Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

Нил просыпается — в тепле и безопасности, и ему абсолютном комфортно. Эндрю наполовину лежит на нем, мягко дыша, успокаивая присутствием. А Нил не настолько уставший, чтобы снова заснуть. А еще не настолько беспокойный, чтобы двигаться. Он… доволен. Совершенно, полностью доволен. Он ничего не хочет и ни в чем не нуждается, ни в чем, кроме того, чем уже владеет. Эндрю здесь; Нилу лень проверять, но он полагает, что дети там, где им и положено быть. Двери заперты. Окна закрыты. Он снова смеживает веки — не чтобы заснуть, а чтобы лучше ощущать тяжесть руки Эндрю на своем животе, вес его ноги на своем бедре, груди, прижатой к его спине. Он просто лежит — существует вот так какое-то время. Не дремлет, но и не просыпается. Окруженный Эндрю, в руках Эндрю, в любви Эндрю, в тепле и полной безопасности. А потом Эндрю двигается, убирает ногу. Нил обдумывает риски. Награды. Насколько глубоко Эндрю сейчас спит? Какова вероятность, что проснется? Нил прикидывает варианты. Потенциальная награда перевешивает риски. Он поворачивается, медленно, аккуратно, чтобы не сдвинуться в сторону — если Эндрю потеряет контакт с ним, он проснется, и все закончится. На полпути задевает его ногу, легонько пихнув, и Эндрю замирает — совершенно неподвижно, едва дыша. Он все испортил? Дыхание Эндрю даже не сбивается. Нил возобновляет попытку осторожно перевернуться, раздражаясь от ощущения скручивающийся вокруг тела футболки, стараясь ее поправить, — он не может расправить ткань так, чтобы не сместить руку Эндрю, но при этом и дышать не может, когда она настолько скручена вокруг него. Он осторожно распрямляет футболку, переворачивается и оказывается лицом к лицу с Эндрю, и по-настоящему перестает дышать, потому что Эндрю прекрасен. Его лицо редко бывает таким расслабленным, таким абсолютно спокойным, таким мягким. Прядки ниспадают на лоб, подсвеченные слабыми солнечными лучами, пробивающимся сквозь занавески. Его лицо — такое бесконечно родное, совершенно знакомое, и как бы хорошо Нил ни знал его — значения не имеет, потому что он не в силах отвести взгляд, не желая упустить ни мгновения его существования, не желая пропустить даже самые незначительные изменения. Эндрю такой красивый, что Нилу хочется кричать. В голове у него происходит короткое замыкание. Он не может думать ни о чем ином, лишь: «как же он прекрасен — такой, такой красивый…» И вот теперь у него есть все, чего он желает. Он может смотреть на спящего Эндрю — неужели же ему нужно что-то еще? А еще он видит момент, когда Эндрю просыпается — как вздрагивает его нос, как дергается бровь, какой звук, кроткий и тихий, он издает, выныривая из сна. Видит, как трепещут его ресницы, когда веки открываются. Эндрю смотрит на него, окидывает взглядом сверху вниз, и в глазах у него, широко открытых, ни настороженности, ни сомнений, и Нил не может думать, не может дышать — ничего не может, только смотреть в ответ, потому что во взгляде Эндрю одна только любовь, и за ней — ничего больше, она не спрятана за возведенными стенами, и Нил испытывает благодарность такую, о силе которой даже не догадывался. Он, Нил Джостен, каким-то образом это заслужил. Стал достоин этого. Было бы… он не может порочить Эндрю, предполагая, что он доверил бы это кому попало. — Ты такой прелестный, — шепчет Нил. — Такой красивый. Я так сильно тебя люблю. И как я только нашел тебя? Почему ты решаешь просыпаться рядом со мной каждый день? Дрю, Эндрю Джозеф Миньярд, солнце и любовь всей моей жизни, я бы прошел ради тебя сквозь огонь и лед, ты мог бы устроить мне десятки испытаний как Гераклу, и я бы их выполнил, а ты просто… ты не просишь меня ничего делать, просто позволяешь мне остаться. Я бы прошел через ад, лишь бы добраться до тебя, будь это необходимо, а вместо этого все, что мне нужно — проснуться. Я мог бы смотреть на тебя вечно, и это все равно бы стоило всего, ты все равно был бы всем, что я хочу видеть, и я бы влюблялся в тебя все сильнее и сильнее. И я знаю: это правда, потому что все, что я делаю дни напролет, — это влюбляюсь в тебя, снова и снова… — Мне кажется, таких как ты зовут утопающими, — произносит Эндрю, но на губах у него блуждает улыбка, а в глазах теплится мягкая нежность, за которую Нил бы умер и убил. — Тогда привяжи ко мне камень и сбрось меня в океан, — отвечает Нил. — Ради тебя я бы тонул вечно. — Когда это ты стал таким романтичным? — По-моему, само пребывание рядом с тобой больше полутора дней сделало меня таким. Эндрю закрывает глаза, издает что-то похожее на смешок и снова открывает, а Нил по-прежнему не видит ничего, кроме любви, и если это называется «утопать» — пускай, он не против. Эндрю отодвигается, и на этот раз Нил не волнуется об отсутствии контакта. Сейчас нет чувства потери. Эндрю прямо здесь; Эндрю настолько близко, насколько это возможно, пусть и в менее осязаемом смысле. Нил не боится, что что-то может встать между ними, что Эндрю может не вернуться. Они — замкнутая система. В своем пространстве. Своей комнате, своей постели и кубических футах кислорода. У Нила возникает странное чувство, словно якудза и итальянская мафия могли бы объединиться, чтобы выбить дверь их спальни, и все равно ничего бы не вышло. Эндрю возвращается с мятными леденцами и кладет один в рот Нилу, а Нил проводит рукой по его волосам, откидывая со лба, ведет пальцами по его шее, вызывая дрожь, по плечу, вниз по руке, ненадолго переплетая их пальцы. Поднимает его руку и целует ладонь и шрамы. Эндрю вынимает ладонь, сжимает бедро Нила и перекатывает, сажая на себя сверху — что Нил считает чрезвычайно удобной позой, — потому что так, вместо того, чтобы тянуться к губам Эндрю, можно просто позволить гравитации сделать всю работу. Под тихие-тихие звуки одобрения Нил позволяет собственным рукам блуждать. Одну ладонь держит у лица Эндрю и ничего не может с собой поделать — обожает шелк его волос, то, как у него перехватывает дыхание, стоит легонько провести ногтями по его горлу. Но другой ладонью он скользит вниз по руке Эндрю, по ребрам, ниже к бедру, обратно к запястью, чтобы очертить шрамы, чтобы убедиться — новых нет. Он так беспокоился об этом, когда Эндрю впервые начал идти трещинами, разбиваясь на осколки. Нил знал, что лучше не пытаться поднимать эту тему с ним — нет смысла кричать о симптоме, когда проблема и так очевидна, и Нил был готов оставить это на Би, — но, все равно, всякий раз, когда выдавалась возможность проверить, проверить так, чтобы Эндрю не заметил, — он проверял. Нил сжимает его руку, а затем отпускает, позволяя положить на собственное лицо, чтобы прильнуть к ней. — Можно мне… — спрашивает Нил, держа подол его футболки, и Эндрю смотрит в ответ снизу вверх с расширенными зрачками и приоткрытыми губами, кивая, и Нил наклоняет голову, прижимается губами к его шее, скользит рукой вверх по ткани, проводит по ребрам. Сжимать ткань приходится с силой — футболка зажата меж их телами, — но сама по себе она свободная. И Нил делает так, что все получается, кончиками пальцев проводит по коже Эндрю, находя точку пульса, прислушиваясь к каждому звуку, и у него голова идет кругом, но он не знает почему — от поцелуев, наверное, или, может, от ощущения кожи Эндрю, или, возможно, звука, когда у Эндрю спирает дыхание, или, быть может, вздрога его бедер, контролируемого в последнюю секунду, почти непроизвольного, или, наверное, ощущения пальцев Эндрю, скользящих по верху его шорт, до изгиба позвоночника, — такое движение, отдающееся в самом низу живота. Нил опускает руку обратно, чтобы обхватить бедро Эндрю, почти отпуская, когда Эндрю выгибается ему навстречу. — Я просто хочу тебя, — шепчет он Эндрю на ухо. — Тебя, только тебя, ничего, кроме тебя, мой Эндрю, моя любовь, — Нил улыбается, когда бедра Эндрю дрожат, а ногти царапают его спину, — будь мы бессмертны, я был бы счастлив, лишь пока ты рядом, мой Дрю, мой Эндрю… — он замолкает на мгновение, потому что Эндрю издает звук, от которого легкие у него перестают функционировать, потому что Нил отчаянно возбужден и не может сказать, кто возбужден больше — он или Эндрю, и это тоже возбуждает, поэтому Нил извлекает максимум пользы из момента, когда не может ни дышать, ни думать — впивается зубами в горло Эндрю. Что бы ему ни говорили, у него нет фетиша на шею — у него фетиш на все, что заставляет Эндрю запускать пальцы в его кудри, сжимая, заставляет льнуть к нему, фетиш на что угодно, что бы Эндрю ни делал. Нил использует возможность приподняться на одном колене, давая Эндрю больше места, больше пространства, и Эндрю пользуется этим, выгибаясь, и Нил скользит рукой по его спине, вверх по позвоночнику, наблюдая, как ресницы его трепещут из-под полуопущенных век, когда он стонет. — Люблю, — говорит ему Нил, тихонько и близко. — Обожаю, когда из-за меня ты чувствуешь себя так, люблю, что позволяешь мне, люблю, что тебе это нравится, люблю тебя, я люблю тебя, люблю, мой Дрю, Дрю… Эндрю поворачивает его лицо к себе и притягивает для поцелуя. Нил почти забывает, что делает. Почти. Но не совсем. Свободной рукой, той, на которую не опирается, он находит резинку его белья. Нил испытывает странное волнение и трепет — это так долго было под запретом, — но теперь Эндрю отстраняется, задыхаясь, такой очаровательный, что Нил просто не может, а потом Эндрю выдыхает: — Пожалуйста, Нил… Нил, блять… — Что? — спрашивает Нил, в шаге от паники. — Что такое? Эндрю закатывает глаза, что могло бы что-то значить, не выглядя он таким пьяным. — Нил, если ты не подрочишь мне, я умру. Нил с облегчением хихикает, целует Эндрю в нос и тихо смеется, когда Эндрю его морщит, и тянется за смазкой. А затем Эндрю скользит рукой по его футболке до самой груди, и Нил подпрыгивает. — Мстя, — удовлетворенно отвечает Эндрю. Нил не уверен, полностью ли Эндрю не осознает, насколько у него полыхает кожа, или наоборот осознает слишком хорошо, но Эндрю, кажется, не собирается убирать ладонь или вообще облегчать ему жизнь. А потом он двигает рукой, и Нил шипит и понимает: Эндрю знает, что делает. — Зачем сначала просить, а потом с твердым намерением усложнять мне задачу? — ворчит Нил. — Я и сам уже твердый, — отвечает Эндрю, выгибая бровь. Нилу требуется секунда, но в конце концов до него доходит. — Это было обязательно? Эндрю улыбается и притягивает его для поцелуя. — Может, ты не заслужил, — фыркает Нил ему в губы. — За плохие каламбуры. Эндрю качает головой, но уголок губ у него по-прежнему приподнят. — Ты такая заноза в заднице. Нил видит шанс. — На самом деле, мне кажется, это ты заноза в моей заднице, — говорит он, скользя пальцами по животу Эндрю. Наклоняется, чтобы спрятать смешок в его плече, когда Эндрю закатывает глаза в жесте чрезвычайно искреннего раздражения, ахает и хватается за Нила, когда он опускает руку все ниже и ниже, к поясу белья. — Не люби я тебя так сильно — возненавидел бы, — выдыхает Эндрю. Нил, прыснув, чмокает его в шею, щеку, нос. — Так, подожди, если бы ты любил меня меньше, тогда бы возненавидел? — он запускает пальцы под резинку его белья, но касается только бедра. Внешней части. Не внутренней. — Или возненавидел бы, если бы совсем не любил? — Ты хочешь обсудить это сейчас? — спрашивает Эндрю. Нил не может удержаться от ухмылки. Эндрю изо всех сил старается казаться раздраженным. Так сильно старается. Но они пытаются вести себя тихо — в доме они не одни — и Эндрю задыхается, абсолютно потерянный, и Нил упивается этим. Он снова убирает ладонь, ведет пальцем по руке Эндрю. — Мстя. Помнишь, когда ты спросил меня, не против ли я, если ты войдешь в меня пальцами, а потом нам пришлось прерваться ради долгого разговора? — Это было необходимо, мх, блять, Нил… Нил улыбается ему в шею. — Каждый раз, — медленно произносит он, позволяя губам скользнуть по чувствительной коже. — Это правда срабатывает каждый раз, ха. — Нил. — Да? — Н… — Эндрю судорожно вздыхает, когда Нил обхватывает его член через ткань. — Садюга. — Хей, ты так и не ответил на мой вопрос. — Думаю, любовь и ненависть могут сосуществовать, — отвечает Эндрю секунду спустя. — В равной мере? — Да. — Как сильно ты любишь меня, Эндрю? — Знаешь, когда ты посреди океана, и все, что ты… блядство, Нил… Нил скользит рукой обратно в его белье. — Продолжай. Эндрю крепче сжимает его волосы. — И все, что ты видишь — это вода, и ты не можешь даже… не можешь… Нил… Нил целует его в щеку. — Я слушаю. — Ты… замедляешься? — Когда выходишь на пробежку, нужно двигаться достаточно размеренно, чтобы произнести полное предложение не запыхавшись, — терпеливо объясняет Нил. — У тебя с этим, кажется, проблемы. — Я… я ненавижу… Нил… Нил целует его. У него, в общем, кривая обучения хоть и прямая, но когда дело доходит до поцелуев — тут у него был очень терпеливый и заинтересованный учитель. — Ты все еще не закончил предложение, — шепчет он через минуту. — И ты даже не можешь измерить… измерить, сколько кругом воды, — торопливо продолжает Эндрю, — Вот настолько. Настолько сильно я люблю тебя, ублюдах… — Ублюдах? — переспрашивает Нил, но на сегодня он исчерпал запас бессердечности. Он не станет заставлять Эндрю отвечать на вопрос. Вместо этого он целует его в уголок губ, чмокает в щеку, нос, висок, челюсть, горло. Становится тихо — так тихо, теперь, когда он замолчал, так настойчиво тихо, что даже звук дыхания Эндрю, кажется, доносится издали. Нил наблюдает за ним — не нагло, не откровенно — не хочет его тревожить, но ему всегда нравилось наблюдать за оргазмом Эндрю, и теперь нравится все сильнее и сильнее — чем больше он в нем участвует. И сегодня — сегодня хороший день. Не просто нормальный день, не просто неплохой — у Эндрю хороший день или, по крайней мере, хорошее утро, и, когда отворачивает лицо в сторону, вздрагивая, он выглядит как ангел, абсолютно разбитый, как бог, и Нил не может поверить, не может понять — как ему посчастливилось видеть это? Почему ему так повезло? Как он заслужил эту привилегию? Эндрю все еще держится за него, даже когда Нил убирает руку, все еще держит его на месте, так что Нил не утруждается попытками отстраниться. Вместо этого он целует Эндрю в щеку, висок и челюсть, прислушиваясь к его прерывистому дыханию, ожидая, пока Эндрю соберется с мыслями настолько, чтобы повернуться к нему, чтобы можно было дотянуться до его губ. — Ты любишь меня? — шепчет Эндрю, когда Нил отстраняется. — Да. — Насколько сильно? — Сильнее, чем ты любишь меня, — отвечает Нил приглушенным голосом. В комнате по-прежнему тихо. — Невозможно. — Невозможно — это просто «возможно» с «не». Так что я люблю тебя до не-невозможности, — вздыхает Нил, осознавая, что он только что выдал. Окей. Блять. Время удваивать ставки. — Я люблю тебя до не-невозможности, а ты… а ты меня до возможности. — Знаешь, мне кажется, это только что стало правдой, — отвечает Эндрю, бросая взгляд, сообщающий Нилу, что он начинает приходить в себя после оргазма. — Основываясь на том, что ты только что выдал, я думаю, это только что стало правдой. — Еще рано, — протестует Нил. Эндрю лениво моргает, по-кошачьи, слегка раздраженный грамматическими ошибками. — Знаешь, если снимешь футболку, сможешь вытереть об нее руку, — предлагает он. — И вообще, время суток не является оправданием словам, только что слетевшим с твоих губ. — Ты просто хочешь увидеть меня без футболки, — ворчит Нил, но это не мешает ему последовать предложению, все равно достаточно неплохому. Но до ответа на вторую часть он не снизойдет. — Мхм, — соглашается Эндрю, и Нил, откинув футболку в сторону, смотрит на него и на минуту забывает, как думать, потому что Эндрю смотрит в ответ — с откровенной благодарностью, с которой Нил, честно, не знает, что делать, а Эндрю настолько, настолько красивый, что Нил не знает, как справиться с этим, со всем этим; прошли годы, а он до сих пор понятия не имеет, что делать с этим подарком, с этой честью, потому что Эндрю — это все, чего он когда-либо хотел, и тот факт, что Эндрю не выгнал его — а, наоборот, неоднократно звал обратно, открылся ему, позволил жить в своем сердце — Нил не знает, что с этим делать. И то, как Эндрю на него смотрит, мешает думать, чтобы все это понять и осознать. — Хей, Нил? — ласково зовет Эндрю, протягивая руку, чтобы обхватить его лицо. — Да? — Я люблю тебя. Так сильно. — Эндрю, — шепчет Нил, и это не предложение, он ничего не произносит дальше, просто хотел сказать именно это. — Люблю то, как ты произносишь мое имя, — говорит Эндрю, и уголки его губ приподнимаются в таком выражении, какое становится Нилу все более и более знакомым и родным. И Нил обожает, что это возможно — привыкать к его улыбке. — Ты знаешь, что именно поэтому ты единственный, кому разрешено звать меня Дрю? Ты — единственный, кому я доверяю свое имя. Я люблю то, как ты на меня смотришь, как смотришь на наш дом, как смотришь на чертовы экси-стадионы и как смотришь на своих друзей, как смотришь, когда я… — он скользит ладонью вниз, по руке Нила, оставляя мурашки по коже там, где касается. — Я люблю тебя, как деревья любят ветер, как черви любят траву… — Сегодня все так поэтично, — мурлычет Нил. Он не знает, почему комментирует. Безусловно, он точно не пытается поставить точку в разговоре. — Первым, что я увидел, проснувшись, было твое лицо, что еще мне оставалось? Ты был рядом годами, пока все это во мне росло, росло и росло, но ты никогда не пытался получить от меня больше, никогда не настаивал, Нил, я так сильно люблю тебя, так сильно, что если бы ты убрал весь песок со всех пляжей мира и заменил его моей любовью к тебе, у меня бы все еще осталось достаточно, чтобы сердце билось быстрее, когда я… — он приподнимается на локте, протягивая руку, и Нил встречает его на полпути, чувствуя себя всем и ничем, воздухом и светом, и следующее, что он осознает, — это рука Эндрю, помогающая ему ощутить собственную кожу на случай, если он, потерявшись в моменте, забудет где находится и что делает, и, задыхаясь, с едва не обессилевшими руками лишь потому, что мышцы вмиг перестали работать, он чувствует, как Эндрю скатывает его с себя и подталкивает на кровать. Пальцами скользит вверх по его боку, очерчивая шрамы и ребра, задевая сосок, заставляя подпрыгнуть, прижаться ближе, ища большего контакта. Эндрю убирает руку и машет пальцами перед его лицом. — Что думаешь? У Нила в жизни так быстро не менялся настрой. — Это ты вот так предлагаешь? Эндрю наклоняет голову, прижимаясь лицом к его плечу. Нил чувствует, как приподнимаются уголки губ. — Нет, сначала ты сидишь и разглагольствуешь об океане и песке, о том, как сильно меня любишь, как твое сердце трепещет, когда ты видишь меня, а потом ты не можешь даже найти способ спросить, хочу ли я, чтобы ты меня отфингерил? И, то есть, да, ответом будет полное энтузиазма «да», но, знаешь, это, возможно, и «нет», пока ты не сможешь спросить меня взрослыми словами. — А что считается взрослыми словами? — бурчит Эндрю рядом с его ухом. — «Задница»? «Задница» — это взрослое слово? Нил приглушенно фыркает: — Мне кажется, оно одно из взрослых, да. У нас где-нибудь есть сборник взрослых слов? Словарь для взрослых? Мне кажется, «член» — еще одно такое. — Тебе кажется? Ты просишь меня использовать взрослые слова, а сам их даже не знаешь? Мистер-я-люблю-тебя-до-не-невозможности-а-ты-меня-до-возможности не знает, как разговаривать на взрослом? — Я понимаю больше, чем могу произнести. — Знаешь, я всегда думал, что у тебя все наоборот — со ртом лучше, чем с мозгами. — Ну так, может, однажды ты позволишь мне отсосать тебе, и тогда мы, блять, узнаем, что к чему, а? — Это вызов? — Нет, и, на самом деле, я беру слова обратно. Нет, вообще-то, я забираю обратно свои взятые обратно слова. Предложение — его можем обсудить. Но это не вызов. Эндрю целует его прямо под ухом, и Нил медленно выдыхает, сохраняя контроль, потому что у него еще осталось самообладание. — Хочешь, я войду в тебя пальцами, душа моя? — Очень хочу, любимый, — соглашается Нил, слегка задыхаясь. — Тогда я сейчас вернусь. Нил следует за ним, пусть и неохотно. — Нам следовало спланировать все заранее. Могли бы