Диме была необходима ему приверженность. От начала и до самого конца. И если это возможно — пофанатичней.
Это главенствующее условие, при общении с ним, относилось абсолютно к каждому, в его невеликом окружении. Оно имелось и между нами. Ну а я, просто оказалась единственным человеком (по его личному выбору, а не счастливой случайности), которому парень мог простить, это редко отсутствующее во мне состояние— не быть его сторонником. А ещё: слушателем, подчиненной и кем-то ещё. Поугодней, в общем. Почему совсем неуступчивый Дима, предоставил мне подобную привилегию? Скорее всего, потому что он не считал меня себе ровней, даже потенциально. И я… наверное, всё таки, многим ему заплатила, за этот свой статус. Сполна. И дело было не в том, что мне, очевидно, никогда не стать парнем. И не в том, что я не являлась его ровесницей. А просто… Дима исключал любой шанс того, что однажды, я вдруг окажусь «не безнадежной».Он считал меня неисправимой. И исправить не пытался. Ему подходило, как было. Как есть.
И я точно знала, что эти мои рассуждения были верны. И они, вроде как, должны были вселить в меня, непоколебимую уверенность, что и на это раз — всё обойдется.Дима — обязательно меня обойдет.
Вместе со своими нерушимыми взглядами на справедливую, по его мнению, «расплату». Вот только… …зная это — я всё никак не могла убрать свой телефон подальше, а застыла взглядом на экране. С этими нехорошими сообщениями от парня. Ожидая папу на вокзале. Ведь у Димы, отныне, появилось ещё одно «исключение из правил». Может быть даже — крайне очаровательное… по имени Оля. Её имя и было всё то, что я о ней знала. Только и этого оказалось достаточно для меня, чтобы начать сомневаться, что парня, до сих пор заботит — моя целостная сохранность.И если я ему разонравилась навсегда, зачем тогда, я ему нужна?
А если разонравилась не насовсем, а совсем временно. Почему так?
***
Мой папа никогда не имел привычки много разговаривать. В особенности, о себе. Вот и сейчас, как и в его машине, по дороге до дома, он едва вещал мне о том, что я бы хотела узнать. Немного узнать. Мне и правда не желалось иметь детальных представлений, о всех тех, несправедливых вещах, через которые моему родителю пришлось пройти. За самый ужасный месяц в моей жизни. Только со мной, приключилось ещё большее количество несправедливостей. И поэтому, я была вполне готова, принять ещё одну. Его. Наверное, готова. — Я виноват во всём, Соня. — произнес папа, но не звуча так, словно он хотел об этом своем убеждении поплакаться. Хоть кому-то. А убедительно он это сказал и твердо. С неким раскаянием ещё. Так, словно помногу раз, он уже всё обдумал. Принял, имея готовность за это ответить, не выискивая оправданий, если предстоит. — Просто я очень не хотел, чтобы ты становилось самостоятельной, дочка. Отговаривал и маму, каждый раз, когда она выносила в твою сторону вердикты… желая, выходит, намного лучшего для тебя, нежели я. — папа смолк. — Ты ведь знаешь, что мама настаивала на том, чтобы ты улетела. К тете своей, в Европу? Ты знаешь — а я испугался. Дурак. Всё было бы иначе, тогда. Если бы ты улетела. Ты должна была улететь. Озвучивая вслух, свои истинные мысли, что никак не могли оставить отца, вместе с уже неизбежным прошлым, приключившимся со мной, папа вышел наружу, ко мне. Из гостиной. Я — находилась в коридоре. Завязывая последний бантик на шнурках. Договорившись, мы собирались съездить в магазин. Ведь в холодильнике оказалось, ожидаемо, пусто. Ни его, ни меня — никто дома не ждал. И не должен был. — Пап, ну ты чего? — испуганно, я подняла на него свои глаза. Спешно. Переживая, что всю вину мира, мой родитель, обязательно возьмет на себя. Незаслуженно. В то время как я, видела в нем — своего единственного героя. — Я бы и сама никуда не полетела. Никогда бы я не улетела. Мне нравится здесь. С тобой и с мамой. Я так и хочу. Всегда, чтобы так было, пап. Невольно, я опустилась к самому полу. Села на корточки, обняв свои колени. Внимательно наблюдая за папой, за выражением его усталого лица. И тем ещё, чтобы он, даже на секунду не решил, ещё один раз, что смеет так о себе говорить. Рассуждать. — А Дима? — выдал внезапно он, отводя от меня свой взгляд. Пряча его подальше, чтобы я никак не успела, прочитать в нём всё то, что папа, до сих пор злостно питал к брюнету. — Где этот парень? Вы виделись? Судорожно, я пожала плечами. Замотала и головой. Покрепче обхватила и свои колени: — Не знаю. Где-то. Мы не общаемся. — я сделала паузу, пробормотав свой ответ, как можно кратче. — Я уже вообще про него забыла, если честно… А что ты хочешь сегодня на ужин, кстати? Может быть, я вновь совершала, одну и ту же ошибку. Не говоря своему отцу правды. Той самой, о моей до сих пор не прерванной, связи с Димой… вот только именно сейчас, это не казалось мне таковым. Ошибочным. Измотанный и всё также порушенный, всеми горестными знаниями обо мне и брюнете, родитель, едва бы смог, разумным образом, спокойно принять всё то, что я могла бы ему рассказать.Что приняла безропотно я.
