Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

Натали исчезает на следующее утро, не сказав ни слова, направляясь к себе с тем же смущенным видом, что и в прошлый раз, когда спала в их комнате. Нил с Эндрю не упоминают об этом. Это не их дело. Тем не менее, они обращают внимание, когда девочки спускаются на первый этаж в школьной форме, неся ранцы. — Хей, Пейдж? — М-м? — Тебе необязательно сегодня идти в школу, — говорит Нил. — Вообще-то, я мог бы даже настоять, чтобы ты осталась дома. — Почему? — спрашивает она, выпрямляясь во весь рост. Она выше Нила. К сожалению, Нил провел целые годы, выдерживая пристальный взгляд Кевина сверху вниз, так что четырнадцатилетний подросток не шибко его страшит. — Я справлюсь. — Да, но ты не обязана. Ты можешь просто… остаться дома. Можешь поехать с нами на работу, если хочешь. Или посидеть дома. Но тебе не нужно идти сегодня в школу. — Я ходила вчера, и вчера было намного хуже. — И нам жаль, что мы не остановили тебя, — вставляет Эндрю. — Но это была ошибка, которую мы не совершим сегодня. — Я не могу вечно оставаться дома, — говорит Пейдж, снова горбясь. Нил пожимает плечами: — Может быть, а может и нет. Может, тебе и не придется. Если в школе плохо, скажи нам, потому что мы, скорее всего, сможем тебе помочь — возможно, у нас получится обучать тебя на дому или типа того, или оставить тебя дома на семестр. Хотя, может, если ты позволишь себе отдохнуть денек, завтрашний день будет уже не таким плохим. — У меня была идеальная посещаемость целых три года, — отвечает Пейдж. — Мне жаль, что тебе приходилось сохранять идеальную посещаемость, но больше ты не обязана. Это выводит и ее, и Натали. — В смысле? — спрашивает Натали, защищаясь. — Мы были хорошими! Ну, в основном! Мы делали то, что должны были делать! — Но вы же за все это время хоть иногда болели? — уточняет Нил. — Или у вас был плохой день? Взрослые получают оплаченный отгул, почему тогда детям нельзя? Вы тоже можете взять выходной, чтобы позаботиться о себе… — Эй, да, правда, — возмущенно отвечает Натали. — Натали, тебя это тоже касается, — говорит Нил. — Если тебе нужно взять денек, ты можешь, даже если просто потому, что поздно встала и хочешь выспаться. — Но нельзя же все время так делать, — она усмехается. — Нет, нельзя. Так что следите за собой или говорите нам, если вам нужна помощь, чтобы мы могли что-нибудь придумать. Но вы можете взять денек на отдых. Натали смотрит на Пейдж. — Если ты остаешься сегодня, может, я останусь завтра? Получится, у нас будут конспекты за два дня. Нил держит рот на замке. Если это сработает для них — сработает и для него. Пейдж кивает. Они завтракают в тишине; Пейдж вообще почти ничего не ест. Слава богу, она остается дома. А потом они идут на работу, Натали — в школу, и Пейдж остается в доме одна. Нил сожалеет об этом почти мгновенно. Но держит волнение при себе. Иначе Эндрю развернет машину. А Пейдж это не нужно. Не нужно предлагать ей тишину и выходной, только чтобы тут же отнять, потому что ее родители беспокоятся день напролет. Вместо того чтобы волноваться, Нил звонит в отделение Аарона и назначает прием для Натали и Пейдж на следующую неделю. Эндрю заезжает на парковку. — Она заперла двери, — говорит он, как будто продолжает разговор, который был у них с Нилом. И неважно, что разговора не было. Нил понимает, к чему он. — Она знает, что нельзя отвечать, если кто-то стучит. У нее есть телефон, и она может позвонить в полицию. Может позвонить нам. — Она знает, что не стоит пользоваться духовкой и плиткой. Но мы не научили их приему Геймлиха. — Не научили. Но если бы и научили — это бы все равно не имело значения. Нам, наверное, и в голову не пришло бы учить их самоприему. — Почему я тревожусь, когда они вне дома, а когда в доме — все равно тоже тревожусь? — Ты тревожишься, когда они вне поля твоего зрения. — Ну, да, но необязательно говорить об этом настолько прямо. Эндрю смотрит на Нила. — Мы сами себя такими сделали. — Мы правда решили, что нам нужно быть еще тревожнее, чем мы уже есть. Эндрю вздыхает: — Я скучаю по скуке. — Могу сказать детям, чтобы были скучными. — Это-то конечно, но будешь ли ты скучным? — Мне говорили, что я очень скучный. — Иу, в последние несколько лет — точно нет. Как оказалось, ты меня бесконечно завораживаешь и развлекаешь. — Ну, это хорошо, а то я как раз не намереваюсь оставлять тебя одного — никогда. Готов работать? Эндрю наклоняется, и Нил наклоняется в ответ и вкладывает в поцелуй все сердце и душу, а когда отстраняется, Эндрю льнет следом за ним. Всего на полдюйма. Нил ухмыляется ему, и Эндрю закатывает глаза: — Не принимай это на свой счет, — предупреждает он. — А, окей, я тогда просто предположу, что такое с тобой может сотворить кто угодно. — Никто ничего со мной не сотворяет. — Скажи это реально глубоким голосом, а потом такой: «я Бэтмен». — Почему не «я — ночь»? Это как будто больше подходит. — Ты должен нарядиться в Бэтмена на Хэллоуин. — Только если ты будешь Женщиной-кошкой. — Я надену кошачьи ушки, если ты наденешь плащ. — Тогда ушки сделают тебя кошкой, а плащ меня — вампиром. Просто, это же буквально их фирменные отличительные штуки. — О. Типа смена ролей? — Что? — Ну, ты всегда спишь на мне, как кошка, а я всегда кусаю тебя за шею, как вампир… Эндрю закатывает глаза так сильно, что это, наверное, больно, и Нил наклоняется, чтобы поцеловать его в шею, и Эндрю подпрыгивает. — Хей, — произносит Эндрю неожиданно глубоким голосом, — мы вообще пойдем заниматься спортом или нет? Потому что я точно могу отсосать тебе прямо здесь и прямо сейчас, если захочешь. Нил чмокает его в щеку. — Нет, можешь сделать это позже. Давай позанимаемся спортом. Почему