Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

Нил просыпается одновременно с девочками, вздрагивая от звука будильника в соседней комнате. — Нат, Пейдж, — зовет он, когда они убегают к себе. Натали просовывает голову минуту спустя, выглядя запоздало смущенной. Нил не комментирует. — Мы сегодня будем мыть окна. Можно зайти в вашу комнату, чтобы у вас тоже вымыть? — О, э-э, ага, — отвечает Натали, поворачиваясь, чтобы, видимо, оглянуться на Пейдж. — Да? Ага. Она исчезает, и Эндрю притягивает Нила ближе. — Сегодня ты снимаешься в рекламе. — А потом мы идем покупать светящиеся звездочки, чтобы повесить девочкам на потолок, — произносит Нил, очень решительно не думая о том, как другие люди будут смотреть на его торс. А потом — конечно же — все равно думает и прижимается головой к груди Эндрю, отчаянно пытаясь подавить тошноту и желание сбежать. Другие не должны видеть его шрамы. Его семья — это одно; они уже видели его руки, его лицо, привыкли к ним. Что еще важнее, они — безопасны. Его семья — безопасна. Они не сделают ему больно, не предадут, не станут задавать вопросов и не заставят отвечать, даже если и зададут. Он делает глубокие вдохи. Считает до десяти, двадцати, тридцати, переключается между языками и снова считает. Шрамы больше не причинят ему вреда; никто не сможет задать такой вопрос, чтобы реально найти его. Это самая иррациональная мысль, когда-либо приходившая Нилу в голову. Найти его примерно так же «сложно», как и что угодно в Гугле. Видят люди его шрамы или нет, значения не имеет абсолютно. Конечно, теперь у него есть дети. Дети, которых, следовательно, могут у него отнять, или… — Хей, — зовет Эндрю. — Хей. Нил. Нил делает глубокий вдох. — Тебе необязательно это делать. — Обязательно. — Эй, Нил? Хрень это все. Ничего ты не обязан. — Ничего не случится. Никто же не придет за мной и не сможет найти. И это не значит, что люди будут задавать неправильные вопросы. Тут уже нет чего-то «неправильного», чтобы спрашивать. Просто… — Ты все равно не обязан, — говорит Эндрю. Нежно. Настойчиво нежно. — Что они сделают, если ты не приедешь? Нил вдыхает и знает, что ответ — ничего. Если он прямо сейчас скажет, что не хочет сниматься, значит, он и не станет. Эндрю позвонит Рене, позвонит Надии. Даже не станет утруждаться объяснениями. Рене поймет; а поймет ли Надия — тут уже пятьдесят на пятьдесят, но Эндрю будет все равно. Они проведут день за уборкой. Поедут покупать светящиеся звездочки. Он наденет свой самый толстый свитер. Если решит спрятаться за Эндрю, Эндрю и глазом не поведет. Если не брать во внимание тот факт, что Нил выбирает сражаться сам; если он попросит, в этот раз Эндрю будет сражаться за него. Бегство, бегство, бесконечное бегство. Нил так устал убегать. Доживет ли он когда-нибудь до момента, когда прошлое останется лишь отметинами на коже? Минуло десять лет, и он начинает думать, что ответ — нет. Начинает беспокоиться, что всю жизнь спустит на беспокойство об одной и той же херне — снова и снова, снова и снова, постоянно. Он и впрямь думал, что преодолел это еще много лет назад, когда стоял без футболки в ванной, смотря на себя в зеркало. Каждый день, целый месяц, он проводил несколько минут, разглядывая свои шрамы и ожидая, когда внутри все перестанет переворачиваться. Он поискал кое-какую информацию и обнаружил, что экспозиционная терапия быстро выходит из моды в использовании при травмах — наоборот, лечение включает изучение моделей мышления, возникших в результате самой травмы, и составление плана действий, как реагировать на точно такую же ситуацию. И, что ж, он мог заняться подобной терапией, но все равно не смог бы избежать экспозиции — вид шрамов вогнал бы в панику, но они на его теле навсегда. Поэтому он разглядывал себя, ожидая, когда рубцы потеряют над ним власть. И облажался. Но ему стало лучше. Становилось в течение года, пока однажды он не взглянул на шрамы в зеркало и вообще почти не подумал о них. Он вздыхает. Он может и не думать о них, но все время печется о том, что могут подумать окружающие. Эндрю скользит рукой под футболку, вверх по его спине, кожа к коже, удерживая в настоящем, и Нил открывает глаза. С возрастом он становится мягче. Когда-то его пытали, он угодил в больницу, а потом его допрашивали ФБР, и только после этого ему разрешили вернуться домой и поспать там, где он чувствовал себя в безопасности. Сейчас он просто думает, что кто-то там увидит его шрамы, и нуждается в немедленном комфортинге. — Я не знаю, что надеть. — Они приготовят для тебя одежду? — Понятия не имею. Собственно, нужна ли мне вообще одежда? То есть… разве весь смысл не в том, что я разденусь? Эндрю ненавидит это все. Нил чувствует. — Когда ты показал девочкам запястья, мне захотелось спрятать тебя, — произносит Нил. Эндрю кивает. Он понимает. Нил приподнимается, чтобы чмокнуть его в щеку. Прежде чем он успевает отодвинуться, Эндрю берет его за подбородок. — Нил. Если это «нет», это — «нет». Просто потому, что ты чувствуешь, будто должен, еще не значит, что это «да». Нил кивает. Берет Эндрю за руку и целует костяшки. — Я знаю. Но я не могу вечно убегать. — Я бы предпочел, чтобы ты убежал, нежели делал то, чего не хочешь, — отвечает Эндрю. Нил не может шагнуть в