Корни тянутся к гробам

Кристина и Дина примерили на себя роль то ли заботливых мамочек, то ли умудрённых жизнью старших сестёр. Они вновь сошлись на фоне беспокойства о бедной маленькой Асе — так и сцепились, и бегали всюду под ручку, обсуждая все возможные исходы. Обеим её намерение встретиться с «Корнями» казалось опасным и сумасбродным. Готовили как к свадьбе к походу в лес. Дина заставила поделиться геолокацией, а Кристина торжественно вручила перцовый баллончик. Договорились ждать и следить — глаз не спускать с верхушек заалевших деревьев. Если что, разделиться: сразу звонить в полицию пальчиками с идеальным маникюром, и бежать созывать местных в экспедицию на помощь непутёвой Асе. Та, кстати, их паникёрства не разделяла. Слегка волновалась, подрагивала, представляя, как всё пройдёт, но за свою жизнь не опасалась. Она ведь собиралась к таким же студентам как она, лишь немногим старше, ну или к магистрам, если точнее. И несмотря на то, что они естественники, что могло случиться, правда? В прозрачное субботнее утро, накинув синий плащ, в котором от октябрьского ветра уже становилось зябко, Ася вышла из своей комнаты. Спускаясь по лестнице, кивнула берёзе за окном у лестничного пролёта. Это дерево она лицезрела каждый день, привыкла к нему как к другу. Подруге. Чем берёза хуже человека? Она умеет говорить шелестом, даёт кров и еду животным, растёт, лысеет, меняет цвет листьев как цвет волос, примеряет серёжки. Разве что, не умеет мыслить. Но это зыбкий критерий — много кто не умеет. Ася миновала ворота. Ступала по палой листве, шуршала, распугивая птиц и мельтешащих в ветвях белок, прислушиваясь к смертельному отсчёту кукушки. Ей вспомнилась странная запись в дневнике брата: «Хорошо бы мне пропасть без вести — не умереть, а просто выйти в тонкое лиственное пространство и уже не вернуться». [1] Она ощущала примерно так же. Прекрасный лес — как можно не хотеть раствориться в нём? Полная смутных предчувствий не беды, но иного — нового, она появилась на поляне, когда все уже были в сборе. Вероятно, они сразу пришли все вместе. Даниил сидел на расстеленной под клёном куртке, привалившись к стволу, и читал книгу. Карина и Сая, став друг напротив друга, общими усилиями плели пёстрый венок из янтарных остроконечных листьев, пуская по нему красные ягоды рябины. На бревне, закутавшись в длинное чёрное пальто, лежал Марк. Он курил, выпуская в низкое небо кольца дыма. Ася впервые видела его так близко. В глаза ей бросилось безмятежное выражение его лица — ни тени стеснения или неловкости как тогда, в библиотеке. Приглядевшись лучше к его одежде, она поняла: это тоже вещь брата — на левом рукаве, подранном Пуаро, красовалась заплата, любовно пришитая их мамой, почти не отличавшаяся по цвету. — Это пальто Антона? — таковы были её первые слова, высказанные не так смело, как она рассчитывала. Взгляды сейчас же обратились на неё. Карина приветственно помахала, а Даниил отложил книгу. Сая осталась бесстрастной, отошла, оставив подруге венок, и села на бревно, заставив Марка потесниться. Он повертелся, пока не устроился вполне удобно — головой на её коленях. Отвечать он не торопился, разглядывал Асю беспардонно и нагло. Настолько, что она первая отвела глаза. — Рады тебя приветствовать, — на фоне недружелюбной немой сцены слова Даниила пролились бальзамом на уязвлённое сердце Аси. — Хорошо, что ты пришла. — Пальто действительно его, — Карина подошла вплотную, водрузила венок на голову Аси и, взяв за руку, повела в центр поляны. — Маркус, не вредничай, отдай наследство. — Ещё чего, — он лениво затянулся. — Я же замёрзну, — гласные он скруглял, а слова тянул нараспев. — Марк, — в голосе Даниила строгость и властность, словно приказывать для него не внове. — Отдай. — Ах, — шумно, театрально и драматично выдохнул Марк. Медленно и грациозно он поднялся, прикусив сигарету зубами, вальяжно сбросил пальто, скомкал его и грубо пихнул в руки Аси. — На здоровье. Пользуйся. — Возьми моё, — улыбка Карины — само радушие. Она пожертвовала свой красный плащ Марку, которому тот пришёлся в пору — настолько худым он был. Приняв лакированный дар, он лишь кивнул, накинул его на плечи и вернулся