, чем на разговоре. Лайт тем временем ещё больше хмурился, переводя взгляд с Эл на Мацуду. — Но я не знаю голландский. Я никогда не изучал его, — вкрадчиво сказал Лайт. — Но, похоже, ты знал, что сказал Рюдзаки, — вмешался Айзава. — Я не знаю, как… — Лайт запнулся. Сложно было понять, что только что произошло. — Я даже не подумал. Я просто знал, что он сказал. Осознав, что ситуация начинает приобретать все более подозрительный характер, Эл решил, что пришло время прервать разговор. — Кажется, я знаю, что здесь происходит, — вмешался Эл. — Слово suiker довольно похоже на satou, Ватари протянул тебе кубики сахара, а ты был сосредоточен на своем компьютере. Ты услышал как я сказал что-то похожее на «сахар», и твой разум просто заполнил пробелы в контексте, поэтому ты и подтолкнул сахар ко мне. Родственные слова очень полезны в подобных ситуациях. Лайт поджал губы, кивая в ответ на объяснение. — Хорошо, это имеет смысл, — пробормотал он, хотя Эл точно мог сказать, что он не до конца ему поверил. Однако это разъяснение, похоже, удовлетворило любопытство остальных членов оперативной группы, так как они вернулись к своей работе, не продолжая обсуждение. Эл испытал облегчение, потому что меньше всего ему нужно было, чтобы мужчины зашли слишком далеко, что, возможно, лишило бы Эл возможности проводить подобные небольшие эксперименты в будущем. Остаток дня прошел без проблем, никто больше не поднимал тему «голландского» инцидента. На самом деле, Эл был уверен, что к закату все уже забыли об этом. Они все дружно болтали, собирая вещи, готовые отправиться домой после долгого дня бесполезной работы. Но Лайт не забыл. Хотя работал так же, как и до этого, между его бровями образовалась небольшая складка, которая не исчезала даже во время перерыва. Это был знак, что он задумался. Даже если он выглядел так, будто сосредоточился на биржевых отчётах за последние несколько месяцев, он прокручивал этот разговор в своей голове. Эл был уверен, что Лайт обдумывал объяснение, которое дал Эл, в своей голове, и говорил сам себе, что это логично, пытаясь игнорировать грызущее ощущение, что в том, что произошло, были какие-то подводные камни. Для Лайта не было ничего необычного в том, чтобы работать допоздна, даже после того, как другие члены оперативной группы ушли. Особенно много он стал работать после того, как нашёл зацепки, связанные с банковской компанией; он всё перебирал какие-то документы, вчитывался в отчёты, и Эл задней мыслью подумал о том, что, возможно, пора возвращаться в строй. Вдруг Лайт действительно нашёл что-то связанное с самым новым Кирой? Но сегодня все было иначе. Как только остальные покинули штаб-квартиру, Лайт выключил компьютер и вскочил на ноги. Эл не стал спорить — у него все равно не было других дел. Так что он встал со стула и последовал за Лайтом к лифту. С ужином проблем также не было, потому что обычно они оба ели в своей общей комнате. Всю поездку на лифте до их этажа Лайт молчал. Его взгляд оставался на своих ногах, но Эл буквально мог слышать, как шестерёнки крутятся в его голове. Затем они дошли до своей комнаты. Лайт вошёл первым, цепь звякнула между ними, он разулся, в то время как Эл уже был босиком, и направился прямо к кровати. Эл даже не успел сесть рядом с ним на кровать, когда услышал вопрос. — Что это было? — требовательно спросил Лайт. Эл моргнул. — Что ты имеешь в виду? — спросил он, изображая невинность. — Ты понимаешь, о чем я, — начиная злиться, ответил Лайт. — Ты говорил со мной по голландски. С чего ты взял, что я знаю голландский? С урчанием в животе Эл решил, что для этого разговора ему нужно подкрепиться, и направился к мини-холодильнику. — Я не был уверен. Я знаю, что ты свободно владеешь японским и английским языками, а также неплохо знаешь русский язык. Мне было любопытно, не интересовался ли ты другими языками, а я как раз свободно говорю на голландском, — объяснил Эл, доставая из холодильника бутылку «вина» и ставя ее на стол. — Прежде чем ты спросишь — нет, у меня нет никаких теорий, что Кира может знать голландский язык. Лайт был озадачен. — И сколько языков ты знаешь? Достав из шкафчика рядом с мини-холодильником фужер, Эл налил себе большое количество алой