ты вообще говоришь «заниматься спортом»? Эндрю выходит из машины, очевидно, закончив баловаться — что, Нил решает, прекрасно — и, когда Нил догоняет его, Эндрю говорит: — Иногда мне просто кажется, что это странно — то, как мы называем это тренировкой или работой, когда многие люди просто бы звали «игрой». — Вот именно поэтому наша работа — лучшая в мире, — отвечает Нил. — Боже, говоришь как капиталист. — Ты готов провести славный день, усердно батрача на босса? Готов сделать все возможное, чтобы прибыль получил только один человек? — Ты когда-нибудь задумывался, как вообще странно, что людей зовут ленивыми, когда они получают пособия по безработице, но Джеффа Безоса никогда не называли ленивым за то, что он забирает все деньги, которые зарабатывают его сотрудники? — Что ж, теперь я в депрессии, — отвечает Нил. — Это наказание за то, что я возбуждаю тебя прямо перед тем, как мы проведем целый день жизни, играя в экси? — Возможно и так. А потом они оказываются внутри, и приходится замолчать. Кларк собирает их — не для ободряющей речи, которую Нил понял бы, а чтобы предупредить всех, что в четверг приедет местная новостная станция, чтобы поснимать их немного. А затем… Снова на корт. Осталось три дня. Нападающие нерешительно снимают повязки с глаз; бэклайнеры ошиваются где-то рядом, готовые защищать ворота, и разумнее тренироваться вместе. А Чарли все утро страдает в одиночестве, потому что Эндрю тренируется с отскакивающим мячом. У него получается лучше. Он еще не совсем у цели, но выходит у него все лучше. Эндрю едет на терапию, а затем возвращается как раз вовремя, чтобы забрать Нила и привезти его домой на ужин. — Здесь реально тихо, — говорит Пейдж, когда они возвращаются домой. — Ты живешь здесь уже месяц, — отвечает Нил. — Да, но никогда не бываю одна. Здесь, типа, тихо. — Вот почему мы переехали сюда, — ухмыляется Нил. — Я вышел из машины, а кругом было безмолвно. — Это причина? — спрашивает Натали. — Ага. Я позвонил Эндрю еще до того, как вошел в дом, чтобы сказать, что мы переезжаем. — Я едва удержался, чтобы не предложить вдвое больше изначальной цены, чтобы убедиться, что дом точно будет нашим, — кивает Эндрю. — Позвонил ему? — уточняет Пейдж. — Пап, тебя здесь не было? — Я все еще был в Орегоне. Как раз был почти конец сезона. — Он заставил меня подыскивать дом без него, — говорит Нил. — Это было просто самое худшее. — Тогда почему тебя так волновало, что дом точно достанется вам? — Натали спрашивает Эндрю. — Ты ж его даже не видел. Эндрю сбивается на секунду. — Его хотел Нил. — Да, но это, типа, не просто что-то, что он хотел на ужин, это же дом, — говорит Натали. — Иногда ты не получаешь такой дом, какой хочешь. — Нет. Нил хотел его. Он говорил так, будто… будто… влюбился. Он хотел такую тишину. Он сказал мне, что тишина отключает ту часть его мозга, которая всегда должна быть на взводе и замечать все вокруг. Кругом никого не было, поэтому он мог расслабиться. Ты просто не знаешь. Вы двое… этого не понимаете. Нил не всегда был таким, какой он сейчас. Вы когда-нибудь видели его тревожащимся? — Да буквально каждый день, — отвечает Натали, указывая на очевидное. — И единственная причина, по которой вы это замечаете, заключается в том, что иногда он не тревожится. Думаете, у него сейчас все так плохо с паранойей? Раньше она была безостановочной. Он больше не подпрыгивает при звуке машины. Он не… дерганый. Он беспокоится о вас. А потом идет и смотрит телевизор или делает что-то еще. Ложится спать. И спит. Раньше он плохо спал. Мы оба. Плохие сны больше не такие частые — раньше кошмары могли стриггерить пылесосящие соседи, или кем-то разбитая тарелка, или звук стука в дверь дальше по коридору, или… Нил позвонил мне, и он хотел этот дом, и отдать за такое на тридцать тысяч долларов больше запрашиваемой цены было не то чтобы дорого. И я рад, что заплатил, — говорит он, перебивая Нила. — Не только ради тебя, так что давай мне тут без вот этого вот. Мне здесь тоже спится лучше. Это наш дом. Мне он нравится. И я рад, что ты его захотел. Благодаря этому дому нам было, куда расти. Что ж, и мы выросли. И ты был абсолютно прав. Этот дом был для нас лучшим местом для роста. — И вы просто… оставили все как есть? — спрашивает Пейдж, оглядываясь по сторонам, демонстративно игнорируя Нила, целующего Эндрю в щеку, очевидно, не подозревая, что Нил кое-как отговаривает себя от желания просто чмокать Эндрю, пока они не умрут от старости. — Мы покрасили стены, — оскорбленно отвечает Нил. — И ковры положили. И переделали шкафы. — Они были отвратными, — подтверждает Эндрю. — Это ты выбрал такие цвета? — Мы разделили обязанности, — рассказывает Нил. — Он позвонил мне и сказал: «по-моему, гостиная должна быть в зеленых оттенках. В каких тонах будут две другие комнаты?». И я подумал об этом минут пять и остановился на голубом. Наверху палитра темнее, потому что, знаете, там спальни, а внизу оттенки светлее, потому что гости видят именно первый этаж. Красный для кухни — ярко-красный; Эндрю видел такой в журнале. И выглядело здорово. Они постелили брезент, заклеили подоконник скотчем, провели валиками по стене, и почти сразу же краска потекла на брезент. И на долю секунды Нил вдруг оказался в совсем другой комнате, тоже покрытой брезентом, а по полу вокруг растекались бордовые ручейки… А потом рядом возник Эндрю. Приподнимая его за подбородок. Говоря: «если хочешь, вместо красного можем использовать оранжевый». Красная краска никогда не становилась коричневой, как становится кровь; красный стекал по стене равномерно, без комочков, без кровяных сгустков. Нил закрасил это воспоминание. Ему нравится их кухня. — Тебе не нравятся цвета? — он