И уж никак — совсем никак, папа не сумел бы предпринять, что-то против этого.Наше с ним единство — обозначал Дима. Делимостью в нём — никому не предстояло стать.
Нет, не сейчас. Да даже если завтра. Уже ведь лучше, если завтра? А можно и послезавтра. Или, в любой другой день, я расскажу. В день, когда сам Дима, постучит в нашу дверь, оказываясь на пороге моего дома. Если это произойдет. — Вчера я виделся с его отцом. — может быть успокоившись моими словами, продолжил вещать папа, теперь снова на меня взглянув. А ещё, кажется мой родитель и не думал, достигать вешалки, чтобы снять с неё свою куртку. Наш совместный поход в магазин, перестал иметь для него важность. По крайней мере, первичную. — Он встретил меня, отец Димы, потому что получил на руки моё дело. Был, в тот день, моим сопровождающим, когда приняли решение меня отпустить. По договоренности сторон. — папа задумался, может быть также не зная до конца о том, почему всё вышло именно так, для него неожиданно. Пускай и наилучшим образом, из всех возможных. — Мой старый товарищ, зачем-то сказал, что у его сына, у Димы, скоро свадьба. Пригласил вот… Только это всё бесчеловечно. Не очень и правильно. Папа замолчал. Наверняка подавляя в себе противоречивые, на эти «радостные» новости, чувства. Ведь вряд ли он считал, что Дима достоин семьи. Абсолютно точно, он считал только, что парень — никогда больше, не должен быть счастлив. Сделав со мной всё то, о чем моему родителю, было известно. Вот только то, что папа туманно представляя, знал — не явилось «всем». Даже половиной этого не являлось. А если бы отец ведал, о каждом жестком свершении парня, надо мной — не стал бы «не желать» для Димы, ни только жизни добропорядочного семьянина, а и жизни в целом. Жить, я имею ввиду. Задумчивую паузу папы я продолжила. Ничего я ему не ответила, то есть. И скорее всего, с излишним, горестным унынием на лице, для человека, которому должен быть, вроде как безразличен, дальнейший жизненный путь Димы, склонила свою голову к напольной плитке. Наверное, из за этой моей реакции, пускай и молчаливой, меня едва можно было теперь считать: искренней «жертвой».Почему, я так чувственно выдохнула? Прямо сейчас. Попутно теряя всякий смысл, дышать дальше. Так, словно мои чувства к Диме были задеты. Словно они вообще, когда-то существовали. Эти чувства к Диме.
