Тихий Эдди

      Санитары заносили носилки с человеком, который был без сознания, в главный корпус, у какого Эдди ещё недавно стоял и расстроенно провожал того, кто сейчас лежал весь в ссадинах и с запекшейся дорожкой крови под носом, покачиваясь в такт продвижению поднимающих его по лестнице работников. Глускин наверняка соврал бы, если бы сказал, что он был не рад такому стечению обстоятельств, но что-то внутри кусало, не давало покоя, ведь это был чистой воды эгоизм. На мгновение ему показалось, что он может обрести друга в этой обители тихой скорби. Сердце сжалось от беспомощного, потрепанного вида Парка, боязнь за его жизнь мелькала на границе тревожащегося разума. К счастью, короткое «пульс есть» из уст медсестры придало чуть больше уверенности в завтрашнем дне. — Теперь Маунт-Мэссив тебя не отпустит, Вейлон Парк, — его почти беззвучный шепот подхватил порыв ветра, унося куда-то далеко, к горам, отделяющим их от цивилизации.       В воздухе пахло характерной озоновой эссенцией, дождь уже утих, но еще не закончился, смачивая возлебольничную плитку, застоявшуюся в пыли за бездождливую неделю.

***

      Глаза режет от дневного света, как только их получается приоткрыть. По всему телу чувствуется напряжение, спазм абсолютно разных по расположению мышц, словно его как следует избили в подворотне, особенно по ногам. Ноги. Он еле чувствует их, тут же пытается пошевелить, понимая, что откликается только одна нога. Пересиливая слабость в членах, Парк откидывает одеяло и видит, что правая конечность зафиксирована гипсом. Из груди вырывается гортанный стон — то ли от обреченности, то ли от накатившей к голове тупой боли.       В открытую настежь дверь заглядывает медсестра, совсем не думая, что вновь прибывший пациент очнулся. Она звонко вдыхает, прикрыв рот рукой, и тут же скрывается за дверным косяком. Парк прикрывает глаза, чтобы попробовать восстановить череду последних событий. Дождь. Олень. Авария. Получилось примерно так. Стоявшие у стены металлические костыли опять напомнили ему о травмированной ноге: под гипсом чесалось так, будто туда забрался шустрый муравей, с интересом преодолевающий лабиринт из светлых волос.       Комната уже была не той, где ему удалось провести ночь. Вероятно, это одна из камер, которая была на первом этаже, ближе к пациентам. — Здравствуйте, как ваше самочувствие? — раздался энергичный голос, ранее не слышимый им в этих стенах.       Вейлон увидел молодого лысого мужчину в белом халате — несмотря на уверенный вид, придаваемый сложёнными за спиной руками и приподнятым, чуть отклонённым подбородком, было заметно, что он здесь новенький, ещё полный авантюризма и сил, что не успела поглотить лечебница. — Здравствуйте, — программист рассматривал юного для этого места врача. — Могло быть и лучше. — У вас было небольшое сотрясение, — он вчитывался в свежеподшитую историю болезни, — но опасность позади. Я не травматолог, однако уверяю, что с головой у вас все будет в порядке.       Парк усмехнулся про себя — подобные заявления в психической больнице считались чем-то обыденным и никогда не сбывающимся. — Сколько я тут? — Три дня. — Три дня? — Парк разочарованно вздохнул, подмечая, что на улице и следа не осталось от дождя, как оказалось, прошедшего несколько дней назад. — Забыл представиться. Билли Хоуп, ваш лечащий врач, — он подошёл, чтобы протянуть таблетницу с несколькими отделениями, в каждом из которых лежали различные по форме и размерам таблетки и капсулы. — Что это? — насторожился парень, его лечащий врач — психиатр? — Анальгетики, глицин, антибиотик и, пожалуй, комплекс для микрофлоры, — с таким упоением рассказывал Хоуп, что Вейлону не оставалось ничего, кроме как взять коробочку и вооружиться стаканом воды.       Доктор одобрительно кивнул, когда пациент принял все препараты, подмечая про себя, что таблетницы ему придётся видеть здесь нечасто — психов кормили пилюлями из пластиковых стаканчиков. Каково было его удивление, как только стало известно, что первый доверенный больной вовсе не наделён психическим заболеванием, а просто лежит со случайным переломом, более того, сам Ричард Трагер выдавал ему все лекарства, интересовался диагнозом и просил историю болезни, что-то подправляя между строчек, достоверность чего у молодого человека кодировалась как истинная — кому в голову взбредёт перепроверять за Главой больницы.       