спрашивает Натали. — Нет, типа, мне нравятся, я просто… вы здесь всего пару лет, так что я подумала, что стены уже были такими, когда вы въехали. — Нет, тут все было бежево-белым. — Знаете, вы как раз показались мне бело-бежевыми челиками, — говорит Пейдж. Эндрю резко оборачивается: — Каким-каким я тебе показался? — А мне вот кажется, я никогда не видела, чтоб ты гонял не в черных шмотках, — говорит Натали. — Черный смотрится хорошо. — Да, так почему вы тогда не выбрали черный? — Вот, это решило бы проблему, — говорит Эндрю, глядя на Нила. — Можем перекрасить. — Какую проблему? — спрашивает Пейдж. — Я ненавижу бежевый и белый, — отвечает Нил. — Они как… в гостиничных номерах. Хреновеньких квартирках. Моя жизнь проходила в бежевых и белых комнатах. Наконец-то у меня появилось место, которое я мог раскрасить, и я не собирался сидеть сложа руки среди бежево-белого. Нахуй его. Черный, конечно, решил бы эту проблему, но, наверное, подкинул бы мне и новых проблем. — Жесть как депрессивно, — кивает Пейдж. — Кстати о депрессии, — произносит Натали, которой, очевидно, наскучили разговоры о красках, — Арни считает, что «почему курица перешла дорогу?» — это хорошая загадка, так что, возможно, мне придется ему врезать — вот, просто хотела вас заранее предупредить. — Это типа как иметь младшего брата, — вздыхает Пейдж. — Он, типа, реально вообще ничего не выкупает. У меня такое чувство, что он вообще в этом мире не жил. — А почему это плохая загадка? — спрашивает Нил, чтобы не отходить от темы. Натали смотрит на него так, будто он откуда-то должен был знать. — У нее охуенно много ответов. А у хорошей загадки всего один, ну, два — максимум. Но, типа, возможно, на другой стороне дороги была еда. Может, там была вода. Кто-нибудь когда-нибудь задумывался об этом? Может, типа, на другой стороне вообще стояли цыплятки. — Разве переход на другую сторону не включает в себя все это разом? — Нет, тут я ее поддерживаю, — говорит Эндрю. — Может, курица не хотела переходить дорогу. Может, просто пыталась влиться в поток машин. То есть, конечно, это каламбур о смерти, но на самом деле он не работает, потому что, если курица умрет, то не попадет на другую сторону, что, мне кажется, должно быть иронично, но на самом деле это просто значит, что по сути уже есть два ответа на загадку, и чтобы понять иронию, нужно предположить, что у курицы не было другой причины переходить дорогу. Если она хотела раздобыть еду, то «другая сторона», означающая смерть, на самом деле была противоположна ее конечной цели, и это становится действительно хреновастенькой загадкой. — А мне кажется, суть в том, что шутка работает независимо от того, умрет курица в пробке или нет, — отмечает Нил, но это проигранная битва. Теперь это сеанс семейных споров. — И это суть? Я-то думал, что суть в хреновом каламбуре, — спорит Эндрю. — И вообще, как мы узнаем, есть ли там пробка? В загадке не уточняется, это дорога с односторонним движением в лесной глуши в зимнюю полночь или все-таки шестиполосное шоссе в час пик. Там может вообще не быть движения. — И вот в таком случае она бы как раз перешла дорогу. — Окей, но мне вот кажется, что это, типа, супер упрощенно, — вступает Натали. — То есть, если кто-то спросит, зачем мы выехали на дорогу, ответ будет не «чтобы добраться до конца шоссе», а «это самый быстрый способ доехать до молла». Так, получается, цель курочки — это перейти на другую сторону дороги? Или все-таки перейти дорогу — это просто самый быстрый способ добраться до ее парня или типа того? — Какая гетеронормативная курочка, — замечает Пейдж. — Нет, они бисексуальные, — отвечает Натали, явно оскорбленная мыслью о том, что можно представить гетеро-курочку. — Окей, ладно. Тогда ответ на вопрос «почему курица перешла дорогу» — это «она хотела повидаться с парнем»… — Но нет способа узнать контекст, — утверждает Нил, — и нет способа узнать, правы мы в этом, или в целом… и мне кажется, что сравнение с шоссе работает, потому что, если я еду по шоссе и проезжаю мимо кого-то, и мне интересно, что он делает, ответ в том, что нужно добраться куда-то подальше от шоссе… — Эй, знаете, что я только что поняла? — спрашивает Натали. — Что? — Что все это не имеет значения. Пейдж захлебывается водой. Нил давится воздухом. — Серьезно, ребят! Все это бессмыслица! Мы свободны! — Да ты же сама начала этот разговор! — восклицает Пейдж. — Нет! Ничегошеньки я не начинала! Я сказала, что это хреновая загадка, а потом па такой: «хм, давайте-ка поболтаем», а папа ему: «нет, стой, загадка плохая» и… — Ты внесла свою лепту между этими двумя конкретными заявлениями, — говорит Эндрю. — Я действительно помню, что свой вклад ты внесла. — Да, внесла. Меня тоже однажды затянуло в водоворот глупых споров, но потом я вспомнила — нам необязательно их иметь! — Боже, но если не спорить о глупой фигне, то о чем вообще говорить? — спрашивает Нил. — Это риторический вопрос, не отвечай. Не надо, — дополняет он, легонько касаясь пальцем лица Эндрю. — Я ничего не сказал, — хмыкает Эндрю. — Ты подумал об этом. — Я ни о чем не подумал. — Это моя работа, а ты должен думать. — Твоя работа? Тебе платят, чтобы ты не думал? Я попробовал не думать три секунды и денег не получил. — В основном, мне кажется, мне заплатила сама Вселенная — привела в мою жизнь супер умного, веселого, заботливого, страстного, романтичного, секси парня… — Мы прямо здесь, — громко голосит Натали. — Нет, нет, стойте, — говорит Эндрю, — я хочу посмотреть, к чему он клонит, — он поворачивается обратно к Нилу. — О ком, блять, ты говоришь, и когда я смогу встретиться с этим парнем? Нил моргает, глядя на него: — О Мэтте. — О, круто, я его уже знаю — видите, вот тут-то и вступает в игру опыт, потому что я бы никогда не подумал в сторону Мэтта в контексте всех сказанных вещей, но вы не знали его, когда у него все было хреново — но, полагаю, он все же вырос в супер умного, веселого, заботливого, страстного, романтичного, секси парня, да? Я искренне горжусь, и, мне кажется, у меня есть право гордиться, все-таки мне нравится думать, что мой жестокий подход к излечению от зависимости действительно сыграл свою роль в конечном результате. — Ты его наркотой накачал, — напоминает Пейдж. — Вот и я о том. Короче, единственная хорошая загадка — «что есть невесомое, видимое невооруженным глазом, и если положить это в бочку, в бочке станет светлее». — Светлячок, — говорит Пейдж. — Он не невесомый, — парирует Натали. — Ты когда-нибудь вообще держала светлячка в руках? Он невесомый. — Эмпирически неверно, — говорит Эндрю. — Солнечный свет, — предполагает Нил. — Его нельзя засунуть в бочку, — оспаривает Натали. — Разве? — Если ты закроешь бочку, то света там больше не будет. — Фонарик, — говорит Пейдж. — И прежде чем вы что-то скажете — можно проделать в бочке дырку и посветить. — Я вас всех так сильно ненавижу, — вздыхает Натали. — Но вес же он не уменьшит, — говорит Нил. — Технически, поскольку для проделывания отверстия в бочке требуется удалить часть стенки, это сделает вес отрицательным. — Ты хоть понимаешь, что ты только что сказал? — спрашивает Пейдж. — Да, мне кажется. — Можно мы вечером поедем с вами на работу? — спрашивает Натали. — Ты просто пытаешься сменить тему? — спрашивает Нил. — Всеми силами. — Говоря «мы», ты имеешь в виду, что вы с Пейдж уже обсудили это? — Нет, я имею в виду, что я хочу поехать с вами на работу вечером. — Я тоже хочу, — соглашается Пейдж. — И неважно, если даже мы приедем домой поздно, потому что мне вот завтра не нужно переться в школку, — говорит Натали, одаривая Пейдж ангельской улыбкой. — Охренеть как грубо. А вдруг я завтра тоже прогуляю? — Нечестно, ты должна принести мне конспекты! — Да, ну, может, я буду слишком уставшей. Верно, па? Ты же сказал, если я слишком устану, можно не идти? Нил бросает взгляд на Эндрю, но поддержки не находит. Ну, ему-то какая разница? Немного прогулов ему никогда не вредили. — Конечно. Она выглядит так, словно он только что попросил ее отрубить себе руку. — Ты… ты должен был сказать «нет». Нил пожимает плечами: — Я сказал, что ты можешь остаться дома, если переутомишься. Конечно, если есть какая-то реальная причина — типа, задержались допоздна на стадионе — мы так и скажем в школе, но раз я вам пообещал, то своих слов буду придерживаться. — Я… обязана ходить в школу, па, типа, это важно. — Тогда иди в школу, — он доедает порцию в непрерывном молчании и поднимает глаза, чтобы увидеть Пейдж в разгаре личного кризиса. — Слушайте. Вы, кажется, сами понимаете, что школа важна. И мы не собираемся… проплачивать вам место или давать взятки… Если вы захотите сменить школу, или взять передышку, или… дайте мне знать. И если у вас будут проблемы со всякими штуками — например, с регулировкой режима сна, или с психическим здоровьем, или с чем-то еще, скажите нам, и мы поможем вам разобраться с этим. Но я не собираюсь сидеть и заставлять вас упахиваться так, будто эта семья с голоду умрет, если вы не пойдете в школу. Школы в этой стране и так созданы, чтобы подростки уматывались, и я не собираюсь усугублять ситуацию. Так мы едем или? — Я имею в виду… это просто… — Пейдж тяжело вздыхает. Натали вздыхает за компанию. Они помогают убраться. Собирают свою домашнюю работу. Вчетвером садятся в машину. — Если вам удобно, — говорит Эндрю, — по вторникам можете садиться на школьный автобус, который едет до района по дороге через офис Би. Я подвину время своей сессии, так что как раз буду заканчивать ровно перед вами, а потом можете ходить по очереди, и я буду отвозить вас потом домой. — Да, нас устраивает, — соглашается Натали. — Пейдж? — Да-да. Но, типа, а вдруг она подумает, что я плохой человек? — Джиджи, она так не подумает. — Обещаешь? Эндрю встречается с ней взглядом в зеркале заднего вида. — Я обещаю. Пейдж прислоняется головой к окну. — В четверг мы хотим пойти к Сэнди после школы, — говорит Натали. — Я сказала ей, что вас не будет, чтобы забрать нас, так что Сандра потом просто отвезет нас домой. — Окей, — соглашается Нил. — Вы вернетесь к ужину? — Нет, наверное, не вернемся часов до восьми, или, типа, где-то до девяти. — Хорошо, — Нил кивает. Смотрит на Эндрю, и Эндрю отводит взгляд от дороги достаточно надолго, чтобы дать Нилу понять, что да, возможно, они просто сходят куда-нибудь поесть в этот день. А затем они снова работают. Часам к девяти Фрэнк откидывает голову и стенает, останавливая тренировку в самый ее разгар — и не то чтобы это к чему-то приводит; Кевин с Нилом препираются о полезности скольжения по полу между чьих-то ног. Аргумент Кевина: это опасно и, скорее всего, не сработает. Аргумент Нила: но возможно же, что сработает. — Эй, знаете, что могло бы помочь? — предлагает Фрэнк. — Просмотр старых игр. У нас есть парочка. — У нас нет ни одного видео со стилем игры Денвера, кроме прошлой игры, — говорит Кевин, изо всех сил стараясь огрызаться. — А ту игру мы и так уже сто раз прокрутили. — Да, но в их команде есть и другие игроки, — отвечает Фрэнк. — И это может дать нам представление об их слабостях. Я говорю не о старых играх, я об этом году. — Чего мы не видели раньше, что стоит посмотреть еще раз? — спрашивает Кевин. — Ну, если бы я знал, нам бы не пришлось смотреть снова, верно же, — отвечает Фрэнк. — Это будет пустой тратой времени, — ворчит Кевин, но удача уже от него отвернулась. — Нам нужен перерыв, — вздыхает