Корни тянутся к гробам

— Сладковатый тлен — дыхание мирового уродства — преследует меня, как страх, — Сая читала вслух «Распад атома» [1], сидя на бревне и кутаясь в цветастый палантин. Голос её шелестел как палые листья — сухой, хрупкий, поддёрнутый инеем. Октябрь пронёсся вместе с клинами перелётных птиц. Буйство красок постепенно менялось мертвенно голой ноябрьской маской. На расстеленном рядом пледе лежала Ася. Она курила самокрутку, запрокинув голову и глядя в небо, слушая вполуха, потому и не разбирала, о чём там речь. Карина слонялась вокруг них, вглядываясь в невесомый белёсый туман меж обнажившихся серых стволов и пыталась поймать на приёмнике любимую станцию. Даниила и Марка с ними не было — с утра их вместе с другими старшекурсниками и магистрантами вызвали в военкомат для уточнения каких-то вопросов. Порыв ветра сотряс кроны и шуганул птиц. Вороны хрипло закаркали и разлетались как чёрный пепел на потревоженном пепелище. Случайный вздох природы заставил Саю умолкнуть, Ася прикрыла глаза. Захотелось спрятаться в помещении — где-нибудь поближе к батарее. Не смутилась лишь Карина, легко вскочившая на бревно. Теперь она вынужденно носила обувь, но толстые подошвы не отяжеляли её поступи. Асе иногда казалось, что она подобна Гермесу, у которого на сандалиях крылья. — Обожаю ветер, — произнесла Карина в наступившем штиле. — Только настоящий — порывистый и звучный. Когда он бьёт по щекам и путает волосы, мысли наоборот так кристально проясняются, правда? Это как поцелуй бога, — она обращалась к обеим своим спутницам. Но, если Сая понимающе кивала, то Ася с открытым ртом слушала её пассажи. — Будто он прикасается ко мне, заключает в прозрачные объятия и что-то шепчет. В подтверждение своей теории Карина исправно ходила гулять в грозу. Стоило тяжёлым базальтовым тучам собраться над лесом — она тут как тут. Идёт одна в своём красном плаще, смеётся вместе с раскатами грома, ловит своим взглядом сладостной тьмы блеск молний. Ждёт и выкликает своего жениха — неведомого бога, сотканного из воя бури и озона. Говоря начистоту, к восемнадцати годам Ася не выстроила никаких отношений с Богом. Не то чтобы она отрицала его существование, в детстве её даже крестили, на Пасху она ела купленные в магазине куличи (только верх с помадкой и посыпкой, а не сухую горбушку, конечно). Но семья её не отличалась религиозностью: в церковь никто, разве что, за исключением бабушки, не ходил, Библию не читал и вопросы смысла жизни за столом не обсуждались. Ася просто как-то не задумывалась об этом — Бог и всё, что с ним связано, пребывал за границами её повседневности, интересов и тем для разговоров. Она не размышляла о том, кто он, как выглядит и выглядит ли вообще хоть как-то, один он или их много, какая из многочисленных религиозных традиций (в них она тоже не разбиралась) наиболее близка к правде. Теодицея, доказательства бытия, что есть истина — все эти вопросы отсутствовали в её сознании. Поэтому для неё казалось странным, что кто-то, причём почти её ровесник, так запросто, буднично и фамильярно говорит о каком-то боге, ощущении его присутствия и прочих таинственных вещах. — А у тебя какой бог, Ася? — Карина присела, выкручивая переключатель на радио. — Не знаю… Сложно сказать так сразу, — Ася смешалась. — Наверно, никакого. — Бывает, — Сая пожала плечами, приближаясь к Асе. Та распахнула полу плаща. Сая благодарно кивнула, легла рядом и накрылась ею. Ася передала ей самокрутку. Религиозных потребностей у Аси действительно не было, но она чувствовала что-то эдакое. Что не объяснишь словами. Взрослые говорят «сосёт под ложечкой». Правда её такое ощущение посещало не в каких-нибудь святых местах, а благодаря близости ребят из «Корней». Вот из-за лежащей у неё под боком Саи у неё по телу проходил ток. Она хотела бы обнять их всех, вдохнуть и впитать. — Нашла! — Карина, наконец, смогла настроить приёмник на нужную