эту дверь. И все равно благодарен Эндрю за то, что он держит ее открытой для него. — Поможешь мне выбрать наряд? Эндрю помогает и больше ни слова не говорит о возможности сбежать. Они завтракают. Нил поверить не может, что тратит на это выходные. Они могли бы покататься на роликах. На роллердроме продают тортики-муравейники — Эндрю это фигню просто обожает. Нилу тоже нравится, но не настолько, как Эндрю. А кататься на роликах — весело. Потом они выходят из дома, на несколько минут раньше. Когда заезжают на стоянку, Эндрю выключает музыку, и они понимают, что Надия с командой уже на месте. На парковке стоят три фургона, а еще туда-сюда шныряют охранники, и по стоянке слоняются люди из фургонов. Рядом еще стоит съемочная группа и множество разных людей — у нескольких отсутствуют конечности, но у всех, по идее, есть какие-то шрамы. — Да ебаный ты блять, — цыкает Нил. — Можем развернуться. — Не-а. Тебе необязательно заходить, если не хочешь. — Отъебись. — Тогда ты должен быть с ними мил. — Я буду таким милым, насколько они заслужили. — Дрю. — Я буду милым. — Спасибо. Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — Эндрю сжимает его ладонь. Он паркуется в пяти местах от фургонов, и женщина, которую Нил принимает за Надию, быстрым шагом направляется в их сторону. Он выходит из машины, чтобы встретить ее, и, конечно же… — Нил, Эндрю, приветик! Я Надия, приятно познакомиться с вами лично! — Взаимно, — отвечает Нил. Эндрю, обходящий машину спереди, чтобы встать рядом с Нилом, кивает Надии. — Если честно, я не особо понимаю, что делаю здесь. Обычно, когда я снимаюсь в рекламе, все проходит в студии. — У нас есть кое-какое представление о том, чего мы хотим — в любом случае, мы знаем, каким должен быть финальный кадр, но мы бы хотели, чтобы все выглядело непринужденно. Рене сказала, что если тебе комфортно, ты выдаешь просто гениальные фразочки. Нил смеется. — Не знаю, описал ли бы это так, но да. Его знакомят с другими людьми, которые будут фигурировать в ролике. — Мы тут все, в основном, местные, — говорит ему женщина по имени Ханна. Половина ее правой щеки опалена — Нил узнает обожженную кожу. Рубцы у нее спускаются до самой шеи. — Бетти из Нью-Йорка, но, думаю, остальные местные — мы не собираемся сниматься в рекламе прям сильно долго, и Надия не хотела, чтобы десять человек летали туда-сюда только ради пары фраз. — Имеет смысл, — соглашается Нил. Он понятия не имеет, как разговаривать с новыми людьми. Он знал об этом, знал много лет, и все равно — работал ли над этим вообще? Вообще? Нет, не работал. Нила знакомят с оператором — Сидом, бросающим взгляд на его руки. — Оп, хорошо, — кивает Сид, — у нас будет класснючий кадр, ты там засучишь рукава, а потом — бум, шрамы. — Получается, тогда без лица, — говорит Надия. — Если только не наносить мейк. — Не нужно; сначала крупным планом покажем глаза, — отвечает Сид. — Потом уменьшим масштаб, чтобы показать остальную часть лица. У тебя убийственные глаза, чувак. — Спасибо, — кивает Нил. — Сколько из этого всего я должен делать без верха? Надия и Сид уставляются на него в замешательстве. Нил все понимает одновременно с Эндрю. — О, — произносит Эндрю. — Все-таки есть причина, почему мы с Рене друзья. — Она старательно держит рот на замке, — соглашается Нил. — Так старательно, что даже не сообщила мне, что никому не рассказала. — Никому не рассказала что? — уточняет Сид. — Есть другие? — Гораздо больше, — отвечает Нил. — Очень, очень много. — Оу, — щурится Надия. — Ну… кто-нибудь когда-то их видел? Кто-то вообще о них знает? — В медиа-пространстве — нет, — говорит Нил. — Но это и не прям тайна. Я мог бы уместить всех, кто когда-либо видел их, в передней части автобуса. — Значит, ты… готов? — спрашивает Надия. — Нас устроит поработать только с лицом и руками, если что. — Я готов. — Давай тогда приступать, — улыбается Надия. — Сид… ты что, снимаешь? — С момента, как они въехали на стоянку, — весело отвечает Сид. Нил смотрит в камеру. — Никогда не знаешь, из чего выйдет хороший футаж, — говорит ему Сид. — Эндрю не участвует, — хмурится Нил. — Супер, понял, — соглашается Сид. Эндрю отходит. Нил берет микрофон, Надия тоже берет, кто-то упоминает, что они захватили для Нила парочку разных брюк; они тестируют микрофоны, а затем Нил ведет всех на стадион. В конце каждого дня уборщики выключают свет; когда Нил с Эндрю приезжают на тренировку, обычно обнаруживается, что Кевин не потрудился врубить даже половину ламп. Так что они по памяти бредут впотьмах и пробираются в раздевалки. Вот почему Нил проходит целых пять футов, прежде чем понимает, что не включил свет. — Ой, извините, — он идет назад, чтобы нажать на выключатель. — А ты тут как дома, ха, — сухо произносит Надия, заходя внутрь вслед за Сидом. — Ага. Мы иногда проводим дополнительные тренировки, — угукает он. — И обычно не заморачиваемся и не врубаем свет. — Момент, пока я не забыл — погляди сюда, — зовет Сид, и Нил на секунду смотрит в камеру. — Что самое худшее? — спрашивает Надия, привлекая внимание Нила. — В том, чтобы иметь такие заметные шрамы? — Вопросы, — тут же отвечает Нил. Ему даже не нужно раздумывать. — Когда люди пялятся — это тоже херово, но… вопросы. Всем всегда любопытно, что