Hey little train!

Unburn the ashes. Unchain the reactions, I'm not ready to die, not yet. Pull me out of the train wreck.       Звон хлесткой пощёчины, казалось, мог сотрясти воздух и заставить башни хлама, наваленные у стен мелкого квадрата комнаты, повалиться в кучу такого же хлама, но уже менее презентабельного.       Эйгон изумлённо уставился на Бейлу, приложив холодную ладонь к горящей щеке.       — Врезала всё-таки... — пробормотал он, прокручивая в голове обрывки воспоминаний из прошлой жизни, в которой Таргариен порывалась намылить ему шею.       И Бейла могла поклясться, что, если бы хоть тень улыбки мелькнула в уголках его рта, она бы занесла руку для повторного удара. Хоть девушка не гордилась даже первым выпадом.       — Это все серьезно, — она вложила в голос свои, по собственному мнению, постыдные чувства и обнажила их перед всеми лёгкой в нем дрожью.       — Я просто спросил, знает ли Джейс в этой жизни, что куда пихать, — все ещё, словно надутый ребёнок, бормотал он, но на лице его отразилось понимание.       Бейла не была уверена, что именно он понял, но явно язвительного задора у того поубавилось. И это подарило ей облегчение ненадолго. Девушка вернулась на свое место, больше не одарив его взглядом.       Тот факт, что Эйгон все же получил — за сказанные слова в этой комнате или в той жизни — подарило облегчение и Джейсу. Лицо перестало искажаться в гневной гримасе, только ехидство и жгучее удовольствие растекалось по контуру подрагивающих в ухмылке губ, будто это его рука сейчас пульсировала от прикосновения к чужой щеке. Но дело было не в ударе, который за него нанесла Бейла. Дело было в том, как этот клоун напротив него в миг превратился в ошпаренного испугом ребенка. Наверное, в этой жизни ему нехило досталось. Так же. Джейс, неотрывно смотря на него, даже когда Бейла подскочила с места, подметил, что под тенью замаха чужой руки веки и ресницы затрепетали заученно боязливо.       — Вы не чувствуете... этого томления внутри? — отчаянно поинтересовалась Бейла. И в подтверждение своих слов услышала молчание стыдливых ртов, что, видимо, длилось с момента их встречи.       Все это чувствовали. Эту клокочущую в груди ярость от несправедливости, вытекающую из тоски по дому. Если бы они... Если бы они только были отлучены предписаниями временных законов от тех своих сущностей, то могли бы принять второй шанс, свою новую жизнь в отрыве от предыдущей. Не стремясь исправить и переписать. Поверили бы, что им предстояло прожить эту — долго и счастливо, не пытаясь в истерике рваться назад, стучаться, скулить, проситься, нестись по вяжущей босые ноги грязи, пропитанной кровью, к тёплому сиянию окна вдалеке.       Но эта тоска... По тем образам, по тем людям, по родителям и семье, которые воспринимались некоторое время назад слишком бесцветными и чужими. Теперь же они заполняли фантомами своих голосов дурные от усталости головы. Эта тяга оказаться снова там, когда ещё ничего не было проклято. В чьих-то объятьях, в тишине каких-то комнат, в отражении чужих глаз. Этого всего неистово хотелось. И чем дальше, тем сильнее сознание тех их сливалось с ними настоящими; сущности переплетались и привычно, знакомо ложились на недостающие части друг у друга. Теперь те образы древних воинов и воительниц, бастардов и убийц, пьяниц и послушных сыновей ощущались... своими собственными.       Эймонд отнял от лица пакет со льдом и почувствовал, как взгляд Люка скользнул от него вниз. Люк снова привычно — он успел привыкнуть за несколько часов знакомства? — жался в мягкий угол. Но теперь это не было похоже на застенчивость или стыдливость. Юноша сгреб плечи и обнимал ладонями миску в своих ногах с макаронами и сыром, что ему любезно предоставила Рейна. Кажется, ему просто не были комфортны ни эта обстановка, ни эти разговоры... Или собственные чувства. Чувства, которые резко контрастировали с нежными порывами навязчивых извинений и сжирающей виной, что смолилась в груди ещё мгновения назад. Когда он не узнал, то, что должен был.       