волну. Шипя и треща, из него полился чей-то меланхоличный напев. — I never, never want to go home, — стала тихонько подпевать, слова она явно знала. — Because it's not my home, it's their… [2] — она поднялась и побрела вглубь леса, надеясь, что где-то там ловит лучше. — Как хорошо, — прошептала Сая, когда Карина отошла достаточно далеко, чтобы её не слышать. — Будто Антон вернулся: его запах и музыка. Ася мимолётно подумала о том, что, если она не может вернуть Антона — ей под силу заменить его. Стать им для всех. Глупая мысль, но всё же. — Что произошло перед его исчезновением? — такие вопросы нарушают идиллию, но Ася, наученная предшествовавшим опытом, всё же научилась задавать их правильно. — Ну, они поссорились с Даниилом, — глухо отозвалась Сая. — Из-за чего? — Ася медленно приподнялась на локте. — Непонятно. Но они явно что-то не поделили. — Например? — То ли это связано с научными амбициями, то ли с личными отношениями. — Отношениями между ними двоими? — И не только: Карина и Марк… Сая не успела сказать больше, хотя Асе очень хотелось её расспросить, она уже настроилась на обстоятельный разговор, но тут вернулась Карина. Она выглядела потерянной и раздосадованной, в глазах стояли слёзы. Ася ещё не видела её в таком состоянии — она всегда казалась ей лёгкой и невесомой, чуждой мирских треволнений. — Песня закончилась, — дрожащих голосом сообщила она, прижимая к груди приёмник. В середине ноября Марк, будто не подозревавший о существовании пуговиц и молний, на которые можно застёгивать верхнюю одежду, ожидаемо заболел. При этом простуда обошла стороной Карину с её тягой к босым прогулкам. Умудрённая прошлыми годами и хорошо знакомая с капризным характером друга, она вместе с Саей осталась ухаживать за Марком. А Даниила с Асей они постановили изолировать от носителя вируса — отправили прогуляться в лес и дождаться их там. Сама Ася поплелась нехотя и отдала бы бесспорное предпочтение помещению — становилось слишком уж зябко, тем более время было позднее. Багровый закат плавил блёклое небо, а в вышине, на западе, уже обозначился острый серп восходящего полумесяца. Ася расшвыривала ногами сухие листья, которые с хрустом ломались, разлетаясь в разные стороны. Даниил ступал чуть позади неё почти бесшумно. Не знай она о его близости, не догадалась бы, что находится в лесу не одна. Они дошли до поляны. Позади горели желтоватые огни университетских зданий, а впереди, меж голых стволов, залегли сиреневые тени. Ася всегда испытывала смутное беспокойство вперемешку с более заметным довольством, когда оставалась наедине с Даниилом. Она радовалась, когда он был рядом, но и переживала: как бы не ляпнуть лишнего или сказать не того. Как бы не разочаровать его. Порой она ловила себя на мысли, что без Даниила спокойней, а с ним тяжелее, но как-то правильней. Будто само бытие ощущалось полнее. В такие моменты Ася вспоминала пространные рассуждения Карины о боге, которого та любила. Пытаясь произвести рефлексию своих чувств и эмоций, Ася раз за разом приходила к выводу, что просто не понимает, в чём магия Даниила. На первый взгляд, он ничем не отличался от остальных. Если бы она верила в ауры и прочую мистическую муть, то списала бы его влияние на подобные показатели. Но в сухом остатке, в реальном мире социальных взаимодействий, чем он так привлекал и при том мастерски держал от себя на безопасном расстоянии? Она невольно сравнивала его с братом. Они с Антоном были совсем не похожи. Обоих она любила и уважала. Преклонялась перед ними как перед неоспоримыми авторитетами. Но с Антоном Ася ощущала себя легче и рискованнее. С Даниилом же она была счастлива каким-то глубинным, затаённым счастьем, самодовлеющим и добывающимся с трудом. Его фигура была несравнима с братской. Его присутствие скорее напоминало о родителях. Ася виделась самой себе в его глазах нашкодившим ребенком, который лепечет вздор, которому