Мария. — Нельзя все долбанное время только пахать-пахать-пахать, мы ж помрем. — Обычно это делает нас сильнее, — говорит Кевин, но уже сам направляется внутрь. Нила посещает гениальная мысль, так что он поднимает взгляд на трибуны, машет руками и ждет, пока Натали и Пейдж помашут в ответ. — Мы пойдем просматривать экси-матчи, — кричит он. — С нами хотите? Пейдж, конечно же, оживляется. Они с Натали сбегают по лестнице и скрываются из виду. — У нас даже внутри будут зрители? — спрашивает Кларк. Нил пожимает плечами: — Могу их выгнать, если хочешь. — Не, пусть останутся. Я начинаю привыкать к их присутствию здесь. — Они были здесь, ну, раза, может, три. — Это много. — Ну, сезон почти закончился. Обычно они все равно в школе. — Кевин, — зовет Кларк. — Чего? — Тебе надо начать приводить Джона на работу. И оставлять на трибунах. — Не обязан, у нас с женой есть родители. — Жестоко, Кев, жестоко, — говорит Кларк, бросая мимолетный взгляд на Нила. Нил больше шокирован мыслью о том, что такое в принципе может его обидеть, чем самой шуткой Кевина. — Да им обоим плевать, — отвечает Кевин, махая рукой в их с Эндрю сторону. — Никогда не слышал, чтобы они оплакивали тот факт, что они сироты. — Это правда, — кивает Эндрю. — На самом деле, можно даже сказать, что мы оба испытали облегчение, лишившись родителей. — Быть сиротой здорово, — соглашается Нил. — Плюс: ни бабушек, ни дедушек, ни тетей, ни дядей — ну, пара дядей есть, но мы с ними не общаемся. — У вас есть дяди? — спрашивает Пейдж, заходя как раз вовремя, чтобы услышать это. — Можем поговорить об этом по дороге домой, — решает Нил. — Что, ваши дяди прям уж настолько плохие? — фыркнув, спрашивает Мария. — Ну, мой дядя гомофоб, сторонник конверсионной терапии и отрицает изнасилования, — сухо говорит Эндрю. — Не знаю, заслуживает ли это разговора по дороге домой, но я скажу, что Ники переехал в Германию, чтобы сбежать от него, так что. — Это только один дядя, — щурится Натали. Да и хрен с ним, кого вообще волнует? — А мой дядя руководит мафией в Британии, так что я шибко не беспокоюсь о нем. — Дядя с чьей стороны? — проницательно спрашивает Мария. — С маминой. — Ебать, у тебя реально эта тема с двух сторон, ха. — Да, это некруто. Короче, обожаю не общаться с дальними родственниками. И обожаю быть сиротой, не могу не порекомендовать. — Согласна, — воодушевленно поддакивает Натали. — Это угроза? — спрашивает Эндрю. — Знаешь, возможно, но не вам. — А кому? — спрашивает Мария, махая рукой Кевину, чтобы тот заткнулся, прежде чем он успеет пожаловаться, что они зря тратят время. — Нашему биологическому отцу, — отвечает Пейдж, имитируя плевок через плечо. — Он хочет, чтобы мы сбежАаАаАли, — говорит она, превращая слово в хныканье. — Вы ваще знаете, с кем живете? А о доброте и сочувствии знаете? Вы должны уйти и жить со мнОоОоОй, чтобы я мог научить вас хоРоОоОоОшим вещам, типа, как бросать своих детей и быть мелким уебаном. Мария прыскает: — Ты охуенно великолепна. Эй, слушайте, если вам когда-нибудь понадобится научиться быть недобрыми и жестокими, дайте мне знать, я помогу. — А если нужна будет помощь с, ну, типа, как быть добрыми, — присоединяется Райли, — знайте — я тут. Ну так, просто говорю. — Мне кажется, мы хороши на обоих фронтах, — серьезно говорит Пейдж. — Но спасибо. — Круто. Но мы собираемся смотреть матчи или будем просто чесать языками? — спрашивает Кевин. — Давайте смотреть, — соглашается Нил. Следует десятиминутный спор о том, какую игру включать, но они останавливаются на последней игре Денвера в сезоне, в предфинале. Денвер там играл против команды Айдахо. Эта игра не показывает их с лучшей стороны, но наиболее уверенными в себе — да, и Нил не сомневается, что именно такими они будут в субботу. У него все внутри переворачивается. Еще три дня тренировок, а затем Денвер прилетит в Южную Каролину, и тогда все закончится. Конец. Он переводит взгляд на экран телевизора и не отрывает до тех пор, пока… — Стойте, — говорит он, махая Кларку рукой, — ну-ка назад, перемотай еще… Кларк просто передает ему пульт. — О, ты видел… — Ага, — кивает Нил, ухмыляясь Кевину. — Что видел? Что-то полезное? — спрашивает Афина. — Я закатываю на вас глаза, — говорит Эндрю Нилу в спину. — Это стоит перемотки чисто символически. Нил нажимает на воспроизведение и указывает в правый верхний угол экрана. — Игрок под тринадцатым номером из Айдахо, — говорит он. — Смотрите. Ждите… еще немного… И ВОТ… Они с Кевином смеются, наблюдая, как игрок падает. — Что это вообще было! — Его ноги? Мне кажется, дело в его ногах, — предполагает Кевин. — Человеку платят зарплату размером в число из семи цифр, чтоб он не грохался об собственные ноги, а он все равно! Все равно падает. — Почему бы вам просто, блять, не комментировать? — спрашивает Натали. Нил пожимает плечами. — Неплохая идея. Окей, сейчас мяч у Ибрагима — нет возможности быстрой передачи, пасовать ему было плохой идеей, а теперь мяч у Денвера — у Хиллиард — она — ну, честно говоря, не настолько быстрая, но глядите, она, скорее всего, когда-то пробовалась на позиции бэклайнера, так что может оттеснять… — Да-да, но она нервная, — говорит Кевин, — смотри: Реддинг только что приблизился к ней, но между ними все еще два фута, а она уже передала мяч — вот поэтому, скорее всего, на позиции бэклайнера она и не задержалась… — Короче, это… кажется, он делает целых десять шагов, потому что не стоит долго удерживать мяч, если можешь помочь, но Хиллиард заблокировали, видишь… Пару минут спустя Нил понимает, что Кларк делает заметки. — Нет, нет, — отмахивается Кларк, — я просто записываю вашу хрень, это полезно, продолжайте. Команда кивает. Эндрю нет, но он