Эпилог 2.1
20 января 2024 г. в 19:00
Психиатрическая лечебница Маунт-Мэссив закрывается — именно эта мысль трубила по всей больнице на следующий день после похорон Трагера. Новость пенистой волной прокатывалась между психами, уже обсуждающих это даже не шепотом: кто-то радовался, что наконец покинет это место, сменит обстановку, кто-то был напуган до чертиков грядущими переменами, но в общей массе они все представляли собой большой незамолкающий источник шума, скандальными сплетнями облизывающего каждое слышащее ухо в этой обители безумия.
Хоуп и месяца не проработал здесь, а ему уже нужно было искать другое место. Но хотел ли он продолжать в том же направлении? Мог ли он после всего увиденного в лечебнице? По многим причинам, Маунт-Мэссив не могли распустить так сразу — куда было девать толпы пациентов с густым туманом в глазах и с развороченным разумом. В молодом враче перекресток умещался на перекрестке, внутри бушевала буря из неопределенности, касающейся будущего. Эффект бабочки, о котором говорил Майлз и какой тогда казался бредом больного, сейчас Билли видел наглядно. Он уже не знал, что будет завтра, через неделю, месяц — Хоуп вряд ли встанет против ветра, хлестающего того по лицу. Мысли об одном человеке цепкими паразитами впивались в подкорку, рвали и разъедали мозговые оболочки; о том, что произошло и что, наверно, не произойдет никогда. С каждым новым напоминанием об Апшере Билли медленно, но верно забивал себе ржавый гвоздь под сердце, чтобы он наконец оставил эти вздорные думы касательно психически больного. Чтобы лишний раз не смотрел в его сторону и не подходил в свободную минуту, каких сейчас было предостаточно. Мужчина наэлектризованной кожей чувствовал, как на затылке у него выжигают символы, в разнообразии больничных голосов и звуков немо кричащие: «Взгляни на меня. Обернись. Подойди же». Майлз не подходил сам, но считал дни до их официальной консультации, которую врач вряд ли смог бы избежать. Но так ли это? После кончины Главы больницы здесь уже не было прежнего порядка и железной дисциплины, если их вообще можно так называть.
Тот большой парень, еще недавно сбежавший отсюда на правах предателя, теперь беспокойно ходил по коридорам и решал насущные дела с людьми в пиджаках и галстуках, подсовывающими ему бумажку за бумажкой на подпись. С отъездом Парка он заметно осунулся, по нему было прекрасно видно, что частичку себя Глускин где-то потерял. Вернее, она была увезена кем-то на новеньком поезде.
Хоупу даже выпала возможность говорить с Эдди лично — ничего столь важного, но Глускин тогда смотрел на него с долей благодарности, будто и Билли был в какой-то степени замешан в их побеге. Во всяком случае, к ним он был участлив.
Ему не нужно это, он не должен разглядывать Майлза, уже сидящего напротив в тесной каморке два на два метра, так открыто. Время для их консультации пришло так быстро, что врач теперь только и думал о том, какая из их встреч станет последней: больница начинала потихоньку расформировываться, всех пациентов обязались распределить по другим психиатрическим лечебницам, а сотрудников… Что до них, ничего им никто не обещал, и безработица казалась теперь не такой далекой от реальности. Их разговор должен был быть записан, для Уильяма это был первый, пробный раз, потому как прошлые немногочисленные беседы с Апшером проводили его коллеги.
Карие глаза Хоуп всегда находил запредельно настораживающими, чересчур проницательными и глядящими прямо в душу, будто делясь с ней частичкой той самой вяжущей загадочной тьмы. И, каждый раз ловя на себе прожигающий взгляд Майлза, он замечал все новые их характеристики, заставляющие кровь циркулировать по телу быстрей, а мысли — подчиняться этой тьме, бензином разливающейся вокруг: стоит лишь полететь искре, и все воспламенится, придушивая Доктора угарным газом отрицания химии, бурлящей между ними. И вот уже Майлз сидит напротив него, а его Доктор тянет руку к кнопочке на диктофоне, лежащем посередине неприятно холодного металлического стола. Апшер лишь провожает руку в белом халате цепким, будто бы равнодушным взором, выжидающим, чем Хоуп скрасит их молчание. И он уже собирался, когда поймал на себе, вернее, на своих губах, неприкрыто откровенное внимание пациента. Увидев замешательство психиатра, парень тут же устремляет глаза к приподнятым в немой растерянности бровям. Уильям тихо вздыхает, опуская ресницы книзу. Раздается щелчок, уведомляющий их о начале записи. Кому она нужна была и зачем — непонятно.
