Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

В среду Райли решает, что ей скучно; в раздевалке она сообщает Нилу, что сегодня вечером они едут в Колумбию играть в автоматы. Нил поворачивается к Эндрю: — Если не хочешь, чтобы я оставлял тебя наедине с… Эндрю отмахивается от него: — Ты уже несколько недель никуда не выходил. — Ты тоже не выходил из дома неделями. Эндрю кивает: — И, если мне не изменяет память, у нас нет привычки держать друг друга взаперти. Нил все равно чувствует себя как-то смутно виноватым. Но он вытягивает из Эндрю обещание поскорее выйти куда-нибудь погулять и развеяться, чмокает в щеку и едет в центр игровых автоматов. — Как думаешь, сколько еще Мария будет тянуть, прежде чем позовет меня на свиданку? — резко спрашивает Райли, отчаянно пытаясь вытеснить тачку Нила с экрана. — А ты не думала сама ее пригласить, — предлагает Нил, давая по тормозам, позволяя ей вырваться вперед, и делает опасный маневр, когда Райли пытается объехать обочину. А потом толкает джойстик вперед — до упора — и обгоняет ее. — Это трудно. — Ага. — Я хочу попросить помощи, но, чувствую, то, как вы с Эндрю разобрались со своей хренью, будет бесполезно. — Агап. — Мне нужны друзья получше. Ты когда-нибудь задумывался, насколько жизнь — херня? Типа, а вдруг я влюблюсь в человека навсегда, а он никогда не ответит взаимностью? Нил пожимает плечами, объезжая препятствие. — Это не конец света. — Тебе-то легко говорить. У тебя есть Эндрю. — Да, но это все равно не конец света. Типа. У тебя ведь есть друзья, а? Романтическая любовь — не единственное, что есть в мире. Если бы было так, мы бы здесь не тусовались. Я бы вернулся домой к мужу. — Но это же важно. — Но только потому, что это приятно. Типа, лучше вообще никого не иметь, чем вступать в отношения просто… чтобы они были, понимаешь? — Нил пересекает финишную черту на три секунды раньше Райли. — Блин. Еще разок или в другую? Они двигаются дальше. Двадцать минут спустя, за корзинкой картошки фри, Райли говорит: — Мне кажется, отношения не должны быть такими важными, какими их считают. — Мир не должен вращаться вокруг них, ты имеешь в виду. — Типа, единственная причина, почему отношения такие важные, — это наследство. Все остальное потом строили вокруг него. Налоговое законодательство и все прочее. — Капитализм, — соглашается Нил. — Двум семьям в двух домах нужны два молотка. Двум семьям в одном доме нужен один молоток. Настаивай, что нуклеарная семья — это стандарт, и толкнешь больше молотков. — Точняк, — кивает Райли, макая сразу две картошки фри в кетчуп. — Но опять же. Я тоже хочу маленький домик с любовью всей моей жизни. Так какая мне разница, если даже придется покупать молоток? — Наверное, тебе было бы не все равно, не будь ты суперзвездой экси с кучей денег. — Капитализм, — соглашается Райли. — Заставляет хотеть нуклеарную семью и мешает достичь ее, если ты не богач. — Иметь деньги — это весело. Типа, иногда я удивляюсь, что мы продолжаем получать все больше и больше. Когда мне было десять, мы сбежали с охренеть какой кучей денег, и это все равно меньше, чем я зарабатываю за год. И мы продержались на них девять лет, и деньги не кончались, даже учитывая, что приходилось покупать новые удостоверения и паспорта дважды в год. Типа, подходит конец года, и мы с Эндрю просто отдаем кучу на благотворительность — как бы, эй, блять, у нас же есть сбережения, у нас есть дом, машины, что угодно, что, блин, нам делать с остальными деньгами? И где-то на подкорке мой ответ — всегда — забрать все деньги из банка. У меня в шкафу стоит сейф, полный налички. Просто набитый. На случай, если нам придется бежать, я не хочу оставлять бумажный след с выводом денег из банка, и даже не знаю, будет ли у нас столько времени, чтобы успеть их обналичить. Поэтому, даже когда мы сидим и наобум выбираем благотворительные организации, я борюсь с желанием пойти и купить нам поддельные удостоверения личности, просто чтобы иметь их под рукой. — Душнила. Что Эндрю думает о побеге? — Это ты начала говорить о капитализме, я-то почему душнила? Но, как бы, мы же не собираемся убегать. У нас нет никаких причин бежать, да и не от кого. Так что мы не сидим и не спорим, нужно ли нам бежать. Скорее… у нас есть полная налички коробка, которую я время от времени проверяю, а потом Эндрю печет торт. Он не хочет убегать. Да и я больше не бегунок. Но, блять, а вдруг? — Ага. Моя дорожная сумка все еще валяется в машине. Просто, на всякий случай, если я проснусь завтра и обнаружу, что снова замужем за Тайлером, и мне нужно будет переночевать где-нибудь не дома. Типа, мне кажется, это пригодится, если мне реально придется провести ночь где-нибудь в другом месте, но время от времени я по-настоящему параною и проверяю телефон и машину, чтоб там не было прослушек и трекеров, просто на всякий случай. Типа, может, он уже вышел из тюрьмы и разузнал мой номер, а я и не заметила. И это странно, да? Как бы… я не то чтобы истерично проверяю каждую секунду, сидит ли он в тюрьме. Я не парюсь и не скрываю гормональные таблетки — хотя, на самом деле, я все равно никогда их и не прятала, они пролежали у нас на тумбочке в ванной целый год, этот мужик просто был тупнем. Все вот это — бесполезно. Я же не проверяю машину перед тем, как сесть. И я не принимала никаких реальных мер предосторожности, чтобы он меня не нашел. Просто у меня в машине лежит сумка с одеждой. Как будто это поможет, если мне когда-то снова понадобится помощь. — Вот именно, — отвечает Нил. — Если кто-то действительно захочет меня найти, то вполне себе сможет; мой адрес — не секрет. И я тоже не принимаю никаких реальных мер предосторожности. Но если нам придется бежать? Мы сможем сбежать. Я забил на серьезные проблемы, серьезные травмы, то, что на самом деле может обезопасить меня, если я когда-нибудь снова окажусь в опасности, но забыл забить на мелочи. А еще: если Тайлер когда-нибудь вернется, скажешь мне, я убью его для тебя. — Знаешь, люди и раньше говорили мне то же самое, и я обычно отшучиваюсь и благодарю их за предложение. Но малость беспокоюсь, что ты относишься к этому буквально. — Я говорю буквально. Я не предлагаю убивать людей в шутку. Она награждает его взглядом. — Для того, кто настаивает, что он миролюбивый, не представляющий угрозы челик с хорошим юридическим статусом у властей, ты реально очень жестокий. Нил пожимает плечами и оглядывается по сторонам. Сегодня вечер среды. Тут не так уж и много людей, и все, кто здесь находится, поглощены играми и едой. Рядом с ними никто не сидит. — Дай нам с Эндрю пару недель, и мы придумаем, как убить его так, чтобы все выглядело как несчастный случай. Если только нам не нужно будет куда-нибудь лететь. Если сможешь найти его в паре кварталов от нас, никто никогда не узнает. На самом деле убийство больше связано с бумажным следом, понимаешь? Если по нашему И-Зи Пропуску видно, что мы едем по шоссе в его сторону, а затем возвращаемся обратно, нас начнут подозревать. Если он случайно исчезнет в паре кварталов отсюда, мы тут ни при чем, — Нил на секунду перестает жевать. Может ли дядя Стюарт добраться до Колорадо незамеченным? У него есть деньги, есть связи. А если он еще и хитер, у него найдется что-нибудь против ФБР, и они закроют на это глаза — и, по крайней мере, у него будет поддельное удостоверение личности. — Иногда я забываю, что вы двое — самые страшные, пока никто не видит. Нил ухмыляется. — Это талант. Дядя Стюарт здесь неподходящий вариант. Прошло три года с тех пор, как они в последний раз общались за пределами своих ежегодных встреч, и Стюарт почти ничего не знает о его жизни. Нил, на самом деле, не хочет, чтобы Стюарт присутствовал в жизни его детей. Может ли он сам раздобыть поддельное удостоверение, которое позволит ему добраться до Колорадо? Это гораздо более действенный ход мыслей, и ему не верится, что он не подумал об этом раньше. — Это был унылый разговор. Ой. Он не задумывался об этом