Тихий Эдди

      Начало утра показалось беспокойным еще тогда, когда Крис Уокер впопыхах прибежал на пост Берты и, уткнувшись своим рылом чуть ли не ей в лицо, начал тараторить что-то о том, что надо немедленно уведомить Главу больницы об открытых воротах и пропавшей машине. Она смотрела на него, как на сумасшедшего, сбежавшего из-под радушной опеки «Блока D», ровно минуту, относящуюся к ее неприкосновенному времени на завтрак. — И что вы мне прикажите делать? Пойти к нему и… — она по-змеиному на него зашипела, — сразу же лишиться головы? Нет уж, увольте.       Девушка выделанно забрала со стола тарелку с дряблым желтушным омлетом и удалилась к себе, пока краснощекий обливающийся бисерным потом охранник шибко кряхтел и топтался на месте, обдумывая свои дальнейшие действия и их неблагосклонные перспективы.       Трагер раскрыл глаза, с ужасом осознавая, что же всё-таки произошло вчерашним вечером: его кресло все так же валялось на полу, а дверца шкафа открывала непостижимый вид на сейф с недостающим оружием. Он хотел взяться за голову в приступе крайнего отчаяния, однако его конечности напрочь отказывались слушаться хозяина. — По-моги-те…       Но никто не слышал этот хриплый полукрик-полушепот, ушедший в никуда. Рик лежал так ещё несколько самых ужасных в его жизни часов с двумя мыслями: как он хочет задушить Эдварда своими руками и как ему нужно принять ежедневные лекарства, чтобы не откинуться задолго до исполнения первого.       Билли почувствовал, что день не задастся, как только в свой единственный выходной услышал оповещение по громкоговорителю, находящемуся в комнате каждого сотрудника. — Просьба всем сотрудникам как можно скорее пройти в зал для совещаний, — мерзко прошелестело через динамик три раза.       На часах показывало час дня, Хоуп проснулся не так давно, потому как в последние пару дней его одолевала стойкая бессонница, вызванная увиденным в подпольной лаборатории, а принимать таблетки он не спешил, надеясь и искренне веря, что это временно, это пройдёт. Вернее, рьяно пытался себя убедить, поверить, что его руки чисты, но никак не запачканы той грязью, какой занималась Маунт-Мэссив. Билли ловит себя на противоречивой мысли, что уже разочаровался в своей профессии, узнав о том, что аксиома «не навреди» в этом пропащем месте потеряла свой смысл.       Искренне не хочется надевать халат и вместе с тем маску глубокого человеческого равнодушия. Хоуп знал себя и клял в том, что слишком послушный, что не сможет пойти против прогнившей системы. Замолчит, когда скажут. Ляжет, когда крикнут. Единственное, почему ему хотелось идти на работу, это возможность хоть одним глазком увидеть своего пациента. Запретное желание просачивалось через призму общепринятых взглядов и собственной сдержанности. Билли тщетно пытался отрицать то жгучее чувство, что рассекал в нем Апшер своими выходками, своей нестабильностью. Кажется, Доктор и сам становился с каждым его приближением все неправильнее, безумнее, однако он не мог сравнивать чужое сумасшествие со своим. Не сравнивал, но так отчаянно поддавался ему, когда перед ним вспыхивали два ужасно коварных карих огонька, заставляющих напрочь забывать, что перед ним опасный псих, до прихода сюда убивший человека. И не одного, далеко не одного…       Он не боялся Апшера, хотя следовало бы. Молодой врач почему-то сначала надеялся, что Майлза скоро отдадут на курирование другому, более опытному психиатру — клинический случай этого пациента был непростым, и Хоуп сразу понял, как ему будет нелегко. Но Апшер все так же оставался под его попечением, а Билли не знал, куда девать свободное время. Майлза не выпишут, он прекрасно об этом знал. Знал также, что таблетки лишь временно купируют симптомы, но не в их силах обрубить проблему на корню, ведь от шизофрении нельзя вылечиться.       И когда Хоуп нашёл в его постели целую горсть пилюль, то понял: он и вправду волнуется за теряющего себя парня сильнее, чем за просто пациента. Нет уж, несмотря на свой выходной, ему нужно проведать больного и лично удостовериться в том, что выписанная доза прилежно принята.       