В тех словах, что когда-то, я сказала ему. А он мне. И почему тогда, я приняла случившееся между нами. Ну, это… за насилие? Чей-то темперамент. Его темперамент. Ничего я не поняла, может? А Оля — оказалась более понятливой. И за это, она станет его невестой. А я — никогда не стану… и ни его и ничьей больше — не буду. Даже своей собственной. — Соня? — вырвал меня, из не совсем здоровых мыслей папа, окликнув. И только тогда, я с испугом заметила, что пока я, зачем-то пыталась переиначить, нехорошую правду, на какой-то, едва делавший её более угодной, лад… расчесала свою ладонь. До крови. — Пап. — выдала я, пряча обе руки в карманы куртки. — Давай мы тогда… вместе уедем? — Куда? — совсем ничего не понял он. Стараясь привстать с пола, я едва было не потеряла равновесие. Успела ухватиться за вешалку. И выпрямилась. — Ну… к тёте. В Европу ведь. Ты поможешь мне поступить в другой колледж. Мы сдадим наш дом здесь. Поживем немного с тетей Олесей, а когда приедет мама… что нибудь придумаем. Она ведь тоже тогда приедет, пап, если приедем мы. Поедем?***
После продуктового магазина, весь оставшийся день, я провела дома. Пока что, папу, вроде как, удалось уговорить лишь на то, чтобы ненадолго навестить мою тётю. Вот только я знала, что сделаю всё, чтобы остаться. Уехать из Москвы. И чтобы он тоже уехал. Впервые, я и не считала, на самом деле, что Дима окажется против. Я даже не считала, что мои планы — как-то порушат его. Не включала и свой телефон, оставляя его подальше, в сумке. Оставляя дальнейшие мысли о Диме. Не испытывая при этом, каких либо угрызений совести. Никаких иных чувств не испытывая. И нет, всё было именно так, не потому что я, видимо, должна была быть обижена. Ну… его свадьбой, например.Например, за моей спиной. Которую предварительно, парень мне ещё и изувечил. На свое усмотрение.
Тем ещё, пониманием, я не должна была быть задета, что кажется к любому (любой), Дима относился «традиционно». Ну а ко мне… я точно знала, что это его отношение ко мне — было неправильным. Большинство вещей, доступ к которым он имел, путь к которым прокладывал сам, заставляя меня их постигать — не были приняты нигде. Открытым видом.Ведь поэтому, мы каждый раз и прятались? Поэтому ведь, он хотел спрятать и меня.
Им преданной, я также совсем себя не ощущала. Ведь предать можно только того, кто тебе доверял. А моё доверие к Диме, существовало лишь на территории страха. Ну вот, заставит он меня, намеренно переживать. Что-то обеспокоено терпеть. В любой известной ему форме. И так сильно, чтобы я, от безысходности, стала верить в его дальнейшее сострадание... В такие моменты — я и передавала себя в его распоряжение. В другие — просто их ожидала. И ничего, между этими двумя отрезками, не существовало.***
Уклоняясь от пагубных эмоций, что физически проявляли себя на моем теле, заклеив пластырем ладонь, я отправилась спать пораньше. Ну а утром, может быть впервые за последние дни выспавшись, потому что встав только к полудню, достаточно бездумно, я тут же включила свой телефон… почему-то, неоспоримо решив, что мне необходимо это сделать. Необходимо теперь, начинать каждый свой день, в самом привычном для меня порядке.Если Дима начал, "улаживать" свою праведную жизнь, разве на это, не имею права и я?
И знакомое имя парня, как и вчера, возникло на экране, вновь первым. И единственным ещё. Только на этот раз, я получила от него, совсем иной формат сообщения. А именно — голосовой. Может быть, Дима поступил таким образом, потому что все его другие сообщения — так и остались без ответа? Наверное, он посчитал, что я «услышала» его слова, неверным образом. Он мог и подумать ещё, что не сумел, как ему этого хотелось, донести до меня своей решительности. Всей серьезности своих намерений. Так и было. Ведь нажав на плей, его убедительный голос, что мгновенно заполнил мою комнату, начал доноситься до меня, ясно и настоятельно. Так, что с первой секунды, он заставил меня застыть на месте. — «Я хочу, кое-что тебе сказать, хорошо? И я хочу донести до тебя эту мысль, прямо сейчас. — он смолк, тут же продолжая свой монолог. — Сейчас суббота, десять утра. И я вкалывал о-о-о-чень долго, чтобы как раз купить себе, эти самые часы, которые и показывают, это самое время и день. Позволить ещё, себе позвонить, в удобное для меня время. А это — в любое время. Но когда наступает эта минута, для меня она наступает, Соня, повторюсь, чтобы сделать, этот самый звонок тебе, я останавливаюсь делать всё остальное, что я делал и звоню. Сегодня вот, в субботу, в десять утра. И поэтому, если ты ещё раз не ответишь на мой вызов, в десять утра, и не включишь, этот свой ебанный телефон, я хочу тогда, чтобы ты, кое что в этом случае знала, хорошо? Я устал играть с тобой, в эту игру. И говорю тебе об этом прямо, чтобы ты уяснила: ты оскорбляешь меня — в самый последний раз. Ты оскорбила меня этим. У тебя нет даже минимальных мозгов и банальной