раньше, потому что у него больше нет контактов, и, если ФБР наткнется на него, пока он будет шарить в поисках людей, организующих ему липовый паспорт, они сначала заберут его детей, а затем и его самого. — Дэнс-революшн? — Сразу после картошки? Боже, ты худшая, ты хочешь, чтобы я умер? — Если у нас обоих будут судороги — будет справедливо. Нил проигрывает в Дэнс-революшн. Он возвращается поздно, но как раз вовремя, чтобы Эндрю успел согласовать планы с Роландом и парой других сотрудников «Райских Сумерек» на завтра — времени мало, но в четверг у Роланда выходной, так что Эндрю легко погружается в свои текущие планы. Нилу дышится малость легче, и на сердце тоже становится чуть легче. Кажется, у него появляются друзья, независимо от того, как он себя ведет — люди принимают его как странную бездомную собачонку, и, внезапно, становятся его друзьями, а на Эндрю смотрят — смотрят, а затем отводят взгляд. А поскольку Мэтт и Рене живут в Нью-Йорке, самый близкий друг Эндрю — это Кевин, но Эндрю и так видит его каждый день на работе. Дело не в том, что Нил возражает и не хочет быть поддержкой Эндрю, нет, дело в том, что он не хочет, чтобы у Эндрю больше никого не было. Так что Нил пишет Кевину и просит подвезти его домой в четверг. У Нила есть собственная машина. Он может ездить на работу отдельно и уезжать домой сам. Кевин знает это. Но все равно отвечает утвердительно после того, как едва успевает изложить Тее план. В четверг утром Нил просыпается от солнечного света и ощущения, как двигается Эндрю. Чувствует его губы на своей шее сзади, а следом — чувствует, как Эндрю отодвигается. Нил переворачивается и видит, как он встает с кровати, чтобы позаботиться об Эндруниоре, поворачивая горшочек на четверть оборота, чтобы солнечный свет падал под другим углом. Эндрю возится с ним, переставляя камни. Нил вылезает из постели и подходит к нему. — Доброе утро, — мягко произносит он, позволяя своему голосу и нежному прикосновению стать предупреждением, прежде чем обнимает Эндрю за талию и укладывает подбородок ему на плечо. — Утра, — Эндрю прижимается к нему, и Нил принимает это как знак абсолютного доверия — чем оно и является. Эндрю продолжает переставлять камушки, осторожно, иногда задумываясь, прежде чем положить очередной, располагая их большими камнями ближе к центру, поддерживающими кактус, и на поверхность сознания Нила медленно всплывает одна мысль. — Дрю? — М-м? — Ты… хотел маленького ребенка? — Что? — Как бы… хотел? Типа… типа вот так. Типа, кактус — замена ребенку? Эндрю переводит взгляд с кактуса на Нила и обратно; щекой Нил прижимается к его щеке, так что чувствует выражение его лица. И съеживается, готовясь к нагоняю, который, знает, вот-вот получит, и, конечно же: — Нил, это кактус. Человеческие дети — это не кактусы, Нил, ты ведь знаешь это, правда? Как бы… знаешь же, верно? Что кактусы и человеческие дети — это не одно и то же? Нил отчаянно пытается защититься с помощью ухмылки. — Я просто имею в виду… что-то маленькое, о чем ты хочешь заботиться, я, ну… — Человеческие младенцы вырастают, Нил, становятся большими, и растут быстро; «что-то маленькое» у тебя примерно два года максимум, ты же знаешь, да? Дети становятся больше. А этот кактус никогда не станет большим. Он будет маленьким до самой смерти. Это несопоставимо с человеческим младенцем, Нил… — Просто, типа, я знаю, что не хотел ребенка, но ты так хорошо с ними обращаешься, — произносит Нил, изо всех сил стараясь не расхохотаться посреди разговора, — не знаю, может, ты не поднимал эту тему только потому, что знал, что я не хочу малыша, и это был, как бы, твой компромисс… — Опять же, я должен подчеркнуть, что это кактус, а не человеческий младенец, и если бы я хотел человеческого ребенка, я бы похитил Джона, или бы поиграл с Фредди хотя бы немного, когда его привезут, это не какой-то проявляющийся родительский инстинкт… Нил прижимается лбом к его плечу, сдаваясь и сотрясаясь в смехе всем телом. — …принимая во внимание, что это кактус, очень-очень маленький, и когда нам придется лететь на ночь в другой штат по работе, мне не нужно будет искать ему няньку, и не нужно брать декретный отпуск, и не нужно беспокоиться, что он пропустит прием пищи, как бы, это совсем другое, Нил Джостен, он очень отличается от человеческого ребенка… Нил, изо всех сил стараясь не нарушить утренний покой, ловит себя на том, что издает странные скрипучие звуки, когда смеется. — …мне не придется вскакивать посреди ночи, чтобы укачивать кактус, не придется беспокоиться о его проблемах с засыпанием, Нил, у него никогда не будет колик, Нил, видишь, насколько он отличается от человеческого ребенка, а? Мне не нужно вытирать ему задницу или менять подгузник, не нужно беспокоиться, что его стошнит, и не нужно выяснять, в какой позе ему удобнее спать, а еще не нужно покупать ему коляску и новую одежду каждые полтора месяца и беспокоиться, как мы будем вводить ему новые продукты, чтобы расширять вкусовые качества. Вот, видишь отличия, Нил? Да? — Я просто не хотел, чтобы ты отказывался от желания завести малыша только потому, что я продолжаю говорить, что не хочу, то есть, если ты хочешь, мы можем поговорить… — Это кактус, любимый, кактус. — Это было ласкательное имя? — спрашивает Нил, светясь, немедленно забывая и отказываясь от любого аргумента, который пытался привести. — Нет, моих питомцев зовут Король, Сэр и Эндруниор. — Я думал, Эндруниор — твой сын? — Мой питомец, являющийся моим сыном. — Хорошо, любимый, хорошо. — Возвращаемся к предыдущему вопросу немедленно. — К какому? О кличках питомцев, душа моя? Или ласкательных именах, от которых ты отказываешься? — Господи, когда ты пытаешься быть душевным… — Мне нравится, Дрю, мне нравится, — настаивает Нил, чмокая Эндрю в щеку. — И я люблю тебя. А еще Эндруниора. И наших не-малышей детей. И наших кошечек. У нас очень большая семья. — Хорошо. Слушай. У меня есть план. — Хм-м? — Мы же едем на вечеринку к Лорне. Да? И будем там показывать фотографии наших кошек и кактуса и говорить о них так, как будто они наши дети, и разглагольствовать, мол, школа не разрешает им посещать занятия, и как ужасно, что некоторые ведут себя так, будто это не наши дети, и как грубо, что некоторые говорят, будто какти — даже не разумны, а потом нас больше никогда не пригласят снова. Мысли? — Наверное, у нас отберут детей, но, возможно, оно того стоит. Эндрю вздыхает. — Думаю, да. Мы можем попросить Браунинга помешать этому? — Блин, мы, наверное, сможем уговорить Браунинга прийти на вечеринку и рассказать всем истории из нашей жизни. Эндрю морщится. — Отлично. Мы не станем этого делать. Просто притворимся, что ненавидим друг друга. — Звучит как хорошее времяпрепровождение, — весело соглашается Нил. — Душа моя. Эндрю взмахивает рукой. — Дорогой. — Котик. — Сладкий. — Капустка. — Капустка? — Мне кажется, это больше для детей. — Нет, подожди, капустка? Нил тихонько хмыкает: — Понимаешь, мне подумалось, что я в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь говорил это по-английски, но я, вроде как, решил, что не слышал просто потому, что мало кого знаю. Мон пети шу? Моя маленькая капустка? Эндрю почти, почти смеется; по-настоящему улыбается. — Нет, люди не говорят так по-английски. — Отлично, я буду звать тебя Капусткой. — Прекрасно, Бок Чой. — О-о, съешь меня, я провел много времени в Европе. — Знаешь, вне контекста, мы очень похожи на Принца и Нищего. Один из нас провел время, покоряя Европейский континент, другой — в колонии для несовершеннолетних. — Можешь звать меня принцем. — Хорошо, принц. — Не-а, беру слова обратно. Звучит не очень. — Хорошо, любимый, не буду. — А это — хорошо. Эндрю поворачивается, чтобы поцеловать Нила в щеку. — Готов готовиться? Нил сжимает Эндрю в объятиях, всего на секунду, оттягивая момент, когда придется отпустить его, а затем сдается. — Ну, если я должен. В конце дня Эндрю прямо с работы едет в «Сумерки», а Кевин отвозит Нила