Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

Следующим утром девочек они почти не видят. Почти не видят, и Пейдж не прощается. Натали хватает батончики-мюсли, а затем девочки выбегают за дверь — Натали талдычит, что они опаздывают. Нил смотрит на Эндрю. Эндрю пожимает плечами. Нил пожимает плечами в ответ. Что им еще делать? Давить на девочек, пока они не заговорят? Сверлить их взглядом? Сидеть в их комнате, пока они не решат поговорить? Все, что они с Эндрю попытаются предпринять, гарантированно приведет к обратным результатам — вторжение в личное пространство Натали и Пейдж заставит их почувствовать, что у них нет этого самого пространства, попытки заставить говорить только вынудят лгать, тащить их на семейные обеды и вечера кино заставит почувствовать, что у них нет контроля. Лучший способ помочь Натали с Пейдж открыться — дать ощутить, что они могут контролировать как, что и когда они делают, и позволить им почувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы открыться. Нил знает это. И хочет кого-нибудь придушить. Разве дети не могут просто рассказать им с Эндрю, что стряслось? Он не может починить сломанное, пока не узнает, что не так. Он ничего не может сделать. Ничем не может помочь, потому что они не позволят ему быть рядом, не позволят даже приблизиться. — Что? — спрашивает Эндрю, когда они садятся в машину. — Что «что»? — Не знаю, но я спросил первым. Просто… — Эндрю машет рукой на него. — Что такое? Нил машет в ответ. — С кем они близки? Как думаешь, я смог бы обработать Сэнди так, чтобы она обработала Нат и Джидж пойти на терапию? — Чего? — Именно так я привел вас с Аароном на терапию, можно я это повторю? То есть, мне даже все равно, поговорят ли они со мной, я просто хочу, чтобы они поговорили хоть с кем-нибудь, им это нужно. — Для того, кто ненавидит терапию, ты прямо сидишь за рулем терапипоезда. — А я не прав? — Нет, прав, еще как, но и тебе, наверное, не помешало бы немножко терапии. — Конечно, но я не пойду. В общем, как ты держишься? — Меняешь тему. — Возможно. Как ты выдерживаешь это все? — Выдерживаю что? Я Атлант? — Я сниму часть мира с твоих плеч, — предлагает Нил. — Между нами, он должен быть достаточно легким. Эндрю бросает на него взгляд и сжимает его руку. — Знаешь, раньше я мог задвигать такие славные, длинные, поэтичные тирады, прямо-таки самые драматичные… — «Праведность — для тех, кто ни черта не понимает в жизни»? — Да. И теперь, когда я уже готов произнести небольшую милую речь о том, как мало у меня проблем, и о том, что, возможно, тебе стоит пойти к психотерапевту, как хожу я, ты вместо этого говоришь самую сладкую фигню на свете, и я вынужден заткнуться. — Можешь произнести эту самую речь, я хочу ее услышать. — Нет, сейчас уже будет не забавно. — Нет, нет, я могу отреагировать. Я должен сверкать глазами? Я умею смерять взглядом. Я очень хорошо умею. Я могу одарить тебя таким взглядом, какого ты не видел с тех пор, как мы начали встречаться. Я могу одарить тебя таким взглядом, который заставил бы Натали закрыться в комнате от смущения. — Ты истратил всю энергию забавной речи. — Прости, прости, стой-ка, дай мне подзарядиться… — Нил замолкает на секунду, пытается вспомнить самое яркое раздражение, которое он испытывал, когда Эндрю открывал рот, и обрушивает его на Эндрю. — О боже, — отвечает Эндрю. — Воу, вот это взглядище… — Я не могу долго его поддерживать, ты собираешься произносить уже свою речь или нет? — Не, я забыл, что хотел сказать. Нил поворачивается на месте всем телом, чтобы выгнуть на Эндрю бровь. Эндрю оглядывается. — О, а вот и взглядище. И вообще, я Атлант? Я несу тяжесть мира на плечах, а ты должен забрать ее у меня? Я бы не советовал, учитывая, что ты сам, кажется, так неохотно доверяешь людям снимать тяжесть с твоих плеч… — Ой, неправда, тебе я доверяю… — Нил поджимает губы, когда Эндрю смотрит на него. — …да и вообще, пока я еженедельно езжу на терапию, чтобы помочь себе разобраться с весом собственных тягот, ты просто цепляешься за свои. Я реально потерял хватку, когда ты стал весь такой любящий и доверчивый. Нил фыркает: — Уж прости. — Видимо, ты — это бремя, которое я должен нести. — Хорошо, я не стану снимать с твоих плеч часть себя, но вчера ты в самом деле со многим столкнулся, а потом тебе пришлось утешать меня, а потом еще пришлось утешать Пейдж, так как ты держишься? Эндрю хмыкает. А потом замолкает. Нил откидывается на спинку сиденья, проводит большим пальцем по суставам пальца Эндрю и ждет. Эндрю либо заговорит, либо нет. — Я решил, — медленно произносит Эндрю, — помнить, что потеря человека не делает отношения ошибкой. — Оу? — уточняет Нил. — Даже если бы Пейдж с Натали захотели переехать жить к отцу, это не сделало бы тот факт, что мы брали их на воспитание, ошибкой. Не сделало бы воспитание именно этих детей ошибкой. Привыкнуть к ним, наслаждаться их обществом и сформировать эмоциональную привязанность к ним не было неудачей с моей стороны. Оно того стоило. Даже если — в конце концов — у нас не будет двух дочерей, которые бы показали, что время не прошло даром, усилия того стоили. Даже если они будут счастливее в другом месте, это не означает, что мы были недостаточно хороши. Я потерпел неудачу, охуенно несчастную, но я пытался. — Знаешь, я… — начинает Нил, останавливается, пробует снова. — Я сидел там, абсолютно четко понимая, что ты чувствовал в прошлом. Я понял. Понял, почему ты не хотел открываться людям. — Что, тебя никогда не бросали? — сухо спрашивает Эндрю. — Нет, вообще-то, — отвечает Нил, ловя взгляд Эндрю. — То есть, это я всегда исчезал. Я никогда не устанавливал эмоциональную связь. Единственным человеком, которого я когда-либо терял, была мама, и это пиздецки меня подкосило, но это не значит, что она была… мы не были близки, мы были просто… близки физически, и это не ощущалось так, словно она ушла. Но… теперь я, вроде как, понимаю. И вот теперь я говорю о себе, вместо того чтобы говорить о тебе… — Мы можем поговорить о тебе, мне нравится говорить о тебе. — Мне тоже, но, если серьезно, мы говорим о тебе. Значит, ты попытался радоваться тому, что было, вместо того, чтобы грустить из-за того, что все закончилось? — Пошел ты, Би сказала то же самое. Нил смеется, подавляет желание ответить: «именно поэтому мне и не нужна терапия», и ждет. — Да. Я попытался. И вышло не очень хорошо. И, мне кажется, нам нужно немножко подготовиться к убийству. На всякий случай. — На случай, если девочки уйдут? — Нет, на случай, если он вернется. — А. — Ты думал, я предлагаю убить его, если он понравится нашим детям больше, чем мы? — Мне показалось, что это не шибко в твоем стиле, поэтому и попросил уточнить. — А. — Значит, твое психическое состояние — это активная подготовка к убийству? — Скорее пассивная, я бы сказал. Как оказалось, иметь детей только усилило мои защитнические инстинкты. — Какое непредвиденное развитие событий. — Точно. Как бы там ни было, я прекрасно все «выдерживаю», но любой, кто посмотрит на них косо за следующую пару дней, может получить ножевое. Сам знаешь, как это бывает. — Конечно, — соглашается Нил. — Безусловно. Эндрю целует тыльную сторону его ладони. В этот день они снова играют в экси с завязанными глазами. Выходит не очень. Однако у Нила есть надежда — Фрэнк и Афина быстро