на своё место. Карина же осталась в блузке и жилетке с виноградом. Никого не смущало, что она озябнет, видимо потому, что она и так была босяком и никто не возражал. Но Асе стало совестно. Зажав комок между коленками, она сняла свой синий плащ и протянула Карине. Та с благодарность поклонившись, что не выглядело насмешкой, взяла его и сразу же надела. Асе оставалось пальто брата. Она закуталась в него. Велико, но уютно. Она довольно сощурилась как её собственный кот, разлёгшийся на батарее. — Кажется, теперь я поняла, как все ваши вещи перепутались, — рискнула прокомментировать она. — И всё моё — твоё, и твоё — моё, [2] — сентенциозно промолвил Даниил. — Коммунизм? — уточнение по методичке Дины. — Братство! — Карина хлопнула в ладони. — Хочешь вступить? — Я думала в «Корни» принимаются только биохимовцы. — Вовсе нет. Дело не в эфемерной причастности к группам, — объяснил Даниил, но Асю его фраза скорее запутала. — И не из-за Антона? Вы меня не по знакомству приглашаете присоединиться? — не могла взять в толк Ася. Все коротко переглянулись и громко рассмеялись. Хохотали долго, до увлажнившихся глаз и покашливаний, как дети. Ася не понимала шутки и, из вежливости, чуть приподнимала уголки губ. Они смеются над ней? — Боже, ты такая милашка, — наконец, изрекла Сая, успокоившись, чем выразила общее мнение. — Давайте праздновать! — Карина легко, как лань, перемахнула через бревно — только голые пятки мелькали белыми лунами. По ту сторону поваленного дерева оказался расстелен большой плед, расцветкой напоминавший персидский настенный ковёр. На нём покоилась соломенная Каринина сумка, из которой выглядывали разные яства. Асе удалось заметить длинный багет, треугольник сыра, виноград и бутылку с золотистым вином, пока Сая, скользнувшая вслед за Кариной, не начала потрошить содержимое этой продуктовой корзинки, а потом аккуратно раскладывать и нарезать. Даниил также переместился на плед и уже открывал бутылку. По эту сторону бревна Ася осталась одна. Марк, продолжавший лежать на границе пикника и нерешительности, неотрывно наблюдал за ней. Он докурил сигарету до фильтра, щелчком запустил окурок подальше от себя встал и с вызовом произнёс: — Так и будешь стоять как вкопанная? Отомри, заечка, — он легонько похлопал Асю по спине и подтолкнул к остальным. — Кстати, — нашлась она, перешагивая через замшелый ствол. — А почему вы Варю не позвали? — Она нам не подходит, — как-то слишком зло усмехнулся Марк. Излом капризных бровей и красные блики от лакового ворота рисовали на его лице маску настоящего злодея. Ася недоумевала: как мягкотелая Варенька могла влюбиться в такого человека?! Неудивительно, что он её довёл после пары встреч до неврастении. И почему Антон описывал его застенчивым в своём дневнике? — А я подхожу? — Да. Так же как и любой, кто открыт вовне, — Даниил, наконец, закончил открывать вино. Все расселись. Он торжественно поднял бутылку и провозгласил: — За познание, — и отпил прямо из горла. А затем протянул сосуд Асе. Она колебалась. В сказках настрого воспрещалось есть и пить в волшебной стране. У чужих нельзя брать еду. Глотать слюну друг друга — негигиенично. Мама бы пришла в ужас, папа бы увёл её отсюда за руку. Вика бы позволила, но только, если вместе. А брат… Что бы сделал Антон? Он, наверняка, соглашался так делать, и они не раз практиковали подобное. Да, Антон бы не отвернулся брезгливо. Нельзя думать слишком долго, иначе они обидятся. Нельзя отказываться, иначе изгонят из своего круга. Нельзя останавливать на полпути, иначе загадка исчезновения брата так и останется неразгаданной. В конечном итоге, она здесь лишь ради него. Тогда зачем сомневаться? Ася приняла из рук Даниила это зелье. Отпила — терпкая, кисловатая влага приятно обожгла пересохшее горло. Глоток за себя и за брата. Мелькание смеющихся лиц. Одобрительный гомон. И время передать дальше. Напиток развязал Асе язык. Она участвовала в разговоре, острила как завсегдатая лесных посиделок, отвечала без утайки, будто знала всех в этом кругу тысячу лет. Впрочем, они ничего важного не спрашивали. Болтали о пустяках и вещах непостижимых для Аси, поскольку она никогда о подобном не думала. Это