стыдно за себя самого и свою незначительность, экзистенциальную маленькость. — Надеюсь, Марк скоро поправится, — сказала Ася, нарушив тишину тонущего в прощальных лучах леса. Она стояла, обняв себя руками. Молчание становилось почти гнетущим. — И что девочки не заразятся. — Отвар из багульника в исполнении Саи — лучшее средство от простуды, — заверил Даниил. — Бабушка-шаманка передала ей рецепты по наследству. — Серьёзно? — Ася обернулась. В выражении лица Даниила не читалась насмешки. Его бежевое пальто светлым пятном выделялось на фоне чернеющих стволов. — У тувинцев древние шаманские практики переплелись с привнесённым буддизмом, — будничным тоном объяснил он. — Поговаривают, кстати, что отец Гамалиил, основатель здешнего монастыря, тоже был колдуном. При жизни он прославился необычным поведением: всюду носил с собой отрубленную голову своего брата. Да и храм, в котором сейчас библиотека, посвящён святому Киприану Антиохийскому, а он языческий жрец. То есть был им, до того, как стал христианским мучеником. — Жуть, — только и смогла вымолвить Ася. — Пойдём, — Даниил жестом пригласил её проследовать за собой. Дальше. Вглубь леса. Несколько мгновений Ася колебалась, но потом ноги сами собой понесли её за Даниилом. Как можно его бояться? Он ведь вроде Антона. В темнеющем лесу он может показать только волшебных светлячков. — А остальные найдут нас, когда придут? — Мы успеем вернуться, не переживай. Можешь взять меня за руку, чтобы не оступиться. Даниил протянул свою широкую ладонь. Ася с благодарностью вложила в неё свою руку. Тёплая и мягкая, действующая как успокоительное, она рассеивала её боязливость. Однако смеркалось всё больше и Ася иногда натыкалась на узловатые корни, скрывавшиеся под палыми листьями. — Какие у тебя планы на будущее, Анастасия? — спросил Даниил, должно быть, чтобы отвлечь её. — Собираешься в магистратуру? — Сложно сказать. До этого ещё почти четыре года. — Неплохо знать, чего хочешь. Например, все мы решили остаться здесь. После аспирантуры станем научными сотрудниками лабораторий. Может, преподавателями. — Лаборатории здесь огромные, да? Слышала, что они тянутся под землёй на целый километр. Это правда? — Ася вспомнила слова Родченко. — Это так. Сейчас мы движемся прямо над ними. Но скоро они кончатся и… Вот и пришли. Они остановились. Сначала Ася не поняла, что именно послужило для Даниила опознавательным знаком. Он отпустил её ладонь, и она почувствовала пустоту. Вглядевшись в почти потусторонние стылые лиловые сумерки, она стала различать среди стволов какие-то ограждения. А когда, наконец, поняла, что это, в страхе отпрянула, спрятавшись за спину своего спутника. — Кладбище?.. — Да, старый ливецкий погост. Здесь уже не хоронят. — Зачем мы здесь? — Асе показалось, что её обманули. Подарили пустую коробку, обвязанную красочной лентой. Она зябко поёжилась. — Я пришел показать тебе время грядущей ночи [3]. Знаешь, что такое инициация? — невозмутимо спросил Даниил, будто они стояли на поляне солнечным утром в окружении живых и смеющихся «Корней», а не в царстве мёртвых и засохших корней древесных. — Д-да, — она запнулась. Ася думала, что уже прошла посвящение, хлебнув в первый раз их зелья, пройдя собеседование при свечах или, на худой конец, получив напутствие от Даниила в библиотеке. — У древних народов инициируемый должен был отправиться в лес. Как правило, в тёмное время суток. Это было аллегорией загробного мира, символическим умиранием. Перерождением. Возвращался он уже иным. — Взрослым? — Именно. Но, дорогая Ася, я привёл тебя сюда, чтобы раскрыть тайну, — он посмотрел ей в глаза. Его белки будто светились. Он положил руки ей на плечи. — Перерождение существует, а выход из леса — нет. Понимаешь? — Не особо, — стыдно было признаваться. — Нужно принять эфемерность пресловутой взрослости. Посмотри на них, — он махнул в сторону могил. — Там лежат люди. Они