Больничный холл встречает его какофонией голосов пациентов, при виде него тут же переходящих на осмотрительный шепот, однако Хоуп не придаёт этому особого значения — глазами будто случайно скользит через безликие для врача лица с подавляемой надеждой на то, что краем зрения заметит худощавую фигуру, с большой вероятностью первой найдущей прожигающим взглядом человека в помятом белом халате. Майлза на горизонте не видно, поэтому Уильям продолжает свой путь в зал совещаний, немного ускоряя шаг — больше ради приличия.       За почти две недели работы здесь Билли отмечал про себя стерильность лечебницы, замечтавшуюся в светлых коридорах, каким только не хватало душка едкой хлорки, пощипывавшей бы глаза. И это несмотря на то, что уборщиц он видел раз-другой, не больше. Поэтому ни к месту лежавший на полу плотный свёрток бумаги не оставил его равнодушным — Хоуп не зацикливался на чистоте, однако поддерживал в себе умеренность.       Он присел на корточки и начал было поднимать комок, но непредусмотрительно взял за край, отчего из него посыпалось весьма озадачивающее содержимое. — Значит, сегодня на завтрак была рисовая каша… — на лице Уильяма проступает гримаса отвращения, когда к его пальцам липнут холодные разваренные зерна риса, смешанные со слизеподобной жидкостью — а Билли не любил рис настолько, что его чуть не вырвало при виде чьей-то недоконченной трапезы и он тысячу раз успел пожалеть о своём чистосердечном порыве.       О чем Хоуп пожалел ещё больше, так это о том, что напрочь выключил бдительность, и, уже испачканный кашей и очень огорченный, Уильям поднимает глаза, а его насквозь прошибает холодным потом, незаметном на вмиг покрасневшем лице.       Если бы только можно было представить ситуацию более неловкую, то у врача бы не получилось. Над согнувшимся в три погибели Хоупом возвышался Майлз, с исключительным интересом изучавший выступившую на лысом черепе венку. Он немигающим взглядом смотрел на своего Доктора, ожидая, когда тот наконец выйдет из неудобного положения. Хоуп, может быть, разгладил бы халат, когда встал, однако руки были грязными — и как он об этом не забыл при виде стоящего рядом Апшера? — Только не говори мне, что это ты оставил, — его лицо немного смягчается, однако рука с остатками еды все ещё пренебрежительно вытянута на достаточное расстояние. — За кого Доктор меня принимает? — он приподнимает уголок губ, выражая лёгкий намёк на насмешку, от которого Билли конфузится ещё больше и безрезультатно ищет встрепенувшимся взором ближайшую мусорку.       Пациент аккуратно забирает из рук врача противный комок бумаги, нарочито проводя большим пальцем вдоль согнутого запястья и не отрывая пронизывающих глаз от точно привороженного Уильяма — а может, Хоуп просто надумывает себе лишнего. Он не знает, как реагировать на столь великодушный жест, но его сердце бьется сейчас так сильно, будто подсказывая ответить банальное «спасибо».       Кончики пальцев все ещё неприятно холодит тошнотворная субстанция под названием «каша», и Билли все ещё ждут в зале совещаний, однако его кроксы словно приросли к больничной плитке, склеенные взором увлечённо наблюдающего за ним пациентом. — Тебя ждут, Билли, — мягко произносит Апшер, изумляя человека напротив своей нехарактерной интонацией.       Хоупу все казалось, что он знает Майлза настолько, насколько тот ему позволяет. В этом парне сливалось столько граней, что иногда чудилось, будто перед Билли стоит совсем не Апшер, а кто-то иной, временно занявший его тело. Он был головоломкой, над которой с костяным треском, но так самозабвенно ломал голову молодой медик, непостижимой загадкой, имеющей слишком много ответов — и все правильные. Уильям не знал и даже не мог предположить, что творится в голове Майлза. Понимал примерный патогенез болезни, однако не мог прочувствовать все прелести на своей шкуре. Разве что когда Апшер непосредственно взаимодействовал с Билли, не обращая внимания на уставы больницы, запрещавшие врачам иметь личные отношения с больными. А были ли вообще эти уставы? Были ли эти «личные отношения»? Билли так отчаянно отрицал их, однако его отрицание сразу же переходило в стадию упорного торга, как только в радиус его личного пространства вторгался лохматый темноволосый псих. Так и сейчас Апшер изумил его своей осведомленностью о том, что Хоупу стоило поторопиться. Хотя чему было удивляться, когда слухи разносились в Маунт-Мэссив со скоростью света, а Майлз впитывал их, как губка.       