Жизнь после смерти

      Чонгук       — Ты поздно, — говорит Михо в тот момент, когда я вхожу в переднюю дверь. Я смотрю на него. Он в кухонном фартуке, во рту сигарета, черные волосы завязаны на макушке. Он смотрит на меня своим темно-синим взглядом, и я щурюсь. Он снова выпил. Я вижу это. Его глаза стеклянные, кожа потеряла все краски, став бледной.       — Где Юрим?       — Спит, — мямлит он, бросая сигарету в раковину. — А где ты был?       — У Джисона.       — Зачем?       Я подхожу, беру стакан и сажусь на стойку, наполняя его виски.       — Там было несколько друзей, хотелось и его проведать. Я не видел его и Юнги несколько месяцев.       — Как Юнги? — спрашивает он, садясь на стойку рядом со мной.       Михо когда-то был потрясающим парнем, и в некотором смысле он таким и остался. Просто он запустил себя. Его темные волосы не шелковистые, как это было раньше, а редкие и тусклые. Его кожа уже не тот кремовый фарфор, который я когда-то обожал. Но он все еще мой муж, и поэтому я не могу уйти.       Плюс есть Юрим.       — Он в порядке, — отвечаю я. — Все еще занимается серфингом.       — У тебя завтра гонка, — говорит он, скрестив ноги.       — Ага.       — Я не могу прийти. Чихи хочет, чтобы я сходил с ним в магазин. Я обещал ему прийти. Можешь взять Юрима с собой?       Я поворачиваюсь к нему.       — Как блядь я могу взять с собой Юрима, если у меня гонка?       — У тебя много друзей. Попроси кого-нибудь приглядеть за ним.       — Ты знаешь, что мне это не нравится.       Он спрыгивает со стойки.       — Я не могу взять его с собой, так что ты можешь или взять его с собой, или не ехать, все зависит от тебя.       — Гонки наш чертов доход, — рычу я. — У меня нет выбора!       Он пожимает плечами.       — Я спать. Поговорим об этом утром.       Я смотрю на его спину, наблюдая за тем, как он уходит, возмущенный тем, что ему что-то постоянно важнее нашего сына. Я заглатываю остатки виски и иду в комнату Юрима. Я захожу и вижу его, свернувшегося калачиком на кровати, его светлые волосы разбросаны по подушке. Я не знаю, откуда у него блондинистые волосы, но я верю, что Михо был блондином в детстве. Юрим похож на меня: его глаза, его кожа, его лицо. Волосы — единственное, что досталось ему от папы.       Я шагаю ближе, прищуриваюсь. Он лежит без одеяла, свернувшись в крошечный шарик. Я смотрю вниз на его кровать и понимаю, что он мокрый. Рычу, спеша легонько поднять его крошечное тельце. Он писается в постель, потому что Михо слишком ленив, чтобы надеть памперс. Он знает, что мальчик еще не может спать без этого. Юрим сворачивается, отчего я чувствую рукой мокрые штанишки, когда я несу его на чистое место на полу.       Я осторожно кладу его вниз и снимаю мокрую одежду так быстро, насколько можно, чтобы не разбудить. Он мычит, и его маленькие глаза открываются, моргая. У него потрясающие карие глаза. Его маленькие губы раскрываются.       — Отец? — пищит он.       — Привет, малыш, — шепчу я, надевая памперс. — Ты описал постель. Все хорошо, отец все приберет.       — Я не ношу ди-ди, — его голос мягкий и приятный.       Он зовет свои памперсы «ди-ди» с того времени, как научился говорить. Я никогда не исправлял его. Он еще маленький. Если ему нравится называть их так, то кто я такой, чтобы останавливать его?       — Все хорошо малыш, — говорю я, надевая чистую пижаму на его маленькое тело. — Теперь все чисто.       Я поднимаю его на руки, стягиваю с кровати грязное белье. Несу его в зал, чтобы взять свежие простыни, сажусь на кресло-качалку в углу, а сам укладываю его постель. Когда я заканчиваю, то поворачиваюсь, поднимаю его и кладу обратно на матрас. Я глажу его кудри и вижу, как маленькие глазки начинают снова закрываться.       — Спокойной ночи, сладкий моя.       Я осторожно выхожу, прикрыв за собой дверь. Я думаю спать на диване, но это так чертовски неудобно, что я решаю поспать рядом с Михо. Можно подумать, что с моим доходом мы могли бы позволить себе нормальную мягкую кровать, но нет, Михо настоял, чтобы мы купили новомодную, которая жесткая, как камень.       Я вхожу в комнату, омега лежит на кровати, голый, волосы ниспадают по его щекам. Было время, когда я не мог устоять перед ним, но сейчас мне трудно уважать его и его тело. Как я могу, когда он не уважает наш дом, наш брак и нашего сына? Я игнорирую его, прохожу мимо и снимаю рубашку. Обычно, мы спим в разное время, так что мы не разговариваем на тему «почему ты больше не трахаешь меня?»       Я снимаю свой пояс и бросаю на пол, перед тем, как иду в ванную и чищу зубы. Я делаю это так долго, как только могу, но он все еще на кровати, смотрит на меня, когда я вхожу обратно. Он раздвигает ноги, раскрываясь для меня. Я вздыхаю. Я не знаю, как отказать ему, не задев его чувств. Я так зол из-за Юрима, но не хочу его обидеть.       — Давно не видел тебя без рубашки, — говорит он, глядя на мою грудь. — Я скучал по этому. Ты стал крепче, Гук. Мне повезло, да? Мой муж горяч.       Я не отвечаю ему. Я просто ложусь в постель, накрываясь.       — Я устал, Михо.       Он подкатывается ко мне, пытаясь оседлать мои бедра, но я отталкиваю его.       — Ты больше не трахаешь меня.       Я знаю, что за этим последует.       — Я трахнул тебя две недели назад, — бормочу я, кладя телефон на тумбочку.       — Две недели это очень долго.       — Я был занят.       — Ты меня больше не любишь, — он начинает плакать.       Я вздыхаю.       — Не усложняй.       — Не в этот раз, — кричит он. — Ты постоянно обвиняешь меня в том, что я плохой папа и муж. Но я делаю все, что могу.       Я поворачиваюсь и смотрю на него.       — Юрим сегодня был без памперса, он описал кровать. Ты хоть проверил его до того, как прийти сюда?       Она скрещивает руки на груди.       — Он до этого был в порядке.       — Он не был, Михо, — кричу я. — Он лежал так несколько часов. Он замерз. А ты хочешь поспать в своей моче? Это блядь так трудно надеть памперс?!       Он начинает плакать, крупные капли стекают по его щекам.       — Ты ненавидишь меня. Ты думаешь, что я плохой папа. Ты никогда не гордился мной.       Блядь.       Я ненавижу, когда он плачет, честно. Это всегда было моим слабым местом.       — Я не ненавижу тебя, — говорю так мягко, как только могу. — Я просто хочу, чтобы ты больше о нем заботился.       — Я буду, — шепчет он, пробегаясь руками по моей груди. — Я буду, мне жаль, молыш. Так жаль. Я буду сильней стараться.       Я вздыхаю и обнимаю его.       — Я уверен, что ты будешь.       Брак — означает пытаться.       Нельзя просто отступать.       Надо бороться за свой выбор.       Я говорю себе это снова и снова, каждый день. Брак — это не то, от чего можно просто отступиться. Если он разрушается, надо бороться. Надо пытаться. Я пытаюсь. Я пытаюсь каждый день. Я уверен, все получится. Я уверен, он опять станет тем парнем, на котором, я думал, что женился. Мне просто надо было повеситься там.       — Трахни меня, Гук, — шепчет он, поднимаясь на колени. — Пожалуйста?       И я трахнул его.       Это отняло у меня битый час.       Тогда я провел всю ночь, сидя и смотря в окно, потому что я знаю, это прошло.       Меня тут ничего не держит. Я борюсь за моего маленького мальчика, больше ни за что.       Чимин       Утро наступает быстро, и у меня уходит целый час, чтобы вылезти из постели на утреннюю пробежку. Прохладный воздух будит меня окончательно, но когда я плетусь на работу, то чувствую, будто вообще не спал. Я уверен, что это эмоциональное истощение. Этот день ползет со скоростью сонной улитки, проходит, кажется, лет сто, до ланча, и еще столько же после, до того, как оказываюсь в студии.       — Добрый день, Чимин, — говорит Бомгю, улыбаясь, когда я прохожу через зал. Он, как мама, которую я потерял, он постоянно заботится обо мне.       Я улыбаюсь ему в ответ, восхищаясь его высоким, стройным телом. Ему под шестьдесят, но выглядит на двадцать. Он больше не занимается танцами серьезно, но приходит в студию, где провел половину жизни, как профессиональный танцор. Он удивительный. Его длинные черные волосы завязаны в пучок на голове, и одет он в элегантный костюм.       — Приветик, Бомгю, — говорю я, и, маша рукой, иду к шкафчикам.       — Ван не танцует сегодня. Он заболел, так что тебе не обязательно быть здесь. Его урок отменен.       — Я мог бы его провести, — говорю я, поворачиваясь к нему.       — Тебе нужен выходной. Ты приходишь сюда каждый день кроме воскресенья. Иди домой, отдохни.       Я хмурюсь. Это часть моего графика, я не знаю, чем занять себя, не будучи тут.       — Перестань так смотреть, — смеется он. — Было бы неплохо заняться тебе чем-нибудь вне студии.       Я вспоминаю о билете, который дал мне Гук. Может сходить на гонку? Стоит ли? Я его совсем не знаю, но если честно, то у меня совсем нет выбора. Юнги занят, а Джисон не хочет меня видеть. Я всегда думал, что очень трудно заводить друзей, поэтому об этом не могло быть и речи. Может быть, будет неплохо сходить на гонку. Это лучше, чем идти домой.       — О чем ты думаешь? — спрашивает Бомгю.       — Друг дал мне билет на мотогонку, которая будет сегодня днем.       — Стоит сходить, — поощряет он. — Это пойдет тебе на пользу.       — Я размышляю, — говорю я, колеблясь.       Он кладет мне руку на плечо и направляет к двери.       — Иди и повеселись. Увидимся завтра.       Я тихонечко смеюсь.       — Очень трудно отказать, когда вы прямо-таки выпихиваете меня за дверь.       Он поворачивает меня и целует в макушку.       — Я очень рад, когда ты здесь и помогаешь, но сегодня выходной. Наслаждайся этим.       — Ладно, — говорю я, обнимая его.       — Пока, сладкий.       Ну, вперед.