жидкости. Подняв стакан, он вдохнул аромат и сделал глоток, прежде чем снова взглянуть на Лайта. — Хочешь немного? — спросил он, протягивая стакан Лайту. Лайт тут же покачал головой. — Нет, спасибо, разрешенный возраст употребления алкоголя в Японии — двадцать лет, а мне все еще восемнадцать, — голос сквозил уверенностью. Эл хотел рассмеяться. Конечно, он бы не дал Лайту выпить, потому что на самом деле это было не вино, но Эл было забавно, что Лайту — когда у него не было воспоминаний о том, что он был массовым убийцей — не нравилась мысль о нарушении закона ни в коем случае, даже по отношению к чему-то столь безобидному, как вино. — Как хочешь, — пожал плечами Эл, делая еще глоток напитка. Вкусная вторая группа. — Отвечая на твой вопрос — я знаю довольно много языков. Я свободно говорю на английском, японском, мандаринском диалекте, кантонском, голландском, африкаанс, французском, немецком, русском, а также на египетском и сирийском арабском языках. Я знаю некоторые другие языки, но не так хорошо, как эти. Лайт выгнул бровь. — Ты знаешь все эти языки и по какой-то причине решил, что из всех этих я могу знать голландский? Верно заметил. — Ты об этом не знаешь, но я планировал проверить тебя на знание всех языков, которые я знаю. Не только голландский. — Эл сделал максимально безобидное лицо. Он подумал, что Лайт успокоится, но реакция была прямо противоположной — его лицо незаметно искривилось в гневе. — В какие игры ты играешь, чёрт тебя дери? Ой. Эл не предвидел этого. — Что ты имеешь в виду, Лайт? — спросил Эл, искренне сбитый с толку такой реакцией. — Я имею в виду, как ты узнал? — Лайт оттолкнулся от кровати и подошёл к Эл, и они оказались лицом к лицу, в тридцати сантиметрах друг от друга — Как я узнал…? — Эл замолчал, не зная, как закончить предложение. Его сердце бешено заколотилось. Вспомнил ли Лайт что-то еще? Не зашёл ли он слишком далеко? Что, если бы Лайт догадался? Что, черт возьми, это значило для них тогда? — Я слышал, что ты говоришь на другом языке в нескольких моих снах, и я не мог узнать его до сегодняшнего дня. Это был голландский Как ты узнал об этом? — Его голос начал дрожать. — Это какой-то ебанутый эксперимент? Какое-то гипнотическое внушение, чтобы вызвать у меня эти ужасные сны о казни и напугать меня, заставив признаться, что я Кира?! — Лайт уже кричал на него, и Эл видел, что, хотя он определенно был зол, он также боялся. Боялся его кошмаров? Или боялся Эл? Нет. Нет, Эл вовсе не хотел, чтобы он думал об этом. Дерьмо. Он зашёл слишком далеко. Эл знал, что это будет рискованно, но он не думал, что Лайт мог вспомнить что-то конкретное, как, например, то, как он говорил по-голландски во сне. — Лайт, это не так, — начал Эл его голос звучал намного тише, чем он хотел. Ему хотелось успокоить Лайта, но как же это сделать? — Это… нет, боже, это совсем не то, что происходит. Я даже не знаю, каким образом мог тебе внушить такие кошмары. И кроме того, хотя моя мораль определенно сомнительна, даже я бы признал, что психологическая пытка посредством манипулирования снами слишком жестока. Лайт моргнул, часть гнева исчезла из его глаз. — Мне просто было искренне любопытно, знаешь ли ты что-нибудь по-голландски, — частично правда. — Мне так жаль, что это вызвало у тебя плохие воспоминания. Я знаю, что эти сны доставили тебе много страданий, и я должен был быть более чувствительным к таким пустякам. Я искренне сожалею об этом. — Полная правда. Он даже не подумал, что его попытка заставить Лайта вспомнить голландский язык может вернуть ещё больше болезненных воспоминаний, которые мучили его, пока он спал. На мгновение наступила тишина, Лайт смотрел на него, ища в лице Эл признаки лжи. Затем он вздохнул, и его плечи расслабились. — Прости, Рюдзаки. Это были… смехотворные обвинения. — Лайт покачал головой и отступил назад, снова присаживаясь на край кровати. —Ты никак не мог знать о моих снах. Прости, что я так расстроился. Подойдя к кровати, Эл осторожно сел рядом с Лайтом, стараясь оставить между ними место. — Тебе не нужно извиняться. Эти сны кажутся по-настоящему ужасными, так что я могу только представить, с каким умственным истощением ты сталкиваешься, — сказал Эл низким голосом, вкладывая