Это был уже другой Люк, но хотя бы не тот, что яростно кидался на него, со стеклянными глазами пялился, отползая назад. Но не из трусости, а для подготовки к атаке, затем судорожно выискивая вокруг себя, вероятно, какое-то холодное оружие. Пятился он на полу, руками позади себя, так что не смог бы так быстро подскочить и ухватиться за нож. И, по крайней мере, Эймонд мог надеяться, что в этой запущенной обитовальне ножи были так же запущены, не заточены настолько, чтобы серьезно ранить. Потому что сам он, обессиливший после приступа, не успел бы увернуться. И не нашел бы сил подскочить за ножом или стулом, который можно было использовать как щит. Здесь он не был искусным воином.       И если бы не остальные гости квартирки, сбежавшиеся на вскрик Люцериса, после того, как воспоминания накрыли его, он бы не отделался фингалом под глазом. Ударом, которым Люк одарил его безотчетно, но мгновенно, как услышал в собственной голове вопль своего Арракса и звук перетираемой меж клыков плоти. За такую реакцию винить его Эймонд не мог. Он, наверное, до конца и не верил в те картинки, что мелькали в его дальних уголках памяти, пока Люцерис не врезал ему. Пока не увидел дрожащую влагу в глазах, полных ярости, пока не принял то, почему Люк не убил его в самую первую минуту встречи. Но теперь «племянник» помнил всё.       И, слава богам, в которых он верил когда-то, больше не кидался на него, вопреки ожиданиям. Может, приторный вкус дешёвого сыра на языке отвлек его, потому что рожу он кривил знатно. Но Рейна была так любезна, словно мамочка, порхая вокруг и пытаясь всем угодить. Спросила, голоден ли Люк, и тот, пока его грудь тяжело поднималась и опадала, смазанно кивнул, не отводя враждебного взора от Эймонда. Который припал глазом к холоду, так же любезно предоставленного хозяйкой квартиры.       И как он объяснит свой синяк под глазом в универе? Он был ещё тем знаменитым пацифистом, пафосно вещающем о силе слова, пока жестикулировал худыми руками. Так было похоже на нищих, что проповедовали о бессмысленности и даже греховности погони за дорогими брендами, не имея возможности участвовать в этой погоне.       Рассуждал Эймонд так, будто ему светило вернуться к нормальной жизни, в которой эти объяснения запросят.       — Надо ехать к Хелейне.       — А где она живёт? — не шибко воодушевленный Джейс скептически взглянул на Рейну. Конечно, он хотел бы, чтобы следующим нашелся кто-то из его семьи.       — Пока не знаю. Аккаунт заброшен, фото старые, видимо, ещё со студенческих времен. Сейчас она может уже быть многодетной матерью и жить у Неведомого на куличиках.       — Не удивлюсь, если утром мы будем знать номер её дома и режим работы провинциальной конторы, где она просиживает по 9 часов в день.       — Маньячка, — насмешливо, но беззлобно согласился с братом Эйгон.       — Зава-ли-и-сь, — также беззлобно пропела Бейла, не отклоняясь от сестры и не отрывая взгляда от экрана, по которому та как угорелая носилась пальцами. Эта её реплика фальцетом очень его позабавила; стало интересно, сколько раз за жизнь она смогла позволить себе быть несерьёзной. — Где бы ты был, если бы не Рейна?       Возможно, в канаве, подумал Эйгон. Подумали все. Каждый из них прекрасно подмечал в тусклой невзрачности комнатушки, где не за что было глазу зацепиться, мелкие детали. Они помогли многое понять о незнакомцах и о себе и сделать неутешительные выводы о том, что даже спустя несколько нейтронных вспышек линии их судеб все ещё кривились по знакомой траектории.       