она приставала к ним с вопросами. — Что значит быть открытым вовне? — Хотеть знать больше о мире, — Даниил терпелив как учитель начальных классов. — О ботанике? Зоологии? Органической химии? — Это лишь грани знания. Невозможно постичь бытие, если рассматривать его в чисто биологической парадигме. Равно как невозможно иметь представление о жизни лишь в философском или социологическом аспекте. Настоящий учёный должен всё совмещать, всем интересоваться. — Не бывает банальных вещей, — поддакнула Карина. — Всё взаимосвязано, — подтвердила Сая. — Университет от латинского «universus» — всеобщий. Студенты обязаны всем интересоваться, — Марк закинул в рот виноградинку. — То есть вы не эти… Не материалисты? — Ася пыталась вспомнить все умные слова, хранившиеся на подкорке. В универе настаивали, что между естественниками и социальщиками идёт война похлеще, чем между физиками и лириками, а в корне всё одно — материализм воюет с идеализмом. — Veritas in medio est — истина находится посередине, — Даниил лёг на спину. — Круто, — Ася искренне восхитилась их мудростью. О, она и сама не любила принимать чью-то сторону в споре. Нейтралитет — это умно, благородно и правильно. Срединный путь самый короткий. Умеренность — добродетель. Так, кажется, говорил Антон. Разговор тёк, лился и пенился. Словесные конструкции, витиеватые предложения, заумные предположения и нетривиальные суждения парили как прозрачные осенние паутинки, собирая росу и донося до другого трепещущую мысль. Ася купалась в довольстве и больше не стеснялась пить вино. И как ей пришло в голову их бояться? Они же такие славные! Никто не выспрашивал о её прошлом, о родителях, о покинутых друзьях, о нудной школе, о парах с социологами и всяких бытовых мелочах. Они обсуждали либо абстрактное, либо до жути конкретное — сиюминутное, то, что происходило в данную секунду. И Асе это нравилось. Они не вспоминали об Антоне, Жене, остальных знакомых. Они сидели на поляне и делали вид, что в настоящий момент существуют в этой вселенной исключительно в количестве пяти человек. Давно забытое чувство всецело завладело Асей. Безопасность, отделённость, завершённость. Она ощущала такое в детстве, когда была наедине с Антоном. Когда он брал её за руку и вёл, а она покорно следовала. Однажды, когда ей было четыре, а ему девять, они сбежали ночью из дома в ближайший лесок, чтобы посмотреть на светлячков. Её маленькое сердце переполнила невыразимая красота — магическая, но реальная. Светлячки — просто насекомые, неприятные на вид при ближайшем рассмотрении жуки, в них нет ничего сверхъестественного. Но они же звёздочки, парящие над травой, сказочные огоньки — чудо, которое не испортит ни одно научное объяснение. Крошечная Ася смотрела на них, боясь сморгнуть, чтобы они вдруг не пропали, а брат, её замечательный, взрослый брат, держал её за руку, чтобы окружная тьма и ночные шорохи не напугали её. Потом на пороге их встретили родители, и папа выпорол Антона за беспечность, а он с готовностью принял это наказание. И Ася продолжала смотреть на него как на божество, готовое страдать за красоту. Такую же атмосферу священнодействия, трепета и благоговения она осязала здесь, с этими прекрасными людьми — друзьями Антона. «Корни» жонглировали незнакомыми Асе терминами. Между прочим, упоминали натурфилософию и ятрохимию, не поясняя, что это и с чем это едят. Очевидно, елось это с сыром, поскольку, поглощая его, Ася готова была простить им всё и поверить на слово о любой мудрёной теории. Она впервые пировала так вкусно с тех пор, как покинула дом и, капитулировав перед властью желудка и спиртного, зарумянившего щёки, утратила объективность. Сколько времени Ася провела в их обществе? Два часа? Три? Слишком короткую вечность? Она нехотя поднялась с пледа, злилась на каждый шаг в обратную сторону и чуть не расплакалась, когда прощалась с новыми приятелями на крыльце общежития. Между ними не было ничего общего — сложно вообще представить себе людей более далёких друг от друга. Но они сговорились встретиться вновь. С тихой грустью, объемлющей затаённую радость, Ася вернулась в свою комнату, пошатываясь, в пальто Антона. Явившись пред очи Кристины, на