осваивают технику игры тем же стилем, что и у Денвера, так что, возможно, завтра или в среду они смогут снять повязки и сыграть так, как им придется — по-настоящему — играть против Денвера. Эндрю не убивается, чтобы играть лучше, и это облегчение. Он все равно отбивает всем прямо в ноги, что прискорбно, вплоть до момента, пока Райли не смотрит на Нила, указывая на Эндрю, и топает ногой — ужасно в стиле Марии. Мария с нее ухахатывается. Нил смотрит на Эндрю. — Пожалуйста? — говорит он по-немецки. Он, может быть, и на другом конце корта, но готов поклясться, что слышит вздох Эндрю. Нил снова заставляет команду двигаться, и Эндрю больше не запускает мяч им под ноги. Они едут домой ужинать, и все плохо. Пейдж не спускается. — Она дремлет, — объясняет Натали. — Забейте; как там делишки на работе? Нил видит это по ее глазами, даже пока она говорит — видит, что она понятия не имела, что слова вообще сорвутся с ее губ, пока не произнесла их. Она пытается сменить тему, пытается отвлечь их внимание от Пейдж. Нил на мгновение задумывается, не спросить ли о Пейдж. Немедленно отбрасывает эту идею как плохую, которая заставит Натали защищаться, отчаянно пытаясь сохранить какой бы то ни было секрет, который они хранят. Он подумывает перевести разговор на Пейдж, но и тут отказывается, потому что у него нет ни нужного уровня хитрости, ни такта. Он подумывает поговорить об экси, как якобы и просила Натали, но… Эндрю не хочет говорить об экси весь ужин, и, Нил совершенно уверен, что Натали тоже не хочет. — Эндрю целился нам в ноги целых три часа, — вздыхает он вместо этого. — А потом Райли посмотрела на меня, ткнула на него и топнула на меня ногой. Натали улыбается. Натянуто, но улыбается. — А мне не казалось, что она из тех, кто может закатывать истерики. — Нет, но Мария абсолютно точно может, и, мне кажется, это передалось Райли. Сегодня они решили сходить куда-нибудь поужинать, так что реально приняли душ и приоделись, а не просто притворились, что сполоснулись, и натянули спортивные штаны. Так что, Райли, ну, знаешь там, надела что-то красивенькое, наверное. Даже, вроде, пиджак от костюма… — На ней был пиджак, — говорит Эндрю. — И зауженные брюки. Ты вообще на нее смотрел? — Да, но потом рядом с ней нарисовалась Мария в черной балетной пачке, так что, понимаешь, я отвлекся. Я не знал, что пачки бывают готическими? — Пачки могут быть готическими, если они черные, и если с ними надеть колготки в сеточку, как и надела Мария. В общем, эта юбка совершенно новая, Мария написала мне об этом. И прежде чем ты спросишь… нет, они не пошли в какое-то милое место, они пошли в «Эплби». Натали улыбается, моргает, а затем поворачивается на четверть оборота влево, прежде чем понимает, что причина, по которой Пейдж не поддерживает разговор, заключается в том, что ее здесь нет. Здесь лишь пустота, а Натали не может заполнить ее и выглядит совершенно перепуганной, а Нила страх пробирает до самых костей. — С Пейдж все хорошо? — спрашивает он. Он ничего не может поделать. А вдруг она больна? А вдруг она умерла? Это нелепо. Она не мертва. Конечно, нет. — Ага, — лжет Натали. Нил вздыхает: — Натали. — А? — Слушай. Тебе необязательно… мы не пойдем к вам, если она не захочет, и не будем заставлять ее спускаться к нам. Но… она болеет? Она… она ранена? Натали отправляет в рот ложку риса. — Мы можем подождать, пока ты доешь, — предлагает Эндрю. Она хмурится на него, глотает и говорит: — Нет. Она, типа, не умирает. Но — просто — слушайте, у нее не все ок, но просто… не поднимайтесь. Она не хочет, чтобы вы там были. — Натали, — мягко зовет Нил, потому что последняя часть предложения, сказанного ей, была ложью. Придуманной в последний момент. Первая часть… правда. Но «она не хочет, чтобы вы там были»? Нил на это не купится. — А ты не хочешь спросить у нее, может, мы сможем ей помочь? — Она не хочет, чтобы вы были рядом, — отвечает Натали, и теперь она раздражена — раздражена так, как раздражаются плохие лжецы, когда их уличают во лжи, поэтому Нил отступает. Он болтает обо всем, что приходит на ум — неудачном броске Кевина с завязанными глазами, Райли, идеально попадающей в голову Кларку, Диснеевских мультфильмах, — а Натали с Эндрю поддерживают разговор, когда могут. Он не совсем понимает, почему они вообще этим заморачиваются. Совершенно очевидно, что втроем они больше всего на свете хотят, чтобы все поскорее закончилось, но если он замолчит, все будут чувствовать себя ужасно. Поэтому он идет дальше, заводя разговор о Ники, Эллисон, Кейтлин и Мэтте, и делает так, чтобы время текло быстрее. А когда они с Эндрю садятся в машину, Эндрю поворачивается и берет его лицо в ладони. — Ты бог, — говорит он. — Ангел. Понятия не имею, как, блять, тебе удалось говорить так долго, но я тебе за это кубок выдам. Нил ухмыляется: — У меня были хорошие учителя. Эндрю целует его в щеку, сдает назад с подъездной дорожки и выезжает. — Так, получается, мы вообще собираемся поговорить о том факте, что все это реально звучит так, будто Пейдж — разлагающийся труп? — Она не умерла, об этом Натали не лгала, — отвечает Нил. — Но да, я тоже насторожился. — Мне нравится быть замужем за ходячим детектором лжи. Какая часть ее слов была ложью? — Та, где Пейдж не хочет, чтобы мы были рядом. Машина замедляет ход. Эндрю бросает на Нила взгляд. — Я не утверждаю, что Пейдж прямо умоляла Натали отправить нас к ней. Я просто говорю, что Натали солгала. Возможно, она просто вообще не спросила, или Пейдж ничего не сказала об этом, или как-то так прокомментировала, что, мол, было бы здорово нас увидеть, а Натали подумала, что это плохая идея. Но не думаю, что нужно разворачиваться и врываться к ней. Машина снова набирает скорость. — В один прекрасный день нам придется предпринять что-то агрессивное и навязчивое для их безопасности, — говорит Эндрю. И выглядит абсолютно несчастным из-за этого. — Что лучше — проигнорировать, чтобы не сделать этого без крайней необходимости, или поговорить об этом сейчас, чтобы не проебаться? Эндрю на мгновение задумывается, а затем издает звук, который напоминает Нилу звуковой сигнал, который издает компьютером, когда завершает задачу. — Мы уже проебались. Когда заявились Морияма, и он выстрелил в нас — я схватил Натали, поднял ее и перенес, не спрашивая, а ты проверял, не ранена ли Пейдж, тоже без спроса. Мы уже, блять, проебались. — Ой. Твою ж. С минуту они сидят в тишине, пока Нил обдумывает, не извиниться ли за это перед детьми. — Окей. Итак. Если их жизни в опасности, мы делаем то, что нужно. Если нет — даем им пространство. — Согласен, — отвечает Эндрю. Нил сжимает его руку. — Эй, Дрю? — Да? — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. Они возвращаются к работе и тренируются. У Нила на глазах повязка, и он бьет по воротам, а когда снимает повязку, видит, что Эндрю не тренируется с остальными. Он сам по себе, выполняет знакомые упражнения, которые ему никогда не приходилось выполнять — упражнения Воронов. Для нападающих. Целится в одну и ту же точку на стене. Нил бросает взгляд на Кевина, который пожимает плечами — это была не его идея. Нил берет конусы и ставит в линию. Эндрю поворачивается, смотрит на них, а затем на Нила. — Ты играешь чисто инстинктивно, — говорит он. — Иди сюда. Нил подходит, чтобы встать рядом. — Попади мячом