У Эйгона явно были проблемы с алкоголем, он не отрывался от бутылок весь вечер. Джейс, как минимум, имел проблемы с контролем агрессии, как максимум — судимость из них вытекающую. Все заметили его сбитые костяшки — о чье-то лицо или стену только один Воин знает. Эймонд, как и прежде, производил впечатление человека неуравновешенного, но пытающегося это скрыть; в депрессии или глубокой апатии. В этом времени благо были психотерапевты. И лично Люк, мимолётно скользнув пальцами по его запястью на кухне, мог почувствовать рубцы, которые прятались под рукавами черной водолазки.       Рейна жила в квартире, захламленность и световое решение которой могли бы вогнать в депрессию любого, но лицо её лучилось счастьем, подсвеченное вдобавок синим светом экрана. В доме — ни единой семейной фотографии, никаких эстетических прекрас и декора, только мусор и скопище коробок с неясным содержимым. Можно было решить, что она только переехала, но больше верилось, что она переехала давно да так все и оставила. Возможно, в этой жизни у неё никогда не было семьи, возможно, Рейна сирота.       Бейла явно сиротой не была, но это выглядело даже хуже вкупе с её повышенным чувством ответственности. Помешанная на контроле, агрессивная, с залегшими под глазами синяками, вероятно, бравшая на себя заботу обо всех на свете, растрачивая себя, девушка, кажется, хотела обратно больше всех. Но точно не понятно почему. Чтобы сбежать из этой жизни или просто поступить так, как положено, как того требовали условия, которые она всегда смиренно принимала, пренебрегая собой?       Чувствуя, но игнорируя то, как быстро от пакета в его ногах распространялось по брюкам влажное пятно, Эймонд размышлял, не смея взглянуть на Люка, какая на этот раз у него была история. Доставалось ли ему и в этой жизни все так же легко, нежился ли он в любви окружающих и боролся ли сам с собой, стыдясь своего происхождения? Люк был оголен больше всех — сидел в своей растянутой футболке и спортивных шортах — но менее всех читаем. Даже никакого принта на ткани, чтобы говорило о его эстетических предпочтениях и вкусе.       Эймонд сдерживался изо всех сил, чтобы не устроить сессию психотерапии для них всех прямо сейчас, лишь бы узнать, что там в голове у этого Люка. Слишком большой опыт, он почти был профи, хотя всегда являлся только клиентом, но уже деформировался и не мог мыслить другими формами и терминами.       Рот его сомкнулся накрепко, когда он случайно мазнул взглядом по фигуре Люка, который заерзал на месте. Ткань шорт чуть задралась на одно лишь мгновение, но Эймонд успел заметить несколько синяков на бедрах парня. Один из них был свежим, второй растекался уродливым ржавым пятном по коже. Эймонд уже не хотел знать. Эймонд бы хотел это предотвратить. Тот Эймонд, может, ликовал бы.       И ему стало даже как-то горько, что Джейс, стоя в метре от «брата» и заглядывая за плечо Бейле, не мог его утешить. Не хотел. Потому что пока ещё не понял и не осознал. Они все ещё не примирились со своими прошлыми версиями, не пропитались их чувствами в самой крайней степени. Но кто знает, какой ужас ожидает их дальше. Их чувства друг к другу могут окрепнуть — лучшие и самые худшие, могут преломиться под призмой этой реальности, извратиться и нанести больший вред. Психике. Или чьему-то лицу. Кто знает, что этот Джейс — с таким же дурацким маллетом и в этой жизни — мог сделать с наглой рожей Эйгона за смерть своей матери. Когда в полной мере прочувствует то, что не довелось в тот раз. Горе. Гнев. Отчаяние.       