Новый день — новая встреча. Эдди очень надеется, что не последняя. Он не знал, решили ли они сегодня не заморачиваться или оставшиеся часы Парка резко сократились — никакой инвалидной коляски не было, и Вейлон сейчас стоял, вцепившись в железные прутья, как в якорь, держащий его на необходимом расстоянии от стен лаборатории, растерянно смотрел на Глускина, быстрым шагом приблизившегося к его камере: будто не знал, какая именно эмоция должна была сейчас выйти наружу, в его бледном лице прослеживалась больше меланхоличная задумчивость.
Эдди сначала опешил, увидев освобождённого программиста, больше не скованного тугими ремнями, стоящего настолько близко, что одним простым движением он мог бы дотянуться до парня и сжать его руку в ободряющем жесте. Однако Глускин лишь встал рядом с решёткой, оплетённой руками Вейлона, все не решаясь заговорить. Парк был не таким, как вчера, стал более вялым, будто посеревшим, потихоньку начавшим сливаться со стенами «блока смерти».
— Что с тобой? Что с тобой делали? — Эдди нелегко было спрашивать Парка, но он делал это, словно думая, что так сможет облегчить его нелегкое положение.
— Эдди, — программист заторможенно огляделся по сторонам, наконец останавливая затуманенный взор на том, к кому обращался, — она сказала отдать мне вот это.
Его ладонь сходит с прутьев, словно с рельсов, просовывается вперёд и будто случайно задевает плечо Глускина — второй он все ещё крепко держится, если отпустит, кажется, то вовсе упадёт с ног. Эдди удивлённо переводит глаза с лежащей на нем руки на программиста, подрагивающего уголком рта.
— Вейлон?
— Возьми, оно под рукавом, — говорит он, как из последних сил, и начинает медленно оседать на пол.
Эдди поддерживает его за локоть, опускаясь рядом с ним. С ювелирной осторожностью двумя пальцами пролезает под рукав и достаёт небольшую помятую бумажку.
— Что это?
Но объяснения не требуются, ведь сейчас он все видит сам. Вдруг его одергивают, заставляя не на шутку встревожиться — фотография прячется теперь в его рукаве, какой Глускин оттягивает больше, прижимает ногтями, чтобы ничего не выпало.
— Эдвард, какая встреча! Совсем не ожидал встретить тебя
здесь, — Трагер понижает голос, явно намекая, что именно тут он и ожидал его встретить.
Парень поднимается на ноги, встречаясь с этим прямым испытующим взглядом, так и норовящим его сожрать вместе с косточками. Тошнит от того, что он продолжает шутить и иронизировать, уже показав своё истинное лицо — кому и что он хочет показать? С каждым шагом Главы больницы ему становится все дурнее, а пальцы все сильнее впиваются в кожу через ткань рубашки. Ричард точно назло подходит именно с той стороны, где Эдди держит запретную передачку от Парка.
— Ты что, утомил нашего Мистера Парка разговорами? Почему он вдруг разлёгся, ещё даже не тихий час, — казалось, его отличное настроение нельзя было испортить.
— Хватит.
— Что? — рука Трагера тихо ползёт по напрягшейся спине парня, в любую секунду ожидающего, что какой-нибудь кинжал ненароком окажется резко вставленным и прокрученным промеж лопаток. — Тебе что-то не нравится, Эдвард?
— Прекрати.
Он и сам не верит, что сейчас из его уст выходят подобные слова протеста. Все кажется таким нереальным, а перед ним лишь Вейлон, ничего не соображающий, сидящий на полу и беспомощно перебирающий отяжелевшими руками.
— Ты начинаешь забываться. Разве так разговаривают со старшими? Не думаю.
Мужская кисть идёт уже по шее, а Трагер пододвигается к нему, угрожающе буравя глаза Глускина. Эдди в стыде краснеет, волнуясь в это мгновение только за то, что за этим наблюдает Вейлон, однако рука со смятой бумажкой все ещё бездействует, чтобы себя не выдать. Его мерзкие пальцы уже оглаживают щеку Эдди, притягивая все ближе, отчего зрачки Глускина начинают темнеть от распирающей ярости.
— Отпусти, — гнев в его голосе мешается лишь с каплей неуверенности, секундного мысленного метания, но парня правда всего изворачивает.
— Мой маленький мальчик, — Рику вновь смешно, ведь он видит Глускина именно таким — маленьким и немощным, тем, кто не даст отпор, даже если разок-другой перестараешься. — Ладно.