произошло, — и я говорю о незнакомцах, — он машет рукой. — Прохожие в продуктовом. На заправке. Как бы, когда спрашивают знакомые мне люди — это тоже отстойно, но дело в том, что мои друзья относятся к тому типу людей, которым норм, если я скажу им отъебаться. Я не могу вот так привередничать с незнакомцами, и они всегда спрашивают, а потом психуют, что я не отвечаю. Да даже если бы мне было комфортно рассказывать — в сутках просто не хватит часов, чтобы поведать всем историю моей жизни целиком. Я просто пытаюсь купить пачку молока, окей? А не болтать о травмах. Надия улыбается. Задает следующие вопросы. Нилу в руки суют другую пару джинсов, и он идет переодеваться в душевые. Когда он выходит, Сид подносит камеру поближе, прося закатать рукава; Нил молча соглашается, поворачивая при этом руки так, чтобы убедиться, что у Сида выйдет отличная запись. Это малость похоже на то, как он все рассказывал ФБР, как все рассказывал Лисам — опасно. Глупо. Освобождающе. Он хочет убедиться, что у Сида получился хороший кадр; если уже собирается это сделать, то может сделать правильно. И может довести всю эту хрень до конца. — О чем ты думаешь, когда смотришь на свои шрамы? — спрашивает Надия. — В основном, — отвечает Нил, смеясь, — я думаю о том, как бесит, что я не могу ходить по пляжу с голым торсом. А еще о том, что мой отец пытался убить меня, но теперь уже гораздо реже. Если честно, я пытался сделать их чем-то таким, о чем бы вообще не думал — например, вот, вы когда смотрите на свою руку, у вас же не возникает никаких особенных мыслей, понимаете? Это просто… ваша рука. Я хотел, чтобы и со шрамами было так же. Но не сработало. Отчасти, думаю, это потому, что дело не только во мне самом… как бы сказать, ну, в моей голове да, только я и мои мысли, но каждый раз, когда я выхожу из дома, приходится думать о реакции прохожих, когда они увидят мои шрамы. Люди никак не реагируют, видя руки, но реагируют очень по-разному, когда видят шрамы. Так что я так и не смог по-настоящему перестать думать о них. Нил разглядывает свои руки — мозолистые, огрубевшие; половина следов от ножа теряется, сливаясь с линиями на ладонях. Никто никогда не задерживает на них взгляд, никто не воспринимает их за шрамы. Но он сам воспринимает. — Но… они меня не беспокоят. У меня есть деньги на хирургическое вмешательство — пересадку, например, или что угодно. И мне повезло, что у меня есть такая возможность, я знаю, что повезло, но я ей так и не воспользовался, этой возможностью. Потому как не думаю, что хочу, чтобы они исчезли. Эти шрамы у меня потому, что я выжил. Я выжил. Они просто доказательство, что я еще не умер. Он поднимает глаза, и Надия улыбается ему. — Что ж, на этом можно закругляться, — говорит она. — Сид? — Где у тебя шрамы? — спрашивает Сид. — На спине? — Спереди, — отвечает Нил. Сид кривит губы. Это не тот ответ, которого он ожидал. — Вот, значит, как мы снимем, — продолжает он через минуту. — Ты выходишь на корт. Там твое имя, позиция, все нужные штуковины, в общем, я вообще не шарю за спорт, все это мы выведем на экран. Может, просто озвучим? Но на экране мне как-то больше нравится. Вот, ты идешь и параллельно снимаешь футболку — к нам спиной, — а потом поворачиваешься, и бум-м, время шрамов. Речь о груди? Животе? — Обо всем торсе, — отвечает Нил. — От бедер до ключиц. — Все получится, — улыбается Сид. — Отлично. Они заставляют его выходить на корт не менее пяти раз. Очевидно, он выглядит отчаянно неловко. Он не привык так беспокоиться о походке. Как он должен привыкнуть и начать чувствовать себя комфортно? Ему приходится снимать футболку на ходу, прекрасно зная, что за спиной у него камера. Да ни в жизнь из этого не получится хорошей рекламы. Все выйдет ужасно. В конце концов, он делает глубокий вдох, убеждает себя, что находится в собственной спальне и просто направляется в ванную готовиться ко сну, и шагает, стягивая футболку. Никто не говорит ему остановиться, никто не говорит попробовать еще раз, и, неуверенный в том, что делать с футболкой — он не станет просто швырять ее куда-то, он же не животное, — оборачивается. Надия абсолютно бесстрастна. Даже почти не смотрит. Она улыбается и показывает ему большой палец вверх, пока Сид возится с камерой. Через минуту и Сид показывает большие пальцы, а следом зовет всех остальных на корт, и Надия тут же теряет контроль над ситуацией. Если только она не хотела, чтобы все моментально начали балаболить, — в таком случае да, контроль идеален. Нил узнает, что Ханна — ведущая шоу по радио; он никогда не слушал ее станцию, но обещает послушать и, возможно, даже однажды позвонить. Бетти работает волонтеркой в организации «Красота Внутри». Джордж — кассир в продуктовом в Колумбии. Никто из них не бросает на его живот больше мимолетного взгляда — он уверен, не потому, что им неинтересно, а потому, что он не приглашал их смотреть, и Нил ценит это больше, чем может выразить словами. А еще… он слышит их раздражение на случайных зевак в магазинах одежды, на коллег по работе, на фильмы и передачи. Элиасу сорок лет — и он возвращается в институт, хочет получить бизнес-степень и, возможно, попутно еще пройти краткий курс истории искусств, и злится из-за того, как трудно получить