выглядит самодовольным, когда откидывается на спинку стула. Так что Нил пожимает плечами Кевину, и они продолжают, Пейдж слушает, и Нил наблюдает, как она медленно, но верно расслабляется. Когда видео с матчем заканчивается, дети не утруждаются и не возвращаются на трибуны. Они сидят прямо внутри, на корте. Пейдж наблюдает. И наблюдает она за Эндрю. Эндрю вкладывается в игру тщательно и старательно — Нил прежде ни разу не видел от него такой вовлеченности. Нил любит их обоих. Любит и Эндрю, и Пейдж, и Натали. Любит свою семью, и свою работу, и свою жизнь, и он убил бы, чтобы сохранить все это в безопасности, чтобы каждый в этом здании был в безопасности. Они тренируются. Нил с Кевином и Эндрю придумывают все больше новых штук. Они работают, и у них все получается, а Натали скрывается из вида за плексигласом и не возвращается, а Пейдж наблюдает. Они, закончив, находят Натали спящей, растянувшейся на одной из скамеек. Спящей, одной, в незапертой и незнакомой комнате, и это тоже прогресс. Она вздрагивает, когда команда заходит, но, не сговариваясь, все это игнорируют. Они полностью игнорируют ее, пока она не возвращается к Пейдж. Никто ничего не увидел, никто ничего не подумал — и Нил любит их всех за это. А потом они возвращаются домой. Пейдж первой поднимается по лестнице, а затем останавливается в коридоре, прищурив глаза и размышляя. — Ты не обязана делать то, чего не хочешь, — напоминает ей Нил. — Я как раз пытаюсь решить, чего хочу. — Позволь перефразировать: тебе необязательно делать что-то только потому, что ты считаешь, что должна это сделать, или потому, что в конечном итоге все равно сделаешь. И если ты выберешь комнату для домашних заданий — мы можем расстелить кровать, если ты готова в ней поспать. Ты можешь двигаться маленькими шажками. — Наверное, пойду почищу зубы. — Хорошо. Десять минут спустя она находит Нила, пока он меняет кошачий лоток. — Сегодня я буду спать в спальне. — Окей, — соглашается Нил. — Если передумаешь и захочешь, чтобы мы помогли с диваном, можешь разбудить нас. — Окей, — соглашается она. — И еще, — она поворачивается еще немного, чтобы видеть и Эндрю, — я просто хотела сказать… я правда рада, что вы наши папы. — Я рад, что ты наша дочь, — ласково отвечает Нил. — Мы любим тебя, — говорит Эндрю. — Вас обеих. Она улыбается и быстренько выходит из комнаты. Свет в коридоре гаснет. Нил с Эндрю готовятся ко сну. Осталось три дня. Осталось три дня, а потом всего одна игра. Нил забирается в постель, Эндрю берет его двумя пальцами за подбородок, и легчайшего намека на давление достаточно, чтобы Нил прильнул для поцелуя. — Так что насчет минета, — мурлычет Эндрю. — Да или нет? Нил хмыкает, но сегодня нет, не то настроение. — Не сегодня, — шепчет он. — Хорошо, — соглашается Эндрю. Он тянет Нила на матрац, целует в лоб, складывает руки на его груди и ложится на них подбородком. — Поговори со мной. — О чем-то конкретном? — спрашивает Нил, проводя рукой по его волосам. Здесь безопасно. Никто не сможет причинить ему боль, только не здесь, не с Эндрю, расслабленно лежащим на нем. Не за закрытой дверью. Здесь правда тихо — Пейдж не ошиблась на этот счет. Здесь безмятежно. — Если бы ты был курицей, зачем бы ты перешел дорогу? — Потому что я динозавр, и мне нужно кое-что доказать. — По-моему, звучит не очень по-куриному. — Ты когда-то вообще встречал курицу? — Нет, а ты? — Конечно. Эндрю фыркает: — Ты сказал это «конечно» так, будто каждый встречал курицу. — «Встречал» курицу. Они не люди, с ними нельзя встретиться. Но, как бы, фермы… в Европе их много, так что поблизости всегда есть курочка. И мы с мамой какое-то время пробыли на западе — в Штатах — и курицы… не знаю. Если ты работаешь на ферме, все равно будешь с ними тусоваться. — А ты много работал на ферме? — Не прям много, но какое-то время; люди там от тебя многого не ожидают. Они поболтают, если выпадет шанс, но если ты не захочешь разговаривать — они это уважат. Мы нашли фермера, который не задавал много вопросов — ни о Дженни Таннер, ни о ее сыне Крисе, и он был готов дать маме работу и позволить мне тоже остаться, при условии, что я тоже буду немного помогать и не доставлю неприятностей. С курицами было легко — ну, для двенадцатилетки. Нужно было кормить их. Загонять в загон, когда нужно. И эти еблуши начинали драться в рандомный момент, понятия не имею, почему трусов обзывают «цыплятками», курицам же вообще плевать, даже если их оппонент — это взрослый человек, а не такая же курица. Курицы — это динозавры, они не эволюционировали. — Может, нам тоже стоит завести цыплят. — Нетушки. Кормить их? Терпеть их? Не-а. — Если хочешь, мы, наверное, можем купить целую ферму. — Конечно-конечно, пока мы на ней не живем и не работаем. Если только… если только ты сам не хочешь ферму? — Нил, я пытаюсь вызвать у тебя панику. — Что ж, я паникую. Ты хочешь быть фермером? Я слышал, работа с землей может реально успокаивать. Ты поэтому завел кактус? — Почему это у меня должна быть более веская причина захотеть кактус? Я пошел в «Лоуз», там были кактусы, и я купил один. — Не знаю, почему ты тогда хочешь ферму? — Не хочу я никакую ферму. — Дрю, ты не можешь продолжать так поступать со мной. — Подтрунивать над тобой? — Да! Эндрю на секунду ложится лбом на ладони, смеясь над ним, а затем снова поднимает голову и укладывает на руки подбородок. — Я планирую шутить над тобой еще несколько лет. — «Несколько» — это сколько? — Пять, хотя бы. — А я планирую прожить намного дольше. Лучше продли свое «несколько». — Десять? — Через десять мне будет всего тридцать девять. Ты собираешься перестать смеяться надо мной? Еще до того, как я достигну среднего возраста? Ты такое упускаешь! А