снискала осуждающий взгляд соседки. — Что это на тебе надето? — Моё новое пальто. Новая кожа, шкура, личина. И как бы в последствие ни убеждала Ася скептически настроенных Кристину и Дину, а также присутствующую на их импровизированном допросе лишь физически Варю, что ребята с биохима неплохи, ей не верили. Клеймили виктимной, ведомой, легко внушаемой, поддающейся влиянию и другими нелестными эпитетами. Предполагали, что они чуть ли не гипноз применяли. Ася обижалась, что ей не верили, назло и вопреки решила продолжить общаться с «Корнями». День ото дня холодало. Ася всюду ходила в запоздалом подарке с плеча брата. Дина с Кристиной крутили пальцем у виска, когда она не сообщала им ничего конкретного о своей разведывательной операции. Варя лишь спрашивала «как Марк?», потому что тот с ней больше не общался, Ася же пожимала плечами — «нормально». Что ещё тут скажешь? Взаимное недоверие вскоре дошло до того, что она перестала обедать со своими «социальными» подружками. На первой неделе слияния с новообретённой компанией, Ася вместе с Даниилом посетила библиотеку — он обещал порекомендовать книги, с которыми непременно нужно ознакомиться. Они были только вдвоём, что смутило её чувства — обычно-то «Корни» скопом ходят, разделяются редко. Если бы они пришли в читальный зал в полном составе это бы никому не помешало, а лишь на пользу пошло — всё равно там никогда никого не бывает. Даниил деловито прохаживался среди стеллажей. Он набрал целую стопку: вручил Асе сводное пособие по теории познания, «Краткую историю европейской культуры» авторства его любимого Барковского, сборник диалогов Платона, откуда велел прочесть, в первую очередь, «Теэтет» и, в довершение, «Критику чистого разума». — Учебными пособиями на первом курсе вполне реально обойтись, — увещевал он. — Чтобы обозреть всё сразу и ориентироваться. А вот конкретных текстов пока, кроме Платона и Канта, пожалуй, и не надо. В них — всё. Остальные только на разные лады повторяли усвоенное, но с нюансами. Ася по собственному глубочайшему убеждению вынуждена была согласиться и оставить ради его рекомендаций литературу, заданную по программе её специальности. Именитым социологам с их исследованиями пришлось подвинуться на неопределённое время. А вот «Галактику Гутенберга» Маклюэна он советовал не откладывать в долгий ящик. Имена и фамилии, сплошь громкие и важные, а также названия трудов — заумные и кричащие, сбивали Асю с толку. Но она предвкушала как будет читать всё это неудобоваримое богатство вместо любимых детективов, и постепенно станет просвещённой и разносторонне развитой. Через пару месяцев в пору будет покупать очки и начинать курить. Как можно рассуждать о великом без дымящей в руке сигареты? Ася уже видела, как она станет носить сплошь твид и клетку, чёрный и коричневый — все будут издалека замечать её высокий лоб и пытливый взгляд, заслушиваться её высокопарной речью и наукообразным языком, восторженно вздыхать, недоумевая, как можно быть столь юной и настолько умной. Но самое главное — она станет ровней «Корням». Да, они из себя никого не строили, ну разве что, чуть-чуть. Бродили по земле Ливецкого университета как простые смертные, как приземлённые члены «Ветвей». Но те — молодая поросль, кислые недозрелые плоды. А эти — соль земли, источник блага и знания. О, она прочтёт всё то же, что они и станет понимать их шутки и шутить сама. Будет чувствовать себя раскованно и непринуждённо в их обществе, будто она и правда одна из них — такая же. — Берёшь? — отразившийся эхом от древних сводов голос Даниила отвлёк Асю от честолюбивых мечтаний. — Конечно! — Ася ещё не понимала разницы между псевдоинтеллектуалами и настоящими интеллигентами, поэтому принимала богемно окрашенные умствования старшекурсников за чистую монету — настоящую академическую манну. — Отлично, — он смотрел на неё сверху вниз, но не надменно, не презрительно или с превосходством. В его взгляде читались забота и понимание, радение о её процветании. Это был взгляд, если не отца, уж точно старшего брата. Брата… Ася вздрогнула, что не укрылось от Даниила. — Путь самосовершенствования тернист, но результат стоит усилий. Я вижу, ты