в него успокаивающие интонации. Лайт снова вздохнул. — Да, это непросто, — пробормотал он. Затем он снова взглянул на Эл. — Я просто… я все время такой параноик. Я чувствую, что все наблюдают за мной, ожидая, когда я совершу какую-нибудь оплошность и раскрою, что всё это время тайно был Кирой. Например, если я скажу одну неверную вещь или провалю один из твоих тестов, я... — Мне жаль. Я знаю, что внёс свой вклад в то бремя, которое легло на тебя, — ответил Эл, глядя на свои колени. — Всё нормально. Ты просто делаешь свою работу. Будь я на твоем месте, я бы тоже отнёсся к себе с подозрением, — со смешком признался Лайт. — Просто… — он замялся, заламывая руки перед собой. — Я начинаю думать, что ты прав, Рюдзаки. Что я когда-то был Кирой, но забыл об этом. Но я знаю себя, и я знаю, что если бы я был Кирой, я бы устроил всё так, чтобы сила вернулась ко мне в тот или иной момент. — Я тоже это подозревал, — сказал Эл. Лайт вздрогнул, и Эл заметил, что теперь он вонзает ногти в ладони. — Рюдзаки, я не хочу, чтобы это было правдой. Я не хочу быть Кирой, потому что если я Кира, значит, я не тот человек, которым я себя считал, — последнее предложение прозвучало надломленным шёпотом, как будто ему было совестно признаться в этом сомнении, которое у него было в самом себе. Прежде чем он успел подумать о том, что делает, Эл потянулся вперед и высвободил руку Лайта из сжатого кулака. — Лайт, — мягко начал Эл, переплетая их пальцы. — Ты думаешь, что если ты когда-то был Кирой, то ты плохой человек. Что ты злодей, хотя всегда считал себя хорошим парнем. — Он сделал паузу, поглаживая тыльную сторону ладони Лайта большим пальцем. — Но дело в том, что ты единственный человек, который может решать, кто ты. Ты был Кирой, это уже факт. Прошлое не изменить, мёртвых к жизни не вернуть. Важнее то, кем ты решишь быть после того, как вспомнишь об этом. Наступила тишина. Лайт смотрел прямо перед собой на стену, в то время как Эл продолжать вкладывать накопившуюся за долгие годы нежность в это небольшое касание. — Спасибо, Рюдзаки, — прошептал Лайт. Он перевел взгляд на их переплетённые пальцы, и лёгкая улыбка тронула уголки его губ. Вскоре после этого Ватари пришёл к ним чтобы узнать, что будет на ужин, и после тяжёлый разговор продолжился. В конце концов Лайт спросил Эл обо всех языках, на которых он говорит, и почему он решил выучить каждый из них, что привело к некоторым импровизациям с его стороны. Позже они переключались между языками, которые знали, и Эл давал Лайту советы, как говорить по-русски. Это было так похоже на их жизнь четыре столетия назад, когда Эл практиковал японский язык с Акисадой, а Акисада практиковал с ним английский и голландский языки. Той ночью Лайт не кричал. Но произошло кое-что необычное. Рассвет только начинал сгущаться над горизонтом, окрашивая прозрачные занавески в оттенки розового и оранжевого. Эл почувствовал, как что-то шевельнулось рядом с ним, приводя его в чувства. К нему прижималось тепло, что-то твёрдое и неподвижное. Его глаза открылись, и у Эл перехватило дыхание. Лайт во сне придвинулся так близко к Эл, что его голова практически уткнулась ему под подбородок. Он держал переднюю часть рубашки Эл в руке, и его дыхание было настолько ровным, насколько это возможно. Эл знал, что он должен был отстраниться. Он знал, что логичнее всего будет, не разбудив Лайта, перевернуться на другой бок, чтобы ситуация не повторилась. Но прошло так много времени с тех пор, как он был так близко к Лайту. Тепло, характер его дыхания, изгиб его талии под рукой Эл… это было до боли знакомо. Он даже не осознавал, как сильно он скучал по таким моментам. Поэтому, несмотря на здравый смысл, веки Эл снова закрылись. Хотя он он не мог уснуть физически, было приятно просто лежать вот так. Он аккуратно положил свою руку на талию Лайта, и чтобы он не проснулся, совсем невесомо провёл рукой по ней. Потом он осмелел, и прижал Лайта к себе поближе. Вдыхая запах его шампуня, ощущая родное тепло под своими пальцами, бабочки трепетали в его животе. Несмотря на то, что в этом временном промежутке Лайт зашёл в своих преступлениях слишком далеко, Эл чувстовал к нему то же самое, что и сто, двести, триста, четыреста лет