разрешение пользоваться лифтами. У него нет левой ноги; нужно ли ему предоставлять еще больше доказательств необходимости лифта? Нилу парочку раз советуют поглядеть «Аватара: Последнего мага воздуха», так что он обещает посмотреть. Никто не спрашивает ни об одном шраме на его животе. И еще — Триш днем играет на гитаре, а по ночам выступает на заказ, за некоторыми исключениями — у ее группы заказали выступление через месяц; Нил с Ханной соглашаются сходить, и Нил надеется и молится, чтобы Эндрю понравилось. Рейна написала роман, только-только одобренный издательством, и Нил обещает его прочесть. Сегодня он дает много обещаний. Пару минут спустя Сид умудряется поставить всех в линию, распределив в основном по росту, и Нил оказывается посередине. Он всеми силами старается игнорировать Сида — если он снова начнет думать о камере, то точно потеряет весь настрой. Вместо этого Триш обнимает его за плечи, он обнимает ее одной рукой, другой обнимает Элиаса, и у них получается целая цепочка обнимашек, и Нил улыбается в камеру, надеясь на самое лучшее, а затем его отпускают и разрешают надеть футболку — что он и делает с огромным облегчением, — а еще снова надеть собственные брюки. Он отходит в сторонку, подальше от прожекторов и внимания, и садится на землю рядом с Эндрю. Протягивает руку; Эндрю задумывается, а затем соединяет их мизинцы. — Снова надеть футболку — ни с чем не сравнимое ощущение, — произносит Нил по-русски. — Все прошло нормально? — Лучше, чем я ожидал. — Хорошо. Они ждут, пока остальные по очереди встанут перед камерой. Проходит немало времени; все рассказывают свои истории и делятся мнением. — Мы все выложим, — сообщает ему Надия, когда Сид отлучается в туалет. — Твоя часть будет главным роликом; все, что вырежем, мы разместим на веб-сайте. Что-то типа «заглядывайте к нам на сайт, чтобы услышать их истории» и все такое. — Круто, — в странном состоянии отвечает Нил. В конце концов, полчаса спустя, они прощаются; Эндрю молча маячит на заднем плане, пока Нил болтает с миллиардом своих новых, очень-очень милых и приятных друзей. Так странно разговаривать с людьми, которые знают, как он выглядит без футболки. Он чувствует себя голым и уязвимым, даже сейчас, когда снова оделся. Как будто они все еще видят каждый его шрам, как будто, может, они знают, как он получил каждый из них, как будто, возможно, они бы стали спрашивать. Словно, быть может, они бы повторили все, что он описал бы в ответах. Как будто это все еще может причинять ему боль. А потом они уходят. Каждая мышца в теле расслабляется, когда Нил закрывает за собой дверцу машины. Эндрю выезжает с парковки и берет его за ладонь. — Я пообещал, что мы сходим на концерт в конце октября. — Как называется их группа? — «Багровый Декабрь». — Никогда о них не слышал. — Это рок. — Типа, прям рок-рок? Или панк-рок? Или поп-рок? Нил пожимает плечами. — Понятия не имею. Эндрю бросает на него взгляд, но это не осуждение — он веселится. — Поищу их в Интернете, когда приедем домой. — Это будет прикольное вечернее свидание. Если они хорошая группа, то круто. Если не очень, я притворюсь, что мне скрутило живот, и мы уйдем пораньше и поедем на пляж. Ночью, когда на пляже сумеречно и почти безлюдно, мир кажется другим — уютным, знакомо опасным. А когда вода и ветер уносят слова прочь, говорить можно о чем угодно. — Мы должны сходить на свидание. Давно не ходили. — Ролики? — предлагает Нил. — Муравейник, — довольно отвечает Эндрю. Нил улыбается ему. — Прикинь, если бы в экси играли на роликах? Появлялся ли бы муравейник сам собой у нас в киосках? Эндрю убирает один палец с руля. — Прежде всего, да, и я бы тоже там появлялся. И вы не могли бы заставить меня играть даже пять минут. Во-вторых, — он поднимает второй палец, — это стало бы смертельным видом спорта. — Зато было бы весело, — решает Нил. — Нестись навстречу сопернику на колесиках, держа в руках утяжеленную клюшку? На самом деле, мне кажется, что даже простое озвучивание делает меня садистом. — Я больше думал о том факте, что ты остановишься, протаранив головой стену, но да, ты садист. — Ну, для этого мы и носим шлемы. А это бы сделало твою работу проще? Или только усложнило? — Никто не мог бы остановиться. Они вбивали бы меня в ворота при каждом ударе. Нил цокает: — Забудь, не было бы весело. — А? — Я абсолютно, совершенно не хочу смотреть, как тебе делают больно. Ты очень маленький. Эндрю смеряет его потрясенным взгляд. — Я-то маленький? У меня хотя бы есть мышцы в теле. Ты — высокая веточка. — Твоя клюшка больше тебя. — А твоя клюшка тяжелее тебя. — Слушай, между нами — мы могли бы создать новый вид спорта под названием «Большая клюшка — Маленькое тело». — Это просто самое обычное экси. — Неправда. Есть же Кевин. — Этот человек выше, чем задумывал бог. — Я уверен, что именно из-за него я такой мелкий. Он украл несколько моих дюймов. — А вот и нет — он украл их у меня. — Нет, у тебя есть своя контрольная группа. Он не забрал рост у вас с Аароном. А вот у меня — да, я мог быть и повыше. — Было бы труднее целовать тебя. — Я больше не завидую Кевину за все, что он наворовал. — Ты знаешь, что очень быстро меняешь мнение? — Я не поменял, я все еще думаю, что он украл у меня рост. Я просто