Эймонд не знал, когда его или Люка захлестнут эти деструктивные — других между ними не было — чувства. Кто будет первым и самым жестоким. Или ничего не будет вовсе. Эймонд несколько лет к ряду на сессиях и после практиковал сверку с реальностью, научился в итоге тормозить себя, останавливать надумывания, чтобы не поддаваться тревоге и панике. Это больше не помогало. Снова начинать курс с начала... Если у него вообще будет такая возможность. Он так понимал, что следующим делом они все отправятся на поиски Хелейны. А дальше…       — О, я помню Алис, — усмехнулся Эйгон, поиграв бровями и покосившись на брата.       — Да что ты, — хмыкнул тот. — А что-нибудь полезное скажешь уже?       — Она правда была ведьмой, Эймонд? — требовательно повторила вопрос Бейла, нахмурившись из-за того, что Таргариен перевел свое внимание на идиота Эйгона.       — Я не уверен… — честно ответил он. И гадал: тот Эймонд тоже не был уверен, или это он недостаточно помнил.       Но ему тут же пришлось отвлечься на вскинутую в интересе голову Люка, который обратил к нему странный, искрящийся забавой взгляд. Этот жест не ускользнул и от внимания Джейса.       — Люк, ты что-то знаешь?       — Н-да... — неуверенно промямлил он, а затем его лицо сверкнуло неуместным, более явным ехидством. Но он отчаянно пытался его подавить. Вряд ли потому что это было некрасиво — просто за ним пряталось то, что точно нельзя было показывать. — У Эймонда был от неё ребенок.       — Откуда ты..? — проговорили одновременно Эйгон и Джейс, встретились глазами, а затем их изумленные лица прояснились.       Лицо Эйгона, потому что он ярче вспомнил саму Алис и аспект жизни брата, который её включал. Джейса — потому что он прекрасно понимал, откуда Люк знал то, что не мог наблюдать. Порой картинки их общей прошлой истории рисовались вне зависимости от того, успели ли они увидеть то или иное событие. Не относящиеся конкретно к их органам чувств обрывки памяти. Словно существовало какое-то хранилище воспоминаний всех перерожденных душ, и у них были ключи от всех ячеек. В нужный момент, при должном желании. Обрывки далеко не случайные, а те, что были исключительно важны. Так что Джейс знал, — не был там, но все прочувствовал — как погибла Рейнира. Ему было необходимо это знание. Он всем сердцем любил маму и готов был претерпеть эту боль.       А Люк почему-то ведал о личной жизни Эймонда.       — Поговаривали, что она его приворожила. Потому что предпочитал… — Люк осекся, не сразу решившись произнести имя того человека. — Предпочитал Эймонд несколько других женщин.       — Или не женщин, — без особой, присущей ему прежде смешливости буркнул Эйгон. В руке давно не мелькала бутылка, это тоже подметили все. Так что неудивительно, что градус его веселья понизился.       Хотя пиво в свободном доступе все ещё стояло на столике меж двух диванов, развернутых друг к другу.       — Зачем ехать к Хелейне, если нам гораздо важнее найти Алис? — без нажима вопросил Джекейрис. Но он готов был надавить в случае чего.       — А если все участники тех событий необходимы? — отвлеченно отвечала Рейна.       — Когда Алис поставит такие условия, тогда и будем думать, — согласилась Бейла, скользнув взглядом от экрана к лицу «сестры», которая высматривали в гугле все статьи с упоминанием имени Алис Риверс.       Джекейрис резонно напомнил:       — Вы даже не знаете, ведьма ли она. И может ли помочь. И есть ли вообще способ…       — Прекрати, — осадила его Бейла, обернувшись, и подкрепив убедительность слов тяжёлым взглядом.       — А что, если она переродилась под стать времени и теперь тупо участница шоу про экстрасенсов? — Эйгон невесело хохотнул, намекая на бессмысленность поисков её медийных следов в сети.       — Да дайте нам хоть что-то попробовать, боги! — вдруг повысила голос прежде раздражающе умиротворенная Рейна, и все окончательно убедились, что скрывается за этой маской позитивности на самом деле. И почувствовали укол совести. — Я не хочу хоронить наши жизни, даже ничего не попытавшись сделать.       — Мы уже давно похоронены, если что, — Эйгон точно знал, что огребет, как минимум, словесных оплеух за свой унылое занудство, но почему-то, все безмолвно и невыразительно с ним согласились. И он добавил себе под нос: — В собственной постели, в земле, в море...       Они встретились с Джейсом взглядом и осознали, что точно помнили, как умер каждый из них. Но сейчас, в данный момент, под растворяющееся в воздухе произнесённое «море», перед глазами у обоих стояла картинка с болтающимся на волнах безвольным, проткнутым стрелами телом со слипшимися каштановыми кудрями. Эйгон едва заметно встряхнул головой, чтобы прогнать образ.       — Е-е-есть такая, — снова воодушевленная протянула Рейна, вскидывая руку с телефоном, где был открыл сайт, больше по количеству ярко сверкающих плашек напоминающий тот, где за мгновение можно подцепить вирус. Но бегущая строка вверху, над обложкой портала с именем гадалки Риверс, была недурно анимирована. Эйгон, пробовавший себя в профессии тестировщика наряду с кучей других, что он перебрал за жизнь, подметил это.       Но горько усмехнулся.       — Шарлатанка.       — Она шифруется, — не унывала Рейна, но прекрасно понимала, что Таргариен может быть прав. Однако обе версии являлись правдой, пока они их не проверили.       Можно было, конечно, оставаться в неведении и никогда не почувствовать возможного разочарования, так и не открыть ящик с котом, но это было настолько же бессмысленно, насколько отказываться от любви, опасаясь, что та рано или поздно закончится. Рейна всегда любила горячо, от всего сердца, и в любви ответной тонула без остатка, как бы потом ни было больно. Рейна не училась отвергать, но претерпевать боль, получая отказ. И все равно доверяла раз за разом, все равно ныряла с головой и верила этому миру. Восхищалась его извращённой, порой болезненной для глаз красотой. И таким лихорадочным теплом наполнялась её грудь, когда она оглядывала родные-чужие лица. Не скрывая улыбки и ни капли не стыдясь своих чувств. Это была её броня.       Бабушка научила её так защищаться, но прежде показала разные способы и позволила выбрать. Она была для неё самым дорогим человеком на свете, единственным, кого девушка любила так горячо. Потому её смерть ударила сильнее всего, сильнее, чем сто условных отказов и предательств. И так у Рейны появилась одна единственная комната со своим котом Шрёдингера, которую она никогда не решится открыть.       — Значит, потащимся к этой Алис в надежде, что она та самая или хотя бы помнит свою другую версию?       — И обладает теми же способностями, — подытожила Бейла, но не вдохновенно вторя своему «мужу», а настоятельно умоляя его недовольными нотками в голосе прекратить нагнетать и унывать раньше времени. — Да, Джейс. А теперь нужно поспать.       — Ну, — синхронно со своим братом поднимаясь с дивана, вздохнул Эйгон, — классно посидели.       Рейна и Бейла переглянулись. Когда они посмотрели на Эйгона вновь в глазах первой искрилась насмешка, у второй — испепеляющие, снизводящие до атомов осуждение и упрек.       — Ишь, куда собрался.       — Пьяным за руль? С ума сошел?       — Я на скутере, бля!       — Да какая разница на чем..! — возмутилась Бейла, но решила, что с этого момента это не её забота.       — Давай, давай, в душ и в пижамку переодевайся, — хихикнула Рейна. Кто-то из них наивно полагал, что она их отпустит от себя хоть на шаг, столько времени потратив на поиски и сбор?       — Я пижамку-то не взял, — раззадорился Эйгон и поиграл бровями.       Кажется, он всю жизнь мечтал о девичнике. Точнее, о месте, откуда его не погонят, где попросят остаться, пусть и преследуя свои личные цели. Приобнимут за плечи ненавязчиво, мягко подтолкнул в нужную сторону. Противоположную от выхода.       — Я тебе свою дам, — разворачивая того в сторону ванны, улыбнулась Рейна.       — Пацаны не поймут.       — Я пойму, — к своему стыду улыбаясь шутке где-то внутри, с непроницаемым лицом сообщил Эймонд. И направился к двери.       Перед ним возник несогласный с его планами Джейс.       — А ты куда собрался?       От такой наглости, кажется, мог округлиться и неживой его глаз, проступив сквозь повязку тенью возмущения.       — Я тут не останусь.       — Ну а я тебя не выпущу, — непринужденно пожав плечами, заявил Джейс.       — Что, так хочешь домой к мамочке, малыш Джейс?       — Выйди, извращенка! — послышалось откуда-то сзади. — Я сам в состоянии..!       Джейс и Эймонд упрямо пялились друг другу в глаза, не двинув ни мускулом, упорно игнорируя все то, что требовало их внимания.       До тех пор, пока не послышался болезненный звук трения голого тела о эмалированную поверхность ванны, чье-то падение, вскрик и злорадный смех Рейны. Джейс перевел взгляд за спину Эймонда, а он, в свою очередь, вынужден был обернуться. Затем к месту происшествия поспешила и Бейла.       — Это харассмент! — вопил Эйгон.       — Окати его ледяной водой, а, — с мольбой попросила Бейла сестру, оперевшись ладонью о ребро открытой двери, наблюдая с безопасного расстояния, как сестра пытается справиться с захмелевшим гостем.       К ней присоединился Люк, а вскоре, не сумевшие игнорировать шум, подоспели и Эймонд с Джейсом. Второй сразу кинулся помогать хозяйке, протиснувшись между телами иронично наблюдающей «толпы». Эймонд остался стоять между Люком и Бейлой. И пытающаяся скользнуть по губам, но упрямо отвергаемая улыбка застыла судорогой, когда слева зашелестел полушепот.       — Нам не нужно разделяться, — проговорил Люк и только тогда повернул голову и взглянул на того, к кому были обращены слова. Но Эймонд уже смотрел на него, возмущённо-изумленный, все ещё не понимая, почему Люцерис продолжает с ним разговаривать. В этот раз, однако, голос звучал иначе. В нем была настойчивость и тщательно скрываемое требование. Ты мне вообще-то должен, Эймонд.       Так что не смей уходить.       Я хочу вернуться. К тому, чего ты лишил меня.       Теперь от него зависели и чужие жизни. Он был им нужен, но если его точно так же не тянуло туда, Эймонд бы наплевал на чужие хотелки. Он — в приоритете, так учил психолог. И Таргариен ушел бы без зазрения совести. А теперь им всем предстоит держаться вместе, если хотят выжить. Если хотят зажить снова. И к тому же, на нем действительно висел долг. Теперь Эймонд ощущал это четко и ясно, полностью слившись с грузом вины своего предыдущего существа.       Эйгон протрезвел; был успешно вымыт, и даже растянутая мужская футболка для него нашлась. Он и все остальные парни улеглись на общее ложе из подушек и пледов, которое организовали посреди тесной комнаты, сдвинув диваны в сторону (на них расположились Бейла и Рейна). Оставалось загадкой, почему наглухо закрытая дверь спальни была «непригодна» со слов хозяйки квартиры. Впрочем, это сейчас мало кого заботило, они вымотались — слишком много потрясений, стресса и воспоминаний, что продолжали у некоторых до сих пор пульсировать в висках. До сжимающихся челюстей и влажности в уголке глаза.       Эймонд прислушивался к звукам улицы, умоляя их его убаюкать, как вдруг уловил приглушённый шелестящий мотив. Это в чьем-то старом и некачественном наушнике скрипела попсовая мелодия в среднем темпе. У него по бокам по «бастарду». Оба, Джейс и Люк, лежали отвернутыми от него, а он — на спине, уложив в привычном мирном жесте руки на груди. Но Джейс лежал гораздо дальше, будто всем телом источая отвращение. Что источал Люк, почти жавшийся к нему — если в сравнении с братом — когда места было предостаточно, Эймонд не пытался пока понять. И засыпая, он размышлял, что же за звуки пугали Люцериса так сильно, что он приучился засыпать с музыкой в ушах. «В обнимку» со старыми, проводными наушниками, узлы на которых ему даже было лень распутывать.