назад. Глубокую привязанность, понимание, уважение, желание подразнить и, конечно, любовь. Эл точно знал, что Лайт его судьба. Несмотря на все свои чувства, Эл оставался детективом. Именно по этой причине он порой принимал излишне жестокие методы — он считал себя истинным проявлением справедливости. Светом закона, если хотите. Но также он понимал, что с лёгкостью поступится своими принципами и спасёт Лайта от казни, если бы тот признался ему, что он Кира и раскаялся. Способа оставить его в живых по другому нет. Эл внутренне хмыкнул. Вероятность такого исхода составляет ноль целых пять десятых процента. Остаётся лишь наслаждаться такими моментами и ждать конца. ♰⁜♰ Лайт прижался к чему-то прохладному. Оно не было холодным в неприятном смысле. Скорее, это было что-то приятно контрастирующее с жаром одеяла, укрывавшего его сверху. Это обеспечивало баланс. Он находился в этом расплывчатом месте между сном и бодрствованием, и хотя Лайт не знал, откуда исходит эта прохлада, он не собирался слишком много думать об этом. Поэтому он придвинулся ближе, но когда он почувствовал, как твердая масса сдвинулась против него, переключатель в его сознании щёлкнул, и он внезапно проснулся. Открыв глаза, опасения Лайта подтвердились. В настоящий момент он был тесно прижат к Рюдзаки. Лайт не был уверен, как это произошло. Должно быть, он подвинулся к нему во сне. Может быть, что-то подсознательное из-за снов, которые ему снились? Лайт действительно не был уверен. Его рука сжимала рубашку Рюдзаки прямо над сердцем. Символично. Он чувствовал, как рядом с ним дышит Рюдзаки. Мягкие вдохи и выдохи, ритмичные подъемы и опускания его грудной клетки; это было знакомо до такой степени, что Лайт не мог выразить словами. Было что-то в том, чтобы быть так близко к Рюдзаки — слышать его спокойное дыхание, чувствовать его холодные руки, лежащие на его талии, — что вызывало у Лайта дежавю. Лайт почувстовал, как лёгкий румянец коснулся его щёк, и внутренне дал себе пощечину. Нахождение в такой близости к Рюдзаки в уязвимой обстановке мешало ему думать. Все в нем, от его мягкого дыхания до прохладного кожи, даже его запах — опьяняло разум. И более того, лежать вот так просто казалось правильно. Словно кусочек пазла, о пропаже которого Лайт не знал, встал на место. Но он не мог оставаться в таком положении. Несмотря на то, что нелогичная часть его разума продолжала кричать, чтобы он остался, Лайт заставил себя отпустить рубашку Рюдзаки. Затем так медленно, как только мог, он убрал руку Рюдзаки со своей талии и попытался вернуться на свою сторону кровати. Затем, — Доброе утро, Лайт. Голос Рюдзаки был мягче, чем обычно, его совиные глаза были широко открыты и смотрели на Лайта, который теперь застыл в пространстве между подушкой Рюдзаки и его собственной. Сразу же щеки Лайта вспыхнули ещё бо́льшим жаром, когда он понял, что его поймали. — Доброе утро, Рюдзаки, — натянуто сказал Лайт. — Похоже, я переместился на твою сторону кровати во сне. Извини за это. Лайт не был уверен, какую реакцию он хотел от Рюдзаки. Чтобы он обиделся на Лайта за вторжение в его личное пространство? Чтобы он вел себя неловко, заверяя Лайта, что все в порядке, хотя это явно его беспокоило? Или Лайт хотел, чтобы он выглядел расстроенным из-за того, что так быстро ушёл? Он не знал, но Рюдзаки среагировал не так, как он ожидал. Вместо этого он какое-то время смотрел на Лайта с совершенно непроницаемым выражением лица, как обычно. Затем он сел и отвёл взгляд. — Все в порядке, — сказал он, цепь звякнула, когда Эл поднялся на ноги. — Хотя я считаю, что мы проснулись немного позже, чем обычно, поэтому я советую тебе переодеться побыстрее, чтобы мы могли спуститься вниз к остальным. И вот так они вернулись к своей рутине. Часть Лайта почувствовала облегчение. Меньше всего он хотел, чтобы это маленькое происшествие ухудшило или внесло неловкость в их взаимодействия. Но другая часть его была разочарована. Ему не хотелось в этом признаваться, потому что он не мог объяснить логические причины этого чувства, поэтому он решил просто задвинуть его куда подальше. Остаток дня прошел как обычно, и той ночью Рюдзаки не показал никаких признаков дискомфорта или неловкости, пока они