Жизнь после смерти

      Чонгук       Я открываю входную дверь ключом, подталкивая ее рукой. Я захожу в дом и услышу тихий монотонный звук в кухне. Может быть, Михо, в конце концов, решил сделать уборку дома. Только Богу известно, сколько он уже не занимается чертовой уборкой, гора грязных тарелок выросла до такой степени, что наконец-то настал момент, когда он решил оторвать свою ленивую задницу от дивана и сделать хоть что-то. Я снимаю свои ботинки и скидываю куртку, а затем иду в гостиную.       Телевизор был включен, но Юрим не смотрел его. Шум мультиков наполняет все пространство комнаты. Я разворачиваюсь и иду в кухню и то, что я там вижу, заставляет мое тело содрогнуться, а кровь застыть. Мой маленький омежка, мой трёхлетний малыш стоит на кухонном стуле перед раковиной, и его руки были опущены в раковину, наполненной водой так, что вода переливается и стекает на пол, его волосы немного приподнимаются, когда он опускает руки в раковину, он поёт песенку, слова которой я не могу разобрать.       — Юрим? — говорю я, входя на кухню.       Он поворачивается ко мне и в его руке — огромный нож. Мое сердце перестает биться. На секунду я даже перестаю дышать. Все в моем мире теряет для меня смысл, я сосредоточен только на нем, и чувство паники пронзает мою грудь.       — Малыш, положи нож на место.       Он смотрит на нож, потом опять на меня.       — Я мою посуду, — говорит он мне с сияющей улыбкой. — Папочка спит, он забыл приготовить для меня ужин. Я помыл всю посуду и теперь могу приготовить для отца и для себя что-нибудь на ужин.       Мое сердце разбивается от того, что я вижу и слышу. Это разрывает его на чертовы кусочки.       — Отец сейчас здесь, милый, — говорю я мягко и нежно. — Теперь я могу приготовить что-нибудь по-настоящему вкусное на ужин. Не волнуйся.       Он доверчиво кивает и бросает нож обратно в раковину. Я наконец-то могу выдохнуть, беру его на руки и крепко обнимаю, зарываясь носом в его мягкие волосы, вдыхая родной запах.       — Малыш, иди и посмотри мультики. Я скажу папочке, что мы будем готовить ужин, хорошо?       — Хорошо, отец!       Я отпускаю своего сына, он бежит в гостиную, а я разворачиваюсь и иду по коридору, злой, мои кулаки трясутся от ярости. Я вхожу в спальню, где Мизо растянувшись, безмятежно спит на кровати. Я подхожу к нему, чтобы как следует объяснить ему, как нужно вести себя с детьми, хочется сорваться и накричать, но я замираю в оцепенении. Он пьян, я могу почувствовать разящий от него запах алкоголя. Я преодолеваю последние несколько шагов до кровати, наклоняюсь к нему и трясу его за плечо. Он стонет, переворачиваясь и моргая, открывает заспанные глаза.       Он внимательно смотрит на меня покрасневшими от всего выпитого глазами.       — Что ты, твою мать, вытворяешь? — зло рычу я.       — Какие проблемы, Гук?— он зевает.— Я спал.       — Чёрт, есть проблемы, — говорю я шипящим и срывающимся от напряжения голосом. — Наш сын был на кухне у раковины, один. С долбанным ножом в руке, пыталась приготовить дурацкий ужин, потому что ты здесь хрен знает, чем занимаешься.       — Я просто дремал, что ты шумишь, — он садится, хмурясь.       — Ты мертвецки пьян, чёрт бы тебя побрал! — гневно рычу я.       — Я выпил с другом, давай просто покончим с этим, нет причин для ссор. Юрим смотрел мультики.       — Ты слышишь меня? У него в руке был чертов нож!       — О, Господи, Гук. Ты всегда будешь так со мной обращаться? Я делаю все возможное, я стараюсь.       Я сжимаю и разжимаю свои кулаки.       — Я сейчас отведу его поужинать. И когда я вернусь, тебе лучше бы оторвать свою задницу от этой долбанной кровати и начать себя вести, как примерный и образцовый папа!       Я резко разворачиваюсь и направляюсь к двери.       — Захватите и мне что-нибудь, — бормочет он мне вслед, ложась обратно на кровать.       