просто подготовить полотенце, а не вытираться моей футболкой. — А ты мог бы просто остаться на кровати, я не хотел заставлять тебя вставать. — Мне все равно пришлось бы подняться, чтобы подложить полотенце, и вообще, я хочу вымыть руки. — Ага, чтобы хватать меня за волосы и не пачкать спермой. — Вот это значит думать наперед. — Люблю твою предусмотрительность. Нил целует его в щеку. Эндрю вытирает живот и снимает футболку — что ну очень славно. Они моют руки. Эндрю находит презервативы. Нил берет его за руку и ведет обратно в спальню, пытаясь стянуть с себя белье другой рукой и случайно не пнуть Эндрю, а Эндрю, кажется, вполне доволен заставлять его вот так мучиться с бельем. Нил скользит по нему взглядом, готовый поддразнить за это, но Эндрю по-прежнему выглядит таким умиротворенным, таким абсолютно спокойным, что Нил не может. Его раздражает, что над ним потешаются, но он все равно будет позволять до конца. А потом, как только Нил снимает белье, Эндрю целует его ладонь, а затем отпускает, чтобы расстелить полотенце. — Нельзя было сделать это десять секунд назад? — спрашивает Нил. Негромко. В доме есть другие люди. Нужно помнить об этом. Эндрю бросает на него взгляд, и в глазах у него танцует огонек чистейшего озорства. — Это было весело. — Наблюдать, как я мучаюсь? — Агап. — Никакой любви. Никакой любви к своему бедному, страдающему мужу. — Очень много любви к нему. А еще очень много любви к наблюдению за тем, как он мучается, пытаясь снять трусы. — Я делаю себя уязвимым и получаю только это? Эндрю поворачивается и притягивает его к себе для такого поцелуя, что Нил забывает, на что жаловался, а Эндрю потом тянет его на кровать. Нил секунду колеблется. — Что не так? — спрашивает Эндрю. — В прошлый раз, — медленно произносит Нил, — мне кажется, я был невероятно громким. Эндрю, соглашаясь, поднимает брови. — Еще каким. Нил на секунду поджимает губы, а затем пожимает плечами: — Тогда тебе придется заставить меня быть тихим. Приходит очередь Эндрю колебаться. — Что не так? — Мне… мне кажется, я для этого недостаточно высокий. Нил так сильно сдерживает смех, что давится, уткнувшись лицом Эндрю в плечо. — Это не смешно, — возмущается Эндрю. — Мне кажется, это квалифицируется как инвалидность. — Для этого же есть вспомогательные штуки, нет? Как, типа… — он шевелит пальцами. — Типа пальцев скелета, которые можно прикрепить к собственным? Чтобы они были достаточно длинными, чтобы одновременно и фингерить меня, и целовать? — Ске… Нил, пальцы скелета? Ты хочешь, чтобы тебя фингерил скелет? Нил, у тебя самый странный некро-кинк в мире? — Во-первых, — начинает Нил, как только ему удается подавить смех, — я не могу представить, что этот кинк — самый странный. Во-вторых, нет, но идея с резиновыми пальцами еще хуже. — Нил, это просто называется фаллоимитатор. То есть, обычно у них нет фаланг, но то, что ты только что описал, это, по сути, дилдо… — Я… я не… я не думал об этом, просто подумал о чем-то типа резиновых масок, как маски для лица, но в виде пальцев… — Получается, твоей альтернативой стали пальцы скелета? Ты ищешь не просто стояк, а прям каменный? Нил на секунду снова утыкается лицом в его грудь, изо всех сил стараясь не перебудить всю злоебучую округу. — Типа, пластиковые, не каменные как кости… — Ты хочешь, чтобы у тебя в заднице были пластиковые пальцы? — Боже… я о том, что… нет, но… ты можешь уже просто меня отфингерить? — Ты даже почти не твердый! Что, как бы, облегчение, а то мне не хочется думать, что тебя возбудили пластиковые пальцы скелета… Нил покрывает поцелуями его нос. — Только твои пальцы, обещаю. Я мог бы снова стать твердым. Нужно только чуточку поощрения. — Если ты издашь какой-нибудь звук, способный выйти за пределы этих четырех стен, нам придется покинуть это место, взять новые имена и переехать в Новую Зеландию. — Все нормально, — соглашается Нил. — У меня есть подушка. — Только не задуши себя. — Нам нужно как-то это обыграть, — ворчит Нил, выбирая подушку. — Хочу целовать тебя, — он размышляет над этой проблемой. Обдумывает концепцию, при которой Эндрю целует его, находясь внутри, а потом его мозг заполняет один очевидный метод, с помощью которого этого можно было бы достичь… — Я даже не прикоснулся к тебе, — удивленно говорит Эндрю. Нил краснеет настолько отчаянно, что, наверное, выглядит так, будто пылает в огне. — Что? — спрашивает Эндрю, ведя ногтем по всей длине его члена. Нил вздрагивает и утыкается лицом в подушку, но Эндрю не останавливается, очерчивая ногтями его бедро, а затем, неожиданно, Нил чувствует, как ухо опаляет его теплое дыхание, шепчущее: — Мстя. Ладно, неужели есть что-то более гарантированное, что заставит его заговорить… — Ну, ты мог бы быть внутри и одновременно меня целовать, если бы использовал член вместо пальцев, — произносит он. Мгновенное сожаление. — Это не вызов. Это не… это даже не… тебе даже не нужно думать об этом… Эндрю пожимает плечами. Тычет в член Нила. — Знаешь. Я уже вижу результаты этой твоей мысли. Но, отмечу, сегодня утром у тебя возникло много идей. Видимо, сегодня очень хороший день. — Просто я недавно узнал, что мы оба были согласны, чтобы ты меня фингерил, просто избегали этой темы, так что… я просто раскрываю карты и кладу их на стол. Тебе на этот стол смотреть необязательно. Но если захочется поглядеть — там есть кое-какая фигня. Эндрю прижимает руку к его животу. — Ясно, — задумчиво тянет он. — Хотя сейчас я собираюсь взять твой член в рот. Прежде чем он успевает опуститься, Нил притягивает его к себе для поцелуя. Отстранившись, Нил с облегчением обнаруживает, что хорошее настроение Эндрю, похоже, не изменилось — не хотелось бы портить его без причины. Эндрю подталкивает его назад, вдавливая в кровать, следует за ним вниз — возможно, это просто предлог, чтобы протянуть руку и взять смазку — впрочем, Нила это не особо волнует, потому что это дает и ему предлог поцеловать Эндрю еще парочку раз, — а затем, чмокнув Нила в лоб, Эндрю отстраняется, опускается медленно, так медленно, что к тому времени, когда добирается до члена Нила, Нил уже сходит с ума. — Тебе это нравится, — выдыхает он, пытаясь сохранить хоть какое-то самообладание, стараясь не дергать Эндрю за волосы. — М-хм-м-м, — мычит Эндрю, прижимаясь губами к головке его члена, а затем скользит вниз, и Нил, откинувшись на подушку, просто прикусывает ладонь. На этот раз чувствовать пальцы Эндрю — это не внезапно. Это ожидаемо, если еще не знакомо. Эндрю немного отстраняется, целует его бедро и шепчет: — Подушка, Нил. Нил хватает подушку и прижимает к лицу. — Не придушись, — снова напоминает Эндрю, и он смеется над ним, Нил слышит это, а потом Эндрю двигает пальцами, и Нилу уже все равно, он кусает подушку, обхватив ногами плечи Эндрю, а затем приходится убрать подушку, чтобы вдохнуть, потому что это был бы самый глупый способ умереть, но Эндрю, кажется, так не мучается, чтобы молчать, как мучается он. Нил никогда в жизни так не страдал. В конце концов пытка заканчивается; Нил поворачивает голову набок, чтобы уткнуться лицом в подушку, и не осознает ничего, кроме ощущений, не знает ничего, кроме мысли: нужно не издавать звуков. Он отпускает волосы Эндрю, вместо этого бесполезно цепляясь за простыни, слыша звук снимаемого с пальцев латекса и последующий шлепок о дно мусорного ведра. Он оглядывается как раз вовремя, чтобы увидеть Эндрю, берущего еще один мятный леденец, прежде чем вернуться к нему. — Все хорошо? — бурчит Нил. Эндрю кивает, все еще умиротворенный, все еще счастливый, все еще в хорошем дне. — А у тебя? — Ага, — отвечает Нил, ухмыляясь и притягивая Эндрю ближе. — Хочешь меня поцеловать? — спрашивает Эндрю. Звучит так, будто он намеревался поиздеваться, но если это правда — он с треском провалился. — Да, — отвечает Нил, притягивая его к себе и обнимая за плечи. Он почти сразу же снова засыпает — спустя буквально пару минут. Почему нет? Сегодня воскресенье, делать особо нечего, пойти тоже. Нилу вообще кажется, что костей у него в теле не осталось, так что он вряд ли сможет подняться — тогда зачем пытаться? — Нужно вставать, — шепчет Эндрю. — Сейчас идеальное время подремать, — возражает Нил. — Сейчас… сейчас полдесятого. — То соловей — не жаворонок был. Поверь мне, милый, то был соловей. — То жаворонок был, предвестник утра — не соловей. — Вот-вот. Предвестник утра. А сейчас еще не прям утро. Сгорели свечи мглы, и день игривый на цыпочках прокрался в неба твердь. Сейчас только-только рассвет. — Нил, любимый, пора вставать. — И что делать? — Идти перелечь на диван и вздремнуть. Нил обдумывает предложение. Кажется глупым идти так далеко, просто чтобы делать то, что они уже и так делают, да еще и на гораздо меньшей площади. Но он смотрит на Эндрю, и Эндрю выглядит таким счастливым — Нил не может с ним спорить. — Нет, нет. Сладкоголосый жаворонок вдруг запел не в лад. Тебе нужно подвинуться, если хочешь, чтобы я встал. — Не припоминаю эту строчку из «Ромео и Джульетты», — размышляет Эндрю, но поворачивается, чтобы поцеловать Нила в щеку, а затем скатывается с кровати, протягивая руку. Они направляются в ванную. Чистят зубы, умываются, ведут себя как взрослые — разве что, кроме момента, когда Эндрю окатывает Нила водой, а Нил в отместку обрызгивает его. А что еще от него ожидать. Они одеваются, как взрослые, которым предстоит целый день существования. А потом Нил идет за Эндрю, когда тот подходит к Эндруниору, поворачивает его на четверть оборота, чтобы свет падал под чуть другим углом, и Нил ничего не может с собой поделать — да, он уверен, Эндрю не собирается стоять там долго, но все равно кладет подбородок на его плечо и обнимает за талию. — Как там наш сын? — Думаю, неплохо, — решает Эндрю, отщипывая листик. — Его не нужно полить? — Его вообще не нужно поливать, пока он не пробудет здесь месяц, а потом… Ну, сейчас зима, так что и после первого месяца тоже довольно редко. — Крайне неприхотлив в уходе. — Ничего общего с маленьким ребенком, слава тебе господи. Нил целует его в шею. — У нас только что был