готовились ко сну. Конечно же, на следующее утро Лайт проснулся в той же ситуации, прижавшись к Рюдзаки со спутанными ногами. На этот раз Лайту удалось выбраться, не потревожив Рюдзаки, но затем он снова столкнулся с тем же болезненным разочарованием. Каким-то образом это стало обычной частью их дня. Лайт просыпался каждое утро, обняв Рюдзаки, и ему приходилось придумывать, как отстраниться, не разбудив этого человека. Иногда его попытки терпели неудачу, и ему приходилось неловко пожимать плечами перед Рюдзаки в извинениях. Однако в большей части случаев Рюдзаки спал, а Лайту оставалось созерцать чувство пустоты в его груди, наблюдая за восходом солнца из-за занавесок. Ему не помогал и тот факт, что каждую ночь он видел сны. Хотя у Лайта не было кошмаров с тех пор, как произошел этот инцидент с «говорением по-голландски», Лайту все еще снились яркие сны, в которых участвовали как он, так и Рюдзаки. Казалось, что они всегда происходили в разные периоды времени, и Рюдзаки всегда обращался к нему по имени Лайт. Однако, в отличие от кошмаров, эти сны не были плохими. На самом деле, они не были даже малейше неприятными. Обычно только он и Рюдзаки проводили время вместе — болтали, пили, ели — обычные вещи, которые делали друзья. В более редких случаях они вдвоем занимались гораздо менее.. дружескими вещами. Пробуждение от этих снов обычно оставляло боль в груди Лайта, и ему приходилось по десять раз повторять себе, что у него нет чувств к Рюдзаки. Его подсознание просто справлялось с подозрениями Рюдзаки по отношению к нему такими интересными способами. Однако рано или поздно Лайт знал, что кошмары вернутся. И они вернулись. У него было мало времени. Полиция была уже в пути. Катсу стучал в его дверь, вспотевший и запыхавшийся, крича, что их сдали. Полиция уже схватила Миодзи, а Катсу планировал попытаться сесть на поезд, прежде чем его догонят. Между тем, Сэйдзи не видел смысла бежать. Что он собирался делать? Жить в бегах до конца жизни? Он полагал, что может попытаться выбраться из Японии, может быть, сбежать на Гавайи. Он слышал, что туда по-прежнему отправляется множество кораблей — люди ищут работу на гавайских фермах по выращиванию сахарного тростника. Но он уже знал, что не хочет этого. У него была цель — помочь своей стране. Он не собирался отказываться от своей позиции. Так что эта часть решения была легкой. Труднее всего было попытаться принять то, что пошло не так. План был идеальным. Он продумал все возможные способы, которые могли бы их подвести, сообщить полиции о том, что они собирались сделать. Полиция никак не могла выяснить это самостоятельно. Что оставляло только одну возможность. L. Человек, в которого он был влюблен с тех пор, как он приехал в его город. Человек с большими темными глазами, ужасной осанкой и голосом, который пробудил в нем что-то вроде узнавания, дошедшего до его костей (с шёпотом, от которого у него по спине побежали мурашки). Он знал L всего несколько недель, но каким-то образом он стал одним из самых важных людей в его жизни. L был единственным человеком, которого он когда-либо встречал, который понимал его. Именно поэтому он смог узнать его план. Это не было похоже на какое-то предательство. Эл просто делал свою работу. Его единственным сожалением было то, что у него было странное чувство, что Эл будет винить себя в том, что произошло дальше. Но это был его собственный выбор. Он не собирался гнить в тюремной камере следующие двадцать лет. Пистолет его отца, переданный ему. Он всё ещё был таким же блестящим, как и в тот день, когда его ему подарили, поскольку он так и не нашел повода его использовать. Снаружи доносились крики, и он знал, что его время истекает. Он зарядил револьвер трясущимися руками. Холодный металл немного успокоил его нервы, но также заставил его подумать о холодных руках Эл на его собственной коже, и от этой ассоциации у него заболело в груди. Больно. Позади него дверь в его комнату распахнулась. Он спокойно повернулся, держа пистолет сбоку от головы. Холодный металл на коже его виска не был таким утешительным, как когда он был в его руках. Он ожидал, что за его спиной будет стоять полиция. Вместо этого его сердце подскочило к горлу, когда он