Взбешенный, я разворачиваюсь, в одно мгновение подбегаю к нему, наклоняюсь и хватаю его за плечи, поднимая вверх. Я вытаскиваю его из кровати и ставлю на ноги, оказываясь с ним на одном уровне, наши лица напротив друг друга.       И я почти задыхаюсь от едкого алкогольного дыхания, исходящего от него.       -Я.СКАЗАЛ.БЫСТРО.ВЫМЕТАЙСЯ.ИЗ.КРОВАТИ. К.ЧЕРТОВОЙ.МАТЕРИ!       Он начинает плакать, но только в этот раз это совсем не работает. Я не поддамся на его уловки.       Он допустил огромную ошибку — напился, не напился, это не имеет значения. Мой сын значит для меня все, он — единственная причина, почему я ещё борюсь за этот тонущий корабль, под названием «наш брак». Если что-то случится с ним… Нет. Этого ни за что не случится. Я не позволю этому случиться.       — Клянусь Богом, тебе лучше протрезветь, к тому времени, как мы вернемся.       Я выбегаю из комнаты и захожу в гостиную.       — Малыш, ты готов идти? — говорю я, прилагая все усилия, чтобы мой голос звучал спокойно.       Он подскакивает на ноги и хватает меня за руку.       — Отец, мы можем пойти в МакДональдс?       — Все, что ты захочешь!

***

      Чимин       Я открываю входную дверь в квартиру и захожу домой. И, первое, что бросается мне в глаза — это Хосок, который стоит, прислонившись к кухонному белому столу, и смотрит в свой телефон.       Он смотрит на меня, улыбаясь, когда я кладу на пол свою сумку для танцев.       — А, вот и ты. Я проходил мимо студии и заглянул туда, но тебя там не оказалось.       Я пожимаю плечами, подходя и целуя его в щеку.       — Танцы отменили, и я решил прогуляться. Я проходил мимо, где проводились мотогонки, и решил остановиться и посмотреть.       Он отрывается от своего телефона и поднимает на меня взгляд, смотрит в упор, приподняв брови в удивлении.       — Ты ходил на мотогонки?       Я отмахиваюсь, настолько небрежно, как только мог это делать.       — Я просто проходил мимо. Я не хотел идти домой, поэтому и остановился немного посмотреть.       Он кивает, возвращаясь опять к своему телефону.       — Может, выйдем поужинать куда-нибудь?       Я смотрю на него, а затем киваю с нежной улыбкой.       — Конечно, это было бы просто замечательно.       — Прими душ, освежись немного, и мы пойдём.       — Может, прогуляемся? — спросил я.— Сегодня чудесный вечер.       Он кивает мне, делая взмах рукой, который говорит о его согласии.       — Конечно, детка, все, что захочешь. Тогда сначала нам нужно зайти домой к твоему отцу.       Я вздыхаю, но все-таки спрашиваю.       — Зачем, Хосок?       — Он хочет тебя увидеть.       — Я ему звонил три дня назад.       Он смотрит на меня «что-ты-такое-говоришь» осуждающим взглядом.       — Прекрати быть таким эгоистом. Он старый человек и он одинок.       — Я это знаю, — отвечаю я отрывисто. — Смотри сам, как хочешь. Мы зайдем, и это все, хорошо?       Он разглядывает меня, с явным желанием ответить мне что-нибудь едкое, но я не даю ему возможности сделать это. Вместо этого я поворачиваюсь и ухожу в душ. Я принимаю душ размеренно и не спеша, давая тёплой воде омыть моё тело, и уж тем более не тороплюсь, когда выбираю, что надеть, одеваясь и приводя себя в порядок. В конце концов, я останавливаю свой выбор на узких, обтягивающих джинсах и насыщенной изумрудно-зеленной толстовке с высоким и большим воротом, надеваю черные кроссовки. Тяжело вздыхаю, выхожу и встречаюсь с Хосоком на кухне. Он берет своё пальто, даже не взглянув на меня, и мы вместе выходим из квартиры.       Мой отец живёт совсем не далеко, двумя кварталами ниже по улице, за углом. Это достаточно близко, чтобы пройтись и зайти в гости, но все же из нас двоих, я единственный, кто прикладывает усилия для встреч и общения. Мой отец никогда не приходил ко мне. Хосок подталкивает меня ко всему этому — к общению, встречам, как будто это моя вина, что он одинок, но он никогда, ни разу не старался ради меня, так почему я должен? Хосок и я идем в тишине, он даже не держит меня за руку. Он все также весь, словно приклеился, в своём дурацком телефоне.       — Как прошёл твой день? — спрашиваю я, делая попытку заговорить и начать разговор.       — Отлично, — бормочет он, быстро набирая сообщение.       Я печально вздыхаю.       Мы подходим к огромному дому моего отца, и я нажимаю на кнопку вызова на домофоне, который встроен со стороны улицы на больших железных автоматических воротах.       — Да?       — Джин, — я говорю переговорщику на том конце. — Это Чимин.       — Чимин-и! — вскрикивает он радостно, почти пропев мое имя. — Прекрасно. Я сейчас, одну секунду. Открою ворота.       Мне очень нравится Джин — помощник моего отца. Он очень добрый, отзывчивый пожилой мужчина, который по какой-то сумасшедшей причине все еще остается верен и предан моему отцу.       Автоматические ворота с громким пронзительным скрипом, режущим по ушам, начинают медленно открываться. Хосок и я входим и идем по длинной подъездной дорожке, ведущей к трехэтажному особняку моего отца. Я не рос здесь, он приобрел его после того, как моя мать пропала. Я думаю, что старый дом был слишком велик для него.       Я никогда не стучу, когда подхожу к входной двери, мне никогда это и не приходится делать. Я открываю дверь и сталкиваюсь лицом к лицу с Джином, который улыбается мне широкой приветливой улыбкой, мгновенно подходит и крепко обнимает меня. Он очень сильный мужчина для его возраста. Полностью седой, с бледно-карими глазами, поблекшими от старости, он все еще хорошо слажен, высок и достаточно силен. Я обнимаю его с искренней улыбкой и смотрю на него. Он всегда мне улыбается так, как я бы хотел, чтобы улыбался мне мой собственный отец. Однако, те дни давно в прошлом.       — Как твои дела, Джин?       Он легко целует меня в щеку.       — Идут, кажется, не так хорошо, как твои. Ты выглядишь потрясающе, Чимин.       — Спасибо тебе! — сияю я от его слов.       Он выпускает меня из объятий, протягивая и пожимая руку Хосока.       — Джин, рад тебя видеть, — говорит Хо, проходя мимо нас и направляясь сразу в коридор. — Он в кабинете?       — Да, сэр, — отзывается Джин, закатывая глаза так, чтобы я это видел, и тем самым заставляет меня хихикать.       Хосок поворачивается и смотрит на нас, но мы оба невинно смотрим на него в ответ. Он поворачивается и продолжает идти в кабинет отца.       — Я лучше пойду, — шепчу я, быстро целуя Джина в щеку, перед тем как побежать за Хосоком.       Наконец-то мы подходим к кабинету моего отца, Хосок открывает двери, заходя туда. Я сразу же замечаю отца, стоящего около окна с сигарой в руке. Его когда-то тёмно-каштановые насыщенные цветом волосы стали серебристыми от седины, он стал стройнее с возрастом. Он поворачивается и смотрит на нас, его глаза так похожи на мои, но они пусты и безжизненны. Он никогда снова не оживет, не наполнится энергией, счастьем. Он пытается улыбнуться, но эта фальшивая улыбка — лишь картинка того, что на самом деле не существует. Самая пустая и безжизненная улыбка, которую я только видел.       — Чимин, — бормочет он. — Я не думал, что увижу тебя в ближайшее время.       И в большинстве случаев он всегда придирается ко мне, даже если мы ведем с ним обычный диалог.       — Я был занят танцами, — говорю я, подходя и обнимая его самыми неловкими объятиями, какие только существуют за всю историю объятий.       — Ммм, понятно,— ворчит он.       — Мне нужно кое-что сделать, и потом мы пойдем, — говорит мне Хосок, подходя к своему столу и садясь за него. Я все еще смотрю на своего отца.       — Ты уже говорил с Джисоном? — спрашиваю я.       Он застывает, услышав мои слова, и выпрямляется.       — Он отказывается быть частью моей жизни. Я не собираюсь бегать за ним или же преследовать его.       Преследовать его. Преследовать его… О чем он?       Он никогда, ни разу не приложил ни малейшего усилия в общении с Джи. Он никогда не навещал его и не ходил к нему в гости, что и говорить, он не интересуется его жизнью. Он просто сидит сложа руки и винит Джи в таком его отношении к нему.       — Он крепко сидит на наркотиках, — говорю я.       Он смотрит на меня с жестким, каменным выражением лица.       — Джисон достаточно взрослый и независимый в своих решения мужчина. Он делает так, как ему хочется и как считает нужным. Я не представляю, почему ты думаешь, что я могу сделать что-то касательно этой ситуации.       Я не могу с этим смириться. Он всегда перекладывает всю вину на брата, обвиняя его в том, что он достаточно взрослый, чтобы принимать свои собственные решения. Джи очень страдает, он потерял свою мать, но что страшнее всего, он потерял и отца. У него не было никого, кто бы присматривал за ним, никого, кто бы гордился им. Мой отец не заслуживает иметь такого сына, как он, а я устал от всех этих неудачных попыток наладить общение.       — Знаешь, что, — говорю я, оборачиваясь к Хосоку.— Что-то я нехорошо себя чувствую. Можем мы отложить наш ужин?       Хо смотрит на меня, безразлично пожимает плечами и поворачивается обратно к столу.       — Нет проблем.       — Я позвоню тебе позже.       Я смотрю на отца, он глядит на меня с полным безразличия выражением лица.       — Ты уже собрался уходить?       — Вам, кажется, нужно сделать здесь много работы, — говорю я, поворачиваясь к двери. — Я чувствую себя здесь лишним.       Он не говорит мне ни слова, пока я выхожу из кабинета. Он даже не пытается остановить меня. Ни единой чертовой попытки. Он не обнимает меня на прощание и нет никаких «пока». Он просто отпускает меня, впрочем, как всегда. Он будет делать так всегда. Я иду по коридору и сталкиваюсь у дверей с Джином.       — Уже уходишь?       — У меня немного разболелась голова, — вру я.       Он смотрит на меня, его глаза наполнены невысказанной нежностью. Он все понимает, но не говорит ни слова.       — Может, сказать, чтобы тебя подвезли до дома?       Я качаю головой и улыбаюсь.       — Сегодня восхитительный вечер. Я, наверное, пройдусь.       — Я открою ворота.       Я обнимаю его, разворачиваюсь и иду обратно, мне предстоит долгий путь. Когда я выхожу на улицу, то направляюсь в центр города, вместо того, чтобы идти домой. Я голоден и совсем не чувствую желания идти домой, чтобы размышлять, копаться в себе из-за того, что мы с отцом не может говорить более пяти минут, не испортив наш диалог взаимными упреками и непониманием.       Я бреду, погруженный в собственный маленький мир, мимо меня проходят люди, спешащие по своим делам. Подойдя к большой витрине кафе «МакДональдс», я останавливаюсь перед самым входом, когда вижу Гука и Юрима, сидящих около окна напротив друг друга. Я наблюдаю за ними, но не позволяю им видеть меня. У них, наверное, семейный ужин и, если я им помешаю, это будет грубо с моей стороны. Но, всмотревшись в лицо Гука, я замечаю, что, хоть Юрим и болтает без умолку, он совсем его не слушает, а смотрит в пустоту. Его взгляд жесток и неумолим, челюсть крепко сжата. Он очень расстроен.       Гук как будто чувствует мое незримое присутствие, он поворачивается и смотрит прямо на меня. Его взгляд немного смягчается и теплеет, но это не касается лица, по выражению которого видно, что случилось что-то плохое. Видимо, он и вправду расстроен. Он машет мне, так что я поднимаю свою руку и неуверенно машу в ответ.       Юрим поворачивается, его глаза широко открываются, и большая довольная улыбка появляется на его маленьком детском личике. Он начинает что-то говорить, маша своей маленькой ручкой. Я не могу слышать ни слова из всего сказанного им, потому что я нахожусь на улице, но как бы ни было еле заметная улыбка появляется на лице Гука. Он поднимает палец, манит меня жестом, зовет меня войти и присоединиться к ним. Я не уверен, что это стоит делать. Не уверен, вообще хорошая ли это идея, но он выглядит совершенно опечаленным и погрязшим в своих проблемах, а я не тот человек, который может просто уйти и бросить его бороться с бедами в одиночку.       