не расстроен этим. — Но счастлив? — Хм-м, — Нил смотрит на Эндрю, скользящего глазами по зеркалам заднего вида, когда перестраивается на дороге. — Да. Да, думаю, я счастлив. Проходит секунда, прежде чем Эндрю открывает рот — Нилу удалось его взбудоражить. — Парочка лишних дюймов на корте имеют большое значение. — Ну, до сих пор же я как-то обходился без них, — весело отвечает Нил. — И почти все, что может помешать мне тебя целовать, мне совсем не нужно. Возбуждать и смущать Эндрю — одно из любимых развлечений Нила. Эндрю сжимает его ладонь, а затем отпускает, чтобы было легче заехать на стоянку торгового центра. Он паркуется в самом конце, выключает машину и льнет, чтобы поцеловать Нила, и Нил растворяется в нем, пока Эндрю целует его, глубоко и медленно, одной рукой обхватив за шею сзади, и Нил этого не ожидал, не был готов, и он погружается в поцелуй, чувствуя, как от языка Эндрю перехватывает дыхание и как бешено колотится сердце… Эндрю отстраняется. Нил впивается в него взглядом. Эндрю улыбается. Нил не в силах отвести глаз. — Ага, — мурлычет Эндрю, все с той же улыбкой, — все еще дотягиваюсь. Пойдем, нам еще нужно купить светящиеся звездочки, — он говорит это, но останавливается, держась одной ладонью за дверную ручку, и Нил прекрасно понимает, что не только Эндрю вскружил ему голову — он тоже не утратил способности сводить Эндрю с ума. В конце концов, именно поэтому Эндрю решил первым лишить его рассудка сейчас. Нил почти предлагает ему забить на магазин и поехать домой — у них еще несколько часов до возвращения девочек, и они могут использовать это время во благо. А потом он вспоминает, что он взрослый и у него есть самообладание, делает глубокий вдох и выходит из машины. Эндрю встречает его снаружи; тень улыбки все еще блуждает на его губах, и они направляются внутрь. Им приходится обойти три магазина, но в конце концов они забредают в детский, где продавец направляет их к светящимся в темноте звездам — и их размеров до смешного много. — Возьми побольше, — говорит Эндрю. — Можем наклеить в виде созвездий. Наверное, не настолько много, да? Будет слишком светло, они не смогут заснуть. Нил на секунду представляет это — не случайную россыпь звезд, а карту неба — и улыбается. — О-о, я люблю тебя, огромная королева драмы. — Из-за созвездий? — Конечно. О. Гляди, — Нил указывает на маленькие светильнички в форме луны. — Ну, — отвечает Эндрю предовольно, — они же хотели луну и звезды. Они возвращаются домой, удовлетворенные проведенным часом за покупками, и направляются в комнату девочек; Нил несет стремянку. Эндрю открывает упаковку со звездочками, пока Нил разбирается с луно-лампами. Включает в розетку. Они светятся красным, пока заряжаются. Зловеще. И потом встает на стремянку, передвигая в комнате по кругу, пока Эндрю подсказывает ему, как составлять созвездия. — Так жаль, что мы не можем повесить сюда еще и названия, — вздыхает Нил, наклеивая Пояс Ориона. — Это могло бы быть воспитательным жестом любви. — Ой, это странно, — размышляет Эндрю. — У нас есть дети, и мы их любим. — Я знаю, ладно? Так… куда следующую? А потом они приступают к уборке. В конце концов, сегодня понедельник. Нил старательно моет окно в спальне девочек — он не хочет, чтобы ему пришлось им лгать. Ложь по недомолвке — это одно, но он сказал им, что собирается вымыть их окно, и не хочет предавать доверие. За десять минут до возвращения домой девочек Нил взбегает наверх, чтобы снять луны с зарядки и поставить на маленькие деревянные подставочки. Включает нажатием. А затем ему приходит гениальная идея, и он задергивает занавески с жалюзи. Звездочки светятся, луны переливаются, — он показывает комнате два больших пальца вверх, на мгновение задумываясь, не передается ли случайно склонность Эндрю к драматизму, или он всегда был королевой драмы по натуре, а потом закрывает за собой дверь. Он убирает пылесос, Эндрю убирает «Виндекс», и они устраиваются на диване с книгами в руках, выглядя совершенно невиновно, абсолютно естественно. Девочки влетают, едва не подпрыгивая. — Натали переругалась с половиной класса, — восторженно объявляет Пейдж. — Класса английского. Куча их родителей тоже сказали, что любовь — это выбор, и все психовали из-за этого, и такие типа: «бе, старики, когда я влюблюсь, это будет что-то ваушное», а потом Натали на них сорвалась. — Почему? — спрашивает Нил. — Потому что они вели себя тупо, — презрительно цедит Натали. — Они думают, как только им исполнится восемнадцать, они вырастут и навсегда останутся одинаковыми. А те, кто знают, что изменятся, сказали типа: «вот именно поэтому отношения не длятся долго». Поэтому я сказала им, что они все тупни, и что отношения могут длиться вечно — у тех людей, которые реально захотят приложить усилия. И у не ужасных людей. — Ну, может, у их родителей хреновые отношения, — предполагает Нил. — Нет, ты-то права. Но если единственные отношения, которые они когда-то видели, — это плохие, то, конечно, они не верят в хорошие. — Я повторила твои же слова, ты почему принимаешь их сторону? — возмущенно спрашивает Натали. — Я не на их стороне. Я объясняю, почему они не верят своим родителям. Ты права на все сто процентов. Заключи брак с кем-то, кому ты доверяешь и кого