секс, а ты хочешь еще? — спрашивает Эндрю, скорее удивленный, нежели раздраженный. — Не хочу, — отвечает Нил. — А поцелуи в шею — это просто…? — Разве я не могу тебя поцеловать? Это обязательно должно быть с сексуальным подтекстом? Я что, не могу просто… хотеть прикоснуться к твоей коже? Моя цель — целовать тебя много-много-много раз, а не тратить каждое мыслимое мгновение на секс, — Нил чмокает его в плечо. — Но я остановлюсь. Через секунду Эндрю хмыкает и кладет руку на его лицо. Нил закрывает глаза. А затем принюхивается. Когда он поднимает голову, Эндрю хмурится — тоже чувствует запах. Нилу требуется секунда, чтобы оплакать эту свою потерю — вид Эндрю сегодняшним утром, тратит секунду на надежду, что такое настроение еще вернется, секунду, чтобы влюбиться в уже нового, обеспокоенного Эндрю, а затем возвращается к насущной проблеме — тому факту, что пахнет кофе. — Кто, блять, у нас дома и варит кофе? — шепчет Эндрю. — Я не слышал, чтобы девочки вставали. — Я тоже. Нил перебирает несколько вариантов — Ваймак? Кевин? Эбби? Ничего не кажется вероятным. Браунинг? Возможно. Эндрю похлопывает его по руке, и Нил отпускает его. Эндрю направляется к прикроватному столику, доставая ножи, и протягивает один Нилу. — Наверное, если кто-то варит кофе, он не представляет угрозы, — предполагает Нил. — Не верю в такое, — бурчит Эндрю. — Уже вижу заголовки. Эндрю Миньярд взрывает дом с семьей внутри. Кстати, у Ичиро Морияма шикарный вкус в кофе. Нил пожимает плечами; с этим спорить не получится. Он выходит из комнаты первым, тихо ступая по ковру. Эндрю похлопывает его по плечу и указывает на дверь спальни девочек — Нил качает головой, мол, нет, не буди их, — если это кто-то без дурных намерений, нет причин будить детей, а если, все-таки, недоброжелатель, он не хочет, чтобы они путались под ногами. Он не верит, что Пейдж сможет стоять там, где он скажет ей встать, а если двинется Пейдж, то двинется и Натали. С таким же успехом — пусть лучше спят. Они на цыпочках спускаются по лестнице, избегая скрипучих половиц, совершенно бесшумно, а затем Нил выглядывает из-за стены и… И прячется назад на максимальной скорости, едва не задевая головой нос Эндрю, отчаянно пытаясь не рассмеяться. Он машет рукой вперед, для Эндрю, и тихо, осторожно они высовываются вместе. Как они это пропустили, Нил никогда не узнает, но девочки проснулись, оделись и спустились на первый этаж. Натали что-то взбивает — или взбивала; кажется, они остановились, чтобы исполнить небольшой странноватый танец. Нил не слышит музыки, и на них нет наушников, но, похоже, они и не делают ничего шибко отрепетированного — каждые пару секунд одна меняет движение-волну, а другая подхватывает. Они почти не смотрят друг на друга. А затем обе, в унисон, без видимой для Нила подсказки, останавливаются. Пейдж продолжает выкладывать бекон на сковородку; Натали берет венчик. Они переглядываются и сдерживают хихиканье. — Они ваще когда-нибудь проснутся? — шепчет Натали. — Я ничего не слышала. Нил прячется за стеной, увлекая за собой Эндрю, когда Пейдж начинает поворачиваться. — Не знаю. Господи, если они не проснутся минут через десять, нам обязательно их будить? Только чур не я. — Невоспитанная, нам надо выбрать методом «тык в нос». — Но нас же всего двое? Ни в коем случае, я уже сказала «чур не я», и будить их придется тебе. Короче, я буду готовить панкейки, так что не смогу. — А ты че, струсила? — Нет, просто не хочу быть невоспитанной. — Так ты заставишь меня быть невоспитанной? — Да. А ты че, струсила? Нил снова выглядывает — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Натали размахивает руками, что, по-видимому, является приемлемым контраргументом. Эндрю мягко тянет его за ладонь, и Нил идет, молча следуя за ним вверх по лестнице в спальню. Молча закрывает за собой дверь и наблюдает, как Эндрю наматывает повязки. Он возвращается к Нилу, забирает нож, который дал ему пять минут назад, засовывает под повязку, а затем медленно, осторожно, нежно прижимает Нила спиной к двери, запуская пальцы в его кудри, и целует, целует до тех пор, пока Нил не превращается в комок нервов, начинающихся и заканчивающихся у губ Эндрю, а затем отстраняется, прижимаясь лбом к его, чтобы оба они смогли снова собраться с мыслями. Нил чувствует запах бекона и панкейков. Панкейки, возможно, малость подгорели. Он решает съесть их несмотря ни на что. Притягивает Эндрю к себе для еще одного поцелуя, чувствует, как его губы растягиваются в улыбке, а потом чуть из кожи не выпрыгивает, слыша стук в дверь. Он поворачивается и открывает, изо всех сил стараясь не выглядеть ни как человек, которого только что зацеловали до беспамятства, ни как человек, которого только что напугали до полусмерти, поражая Натали, которая явно не ожидала, что ей так быстро откроют. — Утречка, — вежливо говорит Нил. — Привет, — отвечает Натали. А затем берет себя в руки. — Там завтрак. Мы сготовили завтрак. Хотите? Он еще горячий. Нил наблюдает за выражением ее лица, когда она слышит собственные же слова — замешательство, удивление, смущение — и понимает, что на самом деле это было не то, что она собиралась сказать. — Пахнет великолепно, — отвечает Нил, обнимая ее за плечи и увлекая за собой по коридору. — Когда вы встали, девчат? Мы вас вообще не слышали. В ответ она ухмыляется: — Мы умылись в ванной на первом этаже, чтобы вас не разбудить. — Не стоило вам так заморачиваться, — вздыхает Нил, следуя за ней вниз по лестнице. Пахнет и впрямь вкусно. Он тянется назад и находит ладонь Эндрю, уже ждущую. Он должен купить Эндрю кольцо. Он не знает размер его кольца. Нил наблюдает, как складывается его будущее: серия чокнутых выходок — все, чтобы обманом заставить Эндрю сообщить размер кольца, и все с треском проваливаются, только чтобы в конце оказалось так, что Эндрю уже купил кольца им обоим. Пейдж улыбается им, когда они заходят на кухню, и обводит рукой стол, сплошь заставленный едой и стаканами с уже налитым апельсиновым соком. — В честь чего? — спрашивает Нил. — В честь того, что мы проснулись и такие, типа: «емае, у нас ведь самые лучшие папы, понимаешь, какие у нас на самом деле папы — самые-самые лучшие?», — говорит Пейдж. — «Помнишь, папа сказал, что больше никогда не будет печь нам панкейки, если мы кому-нибудь расскажем о его печеньках «Риз»? А что, если мы испечем им панкейки?». А потом мы нашли бекон в холодильнике и такие: «да, наверное, его тоже можно приготовить. Нил замолкает на полуслове, снимая крышку с банки арахисовой пасты. — Так, это панкейки-потому-что-мы-милашки, или панкейки-мы-вам-угрожаем? Пейдж и Натали пожимают плечами. — Или-или, — отвечает Натали. — И то, и другое, — предполагает Пейдж. — О. Пап. Почему ты не научишь нас делать заточки? Эндрю уставляется на нее: — Так вы… вы говорили серьезно? Почему вы вообще хотите научиться их делать? Она пожимает плечами: — А ты почему не хочешь нас научить? — То есть… вам нужно оружие? Я могу просто дать нож, зачем портить зубную щетку? Пейдж с Натали хохочут, и Натали прижимает руку ко рту, чтобы не выплюнуть панкейк на стол. — Самое странное рассуждение… па, ты че там за фигню делаешь? — спрашивает Натали, все еще смеясь с набитым ртом. Нил опускает глаза. — Ем свои панкейки? — Он всегда это делает, — отмахивается Эндрю. — Объясните, почему вы смеялись. — Ну, типа, мы смеялись, потому что ты хотел дать нам еще более опасное оружие… почему ты ешь панкейки вот так? — спрашивает Пейдж. Нил опускает взгляд в тарелку. Лисы однажды три часа потратили, смеявшись над ним за это. А он до сих пор не понимает, что тут такого. — Это сэндвич с арахисовой пастой, — хмурится он. Натали и Пейдж выглядят совершенно потерянными. — Ну, типа сэндвич, — продолжает Нил. — Сэндвич с арахисовой пастой? Но вместо хлеба — панкейки? — Он долго этого не делал, пока не почувствовал себя комфортно с нами, — рассказывает Эндрю. — Не обращайте на него внимания, а то только подстегнете его. — Значит ли это, что было время, когда он такого не делал? — спрашивает Пейдж. — О, да, он был нормальным полтора года, а потом однажды мы пошли на бранч, и он выкинул это, и мы все сидели в шоке. — Я думал, что нравлюсь вам, ребят, — обиженно говорит Нил. — Презирай грех — люби грешника, панкейки — не хлеб. — Я знаю. Но это не значит, что они не могут выполнять одну и ту же функцию. — Разве, Нил? Разве? — Они подходят для сэндвича? — Ой ли? — Так Граф Сэндвич мог бы есть одной рукой, пока другой играл в азартные игры! — Нет, не мог бы, потому что его лишили бы титула за такое чудовищное безобразие. — Мы говорим о практике, а не том, что он будет так есть на глазах у важных людей. — Причем тут вообще азартные игры? — спрашивает Натали. — Он изобрел сэндвичи, потому что все время играл в азартные игры и не хотел прерываться на еду. Так что это работает! — Нет, панкейки слишком мягкие, — критически замечает Пейдж. — Он бы просто перевернулся. — Да, но поскольку там просто арахисовая паста, она, скорее всего, не выпала бы из сэндвича. Если только не использовать хрустящую пасту с кусочками, чего, заметьте, я не делал. — Это был выбор на основе твоей любви к сэндвичам или просто потому, что ты ненавидишь хрустящую пасту? — Я ее не ненавижу, — надменно отвечает Нил. — Так же, как ты не ненавидел любую другую еду, когда приехал в Пальметто. — О, — встревает Пейдж. — Ты был как мы. — Хм-м? Оу. Наверное, — допускает Нил. — То есть, ну, у меня были предпочтения, и я предпочитаю мягкую арахисовую пасту, вместо того, чтобы хрустеть чем-то липким. — Ты ненавидишь хрустящую пасту с кусочками. В этом нет ничего постыдного, я просто хотел бы отметить, что если бы тебе она нравилась, это был бы неприемлемый сэндвич, и — поскольку это можно изменить с помощью начинки — я бы сказал, что это в целом не сэндвич. — Тогда любой сэндвич можно сделать не-сэндвичем из-за начинки, — спорит Нил. — Суп. — Никто не мажет суп на хлеб и не притворяется, что это сэндвич, — парирует Эндрю. — Тогда начинку можно менять во всех сэндвичах, и мой — ничем не