Тихий Эдди

      На улице стояла жара, однако прохладные ладони Вейлона уцепились за согнутые и подтянутые к себе колени. Железная решётка, окружающая программиста, и обшарпанные стены со слезающей штукатуркой вызывали у него отвращение, меркнущее на фоне все больше нарастающего чувства небезопасности. Страх того, что сделают с ним через день, неделю, а, может, и через пару жалких минут не оставлял Парка ни на мгновение.       Его не били, его бросили, как половую тряпку, в камеру — это были не те камеры для всех, рядами расположенные по светлому коридору «Блока D», Вейлон сидел в каком-то отдельном помещении, вмещающем, как он успел заметить, ещё как минимум три пустых камеры. Но в этом отсеке было слишком темно, чтобы разглядеть то, что дымка мрака скрывала за своими полотнами.       К Парку эпизодами приходили воспоминания: его глаза закрыты, но он чувствует, что и так тусклый свет лампы гаснет, перекрываясь чем-то или кем-то.       Горячее дыхание вдруг ощущается очень близко, но программист не успевает распахнуть глаза, как его застают врасплох, уже обхватывая нижнюю губу, нашептывающую до этого текст песни из наушников. Это все чертовски странно, смешанные чувства захлестывают Вейлона, в мыслях появляется образ Лизы, но лишь на миллисекунду — он, безусловно, улавливает запах накрахмаленного воротника Эдди, боковым зрением видит, как мужские руки упираются по обе стороны от его головы в поиске равновесия. Видит, что Глускин так нежен, аккуратен, он упоенно закрыл глаза, припав к чужим губам.       Вейлону не противно, теперь он почему-то испытывает вину за то, что не обратил раньше внимания на тоскливые взгляды, раз за разом врезающиеся в его глаза, губы, шею. На то прикосновение его рук в ночь, когда Парк пробрался к Эдди в комнату. Думает и думает, как бы поступил, если бы выжил.       Со стороны, как ему казалось, пустых камер вдруг доносится глухой кашель, разносящийся эхом через щели решеток. — Кто здесь? — Парк припадает к железным прутьям, пробует разглядеть источник звука.       Сухой кашель снова прорезает тишину, пока программист думает, кого ещё могли засунуть в эту темную конуру. — Ты Вейлон, да? Программист? — спокойный женский голос никак не вяжется с этим местом. — Откуда вы обо мне знаете? — ему тревожно. — Я много чего знаю, — произносит она уже с толикой грусти. — Почему вы тут?       Она пару секунд молчит, пытаясь сформировать что-то наиболее правильное, что сможет произнести вслух, но выдаёт лишь: — Хотела бы я знать ответ на этот вопрос, — шуршит она одеялами — Вейлон окидывает взором свою камеру и подмечает, что у него никаких одеял нет. — Давно вы тут? — Да.       Парк не находит больше подходящих тем для разговора, он ложится на койку и забывается в мыслях, постепенно разъедающих его сознание немым отчаянием. Вокруг снова слишком тихо, уже ничего не напоминает Вейлону, что здесь он не в полном одиночестве.

***

      Билли, кажется, просили подойти на пост, но сейчас он почему-то сидит на уличной лавочке рядом с Апшером, с каким они разминулись не более часа назад. Майлз грызет хворостинку, будто нарочно теребя ее хвостик, сложившийся «петушком» и распадающийся на маленькие зернышки, цепляющиеся за штаны и пациента, и врача. Билли озабоченно наблюдает за равнодушной физиономией соседа по лавочке, не понимая, зачем он сам пришёл сюда.       Апшер наконец выплевывает стебелёк, падающий у ног врача, стряхивающего ошмётки растения с белого халата, резко оборачивается сначала на Хоупа, потом в сторону главного входа — и так несколько раз. — Ты видел это? — Доктор непонимающе глядит на забеспокоившегося пациента, вскочившего на ноги. — Почему ты не сказал мне?       Майлз быстрым шагом идёт к зданию лечебницы, забывая об оставленном на улице Билли, на секунду оцепеневшим от неожиданности, но сейчас же опомнившемся и последовавшем за Апшером. — Где она?       Он искренне не понимает, почему его Доктор смотрит на него так странно, неловко опускает глаза к полу и чуть заметно морщится, точно увидел что-то постыдное, неприятно саднящее сердце. — Доктор Хоуп, — говорит Берта, немного прокашлявшись, чтобы прервать повисшую на пару мгновений тишину. — Вас уже несколько раз звали, просили подойти в лабораторию.       