решительная. У тебя всё получится. — Как у Антона? — У него всё славно выходило, — Даниил обернулся так резко, что стопка в его руках накренилась, и пара книг чуть не упали. Он поправил их. — До определённого момента. Но речь сейчас не о нём, а о тебе. — И что там со мной? — Ася остановилась напротив фрески «Страшный суд». Пред ней предстали два ангела: нарисованный и тот, который звался Даниилом. — У нас есть традиция. Нечто вроде инициации. То есть посвящения, — он исправился, чтобы Ася поняла. — Если существует что-то гнетущее тебя, расскажи мне сейчас. Пока мы наедине. К новой жизни приступают с чистым сердцем и помыслами. Ася задумалась. Походило на исповедь, даже здание библиотеки — бывшая церковь. Что Даниил хотел от неё услышать? Признание в чём-то? Обвинения, связанные с пропажей Антона? Он хотел закрыть этот вопрос или правда помочь ей, узнать получше? Всё ещё сомневаясь, переминаясь с ноги на ногу, Ася несмело начала. — Иногда мне кажется, что я перегнула палку. Ну, то есть всё делаю не для себя, а из-за брата. Этот университет и всё такое… Ни в чём нет меня — только его отголосок, тень. Он пропал, а страдаю я. Он нас бросил, а мне расплачиваться. Он знал, куда идти — я лишь ступаю по следам. — Ты завидуешь ему? — проницательные глаза поблёскивали в полутьме. Сперва Асе хотелось рассмеяться и воскликнуть: «Конечно, нет! Что за абсурдное предположение?». Но она одёрнула себя. Со стороны всё выглядело ясно: никто бы не ошибся, определяя, кто в семье любимый ребёнок. Ася — солнышко, папина обожаемая доченька, младшенькая. Весёлая, озорная, нормальная. Антон же… Недоразумение, сплошное «исключение из», предмет разочарованных вздохов отчима и маминых неловких оправданий. Но Ася любила брата. Он всегда казался ей лучше: и разумнее, и волшебнее одновременно. Он был ориентиром, всё придумывал и планировал, повествовал и удивлял, шёл вперёд и вёл за собой. Это Антон был загадочен и не понят — романтический герой, которым каждый мечтает быть, пока краешком сознания не касается беспощадной мысли: это тяжело и неудобно. Ася знала, что брату нелегко живётся, потому что он слишком особенный, но никогда не смогла бы объяснить, в чём заключается эта его неповторимость. Неуловимая и обволакивающая, словно кокон гусеницу — гляди, вот-вот оттуда выпорхнет бабочка. И улетит. Ты её уже не увидишь. Так и произошло. Антон исчез, а его сестра, почитавшая себя самым близким для него человеком, так по-настоящему и не узнала, кем он был. Завидовала ли она ему? Да. Завидовать было нечему, но Ася испытывала чувство страшной неполноценности, ревности к миру, потому что Антон существовал в нём не так, как она. Как-то иначе, по-другому. А как — она не знала. Теперь же ей казалось, что эта тайна тайн приоткрыла перед ней свой светозарный лик. Корни. Они существуют как-то примерно так же, исключённые из обыденного каждодневного бытия. Именно поэтому она наделась проникнуть в суть их бытования, стать для них своей. Научиться их жизни. — Да. Да, я ему завидую. И вам всем страшно завидую, — Ася закрыла лицо руками. Она не плакала — лишь покраснела. Было стыдно. — Смертный грех. Пора отпустить его, — Даниил приблизился к ней, и его могучая тень пала на ангела с весами. — Послушай, по секрету, твой брат не оправдал наших ожиданий. Не такой уж он и… — он мучительно долго подбирал слово. — В общем, не такой, каким хотел казаться. Он не тот, за кого себя выдавал. — Как понять? — Пойми одно: ты для себя важнее. Сосредоточься же, — Даниил поцеловал Асю в лоб, будто благословил. — Идём, запишем на тебя книги. — Да, идём, — Ася сочла, что во всём его слушаться — это правильно и естественно. Она бы подала ему руку как Антону, чтобы он отвёл её к светлячкам. С тех пор Ася предпочитала игнорировать тот факт, что она учится на социолога. Гидденса, Кастельса и Бека она оставила грустневшей день ото дня Альбине, появлявшейся на большинстве занятий в одиночку. Ася стала безбожно прогуливать — оставаться в кровати с книжкой вместо ранних пар или гулять с новыми друзьями вместо поздних. Барахтаясь в азах философии, она упустила из вида всё остальное. Каждый день на большом перерыве она шла обедать с «Корнями». Они пировали на поляне, болтали и обсуждали прочитанное ею. Она не стеснялась задавать вопросы, и ей нравилось получать от них пространные ответы. Лекции и преподаватели виделись далёкими размытыми фигурами, а бывшие знакомые проходимцами. Пиршества, варьировавшиеся по изысканности, были каждодневным ритуалом. Сегодня они ели хрустящие, ещё тёплые круассаны с варёной сгущёнкой и запивали их малиновым чаем из притащенного Саей термоса. Назавтра в их распоряжение попадала сыровяленая конина, которая еле жевалась, а по пластиковым стаканчикам разливался отвратительный дешёвый растворимый кофе, так щедро сдобренный Марковой рукой сахаром, что на зубах скрипело. Но иногда перепадали Бри и Камамбер, восхитительные эклеры, тонко нарезанный сальчичон и оливки, начинённые креветками, а Даниил заваривал ядрёный чёрный чай с листами брусники. Карина приносила горстями ягоды и орехи, отсыпая каждому по потребностям. А по выходным всегда находилась выпивка: от рома, разбавленного апельсиновым соком, кальвадоса или лимончелло до вина разной степени паршивости. Ася не знала, от чего зависит меню и как покупаются продукты. Вскладчину? По очереди? Она не спрашивала их, а они её — обоюдное молчание на данный счёт утвердило её в мысли, что это совершенно не важно. Однажды, ближе к концу октября, читая «Галактику Гутенберга», Ася вспомнила, что она всё ещё состоит в литературном клубе. Эта книга про человека печатной культуры ей нравилась, она вдохновляла на чтение вообще. Поэтому Ася и задумалась о списке «Ветвей». Она не интересовалась заседаниями и собраниями, не знала даже, какое произведение на очереди, потому что Кристина лишь подчёркнуто холодно здоровалась и прощалась, если они виделись. В среду после пар Ася заглянула в аудиторию №109 из ленивого ротозейства, ни на что не рассчитывая. Обнаружила там шестерых человек: Варю, Дину с её Ильёй, Ярика, блудную Кристину и прикомандированного к ним Родченко. Смена состава — восполнение квоты. Видимо, по соображениям половой солидарности, девочки сидели отдельно от мальчиков: заднюю парту занимали Ярик и Илья, перед ними расположились Дина и Варя, а впереди, в опасной близости от Родченко восседала Кристина. Асе подумалось, что лучше бы Веронике Платоновне не заходить сюда, иначе целостность костей её соседки окажется под угрозой так же как Женина. Хорошо ещё она не догадалась привести с собой Вадика, иначе бы они не книжки читали, а драку разнимали. Ярик и так выглядел нервно в её присутствии, хоть их и разделяла пара метров. Все воззрились на переминавшуюся с ноги на ногу Асю как на призрака. — Что читаете? — «Рассказ о семи повешенных», — отчеканила Дина. — А что, тебе это интересно? — Не особо, — Ася его и не открывала. — А Женя не выздоровела? — осведомилась она, чтобы просто не показаться невоспитанной. Не уходить же молчком. — Как видишь, нет, — обидой в голосе Кристины можно было стекло резать. Она, разумеется, выражала общее мнение о предательстве и небрежении к их сообществу. И Ася сбежала. К естественникам, к корням, к новым для неё авторам. Платон оказался очень даже ничего, если б не его чересчур патриархальные взгляды. Канта без боли в голове читать было невозможно, но он того стоил. Барковский снобствовал и занудствовал в своей патетической писанине. Пособие она листала постольку-поскольку, для справки. Один Маклюэн её радовал. Но она вгрызалась и впечатывалась в эти тексты, ведь они приближали её к новым друзьям. Раньше Ася скептически относилась к тем, кто через месяц знакомства в дёсны целуется, на крови клянётся и не отлепляется друг от друга ни на час. Она с Викой дружила уже семь лет, чего только не произошло, чтобы они могли считаться «лучшими подругами». А тут… Всё пошло по обратной схеме. Субординация съелась, кислород испарился. Ася стала встречаться со своими новыми друзьями не только во время обеда, но и после пар, а по выходным они гуляли в лесу с утра до вечера. В город они никогда не выходили. Становилось холодно, листья принялись облетать. Во время дождя они прятались в оранжерее. Порой ливни заряжали надолго, на недели. Тогда они перемещались в комнату мальчиков. Даниил и Марк жили