по конусу так, чтобы он отскочил обратно тебе в сетку. Нил подумывает спросить, но секреты Эндрю — это секреты Эндрю. — Мне обязательно бить именно по конусу? Если мяч не отскочит, мне придется за ним идти. — Нет, можешь попробовать на стене, но у основания. Требуется четыре или пять попыток, но, в конце концов, ему удается, и он все время ощущает на себе взгляд Эндрю. «Я помню тебя», сказал он. «Я помню тебя». Нил бьет о стену с такой силой, что мяч отскакивает прямо ему в голову. Эндрю ловит его в воздухе одной рукой, избавляя Нила от позора и еще больше увеличивая скорость биения его сердца, а затем Эндрю выгибает на него бровь, и это не помогает. Нил пожимает плечами: — Я тебя очень люблю, — говорит он в качестве объяснения. — Ты думал об этом, пока бросал мяч в стену? — Агап, — весело отвечает Нил, забирая мяч обратно. — Так, получается, когда мне это понадобится? — Уверен, ты найдешь применение, — говорит Эндрю. — Но это больше для моего душевного равновесия. — Как мое выполнение этого упражнения поможет тебе? — Я же не могу видеть сам себя — ну, если только не запущу мячом в зеркало, что — мне кажется, мы все согласимся — плохая идея. Твоя кривая обучения — это либо горизонтальная линия, либо вертикальная, а когда дело доходит до экси, я больше склоняюсь к вертикальной, поэтому, если я смогу помочь тебе выполнить это упражнение, тогда смогу сам учиться у тебя с минимальной, скорее всего, потерей времени. Нил ухмыляется ему: — Плюс можешь беспрерывно смотреть на меня несколько минут. — Что ж, да. Моя очередь. Возвращайся к тренировочному матчу, или чем там занимаются тупые спортсмены. Нил отдает ему мяч. — Ты тоже спортсмен, знаешь ли. — Нет, мне платят, чтобы я занимался спортом. Это совсем другое. Нил открывает рот, чтобы ответить, а потом вспоминает, что ему тоже платят за «тренировочные матчи или чем там занимаются тупые спортсмены», и довольствуется тем, что проводит по руке Эндрю, проходя мимо него. И Эндрю занимается этим остаток вечера. Когда Кевин пытается затащить его обратно в общую тренировку, Эндрю показывает ему средний палец. Когда Кевин поворачивается к Нилу за поддержкой, Нил только обнимает его за плечи — непростое движение, учитывая их разницу в росте — и уводит. — Доверься ему, — говорит Нил, и это срабатывает. Кевин разводит руками, что-то ворчит и оставляет Эндрю в покое. А потом они едут домой. Уже поздно. Одиннадцать вечера. Они тренировались весь день. Нил разрывается. Оставить детей в покое и подождать, чтобы столкнуться с происходящим уже завтра? Или просто… разобраться уже сегодня вечером? Ему ужасно хочется оставить все до завтра, и неважно, что завтра он будет уставшим еще больше, чем сегодня, неважно, что мысль отложить на завтра порождена чисто эгоистичным порывом. Он просто… вымотался. Но входная дверь распахивается прежде, чем Нил с Эндрю подходят. — Поможете ей? — просит Натали. У Нила начинает колотиться сердце. — Она наверху? Натали кивает и отступает, чтобы впустить их внутрь. Они с Эндрю взбегают по лестнице, наступая на скрипучую лесенку. Нилу малость нехорошо от мысли, что они оставили Натали внизу одну, но он может быть только в одном месте одновременно. Дверь спальни девочек закрыта. Нил стучит. Ничего. Он стучит снова. — Пейдж? Слышится приглушенное: — Что? — Можно нам с Эндрю войти? — Конечно, — отвечает она. В ее голосе нет особого энтузиазма. Эндрю с Нилом пожимают друг другу плечами — через дверь они мало что могут сделать. Дверь не заперта, и, распахиваясь, показывает Пейдж — не мертвую, не больную. Она сидит на полу посреди комнаты, завернувшись в одеяло до такой степени, что похожа на конус. Нил видит кончик ее носа, выглядывающий из местечка, которое она оставила для лица. Они с Эндрю подходят и встают перед ней, все еще на расстоянии добрых четырех футов. — Можно мы присядем? — спрашивает Нил. Пейдж кивает. Они садятся. Обмениваются взглядами. Пейдж выглядит херово — во всяком случае, насколько они ее видят. Она абсолютно несчастна. Хотя все еще живая — что лучше, чем ожидалось. — Пейдж… ты можешь с нами поговорить? — спрашивает Нил. — Мы можем чем-то помочь? Челюсть Пейдж дергается. Эндрю и Нил ждут. — Я просто… я просто… я все думаю о том, что сказал папа, — отвечает она. — Мой отец. Патрик. Он. Я просто… потому что, типа, что еще он изменил? Что… какие части меня — это я сама, а какие — то, что он сделал, когда изнасиловал меня? Просто, я не… то есть, у некоторых женщин есть пенисы, и эта мысль меня не беспокоит. Предполагается, что это связный ход мыслей? — И? — подсказывает Эндрю. Одеяло Пейдж шевелится — наверное, она махнула рукой. — Я просто… я думаю… типа, я несколько месяцев думала, что, возможно, я лесбиянка, но так ли это на самом деле, или это просто потому, что он изнасиловал меня? Нил не уверен, это то, что беспокоило ее все время, или это лишь верхушка айсберга. Возможно и то, и другое. — Знаешь, я не могу говорить об опыте каждого, — медленно начинает Эндрю, — но не будь этого внутри меня изначально, я стал бы самым ярым гетеро на свете. Но… в любом случае, не думаю, что это имеет большое значение. Тебе необязательно выбирать лейбл прямо сейчас. Необязательно во всем этом разбираться. Есть много людей, которые не понимают этого, пока не вырастут… — Люди продолжают нести эту хрень, — говорит она и пытается огрызнуться, но звучит так, будто просто ломается, рассыпается на кусочки. — Ты слишком маленькая для этого. Тебе не нужно думать о сексе или о… о чем, блять, угодно, я о том, у меня нет выбора, он отнял его у меня… — Не давай ему больше, чем он уже украл, — отвечает Эндрю, и его голос такой ровный, такой идеально ровный, и Нил наблюдает, как Пейдж находит в нем опору, заземляется так, как часто делал он — Нил — сам. В его голосе не обо что порезаться. Он не только не перегружает, но и, наоборот, сглаживает напряжение — и это успокаивает. — Он украл твое чувство безопасности, твой душевный покой, твою физическую неприкосновенность и ощущение владения собственным телом. Он причинил тебе боль всеми возможными способами, которыми только можно причинить боль человеку. Но он не отнял у тебя остаток жизни. Он не отнимал у тебя права всю оставшуюся жизнь решать, хочешь ли ты интимной близости, и кем ты хочешь, чтобы этот человек был. Не отдавай ему этого. — Но как я могу, когда… я просто… я думаю об этом все ебаное время — что произойдет, когда у меня будет секс? Потому что он не будет хорошим! Он будет хреновым! Я сейчас заплачу! Как мне это объяснить, как… — ее жесты становятся шире, а затем, ужасающе, из груди у нее рвется «мяу» — Король. Это Король. У нее там Король под одеялом, понимает Нил, делая глубокий вдох. Ее взмахи его испугали. Пейдж подминает Короля обратно под одеяло, и он прячется с такой покорной кротостью, которой Нил у него никогда не видел. — Я просто… мне нужно решить это прежде, чем оно станет проблемой. Ах. Страх. Нил понимает страх. Пейдж напугана. Он помнит, как она сидела на заднем сиденье машины по дороге домой, когда Натали сломала Джастину нос: «Как ты выбрался? Я пытаюсь справляться с этим, быть нормальной, но иногда люди касаются меня — и я не могу». Эндрю открывался медленно, очень медленно. Проложил дорогу через ад. И, выйдя, изголодался по прикосновениям — отчаянно нуждался в руках