родились, росли, старели, что-то делали, а в итоге очутились в том же лесу, среди деревьев и в посмертии. Исхода нет и разницы тоже. Проще жить, делая вид, что докучливых треволнений не существует. Улавливаешь суть? — Поэтому вы собираетесь оставаться здесь как можно дольше? — кажется, до Аси начало доходить. — Да. Ты поняла. Я горжусь тобой. Он наклонился и дотронулся до её онемевших от ужаса губ до того, как она успела сбросить оцепенение. Вдалеке слышался плач выпи, невидимые существа тревожили хрусткие листья. Всё в этом месте пугало Асю, и более всего — Даниил. Но при этом, поскольку он был здесь единственным живым человеком, к тому же таким умным, сильным и красивым, она вдруг, неожиданно для самой себя, вцепилась в него, прижалась и решила, что любит его теперь ещё больше. О, он же выделил её из остальных, не так ли? Других он в лес не водил и то же самое не рассказывал? Ах, это был хитрый план. Марк, наверняка, просто притворился, что болеет, а девочки засели в его комнате, чтобы оставить их наедине. Он гладил её по волосам, её голова прижималась к его груди. Она слышала биение его сердца, качающего кровь. В висках у Аси стучало, а в мозгу вертелись хлёсткие слова Жени. «Они влюблены в него, все до одного». Они все, все они. Целовал ли он кого-то из них, кроме неё? Карину и Саю? А, может, Антона или Марка? Припомнилась сразу и сцена в оранжерее, посмотренная ею когда-то, и как Женя обмолвилась, что они с Кариной не поделили её брата. — Твой брат предал нас. Но ты… Разделишь ли ты нашу судьбу? — Даниил заговорил, и его грудная клетка завибрировала под ухом Аси. — Да… Да! — отстранившись, Ася поглядела на его лицо, едва различимое в сумраке. — Что ж, вот ты и избавилась от смертного греха зависти. Теперь тебе известно, что нет смысла завидовать — вот путь всей земли, — он кивнул в сторону захоронений. И повёл её обратно. К свету, жилью и очагу. К цивилизации, построенной на костях. К малодушному, обоснованному социологическими теориями, обману и лицемерию. Он уводил её от настоящих корней к привычным вершкам. Всё было как прежде, но с того вечера в лесу в Асе поселилось тяжёлое и гнетущее чувство, с оттенками сладости. Но сладость эта при ближайшем рассмотрении, будто бы оборачивалась гнилью. Как червивое яблоко — глянцевое и приятное на вид, но подверженное тлению внутри. Думы о судьбах мира, зароненные в её маленькое восемнадцатилетнее сердечко, слишком непомерные для него, растревожили Асю. Весь мир стал мниться местом угрюмым и унылым, а жизнь представлялась безысходнейшим действом. Единственное утешение она находила в новых друзьях и их беспредметной болтовне. Их встречи стали ей необходимы как средство побега вовне — как абстрагирование от давящей тревоги. Если они поняли эту жизнь, её замкнутость и убогость, но продолжают существовать и даже что-то делать, значит, нужно держаться к ним поближе и учиться. К такому выводу пришла Ася. И ничто бы не замутняло её восприятия, если бы не фразы, оброненные ненароком Женей и другими. А ещё Антон. Да, в нём была значительная загвоздка. Как мог он, такой мудрый, понять то же, что и она, но отказаться от «Корней»? Невозможно! В нём крылась какая-то червоточина. Или, наоборот, не в нём… Ася сделалась дёрганной и молчаливой. Она на всё смотрела будто впервые, но не с интересом, а с недоверием. Во второй половине ноября ежедневно хлестал непроглядный ливень. «Корни» укрывались в оранжерее, чьё стекло грозило лопнуть от беспощадных ударов капель. Карина принесла в ладонях пригоршню ягод. Всех обносила ею и угощала. Отсыпала Даниилу и Марку, устроившимся на лестнице. Остатки отдала Асе. Хоть Карина и перестала ходить босяком на улице, но в помещении её было не заставить обуться. Она вышагивала по низкому каменному ограждению, расставив руки в стороны и лепетала, что взбредало в голову. — А ягоды ты здесь нарвала? — вдруг спросила Ася. С задумчивостью