встретился взглядом с Эл. — Нет… — в ужасе прошептал Эл, глядя на него. — Прости, Эл. — Его голос был более дрожащим, чем он хотел, но он не ожидал увидеть его здесь. Он не хотел, чтобы этот человек стал свидетелем. — Нет, пожалуйста, Сэйдзи, не делай этого, — умолял Эл. Какой-то частью сознания Сэйдзи заметил, что руки Эл подрагивали. — Мы можем что-то придумать. Мы договоримся. Я могу помочь тебе. Снаружи снова раздались крики, и он услышал, как полицейский пинает входную дверь внизу. У них было всего несколько секунд. — Не обращайся со мной как с идиотом, Эл. Пожалуйста, — сказал он, теперь его голос стал немного твёрже. — Я не собирался вести полноценную жизнь независимо от того, сработал бы мой план или нет. По крайней мере, так я могу закончить все на своих условиях. Эл поджал губы. — Я… я понимаю, — сказал он. — Мне очень жаль, что всё так обернулось. — Тебе не нужно извиняться. Ты просто выполнял свою работу, — заверил он Эл. — Мне жаль, что тебе придётся увидеть это. Смирившееся выражение мелькнуло на лице Эл. Он кивнул. — Увидимся в следующей жизни, Сэйдзи. — прошептал он. Стиснув зубы от этих слов, от осознания своей смерти, от переполняющих его чувств — от любви до паники — Сэйдзи решительно нажал на курок как раз в тот момент, когда в комнату ворвалась полиция. Лайт вскочил в постели, рука взлетела к его голове. Боль пронзила его висок, жар разлился по всему телу. Выстрел эхом отдавался в его ушах, и единственным другим звуком, который он мог слышать, было быстрое биение собственного сердца. На тот момент это стало привычным. Но легче не стало. — Лайт? — Он едва мог разобрать звук голоса Рюдзаки сквозь шум крови в ушах. — К-кошмар, — выдавил он, изо всех сил пытаясь дышать, запустив пальцы в волосы. Выстрел. Он все еще чувствовал его. Горячий и обжигающий, когда пуля пронзила его череп. А потом лицо Эл. Печаль, когда он принял то, что собирался сделать Лайт. Дрожащие руки, опущенные уголки рта, заломленные брови, и глаза, это прекрасные глаза, в которых отражались боль, тревога, любовь и принятие. Удивительно, как Лайт хорошо распознал все эмоции по одному лишь взгляду на лицо Эл. У Лайта болела голова. Его грудь болела, легкие горели, всё тело напряглось. Внезапно на его плечо легла холодная рука. Лайт поднял голову и в темноте комнаты едва смог разглядеть лицо Рюдзаки. Но даже при слабом освещении он мог его видеть. Глубокое горе, идентичное тому, которое он видел прямо перед тем, как застрелился. В следующую секунду, по непонятным себе причинам, Лайт бросился к Эл, обнимая его, пока в голове вновь и вновь прокручивался кошмар. — Прости меня, — прошептал Лайт, извинение сорвалось с его губ без его разрешения. Он знал, что Рюдзаки не поймет. Но ему нужно было извиниться. Чувство вины душило его. — Мне очень жаль. На мгновение Рюдзаки застыл, как глыба льда. Но затем, как если бы лёд растаял, Рюдзаки поднял руки, обвил ими талию Лайта и притянул его ещё ближе. — Все в порядке, — сказал Рюдзаки так тихо, что Лайт подумал, что ему это показалось. — Тебе не нужно извиняться. Но он извинился. Его сердце все еще колотилось, а выстрел все ещё звенел в ушах. Это было так свежо в его памяти, что он не мог остановить слова, которые вырывались из него. — Я должен был тебя послушать, — заикаясь, сказал Лайт, мысли все еще мчались слишком быстро, чтобы он мог их понять. — Я мог бы умолять или мог бы сбежать. Ты не заслужил этого видеть. Напрягшись, Рюдзаки резко вздохнул, и внезапно его хватка вокруг Лайта усилилась. Он ничего не сказал, но холодные пальцы зарылись в его волосы, и Лайт почувствовал, как его тело расслаблялось. Рюдзаки действовал на него и как возбудитель стресса, и антидепрессант одновременно. — Все в порядке, — вновь успокоил его Рюдзаки. Затем, испытывая боль в сердце, Лайт почувстовал, как Рюдзаки поцеловал его в волосы. Внутри поднялась буря эмоций, но внешне они оба оставались более-менее спокойными. Несколько минут они не сдвигались со своих позиций. Рюдзаки продолжал проводить пальцами по волосам Лайта, и дыхание Лайта стало замедляться. Постепенно успокаиваясь, к нему вернулось чувство логики, и до него дошло полное осознание того, что только что произошло. Мозг Лайта