домой. Они пытаются обсуждать команду Северной Каролины, с которой им предстоит побороться в субботу. Разговор — скукота, ни грамма новой информации. Лучший игрок в команде — Тея. Если Северная Каролина их обыграет — значит, они не заслуживают выхода в финал, а поскольку они уже выходят в финал, это почти не имеет значения. Но Кевин с Нилом прекрасно знают, что бывает, когда хорошие команды зазнаются. Молчат они всего последние десять минут. А всю остальную часть поездки проводят за обсуждением состава участников чемпионата — расписание пока предварительное, два последних места будут определены в субботу, но Денвер в списке, как и Нью-Йоркские «Рендеры», Калифорния и Техас. — Если мы встретимся с Денвером в первом раунде, нам пиздец, — сообщает Кевин. Они уже играли против них в июле. Команда Денвера забила Эндрю семь голов и победила. В первом раунде финала половина команд обычно выбывает за вечер; во втором раунде оставшиеся четыре играют друг против друга, а третий раунд — всего одна игра, в которой принимают участие две команды, вышедшие из второго раунда с наибольшим количеством очков. — Не говори так, — цокает Нил. — Фатализм не обнадеживает. — Отрицание тебе не к лицу. — До сих пор оно помогало мне справляться с трудностями. Мы можем… — Нил закрывает рот. Через минуту Кевин бросает на него взгляд. — Чего, догнал, что ночные тренировки будут реально трудными, ха? — язвит он. — Хреново иметь детей. — Пиздец. Как ты успевал в том году? Ой. Стоп. У вас с Теей же есть родители. — Мы — аномалии в Лисьей семье, я в курсе. — Знаешь, сейчас самое подходящее время для отца Эндрю проявить себя по-настоящему любящим, добрым и бескорыстным, отчаянно пытающимся наверстать упущенное время со своим сыном в виде няни. — Типа, они же подростки. Они настолько беспомощные? — Я уверен, что нет, — отвечает Нил. — Но… я просто не хочу оставлять их одних на несколько дней подряд. О, кстати, мы все равно не сможем провести ночную тренировку накануне первого раунда. Мы поедем на вечеринку. — Да ну, нет. — Это ради наших детей. Ты поймешь, когда Джон подрастет. Тебе придется разыгрывать из себя умничку перед другими родителями. — Не выделывайся, как будто был родителем дольше меня. — Только представь, Кев. Вообрази. Целые орды родителей, и у всех свои проблемы и жизни, все надеются сохранить своих детей в безопасности и счастье. Все надеются, что их дети заведут славных друзей. Все пытаются подружиться с родителями друзей своих детей. Да ты просто посиди в такой комнате. Кевин вздрагивает. — Джон никогда не оценит те жертвы, на которые я ради него иду. — В «День родителей» мне очень недвусмысленно сообщили, что я стремный и устрашающий. — Ты-то? Ты, типа, счастливый. Нил фыркает. — В тот день, когда я пошел забирать детей, — Натали тогда ударила мальчика, — я случайно начал лыбиться их учительнице английского, а она не забыла и не забила на тот случай. — Ну, это по твоей части. Я просто… буду выглядеть не-устрашающим. — Ты всегда выглядишь не-устрашающим. А еще равнодушным, грубым, и… — Притворюсь, что кругом камеры. — Ты меня позоришь. Из-за тебя я буду выглядеть как серийник. Кевин помогает детям с домашним заданием по истории, пока Нил готовит ужин, а потом Нил поднимает тему ночных тренировок. И воскресных тренировок. И тренировок по понедельникам. Две недели подряд интенсивных, добровольных тренировок. Та херня, которую они с Кевином и Эндрю придумывают в десять вечера после целого дня практики, ни с чем не сравнится. Эти идеи достаточно новы, чтобы застать противников врасплох — что им и понадобится, если они собираются встретиться с Денвером. Они решают, что Нил с Эндрю будут каждый день возвращаться домой к ужину, на что Нил соглашается; Кевин тоже охотно соглашается — так, получается, он тоже сможет возвращаться домой к ужину. У него есть ребенок. И жена. После этого следует много размышлений. Натали с Пейдж могут приходить тусоваться на стадион? Конечно. Могут они просто ходить в гости к своей подружке? Конечно. Могут просто остаться дома? Если пообещают выучить прием Геймлиха. Что насчет Эбби? Она не может сидеть с детьми целых две недели, и Нилу пришлось бы очень вежливо попросить, но… даже когда он произносит это, он знает, что она бы все равно согласилась. Эбби, Ваймак и Би — их с Эндрю неофициальные родители. Они были на их свадьбе. Нил ожидал, что эти отношения и общение закончатся, как только он выпустится. Но вместо этого Эбби и Ваймак пошли дальше, а Би появлялась везде, где только можно. Они приходили на его игры. Ваймак подбирал квартиру вместе с ним. Нила приглашали на ежемесячные обеды, от которых он отказывался, полагая, что Эбби и Ваймак просто проявляют вежливость, пока Кевин не позвонил ему и не спросил, почему он ведет себя как мудак. Когда Эндрю играл где-то недалеко — до того, как подписал контракт с Южной Каролиной, — Ваймак, Эбби и Би ездили смотреть и его матчи. Нил любит их больше, чем когда-либо сможет им сказать. А потом наступает пятница, и начинается череда тренировок и домашних заданий. Натали с Нилом бегают, потом метают ножи, и у Натали получается лучше — прицел у нее все еще неидеален, но она все равно частенько попадает рядом с центром, и ее меткость улучшается. А потом пятница сменяется субботой. Им не приходится лететь в Северную Каролину; стадион находится так близко, что они даже не утруждаются поездкой на командном автобусе. Натали и Пейдж едут с ними — посмотреть. Они растирают Северную Каролину в пыль. Тея показывает Кевину два средних пальца и целует под рев толпы. Северная Каролина не собиралась на чемпионат, даже если бы их команда выиграла, так что болельщики не особо расстроены — они недовольны, что сезон не смог закончиться на лучшей ноте, конечно, но они и ожидали этого. Все этого ожидали. В воскресенье Нил и Эндрю проводят утро на тренировке — до первого раунда остается неделя, и наступает решающий момент. Кевин, конечно же, тоже на месте. Остальные «Ягуары» присоединятся к ним, чтобы научиться новой дорожке шагов и попрактиковать новые приемы, скорее всего, во вторник; у Нила, Эндрю и Кевина уходит пара дней, чтобы заскучать настолько, чтобы начать изобретать что-то новенькое. А потом Нил и Эндрю ведут детей развеяться. Сначала — в кино. А потом едут ужинать, таща детей в свой любимый китайский ресторанчик в Колумбии — там настоящая китайская еда, не американизированная, и ужасно вкусная. Они проводят почти час, обсуждая увиденный фильм, и поглощают абсурдное количество лапши, а затем Натали с тяжелым вздохом откидывается на спинку стула и откладывает палочки. — У меня вопрос, — объявляет она, глядя на Нила. — Ты сказал нам, что ты грэй-эйс. Гугл говорит, что ты деми. И как это понимать? Нил пожимает плечами. — Или-или. Деми — это… когда ты не можешь почувствовать влечение, если еще не знаешь человека. Грэй — это когда ты вообще редко испытываешь влечение или испытываешь, но только к нескольким людям в течение жизни. Всегда, за всю жизнь мне нравился только Эндрю, так что я не знаю. Может, я деми, и, возможно, однажды я познакомлюсь с кем-нибудь и пойму, что меня влечет к этому человеку. Или, возможно, я грэй. Или, может, я и грэй, и деми. Или, может, мне не подходит ни один ярлык… как бы, типа, не то чтобы я сам решил, что Эндрю мне нравится. Эндрю пришлось сказать: «эй, меня к тебе влечет», а потом я такой: «о, ну, теперь, когда ты это сказал, ты мне тоже нравишься, так что, может быть, я просто гей и реально тупой». Эндрю улыбается. Всего на миг. Но Нил замечает и широко улыбается в ответ. Всегда так замечательно видеть улыбку Эндрю. А еще замечательнее видеть, как он улыбается шутке. — Ты умеешь улыбаться? — потрясено спрашивает Пейдж. — Конечно, я умею, — отвечает Эндрю. — Мы приехали к вам четыре недели назад, и это первый раз, когда я вижу, как ты улыбаешься, — обвиняет Пейдж. — Мы смотрим «Офис» почти каждый день, и я ни разу не видела, чтобы ты улыбался. О