С этими словами она протягивает ему магнитную ключ-карту, то и дело косясь на Апшера, теперь ухватившегося за голову и неслышно нашептывающего что-то себе под нос. Рука с картой исчезает в кармане халата, а Билли осторожно подходит к психу, тихо окликая его и ожидая любой реакции. — Она там, внизу! Ты должен не дать им издеваться над ней! Пообещай, что не допустишь этого! Я не смогу без неё, слышишь!       Билли молча слушал его, схватившего врача за грудки и в отчаянии срывающегося на крик. Он не сопротивлялся, лишь с печалью изучал вздувающиеся на лбу пациента венки и наливающиеся красными капиллярами глаза, так и норовящие заплакать.       Подоспевшие санитары — сегодня не Братья — уже порывались повязать разбушевавшегося Майлза, но Хоуп жестом остановил их, не отрывая глаз от неистовствующего Апшера, уже начинавшего ослаблять хватку.       Билли было больно смотреть на этого потерянного парня, с каким жизнь обошлась не лучшим образом, наделив того неутешительным диагнозом. Как бы врач не хотел помочь ему, в глубине души все равно знал, что Майлз не излечится, тем более в таком месте как Маунт-Мэссив — в симбиозе самосохранения болезнь уже укоренилась в мозгу, пока таблетки, которыми пичкали пациентов, чуть оттесняли ее на задний план, однако совсем не выкорчевали навязчивые мысли и галлюцинации. — Я же видел ее, вы мне не верите? — он будто немного пришёл в себя, почти отпуская края халата Хоупа. — Даже ты мне не веришь?       Безумный взгляд прожигал Доктора насквозь, и было так странно ощущать вину за эти слова, брошенные Апшером ему в лицо с такой непоколебимой верой и… надеждой в то, что его услышат, поймут, ему поверят, а не будут смотреть, как на психа, какому требуется срочный укол успокоительного, который растворит образ Эвелин «ради его же блага».       Майлз вдруг на мгновение отпускает врача, чтобы тут же схватиться за него ещё крепче, руками ухватиться за его спину и спрятать намокшее солью лицо на плече Хоупа, пропускающего рваные стуки удивлённо испуганного сердца. Секунду-другую ладони Билли в неуверенности потрясываются в воздухе позади неровно вздымающихся из-под больничной одежды лопаток — руки наконец аккуратно ложатся на спину Апшера, пытаясь воспроизвести утешительное похлопывание.       Санитары ещё с недоверием оглядываются на утихомирившегося пациента, но уже отходят от нелепо стоящих в обнимку около поста. Стационарный телефон начинает разрываться от звонка, слышащегося по всему холлу и даже на крыльце. — Это вас. Опять, — раздраженно шипит Берта, с неприязнью рассматривая сзади Майлза и глядя на Хоупа, стоящего к ней лицом — тот осторожно кивает, задевая подбородком плечо Апшера, вынужденно согнувшегося, чтобы в силу своего преимущества в росте уложить голову поудобнее.       Билли уже хочет отстранится — эта странная сцена и так затянулась, заставляя его чувствовать себя в какой-то степени слишком уязвимо. Врачебная этика вряд ли бы одобрила подобное, но, казалось, в Маунт-Мэссив она напрочь стерлась вместе с границами дозволенного. Майлз сжимает его локоть, не пуская его Доктора на свободу. Хоуп чувствует мокрый след на одежде, оставленный затихшим парнем. А ещё чувствует учащенное дыхание, обдающее его шею, и ему неловко. Неловко настолько, что идти ни в какую лабораторию не хочется, хочется стоять так, позабыв, что вокруг что-то постоянно происходит не без его участия. Все это слишком глупо, слишком нелепо, что воспринимать всерьёз мысли, проносящиеся в голове Хоупа. В чем он уверен, так это в том, что не даст Майлза в обиду.       Коридоры, до тошноты белые стены, психи, то подзывающие, то проклинающие его через затертые решетки — все это проходит фоном в этот раз и уже не так тревожит. Теперь Билли проворачивает не в привычном направлении: те загадочные железные двери под магнитным замком будут открыты им, и это немного волнительно.       С кем он совершенно не ожидал встретиться так это с тем высоким черноволосым парнем, вечно ходившим хвостиком за Трагером. И, кажется, потерявшим своего недавно приобретённого приятеля.       Они сталкиваются у самых дверей с замком: Эдди неудобно мнется на месте, будто собираясь что-то попросить у Доктора, Хоуп же спокойно глядит на него, не решаясь доставать карту. Но подавленный вид Глускина принуждает его руки машинально разблокировать вход.       