***

      Холодные пальцы скользнули под лямку рюкзака, перехватывая вес на себя.       — Отвали, — повел плечом Люк, ударяя свободной рукой по руке Эймонда и подкидывая свои пожитки на тонком плече, чтобы было поудобнее.       Ни Эймонд, ни сам Люк не понимали, чего было вложено в эту реплику больше — игривого недовольства или искреннего раздражения. И для того и для другого было слишком рано, они знакомы лишь несколько суток. Но они знакомы слишком давно. И к этому часу это как нельзя яснее ощущалось обоими, как и всеми остальными, потому что прошлые жизни второй, чужеродной, отторгаемой всеми силами кожей, но все же опустились на них, и уже сложно было отделить в сознании тех себя и себя настоящих.       Настоящих — не только о времени. Истинных, какими они всегда хотели быть. Эймонд был миролюбивым и учтивым парнем с уходом в невротичность, куда без этого; никогда не думал об убийствах и тем более не мог представить, что захотел бы причинить вред безобидному парнишке, что плелся рядом. В ту жизнь ему не хотелось, если рассуждать головой, но почему-то тянулось всем существом… В той жизни их даже связывало что-то с Люком. Что-то очень сильное и разрушительное. Ему бы хотелось подправить это просто до чего-то сильного. А тут он ему просто парнишка, что плелся рядом.       — Я сам в состоянии тащить свои вещи, — уточнил свою реакцию Веларион.       — Хорошо, я тебя понял, сильный мальчик.       — Да, я сильный. — И в этом не было никакой надменной кичливости. Голос почти слышно надломился.       В этом не было и знакомого ему — его другой версии — нахального упрямца Люцериса. Этот Люк говорил о себе настоящем, о своём опыте, о травмирующем эффекте которого Эймонд мог только догадываться. В унисон со звучащей в ушах музыкой Люк мог нашёптывать себе эту мантру каждую ночь, пока в итоге не поверил. Мог ещё даже не попробовать бороться с тем, что требовало от него быть сильным, но уже верил в победу. Это похвально. Эймонд тоже изо всех сил старался верить: он справится с тем, что назойливо стучало в дверь откуда-то издалека, что гложило сейчас и что только предстояло преодолеть в предстоящем путешествии. В которое они налегке отправляются шумной, встревоженной компанией, будто не бегут исправлять ошибки, у которых срок годности кончился позавчера, а отправляются в увлекательный уикенд.       Едут забавы ради к знахарке в дракуево-кукуево, чтобы погадать, как скоро в тиктоке стукнет круглая цифра подписчиков и когда крипто-валюта подорожает. Нет, конечно. Но расскажи они кому-нибудь о реальной цели своей поездки, кто бы поверил? Кто бы всерьез воспринял слова этих великовозрастных детей, разрозненно движущихся к пирону?       Девушке с напряжёнными плечами, которая вцепилась мертвой хваткой в руку парня, но в этом не было ни капли романтичности. В этом читалась угроза и предупреждение. И «только вычуди что-нибудь, Таргариен». Другой — субтильной, тонкой прелестнице, сзади которой медленно тащился угрюмый паренек. И хмурился он только сильнее каждый раз, как идущая перед ним спотыкалась, абсолютно не смотря под ноги, увлеченная черным зеркалом в руках.       И долговязому парню, своими размашистыми шагами настигавшему юношу, который то и дело ускорялся, пытаясь оторваться. В этом, наоборот, игривости было больше, чем угрозы. Но никто до конца не был уверен, когда кому-то из них двоих понадобится помощь. Когда эта больная привязанность, не ослабевшая спустя растянутые на века полотна астрономических струн, начнет вновь закономерно все усугублять и нести только боль.       