пришла нежданная внимательность. Она размышляла буквально над каждой былинкой. А уж над неясно откуда взявшейся пригоршней ягод — тем более. Загадка происхождения продуктов давно её занимала, а в этой оранжерее голубика смотрелась так уместно, будто бы всегда здесь и была. Что, если она уплетала не санкционированно позаимствованные здесь плоды? Ладно табак — он не в счёт. Но не возникнет ли проблем из-за остального? — Нет, мы её в магазине взяли. — Купили? — Взяли. — Украли?! — Ася едва не выплюнула очередную ягоду. — Подумаешь, — хмыкнула Сая, появляясь из-за тиса. — Экспроприировали ради своих нужд. Ничего особенного. — Подождите… — до Аси дошло. — А вся остальная еда тоже краденая? — Какое-то слово противное, — поморщился Марк. — Не произноси его. Ася хотела возразить, но лишь открыла и закрыла рот. Они с Викой в детстве тоже выносили из супермаркетов в карманах жвачки и конфеты, но не сыры и виноград. Она не могла представить, что Антон бы такое одобрил. Голубика так и встала у неё в горле. А потом на ум пришли слова Даниила. Мол, её брат вовсе не был тем, кем казался. Так что же, и он таскал с ними еду? Как-то инфантильно… Впрочем, не лишено логики — она ведь никогда не слышала о том, что они где-то подрабатывают. Про снабжение деньгами помимо стипендий, ей также было неизвестно — про семьи ребят она не знала ровным счётом ничего. — Не переживай, — Даниил попытался её успокоить. — Не стоит особо заботиться о том, что есть и пить. Птицы не сеют, не жнут, не собирают в житницы, а мы не гораздо ли лучше их? — он подмигнул. Асе догадывалась, что это реминисценция на какой-то знаменитый сюжет, но забыла на какой. Подобные суждения казались ей, по меньшей мере, несерьёзными. Несмотря на своё неосознанное преклонение перед ними, порой ей просто не верилось, что этим людям за двадцать, а Даниилу почти двадцать четыре. Чем они отличались от неё? Ну, кроме обширных познаний в естественных и гуманитарных науках. Разговоры они вели ни к чему не обязывающие, не строили никаких грандиозных планов, не обсуждали политику и новости. Она знала, что все они собираются продолжать учёбу — уже в следующем году Даниил поступит здесь в аспирантуру, остальные пойдут на первый и второй курсы магистратуры. Далеко идущие построения их не волновали. Порой Асе хотелось их растормошить: вытянуть за пределы оранжереи и леса, отправиться исследовать Ливец или спланировать поездку на зимних каникулах. Как здорово было бы отправиться с ними в путешествие! В Питер, например. Она бы познакомила их с Викой, они был шатались вдоль замёрзшей Невы, обошли все музеи и лофты. Мир бы расширился: он ведь состоит не из одних лабораторий и кладбища. Они бы увидели, поняли, но… Но стоило ей заикнуться об этом, как Даниил выражал общее мнение на этот счёт: — Зачем? Там нет ничего, чего не было бы здесь. Постепенно Ася стала догадываться, что они совсем не материалисты, а, напротив, идеалисты, каких поискать. В социологических теориях было больше материи, чем в их размышлениях о способах существования белковых тел и их изменении во времени. Подумать только — они выходили за пределы своего заколдованного сада только для того, чтобы стянуть лакомства. Это было как-то сразу и смешно, и грустно. Новое знание о «Корнях» привело её в смятение. Очередным пятничным вечером Ася осталась в комнате одна. Кристина пошла на сотое свидание в городской ресторан. Вадик не стеснялся выводить её за пределы университета и явно видел в этом смысл. Наставало время позвонить родителям. Эту повинность Ася исправно выполняла раз в неделю, по выходным, а в остальное время перебрасывалась с ними парой слов в мессенджере. Но тот пасмурный вечер заставил её совершить внеплановый звонок. Она много думала в последнее время. О бытии и умирании. Своих и чужих. О жизни и смерти Антона — особенно много. О его смерти, коли она возможна, не исключена, она, как ни старалась, узнать