Он выпускает Эдди из хватки, давящей больше морально, прищур синеющих холодом глаз обращается на Парка, все это время смотревшего на них недоумевающим взглядом.
Трагер уходит удовлетворённым. Про себя подмечает, что в последнее время у Эдди из кармана не торчит провод от наушников, вечно сопровождающих Глускина на протяжении восьми лет. Очередной повод задуматься, однако Рик решает не придавать этому должного внимания.
Как только Глава больницы отходит достаточно, чтобы можно было без стеснения показывать свою слабость, Эдди припадает к земле, аккуратно дотрагиваясь до скошенной в колене ноги Вейлона — тому будто все равно, он одаривает парня с бабочкой вымученно равнодушной гримасой и неожиданно кладёт свою холодную ладонь поверх.
Очень странно, что в это мгновение сердце Глускина болит, нестерпимо ноет, но совсем не ликует: не этого ли он ждал так долго? Или Парк просто решил попрощаться с ним именно так, тихо и смиренно? Хочется пару раз протереть глаза, чтобы развидеть скрючившегося на полу Вейлона, слишком болезненного и непохожего на самого себя. В его радужку будто закапали ацетон, растворяющий всякий намёк на природный блеск, всегда заставлявший Эдди самозабвенно заглядываться в живые, полные энергии глаза, сейчас ставшие мутными стекляшками, впопыхах откопанными из-под продроглой сырой земли.
«О нет», — думает Эдди. — «Его уже накачали».
Сидя на коленях, он впервые чувствует себя не возвышающимся над Вейлоном больше чем на голову. Это ещё сильнее приземляет его, ударяет лбом в ледяную решетку, холод которой призывает хоть немного прийти в чувство.
Парень обхватывает ладони Парка, точно вбирает последний глоток чистого воздуха, с каждой миллисекундой безвозвратно испаряющийся в пропитанной ядом атмосфере. Пальцы Эдди с осторожной нежностью потирают чужие руки, пытаясь во что бы то ни стало согреть окоченевшие конечности: программист только отрешенно клюёт носом, рассматривая лицо Глускина как в первый раз и будто даже находя в нем что-то новое для себя — по темней мешкам под глазами Эдди стекали слёзы, первые слёзы, что за все проведённое здесь время видел Парк. Отголосками помрачненного сознания Вейлон хочет уцепиться за эти прозрачные капельки, падающие на его жилет и делающие ещё синее, хочет почему-то снова ощутить на себе этот беззаботный счастливый взгляд светлых глаз, сейчас заплывших и покрасневших, он пролезает через свою клетку и невесомо, почти неощутимо стирает слезу со щеки Глускина, стирая таким образом и рябящую границу между ними, какую сам и выстроил, когда что есть мочи убеждал себя в том, что ему было неприятно чувствовать робкие губы Эдди на своих; когда все его заинтересованные взоры сводил к обычному любопытству; когда говорил о Лизе, а перед глазами всплывала его двухметровая фигура, ловящая Вейлона за секунду до падения на костыли, поддерживающие Парка после бутафорского перелома.
Взгляд Глускина немного просветляется, он поражённо смотрит то на программиста, то на его ладонь, находящуюся слишком близко к лицу Эдди. Парень готов был запечатлеть отпечаток ладони Вейлона на своей мокрой щеке, каждую ее линию и вмятинку, оставленные как шрамы судьбы, лишь бы Парк не убирал своей руки, угасающее тепло которой казалось ему целым горячим источником, истошно бьющим его по остаткам самообладания.
If the end of the world was near
Если бы конец света был близок,
Where would you choose to be?
Кем бы ты хотел быть?
If there was five more minutes of air
Если у тебя оставались мгновения,
Would you panic and hide
Ты бы запаниковал и спрятался?
Or run for your life
Или бы ты вцепился в жизнь?
Or stand here and spend it with me
Или, возможно, ты остался бы здесь и провел это время со мной?
If we had five more minutes
Если бы у нас оставалось еще пять минут,
Я бы смог
Тебя осчастливить?
Would I, could I, make you happy?
Снова санитары. На этот раз Братья, перекошенные физиономии которых вовсе не вызывали у Эдди доверия. Парка поднимают с пола и чуть ли не тащат в нужном направлении, когда Глускин уже идёт по коридору к себе в комнату.
Фотография.
Он осмаливается достать ее только у себя — и то с опаской и постоянными оглядками на неподвижную дверь.
Мама. Эдди. Все на ней кажется таким нереальным, словно было совсем в другой жизни. Это и правда другая реальность, к которой Глускин уже никогда не вернётся.