уважаешь — предпочтительно, с кем-то, с кем ты совместим, — и сможешь заставить работать почти все остальное. — Они говорили, что просто выбор быть в отношениях не приводит к тому, что все получится. Нил пожимает плечами. — Они не неправы. Я мог бы выбрать отношения с… не знаю, с Эллисон, конечно, я мог бы, но я бы не был счастлив. Ей тоже пришлось бы выбрать состоять в этих отношениях, и тогда мы оба остались бы несчастны навсегда. Есть же причина, по которой браки по расчету так часто распадаются. Натали прикусывает губу. — Я хочу на пробежку. Нил кладет книжку на кофейный столик и встает. — После тебя, — кивает он, следуя за ней вверх по лестнице, чтобы переодеться. Он смотрит, как она открывает дверь спальни. Она замирает, занеся одну ногу над порогом, и он наблюдает, как она медленно поднимает глаза и смотрит, и смотрит, и смотрит, и смотрит, а потом опускает взгляд — на прикроватный столик, на луно-лампу, а потом поворачивается, с широко распахнутыми глазами и открытым ртом, глядит на Нила, а затем запрыгивает на него. Он обнимает ее, не обращая внимания на то, как намокает футболка, а она поворачивает голову, чтобы крикнуть вниз лестницы: — Пейдж, Пейдж, иди сюда, — и Нил сам чуть не плачет. Она чувствует себя в достаточной безопасности, чтобы кричать. Он чувствует, как она напрягается, осознавая, что сделала, но не отстраняется, даже когда Пейдж молча взбегает по лестнице, а Эндрю следует за ней медленным шагом. Натали кивает на их комнату. Нил улыбается Пейдж, пытаясь подбодрить и успокоить, но одного взгляда на заплаканное лицо Натали достаточно, чтобы она насторожилась, входя в комнату. И потом она вылетает оттуда, потеряв дар речи, и переводит взгляд с Нила на Эндрю и обратно. — Вы просили луну и звезды, — объясняет Эндрю. Пейдж с минуту моргает. У нее перехватывает дыхание. А потом она берет Эндрю за рукав. — А что там за созвездия? Расскажи мне! Нил легонько подталкивает Натали, и она отпускает его, поворачиваясь, чтобы последовать за Эндрю в комнату. Но, когда они заходят внутрь, он приобнимает ее за плечи, и она как будто уменьшается — не от дискомфорта, как он понимает, а как будто сняла свою броню. Пейдж тут же ложится спиной на пол и указывает на каждое созвездие, требуя названий; Эндрю называет отдельные звезды, потом — целые созвездия, и объясняет, что звездочки покрупнее находятся ближе, и что они выбирали размеры, основываясь на том, как они выглядят на небе. — У них всех есть свои истории, да? Я знаю парочку греческих мифов, но далеко не обо всех звездах. — Да, — кивает Эндрю, глядя на звезды. — И я расскажу их тебе. Но сейчас, Пейдж, нам с тобой еще нужно досмотреть серию «Офиса», а Нилу с Натали побегать. — Оки, — отвечает Пейдж и, бросая последний долгий взгляд на звездочки, встает, и они оставляют Натали переодеваться. Эндрю замолкает, пропуская Пейдж вперед себя. — Ты закрыл жалюзи? — спрашивает он по-русски. — Хотел убедиться, что они точно заметят, — отвечает Нил на русском, держась одной рукой за дверную ручку их с Эндрю спальни. — И ты зовешь меня королевой драмы. — Ты и есть королева драмы. Эндрю выгибает бровь. — Я не единственный драматичный человек в этих отношениях. — Конечно, но ты был королевой драмы еще со времен колледжа. «Я бы не пожелал его никому, кроме гробовщика». Эндрю запинается, оскорбленный, и Нил съеживается — Эндрю сейчас ему кое-что припомнит, и он это знает, и… — «Мы с Кевином постоянно обсуждаем твои многочисленные комплексы, которыми одарил тебя папаша». Нил хохочет, прижимаясь лбом к двери их спальни. — Ты уже второй раз за неделю цитируешь те слова. В жизни бы не подумал, что они будут всплывать так часто. — Ты шутишь? Я думаю об этом дважды в день. Это было самое великолепное, что я когда-либо только слышал. Они превратили мою память в благословение. — Рад помочь. Ты все еще королева драмы. — Нил Джостен, ты в самом деле единственный мужчина в этом мире, за которого я когда-либо мог выйти замуж. — Единственный мужчина? Не единственный человек? Эндрю отмахивается от него, закатывая глаза. — И единственный человек в том числе. Иди переоденься. Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — весело отвечает Нил. Он чувствует взгляд Эндрю у себя на спине, когда направляется в спальню, чтобы переодеться, и чувствует, как любовь Эндрю окутывает его одеялом даже за закрытой дверью. Это чудо — быть любимым Эндрю Миньярдом — и оно никогда не перестанет быть необычайным. Он встречает Натали у двери; она выглядит собранной и совсем не так, будто только что плакала. Она задает темп, но жестом предлагает ему выбирать дорогу; он выбирает новый маршрут, немного меняя обстановку. В конце концов, они переходят на шаг, и Нил ждет, считает, переключаясь с одного языка на другой, уверенный, что Натали захочет поговорить. Он не ошибается. — Я реально рада, что вы наши папы, — начинает она, произнося слова в основном по-немецки. — А мы рады, что вы наши дети, — отвечает Нил по-немецки, и говорит это искренне. — Нет. Типа. Я рада, что вы наши папы, а наш биологический отец — нет. Типа, я хотела, чтобы он вернулся, примерно, э-э, две недели назад, — говорит она медленно, пытаясь произносить все на немецком, но путая времена и переходя на