Билли коротко кивает, уже мысленно прикидывая, где помыть руки — теперь его волновало не только постоянное ипохондрическое беспокойство о чистоте ладоней. Апшер все так же не сводит сосредоточенного взора со своего порывающегося уйти Доктора, с его брезгливо скрюченных пальцев. Майлз, точно от небольшого разряда, резко дёргает головой в сторону, силясь выкинуть из заплывшего разума мысль о том, что он был бы не прочь ощутить на своих губах их сладковатый крахмалистый вкус.       Боковым зрением псих замечает бедолагу, хотевшего проковылять мимо Апшера незаметно — он потирает отвязанную бинтом шею, которую Майлз оприходовал тогда в столовой, горя желанием устроить себе уик-энд в карцере. Как только пострадавший понимает, что его заметили, он разгибается в напряжённую струнку и пытается ускорить шаг, дабы поскорее спрятаться от пары предельно испытующих скандирующих глаз. Однако Апшеру совершенно нет дела до испугавшегося его доходяги.       Свободная рука пациента вдруг рывком перемещается к виску, резко сжимая клок тёмных волос, отчего тут же кривится от боли, прикрывая глаза и рассчитывая, что это поможет унять неприятное нахлынувшее оцепенение. — Пожалуйста, вернись! Умоляю! Ты так нужна мне!       Но в ответ Майлз не получил ничего. Стойкая пелена слез застилала глаза, когда он смотрел туда, где пару минут назад стоял Хоуп. Немного отойдя от помутнения разума, он пошёл во двор проветриться, попутно выкидывая «подарок» врача. Парень чувствовал, что произошедшее за эту ночь знатно сотрясет Главу Маунт-Мэссив, а вместе с ним и саму лечебницу. В глубине души Апшер бы хотел очутиться на месте того высокорослого паренька, что сбежал этой ночью, да ещё на тачке Трагера. Однако Майлз бы не ограничился тем, что сделал тот, а придумал бы что поизощреннее. Но Майлз оставался простым смертным пациентом — иными словами, грязью, которой доверху была полна злосчастная больница.

***

      Незнакомых лиц здесь было слишком много, чтобы чувствовать себя комфортно. На первом в жизни совещании Уильяма в принципе не должно было быть комфортно, поэтому все призрачные надежды тотчас же развеялись, как только он переступил порог конференц-зала и услышал в свой адрес обращение самого Главы лечебницы. — Пунктуальности вам не занимать, Хоуп, — слова точно царапают его где-то под рёбрами, но новый стыдливый румянец не появляется — он, ещё не прочувствовавший на своём горле железную хватку, кажется, не настолько боится начальство.       Трагер сидел за столом, стоявшим в глубине помещения, без труда вмещавшего всех прибывших по первому же зову, а их было человек тридцать, не меньше. По нему можно было сразу сказать, что обсуждать они здесь будут вовсе не чьё-то повышение: в лунки под его потускневшими глазами словно можно было забивать мячи, на природе разыгрывая очередную партию в гольф. Его лицо, точно смятая газетная бумага, стало ещё суше, а топографические уже крошащиеся чернила дорисовывали и без того глубокие борозды песочно-медных морщин. Билли ещё не знал, что стряслось, но по Ричарду видел — ему плохо и, кажется, не только физически.       Мужчина старался не выдавать боли, запрятанной под маской жесткой надменности. Не каждый день кто-то вероломно нарушает дисциплину и порядок, какие ты строил многие года. Не каждый день твой родной, горячо любимый и лелеемый сын вкалывает тебе знатную дозу лекарства, парализующего все вплоть до почти не слушающегося языка, наставляет на тебя пистолет с немыслимыми требованиями, а потом заставляет потерять сознание.       