отличается. — Это не логичное продолжение аргументу, который я только что привел. — Окей, справедливо, но сегодня у нас на ужин будут сэндвичи с супом… — его заглушает протест трех человек. — Не подстегивай его, — кричит Пейдж, глядя на Нила и указывая на Эндрю. — Ты вот так дошутишься, а папа психанет, а потом у нас на ужин будут супэндвичи… — И ты будешь стоять там и такой: «ну, может, нам всем съесть по супэндвичу, просто чтобы было справедливо, да и вообще я не виноват», — добавляет Натали, передразнивая Нила, и ее голос достигает такой высоты, какой у Нила не было с восьми лет. — Ну, мы определенно могли бы попробовать супэндвичи, — говорит Эндрю гораздо тише. — Может, такие маленькие горшочки из хлеба? — предлагает Нил. — Рагу вместо супа? — Тогда это уже не супэндвич. — Да, но супэндвич будет из размокшего хлеба с чуточкой курицей, морковью и что там еще входит в суп, нам не нужно так экспериментировать. Но горшочек из хлеба? И рагу? Было бы прикольно. — Мне кажется, у нас нет… что бы мне ни понадобилось для приготовления горшочка — я, если честно, понятия не имею, — размышляет Эндрю, пока девочки кричат на заднем плане. — В супермаркете продаются горшочки из хлеба? Они, наверное, были бы намного вкуснее, если бы я сам испек. Как… как вообще сделать хлебный горшочек? Полагаю, мне придется приготовить его в такой форме… Немного ирландского рагу, наверное, неплохо бы вписалось… — Вы нас игнорите? — жалобно спрашивает Натали. — Немного, — отвечает Нил. — Капельку. — Но, как бы, — говорит Пейдж, — ножи нам в тюрьме не помогут. — Мы все еще об этом? Не попадете вы в тюрьму, — заверяет Нил. Он машет рукой, когда они, по непонятным ему причинам, начинают протестовать. — Пока Ичиро жив — и если его преемник будет готов соблюдать его договоренности — вы не отправитесь в тюрьму. Можете совершить серийное убийство — и все равно не угодите в тюрьму. Я бы не рекомендовал этого делать, потому что это означает вмешательство мафии, и если вы их сильно достанете, они могут просто втянуть вас в мафию, нравится вам это или нет, но в тюрьму вы не попадете. Это не проблема. Если хотите побаловаться с острыми штуками — используйте ножи, которые не расколются и не сломаются, правильно сбалансированы, и если вы случайно порежетесь, то, скорее всего, рана будет куда чище, чем если бы вы порезались самодельным, нешлифованным и необработанным пластиком. — О, так вот почему? — спрашивает Натали. — Почему что? — Вот почему вы не хотите учить нас делать заточки? По причине… всей той фигни, которую ты только что выдал? — Да. А что? — Обычно вы не говорите нам «нет», — отвечает Пейдж. — Мы хотели знать почему. — Оу, — тушуется Нил, застигнутый врасплох. — Ну… иногда мы вам отказываем. — О, да-да, — поспешно говорит Натали. — Да, определенно отказываете. Вы очень строгие. Нил бросает взгляд на Эндрю — Эндрю явно роется в памяти. — Однажды я сказал вам, что не хочу объяснять, почему мне не нравится слово «пожалуйста», — произносит он. — Это не считается, — отвечает Пейдж. — Нет, это считается, — чеканит Натали. Нил видит, как Пейдж подпрыгивает, и предполагает, что Натали пнула ее под столом. — Почему вы пытаетесь убедить нас, что мы строгие? — спрашивает Нил. — Потому что, если нам покажется, что мы слишком снисходительные, мы можем начать пытаться быть строже, — говорит Эндрю. — С чего это нам становиться строже? — ошеломленно спрашивает Нил. — Я так сильно тебя люблю, — отвечает Эндрю. — Поверить не могу. Твою мать. Нет, стойте, — продолжает он, когда дети начинают протестовать. — Нет, подождите, потому что, Нил, Нил, твои родители были ужасными, твое воспитание кардинально отличалось от примеров воспитания других родителей, а ты не знаешь, что делают обычные плохие родители. Нил, Абрам, многие родители хотят быть строгими. Они хотят вселять вселенский страх в своих детей. Когда тебе говорят, что ты слишком снисходительный к своим детям, это оскорбление. — А что, ты хочешь, чтобы я резал девочек? — Нил не может скрыть раздражения в голосе. Ну и что, даже если он никогда не ошивался рядом с родителями других детей? — Что это вообще значит? В чем я должен быть строг? Мне что, теперь выдумывать всякую херню, чтобы быть строгим? — Однажды она ударила ребенка, и ты сказал ей, что гордишься, — самодовольно отвечает Эндрю. — И я годился, и это был правильный поступок с ее стороны, ты тоже ей гордился, и опять же, что я должен был сделать, порезать ее, что ли? Эндрю закрывает глаза, и на лице у него очень и очень явно написано блаженство. — Блять, Нил, я сделал это — я вышел за человека, который стал таким родителем, каких я всегда хотел себе. Кажется, мне нужно поговорить с Би о предложении, которое я только что произнес. Мне нравится, что для тебя идея строгости подразумевает нанесение ребенку вреда топором, и поэтому ты никогда не будешь строгим. Я обожаю тот факт, что идея хорошего родительства никогда тебя не посещала. Раз в неделю, Нил, раз в неделю, если бы я только мог. — Я просто… я просто хочу сказать, — начинает Натали, вклиниваясь в разговор, — что в основном я добивалась извинений на коленях. Нил бросает взгляд на выражение лица Эндрю и разражается смехом. — За что? — спрашивает Эндрю. — Мы образцовые родители. Нил удивленно поднимает брови. — Да брось, — цокает на него Эндрю. — Мы реально образцовые. Я бы хотел себе такого отца, каким сейчас сам являюсь. — Мы отклоняемся от темы, — говорит Пейдж. — И под этим я подразумеваю, что мы отклоняемся от темы уже пять минут. — А какой там была первоначальная тема? — спрашивает Нил, сдерживая смех. Пейдж на секунду разевает рот, а затем смотрит на Эндрю. — Да, пап, какой была первоначальная тема? Эндрю пожимает плечами. — Не вешай мне лапшу на уши, я знаю, ты помнишь. — Конечно, но что определяет тему как первоначальную? — Ты самый раздражающий человек, которого я знаю, — канючит Пейдж, тыча на него. — О чем бы мы ни говорили, пока не начали это. — А что еще за «это»? — Нет никакого «это», — передразнивает Нил, и Эндрю пинает его под столом. Нил пинает в ответ, и Эндрю сверкает на него глазами. — А ну хватит флиртовать, — хмурится Пейдж. — Мы, как бы, прямо тут. — Кто сказал, что это был флирт? — спрашивает Нил. — Это правда, мне не кажется, что они флиртовали, — соглашается Натали. — Они даже не переходили на русский. — Я узнаю флирт, когда вижу его, — настаивает Пейдж. — Значит, ты на три шага обошла Нила, — говорит Эндрю. — Это же хорошо? — Понятия не имею. Сообщи мне, если разберешься. Короче, все началось с того, что мы смеялись над Нилом за то, что он ест панкейки как сэндвич. Нил прижимает сэндвич поближе к себе. Он забыл об этом. — Отстаньте вы от моего бедного сэндвича. — Нет, — отвечает Пейдж. — Это афобия. Эндрю ухмыляется. — Чего? Стойте, папа улыбнулся! О, ну уже все. Короче, чего? — Так его проще есть, — оправдывается Нил. — Никакой посуды, ничего не надо нарезать, никакого беспорядка. Я его даже сиропом не полил. Да и вообще, вам повезло, что я не положил на него кусочки банана и не сделал настоящий сэндвич. — Или бруснику, — предлагает Эндрю. — Или кусочки сушеного яблока. — Ты его просто подстегиваешь, — говорит Натали. — Агап, — радостно соглашается Эндрю. Нил улыбается ему. Приятно слышать, что Эндрю весело. Приятно осознавать, что Эндрю из сегодняшнего утра не исчез навсегда. Приятно осознавать, что хорошие дни Эндрю становятся все лучше и лучше. — Настоящий вопрос, — говорит Пейдж так, будто когда-либо задавала «ненастоящий», — как вам вообще удавалось притворяться, что вы ненавидите друг друга? Как люди не раскусили вас буквально за секунду? Нил пожимает плечами. — Вы тоже думали, что Эндрю меня ненавидит, помните? — Это другое, — отвечает Пейдж. — Его не было рядом первые пару дней, а потом он еще несколько дней после этого был как будто в себе. Но, типа. Вы двое оказываетесь в одной комнате, и первое, второе, третье и последнее, что делаете, — это флиртуете, так что, типа, как вам удалось кого-то одурачить? Вообще? Нил и Эндрю пожимают друг другу плечами. — Знаешь, вы могли бы поглядеть парочку наших старых интервью, — предлагает Нил. — Я думала, папа не общается с журналистами? — спрашивает Натали. — О да, это объясняет, почему никто ничего не заметил, — хмыкает Пейдж наполовину самой себе. — Только с тех пор, как я переехал в Южную Каролину, — говорит Эндрю. — До этого у меня, по сути, не было достаточного… влияния. И как только я рассказал общественности, что замужем за Нилом, я понял, что это будет все, о чем меня когда-либо спросят, поэтому я стал намного настойчивее в том, чтобы никогда не позволять заговаривать со мной. Но осталась пара видео еще из колледжа, где мы были на интервью вместе, прямо перед выпуском Нила. — Блин, да, — говорит Натали. — Погнали. Где эти интервью? На Видео-Хоум? Кассетах? — Кассетах? Нет, — отвечает Нил. — На ютубе. — А. Тогда, может, просто подрубим телефон к телеку? — Если умеешь — подрубай на здоровье, — соглашается Нил. — Кстати… я знаю, что это дорого, — начинает Пейдж, незаметно отодвигаясь от Натали, чтобы избежать ее испепеляющих взглядов, — но… можно нам ноутбук? То есть, мы использовали комп, чтобы печатать, но нас двое, и… — О, твою ж, да, — удивленно отвечает Нил, встает и несет тарелку с собой в гостиную. — Это не особо дорого… ну ладно, дорого, но мы богатые. Да, мы купим вам ноутбуки. Я не думал… я не подумал. — Мы не шарим за технику, — говорит Эндрю. — Нифига не шарите, — соглашается Пейдж. — Есть HDMI-кабель? Адаптер? Нил достает корзину с проводами из-под телевизора. — Это нам Ники принес. Пейдж закрывает лицо руками. — Старые, — обвиняет Натали. — Вы оба старые. — Мне даже тридцатника нет. — Мне тридцать, — говорит Эндрю. — Это делает меня старым? Нил пожимает плечами: — Почти наверняка. — А ты тогда, получается, постареешь в январе или в марте? — Физически — в январе. Духовно — в марте. — В чем разница? — спрашивает Пейдж, глядя на концы проводов. — Кстати, Ники очень в вас верил, мне кажется, здесь есть адаптеры даже для мобильников. — У