боже, ты ненавидишь этот сериал, да? Тебе с него совсем не прикольно и не смешно. Я заставляла тебя смотреть то, что ты ненавидишь. — Нет, он смешной, — протестует Эндрю. — Я просто не очень часто улыбаюсь. — Или совсем не улыбаешься, — предполагает Натали. — Па, как часто папа улыбается? Нил пожимает плечами. — Время от времени. — Сколько раз с тех пор, как мы у вас? — Три раза? — гадает Нил. — Да, думаю, три. Это уже четвертый. — Это больше или меньше, чем обычно? Нил хмурится. — Меньше, но он был в стрессе. А еще, вы могли спросить самого Эндрю и получить математически правильный ответ. — Ты не можешь просить меня заниматься математикой, — говорит Эндрю. — Я гей. — Алан Тьюринг. — Он собрал все математические навыки. — Кто такой Алан Тьюринг? — спрашивает Пейдж, когда официантка приносит счет. Так что Эндрю с Нилом объясняют, а Эндрю оплачивает. Они недолго прогуливаются по Колумбии — Колумбия не похожа на Нью-Йорк, но, тем не менее, это все равно город, и Нил пользуется случаем, чтобы указать на полезные штуки, например, автобусные остановки, ориентиры, маршрут до «Сумерек». Всегда есть возможность, что девочки приедут сюда, и… ну, он не уверен. В его привычки всегда входило проверять город вдоль и поперек: а иначе как еще получилось бы выбраться в чрезвычайной ситуации? Где бы он встретился с Мэри, если бы они разделились? Если он убегал от преследователей, куда можно было сбежать, чтобы оторваться, не заблудившись самому? Где безопасные места? Нилу приходит в голову, что «Райские Сумерки», возможно, не идеальное безопасное место, но Эндрю рассказывает девочкам, как добраться до черного входа и что сказать, если им понадобится помощь. — Если нам нужна помощь, зачем идти в бар? — спрашивает Пейдж. — А куда еще? В полицейский участок? — спрашивает Эндрю. Девочки издают звуки отвращения, а Эндрю поднимает руку ладонью вверх. — «Райские Сумерки» — не самое безопасное место в мире, но если вы зайдете туда и скажете им, что вы мои дети, они отведут вас на кухню и позвонят мне. Я знаю каждого бармена и каждого вышибалу. Блять, если вы подойдете к ВИП-зоне и скажете там, что вам нужно, чтобы они позвонили мне, они и глазом не поведут. Просто будет сложнее затащить вас внутрь, учитывая, что вы явно несовершеннолетние. — Почему именно «Сумерки»? Типа, почему ты там всех знаешь? — Раньше я там работал. Ники работал в ресторанчике под названием «У Красотки», а потом узнал о «Райских Сумерках» и устроился туда на ночную подработку, а потом подтянул нас с Аароном. — Почему? — Нужны были деньги. — Нет, почему вы все трое работали вместе? — Мы жили вместе. И у нас была всего одна машина. — Почему вы жили вместе? — После смерти матери нам предстояло переехать к родителям Ники, которых я ненавидел. И они были гомофобами — и из-за этого чуть не убили Ники. Ники знал, что они будут плохо с нами обращаться. Так что он улетел из Германии, от Эрика, и с помощью Эрика купил дом. А потом подтолкнул нас, чтобы мы закончили среднюю школу. А затем устроил нас в колледж. — Ники не показался мне настолько… ответственным, — отвечает Натали. Эндрю фыркает. — Тем не менее, он все равно взял ответственность за нас. — Он был… хорошим опекуном? — спрашивает Пейдж. — Короткий ответ — нет. Другой короткий ответ — да. — А длинный ответ? — спрашивает Пейдж. И с надеждой ждет, пока Эндрю размышляет. — Не могу ответить, пока мы ходим, — решает Эндрю. Он перестает бесцельно брести по улице и направляется по переулку, явно зная куда, затем сворачивает налево, и они заходят в художественную галерею. Там полно народу, но Эндрю ведет их в кафешку — единственную, открытую так поздно, — и они находят столик в углу. Заказывают чай со льдом, какой-то десерт — все, что оправдает, почему они занимают столик. И, пока они жуют пирожные, Эндрю изо всех сил старается ответить на вопрос. — Ники… — начинает он и замолкает. Полминуты спустя пробует начать с другого. — Год назад я предложил идею усыновления своему чудесному, любящему, поддерживающему меня мужу, но он не согласился. Мы обсуждали это две недели — как это повлияет на мое ментальное здоровье, как это повлияет на нас, как совместить воспитание детей с нашим экси-расписанием, что делать, если получится так, что мы не справимся — если окажется, что я не справлюсь, но Нил всегда говорил «мы». Он уступил — я настаивал, — а потом мы несколько месяцев искали информацию «как быть родителями», читая о всяческих стилях воспитания, обсуждая, как мы будем реагировать на ваши неудачи, ваши успехи, что мы будем делать, если возьмем жестокого ребенка, наркомана, или зависимого от алкоголя, и как мы будем вести себя, если ребенок набросится на кого-то, причинив вред. Мы убедились, что полностью поняли друг друга, сошлись на мнениях и мыслим одинаково, прежде чем подавать заявление на приемное родительство — для одного ребенка, именно одного. А потом… не забывайте, Нилу двадцать девять, мне тридцать, мы поехали забирать одного ребенка, а — сюрприз — получили второго бонусом, и вы двое оказались лучшими детьми, которых мы только могли взять. И, подводя итог: спустя много лет после колледжа, когда у нас обоих уже стабильный заработок и работа, расписание подходит, потому что для детей хватает времени, когда у нас есть дом, две машины и куча поддержки по всей стране и даже в Германии — на случай, если нам понадобятся няни или помощь, мы решили взять ребенка, а потом нам очень повезло иметь самую легкую из возможных родительских обязанностей. А у Ники… у Ники ужасные родители. Они отправили его в конверсионный лагерь. Каждую ночь замаливали грех самого его существования. Ники начал встречаться с девушками, лишь бы только родители отстали от него, и жалел, что конверсионная терапия не сработала. Он был на грани самоубийства, когда уехал в Германию, и Эрик спас его. К концу года Ники… собирался поступать в колледж с Эриком, собирался выйти за Эрика, вернуться домой на выпускной, а потом снова уехать в Германию и остаться. Для него это было буквально вопросом жизни и смерти. Он едва-едва, кое-как начал снова здраво мыслить, еле-еле возвращался к какому-то адекватному психическому состоянию, найдя для себя что-то, казавшееся будущим, обрел в Германии счастье — хотя бы какое-то, — а потом, где-то на другом континенте… Ники едва знал меня, — произносит Эндрю, перебивая сам себя. — Когда я вернулся к матери, он уже собирался вылетать в Германию, уехать без оглядки. Он знал Аарона и знал, что у него кое-какая херня в жизни. А потом, в четырнадцать, я убил собственную мать. У меня не было особого плана что делать после этого — разве что, я прикидывал, как долго мы сможем оставаться в ее доме, прежде чем кто-нибудь догадается нас изъять. А незадолго до этого я рассказал отцу Ники, что меня насиловали, а он сказал мне, что я все выдумал. Так что он не был идеальным вариантом, но Аарон как будто не имел ничего против него, так что да, не идеальным, но приемлемым он был. В любом случае, так все равно было лучше, чем провести еще несколько лет в приемной семье, особенно учитывая, что со мной был Аарон. Так что я ждал, пока Ники узнает, что Тильда мертва; и Ники знал, что мы переедем к его родителям, но нихуя не знал, что меня насиловали — не говоря уже о том, что я гей, — но знал, что его родители будут плохо с нами обращаться. Ники было восемнадцать, он не был готов, а из поддержки у него была только одна семья в Германии, и он бросил все, вернулся сюда, попросил Эрика помочь купить дом и перевез нас туда. Никакого колледжа. Никакого парня. Никакой семьи. Он едва окончил старшую школу, а уже должен был искать работу, такую, чтобы обеспечивать и себя, и двух несчастных злющих подростков, и еще дом, и ему удалось найти работу и нам — мы мыли посуду, а он мог присматривать за нами и знать, что, если мы будем пить и вляпаемся в неприятности, то, по крайней мере, где-то там, где он сможет помочь. А потом, когда мы поступили в колледж