кричал, чтобы он отстранился. Чтобы извинился за свое странное поведение, объяснил сон и молился, что не испортил то небольшое и светлое, которое было между ним и Рюдзаки. Но Рюдзаки все еще обнимал его. Рюдзаки все еще играл с волосами Лайта, а всего несколько минут назад он нежно поцеловал его в голову. Лайт устал, хотя только проснулся. Кошмар и его эмоциональные составляющие измотали его, и он не хотел больше думать. Рюдзаки прямо сейчас прижимал его к себе, и кто он был такой, чтобы отказываться от этого? Так что вместо того, чтобы отстраниться, Лайт просто поднял взгляд от штор, и взглянул на Рюдзаки. Их лица были всего в десятке сантиметрах друг от друга, и Лайт не пытался отодвинуться. — Прости, опять плохой сон, — прошептал он. Рука Рюдзаки упала с того места, где она была в волосах Лайта, но вместо того, чтобы убрать её, он положил ее на лопатки Лайта. — За что ты извинялся передо мной? — тихо спросил Рюдзаки. Рука на лопатке Лайта начала чертить маленькие круги на его коже, и сердце Лайта подпрыгнуло в горло. — Я убил себя во сне, и ты был там в тот момент. Я просто чувствовал себя… таким виноватым за то, что заставил тебя это увидеть, — признался Лайт, опуская глаза. — Полиция собиралась арестовать меня за что-то, но я не уверен, за что именно. Я не хотел попасть в тюрьму, поэтому застрелился. — Он сделал паузу, логическая часть его мозга все еще была достаточно бодра, чтобы закричать на него, что это не поможет ему избавиться от процентов подозрения в том, что он Кира. Из него вырвался горький смех, он качнул головой. — Я не должен был тебе этого говорить. Я подозреваемый Кира. Рюдзаки помолчал. Он выглядел противоречивым. — Я не хочу сейчас говорить о Кире. — Я тоже, — прошептал в ответ Лайт. Вот оно. Намёк на улыбку на губах Рюдзаки. — Тогда давай спать дальше. Прежде чем Лайт успел запаниковать из-за возможности вернуться на свою сторону кровати, Эл откинулся на подушку, держа Лайта руками, чтобы потянуть его за собой. Подтвердив свое решение перестать думать прямо сейчас, Лайт позволил этому случиться. Они оба устроились поудобнее. В конце концов, лицо Рюдзаки каким-то образом оказалось на изгибе шеи Лайта, рука Лайта была закинута на плечи Рюдзаки, а Рюдзаки протянул руку на груди Лайта. Он обнаружил, что рассеяно чертит узоры на чужой спине. Чувство правильности вернулось к Лайту. Вот так всё должно было быть. Лайт погружался все глубже и глубже в сон, и прямо перед тем, как он полностью потерялся в пустоте беспамятства, в его голове появилась последняя мысль. Я скучал по этому. На следующее утро, когда Лайт проснулся, они с Рюдзаки все еще держались друг за друга. И снова Лайт не хотел уходить... так что на этот раз он этого не сделал. И когда Рюдзаки проснулся, он тоже не отодвинулся. Это было его лучшее утро за очень долгое время. ♰⁜♰ Они не обсуждали открыто сон-Сэйдзи или то, что произошло между ними той ночью. Всё просто... молча изменилось. Лайт больше не отрывался от Рюдзаки по утрам. Если Лайту снился кошмар, Рюдзаки держал Лайта, пока тот не успокаивался, время от времени оставляя поцелуи в его волосах; иногда Лайт гладил кожу Рюдзаки. Они никогда не говорили об этих вещах. Они просто происходили. Эл не собирался пытаться остановить это. Он уже слишком глубоко погряз. Он наслаждался этим временем, пока оно у них было. Через несколько дней после сна о Сэйдзи Лайт и Эл были в своей общей комнате после очередного долгого рабочего дня. Лайт, наконец, определил Йоцубу как единственную компанию, извлекающую выгоду из всех таинственных убийств, связанных с бизнесом, которые совершал Кира, и рабочая теория заключалась в том, что Кира, возможно, был сотрудником Йоцубы. Это был действительно был длинный день, и Эл, наконец, снова взялся за расследование, так что они оба устали. Ватари уже принес им ужин, который они съели, болтая о теориях относительно Йоцубы. В какой-то момент Лайт включил радио в комнате, чтобы поставить фоновую музыку, пока они ели. Беседа утихла, и они просто слушали музыку, позволяя разговору то затихать, то продолжаться. Затем песня, которую они слушали, закончилась, и вместо нее включилась другая. Эл застыл, как только услышал низкие звуки начинающих труб. Когда