Слова Трагера будто проходили мимо Билли, который из них только и понял, что его племянник, уже почти что подопытный парень и какая-то женщина изменнически покинули территорию Маунт-Мэссив — да еще и на машине Главы больницы. Кажется, когда Рик чересчур эмоционально говорил о них, в частности, об Эдди, используя всевозможные красочные эпитеты, очень радикально их описывающие, его живот прихватило, отчего он на несколько мгновений позволил себе замолкнуть, скрючиваясь в горьком спазме и судорожно прикладывая ладонь к вездесущему респиратору — этого будто никто и не заметил, считая за норму и оставляя мужчину один на один с собственной болезнью, не желавшей сдаваться под натиском лекарств и продолжавшей пожирать Трагера изнутри. Подобно Глускину и другим беглецам, его собственные клетки предавали Ричарда, ощетиниваясь против иммунитета, уже начинающего зиять дистрофическими пробоинами.       Рик привык спиной чувствовать на себе кроткие взгляды мальчика, безмолвной тенью следовавшего за ним по пятам. Привык время от времени бросать на него ответные покровительственные, незримой рукой словно похлопывающие того по уже давно не по-детски гладкой щеке. Привык, что Глускин, как приюченная дворняжка, всегда рядом. Однако и теперь Трагер рефлекторно запускает глаза в зал, блуждает среди стульев, силясь все-таки отыскать тёмную по-особенному обритую макушку. Не находит. Почему-то.       Глава больницы устало прикрывает глаза, пальцами ведёт по переносице вверх к очкам, немного массируя, чтобы прийти в чувства. Он полон уверенности найти их, пускай потратит немалые деньги на эти поиски. Найти и наказать. Перед ним встает грустное лицо парня с бабочкой, какую ему подарил именно Рик. Эдвард не мог так с ним поступить, его наверняка надоумила дура Дори, думает Трагер, стискивая челюсть плотнее, отчего в районе сустава начинает отдавать тянущей мерзкой болью. Глава Маунт-Мэссив разваливается на части, которые никто для него теперь не соберёт. И Глускин, чья кровь была неотъемлемым сырьем для препарата, спасающего Ричарда, теперь был далеко не на расстоянии небрежно вытянутой руки.       Одна только мысль о том, что Эдди додумался до этой сумасбродной затеи сам, вызывала резкое отторжение, выливавшееся дурную горечь во рту. Его кто-то надоумил — в этом не было сомнений.       Кажется, брови Уильяма уже закаменели, потому как во время собрания он только и делал, что сводил их вместе, пытаясь понять, чем лично Хоуп мог помочь Трагеру в решении подобных проблем, по его словам, вселенского масштаба. Уже в коридоре Глава больницы судорожно, с пеной у рта требовал, чтобы Берта немедленно связалась с кем-то: бедная девушка в испуге раскрыла рот и заставляла мозг работать на износ, с трудом запоминая каждое гневно произнесенное слово своего начальника.       Больничный переполох вышвыривается из головы Билли как только он вспоминает о Майлзе. Точно по выложенной рисом дорожкой Хоуп выходит в сад. Пахнет сыростью. Май неспешно пересёк свою срединную отметку, теперь скупясь на ежедневное тепло и солнце. Апшер сидит на излюбленной скамье, пока в его волосах роются тонкие бледные пальцы, желающие будто отыскать определенный волосок, коварно вросший через кожу прямиком в мозг и едко пощипывающий серое вещество.       Миг — и Уильям уже опускается рядом, начинает буравить занятого размышлениями пациента озабоченным взором, что тот, несомненно, чувствует, но не подаёт виду. Врач не предпринимает никаких попыток, чтобы обратить внимание Майлза на себя: знает, что Апшер рано или поздно отвлечется и сам что-нибудь спросит или вбросит шальную отвлеченную мысль. Однако, в нем и правда что-то изменилось за те полчаса, какие Билли провел на собрании.       Глухой неестественный смех, внезапно внутриутробно вырывающийся из Майлза, кажется Уильяму иллюзорным, точно он сам наглотался таблеток и уже начал получать первую порцию галлюцинаций. Руки скрывают истерически улыбающееся лицо, словно хотят склеиться с ним, слиться в единую неаккуратную аппликацию. Темная грива психа летает в такт покачиваниям головой, будто отрицающим то, что вот-вот норовит соскользнуть с языка, нервно гуляющего от одной стенки рта к другой. — Что с тобой не так, Билли? — в этот самый момент собственное имя кажется Хоупу совершенно чужим, незаконно отобранным у кого-то, кто в нем очень нуждался.       