и, возможно, могли бы переехать в общежитие, возможно, снять квартиру на лето — или, блять, — в итоге мы все равно остались у Эбби, где нам не нужно было платить за аренду — Ники остался и поступил в колледж с нами, и сделал все возможное, чтобы удержать нас двоих вместе и сохранить наши жизни, пока мы бодались с ним на каждом шагу. Мы с Нилом построили жизнь и дом, а потом продумали, как вписать в нашу жизнь детей, и все получилось идеально. Ники же взял все надежды и бросил в пропасть, прибежав спасать нас с Аароном. И мы ужасно вели себя с ним, друг с другом, со всеми, и он все равно от нас не отказался. Он был молодым и глупым и нес такую ересь, что слышать было невозможно. Он не был лучшим родителем. Он не был готов. Он никогда не был самым ответственным, самым зрелым, не был лучшей родительской фигурой или кем угодно, но, блять, он все равно был стократ лучше собственного отца. Он отложил свою жизнь на долгие годы, чтобы убедиться, что нам с Аароном не придется проходить через все, через что прошел он сам. И даже если у него когда-то и случались срывы, как у меня в первые несколько дней вашего пребывания здесь, я никогда их не видел. Мы с Аароном должны ему больше, чем когда-либо сможем вернуть. Вот поэтому я знаю Колумбию как свои пять пальцев, поэтому знаю всех в «Райских Сумерках», поэтому мы каждый год проводим Рождество в Германии, поэтому я пиздецки балую Анжелу, и именно поэтому, если Ники будет ныть, что не может поболтать со мной по ФейсТайму, я куплю злоебенный телефон и позвоню ему по ФейсТайму, — Эндрю решительно откусывает кусочек пирожного. — Значит, он вроде как делал с вами то, что вы делаете с нами, — отвечает Пейдж. — В основном. Но я надеюсь, что мы хоть немного лучше его в том возрасте, учитывая, что ему тогда только-только стукнуло восемнадцать. Несколько минут они просто едят, а потом Натали произносит: — Ники, кажется, хороший человек. — Он пытается, — соглашается Нил. — И теперь, когда ему не нужно защищать Эндрю и Аарона, у него очень даже выходит. А потом они доедают свои сладости, направляются к машине, и Нил помогает им запомнить дорогу домой. — Мы же не водим тачку, — жалуется Натали. — Ага. Но если вы в Колумбии и вызываете такси, чтобы добраться домой, как вы узнаете, действительно ли такси везет вас домой? — У меня в мобиле джипиэс. Эндрю фыркает на выдохе: — Нил — ноль. Дети — один. — За нами же не гонится мафия, — цокает Натали. — Инстинкты выживания полезны не только при бегстве от мафии. И это хорошая идея — знать, где живешь. — Мы знаем, где живем. — Но достаточно ли хорошо, чтобы смочь доехать до дома? — Вероятно. — Преврати свое «вероятно» — в «определенно» — и я буду счастлив. — Паранойя — не желательное качество для папы. Нил пожимает плечами. — Зато умение ориентироваться — желательное качество для ребенка. — И что в этом такого ужасного? — спрашивает детей Эндрю. — То, как у вас в головах крутятся совершенно бесполезные знания о том, как добраться домой? Натали и Пейдж с минуту ворчат, но к моменту возвращения домой уже запоминают добрую половину пути. Нил доволен. На следующее утро он просыпается, лежа головой у Эндрю на плече, и осознает, что сейчас конец сезона. И это во многом захватывающе — противостояние с лучшими командами, многочасовые тренировки и максимальное напряжение в каждой игре. Больше никакого дурачества, как с Северной Каролиной — больше никаких матчей, где результат не имеет значения. С другой стороны, через три недели сезон закончится. Ему сейчас двадцать девять. Он ждет — ждет, когда его тело начнет замедляться, начнет разрушаться и перестанет восстанавливаться. Он ждет того дня, когда кто-нибудь собьет его с ног, и встать будет куда больнее, чем остаться лежать. Тея все еще встает; Райли все еще встает — и он наблюдает за ними обеими, ожидая, когда они уйдут на пенсию из спорта. Ожидая, когда они заключат контракт на срок короче, не на пять лет, просто на случай, если не смогут продержаться так долго. Ему еще даже тридцати нет. У него еще уйма времени в запасе. И это так шокирует — иметь настолько много; Нил чувствует, что времени должно быть меньше. Он постоянно ждет, что порвет плечо, или сухожилие, или еще что-нибудь, что просто никогда полностью не заживет. Что-то, что отнимет у него сезон, если не всю карьеру. Эндрю гладит руку Нила, перекинутую через его живот, и Нил вспоминает навык, отточенный годами, — умение смотреть на вещи с положительной стороны. Потому что теперь, в настоящем, эта сторона существует. Положительная сторона: Эндрю будет рядом. Положительная сторона: у него есть друзья. Положительная сторона: у него есть и другие увлечения. Что касается работы, то Нил не уверен, чем будет заниматься. Наверное, станет каким-нибудь комментатором или тренером. Но он не уверен, что ему этого хочется. Что ж, у него еще есть время. Пока что нет необходимости продумывать план действий после ухода из спорта. Он обнимает Эндрю — молча и тихонько. Они встают. Чистят зубы. Одеваются. Завтракают — Нила все раздражает, так что он отправляет Эндрю в рот ложку омлета — просто чтобы Эндрю пораздражался на него в ответ. И Эндрю раздражается, отпихивая его руку и отодвигая собственный стул на кухне ровно так, чтобы Нил мог закинуть ноги на его колени, выполняя в первую очередь его цель. Эндрю эффектно закатывает глаза — Натали могла бы кое-чему у него поучиться, — но ест, используя голени Нила как стол, и в глазах у него стоит ласковое выражение, пока он глядит Нилу в лицо. Эндрю знает, какие длинные у Нила ноги. Он мог бы отодвинуться еще дальше. А потом они тренируются. Потом — едут домой ужинать. Натали и Пейдж возвращаются с ними на стадион. Они тренируются еще. К восьми часам уже сходят с ума от скуки, и тогда Нил начинает. Он поворачивается лицом к Кевину и выдает: — Я теперь бэклайнер. Обойди меня. Проблема Кевина в следующем: у него не шибко развито воображение, когда дело доходит до причудливых дорожек шагов. И так до тех пор, пока собственная же неудача не доведет его до отчаяния. Кевин играет не против других, он играет против самого себя. Если ему не удается обойти бэклайнера, то это не потому, что бэклайнер лучше, а потому, что он сам недостаточно хорош. Разница крошечная, но все равно имеет значение, потому что он ужасен в умении предвидеть собственную неудачу. Сможет ли он отправить мяч туда, куда хочет? Тогда, если он завладеет мячом, мяч полетит туда, куда сам хочет. Если дилер не подаст ему мяч, то неспособность Кевина отправить мяч туда, куда он хочет, не будет его виной. Нил, с другой стороны, повсюду видит сплошные собственные неудачи. Он всегда недостаточно хорош. Но также и не плох. Есть люди лучше, есть хуже, но — и это очень-очень важно — никто не совершенен. Так что дело не в том, хорош Нил или нет, или даже в том, что недостаточно хорош — дело в том, насколько он отличается от соперника. Его опекающий с крепким телосложением? Тогда Нилу нужно нестись и прикладываться всем весом. Его опекающий быстр? Тогда Нил должен быть быстрее и уметь развернуться, буквально крутанувшись на пятках. Его опекающий силен? Тогда Нил должен быть шустрым и вертким. И что имеет значение — абсолютно всегда — так это работа ног. Он не сможет стремительно развернуться, если ноги запутаются. Не сможет оттеснить бэклайнера, если не будет стоять твердо. Не сможет убежать, если опекающий поймает его. Получается — новая работа ног. Работа ног в любой ситуации. Итак, Нил играет за бэклайнера, а Кевин выкладывается на все сто, чтобы его обойти, и если Нил сможет его обыграть, то выяснит, что Кевин мог бы сделать лучше и каким образом. Только вот Кевин очень хорош в придумывании новых приемов. И невероятно хорош в понимании, как именно его сокомандники могут играть лучше. И, как только Эндрю станет достаточно скучно, он сделает практически все, чтобы хоть немного поразвлечься. Если это означает придираться к дорожкам шагов и играть до тех пор, пока у Кевина не раскраснеется все лицо — что ж, Эндрю очень спокойный и серьезный взрослый человек, он ничего такого не имел в виду, Кев, так в чем же проблема? Серьезно, у Эндрю сложилось впечатление, будто Кевин хотел, чтобы ему было не все равно, и вот, теперь ему не все равно, и что опять не так? В пол-одиннадцатого вечера они единогласно объявляют — на сегодня всё. Нил с Эндрю забирают Пейдж и Натали и едут домой. И, когда они валятся в постель, совершенно без сил, Эндрю берет телефон. Нил скользит по нему взглядом. — Я старею, — ворчит Эндрю. — Не стоит ожидать от меня такого. А еще завтра у меня терапия. А еще дети уходят, и нам нужно будет их забрать. Завтра «ночная тренировка» будет реально ночной тренировкой. И я хочу немножко свободного, мать его, времени после обеда. Он запинается. А потом фыркает: — Проверь-ка телефон. Нил проверяет и обнаруживает, что его тэгнули в общей рассылке в чате.       