Вместо лаборатории, раскинувшейся по большому светлому помещению и наполненной обычной врачебной суетой, он видит ещё одни массивные, отливающие стальным блеском двери — очередной белый коридор ведёт к лифту.       Эдди ведёт теперь себя увереннее — видно, что он здесь далеко не впервые, однако его уверенность довольно спорная, напускная.       Лифт бесшумно следует вниз: нельзя понять, медленно ли он едет или же просто невозмутимо хочет довезти их до ядра Земли.       Снова не то, что Билли ожидал увидеть. Исполинские проходы, будто и вправду высеченные в скале, давят, хотя места и воздуха здесь предостаточно. Эдди ведёт их в самые «недра горы», ему страшно, думы выбиваются из колеи, представляя ему самые ужасные картинки, встающие соленой росой в глазах, разъедаемых призрачным запахом медикаментов и, как чудится, железа.       Он уверен, Парк где-то здесь. И Глускин очень сомневается, что Трагер ведёт с ним приятные светские беседы. Внутри борется былая покорность, безоговорочное послушание, годами прививаемое Риком, и дикое негодование — нужно было быть не такой тряпкой, нужно было не привязываться освежеванным сердцем к этому таинственному наивному незнакомцу, так внезапно ворвавшемуся на порог чертовой лечебницы. Нужно было…       Эдди ощущает себя плоской беспомощной инфузорией туфелькой, отчаянно барахтающейся в капле жидкости — хищники покрупнее так и норовят ее сожрать, выжать все соки до неизбежного конца.       Он идёт рядом с Хоупом, пытаясь убедить себя, что компания немного успокаивает. Однако нет, Билли — врач, а все врачи в Маунт-Мэссив вызывают у Глускина настороженное пренебрежение. Хоть Доктор и кажется безобидным, верить тут никому нельзя. Себе дороже.       Все люди в белых халатах косятся на Эдди, но ничего ему не говорят, словно они заранее предупреждены, что он придёт сюда. Парень лихорадочно изучает обстановку вокруг: все тихо, никто не готовится к «Синтезу», все заняты своей кропотливой работой с пробирками, центрифугами и другими аппаратами. Трагера тоже здесь нет — где он, там никогда не бывает слишком спокойно. — Хоуп, вас вызывали уже несколько раз. Где вас носило? — ворчит Вернике, отвлекаясь от каких-то расчетов. — Прошу прощения. Что мне нужно делать?       Рудольф бросает небрежный взор на стоящего позади него Глускина, точно ещё раздумывая, стоит ли говорить об этом в его присутствии. — Наш коллега повредил ногу по нелепой случайности, поэтому нам не помешают лишние руки, — произносил он это так, будто подобное происходило ежедневно. — Так вот, через несколько дней планируется важное, кхм, мероприятие, — он специально на мгновение обращает внимание на Эдди, — необходимо начинать подготовку уже сейчас.       Эдди, как голодный цербер, вгрызается глазами в старика, ему важна любая деталь о дальнейшей судьбе Вейлона и его местонахождении. Он, правда, в душе не чает, что будет делать после того, как у него появится эта информация, однако надежда совершает магические кульбиты в его грудной клетке, призывая делать хоть что-то.       Рудольф наблюдает за реакциями Глускина, и они, похоже, здорово спелись с Главой больницы, ведь Вернике абсолютно точно нравится травить Эдди словами о скором «Синтезе», это уже на уровне условного рефлекса — наслаждаться страхом в мутнеющих глазах: лампочка загорается, и собака безоговорочно верит в то, что сейчас ее накормят. Но ее пищевод изрезан хирургом-мясником, а миска предательски пустует.       Эдди прогуливается по лаборатории, как будто так и заведено, ему никто не препятствует, предоставляя его своему юношескому максимализму. Совершенно не подозрительно он рассматривает отсеки «Синтеза», охраняемые крепкими дверьми с небольшими стеклянными оконцами. Ничего не находит и в пристыженном настроении уходит в сопровождении сотрудника, согласившегося провести того обратно по карте, Глускину не составило труда жалобным взглядом выпросить помощи. Трагер узнаёт о посещении лаборатории очень скоро, счёт даже не на часы, но паренёк с бабочкой все равно — он намерен идти к нему сам.       «Куда, черт возьми, ты спрятал Парка, Дядя?»