что будет, когда я начну ныть на суставы? Когда у меня появятся первые седые волосы? Ты что, хочешь сказать, что когда я начну задвигать про «а вот в МОЕ время», ты не будешь надо мной смеяться? И в чем тогда смысл? — В каких случаях ты вообще собираешься говорить «а вот в мое время»? А вот в МОЕ время, когда я был в бегах, я работал на куриной ферме. — И выполнял свою работу, да! Приходится трудиться, чтобы сохранять анонимность! О… о, стой. А вот в мое время не нужно было подавать документы в колледж, можно было просто быть хорошим в своих штуках и заставить тренера сжалиться над тобой, и вот тебе колледж. — А вот в мое время нам не нужны были нелепые-первые-встречи. Мы били любовь всей своей жизни клюшкой по ребрам и надеялись, что наши дети в будущем не будут придавать этому слишком большого значения. — А вот в мое время мы не ходили на свидания, мы просто ждали, пока весь такой злючий мутный парень из твоей спортивной команды не откроется тебе и не покажет свою мягкую сторону, а затем попросит отсосать твой член. Что значит вы идете в кино? Как это поможет сблизиться с человеком? Как, по-твоему, можно понять, что вы соулмейты в кинотеатре? Эндрю падает на руки лбом. Это его версия истерического смеха. — Хочешь, приду и разыграю для тебя ситуацию на грани жизни и смерти? Могу похитить тебя возле кино. В смысле вы пойдете обедать? О… хочешь, чтобы это была ситуация с отравлением? Слушай, я не против, что вы встречаетесь, и ничего не имею против этого парнишки, я просто говорю, что не стоит слишком сильно в него влюбляться, пока ты не выяснишь, будет ли он готов пырнуть агента ФБР ради тебя. Эндрю убирает одну руку из-под подбородка и дотягивается до щеки Нила. — Мы будем капризными старыми дедушками. — Ты только что употребил слово «капризный»? — Да, потому что это слово, а я в совершенстве владею английским языком. — О-о-оу, погляди только на себя, какой умняша. — Достаточно умный, чтобы понять, что ты избегаешь самого концепта быть дедушкой. — Да, да, я избегаю, потому что это абсолютное безумие, и такого не будет. Возможно, у наших детей и будут свои дети, и это будет здорово, но мы не станем дедушками. Мне кажется, я бы тогда стал… падушкой, что, как бы, очаровательно, и мне нужно будет купить парочку свитеров крупной вязки… несколько кардиганов… несколько… слаксов? — Извини, слаксов? — Слаксов. Да. Как раз увидишь меня в… окей, стой, а «падушка» предполагает концепцию ортопедических стелек или все-таки кроксов? Эндрю ахает, и Нил слышал его притворные ахи достаточно часто, чтобы понять, что этот — настоящий. — Ты никогда не наденешь кроксы. Меня не должны видеть на публике с тобой. Сотри эту долбанную самодовольную ухмылку с лица, я не собираюсь идти на компромисс — злоебучие кроксы, я реально… если мы не идем по реке, кроксы запрещены. — В любом случае, как только мы уничтожим Морияма, мы все равно переедем к реке… — Это читерство. — Никто никогда не говорил, что я играю честно. По сути, я известен как раз нечестной игрой. — Я виню в этом тот факт, что ты вырос на экси. В экси нет спортивного мастерства, только если в воплощении Джереми Нокса. Экси полно сладкой, сладкой жестокости… — И мы знаем, что я это обожаю… — И вот это основная часть того, что не так с твоей личностью. — Что не так с моей личностью? — Абсолютное отсутствие представления о ценности покоя. — И в чем ценность покоя, Эндрю Миньярд? — Легкость, с которой можно найти время, чтобы засиживаться допоздна и болтать. — Знаешь, тут я согласен. Поддерживаю. Дрю, как ты? — Как я? — Это была нелегкая пара дней для тебя. Как ты? — Ты звучишь как интервьюер. У тебя была нелегкая пара игр. Как на тебя это повлияло? — Могу сформулировать вопрос с экси-терминами, если хочешь. — Мне бы не хотелось. Но я в п… я только что чуть не сказал, что я в порядке. Нил фыркает: — О, как все перевернулось. — Со мной все хорошо. Правда, любимый, все хорошо. Не так просто нанести мне вред. Больше нет, по крайней мере. Я учусь конструктивно направлять внутреннюю борьбу на заботу о детях. — Говоришь словами Би. Эндрю пожимает плечами: — Что работает, то работает. Нил смотрит на него — на бесконечно родной силуэт во мраке — и любит его. — Что такое? — Я люблю тебя. И я люблю возможность любить тебя. И люблю знать, что ты знаешь, что я люблю тебя, и люблю иметь возможность провести остаток жизни, любя тебя, и… ты не собираешься меня перебивать? — И зачем мне? — Обычно ты прерываешь меня, когда я начинаю вот это вот свое. — Я стараюсь справляться лучше. — О, хорошо, тогда можем попрактиковаться. Я люблю тебя, и твое чувство юмора, и твои ножи, и то, как сильно тебе нравится печь, и как сильно ты заботишься о детях, и как сильно заботишься об Эндруниоре, и я люблю то, что ты все еще жив, люблю то, как ты чистишь зубы — так же серьезно, как платишь налоги, люблю, как охрененно много ты знаешь об автомобилях, люблю, что ты наотрез отказываешься признавать, что разбираешься в автомобилях, пока не встретишь кого-то, кто знает столько же. Я люблю то, как сильно ты заботишься о манере своей речи, и насколько ты драматичен, и… — Да или нет? — Да, — отвечает Нил. Эндрю обнимает его за плечи, притягивая его лицо достаточно близко к себе, чтобы мочь дотянуться. Пару минут спустя Нил улыбается: — Ты все-таки перебил меня — Ты вел себя глупо. — Как я себя всегда и веду, — соглашается Нил и притягивает Эндрю обратно. Несколько минут спустя Эндрю чмокает его в щеку и снова опускается, чтобы положить голову ему на грудь. — Я люблю тебя. Нил проводит пальцами по его волосам. — Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. На следующий день Натали остается дома. Сейчас Нил беспокоится