вежливости взрослого человека. И мне плевать, что тебе шестнадцать… — сбившись, он лишь на секунду остановился, сам себя поправляя. — Девятнадцать лет. И что ты девочка. И что твоя мать была легкомысленной, назойливой проблемой для каждого, кто её встречал. И которой ещё, ко всему прочему, абсолютно похуй, насколько мне известно, чем ты занимаешься ежедневно и что из тебя в итоге вырастет. А мне нет. Пока что нет. И поэтому знай: ты унижаешь меня, таким образом — в самый последний, проклятый раз. Через эту телефонную связь, между нами, которую ты делаешь невозможной. Ты невозможна. — он снова смолк, но лишь чтобы набрать в легкие, побольше воздуха. — И когда я приеду в Москву, Соня, уже на следующей неделе, а именно в понедельник. Ты записываешь? А я приеду специально, даже если на один день, чтобы ты уяснила, раз и навсегда, эту недомолвку, по отношению ко мне. И я обязательно дам тебе знать о том, как сильно я разочарован. В тебе. И как я зол, что ты снова это сделала. Со мной. С самой собой. Ты заставила меня чувствовать себя полным дерьмом. И ты заставила меня чувствовать себя идиотом, которого постоянно обламывают. Снова и снова и снова. — погромче, проговорил Дима в трубку, три одинаковых слова. — Вся эта хрень с твоим телефоном и все твои другие выходки и трюки, что ты ко мне применяешь. Те самые, о которых ты даже и не мечтала, чтобы сотворить, в сторону своей матери, например. И то, что ты считаешь недопустимым, по отношению к другим взрослым людям — со мной ты проделываешь постоянно. Снова и снова. И я приеду. На один день. Слышала? Или ты в башку ебешься? И я преподам тебе урок, чтобы ты разобралась в этой теме, взаимопонимания со мной. Когда я тебя увижу. Ты меня поняла? И я позабочусь ещё, чтобы ты взяла эти новые познания в толк. — никак не сдерживая себя в гневном порыве, брюнет снова остановился вещать, кажется чуть не выронив из своих рук гаджет. Но он его поймал. Я услышала, из записи. Она не прервалась. — А после нашей встречи, я снова сяду в свою машину и уеду. Чтобы продолжить работать. В отличии от тебя, мне есть чем заняться. Поэтому, тебе лучше хорошенько подготовиться. Понедельник, помнишь? Чтобы со мной встретиться. И не советую ставить мои слова под сомнение. Я дам тебе знать о том, как я себя чувствую. О том ещё, какая ты грубая, маленькая мерзавка. Ты наглая, пустоголовая паршивка. Договорились?»***
Я и папа отправились в аэропорт на такси. В воскресенье. Выжидать нам было нечего, билеты были куплены моментально. Тетя Олеся, в приподнятом настроении, обещала нас встретить. Также, она не забыла пожаловаться на то, что ей абсолютно некогда готовить. В выходные, она обычно отдыхает. Довольно таки прямо, тетушка намекнула на то, что сразу же после самолета, мы будем должны сводить её в ресторан. На её выбор. Но несмотря на предстоящую поездку, малоприятная речь Димы, как бы я не старалась, преследовала меня весь вчерашний день. Сегодняшнее утро тоже. Только я скрывала, это своё тревожное состояние, от папы, от себя… и от брюнета тоже. Продолжив оставлять, становившиеся всё более неадекватными и изощренными, угрозы парня— без ответа. Скорее всего, он был зол на самого себя. А может быть даже, его отец, успел передать ему о том, как пригласил моего родителя на свадьбу. В здание аэропорта, мы едва успели зайти. Ведь на первой же проверке документов… моего папу отправили в отдельную комнату, на осмотр. — Он ведь бывший мент, так? — кивнул в мою сторону, один из секьюрити, наблюдая мою растерянность, всем происходящим. И я, мало понимая важности этого факта, именно сейчас, лишь кивнула в ответ. — Ну вот… долго ещё, его будут так вот, водить на допросы. Мало ли, твой папаня, увезет за границу, государственные тайны. — незнакомец в форме мне подмигнул, улыбнувшись. И я не успела найти места даже, чтобы присесть. Чтобы мирно остаться ожидать папу. Когда возе меня, образовалась девушка. Тоже в форме. — А вам, во-о-о-он туда, в то помещение. — протянув, указала она на дверь, с висевшей на ней табличкой: «только для сотрудников аэропорта». Развернувшись ко взрослой девушке, я поправила на плече свой портфель: — А вы скажите папе тогда, где я? Иначе он меня потеряет. Будет переживать очень. — только и нашла, что ответить я, не считая, что имею права оспаривать, наверняка неизбежные процедуры.***
Комната оказалась пустой. Обычная такая, комната… серая ещё. В ней находился стол, пару стульев и диванчик. На него я и села, наконец-то освободившись от груза, с моего плеча. В портфеле, как можно аккуратней, я перевозила свой любимый ноутбук. И ещё, пару вещиц. Время шло, а ничего не происходило. От скуки, вперемешку с переживаниями, я вытащила из кармашка шоколадку, начав её кушать. И прежде чем мне захотелось, от сладкого, пить — дверь наконец-то открылась. И захлопнулась, тут же, тоже. Вот только в одном помещении со мной, теперь находился... Дима.Тот самый. Который мой.