меня два дня Рождения, — рассказывает Нил. — День, когда родился Натаниэль Веснински, и день, указанный в удостоверении Нила Джостена. — Ты сказал нам, что твой день Рождения был в марте, — уточняет Натали. — Это какой? — Тот, который в удостоверении. Вот этот я отмечаю. Но, технически, тридцать лет я проживу ровно девятнадцатого января. — Ты реально пиздецки странный, — говорит ему Натали. — Все, что он говорит, странно, — высказывается Пейдж, сортируя оставшиеся провода и укладывая их обратно. А затем она берет те, что выбрала, и втыкает в один из маленьких разъемчиков на задней панели телевизора, о которых Нил в жизни не задумывался. — Это, типа, несложно, знаете, — говорит она Нилу и Эндрю. — Это охуеть как просто, — уточняет Натали. — Да, но потом Ники захочет, чтобы мы делали эту фигню, как ее, типа… дублировали экран телефона на телек. — И какое конкретно отношение это имеет к концепции HDMI-кабелей? — спрашивает Натали. — Я не знаю, в этом-то и суть. — Ты мог бы просто соврать ему, — предлагает Пейдж. — Сейчас я стараюсь не врать. — Что набирать? — спрашивает Пейдж. Эндрю говорит ей название. Тридцать секунд спустя на экране появляется видео. Это выпуск новостей — с местного телеканала — о Лисах и том, как хорошо они справлялись, готовясь к началу сезона. Нил тут на втором курсе. Пейдж быстро перематывает большинство интервью, смотрит фрагменты тренировок, а затем нажимает на интервью с Нилом. — Прошлый год для вас выдался непростым, — говорит интервьюер. — Как, тебе кажется, это отразится на вашей игре в этом году? — Уж надеюсь, этот год выдастся полегче, — острит Нил, — так что, будем надеяться, и игра станет еще лучше. Он не улыбается. В уголках глаз у него легкий намек на веселье — и теперь Нил знает, что однажды это перерастет в настоящий смех, в морщинки от улыбок, но в тот момент — ничего. Он внезапно вспоминает, что было дальше. — Нам необязательно это смотреть, — он предлагает, но Пейдж с Натали уже отмахиваются от него. — Теперь ты вице-капитан, — продолжает интервьюер. — Как другие игроки вообще терпят, что их капитаном стал сын Мясника? — А каково тебе знать, что твои рейтинги зависят от произнесения как можно большего количества громких кликбейтных слов? — огрызается Нил. Его челюсть дергается — и это верный признак того, что все только начинается. — А я вот не думаю, что это громкие слова, мне кажется, это вопрос, на который люди хотят получить ответ, — парирует интервьюер. — Думаю, многие люди беспокоятся, что, возможно, твоя команда будет следующей, которой будут помыкать, как Воронами… Лицо Нила расплывается в оскале, жестоком и остром, как нож, и Пейдж с Натали подпрыгивают вместе с интервьюером. — Ну, если нас застукают как крыс под землей, с одинаковыми тачками и появляющимися на людях, только чтобы сходить на пары, тогда и поймешь, а? И мой отец не управлял Воронами, разве нет. Так что до тех пор, пока я не дожираю за Рико, ты, скорее всего, не добьешься особых… Кевин зовет его — отвлечение, свобода. Оскал сползает с его лица. Он одаривает интервьюера другой улыбкой — вежливой, краткой, неловкой, фальшивой — и уходит, натягивая шлем. Пейдж быстро перематывает интервью Аарона, Мэтта, а затем на экране появляется Эндрю. — Ты сейчас и ты в прошлом году — два разных человека, — говорит интервьюер. — Как прекращение приема лекарств повлияет на твою игру? — Никак, — отвечает Эндрю, бесконечно скучающий, бесконечно апатичный. Почти что робот. — Ты, кажется, очень уверен в этом. Как думаешь, у тебя будет меньше энергии, чем раньше? Тебя беспокоит возможность сосредоточиться? — Нет. Интервьюер дает ему секунду — ждет, не последует ли чего-нибудь еще, — а затем продолжает: — Как тебе ваш новый вице-капитан? Конечно, вы двое играли вместе в прошлом году — как считаешь, он хорошо подойдет для этой работы? Эндрю и глазом не ведет. — Я ненавижу его. Мне плевать, подходит он или нет. — Ты… ненавидишь его? Эндрю пилит интервьюера взглядом. — А я что только что сказал? — И почему же? — Он грубый, настырный уебок, и неприятностей от него больше, чем он того стоит. — Что ж, спасибо за комментарий… и вот, ребята, вы… Пейдж нажимает паузу. — Вы уже встречались? — спрашивает Натали. — Ага, — отвечает Нил. — Правда же, это было миленько? Обо мне он сказал гораздо больше, чем обо всей остальной херне, — он улыбается, видя, как Эндрю хмурится при слове «миленько». — Абсолютно очаровательно. Откровенно сладко, — он уклоняется, хихикая, когда Эндрю собирается его шлепнуть. — Вы двое… типа, ребят, у вас все было ок? — спрашивает Натали. — Ага, — отвечает Нил. — Ну, нет. Ну, типа, если по сравнению с годом до того? Да, абсолютно, определенно, у нас все было отлично. По сравнению с настоящим? Нет. — Вы выглядели несчастно, — хмыкает Пейдж. — Но мы не были несчастны, — уверяет ее Нил. — То есть, что у нас только что было, скорее всего, лучшее лето в нашей жизни, и экси снова началось — мы просто не были в восторге от того, что у нас брали интервью. — Знаешь, — размышляет Эндрю, — если бы я все еще был таким, Денвер нихрена бы мне не сделал. Они могли бы сколько угодно лезть мне хоть в лицо, а я бы не сдвинулся ни на дюйм… — Я бы лучше проиграл, — выдавливает Нил, и ярость внутри него вспыхивает сильно и внезапно, душит желанием заранее убить каждого в команде Денвера. — Я бы выбрал проиграть. Эндрю поднимает бровь. — Проиграть Чемпионат? — Ты спрашиваешь меня, что бы я предпочел — трофей или тебя? Потому что ответ — тебя. — Ты только что сам сказал, что я не был несчастен. Я мог бы… Нил поворачивается к нему лицом. — Дрю? Я бы выбрал твое счастье. Лучше пусть ты будешь счастлив и проиграешь этот злоебучий матч, чем… — он машет рукой — несчастно — потому что уверен, что Эндрю шутит, но он помнит, как Эндрю расстроился, когда он так впечатлился сейвом Чарли, и Эндрю не хочет переставать быть лучшим, и все же, — …чем станешь смертельно пустым из-за уебского экси. Вслед за одной бровью Эндрю поднимает вторую. — Ты только что произнес «экси» с оттенком отвращения? — Да! И что! — Я шутил, по большей-то части. Не думаю, что смогу снова заставить себя стать таким пустым. — Хорошо. — Я больше не буду угрожать этим. — Спасибо. — Вы закончили? — спрашивает Пейдж. — Где интервью с вами двумя? — Можем закругляться, — предлагает Эндрю. Нил прищуривается, глядя на него. — Ты просто хотел знать, что я скажу? — Вообще-то, нет, — отвечает Эндрю, постукивая пальцами по его руке. — Мне кажется, это хорошая идея. Если вы все пытаетесь играть вслепую, возможно, мне тоже нужно придумать способ справиться с Денвером. Я не привык, чтобы люди лезли в воротах прямо на меня. Большинство обычно слишком напуганы, чтобы посметь. — Что ж, чудненько, но если ты начнешь… выкидывать такую хрень, — говорит Нил, указывая на телевизор, — я усядусь посреди корта и откажусь играть. Эндрю гладит его по руке с большей силой, чем, возможно, необходимо, и Нил понимает, что сжал ладони в кулаки. Он делает глубокий вдох, разжимает их и берет Эндрю за руку. Они подпрыгивают, когда Пейдж щелкает им пальцами — она выглядит виноватой из-за этого, когда они смотрят на нее, но не извиняется. — Где интервью, где вы вместе? Эндрю говорит ей название, и полминуты спустя на экране появляется интервью, которое у них брал парень по имени Морган Пайнс для какой-то южной новостной станции. Эндрю тогда вот-вот должен был начать второй сезон в качестве профессионального игрока; Нил собирался начать первый. Пейдж пропускает все, что там Морган делал в начале, и к тому времени, когда снова нажимает «воспроизвести», они уже пропустили приветствие Нила, и он сидит на диване совершенно неподвижно, выглядит так, будто ему невероятно некомфортно, и вежливо улыбается. Нил помнит, что в тот день он был нетерпелив — Эндрю приезжал в город, и ему не хотелось тратить время на интервью, игнорируя тот факт, что Эндрю все равно не смог бы добраться до него раньше окончания интервью. Они тогда были в браке год и семь месяцев, и Нил помнит, что держал этот факт в голове на расстоянии до неловкого огромном — это было в середине этого его периода, когда он чувствовал себя так, словно может быть кем угодно на свете, но только не замужним человеком. Сама концепция брака навевала мысли о доме, парочке детей, ворчащих друг на друга супругах и стрижке газона. Единственным примером, который он видел, был брак Натана и Мэри, который так же никогда и не казался ему браком. В голове у него был диссонанс. Неоправданные ожидания. И он так сильно хотел увидеть Эндрю, что у него болели глаза; ладони скучали по Эндрю, руки скучали по Эндрю. Это не вписывалось в его представление о браке. А еще сделало процесс сидения на сцене ради интервью мучительным. — Так-так, как ты относишься к переходу из колледжа в профессиональную команду? — спрашивает Морган. — Я взволнован, — отвечает Нил. — «Ягуары» — отличная команда, я с нетерпением жду возможности поучиться у них. — Не грустно перестать быть большой рыбой в маленьком пруду? — Я бы не назвал всю студенческую Лигу экси маленьким прудом, — говорит Нил, — но нет, мне не грустно достигать новых высот. Это то, чего я хотел, и я в восторге от того, что «Ягуары» попросили меня присоединиться. — И, все же, ты снова будешь новичком. Это как превратиться из выпускника старшей школы в первокурсника колледжа. — Конечно, — соглашается Нил. — Но это и поддерживает интерес. — Я знаю, мы все взволнованы тем, что ты переходишь в Высшую лигу; мы с коллегами следили за тобой с самого начала, и мы с нетерпением ждем возможности следить за тобой и в обозримом будущем. — Спасибо. — Кстати о начале, — говорит он, очевидно, не подозревая, как напрягается при этом Нил, — мы все наблюдали за развитием вашего соперничества с Эндрю Миньярдом. Как думаешь, что будет теперь, когда вы оба в Высшей лиге? Как тебе кажется — соперничество позади? — Он в Орегоне, я в Южной Каролине, — отвечает Нил. — Не вижу в этом какого-то особого смысла. — Значит, вы не планируете мириться? — Я не вижу, чтобы пребывание