— Как ты себя чувствуешь, Майлз? — хрипло извергают голосовые связки, застоявшиеся в своем неловком молчании. — Тебя что-то беспокоит?
— Да, Доктор. Меня очень многое беспокоит, — вдумчиво отвечает тот, провокационно подаваясь вперед и опираясь корпусом на бортик стола, чуть-чуть и отодвинувшегося бы от такого напора.
Билли рукой вгрызается к металлический край, пытаясь отыскать якорь успокоения, словно он надеется, что, если Майлз решит сделать с врачом что-то, тот волшебным образом защитит его. Но может ли Апшер ему навредить, хочет ли? Прямо сейчас, когда псих, по-хозяйски ухватившийся в оба угла стола, гипнотизирует человека напротив, играет в «кто моргнет первым», Билли в очередной раз вспоминает, что никоим разом не застрахован от несчастных случаев. И Майлз — опасен, психически нестабилен. Страх? Впервые за долгое время Хоуп испытывает неопределенный холодящий затылок страх, воротником смыкающийся на шее.
Замечая, что Билли до чертиков перепугался его шкодливой выходке, Апшер усаживается обратно и пододвигает стул ближе, наполняя пронзительный взгляд извиняющимися нотками.
— Что тебя беспокоит, Майлз? — повторяет он вкрадчиво, расплавленным железом поливая это имя, выказывая нескрываемое раздражение, скрывающее постепенно идущую на спад тревогу. — Я. Слушаю.
— Они будто ушли из моей головы. Наверно, потому что я снова начал пить таблетки, — они оба прекрасно помнят тот случай в церкви, парень говорит нарочито спокойно и собранно. А затем тянется к диктофону, нажимая красную кнопку, выключающую запись.
— Что ты делаешь? — ворчит Хоуп и хочет включить устройство обратно, однако, когда его кисть уже достигает черной коробочки, поверх нее ложится чужая ладонь, своим теплом прожигающая кожу врача.
Это действует на Билли как электрошок, но почему-то он не спешит одернуть руку, а, собрав всю волю воедино, сканирует Апшера внимательными светлыми глазами. Хотя, по правде сказать, ему большой ценой даётся подобная бесстрастность.
Майлз сжимает пальцы на руке Уильяма, вновь опускающего глаза. Он ждёт, что психиатр отдернет ее, троекратно сматерится и больше не захочет видеть Апшера никогда. Но псих отчетливо улавливает невербальные сигналы, твердящие об обратном. Его Доктор все еще здесь, значит, не все так плохо?
— Почему ты меня избегаешь? — пускай он выглядит жалко, ужасно глупо, но ему абсолютно наплевать на эти тонкости. Билли — единственное, что держит его на плаву в этой чертовой лечебнице. Ну, не считая мысль о том, что Майлза еще может навестить сестренка Эвелин.
Наконец Хоуп убирает плененную ладонь с диктофона, укладывая ее на колено, подергивающееся в нервной манере. Его черты смягчаются, однако Билли все еще некомфортно. Он совсем не хочет сейчас разговаривать об этом. Ни сейчас, ни когда-либо.
— Так правильно. Так надо, — бормочет Уильям, избегая прямого зрительного контакта и все так же содрагая коленку в приступе неконтролируемой тревоги — кажется, отстукивает пресловутое «SOS».
Вдруг Хоуп вновь приковывает свой взор к пациенту, шепчет невесомое «прости», острым трезубцем впивающееся в межреберья, то и дело сужающиеся и расширяющиеся в ответ на учащающееся дыхание. «Прости, прости, прости», — он не знает, за что извиняется, однако точно прямо в эту секунду ощущает связь между ними, тяжелой цепью тянущуюся по полу и не дающую дышать полной грудью. Хочется прикоснуться к нему, подушечкой пальца неловко размазать образовавшиеся в уголке глаза беспокойные складочки, сказать, что все будет хорошо. Только это не правда. Ничего не может быть хорошо. И, кажется, пути назад нет. У Билли, похоже, напрочь снесло крышу.
— На сегодня все. Пойдём.