Не знаю, если мой разум, на самом деле, жил какой-то своей, отдельной жизнью… но мои губы, невольно, произнесли то, на что я совсем не рассчитывала. О чем я совсем не думала: — Ты ведь сказал, что понедельник. Прищурившись, глаза парня упали на мои губы. Может быть, он разглядел то, что они были запачканы шоколадом. — А ты что, слушала, что я тебе сказал? Всегда бы так, ты бы меня осчастливила просто, Соня. Только я лжец, а ты оставила меня без ответа.Беспощадность не бывает задумчивой. Она просто бывает. И расчетливая очень. Поэтому, и может так выглядеть.
В наружности Димы, прямо сейчас, виделось как раз это — холодный расчет. Именно так. Он всё рассчитал. То, как со мной поступит. Дальше. За мой поступок. И несмотря на то, что парень, когда-то прямо рассказал мне о том, что является садистом, на этот раз, в его глазах, что едва просили меня, глядеть на него в ответ (скорее всего, наоборот) — не замечалось предвкушения, чего-то для него волнительного. В предстоящем. Чуждый сострадания, стоя недвижимым камнем, он без одушевления ожидал, дать самому себе команду приступить к чему-то, что обязательно доставит мне, жалобную боль.И так он выглядел, что знал — он должен это сделать и всё. Может быть даже, через некоторую неохоту.
Теперь опустив глаза вниз, выжидая чего-то, уголки его губ последовали этому примеру. И также опустились. А после, он резковато поднял и глаза и уголки губ и голову даже, повыше, посмотрел в сторону. На серую стену. И, парадоксально… он показался мне неотразимым. Только запутанным образом. Неотразимым в том смысле, что никто и никогда, не сумеет превзойти его в том, что являлось его естественными чертами. Всем тем, что ему не приходилось играть.Та самая деспотичная убежденность — в своей непреложности.
Дима ещё прошелся рукой, по волосам, поправляя их справа. Скорее всего, думая над тем, что же ему предстоит. Он чувствовал ответственность за то, что ему нужно будет, в обещанном виде, припадать мне урок. И после "проделанной работы", он точно хотел гордиться, своей пакостной ученицей. Вбить ей, покрепче в голову то, что она уже давненько, должна была бы выучить наизусть. Распознавать с полуслова. Так и было — было тихо. Дима действительно продолжительно задумался. Мои выводы, о невозможности беспощадности это делать самостоятельно, оказались верны. Вот Дима это и делал. Вместо. Вместо беспощадности, будучи джентельменом.Что там, сейчас? В его голове? А что было… а чего я правда заслуживаю? А заслуживаю?
Он помышлял — не отрываясь. А потом резко перестал. Потому что дотронулся до кончика своего носа, прекращая казаться мне лишь мраморной статуей. Оживая, всё также правда, оставаясь бездушным. И так я и поняла ещё, что я заслуживаю. Что он так решил — что заслуживаю. С очевидным видом, вдумчиво, глубинно и детально, раздумывать о чем-то жестоком — действительно страшно. Ведь это… никакая не мгновенность. Ну, та самая, о которой обычно, после, жалеют. Совсем это по-другому. Что-то для меня — он подобрал. И знал, что я смогу это пережить.