богатый голос певца начал напевать французскую лирику, Эл чуть улыбнулся. Прошло много лет с тех пор, как он слышал её в последний раз. Лайт, сидящий рядом, заметил расслабленное выражение его лица. — Тебе нравится эта песня? — спросил он заинтересованно. — Да. Давно её не слышал. — ответил Эл. Лайт улыбнулся и посмотрел на свои колени. — Знаешь, мне недавно приснился сон с этой песней. — Он остановился, сложив руки на коленях. — Мы танцевали под нее. Ты и я. Воспоминание тут же настигло Эл. Шестидесятые. Расследование Эл подходило к концу, но Лайт пришел навестить его в гостиничном номере. Они сидели на кровати и слушали радио, когда заиграла эта песня. Лайт встал и пригласил Эл потанцевать. Это был последний раз, когда Эл проводил время с Лайтом наедине, прежде чем его арестовали. И сейчас, как и в шестидесятых, Лайт встал с кровати и протянула руку замершему Эл. — Потанцуй со мной, — попросил он. Эл почувствовал слишком много в этот момент, но не мог не согласиться. — Давай, — взволнованно ответил он. Всё было инстинктивно. Руки Эл легли на плечи Лайта, а руки Лайта мягко обвили чужую талию. Они начали раскачиваться из стороны в сторону, и хотя Эл не танцевал с кем-то уже пятьдесят с чем-то лет, всё было так просто. — Так тебе снилось это? — спросил Эл после нескольких секунд покачивания. — Это был тот кошмар? — Нет. Это был хороший сон, — тихо, почти застенчиво ответил Лайт. — Приятно знать, что я появляюсь в твоих снах не только когда ты умираешь, — пошутил Эл. Это не было шуткой. Лайт замолчал, на его лице промелькнула целая гамма эмоций. Он очевидно что-то обдумывал. — Я… я не знаю, что это за сны, — тихо проговорил Лайт, словно не хотел рушить атмосферу этого момента. — Они кажутся такими реальными, и иногда они пугают, но иногда они такие. Очень милые. — Кажется, я чаще есть в них, чем нет, — сказал Эл, не зная, к чему клонит Лайт. Он был так близок к истине, и Эл понятия не имел, что он будет делать, если Лайт узнает правду о его снах. — Да, — ответил Лайт с мягкой улыбкой на лице. Сердцебиение Эл начало ускоряться, потому что он вспомнил, к чему привел их танец в тот раз. Ему было интересно, помнил ли Лайт это тоже. — Что еще было в твоём сне? Это был просто танец? — спросил Эл. В голосе плескалась надежда, пальцы совсем слегка сжали чужую рубашку. Краска залила щеки Лайта. — Не совсем, — ответил он, не глядя на лицо Эл. И именно тогда Эл принял решение. Как всегда, они были обречены на повторение неудавшейся истории любви. Хотя Эл мог сопротивляться, его всегда тянуло к Лайту, а Лайта всегда тянуло к нему. Это был их вечный танец, и Эл не собирался притворяться, что не следует шагам, как делал это много раз раньше. Лайт был массовым убийцей, но сейчас он ничего из этого не помнил. На этот момент времени он был просто первым другом Эл. У него было такое же доброе и справедливое сердце, какое Эл встретил в тысяча шестьсот пятьдесят пятом году. — Покажи мне, что было дальше, — прошептал Эл. Расширив глаза, Лайт на мгновение в шоке уставился на Эл. Музыка закончилась, но никто из них этого не заметил. Это не имело значения. Они всё ещё танцевали. Затем Лайт наклонился вперед и поцеловал Эл, и это было похоже на возвращение домой. Не имело значения, что Лайт был убийцей, что его определение справедливости становилось все более и более искаженным с каждой новой жизнью, в которую его втягивали, что он становился все менее узнаваемым для Эл с каждой встречей с ним. Прямо сейчас этот поцелуй ощущался точно так же, как и более четырёхсот лет назад, и это было все, что было важно. Они перестали качаться. Пальцы Лайта запутались в волосах Эл, а Эл водил ладони по затылку Лайта. Было тепло, было знакомо, и мир вокруг перестал существовать. Недостающая часть головоломки вернулась к Эл, и на кратчайшее мгновение он снова почувствовал себя целым. Через некоторое время один из них отстранился, и Эл не был уверен, кто именно. Но они держались рядом, как примагниченные, и Лайт прижался лбом к лбу Эл. — Похоже, это был чертовски хороший сон, — прокомментировал Эл, ухмыляясь Лайту. Лайт рассмеялся, и это был первый искренний смех, который Эл услышал от него за долгое время. — Да, он действительно был хорош.