ничего не могла, наталкивалась на пуленепробиваемую стену. Но, выходило, что и о его жизни ей было известно не так уж и много. Она хотела знать ответы. Хотела понять. «Корни» утверждали, что он был не тем, кем казался, что предал их, испугался и скрылся. Но что за основание он имел для того, чтобы поступить подобным образом? Так или иначе, мнения со стороны хороши, но не вполне достоверны, а вот родители знали Антона намного дольше прочих людей. Мама была рада и ворковала без умолку, всё выспрашивала и переживала о пустяках, как обычно. Потом трубку отвоевал папа и принялся живописать как растолстел Пуаро, как много грибов он собрал для сушки, кого он подстрелил на прошлой неделе, почему в машине сломались амортизаторы и прочее в своём духе. Но Ася его прервала. — Папа. Слушай, я всегда хотела тебя спросить кое о чём. — Да? — он удивлённо замолк, хотя Асиного отца было сложно смутить. — Почему ты не любишь Антона? — Ну, снова-здорово… — Не уходи от ответа. Может, ты за ним что-то странное замечал? — Ещё бы! Постоянно, я же тебе говорю, его мама в младенчестве неудачно уронила. — А если конкретнее и без оскорблений? — Бесчеловечный он, вот что. — Всё ещё похоже на оскорбление. И как он может быть таким, если против твоей охоты? Сам рассказывал, что он животных хоронил. Сердобольно. По-человечески! — Асе, как всегда, стало обидно за брата. — Эх, Настюха, не так всё просто. Я говорил, что он их утаскивал у меня из-под носа — это другое. — Погоди, — застопорилась Ася. — Зачем ещё их красть, если не для захоронения? — И знать не хочу! — На что ты намекаешь? — Ася почувствовала тошноту. — Да не знаю я, дочка… Вечно ты всё выспрашиваешь о своём любимом Антоне, а что я должен тебе сказать, если ничего приятного в этих рассказах не будет? Не хочется тебя разочаровывать. Ну, рассматривал он их, не знаю, изучал, что ли. Так это называется? Любопытный не в меру брат твой. И не в ту сторону. — Он просто… — у неё сжало горло. — У него интерес к биологии рано проснулся. Он хотел стать зоологом, — ей вспомнилась случайная фраза Саи о его научных амбициях. — Ну как знать, как знать. Асе не понравился этот разговор. Уж сколько раз, с самого раннего детства, она спорила с папой, ссорилась с ним и плакала — проливала слёзы за брата, которого он всячески принижал. Ася считала своим долгом заступаться за него. Она верила в непогрешимость Антона. Она должна была привыкнуть, что отец клевещет на него. Но она никогда не задумывалась о природе его неприязни. Раньше ей казалось естественным, что отчим недолюбливает пасынка за мягкотелость. Но из последнего разговора явствовало совсем иное. Да, папа часто упоминал, что считает Антона не от мира сего, пальцем у виска крутил. Но без конкретики. Однако и в его пассаже о тушках животных ничего конкретного не было. Так — домыслы. Но и они Асю не на шутку взволновали. Поразмыслив, она сочла, что от «Корней» толку не добьётся. Подтвердить или опровергнуть странности Антона они не возьмутся — у них будто негласное правило не говорить о нём. Но оставалась ещё Женя, которая от них почему-то отмежевалась. Специально выждав день, когда «Корни» будут заняты своими биохимовскими делами, Ася прогуляла свои пары, чтобы они не успели заметить её отсутствия. И отправилась в больницу. Снова протащилась сквозь дождливый и туманный Ливец, весь укрытый лужами и облетевшими листьями, на заляпанном грязью автобусе с чёрными выхлопами из трубы. Пятнадцать минут — и она у палаты Жени. Той полегчало, она начала изредка вставать с чьей-нибудь помощью. Но выздоровление всё равно тянулось долго. Соседи по палате сменили свой состав два раза, а Женю всё не спешили выписывать. Так она и лежала, почитывая книжки из репертуара литературного клуба. В тот день на её прикроватной тумбочке Ася заметила «Бесплодную землю». А на подоконнике букет белых цветов, напоминавших лилии. Женя стояла рядом с