Нила, в его объятиях. Они проводили часы на диване, просто переплетшись руками и ногами — блять, Эндрю до сих пор спит на нем, в его руках и объятиях. Но тактильный голод не был чем-то новым. Эта проблема назревала годами, вызванная ужасом от абсолютно любых прикосновений чужих людей. — Почему ты считаешь, что обязательно должна заниматься сексом? — спрашивает Эндрю. Пейдж пристально смотрит на него. Нил считает и досчитывает до шестнадцати, прежде чем она отвечает: — Потому что люди им занимаются? Потому что, если я когда-то вступлю в отношения, она — или он — захочет этого? И, может, я сама хочу! Может, это то, чего хочу я! Мне запрещено этого хотеть? — Я пытаюсь понять, основная ли это проблема. Одеяло движется, когда Пейдж машет рукой. Она оглядывается, открывает рот и снова закрывает. — Я не знаю, — отвечает она наконец. — Я не… то есть, я же все равно однажды им займусь, да? И, типа, я даже не могу… то есть, иногда я не могу обнимать людей. Иногда я не могу обнять Натали. И я просто… я… я пытаюсь, типа, прикасаться к людям, это звучит странно, но я пытаюсь привыкнуть обнимать людей, даже когда я этого не хочу, или просто… я пытаюсь, как бы, повысить свою терпимость, потому что иначе я останусь на одном месте и буду, типа, сорокалетней теткой, у которой никогда не было секса, который не был бы изнасилованием, и все будет плохо. Нил сохраняет контроль. Он может оставаться невозмутимым. Если Эндрю может, то, конечно, и он может тоже. — Прежде всего, — начинает Эндрю, и он пуст и апатичен, — не обнимай людей, если не хочешь. Вообще не прикасайся к людям, если не хочешь. Ты не сможешь так… повысить свою терпимость. Дело не в постоянном контакте кожи с кожей, а в доверии, которого у тебя, вероятно, нет с кем-то, мимо кого ты идешь в школьном коридоре, и ассоциирование прикосновений с ненавистью к ним не решит твою проблему. Переходя к самому сексу, — продолжает Эндрю, — ты хочешь заняться сексом, или секс — это что-то, что, по твоему мнению, ты обязана делать? Или тебе кажется, будто, если ты решишь заняться сексом на собственных условиях, ты сможешь переписать то, что с тобой сделали? — она дергается, словно ее ударили, но Эндрю не ждет. — Ты не обязана отвечать на эти вопросы сейчас. И твой ответ может измениться. Однажды ты можешь решить, что да, ты действительно хочешь заняться сексом, а затем в первую брачную ночь решишь, что, на самом деле, даже если это момент, когда ты ожидала, что будешь хотеть, ты не хочешь, но я бы не сильно рекомендовал пытаться это переписать. Это делает тебя несчастной, наносит тебе еще больше травм, которые придется пережить, и это не работает. Ты не можешь отменить тот факт, что тебя изнасиловали. — Но, типа, я не хочу всегда быть девочкой, которую насиловали. Может, я просто хочу однажды стать нормальной! Я не хочу обязательно… спрашивать себя, вырвет ли меня от мысли о прикосновении, или… или… — Пейдж, — зовет Эндрю, и она вновь цепляется за его спокойствие и делает глубокий вдох. — Пейдж, ты никогда не станешь таким человеком. Она замирает. — Ты — это твой опыт. И все мы. Если только ты не сможешь вернуться в прошлое и убить его до того, как он успеет тебя коснуться, ты всегда будешь той, кого изнасиловали. Это не значит, что ты должна положить на это всю жизнь, но… — Тогда в чем смысл! — Смысл чего? — В… в попытке! В рассмотрении терапии! В… да в чем угодно! — Ну, во-первых, потому что тебе необязательно посвящать Тренту все мысли. Терапия может помочь тебе вернуть себя, может помочь понять, что принадлежит тебе, может помочь понять, как вернуть то, что он забрал. Во-вторых, смысл в том, что вместо того, чтобы покончить с собой, когда мне было семь, или когда мне было одиннадцать, или четырнадцать, или семнадцать, или девятнадцать, я не убил себя, и теперь, вместо того, чтобы быть мертвым, я счастлив… — Но как же… то есть… а как же… партнеры! Брак! Я… я… пошло оно все, неважно, ладно, я не буду заниматься сексом, пока не выйду замуж после колледжа, как хорошая девочка. Но я все равно собираюсь когда-нибудь заняться сексом, и я хочу знать, как пройти весь путь и сделать этот секс не ужасающим. Типа, как у нормальных людей. — Хорошо, тогда давай поговорим о сексе, — отвечает Эндрю. — Мы больше никогда не сможем смотреть друг другу в глаза, — говорит Пейдж, съеживаясь. — Мне кажется, родители должны говорить об этом со своими детьми, — отвечает Эндрю. — Если тебе от этого станет легче, обещаю когда-нибудь в будущем произнести эту же речь перед Натали, слово в слово. Смысл секса в том, чтобы ты и твой партнер — или партнеры — чувствовали себя хорошо. Вот и все. В рамках этого можно использовать секс, чтобы продемонстрировать преданность, заботу или любовь, или можно заниматься сексом просто потому, что вам скучно, или потому что холодно, или потому что ты хочешь забеременеть, но это должно быть приятно. И я не просто говорю, что ты должна остановиться, если это больно — ты должна, очевидно, но ты можешь сказать: «это скучно, сделай что-нибудь еще», или «сделай именно вот это», или «давай попробуем что-нибудь новое», или «у меня пропал настрой, давай поиграем в «Марио Карт». И если ты сделала что-то на прошлой неделе, но не испытываешь желания делать то же самое на этой — ты не обязана. А еще тебе не нужно объяснять причину. Тактично будет сказать: «дело не в тебе, мне просто не хочется», но даже так ты все равно не обязана этого говорить. И это не привилегия, это — право. Это не то, что ты должна делать потому, что тебя изнасиловали, это то, что должен делать каждый. Это не что-то, что ты можешь делать только после свадьбы, или когда провстречаешься с человеком определенное количество времени, или после того, как твой партнер говорит, что это — плата за выпивку, которую он или она тебе купили, это просто то, чем ты можешь заниматься в любое время. Физическая неприкосновенность — это право человека, гласящее, что твое тело принадлежит только тебе. Вот почему никто не может заставить тебя стать донором органов после смерти; вот почему никто не может настаивать на сдаче крови для донорства, даже если ты совершенно здорова и способна ее сдать. Ты — владелица своего тела. Нужно стараться, чтобы твоему партнеру было приятно — помни, это и есть секс, — но не за счет твоего собственного удовольствия. Выходит, если вы с партнером собираетесь заняться сексом, а ты начинаешь плакать, ты можешь и должна остановиться. Если секс хреновый и заставляет тебя чувствовать себя плохо, ты можешь и должна остановиться. Даже если твой партнер отлично проводит время, а ты — нет, нужно остановиться. И это нормально. Это нормально — решить, что ты не готова к тому или иному сексуальному действию, и нормально — решить, что ты в целом не готова. Но не все будут это уважать. И ты не сможешь предсказать, что милый подросток, с которым ты придешь домой, решит, что ему на это плевать, или предсказать, что твоего друга в этом плане не воспитали достойно. И ты не должна говорить: «ну, это то, чего от меня ждут, так что я все сделаю». А еще ты в праве сказать: «окей, окей, да, погоди, дай-ка мне просто сходить в ванную», взять с собой телефон, написать нам, а затем притворяться, что у тебя диарея, столько времени, сколько нам потребуется, чтобы доехать до тебя. Ты также в праве сказать: «если ты не уважаешь мои границы, я больше не хочу с тобой тусоваться», или «я знаю, что завтра мы должны были идти вместе на выпускной, но больше нет». Ты в праве говорить о сексе вне самого процесса и сказать: «эй, послушай, что думаешь, если на середине я могу сказать «нет»? Что думаешь, если я соглашусь на что-то, а потом передумаю? Если я соглашусь на этот конкретный половой акт и буду настаивать на использовании презерватива, или ты позволишь мне взять все под контроль, или…» Ты можешь поговорить об этом всем по телефону, если тебе нужно немного дистанции. Можешь поговорить в гостиной, пока мы с Нилом готовим ужин, если тебе нужно убедиться, что рядом есть поддержка. И еще раз — ты можешь нам позвонить. Можешь поговорить с нами. Можешь попросить нас о помощи. Не будет ни криков, ни нотаций, ни последствий. Мне все равно, даже если мы ведем себя как гребаные слинки-мизинки… Это вызывает улыбку у Пейдж, за что Нил бесконечно благодарен. — …ты можешь позвонить нам, и мы приедем, заберем тебя, даже если там клубные наркотики и все такое. Мы купим тебе презервативы, обеспечим тебя противозачаточными, составим для тебя «план Б». Мы не будем покупать тебе клубные наркотики. Иногда мы все-таки проводим черту. Но… и кричать на тебя мы тоже не станем. — И еще, — добавляет Нил, — ожидание свадьбы не делает тебя хорошей, а секс до брака плохой… — Я знаю, — огрызается она. Нил пожимает плечами: — Это хорошо. Тогда дальше. Секс — это не улица с односторонним движением с ограничением скорости в один новый половой акт в месяц, пока ты не достигнешь конечной точки на пути под названием «секс с членом во влагалище». Не существует понятия «преодолеть весь путь». Проникающий секс — это просто… еще один вариант. И если тебе это неприятно, или ты не хочешь этого, ты не обязана. И если твой партнер не желает мириться с твоим решением — возможно, вам двоим не суждено быть вместе. Или вам нужно придумать какое-нибудь другое соглашение. — И это все нормально, — подхватывает Эндрю. — Разным людям нравятся разные вещи. Секс — это что-то между людьми с собственными предпочтениями, проблемами, борьбой и желаниями, и нельзя сделать его универсальным для всех. Так у всех — не только у тебя или у меня. У каждого. Тебе не нужно этого бояться, потому что, если что-то пойдет не так, ты можешь остановиться. Пейдж делает глубокий вдох. Нил видит уши Короля, когда Пейдж прижимает его к груди. — Я люблю этого котика, — буркает она. — А он любит тебя, — говорит Нил. — Он никому не позволяет так с собой обращаться. — Почему у меня нет когтей? Почему я не могу укусить любого, кто попытается прикоснуться ко мне? — Можешь, — отвечает Эндрю. — Хотя будет непросто. — Получается, когда ты продолжал задвигать, что вся эта фигня нормальна, ты реально имел это в виду? Или просто пытался быть милым? Эндрю пожимает плечами: — Не думаю, что нормальность реальна. Это вызывает у Пейдж смешок — еще одно маленькое чудо. — Круто. Значит, ты просто пытался быть милым. — Нет, я говорил тебе правду. Если это ненормально — то, что большинство людей не выполняют только что сказанного мной, как нечто само собой разумеющееся, — то да, это правда. Секс — это не сделка. Тебе необязательно знать ответы на все вопросы только потому, что тебя изнасиловали. Тебе необязательно заниматься сексом с любым человеком в любое время, если ты не хочешь. И… ты не одна. У тебя есть Нил и я, и мы оба страшнющие взрослые мужчины, которые могут и совершат убийство, чтобы обезопасить тебя… — Знаешь, обычно это не утешает. — А сейчас, на этот раз? — Да. — Тогда я повторю. Тебе не нужно торопиться с тем, чего ты не хочешь делать. Ты не взрослая только потому, что тебя изнасиловали, не плохая только потому, что тебя изнасиловали. Тебе необязательно заниматься сексом, но также и необязательно не заниматься сексом никогда, а еще, если кто-то попытается заставить тебя делать то, чего ты не хочешь, ты можешь позвонить двум страшнющим убийцам, которые, скорее всего, сидят дома и ловят тревожку из-за того, что дома нет тебя, и мы приедем и заберем тебя. — Вы договоритесь о приеме с Би для меня? — Конечно, — кивает Эндрю, совершенно не смущенный ни вопросом, ни сменой темы. — В какой день хочешь пойти? — Думаю, когда у нее будет свободное окошко, — отвечает Пейдж, пожимая плечами. — Кстати, о приемах, — говорит Нил, — вам, девчат, нужно как можно скорее пройти обследование. Что думаете, если пойти к Аарону? Или вам было бы комфортнее, будь врач женщиной? Она трется щекой о плечо. — Дядя Аарон. — Аарон так Аарон, — соглашается Нил. — Я запишу вас к нему на прием. — Мы можем что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе пройти через это? — спрашивает Эндрю. Пейдж на минуту задумывается, а затем качает головой. — Хочешь, чтобы мы остались здесь с тобой? Она снова качает головой. — Дай нам знать, если передумаешь, — ласково говорит ей Эндрю. Они выходят в коридор, закрывая за собой дверь. Нил протягивает руку к лицу Эндрю, останавливаясь на полпути, но Эндрю тянет свою и прижимает ладонь Нила к собственной щеке. Нил вздыхает с облегчением — по крайней мере, Эндрю все еще держится. Он поглаживает его скулу большим пальцем. — Как у тебя дела? — Все хорошо. Держусь. — Пойдешь со мной разговаривать с Натали? — Возможно, тебе придется вести большую часть разговора. — Я могу, — соглашается Нил, обхватывая рукой затылок Эндрю и наклоняясь, чтобы прильнуть лбом к его. — Спасибо, — выдыхает он. — И мне жаль, что тебе пришлось это сделать. Эндрю не отвечает. Он просто стоит, дыша с Нилом в унисон, пока Нил медленно считает до тридцати, а затем Эндрю следует за ним вниз по лестнице в гостиную, где они находят сидящую на диване Натали. — Твоя очередь, — говорит Нил, опускаясь рядом с ней. Эндрю садится в кресло-качалку. — Что случилось? — С чем случилось? — Почему ты пугаешься каждый раз, когда Пейдж проявляет эмоции? Натали, внезапно, выглядит виноватой. — Простите, — говорит она бессмысленно. — Я пыталась, я правда пыталась, пыталась убедиться, что ей станет лучше, прежде чем вам пришлось бы с ней возиться, я пыталась убедиться, что она не станет… проблемой… — Я спросил не об этом, — ласково отвечает Нил. — И ты не обязана этого делать. Она — не проблема. Мы были к этому готовы. Пожалуйста, не прячь ее от нас, когда она страдает. Мы не будем злиться из-за этого, — Нил совершает прыжок веры: — Мы не бросим ее. И тебя. Ни у одной из вас не будет неприятностей, если и когда одной из вас — или обеим — понадобится помощь. — Но я… пытаюсь быть рядом с ней, я не хочу, чтобы она… не хочу, чтобы она чувствовала, будто ее проблемы — это для меня что-то слишком, не хочу, чтобы она чувствовала, будто… будто ей нельзя помочь, или что… я просто хочу, чтобы она знала, что ей не нужно… держать все это в себе, — ей удается произнести. — Я согласен, — говорит Нил. — Но тебе необязательно делать это в одиночку. Людям часто требуется поддержка не одного человека. Вот почему у нас существуют комьюнити. Тебе четырнадцать, и тебе приходится справляться с собственной травмой, и ты все равно не смогла бы помочь Пейдж. Иногда, — продолжает он словами Би, — ты будешь той, в ком она нуждается, и если можешь помочь в такие моменты — это замечательно. Но иногда ей будет нужно больше, чем ты можешь дать, или