английский, когда не знает, как выразиться. — Неважно, куда мы попадали, или куда попадала я одна, я просто хотела…чтобы раздался стук в дверь, и он стоял бы на пороге, потому что узнал, где мы, и не мог больше ждать ни секунды, чтобы примчаться к нам, и он бы такой: «о, мне так жаль, я так долго искал вас», ну или что-то такое, и он бы привез нас домой, куда угодно, что бы это ни значило. И, может, у него была бы славная девушка, которая помогала бы ему искать нас, и она бы вся такая: «да, я никогда не смогу заменить вам мать, но», и с Пейдж все было бы хорошо, и со мной все было бы хорошо, и мы были бы… мы были бы теми, кем могли, если бы он не бросил нас при первой возможности. Это было глупо. Но я рада, что он не приехал. Я рада, что он оставил нас, и рада, что мы продержались так долго, чтобы оказаться у вас. Мне кажется, он был мудачиной. И, наверное, я знала, что он мудозвон, но просто желала, чтобы он был хорошим и хотел, чтобы мы были рядом. Нил приобнимает ее за плечи. Идти из-за этого затруднительно, но она не протестует — просто тоже обнимает его за плечи. Он начинает понимать, что ей нравятся объятия, и готов поспорить, что у нее не часто выпадал шанс получить много обнимашек. — Ну, может, он и не был мудаком, — отвечает Нил. Он не уверен, почему спорит; конечно, он не недоволен результатом. — Существует куча причин, по которым любящие родители могут отказаться от детей. Ты сказала, что у вашей мамы был рак; ваш отец, может, обанкротился. Возможно, он не смог бы вас прокормить. Или дать вам крышу над головой, — возможно, он просто не хочет, чтобы Натали ненавидела маленькую себя за надежду. Он не хочет, чтобы она ненавидела себя за то, что хотела, чтобы ее отец любил ее. — Какое-то время у нас была одна приемная сестра, — Натали полностью переходит на английский. — Сильвия. Одна из ее мам умерла, а потом Служба защиты детей забрала ее, потому что… не помню, если честно, мы были маленькими. Но у Сильвии была мамина электронная почта, и в школе она ходила в библиотеку, чтобы переписываться. Какое-то время она жила в другом доме, на другом конце Колорадо, близко к маме, и мама часто ее навещала. После того, как ее перевели в другую семью, мама могла навещать ее только иногда, но ей все равно удавалось. Если бы наш отец хоть немного заботился о нас, он бы нашел способ поговорить с нами, несмотря ни на что. Ты не обязан его защищать. Нил угукает. — На самом деле я защищаю не его. Я защищаю тебя. Маленькую тебя. Почему ты думаешь, что было глупо надеяться, что он вернется за тобой? Ты заслуживала лучшего отношения, и знала это, и хотела знать, что тебя любят, ты нужна и в безопасности. Что в этом плохого? И, в любом случае, это могло быть правдой. У тебя не было доказательств, что ты неправа. Маленькая-ты заслуживала эту надежду. Она не отвечает. Он чувствует, как подергиваются ее плечи, словно она изо всех сил старается сохранить ровное дыхание, и решает не смотреть. — Как бы там ни было, — добавляет он, — и несмотря на то, что мы с Эндрю хотели бы, чтобы вам не пришлось проходить через все, через что вам пришлось пройти, мы тоже счастливы, что вы оказались у нас. Мы любим вас, и мы хотим, чтобы вы были здесь, и все силы приложим, чтобы вы оставались в безопасности. — Я пыталась найти его, когда мне было десять, — бурчит она. — Я каждый день обедала в библиотеке — целый месяц. Искала в Инете его имя, и имя мамы, и наш — я была почти уверена — старый адрес, и то, чем, как я запомнила, он зарабатывал на жизнь, все, что вообще помнила, но мне всегда выдавало только мамин некролог. — Оу, — отвечает Нил. — Мне жаль. Вы знаете, где ее похоронили? Она пожимает плечами. — Где-то в Колорадо, наверное. — Мы могли бы ее навестить, — предлагает Нил. — Я уверен, мы можем выяснить, где она похоронена. Натали кивает. — Угу. Это могло… могло бы быть неплохо. Интересно, а она за нами наблюдает? Типа, знает ли, что теперь с нами все в хорошо? Это глупо? — Не глупо. Я думаю, что моя мама наблюдает за мной все время. Уверен, ваша мама знает, что с вами все в порядке. Мне кажется, она гордится вами за то, как много вы выдержали и как далеко зашли. — А твоя мама гордится тобой? — Это спорный вопрос. Я выплачиваю огромные суммы денег людям, от которых она убегала, так что, возможно, нет. И я очень часто ее ослушивался. Не прошло и года после ее смерти, как я нарушил все правила, которые она мне называла. Но, с другой стороны: я не уверен, каким был ее план в долгосрочной перспективе, и, мне кажется, у нее вообще этого плана не было. На самом деле у меня никогда не было шанса, но вот я здесь, жив, и она, скорее всего, одобрила бы мой выбор мужа, и, думаю, вы бы ей понравились, — лжет он. Она бы подумала, что дети — ужасная идея, из чистого принципа. Дети — это обуза и ответственность. Они заставляют людей совершать безумные поступки, как, например, побег от международного криминального синдиката. Тот факт, что он любит Эндрю, делает и Эндрю обузой. Неважно, понравились ли бы ей Пейдж, Натали и Эндрю. — Так что… она, наверное, выбила бы из меня все дерьмо, потому что задолжала мне взбучку за весь мой выпускной год в старшей школе и первый год в колледже, а еще она, скорее всего, научила бы вас пользоваться