А пока эта беззаботная на вид компашка может вполне походить на типичных представителей молодежи, что просто плывут по течению. Эгоистичные, не верующие в традиционные идеи и не втискивающие себя в старые рамки через силу, когда не чувствуют. Это могли бы быть они, обыкновенные они. Но всё, что их касалось, никогда не было простым. В своем время — то, другое — им нужно было выживать. Воевать за старые убеждения и несгибаемыми принципами взрослых сгибать свои спины, падая, разбиваясь, истекая кровью и слезами. Тренироваться, вести переговоры, налаживать связи и в конце концов выходить лицом к лицу с так называемым злом, мозолистой в свои юные годы рукой сжимая рукоять меча, надсадно восклицая и подавляя животный страх, клубившийся в лёгких вместе с гарью и пылью разрушенных чаяний и мечтаний.       Из этого леса надо бы выбираться.       И теперь им опять предстояло вернуться к борьбе, когда и прежде жизнь не пыталась даже притвориться простой. Теперь им исправлять ошибки прошлого, оголтело бегая и пытаясь поспеть вернуться к своим похоронам, туда, куда тянуло неумолимо все равно... Спустя парсеки отстрелявших как мгновение лет. Что касалось их — никогда не было простым. И на зов приходилось отвечать.       — Эйгон, ну! — Стоило на мгновение выпустить его, и он уже куда-то подевался. Пока все завалились толпой в тамбур и проследовали в вагон, он остался стоять на перроне, вглядываясь с сужающуюся вдаль полоску предстоящего пути через темные стекла очков. Бейла, не спускаясь на платформу, выглянула и попыталась схватить Таргариена за ткань одежды. — Залазь, чего встал!       — Да иду, иду, — отмахнулся он, сбив хватку её пальцев с плеча. — Дай подышать родным воздухом в последний раз.       Бейла коротко закатила глаза.       — Мы едем в другой город на пару дней, окстись.       Парень резко прервал свой этюд «пафосно созерцающего прекрасное далеко» и наконец привычно расплылся.       — О, миледи, у вас прорезается язык предков? «Окстись?» — Переведя на неё взгляд и приспустив очки, продолжил: — А чтите ли вы древние традиции? Поцелуй прекрасного рыцаря на дорожку, например?       — Имбецил, — незлобливо выдохнула Бейла. — Подкатывай к Джейсу. Нравы-то свободные.       Вплывая в её сопровождении из тамбура в вагон, Эйгон в ответ изрёк философски:       — Времена, конечно, меняются, но не все готовы к переменам. — И добавил, оглядев Джейса, который закидывал их сумки на полки над сидениями: — Природа очень пластична, человеку куда сложнее принять изменения.       — Глубоко, ага, — похвалила девушка, на самом деле вслушиваясь в его рассуждения с вовлечённостью вахтерши в конце рабочего дня, сидящей на проходной новостройки, выкрашенной в жвачно-розовый внутри.       Эйгон окинул взглядом Эймонда и Люцериса на первом от дверей ряду. И Рейну напротив них, которая уставившись в смартфон, не замечала как эти двое сидели подозрительно близко друг к другу, до бесцветных лиц боясь, что руки на коленях соскользнут ненароком в сторону и неловко коснуться чужой. Боялись и все же не оставили ни единого сантиметра между телами, пусть место позволяло.       Вот бы привалиться рядом с Люком неуклюжей тушей и пошатать всю их целомудренную конструкцию, чтобы не только руки соприкоснулись. Да и положение сменилось на горизонтальное. Эйгон находил предельно забавным заливающий чужие лица румянец, когда он в очередной раз что-то такое исполнял. Ну ничего, успеется.       Парень снял очки — не розовые, в этих он не щеголял со средней школы — и усмехнулся. Пробормотал, когда Бейла уже не могла его слышать:       — А некоторые индивиды адаптируются с завидной быстротой.