Апшер печально кивает, они следуют до камеры, уже ставшей Майлзу родной. И если Хоуп идет как на казнь, то палачом определенно будет Апшер. В голове крутятся мысли о новости: меньше чем через неделю всех пациентов развезут по психиатрическим больницам. Маунт-Мэссив изжила себя. Времени остается так фатально мало. Может, именно из-за этого Билли неожиданно не закрывает Апшера в его комнате, а заходит вслед за ним, получая взамен удивленный взгляд, застывающий в немом вопросе.
Дверь захлопывается, словно знаменуя какой-то новый, неизведанный этап. Перманентным маркером проводя отчетливую границу между «до» и «после». Они стоят в метре друг от друга, ожидая малейшего изменения друг в друге, любого сигнала, вносившего бы безвозвратную исчерпывающую ясность в момент.
— Майлз, — это сочетание букв горит на языке, словно самый острый перец, Хоуп мнется точно белая бумажка. — Мог бы ты… поцеловать меня.
Рычаг снят, намертво сорван с предохранителя. Апшеру не нужно повторять дважды, чтобы увидеть мгновенную реакцию. Он будто только и ждал чего-то такого, что приведет давно застывший механизм в действие. Их разделяли всего один шаг, два поверхностных вдоха и три сокращения сердца, раскатисто отдававшихся в висках. Губы Билли только и успевают мелко вздрогнуть в ответ на вмиг изменившийся взгляд напротив, прежде чем их втягивают в поцелуй. Майлз почти смыкает скрюченные пятерни на лысом затылке, наклоняя голову врача чуть вбок, чтобы отыскать как можно лучшее положение. Хоуп ощущает, как сухая корочка чужих губ, прежде чем увлажниться их смешавшейся слюной, щекочет собственные, раздражая все больше чувствительных рецепторов, в каскадной реакции вызывающих развязно покусывающие спину мурашки. Ладони Доктора в слепом жесте перемещаются на шею Апшера, неощутимо промакивая подушечки пальцев в теплую кожу, под фалангами пульсирующую с неистовой отдачей — даже в этом коротком движении ощущается взволнованная стесненность, ржавыми кандалами сковывающая мужчину. И если Майлз касается его губ беззастенчиво, будто повинуясь внутреннему, давно скребущему по ребрам инстинкту, наконец вырвавшемуся наружу, то Хоуп вкладывает в порочный поцелуй все свое отчаяние, сомнения, перемалываемые языком Майлза и в жидкой слюне мешающиеся с возбуждением, накатывающим к пупку и парализующими молниями ударяющим в пах.
Апшер тянет желанного гостя на кровать, а у Билли и не возникает мыслей сопротивляться. Хоуп послушно ложится, предоставляя Майлзу место сверху. Горячее дыхание обдает шею врача, тут же сменяясь доводящими до дрожи поцелуями, в сумбурной последовательности обследующими каждый дюйм от края гладко выбритой нижней челюсти до начала впадающих от сокращения мышц ключиц, все еще прикрытых тканью халата и одежды, что под ним. Наконец обратив внимание на это недоразумение, псих бегло проходится по пуговицам, расстегивая их и нетерпеливо отбрасывая края белого хлопка наружу, чтобы помочь Уильяму скорее раздеться.
Минуты стачиваются волной страсти, разгоряченным туманом застилающим их головы: они уже без верха сидят на постели, неловко проминающейся под двумя телами, сливающимися в каком-то доселе неизведанном ритуале, Апшер нависает над стыдливо раскрасневшимся Билли, вжимает того в стену своим корпусом и трется членом, заводяще выпирающим через тонкую материю штанов, о промежность человека, слишком сладко стонущего протяжное «Ма-а-айлз» в рот пациента. Язык находит красные бусины сосков, дразняще играя с ними, пока рука Майлза перемещается с рдеющего лица ниже, надавливая в таком месте и с такой интенсивностью, что с набухших губ Хоупа слетает что-то похожее на утробный рык зверя, только пробудившегося из затяжной спячки. Апшер не прочь был бы записать аудиодорожку с этим безумно возбуждающим звуком, говорящим, что тот делает все чертовски правильно.
Темные глаза отодвигаются, перехватывая заслоненный пеленой вожделения взор голубых, глядящий сейчас с щенячьей мольбой о продолжении. Пальцы озорным перекатом останавливаются на ширинке, оглаживая бугорок джинс, так и просящий об освобождении из тесного нижнего белья. Псих медлит, нарочито неспешно через одежду мнет чужие гениталии, в мучительной пытке откровенно смотрит прямо на Билли, одаривая его издевательским сардоническим оскалом, отчего тот сглатывает нервный комок в горле и чувствует, как щеки воспламеняются в лавовом смущении. Сумасшедший огонек в глазах Майлза придает этой сцене театральность, а Хоупу — уверенности в том, что Апшер не продолжит делать все эти приятные вещи, пока Уильям не попросит сам. Это кажется психиатру ужасно унизительным, но вместе с тем невозможно вызывающим.