ними, опираясь на костыль, и смотрела в окно. — Красивые. Опять Карина принесла? — Ася подошла к ней сзади. — Кто же ещё, — усмехнулась Женя. Она оставалась равнодушной ко всем посещениям. — Это бругмансия, которую в народе называют «Труба ангела», — после краткого экскурса в названия растений, она взяла вазочку, приоткрыла створку, и выбросила цветы на землю. — Содержит алкалоиды, порой доводящие до галлюцинаций, — она закрыла окно и присела на кровать. — Меня не так-то просто извести, как бы они не старались. — Ты же говорила, что тебя столкнул не Даниил. Зачем им теперь тебе вредить? — Меня столкнул не он. Но это не значит, что этого не сделал кто-то по его приказу. А избавиться от меня им на руку — не буду тебе мозги морочить. — Чем? Обвинениями в их адрес? — В том числе. — Я тут поспрашивала у них, куда пропал Антон, — Ася устроилась рядом с Женей. — Из их сбивчивых речей, мне удалось понять, что у него был какой-то конфликт с Даниилом. В чём он заключался? — Кроме них двоих, никто не знает. Между собой они общались больше, чем с остальными. — Почему? — Вместе проводили исследование. Планировали этот проект представлять на всероссийском симпозиуме биохимиков и молекулярных биологов. Ася в очередной раз отметила про себя, что ничего не знает об учебных интересах брата. Навещая семью два раза в год он, конечно, хвастался тем, что закрывает каждую сессию на одни пятёрки, но в остальном… — Ладно, а как вы поняли, что они поссорились? — Ася решила сосредоточиться на чём-то более понятном. — Тут и слепой бы увидел. В один день всё переменилось. Они перестали друг с другом разговаривать, а потом Антон не пришёл на поляну, — Женя начала нервно постукивать отросшими ногтями по лакированной поверхности костыля. — И как Даниил это прокомментировал? — Ха, — саркастический возглас Жени получился слишком громким и напугал соседей по палате. Они зашевелились на своих койках, шурша одеялами. — Это не в духе Даниила. Он даёт приказы, а не отчёты. Но мы поняли, откуда ветер подул — повздорили они серьёзно. Такое впервые случилось — до того дня у нас вообще не было конфликтов. Я попыталась поймать Антона и узнать, в чём дело. Но он рассеянно улыбался и отмалчивался. — А вот это в духе Антона, — Ася поёжилась. Брат всегда поступал так же, когда его обижали в школе. — Но у тебя же есть своя теория, так? Помимо того, что, по-твоему, конфликт привёл к… — она понизила голос, чтобы снова не тревожить соседей неудобным словом. — Убийству. Что спровоцировало такую ненависть? — В том и проблема, что у меня нет предположений, — губы Жени растянулись в подобии улыбки, но была она какой-то недоброй. — Понимаешь, теперь ты должна понять, раз общаешься с ними: мы любили друг друга самозабвенно, все до одного. Нам нечего было делить. Мы жили мечтой о вечном блаженстве такого существования. Мы ничего не хотели менять. Поэтому этот разлад так страшен, он разломил наше единство как пучок прутьев — хрустнуло, треснуло и всё обратилось трухой. — Они перестали разговаривать, а потом Антон пропал, да? Через сколько дней? — Пять… Шесть? Не помню, — Женя прикрыла ладонью глаза. — Такое чувство, что это было так давно, в прошлой жизни. Наша вечность оказалась такой непрочной, короче бакалавриата. — Но почему ты подумала, что ребята могли убить Антона? Как они вообще замешаны в конфликте? — у Аси был ворох вопросов и ни одного внятного ответа. — В конфликте практический никак. Наверно… По крайне мере, Сая — точно нет. Она скорее наблюдатель, как я. А в остальном — они просто делают всё, что скажет Даниил. — Да с чего вдруг? — Ася хотела было бросить ещё несколько фраз. Вроде «чем он такой особенный», «он же старше вас всего на год», «у них что, своих мозгов нет» и всё в таком духе. Но прикусила язык. Она смутно прозревала, что попалась на ту же удочку. Делала то, что он говорил: приходила, куда он скажет, читала книги, которые он