Тихий Эдди

      Может быть, на душе Эдди было бы хоть немного легче, чем сорокатонная бетонная плита, вмиг сплюснувшая его разум настолько, что, кажется, и мозги, не имеющие болевой чувствительности, вдруг заныли, словно кто-то раскроил его черепную коробку и с рьяным усердием выкорчевывал их, оставляя после себя кровавые обрубки уже кашеобразного органа. Его не пустили к Вейлону. Не пустили, зная, что завтра от прежнего Парка не останется и следа той инфантильной простоты, заразительно горящей в карих, за один только живой взгляд которых Глускин отдал бы душу, пройдя бы и лишний десятый круг Ада.       Ему хотелось рвать и метать, хотелось, как в излюбленных публикой боевиках, обрести суперсилу мириадов нанитов и вызволить Вейлона, нещадно разрывая все и вся на своём пути, смешать их кровь с землей и лишь смерять кроваво-грязное месиво пренебрежительным брезгливым взором — таким, какой преследовал его по пятам в течение этих долгих восьми лет в лице лживых шавок-сотрудников больницы, не искавших здесь ничего большего, чем наживы денег за бесчеловечные эксперименты, учреждённые Дядей. Язык не поворачивался называть его Отцом. У Эдди появилось стойкое ощущение, что все это время, проведённое в Маунт-Мэссив поневоле, его зрение застилала непроглядно матовая пелена, лишавшая парня собственной воли, связывающая по рукам и ногам: и так до появления непринуждённо общающегося программиста, всегда относившегося к Глускину со странно непривычной для него добротой.       Неужели это чувство, яростно клокочущее в груди — любовь? Та самая, о которой пишут книги и слагают поэмы. Из-за которой идут на жертвы, не думая, что же скажут окружающие, если всегда послушный сын неожиданно скинет с себя тяжелое удушающее покрывало страха, прикончив отца-тирана.       Он резко разворачивается уже на полпути к Трагеру, вдруг поняв, что этим добьётся от него лишь глумливых издёвок, щедро политых слоем маразматичного сарказма. В нем зародилась одна идея, с самого начала не ориентированная на безоговорочный успех.       Билли нашёлся быстро: Эдди заприметил фигуру врача в саду, он шёл от церкви вместе с психом, какой ещё при первом своём появлении начал забивать Парку голову неправдивыми сплетнями о Глускине. Этот доходяга определенно не нравился парню с бабочкой. Майлз был примерно такого же мнения о нем.       Эдди было трудно не заметить, особенно, когда он преградил им узкую дорожку, поочерёдно сканирую взором то Апшера, то его сопровождающего. Они вели себя слишком непринуждённо для опасного пациента и его лечащего врача, идя в сторону лечебницы бок о бок и почти не соблюдая достаточной социальной дистанции, в условия Маунт-Мэссив обычно ещё и увеличивающейся во имя избежания неприятных казусов с больными. — Доктор, можно вас на минуту? — Эдди никогда не любил местных врачей, но Уильям почему-то пожался ему немного лучше остальных, ведь именно он предупредил их о липовом гипсе — если же Хоуп сразу доложит обо всем Главе больницы, то Глускину уже как-то наплевать; терять ему нечего.       Брови Майлза сразу сходятся в осмотрительно недовольной манере, а своим взглядом Апшер готов протаранить лицо ни о чем не подозревающего парня, сейчас как никогда взывающего к помощи. — Да… конечно, — Билли одаривает своего спутника успокаивающим кивком и отходит в сторону под непрерывным собственническим присмотром пары темнеющих от излишней горячности глаз.       Эдди все не решается начать, мнется на месте, заламывая бедные, уже трещащие в суставах фаланги. Доктор прекрасно знает, о чем пойдет речь дальше. — Парка уже перевели в отсек терапии? — Нет, я не видел его с того дня… — ему трудно говорить Глускину эти вещи, будто он оповещает родственников о смерти пациента. — Но. Отсек уже почти готов. Видимо, завтра.       Парень отступает от него на шаг, точно эта небольшая перемена позы поможет заставить заработать голову усерднее. Он так странно реагирует, будто бы с самого начала не знал, что все именно так и произойдёт. Глускин поднимает глаза к небу в поиске хоть какой-то подсказки. Ветер усиливается, погоняя холодным хлыстом серые пушистые тучи, вмиг закрывшие полуденное солнце. Гроза близится, а у Эдди, кажется, появился сомнительный план, являющийся на данную минуту единственным.