Хоупа очень обрадовало, что такая крупная лечебница, известная в узких кругах своими методиками, так скоро одобрила его резюме, приглашая в ближайшее время приступить к работе. Его мечты о прекрасной карьере и признании сразу обрели телесную оболочку, он был настроен серьезно вместе со своей ответственностью и желанием помогать людям, видимым в горящих энтузиазмом глазах. Билли исполнял последнюю волю отца, скоропостижно скончавшегося, когда мальчик только заканчивал школу. Матери и вовсе он не знал, его идеалом женщины была бабушка по линии отца, всецело посвятившая себя внуку, под ее началом с голодными глазами постигавшему дебри медицины. Взамен она с благоговейным воздыханием слушала Билли, когда за вечерним чаем он рассказывал ей о трупах, законсервированных в едком, чуть сладком формалине, разъедающем слизистую глаз, когда ты наклонялся над препаратом слишком близко; о первых успехах в инъекциях, отрепетированных на больничных дедах и бабушках, не имеющих возможности отказаться от шальной руки студента; о практике на клинических базах, считающейся в буднях студента-медика просто отдыхом от пар, на которых кто-то что-то все время хотел услышать от недосыпающих, вечно надеющихся на удачу людей.       Хоуп был из тех, кто шумным тусовкам предпочитал домашние посиделки за учебником, это была одна из причин, почему девушки у него не было. Не так давно любимая бабуля померла — теперь его точно ничего не держало начать новую главу в отдаленной, запрятанной в высоких горах больничке Маунт-Мэссив.       Вот и сейчас он уверенным, широким шагом шел к Трагеру доложить о состоянии Парка и, по возможности, получить под опеку другого пациента, «нормального», соответствующего его квалификации.       Первый псих пациент — как первый секс. Ты никогда его не забудешь и потом будешь анализировать, сравнивая с последующими. Даже со знанием того, что Апшер под нейролептиками, которыми его так любезно снабжали во избежание казусов различного рода, волнительно было идти и открывать эту тихую, на первой взгляд, безжизненную камеру: ключи предательски выскальзывали из рук, не сразу попали в замочную скважину, назло скрипящую и привлекающую лишнее внимание.       Он лежал на кровати, закинув ногу на ногу и смотря туманным, начинающим чуть проясняться взором на зашедшего. Причём Билли очень даже устраивало, что тот лежит, не встаёт и не протягивает руку для приветствия, как бы странно не звучало. Ожидание увидеть на нем смирительную рубашку, какая сдерживала его, убаюкивая в своих крепких объятиях, также не оправдалось: Майлз совершенно спокойно мог сейчас встать в мгновение ока и придушить неосторожного врача. Оставалось уповать лишь на силу лекарств, удерживающих шаткий баланс между шизоидной паранойей и ленивой апатией. — Добрый день, как вы себя чувствуете? — в тишине прозвучала коронная фраза любого человека в белом халате. — Такой уж добрый, Доктор? — безучастно произнёс Апшер, изучая новое лицо. — Как я вижу, лекарства вы уже приняли, — Хоуп аккуратно взял стул и поставил его у выхода, для спокойствия. — Вас что-то беспокоит?       Больной сначала уверенно помотал головой, но затем, что-то вспомнив, резко, насколько мог, привстал и сел, подаваясь вперёд. — Да, беспокоит, Доктор, — он сказал шепотом, жалобно глядя светлыми, отливающими пенящейся колой карими глазами, — они меня очень беспокоят. — Кто? — удивлённо и опасливо воскликнул Билли, идущий какую-то подсказку в безумном блеске зрачков. — Пожалуйста, только не зовите их. Им так нравится смотреть, как мне больно, — глаза наполнились влагой отчаяния, а по левой щеке скатилась одинокая слеза.       Билли стало так жалко его, эмпатия заговорила в нем, профессионально забываясь. Желание помочь, замазать боль волшебной мазью так и жгло внутри, но он не знал, что и как, и пока лишь мог приложить только пыльный подорожник, что рос у автотрассы. — Конечно, я не пущу их к вам. Они больше не сделают вам больно. — Правда? — его лицо осветилось детской надеждой, руки потянулись к лицу, протирая щеки. — Да.       Линия рта Апшера исказилась широкой, заворачивающей сумасшествием улыбкой. — Не лги мне, Доктор. Ты показался мне сначала хорошим, — Билли быстро вскочил и попятился к выходу: Майлз теперь не казался таким беспомощным и бедным, он медленно встал и агрессивно уставился на врача. — Иди, Билли Хоуп, иди. На первый раз я прощу тебя, — бормотал Апшер, пока Хоуп выбегал из комнаты и судорожно закрывал ее на несколько замков. Про себя он думал, что этот новый врач единственный, кто носит бейджик с именем — тот ещё не понимал, куда попал, но Майлз считал бы честью наглядно это показать.