пистолетом. — Она раньше била тебя? — Все время. Но шрамов никогда не оставляла, что очень мило с ее стороны. У меня их и без нее достаточно. — Звучит, как будто она была ужасной. — Она и была, — соглашается Нил. — Но она сохранила мне жизнь. И я почти не больной на голову. Она убедилась, что по большей части я смогу сам о себе заботиться. В любом случае, она сделала так, чтобы я смог выжить без нее. Мне нравится думать, что если бы мне пришлось схватить вас двоих и бежать, я бы не сделал как она, но вам, девчат, по четырнадцать, и вы смышленые. Мне было десять, и я был глупым. Хотя мне нравится думать, что я бы не стал бить десятилетку, — размышляет он. — Не знаю. Я ненавидел ее, ужасно ненавидел, и очень долго. Но если бы она не разрушила всю свою жизнь ради меня, я бы уже или умер, или… был на месте Кевина или Жана. Может, ничто из этого. Может, я был бы никем и ничем. Может, я все равно бы умер. Рико чуть не убил Жана; вероятно, он действительно убил бы меня. Так что мама не была замечательной, но, эй, я выжил. Натали молчит с минуту. Они идут по трещинкам в середине тротуара. — А мама Эндрю? — Определенно наблюдает, показывает два фака, визжит и матерится, — незамедлительно отвечает Нил. Натали фыркает. — Ладно. В этой семье есть хотя бы одна хорошая мама. Я знала, что нам с Пейдж будет что предложить. Нил сжимает ее плечо. — Какой она была? — Хорошей, мне кажется. Я особо не помню. Думаю, она когда-то читала нам вслух. И готовила реально вкусные макароны с сыром. У нее были клевые духи — я их не помню, но помню, что мне нравились. Она всегда заплетала нам волосы. Ты веришь в Бога? — По рассказу — она была славной. И нет, не верю. — Тогда как, по-твоему, твоя мама наблюдает за тобой? — Суеверие. — Ты суеверный? — Нет. Натали сверкает на него глазами. Нил пожимает плечами. — Мысль о том, что мама за мной наблюдает, никогда не была приятной, так что мне было нетрудно в это поверить. — Это так странно. — Ага. — Мне кажется, если мама наблюдает за мной, то это, наверное, хорошо. — Я согласен. Натали начинает двигаться и ускоряется, переходя на удобный темп бега трусцой. Нил не отстает. Он надеется, что она чувствует себя лучше. Надеется, что ей комфортно. Надеется, что она чувствует себя в безопасности. Надеется, что она чувствует себя любимой. А сам ощущает себя ужасно неподготовленным к реальности того, что же это все-таки значит — быть родителем. Он тщательно подготовился к материальной стороне вопроса — убедился, что купил кровати, еду, и повесил замок на входную дверь; убедился, что ребенок не доберется до оружия и не обожжется о горячую плиту; убедился, что ребенок будет ежедневно посещать школу. Господи, если бы Натали или Пейдж прямо сейчас простудились, он, наверное, смог бы сварить приличный куриный суп. А если бы не смог сам, то смог бы Эндрю. Он знает, как пользоваться градусником. Если бы дети заболели, их бы тут же напичкали лучшими лекарствами от простуды, которые только можно купить за деньги. Но каждый раз, когда они задают ему вопрос, это минное поле. Сказать правду или солгать? Как сформулировать нужный ответ? Как обнадежить, не соврав? Должен ли он быть обнадеживающим? Может, порой это и к лучшему, что они боятся. И потом, есть проблемы, с которыми он еще не сталкивался — если он по-настоящему на них разозлится, то как с этим справиться? Как сохранить спокойствие? Как не открыть рот и не наговорить того, что, как он знает, причинит боль? Сейчас, в настоящем, у него, конечно, все с этим куда проще, но один раз оступишься — и все. Он со взрослыми-то едва общается, а разговаривая с детьми — детьми, полагающимися на него, все время кажется, что он в двух словах от катастрофы. Но они возвращаются домой, и Натали, кажется, совсем не устала. Они выполняют домашнее задание, и девочки смеются и болтают — громко, так что они с Эндрю, наверное, что-то все-таки делают правильно. Они готовят ужин, и Натали с Пейдж проявляют интерес, задают вопросы, ходя за ними хвостиком. Помогают навести порядок. И, на всякий случай, если их мама и в самом деле смотрит, Нил громко-громко думает: «мы о них позаботимся». Возможно, он сходит с ума. Но он просто зовет это выполнением всех мер предосторожности. — Что такое? — спрашивает Эндрю, наблюдая, как Нил хмурится, чистя зубы. — Просто думал о бейсбольной метафоре, — печально отвечает Нил. Эндрю качает головой. — Мы теряем тебя. О, кстати, к слову. Завтра я поеду покупать кучу засовов. — Зачем? — Установлю на каждой двери в доме. Недавние события сделали меня параноиком. — Ничего не имею против. Кстати, ты сказал «к слову», — что в последних двух минутах нашего разговора заставило тебя вспомнить о засовах? — То, что я могу тебя потерять. — Оу. Ладно. Ты, наверное, сможешь забрать меня в бюро находок. — Ты просто будешь сидеть там? — Среди пальто и зонтиков. — Буду знать. Пойдем. Пора спать. — Хочешь, спою тебе колыбельную? — Был бы признателен. — Ба-а-а-аю-ю-ю ба-а-а-аю-ю-шки-и-и-и ба-аю-ю-ю, не ложи-и-и-ис… Эндрю зажимает ему рот рукой. — Я солгал. Нил целует его ладонь и, все еще улыбаясь, позволяет Эндрю обнять его всеми конечностями. Берет за руку, и Эндрю убирает ладонь от его рта, и Нил снова льнет к его груди, абсолютно довольный.