у нее возникнут вопросы, на которые ты не сможешь ответить, или ей понадобится что-то, чего у тебя нет при себе, и это нормально. И иногда, возможно, ты и сама просто не в том положении, чтобы помочь ей, и это тоже нормально. Теперь у нее есть мы, и она будет видеться с Би, и если Би ей не подходит, мы найдем кого-нибудь еще. А еще у нее есть друзья. Ты не обязана быть для нее всем. Натали кивает, но не смотрит на него. На секунду Нилу кажется, что она, возможно, старается не заплакать, но времени спросить не хватает. — Иногда, когда она становится вот такой вот, она… жуткая. Однажды она кричала так громко и так долго, что ее приемные родители поймали меня — они подумали, что она кричит, потому что я там с ней, но они не знали, что я уже была там две недели. Но после этого у нее на два дня пропал голос, очевидно. И иногда она что-то ломала — типа, не потому, что она сама по себе плохой ребенок, а просто потому что… срывалась. У нее просто… не было… никакого способа… не знаю. А иногда она царапала себя — сильно, типа прям до крови, и я не знала, как помочь, и не могла ее удержать, и если бы я попыталась прикоснуться к ней, стало бы только хуже, и я просто… я… меня недостаточно, чтобы ее успокоить. И я не хочу, чтобы она делала себе больно, или что-то ломала, или начала так кричать и разозлила вас, но и не знаю, что делать… — Хочешь обнимашки? — спрашивает Нил, когда она смотрит в потолок, стиснув челюсти и глотая слезы так, что это выглядит физически больно. Она кивает, но не делает ни малейшего движения, чтобы сократить расстояние между ними — словно вообще не может пошевелиться. Все в норме. Нил может двигаться сам. Он придвигается и обнимает ее. Притягивает ее голову к своему плечу. Она вся напряжена. Он отпускает ее, но она не поднимает головы. — Ты уверена, что хочешь, чтобы тебя обняли? — переспрашивает он. — Ты можешь сказать «нет». — Я хочу, — говорит она, и Нил снова ее обнимает. Пару минут спустя она не выдерживает, наполовину залезает к нему на колени, рыдая навзрыд, безутешно, ему в футболку, и Нил решает, что все окей. Он не знает, как помочь, но Натали, похоже, это не волнует. В конце концов, она перестает всхлипывать. Эндрю протягивает ей салфетку, и она вытирает нос. — Простите, — бурчит она. — Я просто… я очень-очень сильно стараюсь. Я просто недостаточно хороша. — Ты отлично справляешься, — говорит Нил, поглаживая ее плечи. — Ты достаточна хороша. Тебе необязательно быть всем, что ей нужно. Ты ведь тоже человек. — Мх-м-м, — отвечает она. — Нат? — Мх-м-м? — Если ты сбегала, чтобы проводить так много времени с Пейдж, как ты не попала в колонию для несовершеннолетних за то, что прогуливала школу? — Я не прогуливала, — бубнит она. — Я ходила в школу. Каждый день. То есть, по большей части я была в Денвере, просто… в другой части города. На какое-то время они вывезли меня из города, но даже тогда. Типа, я ездила на автобусе или на такси, если была очень далеко, и каждый день ходила в школу. Могла не делать домашку, потому что была занята — возвращалась оттуда, где была Пейдж, и иногда это означало, что приходилось ловить автостоп. Но в школу я ходила. — Как… как ты платила? — Эм, — неловко произносит она, поднимая на него взгляд, — какое-то время Пейдж крала деньги у опекунов. Или я крала деньги, когда выпадала возможность. Я не хотела воровать из карманов, потому что у меня шибко не было возможности практиковаться, но я довольно неплохо научилась подворовывать из баночек с чаевыми. Но, типа, нам пришлось всем этим заморачиваться че-то, типа, около полутора месяцев, так, плюс-минус. Пару недель спустя я была в магазинчике на углу, и он поймал меня, пока я стаскивала «Сникерс» — ну, этот чел, он звал себя дядей Руди, и он спросил меня, куда это я собираюсь со «Сникерсом», и я такая: «на выход», и, эм, он начал давать мне сэндвичи. Он говорил, что это сэндвичи, которые люди заказали и так и не забрали, но когда он понял, что мне нравится моцарелла, все эти люди начали заказывать сэндвичи с моцареллой? А потом, где-то через пару недель, он сказал, что если я все равно всегда прихожу, то могу и помочь, так что он заставлял меня час драить кладовку или типа того, а потом давал мне двадцать баксов. Я начала пытаться покупать дополнительные сэндвичи, чтобы мы с Пейдж могли брать по целому вместо половинки, а потом все больше покупателей стали оставлять сэндвичи, и, короче, я ходила в школу каждый день, так что у меня были деньги на дорогу, и у нас были сэндвичи. Он был прикольным. Надеюсь, он видел интервью. А то у меня не было возможности сказать ему, что я уезжаю. — Если мы поедем туда, хочешь глянуть, там ли он еще? — спрашивает Нил, благодаря дядю Руди от всего сердца. Логически он понимает, что ситуация с Натали не была его собственной виной. Он знает, что понятия не имел о ее существовании. Знает, что не имеет к этому никакого отношения. Но совсем не может перестать думать о Пейдж, находящейся дома в тщетной попытке не быть изнасилованной, пока тринадцатилетняя Натали крадет все, что плохо лежит, чтобы дважды в день оплачивать проезд через весь город и, возможно, съесть еще «Сникерс». Мысль о Натали, убирающейся в кладовке, чтобы не пришлось воровать, ненамного лучше, но это уже что-то, и Нил никогда не перестанет быть благодарен за это. — Ага. Да, может быть, на этот раз мне удастся стащить у него «Сникерс». — Тебе необязательно. — Нет, но где-то раз в месяц я все равно пыталась, просто чтобы посмотреть, получится ли у меня. Он всегда меня ловил. — Хей. Когда Пейдж вчера сказала, что Колорадо звучит славно. Я имею в виду, вы же прожили там четырнадцать лет, верно? — Да, мне кажется, она просто не хотела быть грубой. Она очень старается быть милой. Было бы неловко, типа: «ага, мы знаем, как там, мы ж там жили», а я была слишком зла из-за другой фигни, чтобы как-то сильно об этом заморачиваться. Или, может, она говорила о доме Патрика, типа в общем навестить его звучало славно. Не знаю, на самом деле. Не спрашивала. — Ты бы… ты бы хотела вернуться в Денвер? — Ну, типа, мы не можем, Ичиро же сказал, что не можем. — Да, но это не значит, что мы не можем проводить там длительный отпуск. — А. Ну, нет, я не хочу возвращаться. Я не против побыть там пару дней, и, типа, хочу сказать спасибо дяде Руди, но… как бы, на самом деле у меня было не так уж много друзей, да и город я знаю только с точки зрения мест, где стоят баночки чаевых, откуда можно украсть, и где можно сесть на автобус, который отвезет меня поближе к дому Пейдж. Остальное меня, если честно, не волнует. — Окей, — соглашается Нил. Он гладит ее еще пару минут. — И еще, у меня к тебе два вопроса. Первый: тебе скоро нужно пройти обследование. Что думаешь, не против обратиться к Аарону, или предпочла бы другого врача? — Аарон, — немедленно отвечает она. — Он классный. Стоп. А что выбрала Пейдж? — Она тоже хочет увидеть Аарона, но тебе необязательно выбирать то же, что и она. Второй вопрос: ты хочешь повидаться с Би? Она может помочь тебе разобраться, как со всем этим справиться, и понять, как двигаться дальше. — Знаешь, для того, кто настолько против терапии, ты как-то уж слишком за нее топишь. — Ну, я думаю, она была бы полезна для вас, — просто отвечает Нил. — А Пейдж что решила? — Тебе нужно это знать, чтобы принять