Так что, я заворачиваю за угол, открываю дверь и подхожу к ним обоим. Юрим вскакивает со своего стула и подбегает ко мне, радостно прижимаясь. Его маленькие ручки обнимают мою ногу.       — Привет, принц! — говорю я, улыбаясь, и треплю его по волосам.       — Привет, Чим!       Он берет меня за руку и тянет к Гуку. Он улыбается мне, это лишь улыбка, но есть еще кое-что, что беспокоит меня. В глубине его глаз, я вижу злость и гнев, а на лице — тень усталости.       — Привет, танцор! — говорит он, но его голос лишен каких-либо эмоций, он пустой и немного грустный.       — Привет! — говорю я, садясь рядом.       Он смотрит на меня, и я ловлю его взгляд, который, к счастью, выражает его заинтересованность.       — Отец привел меня на ужин. Я пытался сам приготовить кое-что для него, потому что папа спал в это время. И я помыл посуду сам.       Я немного наклоняю голову, встречаясь взглядом с Гуком, и смотрю на него в течение некоторого времени. У него что-то случилось дома? Поэтому он так сильно расстроен?       — Ты совсем большой мальчик, — я поворачиваюсь к Юриму. — Сам моешь посуду.       Он улыбается большой и счастливой улыбкой.       — Отец сказал, что купит мне мороженное!       — А ты знаешь, — говорю я немного заговорщицким голосом, — Тут недалеко, за углом, продают очень вкусное мороженое. Хочешь, сходим туда?       — А у них есть клубничное?       — Обязательно есть!       — Ура! Ура!       — Не хочешь пройтись? — поворачиваюсь я к Гуку.       Он сухо, безэмоционально кивает мне и встает. Юрим открывает дверь и выбегает на улицу, мы спешим за ним. Я крепко хватаю его за руку, когда он подбегает к дороге.       — Нельзя переходить дорогу без взрослых, — говорю я ему. — Мы же не хотим, чтобы тебя сбила машина. Посмотри сначала налево, затем направо.       Он улыбается мне и делает так, как я ему сказал. Я бросаю взгляд на Гука, который смотрит на меня с более спокойным, теплым и немного нежным выражением лица. Его гнев, как мне кажется, исчез, но некое чувство беспокойства остается. Мы переходим дорогу и направляемся к большому, сказочно красивому парку. Фонари освещают нам путь на всем расстоянии, которое мы проходим по каменной дорожке, ведущей в парк. Мы начинаем подходить, продвигаясь все дальше по нашей дорожке, к кафе-мороженому, которое находится недалеко от моего дома. Юрим бежит вперед, собирая на своем пути все цветы, которые ему встречаются.       — Все в порядке? — спрашиваю я Гука, пока мы идем.       — Да, — глухо бормочет он.       Я не хочу давить на него — я не знаю его достаточно хорошо, чтобы доставать его своими расспросами.       — Хорошо, — шепчу я, и он тяжело вздыхает, будто что-то ему мешает говорить, а затем произносит:       — Он был в отключке, пьян.       Я смотрю на него, не оборачиваясь к нему, боковым взглядом.       — Твой муж?       — Да, Юрим был на кухне, около раковины мыл посуду. У него в руке был нож, Чимин. Чертов нож. Он, мой малыш, пытался приготовить мне ужин, потому что его папа был мертвецки пьян.       О боже мой. Мое сердце пронзает укол боли. Я даже не могу представить, как должно быть он испугался за сына.       — Мне так жаль, — говорю я, не зная, что еще мне добавить по поводу сказанного.       — Он пьет в последнее время. Я чувствую себя так, будто это моя вина.       — Почему ты так считаешь? — спрашиваю я, внимательно смотря за Юримом.       — Меня часто нет дома. Он всегда сам, всегда занят Юримом, не отдыхает. Может, это я подталкиваю его к этому всему: алкоголю и одиночеству?       Я обдумываю свой ответ, как бы ему это сказать, не желая оскорбить его мужа, но помочь и успокоить его.       — Ты содержишь и обеспечиваешь вашу семью. Я даже не говорю о том, насколько это непросто и опасно то, чем ты занимаешься для их благополучия. Я не твой муж и не живу с тобой, но смотри, как я вижу эту ситуацию... Когда вы решаете завести ребенка, вы должны понимать, что все изменится. Это же дети, они подразумевают все это: некие трудности и ограничения, ответственность, терпение… Может, ему стоит поискать няню на пару дней в неделю? Может это поможет ему справиться со всем этим?       — Может быть, — он качает головой. — Я не знаю этого. Он, кажется, не сможет сам с этим справиться, и я не могу ему ничем помочь, но, все-таки вдруг, это все же моя вина, что он находится в таком состоянии.       — Ты говорил с ним об этом?       — Нет, — говорит он, напряженно потирая свой лоб. — Мы закончили наш разговор скандалом, если это можно так назвать. Я был так зол на него, так взбешён. Я выскочил из дома с Юримом, не теряя ни минуты.       — Наверное, это было лучшим решением в той ситуации, — мягко говорю я.— Это даст тебе немного времени, чтобы успокоиться и прийти в себя.       — Это очень трудно, танцор. Я поднял на него руку, и это было достаточно грубо.       Я тяжело сглатываю, будто у меня ком в горле, и останавливаюсь, поворачиваясь к нему.       — Ты причинил ему вред?       — Нет, но…       Я беру его за руку, ощущая мозолистую и грубую кожу его ладоней под моими пальцами.       — Тогда ты не можешь себя винить. Ты ошибся, да, но ты же ушел и остановил это. Если ты и дальше будешь себя винить, ты не сможешь найти причину этой проблемы и не сможешь ее решить.       Он смотрит пронзительным взглядом мне в лицо, и в глубине его глаз я вижу тепло и нежность.       — Уверен, я встретил тебя сегодня не просто так.       — Чтобы дать тебе совет? — тихо смеюсь я.       Он ухмыляется, но улыбка не трогает его глаз, они остаются серьёзными.       — Нет. Чтобы у меня появился друг. Мне очень нужен друг, танцор.       Мое сердце тает от простого, но настолько важного признания, и эмоции теплой волной наполняют мое тело.       — Хорошо. Я тоже очень рад тому, что у меня появится друг.       Мы смотрим друг на друга, поглощая взглядом. Моё тело ощущает его каждой частичкой, превращая сердце в обжигающую лаву, что льется, наполняя меня и обжигая изнутри. Я чувствую, что мне надо срочно отойти, сделать шаг назад. Мы не должны быть так близко. Не следует строить и начинать наши дружеские отношения с такой стремительной скоростью. Дружба должна строиться медленно, спешка исключена, но с ним все по-другому, у нас это происходит без каких-либо усилий, нам так легко и просто вместе.       — Отец, смотри!       Мы быстро отрываемся друг от друга, разрывая зрительный контакт. Мы были так поглощены собой и быстро поворачиваемся к Юриму, который держит в руках восхитительную желтую розу.       — Это очень красиво, малыш! — говорит Гук, улыбаясь ему.       — А тебе нравятся розы? — спрашивает он меня, показывая цветок.       — Я их очень люблю, — я опускаюсь на колени. — У меня есть мой собственный большой розовый сад дома.       — А можно мне на него посмотреть? — просит он, чуть ли ни плача.       — Может быть, как-нибудь и сможешь посмотреть.       Я смотрю на Гука, чья челюсть жестко сжимается и даже сейчас, как и тогда, она немного подрагивает от напряжения и досады. Сегодня вечером он кажется раздавленным, все разом навалилось на него, а я не знаю его настолько хорошо, чтобы хоть как-то исправить ситуацию или дать хороший и дельный совет, но могу попытаться сделать его немного счастливее, и в данный момент этим я и занимаюсь.       — Смотри, — я показываю через дорогу. — Вон тот магазин с мороженым.       Юрим смотрит туда и пищит от удовольствия, потом хватает руку Гука и с силой тянет его по направлению к магазину. Мы берем мороженое, и Гук предлагает проводить меня, а заодно прогуляться пару кварталов до моего дома. Но к тому моменту, как мы все-таки добрались до дома, Юрим выглядит уставшим и сонным, его личико полностью покрыто липкой сладостью от мороженого.       Я поворачиваюсь к Гуку.       — Спасибо тебе за вечер.       Он улыбается, но улыбка отстраненная и рассеянная.       — Нет, это тебе огромное спасибо, что составил нам компанию. Может, мы как-нибудь еще встретимся?       Я подхожу к дому и поворачиваюсь к нему, улыбаясь.       — Может быть.