Завтра ужинаю с родителями Теи. Сорян но давайте разойдемся после трени и встретимся где-то в 8? У Нила на лице расцветает умиротворенная улыбка. Победа, сладкая победа. — Разве тебе не нравится, когда он делает всю работу за тебя? — Мне нравится, что можно приберечь свои отмазки на попозже. Я не могу больше батрачить в экси две недели кряду. У меня есть жизнь, которую нужно жить. — Я очень понимаю, почему первые экси-игроки настаивали на расписании тренировок во время учебных часов. — Я благодарен им каждый день. Нил отправляет утвердительный ответ и тычет пальцем в Эндрю, пока он тоже не отвечает. Кларк пишет следом. И, как только они вчетвером соглашаются, остальные «Ягуары» отвечают — «о нет, нам что, нужно отдохнуть от тренировок?» — и Нил с Эндрю устраиваются на ночь, закинув ноги друг на друга, и положив руки на животы и под головы. Следующим утром они просыпаются с болью во всем теле. Нил откатывается в сторону, чтобы Эндрю мог потянуться, и ценит, какие возможности это открывает, учитывая, что он всегда ценит и обожает тело Эндрю. Эндрю чмокает тыльную сторону его ладони, и они встают, чтобы принять по ибупрофену и поворчать об опасностях старения. Раньше Нил был в состоянии играть, играть, еще раз играть и не только играть. Раньше он мог терпеть пытки две недели, полностью нарушив все циркадные ритмы, и при этом тренироваться дни напролет. А теперь у него перерывы на обед и все такое, и у него до сих пор ноет все что можно. Но они тренируются. Проводят обычную дневную тренировку. Ничего нового не выдумывают. А потом день подходит к концу, и Нил переодевается, с радостью предвкушая вечер на диване. У них еще три неоткрытые видеоигры — возможно, сейчас самое время попробовать их. — Нил, дуй сюда, — зовет Мария из ванной. Эндрю выгибает бровь, глядя на него, и Нил пожимает плечами. Целует его, и Эндрю едет на терапию, а Нил идет к Марии, по привычке наносящей себе мейк. — Чем ты сегодня занят? — Поеду домой. Потом снова на ночную тренировку. А что? Она перестает краситься, чтобы повернуться и смерить Нила взглядом. — Ты уж извини, но мне кажется, это не полный ответ на вопрос. — Ты что, хочешь пошаговое изложение моих планов? — Ага. Нил пожимает плечами. — Дети сегодня не дома — готовятся к тесту с подружкой — так что, скорее всего, мы бы не смогли поиграть в хоррор, если бы… — Я веду тебя шопиться. — Шопиться? — Да. — Зачем?.. — За шмотками. — Не нужны мне шмотки, — заявляет Нил, прилагая все усилия, чтобы она снова не одела его как первокурсника. — Ага, как же. Ладно, вообще-то, с рубашками и кофтами у тебя порядок, я хочу просто подобрать тебе штанцы. Райли, ухмыляясь, прислоняется к раковине рядом с раковиной Марии. — Мы сейчас везем Нила по бутикам? — Не мы, — исправляет Мария. — А я. — О, спасиб, — отвечает Райли; в каждом слове сквозит разочарование. Нил пытается слиться со стеной. — Моя очередь тусить с Нилом, — отвечает Мария. Райли скользит по Нилу взглядом, и Нил смущенно смотрит в ответ. Он тоже понятия не имеет, что происходит. И ему очень жаль. По крайней мере, Райли не грозит, что Нил с Марией начнут отношения. Он не представляет угрозы надеждам Райли. Мария заканчивает мейк и убирает косметику. — Готов? — спрашивает она. — Да, наверное? И ты… ты не шутила? Мне реально не нужна одежда. — Крутяк. Встретимся в молле. — Ни на один мой вопрос не ответила, — протестует Нил. Мария просто пожимает плечами и забирает косметичку. Нил смотрит на Райли. Райли пожимает плечами и бросает на него взгляд, показывающий, насколько отчаянно она хочет быть на его месте. Что ж. Ладно. Он не то чтобы понимает, как себя вести — он и сам хочет, чтобы Райли была на его месте, — но она отмахивается от него, так что он выходит за дверь, садится в машину и все равно подумывает просто взять и поехать домой. Этим утром он проснулся не готовым отправиться за покупкой брюк с как-бы-вроде-подругой. Но, решает Нил, он доверяет Марии. Так что едет за ней к моллу. Она встречает его у входа и, не произнося ни слова, резво шагает внутрь, обходя все магазины, куда Нил когда-либо ходил, и направляется в один, в насколько дорогой, что Нил даже не подозревал. — Зачем мы здесь? — Чтобы прикупить тебе брюки, — она оглядывает его с ног до головы. — Да, насчет твоей рубашки я уверена. Очень даже хорошо. Хотя — расстегни пару пуговиц. — Зачем? — он прикладывает руку к груди, странно ощущая себя женщиной из того мема, где она хватается за жемчужные бусы; он прекрасно понимает — стоит расстегнуть всего одну пуговицу, и уже станет виден шрам у ключицы. — Сегодня дети не дома? И ты думаешь, я просто дам тебе уехать домой играть в плойку? Не-а, вот и нет. Но расслабься. Эндрю будет достаточно одного взгляда на тебя, чтобы потерять башку. Какой у тебя размер? — Че? — Размер? Штанов? — Нет, это-то я услышал, но вот с остальным сказанным у меня проблема. — Извини, ты не в курсе, что делает большинство родителей, когда детей нет дома? — Спят, я полагаю. — Нил. Я хочу помочь тебе потрахаться. — Мне как-то не особо нужна твоя помощь в этом. — Конечно, ага. — А еще мы в общественном месте. Это неподходящая тема для разговора. Она жестом указывает вокруг себя на нескольких людей, глазеющих кто на что, и все они на расстоянии более двадцати шагов. — Сейчас вторник и полчетвертого вечера. Так какой у тебя размер? Нил роется в стеллаже перед ней и выуживает свой размер. — Супер. Но только не эта пара. — Это еще почему? — Светлая ткань. Тебе сколько лет? — Двадцать девять? — Именно, так что перестань одеваться так, будто тебе пятьдесят. — Дело в… светлых джинсах? — Не носи такие джинсы, только если они не порвались и не выцвели. Они стремные. Нужно носить только темные. — Все мои джинсы — светлые. — Когда ты их покупал? — Несколько лет назад. — Я… всем твоим штанам по несколько лет? Нил закрывает рот. Возможно, это неправильный ответ. — Нил! — У меня нет привычки покупать одежду, — буркает он. — Раньше мы покупали новую только тогда, когда я заляпывал старую кровью, и она не отстирывалась. Эндрю год назад попытался вытащить меня на шоппинг, но я пригрозил ему неделей без мороженого. Вся моя одежда нормальная, — произносит он, и теперь почти хнычет. Мария тычет на него. — Зануда. Ты ведешь себя как зануда. А Эндрю как слабак. — Ты говоришь как Райли. И Эндрю — не слабак. — Она права. Кстати, об этом, — она принимается копаться в стеллажах вокруг. — О чем? Она зарывается руками глубже, и Нил понимает, что она нервничает. — О том, что Эндрю слабак? — Ладно. Слушай. Он помещает руку между ее лицом и брюками, на которые она смотрит, и она вздыхает. — Ладно, не об Эндрю. Типа, я его подруга, очевидно, мне не нужна твоя помощь с этим, мы уже дружим. Я. М-м. Мне нужно, чтобы ты помог мне пригласить Райли на свидание. Он смеется, а потом понимает: — Ты серьезно? О-о, так вот почему мы здесь? — о, господи, ему нужно рассказать, что она и так нравится Райли? Или ему нельзя, да? Это бы все упростило. Но, может, Райли разозлится из-за этого? — Ну, теперь мы здесь, потому