советовал и, в целом, полагала его суждения единственными достойными того, чтобы к ним прислушиваться. — Я же говорю, все «Корни» влюблены в Даниила, каждый по-своему, — Женя произнесла эти слова так буднично, будто это нечто само собой разумеющееся. — Он стал всем для всех. Знаешь, он вроде отца, которого желает каждый ребенок. Неосознанно, иногда против воли, желает, чтобы решали за него, сняв ответственность. Желает наказания за проступок, который сам себе простить не может. Желает разрешения, санкционирования своей деятельности, самого своего существования. Ведь раз он, Отец, фигура мистическая и сакральная, есть, значит, и я могу жить и что-то делать. Значит, я оправдан, я целен, осмыслен и реален. Я могу бунтовать, обижаться, ненавидеть, но знать, что он есть (где-то: далеко или близко, злой или добрый, довольный мной или бесповоротно разочарованный) — это фундаментальная необходимость бытия, его основа, — Женя понурила голову. На периферии сознания, Ася понимала, о чём пытается толковать Женя. Со стороны это всё, должно быть, звучало как бред сумасшедшего, но она поймала себя на мысли, что чувствует нечто похожее. Даниил всегда представлялся ей каким-то магистром ордена, ведающим тайнами мироздания, или «харизматичным лидером» по выражению Вари, или просто сияющим архангелом. Для Аси он сделался чуть ли не временным замещением брата. Свято место пусто не бывает: ей необходим был кто-то старше, мудрее, увереннее и отрешённей. Фигура за гранью — неясный силуэт, который она не может постичь, но перед которым может преклоняться и бесконечно идеализировать. Всё это мешалось с влечением — не столько сексуальным, но романтическим, нереальным и эфемерным. Обожание, вожделение, такая разная любовь — всё сродни религиозному чувству, экстатическому восторгу мистериального культа, священнодейству. Видимо, нельзя полюбить бога, не полюбив человека, как нельзя любить человека, не полюбив сперва бога. Теперь Ася уяснила, о чём толковали Сая с Кариной. Наверное, Даниил стал для них, и для Жени в придачу, первой серьёзной любовью, которую они не чаяли встретить на прозаических южных широтах биохима. И этот загадочный субъект, царь этого ирреального мирка на отшибе жестокого реального мира, заслонил собой всё. Кем он стал для Марка и Антона? Другом, братом, отражением их самих, родственной душой, тем, кто разделял их странные интересы и взгляд на жизнь? Что такое происходило в Ливецком университете, что заставляло молодых людей обманываться иллюзией, пленяться человеком, мало отличным от них самих? У Аси голова трещала от переполняющих её мыслей — одна более дикая, чем другая. Все эти умные книжки, измышления философов и их теории, смешались в один болотистый ком хаоса, в котором она уже не могла отличить своих идей и суждений от подсмотренных у других. — Пойду-ка я, — промямлила Ася. — Навещу тебя на следующей неделе. — Надеюсь, меня к тому времени выпишут, — Женя улеглась поверх одеяла. — Но всё равно спасибо. Ася возвращалась в университет на автобусе и размышляла о вечности, теребя буковки на своём браслете. Что это, если не отсутствие времени. В Ливце его будто и не было вовсе. Значит, тут вечность? Она и есть? Вот такая вязкая, мховая, прополосканная дождями и прикрытая туманами? «Вечный вздох мировой прелести: я отцветаю, я гасну, меня больше нет» — на ум приходили строчки, прочитанные недавно Саей в «Распаде атома». У Аси кружилась голова. Ей начинало казаться, что она заболевает. Все слова и мысли закручивались в «ведьмины круги», спиралью украшавшие лесные поляны. Ливец и его окрестности и впрямь представлялись ей проклятыми: либо стародавним колдовством, либо ядовитыми парами — последствиями жестоких экспериментов. Здесь что-то было не так, но кто-то принимал происходящее как данность, а кто-то, вроде Антона, предпочёл покинуть это место. Асе оставалось лишь решить, чьему примеру последовать.