в двух разных командах на противоположных концах страны привело к большим изменениям в наших… отношениях, нет. — Занимательно, — тянет Морган. — Интересно, чувствует ли он то же самое? Нил улыбается: — Тут не могу ответить. Придется спрашивать его самого. — А знаешь что, Нил? Это отличная идея. Давайте-ка пригласим сюда Эндрю Миньярда, ребята, хочу поприветствовать Эндрю Миньярда, вратаря… — а затем его заглушают аплодисменты. Эндрю выходит на сцену, не сводя глаз с Нила. Нил помнит это — этот шок. Эндрю не сказал ему об интервью; честно, он ему тоже не сказал, учитывая, что оно было для небольшой станции, а Эндрю говорил, что приедет только через какое-то время после шоу. Очевидно, Эндрю имел в виду зайти в его квартиру, а не сойти с самолета — но это не приходило Нилу в голову, пока он не увидел идущего к нему Эндрю, и к тому времени любое раздражение сошло на нет, потому что он наконец-то нашел, где его взгляд может отдохнуть — и это было лицо Эндрю. Все это было пыткой, сладкой пыткой, когда Эндрю сидел прямо рядом, но нельзя было даже соединить мизинцы. В то время это ассоциировалось у него со слабостью — большую часть жизни он даже не знал Эндрю, не говоря уже о возможности касаться его, а теперь не мог вынести даже десятиминутного ожидания? Наблюдать, как Эндрю добирается до дивана и садится рядом, — больно. Было очевидно, как они изо всех сил стараются не пялиться друг на друга и терпят сокрушительную неудачу. — Итак, Эндрю, — начинает Морган, — чего ты ждешь от второго года в качестве профессионального игрока? — Да, — отвечает Эндрю. Нил наблюдает, как давит лыбу на экране. Как вообще никто не догадался? — Мы все под впечатлением от твоего выступления в прошлом году и с нетерпением ждем возможности увидеть твои последующие успехи. — Спасибо. — А теперь, не знаю, слышал ли ты, что только что сказал Нил… — Да. Они были настолько очевидными — то, как Эндрю бросал на него взгляды после каждого сказанного слова, проверяя, рассмешило ли его это; как он сам — Нил — изо всех сил старался не рассмеяться, зная, что если он хихикнет, все будет кончено. Он наблюдает на экране, как они с Эндрю борются с желанием повернуться друг к другу. Он тогда был ужасно сентиментален, а проблема еще усугублялась тем, как редко они виделись, и он знал, что даже если немного снимет маску, никто этого не заметит — в конце концов, всего через несколько месяцев после интервью он улыбнется Эндрю и раскроет их отношения обеим командам. — Нам надо было начать целоваться на диване, — шепчет Нил. — Когда он сказал: «вы не планируете мириться», тебе следовало ответить: «нет, но мы планируем целоваться», — шепчет Эндрю. — О, намного лучше того, что сказал я, — соглашается Нил. — Как, вам кажется, теперь изменится ваше соперничество, когда вам снова придется видеться пару раз в год? Нил наблюдает, как на экране дергается нос Эндрю, вспоминает, как услышал легкое фырканье, означавшее, что Эндрю собирается сказать что-то дурное. — Полагаю, это даст мне больше возможностей уложить его на лопатки. — О, мечтай, — возражает Нил. — На лопатки? Категорически нетушки. — А что, хочешь на живот? Могу устроить. — Думаю, на этот раз сверху окажусь я. — Сомневаюсь. — Тогда тебя ждет долбанный сюрприз. — Не выделывайся. Нил обмакивает пальцы в стакан с водой и обрызгивает Эндрю. — Растай, о Злобная Ведьма Запада. — Ты худший человек, с которым я когда-либо имел неудовольствие сидеть на диване. — На здоровье. Морган вмешивается с другим вопросом, и Пейдж жмет на паузу. — Неважно, — заявляет она. — Я поняла, почему никто этого не увидел. Не знаю, как вам удавалось так долго воздерживаться от флирта, но все равно… — Это все было флиртом, — возражает Нил. — Ты слышала эти каламбуры? — спрашивает Эндрю. — Эти намеки? Да мы были в трех секундах от поцелуев в любой момент. — Че за… о, иу, — морщится Пейдж. — Типа, я догадываюсь, но… господи, вы сейчас и вы прежние — вообще разные люди. — Не, мы просто постарели, — отвечает Нил. — Эй! Ты споришь со мной каждый раз, когда я так говорю, — восклицает Натали, садясь прямее. — Ну, тебе не разрешается так говорить, — чопорно отвечает Нил. — Суть в том… эй, какие видео вы видели, когда сказали, что смотрите видео о соперничестве Миньярд-Джостен? — А, фанатские фигнюшки, немного новостных роликов и что-то такое. Вы знали, что люди думали, что вы состоите в конкурирующих кланах? — Серьезно? — спрашивает Нил. — Ага. Они еще подумали, что, возможно, Нил, твой отец убил мать Эндрю и чуть не убил самого Эндрю, и вот поэтому он так сильно тебя ненавидел. — А это забавная теория, — кивает Эндрю. — Было бы действительно весело, будь это правдой. Мой тесть убил мою мать? На самом деле, теперь, когда я это сказал, прозвучало как-то плохо. Пейдж смеряет его взглядом, и он пожимает плечами. — А это что за видосик? — спрашивает Натали. — «Нил Джостен влюбляется в Джанну Розетти?». Пейдж кликает на него. Это интервью с прессой, после игры. Нил в кадре один — это было еще в те времена, когда игрокам разрешалось давать интервью в одиночку. — Итак, что вы думаете об Эндрю Миньярде? — зовет интервьюер. — Я не хочу говорить о нем, — отвечает Нил, и на лице у него мелькает раздражение. Нил сразу же вспоминает это интервью — его уже несколько минут подначивали, доставая насмешками, пытались надавить, и он медленно выходил из себя. — Ты ненавидишь его так же сильно, как он ненавидит тебя? Кажется, все стало еще запущеннее. Как ты думаешь, почему? — Я испытываю к нему те же чувства, что и он ко мне, — уклоняется Нил, и раздражение переходит в гнев. — Я не знаю, почему стало запущеннее. Я не хочу говорить о нем. Женский голос обрывает фразу на полуслове, а затем… — Как вам удалось провести столько лет в одной команде и не перегрызть друг другу глотки? Вы оба славитесь тягой к насилию. — Я использовал весь самоконтроль, чтобы держать себя в руках, — огрызается Нил. — А теперь я не хочу говорить о нем. Женский голос выкрикивает что-то о дорожке шагов, но его заглушают: — Это кровная вражда? — кричит кто-то. — Ты прикажешь убить его, а, Мальчик Мясник? Нил встает, чуть не опрокидывая стул, и угроза в выражении его лица ощутима даже через экран телевизора. — Очевидно, ни один из вас не способен задавать вопросы, связанные с только что прошедшей игрой, с «Ягуарами», сезоном или даже, не поверите, экси — видом спорта, которым я занимаюсь, — выплевывает Нил. — И поскольку моя работа заключается в том, чтобы отвечать только на нужные вопросы, думаю, здесь мы с вами расходимся. До свидания. Наконец-то, несмотря на шум… — Где ты научился такой дорожке шагов, которая позволила уклониться от Стейнвея в последней четверти? — кричит женщина. Нил останавливается как вкопанный, с абсолютно ничего не выражающим лицом, ужасающе пустым. Он наклоняется, чтобы голос долетел до микрофона: — Джанна Розетти, верно? — Скоро начнется новое шоу «Кофе с Розетти» на восьмом канале, — громко отвечает она. Нил скользит обратно на свое место. — Ну, Джанна, это была комбинация из… Видео останавливается, и Нил бросает взгляд на Пейдж, которая поворачивается, чтобы посмотреть на него. — Эй, па? — А? — Ты жуткий. — Знаешь, да, именно поэтому люди оставляют меня в покое, — соглашается Нил. — Нет, типа, я думала, счас начнется какая-нибудь сцена из боевика, где ты достанешь пулемет и просто начнешь всех мочить. — Мне не нравятся пулеметы, они громкие. И вообще, я не фанат убийств ради убийств, и, в-третьих, вы буквально видели, как я убил человека, все не может быть настолько плохо. Пейдж корчит гримасу. — Это правда, полагаю. Хотя… господи Иисусе. — Я не убивал Иисуса, — протестует Нил. Натали прыскает. Пейдж закатывает глаза. — Что это? — Что «что»? — «Веселое-развеселое Рождество Нила Джостена»? Нил пожимает плечами. Пейдж включает видео. Это подборка моментов, когда Нил падал на землю во время игры. И каждый раз, когда он спотыкается, звучит мелодия — на одной и той же ноте, целых десять секунд, а потом он падает под мелодию «Джингл Беллз», и Нил на диване смеется так сильно, что не может дышать. Эндрю кладет руку ему на затылок и опускает его голову вниз, и Нил позволяет, хотя бы потому, что если он продолжит смотреть в экран, то никогда не сможет перестать ухахатываться. Но, как бы там ни было, он слышит виноватые сдавленные смешки Натали с Пейдж, и это только заставляет его хохотать еще сильнее. В конце концов видео заканчивается, и Эндрю позволяет Нилу поднять голову, чтобы он смог прислониться к его плечу и вытереть глаза о его футболку. — Опять захотелось сломать Рико руку, если честно, — говорит Эндрю. — О боже, если бы, — соглашается Нил. — Но, с другой стороны, это совершенно новая рождественская традиция. С этого момента я хочу, чтобы каждое утро Рождества меня будило это видео. Эндрю, я возлагаю эту обязанность на тебя. — Как пожелаешь, — мурлычет Эндрю. — Ой-ой, детишки, не смотрите, — хмыкает Нил, наклоняясь, чтобы поцеловать Эндрю. — Комнату! Идите к себе! — кричит Натали. Нил бросает взгляд на телевизор при звуке знакомой мелодии и видит, что сейчас играет видео под названием «Эндрю Максьярд Данки Конг». Это нарезка, где Эндрю целится мячом прямо в головы другим игрокам под музыку из «Данки Конг». Нил узнает видео с тренировок Лисов, смешанные с реальными бросками, исполняемыми в игре. Нил смеется — видео продолжается; он смеется еще — видео все равно продолжается. — Сколько оно длится? — Четыре минуты, — любезно отвечает Пейдж. Нил прыскает: — Они крутят один и тот же футаж? — Они смогли бы набрать четыре минуты из всех моментов, когда я это делал, — говорит Эндрю, явно скучая. — Сколько времени тебе потребовалось, чтобы научиться так хорошо целиться? — спрашивает Пейдж, наблюдая, как Кевин получает удар в голову, пока бежит на максимальной скорости. — Пару лет? Честно, именно на меткости я сосредоточился сильнее, чем на чем-то еще. И у меня было желание научиться. И мне было все равно, узнают ли люди. — Хотя обычно это не считается хорошим тоном, — вздыхает Нил. — То есть, он