Тихий Эдди

      В теплом свете уличных фонарей купается хрупкий женский облик — ее укрытые тонкой кофтой плечи то и дело поджимаются от прохладного осеннего ветра, кружащего сухие, пожелтевшие листья в хаотичном вальсе смеркающихся сумерек.       Мужские руки внезапно обхватывают ее сзади: она вздрагивает, резко оборачиваясь. — Долго ждала? — Да уж немало. Глянь, руки уже все синие, — девушка ворчит, протягивает ладони, чтобы доказать правдивость своих слов. — Не думал, что ты такая мерзлячая.       Юноша притягивает ее к себе, пока та вертит носом с надернутым недовольством — она счастлива быть сейчас в его объятьях, пусть и всячески пытается это скрыть. — Что за срочность? Не могли встретиться завтра утром? — он с преданной нежностью подносит ее ладошки к губам, мягко целует и устремляет свой задумчивый взгляд на неё.       Не отвечает. Прижимает ее еще крепче и заставляет утонуть в знойном поцелуе. Они одни на пустынной улице, имеет значение лишь этот момент, с каждой секундой ускользающий все дальше от них. — Как твоя учеба? Я уже могу звать тебя Доктор Тра-а-агер? — она улыбается так заразительно и широко, что нехотя освещает их путь по темному переулку.       Ричард пускает смешок — какой-то унылый, слишком искусственный. Его съемная квартира встречает их запахом сырости и пыли: частые ночные дежурства совсем не располагают к уборкам, после них хочется только завернуться калачиком в мешки, какие синеют под уставшими глазами. — От тебя так вкусно пахнет.       Он покрывает ее тело страстными поцелуями, делает это как в последний раз, будто боится, что в любой момент ее обнаженное, вздрагивающее под ним тело исчезнет, растворится во мгле вечного небытия.       Время уже близится к полуночи. Рик снова становится печальным, поглаживая пушистые чернявые волосы девушки, мирно устроившейся у него на груди и уже начинающей сонно прикрывать глаза. Парень вдруг поднимается. Теперь и она замечает озабоченность в небесном взгляде. — Тебе пора. Я провожу тебя, — он пытается говорить спокойно, но получается даже слишком холодно. — Ну… Ладно… — ее ожидания не оправдываются, однако она не решается сказать что-то против.       Они в гробовой, до ломоты в конечностях неловкой тишине ступают по тому же маршруту. Останавливаются у дома, где все уже давно спят. Никто из них не хочет расходиться.       Его пальцы вдруг подхватывают девичью ручку, сжимая особенно крепко. Голубые глаза загораются странным блеском, едва заметном в холодной ночи. — Я люблю тебя, Дори. — Ты… никогда раньше не говорил мне этого, — девушка мнется на месте, пока ее щеки начинает покрывать смущенный румянец. — Я уезжаю. Завтра рано утром. — Что?       Внутри ее грудной клетки словно трескается стекло, разлетаясь дождем из острых осколков, тут же пронзающих сердце ноющей болью. — Это шутка такая? Куда? — Очень выгодный контракт. На год в Афганистан, буду помогать людям. Это огромный шанс, выдающийся далеко не каждому, — он с пеной у рта оправдывался перед ней, хоть и знал, что все это до абсурда глупо.       Ее серые заплывшие слезами глаза потерянно смотрели куда-то сквозь него, пока она тормошила его за расстегнутую куртку. — А знаешь, катись к черту! Езжай и не возвращайся!       И он уехал.       Спустя неделю Дори узнала, что внутри неё поселилась новая жизнь. Новая жизнь, которая точно поможет отпустить старую?       Она ждала его. Ждала год, два, три. От него не было вестей. Но Дори продолжала жить дальше, пока сердечная рана понемногу затягивалась.       Братик вовремя подсуетился — сразу, как Трагер покинул родные края. Он увлёк ее своим жирно набитым кошельком и стойкой уверенностью в завтрашнем дне. Конечно, всем тем, чего не было у Рика, врача-ординатора, день и ночь трудящегося ради того, чтоб хоть как-то выбиться в люди. Как ловко она придумала прыгнуть в его постель, чтобы ни у кого даже и мысли не возникло, что ребёнок — не его.       Трагер вернулся, но не через год, а через семь. И Дори было уже не девятнадцать, как во время их последнего, все не выходящего из головы свидания, а ему не двадцать четыре. Она стала только краше, всецело посвящала себя дому и уюту в нем. А он облысел, поседел — судьба не пожалела его психику.       Скрипя сердцем, Трагер приходил к ним в гости, смотрел, как растёт Эдди, а внутри него происходило что-то страшное, до жути пугающее его самого. Перед глазами непроизвольно вставали картинки с войны: размозженные минами тела, походящие на фарш, что залежался до почернения и уже какой день объедается плотоядными мухами; кровь, сочащаяся из его ран, какие оставались после адских пыток, ежедневно ожидавших его во время плена.       Рик смотрел на их семью — до искр в глазах счастливую, дружную, ту, которую сам мечтал создать. Вместе с Дори.       Теперь она никуда не денется. Никуда не уйдёт от него. Не бросит. Эти мысли заводили даже сильнее страданий и страха, какие он часто любил наблюдать в глазах своих подопытных.       И разве сейчас его больной мозг мог вспоминать о том, с какой искренностью он тогда говорил ей это робкое «я тебя люблю»? Очень-очень-очень маловероятно.       Как бы Трагер не «любил» Эдди, его цели были априори превыше всего. И где-то в глубине души он рьяно отрицал то, что у него просто-напросто нет никакой цели. Ему это нравилось, да еще и приносило свои плоды в виде лекарств, какие он использовал не только сам, но и активно поставлял на фармацевтический рынок. Его дни проходили слишком однообразно. Но иногда ему нравилось проводить время с Дори, обыкновенно шипящей на него, как змея, из своего темного угла. Редко он снисходил до того, чтобы прогуляться с ней по ночному саду Маунт Мэссив — для этого и был введён комендантский час: послушный Глускин не должен был увидеть ее. Глава больницы думал, что так надо. Чтобы Эдди считал родителей мертвыми.       Дори была пленницей. Если сначала она утопала в едком отчаянии, бездумно пыталась сбежать и бросалась на любого, кто подойдёт к ней слишком близко. Но неволя ломает людей. Она уже и не думала об освобождении. Лишь разглядывала в полутьме фотографию, великодушно оставленную Трагером, дабы она в конец не обезумела. На ней улыбался десятилетний мальчик, а Дори стояла позади, сложив руки на его плечах. Где сейчас было это все? Только в воспоминаниях, уже стирающихся временем, как жесткой наждачкой.       Она отдала Вейлону фотографию. Верила, что это должно им помочь.