что ты не покупал новые брюки уже несколько лет. Ты мультимиллионер. Только не говори мне, что не можешь позволить себе новые штаны. А футболки и рубашки у тебя хотя бы новые? И вообще, ты чего смеешься? Если скажешь мне, что она меня ненавидит, я спрыгну с крыши, — она отталкивает его руку и достает две пары брюк. Обычные, темные, с более тонкой тканью, чем Нил привык. Он берет их, когда она протягивает, но не отходит. — Она не ненавидит тебя. Но, как бы, наверное, отличным началом было бы не обижать ее. — Я ее не обижала. Когда это я ее обижала? — Она была готова и очень-очень хотела прошвырнуться с нами по магазинам, а ты ее отшила. Мария краснеет до корней волос. — Это… я этого не хотела. — И тем не менее. — Окей, но, слушай, ты вроде как ее лучший друг, а я просто… она такая симпатулечка. — Вы с ней много лет в одной команде. — И что? — И то — ты ее отлично знаешь. — Но как мне с ней заговорить? — Ты разговариваешь с ней уже много лет. — Да, но в последнее время это просто… тяжело. Да ладно тебе. Ты должен понимать, о чем я. — Не особо. Я абсолютно не тот человек, с которым стоит такое обсуждать. — Ты, типа, хочешь сказать, что у тебя никогда не было бабочек в животе, когда ты смотрел на Эндрю? Нил хмурится. — Нет, как бы, — он помнит, как сидел на крыше, и как все внутри замерло, когда он выглянул за край карниза, но больше ничего. А еще помнит, как Эндрю целовал его — постоянно — до сбитого дыхания. А еще помнит, как смотрел на Эндрю, и помнит то самое чувство после поцелуев, когда он боялся даже взглянуть на него, опасаясь, что это чувство будет читаться в выражении его лица. — Ну, может быть. Но обычно это происходило не потому, что мы разговаривали. В любом случае, это было как… когда мы разговаривали, Эндрю помогал мне… успокоиться. Когда я паниковал — он был рядом. когда я нервничал — он заземлял меня. Она разглядывает его с минуту. — Ладно, вы двое очаровательны, это бесполезно. Я просто… а вдруг она все еще хуево себя чувствует, понимаешь? Из-за бывшего? — Уверен, она чувствует, — отвечает Нил, изо всех сил стараясь быть тактичным. — Ну, то есть, я не думаю, что она забыла. Но еще не думаю, что это означает, будто она вообще не готова к отношениям. — С тех пор у нее никого не было! — Не было. — Я просто хочу… — она делает глубокий вдох. — Чего бы ей хотелось? Типа, на какое свидание мы могли бы пойти? Что ей нравится? — Ты знаешь ее столько же, сколько и я. — Да-да, но знаю ли я ее? — Да? — От тебя ноль пользы! — Как я и сказал — я не тот человек, с которым стоит такое обсуждать. — Да, но ты один из немногих людей, которых я знаю, у кого, типа, счастливые отношения. — Да, — терпеливо отвечает Нил, — но я не думаю, что мой опыт будет тебе полезен. Мы с Эндрю не приглашали друг друга на свидания. А еще мы не встречались в обычном понимании этого слова. Если только ты не хочешь сразу перейти к вопросу о жизни и смерти, я не думаю, что наш опыт тебе пригодится. — Вы должны были, по крайней мере, приглашать друг друга на свиданки. Хоть что-то. — Не-а. Она скрещивает руки на груди. — Тогда как вы сошлись? Нил рассматривает ее. — Я хочу всю-всю историю. Что ж, возможно, это уже чересчур. — Это личное. — Ну, конечно. — Это тебе не поможет. Фактически, это бесполезно. — Но ведь все получилось? — Он сказал, и я цитирую: «до смерти ненавижу. Но это не значит, что я не хочу тебе отсосать». Мария запрокидывает голову и смеется: — Чего? Нил пожимает плечами. — И это… сработало? — Агап. — Я все делала неправильно. Я всегда думала, что мне нужно быть милой. Или говорить что-то миленькое. Или, хотя бы, что-то секси. Вот эти слова из разряда тех, за которые я бы блокнула отправителя. И что, у вас все получилось? — В конце концов — да. Так мне идти в примерочную с этими? — Да-да-да. Япона мать. У меня такое ощущение, что я узнала Эндрю с совершенно новой стороны. Он ненавидел тебя? Я думала, это все враки прессы? — Он ненавидел, но только потому, что любил меня. Пресса приукрасила, — Нил отходит в раздевалку, но все еще слышит, как Мария хихикает у входа. — Мне тоже покажи, — зовет она. — Ты не можешь надеть их и решить сам. — Я не ребенок, — кричит он в ответ, натягивая джинсы. И, как только надевает, выходит к Марии. — А они мне ноги в синий не покрасят? — Разве бы я поступила так с тобой? Их же стирают заранее, так что ничего не покрасится. Повернись-ка. — Повернуться? — Ага. Нил многое делал в своей жизни. И с ним многое делали. Он побывал во множестве ужасных ситуаций. Но никогда не чувствовал себя настолько неловко, как сейчас, поворачиваясь по кругу. — Агап. Вот как должна выглядеть твоя задница. Боже, я мастерица своего дела. Нил снова встает к ней лицом. — И как, по-твоему, должна выглядеть моя задница? — Вот так. Поблагодаришь меня позже, — улыбается она. — А сейчас — ты мой должник. — Вот уж не думаю. — Видеоигры? Фильмы? Шоу? Выкладывай мне все. Нил вздыхает: — Достань телефон. Она достает. — Разблокируй. Она разблокирует, на максимальной скорости вводя пароль. Он протягивает ей руку. Она протягивает ему телефон. Он открывает ее сообщения, находит чат с Райли и печатает:        Хей, ты занята завтра после тренировки? Хочешь попить кофеек в «Барнс и Нобл»? Он возвращает телефон Марии и говорит: — Нажми «отправить» — или не отправляй. — Почему ты пишешь смски как старик? — Я переписываюсь так, как будто знаю, как писать, — отвечает Нил. Мария таращится на него. — Она любит книги? — Если ты когда-нибудь выболтаешь ей, что я тебе рассказал, я тебя убью. Она фанатка Норы Робертс. — Реально? — Ты уже забыла. — А вот и не забыла. — Забыла, еще как. — Ай. Ладно. Забыла. В жизни не читала книг Норы Робертс. — Ну, может, она порекомендует тебе какую-нибудь. — Ага, круто, клево. Нора Робертс хороша? А мне должно быть не пофиг? Нет, наверное. Что она пишет? — Любовные романы. Мне и вторую пару джинсов тебе показывать? — Да, — рассеянно отвечает Мария, редактируя текст, чтобы, наверное, меньше походил на старушечий. Нил примеряет вторую пару, получает одобрение и покупает обе, и все это время Мария смотрит на свой телефон так, будто может получить ответ именно от него. Телефон Нила вибрирует, и он достает его из кармана. Это Райли. Он открывает сообщение. Там скриншот смски от Марии с подписью:       НИЛ? НИЛ ЭТО ПРИГЛАШЕНИЕ НА СВИДАНИЕ?? НИЛ Я ЗНАЮ ЧТО ТЫ С НЕЙ ОНА ЧЕ ПРИГЛАШАЕТ МЕНЯ НА СВИДАНКУ??? Нил задумывается на полсекунды, но, на самом деле, ничего другого ему не остается. Он пишет в ответ:       Приглашает. — Блин, Эндрю уже вернулся с терапии? — спрашивает Мария. — Нам надо отвезти тебя домой. — Нет, — отвечает Нил, взглянув на часы. — У него еще полчаса. — Оу. Оу-у, блин, детей нет дома, да? У них все норм? — она указывает на его телефон. — Да, но это не они. Это Райли. Она останавливается как вкопанная посреди торгового центра. — Че! Нил отводит ее в сторону, чтобы они не перекрывали людям путь. — Что за «че»? — Нил Джостен, я тебя мочкану. — Она уточнила, приглашаешь ли ты ее на свидание. — Ну, типа, в плохом смысле? Что она сказала? — Я не знаю, с какой коннотацией было то сообщение, — уклончиво отвечает Нил. Он не собирается выдавать секреты Райли. — Она просто попросила уточнить. Я сказал «да». Мария таращится в свой телефон. — Может, мне не доходят смски? Напиши мне. Нил. Нил, а вдруг у меня телефон сломался? Нил пишет ей. — Пришло, — произносит Мария на удивление удрученным голосом для человека, чей телефон на самом деле не сломался. — Почему она тогда… — ее телефон жужжит. Она сует его Нилу в руки. — Ты должен прочитать. Нил. Мне нужно, чтобы ты прочитал сейчас же. Нил открывает текст. — Хочешь знать, что там? — Это… хорошо или плохо? — Хорошо, — отвечает Нил, ухмыляясь.       