Билли слишком внезапно ловит взгляд Апшера, до этого не выходящего на контакт. Недобрый, жгучий огонек зрачков напротив заставляет врача поёжиться — а может, это вовсе ветер, тогда по-заговорщицки подувший из-за спины. Все мускулы пациента напряжены, отчего лицо Майлза становится ещё более осунувшимся, чем есть на самом деле. Теперь от былой улыбки не осталось и следа. — Ты так спокоен. Даже после того, что видел в лаборатории. Ты не такой, как они. Тебе место — не здесь.       Уверенностью, с которой говорил Апшер, можно было резать листы железа. Билли заметно напрягся, чуть поддаваясь вперёд и отделяясь от деревянной спинки, но не прекращая глядеть на человека, с которым их разделяло не больше метра и — стена тягостных дум. Кто он такой, чтобы судить Хоупа? Однако, черт возьми, почему-то каждая клеточка Уильяма будто сплющивается под давлением нарастающих сомнений, откликается на произнесенное пациентом неприятным покалыванием в районе… совести?       Билли хотел знать, что говорит в Апшере: остатки его сознательности или опять не принятые таблетки. Боялся себе признаться, но внутри осознавал, что псих говорит правду.       Майлз снова заражается неким подобием на улыбку — слабую, мучительно кривую, от какой врача бросает в липкий холод, склизким волнением проходящимся вокруг шеи, точно змея, так и норовящая задушить, оставляя после себя грязно-фиолетовые кольца на мертвенно бледной коже. Он прячет глаза, на мгновение мажет тыльной стороной пальцев по сухим губам, вновь мотает головой, однако не настолько сильно, чтобы выкинуть из неё внезапно нахлынувшую желчь. — Сколько бы секунд ты думал, Доктор, после того, как тебе скажут подготовить меня к «Синтезу»? — угольки в тёмных глазах высекают искры, словно падающие на Хоупа и вызывающие точечные покалывания.       Было бы очень странно слышать подобные слова от простого пациента, но Майлз таковым не был. Он не был простым пациентом — каждый из них скрыто понимал это, как бы ни пытался отрицать. Эфемерные кандалы связали Билли по рукам и ногам, утяжеляя каждый шаг, делаемый в сторону Апшера, шелестя металлической цепью, он неумолимо двигался к бездонной пожирающей разум пропасти под названием «Майлз Апшер».       Сколько бы секунд он думал?       В его грудную клетку будто прилетает металлическая острая звездочка, проникающая все глубже и безжалостно разрывающая спазмированные мышцы с ниточками неистово пульсирующих сосудов и перенапряженных нервов — ещё чуть-чуть и, кажется, она достигнет сердца.       Если бы ему сказали подготовить Майлза к поездке в лабораторию, причём в одну сторону, что бы он мог сделать?       Синапсы в мозгу трещат по швам, но не находят ответа на заданный вопрос. Не хотят. Боятся. Потому как предполагают наиболее возможный исход. Хоуп как-то спасал пациента от Братев, однако они — не Трагер. Против системы Маунт-Мэссив Уильям пойти бы не смог: не признаётся себе в этом, но знает. — Молчи дальше, Доктор. Я лишь убедился в том, что и так понимал. Тогда тебе лучше уехать отсюда до того, как я стану следующим.       Он уходит, оставляя после себя праведный шлейф правды, ядовитыми гвоздями прибившей Билли к скамье. Колотые раны сочатся кровью, но отчего-то врач ее не видит, только слыша набат, упорно стучащий в висках. Майлз поведал ему очевидные вещи, однако почему на душе вдруг стало так мерзко от самого себя?       День принёс с собой много мыслей и известий в стены Маунт-Мэссив. В основном плохих. Почему-то когда Хоуп услышал крики о том, что Глава больницы внезапно упал на пол и потерял сознание, ему стало… легче что ли. Может, он даже обрадовался, когда зеркальце, подносимое так близко к иссохшему бронзовому лицу, не запотело, как должно было в идеале. Но, похоже, у каждого свой идеал.