мог делать это с Лисами, потому что мы делали то же самое в ответ, но на «Ягуарах» это не прокатывает. — Но умение целиться же все равно полезно, верно? Нил смотрит все то же видео. — Ага, как бы. Пейдж переключает это видео на другое, под названием «Эндрю Миньярд — гомофоб?». Они вчетвером наблюдают, как мужчина поворачивается, чтобы посмотреть в камеру. — Всем приветик! С возвращением. Сегодняшняя тема: Является ли Эндрю Миньярд, вратарь «Орегонских Шелки», гомофобом? Сейчас-сейчас. Это может показаться слишком смелой гипотезой для парня, о котором мы так мало знаем. Но рассмотрим-ка доказательства, — он тянется за спину и постукивает по белой доске. Далее следует какой-то крутой монтаж, и на доске появляются слова — каждый раз, когда он постукивает по ней: — Первое. Аарон Миньярд гомофоб. Это удручает, поскольку их двоюродный брат гей, и да, я знаю, что у братьев могут быть разные взгляды, но я просто говорю. Второе, — он стукает по доске. — Эндрю Миньярд ненавидит Нила Джостена, все об этом знают, и, несмотря на то, что Миньярд любит настаивать, что Нил грубый и ужасный во всех смыслах, у Нила, кажется, много друзей, и это все несмотря на то, что он весь такой злой-пугающий-и-такой-секси-что-аж-неловко. Так что он не может быть настолько ужасным. Третье, — он стукает по доске, — Миньярд, кажется, ненавидит всех подряд, но Нила — прям особенно сильно. Хм-м? И что же это значит? Может ли это быть… предрассудком? Он опять стучит по доске. — Четвертое. Мы только что обнаружили — это срочная новость, народ, — что Нил замужем за мужчиной. Так вот, он еще сказал, что не гей, но он в браке с мужчиной, а гомофобы не отличают, детка. Они здесь не из-за всей этой славной терминологии. Короче, эта новость, кажется, не стала шоком ни для кого из других Лисов, поэтому я предполагаю, что Нил встречался с парнем в колледже, и Миньярду это не нравилось, и именно поэтому ни один из них не хочет говорить об этом. Вот прикиньте, ты был бы дэми-эйсом в колледже, просто пытающимся хорошо провести время, а твой тиммейт безостановочно на тебя гавкал, а потом продолжал ненавидеть все время после окончания колледжа, а ты был бы жесть каким скрытным чуваком, просто пытающимся заниматься спортом, ты бы посмотрел репортерам в глаза и сказал, что это потому, что ты замужем за парнем? Нет. Так что. Короче. Это подводит меня к моей следующей теории, которая… — он постукивает по доске. Все на ней стирается, и слова появляются снова. — Эндрю Миньярд не гомофоб, он ревнует. Знаю, что это противоречит идее самого видео, но выслушайте меня. Мои мысли таковы: Нил супер секси; Нил пошел, получил шрамы и стал пугающе-секси… Натали и Пейдж издают звуки типа «буэ-э». — …а потом отшил Миньярда, потому что кто захочет встречаться со страшным-и-грубым Мистером Никогда Не Улыбаюсь. — О, мне больше не нравится это смотреть, — говорит Нил. — И, опять же, это объяснило бы, почему никто не говорит об этом. Выходит. Эндрю Миньярд. Это вызов для тебя: скажи своему пиар-агенту, чтобы перестал меня игнорить, и расскажи миру правду! Они с минуту смотрят на финальный экран. Всплывает видео под названием «Продолжение: извинения перед гей-иконой Эндрю Миньярдом». Пейдж нажимает на него. Тот же парень поворачивается лицом к камере. — Всем приветик! С возвращением. Итак, наша тема на сегодня: мои извинения за клевету на доброе имя Эндрю Миньярда. Очевидно, человек, который хочет встречаться и выйти замуж за страшного-и-грубого Мистера Никогда Не Улыбаюсь — это сам Нил Джостен, потому что именно это он и сделал… Пейдж и Натали вздыхают, когда в углу появляется запись Джанны, на которой Нил прыгает на Эндрю. — …потому что, видимо, они, типа, влюблены, и им нравится тайская кухня. Я не знаю. Я больше ничего не знаю. Я больше ни у кого ничего не могу нарыть, и у меня нет никаких теорий, за исключением того, что — я снова отмечу — никто из Лисов не казался шибко удивлен этим. Ни «Ягуары», ни «Шелки». Не уверен насчет вас, но я крайне смущен всем произошедшим, потому что все остальные, кто следит за их соперничеством, знают, что еще на втором курсе Нила Эндрю попал на камеру и сказал, что ненавидит Нила за то, что он грубый сученыш, а потом каким-то образом они перешли от вот этого к тому, что были в браке два года? И, ребята, я подсчитал и понял, что через два года после того, как Эндрю Миньярд назвал Нила Джостена грубым, настырным уебком на камеру, они вступили в брак. Короче, не могу точно сказать, то ли это Эндрю просто такой офигенно ловкий, что ему удалось полностью все перевернуть с ног на голову и заставить Нила влюбиться в него ровно за два года, то ли они начали встречаться и такие: «да, если кто-нибудь спросит, мы ненавидим друг друга». Если у кого-нибудь есть какая-то инфа — вы знаете, как со мной связаться. — Так, ну, дядя Аарон гомофоб? — спрашивает Натали. — Раньше был, — отвечает Эндрю. — Но он стал лучше. — Как Ники с этим справлялся? — Ему было все равно. Или, по крайней мере, если даже и не все равно, то это в любом случае никогда не мешало ему быть таким ярким геем, каким ему хотелось быть. Родители отправили его на конверсионную терапию, и он выжил, и он прошел через все это не для того, чтобы позволить своему двоюродному брату-подростку застыдить его и заставить заткнуться. — А как ты с этим справлялся? Эндрю смотрит на Натали. Она не отзывает вопрос. Он вздыхает и пожимает плечами. — Мне было плевать. У меня и так были проблемы, и помощь Аарона, чтобы чувствовать себя плохо, мне не нужна была. А потом проблем стало меньше, а Аарон уже становился лучше. Мне кажется, Кейтлин как-то связана с этим, но не говори ей, что я так сказал. — Можешь говорить, что это мои слова, — подключается Нил. — Она прямо сказала мне, что надавала Аарону по шее за это. А после этого Аарон заметно улучшил отношение. — Ты никогда мне этого не рассказывал, — произносит Эндрю. — Это было тогда, когда ты все еще психовал из-за Кейтлин, я не собирался поднимать тему про нее. — Справедливо. — Почему ты психовал из-за Кейтлин? — спрашивает Пейдж. — Ни в малейшей степени не верил, что она не причинит Аарону вреда. Чего она от него хотела? Симпатичная, умная чирлидерша? Могла заполучить кого угодно и решила, что хочет Аарона? Возможно, она просто хотела кого-то, чтобы его абьюзить. Я не собирался позволить ему узнать ее цели на собственной же шкуре. Нил закрывает глаза. О, Эндрю с Аароном так похожи, и если бы он когда-нибудь сказал им это, они бы сразу послали его нахуй. — Звучит сексистски, — возражает Пейдж. — Это и было сексистски, но я исправился. В общем, потом Аарон сказал мне отпустить либо его, либо Нила, так что… я разорвал сделку с Аароном. И сказал об этом Кейтлин. В, как бы, возможно, пугающей манере… — Ты впечатал ее в стену в почти заброшенной части библиотеки, если я правильно помню, — вставляет Нил, ухмыляясь. — …а потом сказал ей, что она никогда не станет частью моей жизни, — продолжает Эндрю, ничуть не смутившись. — Но, так вышло, что теперь мы готовим вместе, как лучшие подружки. — Когда ты ребенок, это называется «трудным периодом адаптации», — сочувственно произносит Пейдж. Нил смеется. — Поможете нам с домашкой? — спрашивает Пейдж. — Конечно, — легко соглашаются Нил с Эндрю. — Сначала стирка, — говорит Эндрю. — О да-да, мы ей займемся — мы забыли… простите, — кричат они уже на полпути вверх по лестнице. — Хей, Мистер Иногда Улыбаюсь, — шепчет Нил. — Это делает тебя Нилом Иногда-Улыбаюсь? — Да, мне кажется. — Да или нет? — Да, — отвечает Нил, уже приближаясь, целуя Эндрю глубоко и медленно, и, боже, они заслужили это. Они боролись за это. Они пробирались по раскаленному асфальту, сквозь лаву, и они это завоевали. В конце концов, дети возвращаются с домашним заданием. Это долгий, ленивый день. Часы текут один за другим. Домашняя работа сделана. Стирка закончена. Нил с Натали отправляются на пробежку. Девочки исчезают наверху. Нил с Эндрю дуют пузыри. В итоге Эндрю начинает доставать продукты. Нил помогает там, где ему разрешено, а потом откидывается на спинку стула с книгой, довольный чтением и наблюдением за тем, что бы Эндрю ни делал с тестом. — До следующих выходных не испортится, — в конце концов говорит Эндрю, раскладывая тесто по контейнерам. — А то пока не хочу возиться. И ужин уже все равно готов. Нил проводит пальцами по его руке, выходя из кухни. — Нат! Джидж! Ужин! Три секунды спустя они уже на лестнице. Нил не слышал, как открылась или закрылась дверь. Он не уверен, означает ли это, что они сидели в коридоре, или они открыли новый уровень тишины. — Вкусно пахнет, — говорит Пейдж. — Там карамелизированный лук, — отвечает ей Нил. — О, блин, да-а, — говорит Натали, накладывая себе полную тарелку. Остальные следуют ее примеру. Они садятся, а затем… Раздается звонок в дверь, и все четверо замирают. — Мы кого-то ждем? — спрашивает Нил. Пустые взгляды по сторонам. — Ну, если войдет кто-то с пистолетом, лезьте под стол, — говорит Нил, вставая. По большей части он шутит, но это не мешает Эндрю последовать за ним к двери. Нил смотрит в глазок. Он усвоил урок. На крыльце стоит мужчина. Он выглядит вполне сносно, рубашка у него застегнута на все пуговицы и заправлена в чистые джинсы. Волосы тронуты сединой. Он выглядит странно знакомым. И нервным. Эндрю касается руки Нила. Нил смотрит на него. Эндрю приподнимает бровь. Нил пожимает плечами и открывает дверь. — Чем могу вам помочь? Мужчина смотрит на Нила, и от нервозности переходит к попыткам не выглядеть испуганным. Торговый агент? Только устроившийся на работу агент? Правда, без дипломата. Сосед? Нил знает, как выглядят все соседи, и новых у них не появлялось. Кто-то, кто никогда раньше не видел его лицо? Он внезапно осознает тот факт, что на нем нет макияжа. Мужчина открывает рот, но это занимает у него секунду. Нил чувствует, как напрягается. Кто он? Чего он хочет? Нил не знает, и ему все это не нравится. — Меня зовут Патрик Грей, — говорит мужчина, и его голос малость срывается. — И я… Пейдж проносится мимо Эндрю. — Папуля?