да!! думала ты никогда не спросишь!! жду-жду-жду!!! Мария выхватывает у него телефон, трижды перечитывает текст, бьет кулаком в воздух и кружится. — Нил, она такая лапочка, — лепечет она. — Нил, сечешь? Она такая милашка. — Она гораздо большее, — отвечает Нил. — Ага, ага, я, типа, о том, какая она классная и оптимистичная, и как она делает меня счастливой, что вообще-то пиздецки стремно, потому что я точно не склонна чувствовать себя счастливой, но она заставляет меня чувствовать, что я могу бы счастливой? Но, типа, это уже много, понимаешь? И вообще, она такая хорошенькая, и высокая, и я сейчас в обморок грохнусь. — Не надо падать, я не знаю, смогу ли тебя поймать. — Спасибо за поддержку. — Нет проблем. Так ты будешь писать ей в ответ? — Я не знаю, что сказать! Я могла бы просто подождать, пока не увижу ее сегодня вечером? — Конечно, в таком случае через пять минут мне прилетит сообщение с вопросом, получила ли ты ее сообщение. Идея — супер. — Ну, копать-хоронить, мне нужна помощь! Нил! — Я не могу сказать тебе, что ей ответить, — вздыхает Нил, разводя руками. — Тогда она пойдет на свидание со мной, а никто из нас этого не хочет. Мария ворчит, но Нил не может разобрать ни слова. — «Я тоже»? Это хороший ответ? Люди так говорят? — Конечно. — Что-то ты не звучишь уверенно. — Зато я чувствую себя уверенно в этом вопросе, — лжет Нил. Как вообще люди отвечают? Он нихренашеньки не понимает. Общение с людьми — не основная его специализация. — А эмоджи? Мне поставить парочку? Она не ставила. — Понятия не имею. — Бесполезный. — Я, как бы, назначил тебе свидание? — и неважно, что ответ был бы утвердительным, независимо от того, написал бы текст Нил или она сама. Мария обнимает его за плечи. — Да! Да, назначил, спасибо! Как насчет: «я тоже» и улыбающийся смайлик? — Звучит неплохо, — кивает Нил. — Окей. Тебе надо домой. Погоди, — она поворачивается по кругу. — Там, вон, есть туалет. Иди переоденься. — Здесь? Зачем? — Тогда не будет риска вернуться слишком поздно, не успеть переодеться и испортить сюрприз. — У меня будет время. — Да, но я еще кое-что хочу, так что марш переодеваться. Нил переодевается. У него за плечами годы практики переодевания в кабинках, что приходится очень кстати сейчас. Он находит Марию на скамейке рядом с уборной. — Слушай, я знаю, ты сказал, что не хочешь выглядеть как труп, — она похлопывает по свободному месту рядом с собой, и он садится. — Я потратил много времени, очень-очень стараясь не стать трупом. — Да, да, ты фейковый гот-наоборот, я в курсе. Но послушай. Тебе бы очень пошел мейк. Нил пожимает плечами. — Я не люблю косметику. Мне не нравится она на коже. Не нравится ее наносить. И Эндрю тоже не нравится. — Почему? — Потому что она скрывает. Люди, не сожалеющие о своем прошлом, не скрывают его. — Это многое объясняет в тебе, но, мне кажется, ты не понимаешь, какой макияж я предлагаю, — она поворачивается к нему лицом. — Обычно ты предпочитаешь естественный мейк. Хочешь выглядеть так, будто на тебе нет вообще никакой косметики. Я предлагаю другое. Да я даже не предлагаю. Просто говорю. Немного подводки. Немного тенюшек. Мне кажется, Эндрю бы понравилось. — Что натолкнуло тебя на эту мысль? — Ты вообще видел, как он на тебя смотрит? — Да, — медленно отвечает Нил. — Не думал, что другие тоже замечают. На самом деле, он знает, что другие не замечают. Мария закатывает глаза. — Прошло шесть лет, Нил. Я не слепая. В любом случае, этот мальчик обожает твои глаза. И все, что я хочу сказать, так это то, что я могу их подчеркнуть. — Зачем? — За тем, что ты мой друг, и я хочу сделать это для тебя, а потом ты придешь и скажешь мне спасибо. — Почему? Она берет его ладонями за лицо. — Потому что ты пойдешь домой, и Эндрю запрыгнет на тебя. Нил таращится на нее. — Круто. Ну, и? Это да? — Я не хочу… шокировать его. — Нил Джостен. Никого ты не шокируешь. Он заберется на тебя, как на дерево. — Пожалуй, нет. — Потом ты можешь приехать вечером и сказать, что ты мне говорил. Так твой ответ — нет? Или ты думаешь, что я ошибаюсь? Потому что я права. — Вопрос получше, — щурится Нил, высвобождаясь из ее рук. — Почему тебя это так интересует? — Я сижу дома — одинокая и умираю. Ты помогаешь мне не загнуться. Самое меньшее, что я могу сделать, это отплатить тебе той же монетой. Тем более, раньше я красила подружек, и у меня реально хорошо получалось придумывать, что им подойдет, и меня убивает, что я уже вижу макияж для твоих глаз, а ты не даешь мне его нанести. Да и вообще, мне нравится делать мейк, и я хочу его сделать. А еще — так поступают друзья. Просто позволь мне. — Я не хочу выглядеть как гот. — Я поняла. Ты и не будешь. — Я не хочу выглядеть как труп. — Опять же. Я знаю. Ты не будешь. Нил вздыхает: — Валяй. Она открывает сумочку и достает косметичку. — Ты это спланировала? — Не могла же я просить тебя о помощи бесплатно. — Могла. — Мне не нужна твоя благотворительность. — Обычно это называется дружбой. — Нил? Ты зайка. Закрой глаза. Нил послушно закрывает глаза. Слышит щелканье, пока она открывает колпачки. — Знаешь, естественный макияж — это прикольно, — размышляет Мария. — Но это как… как там говорил говнюк Пикассо? Ему понадобилось полтора месяца, чтобы рисовать как эксперт, и восемьдесят лет, чтобы рисовать как ребенок? Типа, это требует мастерства — очевидно, — но просто… здесь нет воображения. Это не искусство, — это карандаш? О, Нилу это совсем не нравится. — То есть, конечно, я могла бы скрыть свои шрамы от акне, и прыщи тоже, и могла бы законтурировать лицо и еще много чего. Я бы сказала, что косметика в принципе автоматически делает лицо неестественным, но неважно, — голос у нее успокаивающий, умиротворяющий. — Но, типа. Это техника. Не воображение. В этом нет никакого творчества. Вот она, разница между знанием правил экси и затратами времени и усилий, чтобы придумать новую дорожку шагов и все такое, чтобы стать лучшим. Типа, макияж — это искусство. Это рисование. Смог бы Пикассо нарисовать человека? Конечно. Смог бы он накраситься? Возможно, нет, — снова щелканье; она берет другой продукт. Нил ощущает легкое прикосновение кисточки к векам. — И нет такого, что, типа, цвет кожи меняет вид макияжа; румяна на светлокожем человеке не будут смотреться так же, как смотрятся румяна на мне. Красная помада на светлокожем человеке выглядит совсем не так, как она выглядит на темнокожем. Так что нужно иметь это в виду, когда красишь людей, особенно тех, у кого кожа потемнее. И даже тогда, типа, а подтоны? А цвет глаз? Форма лица? Это искусство, и никто его не уважает. Открой глаза, — инструктирует она. Он открывает. — Теперь смотри в потолок, только глазами, и замри. Он глядит наверх. А потом она проводит очень острой кисточкой прямо у его глаз, и он, честно, делает все что может, чтобы не шевелиться. Сердце бешено колотится в груди — он вспоминает о прикуривателе и ноже, так близко, и осторожно вдыхает. Мария — не Лола. — И, типа, я знаю, что могла бы просто рисовать акрилом, но, если честно, макияж мне нравится, потому что тут вся фишка в непостоянстве, — Нил сосредотачивается на ее голосе. У него возникает странное чувство, будто она прекрасно понимает: если она замолчит, все, о чем Нил сможет думать, — о том, что это, скорее всего, плохая идея. — Когда Леонардо да Винчи написал «Мону Лизу», он не отдавал картину, хранил ее до самой смерти, постоянно менял, но… какой смысл? Иногда нужно просто отпустить что-то. И иногда приходится говорить, типа: «это лучший макияж, который я когда-либо делала, и сегодня этот человек пойдет домой и смоет его, и он исчезнет навсегда». Этом мейк никогда не окажется в галерее или даже в подвале галереи. Когда я умру, никто не найдет его на чердаке. Я не смогу передать его своим потомкам, если они у меня будут. Он просто исчезнет. И, если по чесноку, я думаю, это довольно по-готски. Благодарность за то, что все дерьмо заканчивается. Развиваем способность отпускать, — она отодвигается, и Нил разжимает кулаки; дышать становится малость легче. Она внимательно осматривает его, а затем кивает, доставая маленькое зеркальце. — Отлично. Гляди, — и Нил набирается смелости и смотрит на свое отражение.