— Пожалуйста, — еле слышно шепчет врач, на что адресат лишь ухмыляется с большим задором, тянется к пунцовому лицу и заводит пальцы за красное ухо, привлекая голову Билли на себя, но держа дистанцию в пару выворачивающих наизнанку сантиметров.
— Скажи это еще раз, Доктор. Мне так нравится твой такой голос, — он укорачивает расстояние, почти касаясь влажных губ, обольстительно проводит языком по чужим зубам, уголку рта, другой рукой впиваясь в плоть Хоупа так, чтобы он наконец понял, что от него требуется.
— Пожа-а-алуйста, — жалобно стонет он в рот пациента, вдыхая тот особый пленительный аромат мужского тела, пригвоздившего его к кровати. — Умоляю.
Кажется, Апшеру этого предостаточно, он впивается в Билли с таким остервенением, будто норовит откусить его нижнюю губу, пошедшую тонкими разводами крови. Однако задерживается на губах ненадолго, следует вниз, словно путь ему выстлала дорожка волос, пушисто спускающаяся к лобку. Он спускается с кровати на пол. Нос Майлза пару мгновений клюет кожу над верхним краем джинсы, точно определяя, насколько запах ему приятен, затем спускается к ширинке, потираясь о восприимчиво откликающийся на ласки член. Короткий взгляд вверх, на Доктора. Псих расстегивает пуговицу сам, стягивая брюки не без помощи их владельца — трусы будто задеваются вместе с верхней одеждой и сползают так же на пол. Майлз любуется первой смазкой, выделившейся на сочно краснеющей головке, его губы начинают нежно исследовать ее, раздразнивая дырочку уретры языком. От такого Хоуп впечатывается в стену и цепко сжимает белую больничную простынь, закусывая нижнюю губу, чтобы не издать слишком громкий полувизг.
Казалось, тона краснее, чем щеки психиатра — нет. Однако при виде карих глаз в таком провокационном ракурсе Уильям хочет окунуться в прорубь, чтобы хоть немного остудиться. Новая судорога, заставляющая Хоупа сжать не только рот — Майлз погружает чужой ствол все глубже, приноравливаясь к приятным ощущениям, наполняющим глотку давлением теплого органа, мерно входящего и выходящего изо рта. Когда темп начинает увеличиваться, комната наполняется влажными похабными хрипами и гортанным клокотанием, вслед за которым все новые и новые порции природной смазки скатываются по члену к негладко бритым яичкам, какие время от времени пропадали в руке Апшера. Простынь берет весь удар на себя, когда ей в спешке вытирают бедра, опускающийся пенис и чей-то грязный рот. Сразу после семяизвержения Майлз, еще храня на дне рта частичку своего любимого Доктора, встает и наваливается на Билли, увлекая в финальный, глубокий и адски влажный поцелуй, без права на отказ предлагая отведать коктейль из их общей слюны и его собственной спермы. И Хоуп податливо отвечает, хватаясь за волосы психа и лохматя, привлекая к себе ближе, чтобы каждой клеточкой тела чувствовать чужое тепло, передающееся через их обнаженные груди, соприкасающиеся в чересчур интимном танце.
Билли вдруг вспоминает, что Апшер еще крепко возбужден, когда ощущает запрятанную под штаны эрекцию у себя под боком, вопросительно смотрит на пациента, подающегося оглаживающей его по лицу ладони врача, и уже инстинктивно тянется к развязанным шнуркам, барахтающимся перед мокрым пятном, выступившим на светлой материи. Но обладатель этой проблемы перехватывает мужское запястье, уже лежащее на паху.
— Не надо. Я сам, — отрезает он, смотря на Билли так, словно тот посягнул на что-то святое. — Иди.
Неловкий кивок головы, и Доктор начинает одеваться под неловким наблюдением Апшера, врастопырку сидящего на постели и прикрывающего свой конфуз, с каким он разберется, как только Хоуп уйдет.
И Хоуп уходит, еще долго думая о том, что прошло между ними. А псих, утыкаясь носом в еще влажную от чужих выделений ткань, мастурбирует, кончая туда же и смешивая их семя воедино. Мысль об этом чертовски заводила.