вместе. Раньше их третьим соседом был Антон. После его исчезновения Даниил употребил всё своё влияние и связи (на факультете от него все были без ума), чтобы к ним не подселили никого нового. Карина и Сая тоже были вместе, но с ними соседствовала ещё одна девушка. Из-за неё, а также из-за строгих нравственных устоев комендантши, у них собираться не получалось. Комната мальчиков, пыльная и выцветшая, с пожелтевшими обоями советских времён, тем не менее, была уютной. Постели были аккуратно застелены почти идентичными покрывалами с ромбами. Третью кровать после пропажи Антона унесли — не пропадать же добру. Стены украшала коллекции бабочек, жуков и шишек, помещённых в рамках под стеклом. Над кроватью Марка красовалась машкера — шутовская маска в русском-народном стиле. Он говорил, что стащил её с чучела зимы перед тем, как его сожгли на прошлую Масленицу на городской площади. А на его столе в карандашнице помещалась целая охапка вороньих перьев. Он грезил этими птицами и готовился защищать диплом по теме «Молекулярно-генетические аспекты естественной гибридизации на примере врановых». Если кто-то неосторожно упоминал о чём-то связанным с воронами, он заходился безудержными рассказами, на все лады их расхваливая. Если же никто этого не делал — поднимал тему сам, на ровном месте. Все лишь вздыхали. — Хотел бы я приручить ворона, — вслух грезил Марк. — Я бы дрессировал его, говорить научил. Врановые ведь практически способны абстрактно мыслить. Считать, использовать палочки и веточки как орудия. И они не дальтоники как собаки. На половине Даниила на всех поверхностях, а порой и на полу лежали книги. Закрытые, раскрытые, одиночные и стопки, старые и новые, библиотечные и его личные. Ася заглядывала в каждую с тем же благоговением, которое поселялось в ней при виде собрания Антона. На стенах висели распечатанные на чёрно-белом принтере гравюры из старых медицинских трактатов, чертежи строений растений, условные портреты Парацельса и Авиценны. На столе Даниила царил идеальный порядок, на краю стоял старенький приёмник. Он привёз его из дома ещё на первом курсе. С интернетом и мобильной связью на территории университета дела обстояли из рук вон плохо, но радио ловило просто фантастически хорошо. Ребята часто таскали его с собой в лес и даже там большинство станций звучали чисто и уверенно, а редкие помехи быстро испарялись. Каждый норовил вырвать приёмник и поймать свою волну. Карина мастерски находила частоты с синти-попом и «новой романтикой» из восьмидесятых, звучавшие будто из-под толщи воды. Марк норовил переключить на песни томных мальчиков, завывающих под гитару о чужих свитерах и душевных муках. Сая предпочитала композиции с глухими барабанами и бубнами про шаманов, египтян и очерченные углём глаза. Даниил порой ловил какое-то европейское ультра-ретро — то ли джаз, то ли какой-то французский шансон, под который танцевали ещё их бабушки. Он всегда пропускал новостные сводки и прогнозы погоды. Ася же и забыла, что ей нравится слушать — весь прошлый год из радиопередач для неё существовали только те, в которых говорилось о пропавших людях. Они танцевали и кружились: вальсировали на поляне, утопая во мху и подпевая, смешно прыгали в узкой комнате, стараясь не задеть острые мебельные углы и не получить синяки на бёдра, тихонько подёргивали в такт головами, включая настраивая приёмник в оранжерее. Там он ловил хуже всего и слушать его можно было очень тихо — администрация не любила, когда там ошивались студенты почём зря. Тем более вечером или, упаси Бог, ночью. Но у ответственного и надёжного Даниила, подающего надежды молодого учёного, чьи статьи с инновационными исследованиями печатались в международных научных изданиях, старосты своего выпускного курса магистратуры, имелся запасной ключ, благодаря которому они могли попасть в тропический рай в любое время дня и ночи. Оставалось лишь не попасться: не делать громко звук и не зажигать света, кроме крохотной ультрафиолетовой лампы. А ещё не протягивать руки к листьям самосада, притаившегося в углу. Но этого, конечно, они сделать не могли. Все биохимовцы, а порой и сами преподаватели, рвали, сушили и курили. Главное — не попадаться на глаза никому важному с самокруткой. Вообще-то, Ася не курила, но отказаться от «козьей ножки» местного производства, передаваемой по кругу, когда они глядели в хмурые небеса, разлёгшись на поляне, просто не смела. Ах, а как Даниил крутил их! Ася почитала это за настоящее искусство. Когда он облизывал край папиросной бумаги, у неё мурашки по спине шли. Вот уж никогда не сравнила бы она этот его жест с вредной привычкой Марка. Тот облизывал губы буквально каждые десять минут, отчего они всегда выглядели влажными, будто он фруктового льда объелся. Однажды она даже предложила ему свою гигиеническую помаду. Но Марк обиженно ответил, что у него есть и своя. Вскоре весь Ливецкий государственный университет стал казаться Асе нереальным местом, исключённым из обыденного мира. Зачарованный круг земли: древние катакомбы, старинные здания, заброшенные корпуса и лес — дремучий, первобытный, призрачный. Везде сновали потерянные дети и взрослые, которые прячутся от внешних житейских бурь. Слово «государственный» в названии выбивалось, звучало как насмешка. Государство? Может, ещё закон? Собственность, право? Нет, всё это мазало по полям бланков прозрачной кистью, оставляя на университете невесомые капли — скоро эти блики стирались и оставалась живая дикая суть — клыки и камни, мечта и затаённый вызов. Нет, это место было самым реальным из всех — здесь билась вена жизни, дрожащая в самом моменте проживания. В один из дождливых дней в начале ноября Асину социологическую группу из пяти человек отпустили с пар пораньше — преподаватель спешил на конференцию. Она сразу же отправилась в комнату парней, где должна была встретиться с «Корнями». Постучала, ей открыл Марк — и обнаружилось, что она сегодня первая. Он был один. Редкий случай, когда можно застать его отдельно! Из приёмника Даниила звучал меланхоличный напев Роберта Палмера, Марк дымил самокруткой, роясь в своём огромном винтажном чемодане, который, кажется, никогда не закрывался. Он не обращал на Асю почти никакого внимания. Она присела на его кровать. Она молчала, раздумывая, как начать с ним разговор. Его было тяжело разгадать. По сравнению с Даниилом и Кариной он даже не пытался казаться приятным — вёл себя как заблагорассудится, бывал резок, порой до обидного саркастичен, не в меру молчав или, наоборот, болтал о всякой ребяческой ерунде. Чего в нём точно не наблюдалось, так это застенчивости — ни следа стеснения или робости, о которых писал Антон или твердила Варя. Полная противоположность тому, что она о нём слышала. Пока Ася подбирала нужные слова, чтобы начать издалека и исподволь расспросить его о брате, Марк извлёк из чемодана белую водолазку в тёмно-синюю полоску. Вещь Антона. — От сердца отрываю, — промурлыкал он нараспев, поднимаясь и отдавая тонкую шерстяную ткань Асе. — Примерь-ка. Ася натянула водолазку прямо поверх своей кофты. Она была широкой — растянутой и видавшей виды. Но приятной наощупь и тёплой. — Мне она тоже всегда была велика, — вздохнул Марк, затушив сигарету в пепельнице. Он сел рядом с ней и вдруг порывисто обнял. Ася вздрогнула, но не пошевелилась. Марк уткнулся подбородком в её плечо. Она едва расслышала его слова. — Посидим так, ладно? — он прижимал к груди то ли Асю, то ли водолазку, вдыхая её запах. — Жаль, уже не пахнет Антоном, — вещь и правда пропиталась приторным унисекс-парфюмом Марка. — Я скучаю по нему. — Скажи, — Ася поняла, что это идеальный момент, чтобы спросить. — Как ты думаешь, куда он пропал? — Ну, это ясное дело, — Марк отстранился и поправил волосы. — Удрал в Европу. — Почему? — Среда заела. Ася решила не уточнять, что имеет в виду. Предположение Марка показалось ей смехотворным. Невозможно уехать заграницу так, чтобы никто не узнал. Паспортный контроль, личные данные — так бы его мигом нашли и не считали пропавшим без вести. К тому же зачем бы ему было куда-то бежать? Здесь же так здорово, так славно вместе с «Корнями». Они появились почти одновременно с тем, как она о них подумала. И начался новый день блаженства. В последствии Ася долго отстирывала духи Марка и, в итоге, всё же смогла носить водолазку сама. Почти не снимая. Как пальто. Под пальто.