Тихий Эдди

      Билли не успевает моргнуть, как Майлз, уже сверкая пятками, хлопает дверью процедурной. Он в ступоре дотрагивается до ещё саднящих от недавнего поцелуя губ, растерянно раскрытых в попытке вобрать в себя как можно больше воздуха — рёбра словно защемило, сердце так сдавилось, что его пульсация отдавала в висках.       «Что это, мать твою, сейчас было?»       Хоуп непроизвольно опускает руку на живот, чувствуя, как внутри нервным, пульсирующим узлом сжимается что-то, что то ли беспощадно разрывает, то ли слишком сильно щекочет его внутренности. Лицо заливает жар, отчего Доктор трогает лоб, чтобы проверить температуру, однако он странно холоден. У него перед глазами снова проносятся очертания Апшера, слишком решительного и бесстыдно нарушающего все возможные правила — а Билли знает, что у него нет тормозов. Ему так страшно признаться самому себе в том, что эта напористость и непозволительная дерзость пациента отдают в пах тёплыми, мучительно тянущими ощущениями.       Его беспокойное лицо прячется в руках, однако это никак не помогает ожидаемо очистить разум от вздорных мыслей, обжигающим ручейком проходящих на холодеющем затылке, где каких-то пару минут назад бесцеремонно хозяйничали чужие пальцы.       Билли и не помнил, когда до него кто-то касался так. Неужели он так долго просидел за книжками, что все это позабылось и отошло на дальний план? Как сильно он отстал от жизни, только вспомнив, что люди способны на проявление чувств, похожих на любовь или влечение?       Так сильно он хотел ему помочь, защитить от опасностей Маунт-Мэссив, с каждым днём все больше отравляющей всех ее обитателей чем-то нездоровым, свинцово тяжелеющим на душе. Может, это была его благодарность? Слишком смелая и непозволительно наглая. Во всяком случае, Хоуп понимал, что так нельзя, ведь Майлз… неустойчивый психопат.       Он болен. Он безысходно болен с мизерным шансом на хоть какое-то улучшение. Уильям так хотел его спасти, но не мог… Все эти кривые буковки в анамнезе были очень неутешительными. Да по виду самого Апшера вся картина складывалась воедино, в нерушимый пазл. Лишь в единичных эпизодах Хоуп мог сомневаться, не понимая, на самом деле Майлз такой или мастерски притворяется.       То, что с некоторой вероятностью мог чувствовать Доктор к своему нерадивому пациенту, Билли всячески отрицал, пытаясь думать только головой — рационально и по понятиям врачебной этики.       Именно поэтому ему жизненно необходимо было прямо сейчас найти Апшера и все ему объяснить, опрометчиво надеясь на понимание.       Его нет ни в холле, ни в столовой, где все дружно завтракают затвердевшую манную кашу с комочками — Билли откуда-то знает, что Майлз ее ненавидит. Нет ни на улице, где в своём обычном темпе туда-сюда снуют больные. Врач идёт к его камере.       В его голове в адском коктейле мешаются мысли о возможном диалоге, который как можно щадяще сможет образумить Апшера, поставив того на место. Однако, когда он подходит уже совсем близко, все аргументы как назло бесследно исчезают.       Откидное железное окошко опускается вниз — вместе с ним донизу соскальзывает и шкала спокойствия Билли. Нет, он, конечно, все понимал, но вовсе не думал, что застанет за этим именно Апшера и именно сейчас.       Дрожащими от нарастающего напряжения пальцами Майлз раз за разом проводит по стволу, будто и не замечая, что его уединение вдруг прервали, но парень и не думает о том, чтобы прервать поток приятных ощущений, доводящих его до подрагивание мускулов лица. Апшер знает, что Билли наблюдает за ним, хоть и смотрит не на дверь, а на воображаемую подкову, какую исследовал и в карцере, более того — он ждал его. Вдруг он резко переводит хмельной от возбуждения взгляд на Хоупа: тот почему-то, как привороженный, не спускает светлых глаз с раскрасневшегося пациента, сидящего и так по-блядски закусывающего нижнюю губу, какую еще меньше получаса назад его Доктор очень непрофессионально прикусывал в порыве порочной страсти. Точно змей-искуситель, он гипнотизирует врача, пока бледные фаланги энергично массируют влажную от предэякулята головку, сдавливают набухший член, возвратно-поступательными движениями доводя себя до исступления.       Его так заводит смущенный вид Билли, стоящего за дверью и будто приросшего к полу. Он наверняка пришёл сказать, что это все неправильно, ничего не значит. Однако Апшер с искрами в глазах припоминает, с каким отчаянием, с какой отдачей его Доктор отвечал на горячие ласки чужих губ, как тяжело дышал и мурашками исходил от любого, даже еле ощутимого прикосновения. И Майлз знает, что Хоупу понравилось и что он будет отрицать это всем своим рыцарским нутром.       Псих смотрит в голубые глаза, раз за разом находя в них новые завораживающие грани, застревающие где-то на подкорках одурманенного сознания. Он прикусывает губу сильнее, поднимая уголки рта все выше — боль и вкус крови на языке меркнут по сравнению с приближающимся оргазмом, спазмом проходящимся по всему телу. — Доктор, — деформированная улыбка ненадолго размыкается, чтобы Апшер смог произнести заветное слово, засевшее глубоко в грудной клетке.       Семя изливается на серые простыни, пачкая и ноги, тёмные курчавые волосы в паху, заметные из-под приспущенных штанов. Когда Майлз очухивается, Билли уже нет.       А Билли несётся прочь, красный как рак. Его начинают преследовать слуховые галлюцинации: это интимное «Доктор», сошедшее с уст его пациента в возбужденном полустоне, сейчас буквально сводило Хоупа с ума. Кажется, скоро и ему понадобится помощь психиатра.