решение? — Ты не хочешь мне говорить? — Я не против тебе сказать, но также я не хочу, чтобы ты делала то, чего не хочешь, только потому, что это делает Пейдж. Ты сама хочешь пойти? Мы вообще можем найти тебе другого терапевта. Натали задумывается на минуту, а затем пожимает плечами: — А если мне не зайдет, я же могу перестать туда ходить? Или это из тех случаев, когда, типа, я беру на себя обязательство, и вы будете заставлять меня его выполнять? — Ты можешь перестать ходить, когда захочешь, — обещает Нил. — И если решишь, что хочешь попробовать еще разок с другим терапевтом, это мы тоже устроим. — Тогда, наверное, я хочу пойти, — решает она. — Хорошо. Мы договоримся о приеме на завтра, — кивает Нил. — Мож… — он закрывает рот. Ему не нужно знать. Ему не нужно спрашивать. Но Натали садится. — Что? Нил качает головой: — Я не буду спрашивать. — Что спрашивать? — Если я скажу, это и будет вопросом. — Хорошо, спрашивай. — Мне не… мне не нужно знать. — Тогда я не отвечу, но, типа, ты должен спросить — сейчас. — Можно я… почему Пейдж делает… вот это? — спрашивает Нил, имитируя новый тик Пейдж, когда она трется щекой о плечо. — Оу, — отвечает Натали, снова прижимаясь к Нилу и обнимая его. — Раньше он… он обычно целовал ее в щеку. Не знаю, почему к ней именно это прицепилось. — Мы не можем выбрать то, что к нам цепляется, — шепчет Нил. Он не слышит себя из-за гула в ушах, но если он заговорит громче, приложит еще больше сил, его вырвет. Если девочки могут с этим мириться, то и он сможет. Он сглатывает рвоту. — Ты готова идти спать? Мы можем что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе успокоиться? Она качает головой. Выглядит измученной. Нил надеется, что это к лучшему. Может, сегодня она будет спать крепко. — Но я… я не знаю, если… я не знаю. Нил моргает, глядя на нее, а затем заставляет шестеренки в мозгу крутиться. — Ты хочешь делить комнату с Пейдж? Она пожимает плечами: — Если я ей понадоблюсь… — Я спрашивал не это, — повторяет Нил. Сохраняя спокойствие в голосе. Нежность. Он провел немало времени с Эндрю; он может контролировать голос. — Ты хочешь? Если Пейдж нужно, чтобы кто-то был рядом, один из нас мог бы быть с ней, или мы можем что-нибудь придумать. Она снова пожимает плечами: — С тем же успехом можно спросить и ее. Что ж, они пока не знают, чего хочет Пейдж. Нет смысла спорить из-за этого. Нил встает, поднимает Эндрю и Натали на ноги, и Натали смотрит на Эндрю. Эндрю протягивает к ней руки, и она прыгает, чтобы обнять его. Нил следит за происходящим, но Эндрю не выглядит так, словно ему некомфортно, или будто он несчастен, или напряжен — просто усталым. Просто уставшим. Натали отпускает его первой и ведет всех наверх. Нил следит за ее стопами — инстинктивно, на скрипучей лесенке она скользит пальцами ног вдоль стены, предотвращая скрип. Возможно, она измучена, но… по-прежнему боится издавать звуки. Она стучит в дверь спальни. — М-м? — отзывается Пейдж. — Это я. Хочешь… ты хочешь, чтобы я сегодня была в комнате? Дверь открывается, и появляется Пейдж, все еще обнимая Короля, все еще закутанная в одеяло. Она выглядит виноватой. — Натали, наверное, может занять комнату для домашки, — предлагает Нил. Если предложение исходит от него, ни одна из девочек не должна чувствовать себя виноватой за то, что хочет этого. — Нет, давайте я, — тараторит Пейдж. — Я там посплю. — Конечно, дай-ка я просто… просто постелю тебе, — соглашается Нил. Он не спорит. Уже поздно. Все устали. Пейдж следует за ним в постирочную. Он наблюдает за ней краем глаза, доставая запасной комплект простыней для раскладного диванчика. Она выглядит нездорóво. — Ты хочешь просто спать на диване? — спрашивает он. Она кивает, явно испытывая облегчение. — Уже поздно, — говорит она. — Не хочу… не хочу быть обузой. Нил кивает, запихивая простыни обратно в шкаф и закрывая дверцу. Может, у нее с этим какие-то свои проблемы. Нил провел слишком много лет с Эндрю, чтобы удивляться, когда кто-то не хочет спать в кровати. — Тогда тебе что-нибудь нужно? Хочешь взять свою подушку? Она качает головой. Нил подавляет желание спросить, уверена ли она. Он не станет заставлять ее защищаться. Не сегодня. — Тебе бы почистить зубы, если в состоянии. — Уход за зубами при зомби-апокалипсисе, — говорит она и улыбается. Нил улыбается в ответ. Он не уверен, в чем шутка. И не спорит. А еще не спорит, когда она проскакивает мимо ванной, предпочитая пойти прямо в комнату для домашней работы, и старается не слишком тревожиться, когда слышит, как она поворачивает замок и задвигает засов. — Хочешь, чтобы мы остались с тобой? — спрашивает он Натали. Она качает головой. — Хорошо. Тебе что-нибудь нужно? Она снова качает головой. — Спокойной ночи, — говорит она, направляясь в ванную. — Спокойной, — отвечает Нил. Они с Эндрю направляются к себе в ванную. Молча готовятся ко сну. Ложатся в постель. Эндрю протягивает руки. Нил разматывает его повязки, откладывает в сторону и берет Эндрю за ладони. — И как ты? — Начинать предложение с «и» после десяти минут молчания — странное грамматическое решение. По крайней мере, он разговаривает. — Я спросил не об этом. — Я сейчас настолько в ярости, что, если бы не знал, что это напугает детей, перебил бы все окна в этом доме, — отвечает Эндрю, полностью контролируя голос, совершенно спокойно. — Я поеду в Колорадо, чтобы осквернить могилу этого уебка. А когда умру — отправлюсь в ад и буду его мучить. Нил обхватывает рукой его шею сзади. Он не знает, что еще делать. — Я продолжаю пытаться думать о других вещах, справляюсь с ними, а потом спрашиваю себя: «почему меня тошнит?». А потом снова вспоминаю. И я не знаю, что с этим делать. Би сказала бы мне, что я должен встретиться с этим лицом к лицу, погоревать и освободить в сознании пространство, но, мне кажется, если я это сделаю, то просто расколюсь пополам, и обычно она говорила, что, возможно, мне нужна минутка, чтобы успокоиться, но я не могу, потому что не могу перестать думать об этом. И я… я не… мне нужно… — Может, боксерская груша? — предлагает Нил. Эндрю поднимает на него глаза. — Да. Пойдешь со мной? Нил встает и следует за Эндрю в подвал. Он сидит и наблюдает, как Эндрю изо всех сил старается разнести грушу в клочья. Двадцать минут спустя Эндрю наносит такой удар, от которого груша взлетает вверх — до потолка. Когда она опускается обратно, он дает ей ударить себя по предплечьям, закрывая ими лицо, а затем поворачивается к Нилу, выглядя точно таким же измученным, каким Нил себя чувствует. — Готов спать? — спрашивает Нил. Эндрю кивает и следует за ним вверх по лестнице, в постель. Нил ложится на свою сторону кровати, но Эндрю протягивает руку, и с чувством облегчения Нил позволяет ему обнять себя за талию и притянуть ближе. А потом дверь открывается, и Нил просыпается. В проеме стоит Натали — просто тень, едва различимый силуэт. Нил приподнимается на локте и чувствует, как просыпается Эндрю — хватает его за футболку, держась за него секунду, прежде чем понимает, что происходит. — Я знаю, я сказала, что хочу спать в своей комнате, — шепчет Натали, — но можно я посплю здесь? — Кнешн, — отвечает Нил, подавляя зевок. — Спасибо, — отвечает она, закрывая за собой дверь. Раздается странный звук, как будто она что-то тащит по полу за собой, а затем она забирается в постель, и Нил понимает, что она принесла одеяло, держа куклу локтем. Она устраивается горизонтально в изножье кровати. — А можно мне еще подушку одолжить? — Ты можешь просто… просто забраться сюда, — предлагает Нил. — Тебе необязательно спать в ногах, как собаке. — Странно так спать. Да и вообще, вы оба такие коротышки, что вы мне сделаете — пнете? Нил почти пропускает это мимо ушей, но… но она пытается пошутить, пытается поднять всем настроение, поэтому он фыркает. — Спасибо, малышкинс. Хочешь, мы поспим в вашей комнате? Не в постели Пейдж, — добавляет он, потому что, конечно, Натали на это точно «да» не скажет. — Просто на полу. Там тоже будет комфортно. — Нет, все в порядке, спасибо. Нил не привык, чтобы этот подросток вела себя вежливо. Однако он пропускает это, потому что кажется, это то, что он должен пропустить. — Нет проблем, Нат. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Они с Эндрю ложатся обратно, и Нил немного лучше контролирует, где находятся его ноги. Эндрю так же это контролирует? Или он слишком низкий, чтобы волноваться? Он закрывает глаза, решив не слишком сильно переживать. — Типа, просто, почему он должен был вернуться? — говорит Натали, садясь. Ой. Хорошо. Нил садится, и Эндрю тоже принимает сидячее положение. — То есть, у нас был хороший день. Все было клево. Пейдж была счастлива. Я была счастлива. Вы были счастливы. Мы хорошо проводили воскресенье. Зачем ему нужно было возвращаться? Типа, конечно, он видел интервью, но, мне кажется, мы достаточно ясно дали понять, что здесь мы счастливы и в безопасности. Ему не нужно было беспокоиться. Он мог просто… я не знаю. Типа, здорово, что мы узнали наших бабушку и дедушку, и это все круто, но мы прекрасно обходились и без них, они могли просто… дальше жить свои жизни. Они могли никогда не говорить ему. Ему не нужно было приезжать сюда. Они все, блять, могли просто смириться с тем, что, возможно, у нас и без них все в окей. Так, типа, нахуй он сюда заявился? И вообще, почему ваш адрес настолько легко найти? — Ну, знаешь, адрес практически любого найти несложно, — отвечает Нил. — Есть такие сайты — там можно заплатить, чтобы узнать адрес человека, представить не могу, чтобы было трудно выяснить, где живем мы. Но: о ваших бабушке с дедушкой. Знаешь, будто… прозвучало, будто они очень рады возвращению внучек. И не похоже, что они пытаются вас отобрать — они просто хотят знать, что вы живы и невредимы. Что касается Патрика — ему не нужно было отвечать на имейлы ваших бабушки и дедушки, ему вообще ничего не нужно было делать. Кажется, он беспокоился о вас законно… — Ты не обязан его защищать, — огрызается Натали. — Я и не защищаю. Просто думаю, что именно поэтому он пришел сюда. Но вам необязательно навещать его, или разговаривать с ним, или признавать его… — Я ненавижу его. Я не… я даже не хочу… должна ли я называть его своим отцом? То есть, это же херня, он, сука, не имеет к нам никакого отношения. Случайность. Он был несчастным случаем. — Ты можешь звать его просто Патрик, — предлагает Эндрю. — И если разговариваешь с кем-то, кто еще не знает, кто он, то можешь объяснять, что он просто… донор спермы. — Донор спермы. Окей, вот это хорошо. Я буду звать его просто донором спермы. Но… как бы, он не совсем. Он может… он может нас забрать? — Он оставил вас в системе слишком надолго, — отвечает Эндрю. — У него на вас нет вообще никаких юридических прав. Он не сможет вас отобрать. — А вдруг он станет приемным родителем? Вдруг запросит нас? — Вы недоступны для удочерения, это во-первых… — Это не помешало вам забрать Пейдж из дома, в котором она жила целый год. — Ну, на нашей стороне была сила якудза. И Хармони спросила ту семью, и если кто-то спросит нас, хотим ли мы вас отдать, мы просто скажем «нет», — отвечает Нил. — И вообще, если ему и удастся как-то забрать вас… мы же вас удочеряем. Это займет где-то пару месяцев, но мы вас удочерим. И я не думаю, что он сможет забрать вас из этого дома. Я честно не думаю, что у него выйдет, нет, Натали, я не просто пытаюсь тебя приободрить. У него нет юридических прав, биологический он отец или нет; у него нет власти; и мы уже начали процесс удочерения. И вам по четырнадцать. Вы достаточно взрослые, чтобы принимать решения. И если он только дернется, мы его так во все это юридическое говно всадим, что он рыпаться не сможет, пока мы вас не удочерим. Если вы не передумаете, мы удочерим вас в марте, и он не сможет этому помешать. Вы здесь. Вы с нами. Вы никуда не уйдете. Она кивает. Шмыгает. — А теперь. О бабушке и дедушке. Ты не хочешь навестить их? — спрашивает Нил. — Ты не должна. — Они, наверное, хотят, чтобы я приехала, — говорит Натали. — Хотя они меня не знают. Нил делает глубокий вдох. — Если бы они знали тебя, то, скорее всего, хотели бы, чтобы ты навещала их еще чаще, чем договорились сейчас. Тебя стоит знать, Нат. Любить тебя легко, и, я уверен, они тебя тоже полюбят. Я уверен, они хотят, чтобы ты навестила их, и расстроятся, если ты не захочешь. Но. Если ты не хочешь, ты не обязана. Ты совершенно не обязана. Понимаешь? Она вздыхает, и это долгий, протяжный вздох, звучащий так, словно вся ее душа покидает тело. — Но вдруг я приеду, и они возненавидят меня? Или я приду и возненавижу их? Нил пожимает плечами: — Тогда мы отвезем тебя куда-нибудь еще. У тебя двое родителей, мы можем разделиться. — Но вдруг вы захотите потусить с ними? — Думаешь, мы выберем двух рандомных людей, которых раньше никогда не видели, а не наших дочек? — спрашивает Нил, посмеиваясь. — Ну, типа, возможно. То есть, я могу позаботиться о себе и, блин, мне не нужно… — Я знаю, — отвечает Нил. — Но нет… — Я знаю, что это не самый зрелый способ справляться с фигней, вы не должны резко прерывать веселье только потому, что мне, блять, не сидится на месте… — Да, но… — Я просто говорю… — Натали, — зовет Нил, кладя руку на одеяло перед ней. — Хей. Нат. Ты не обязана этого делать. Анджела и Джордж могут оказаться самыми крутыми людьми на планете. Но они все равно не приоритетнее для нас. Ты наша дочь. Мы любим тебя, мы поддерживаем тебя, и так и будет, даже несмотря на то, что ты подросток, а не взрослая. Тебе необязательно быть взрослой все время, ты не взрослая. Ты не обязана общаться с людьми, с которыми не хочешь общаться. Не обязана. И бабушка с дедушкой не исключение. Да? Дыши, Натали. Давай, ты можешь. Тебе не нужно быть идеальной. Мы и так невероятно счастливы уже просто потому, что ты наша дочь. Натали делает глубокий вдох, а затем еще один. — Это круто, что мне удалось стать чьей-то дочерью, — говорит она тихонько. — Я рада, что мне удалось стать вашей. — Выбрать тебя было одним из лучших наших решений за всю жизнь, — говорит Нил. Она расправляет куколке платье. — Что думаешь о… волчьей стае? — спрашивает Нил. — Только тихонечко, чтобы не потревожить Пейдж. Натали обнимает куклу. — Ага. Да. Три, два, один… Они издают самый тихий вой, который только слышал мир, а затем Натали ныряет, обнимая их. Пару минут спустя она отодвигается. — Окей, — шепчет она. — Спокойной ночи. Вот теперь по-настоящему. — Спокойной ночи, — отвечает Нил, ложась обратно. Эндрю прижимает его к себе. Нил подтягивает ноги, чтобы не пнуть Натали. А потом сон наваливается на него неподъемным грузом, и все остальное уже не имеет значения.