меньше, чем когда дома осталась Пейдж. Во-первых, с Пейдж ничего не случилось; во-вторых, у Натали есть нож — и она, ну, по крайней мере, пользоваться им умеет относительно сносно. Они тренируются, потом едут домой ужинать, затем забирают девочек на работу с собой, и Пейдж наблюдает. Эндрю работает. Нил бегает. Кевин выкрикивает инструкции; Мария дразнит его; Райли ухахатывается. Кларк напоминает Кевину, что он не капитан и не тренер. Кевин корчит гримасу, от которой Афина смеется так сильно, что роняет клюшку. А потом они идут домой и ложатся спать, и остается еще два дня. В четверг утром Нил приходит на работу с твердым намерением извлечь из сегодняшнего дня максимум пользы. Час спустя, потратив целых пять минут на безуспешные попытки прорваться через защиту Фрэнка, Нил видит шанс — Фрэнк, широко расставив ноги, наклоняется вперед, готовый прыгнуть на него, если мяч от него пролетит в радиусе мили, и Кевин, сейчас не способный ни пасовать ему, ни попасть по воротам, вообще никуда не сможет ровно попасть, кроме, возможно, земли позади Фрэнка… — Кевин! — кричит Нил, привлекая внимание, а затем взмахивает запястьем, чтобы клюшка легла горизонтально, и падает на землю, а Фрэнк таранит пустоту. Нил маленький, а Фрэнк большой. Фрэнк, спотыкаясь, рвется вперед, и верхушка его клюшки пролетает в двух дюймах от ноги Нила. Нил проскальзывает между его ног, поднимает клюшку как раз вовремя, чтобы перехватить пас Кевина, вскакивает и запускает мяч в Эндрю, который… …не двинулся. Эндрю даже не двинулся. Мяч пролетает мимо него, и только тогда он двигается, но не в сторону мяча — он несется к Нилу. — Что за нахуй! — в восторге верещит Мария. — Твою налево, Нил. — Твою налево, — соглашается Фрэнк. — Эй, блять, у них же есть Фланнери — ты, наверное, мог бы проскользнуть под его ногами, пока он стоит, и если он упадает, это его конкретно отвлечет… — И это не запрещено, — ухмыляется Райли. — Это не запрещено, и если он поранится таким образом, технически в этом нет ничьей вины; Нил, ты единственный достаточно маленький придурок, чтобы провернуть такое… Эндрю? Эндрю хватает Нила за запястье и начинает тащить его прочь. — Эндрю? — осторожно зовет Кларк. Нил отмахивается от них, снимая шлем, чтобы ободряюще улыбнуться. — Мы вернемся через секунду. Или минуту. Превратите эту минуту в минуту солидной, долгой, хорошей тренировки. — Разнеси его, Эндрю, — кричит Кевин. — Это было пиздецки тупо и опасно… А затем Кевина прерывает хлопнувшая дверь, и Эндрю тащит Нила через внешнюю часть корта в раздевалку, на ходу снимая шлем. Нил едва успевает переступить порог, когда Эндрю резко оборачивается к нему. — Это было ебать как тупо, опасно и абсолютно не нужно, — рычит он. — Ты идиот, и если бы Фрэнк наступил тебе на голову, ты, блять, это заслужил… — О, ты любишь меня, — ухмыляется Нил, чувствуя прилив адреналина, прекрасно понимая, что Эндрю злится только потому, что так сильно его любит. — О-о-о-оу, ты так сильно меня любишь. — Я… ты подверг себя опасности за два дня до Чемпионата, чтобы доказать свою правоту ебучему Кевину, из всех людей именно Кевину, и подверг опасности Фрэнка тоже, ты, ебаное идиотище… — Боже мой, ты так сильно меня любишь… — Клянусь ебаным богом, если ты снова выкинешь эту херню, я уйду от тебя, я уйду от тебя, и из команды, и из экси, я перееду в уебский Айдахо, и ты никогда меня больше не увидишь… — Хотя это сработало бы против Фланнери, — говорит Нил, но его восторг гаснет. Он напугал Эндрю. — А если Фланнери наступит тебе на голову, он проломит тебе череп — или, блять, если он использует клюшку, чтобы удержаться на ногах, и по голове тебе прилетит клюшкой, на корте даже мозгов не останется, потому что у тебя их нет, и это при условии, что он приземлится тебе именно на голову… а раздробленная бедренная кость? Потому что это развитие событий, блять, приближается к тебе, Нил Джостен, приближается на максимальной скорости. Раздробленное бедро? Невероятно больно и необратимо, и ты, нахуй, никогда больше не сможешь играть в экси, тупица, я тебя так блядски сильно ненавижу… — Мне жаль, Эндрю… — А мне, блять, плевать, тебе не о чем будет сожалеть, если ты умрешь, потому что решил провернуть это говно ради уебищного спорта… — Но я не умер, я в порядке, так что я буду говорить, что мне жаль, а тебе придется с этим смириться, Дрю, я больше этого не сделаю, я… а вы, нахуй, кто вообще такие? Эндрю резко оборачивается, такой же удивленный, как и Нил, замечая съемочную группу местных новостей на другой стороне раздевалки, и все они выглядят такими же нерадостными из-за того, что находятся там, как и Нил с Эндрю из-за них. Они все просто стоят, и каждый похож на оленя в свете фар, включая Нила и Эндрю. — Мы, э-э, с Седьмого канала, — неуверенно говорит член съемочной группы. Похоже, именно он будет перед камерой — он одет подобающе. — Верно, — медленно произносит Нил. — Ну, короче, мы просто шли… наружу, чтобы… потому что. — Ага, — соглашается Седьмой канал, и Нил с Эндрю направляются к двери со скоростью, которую лучше всего можно описать как попытку удрать в кошмарном сне. Дверь за ними закрывается, и они стоят, глядя на парковку, на фургон Седьмого канала, и Нил вздыхает. — Мы могли бы просто сбежать, — предлагает Эндрю. — Схватим наличные. Возьмем девочек. Найдем ферму в Монтане, где никто не будет задавать вопросов. Что-то легонько толкается в руку Нила, и он опускает взгляд, чтобы увидеть мизинец Эндрю. Это сложно — потому что они в перчатках, — но они соединяют мизинцы. — Мне правда жаль, — тихо говорит Нил. — Я больше не буду это проворачивать. — Я лучше проиграю матч, — отвечает Эндрю. — Я лучше проиграю, чем потеряю тебя. Я бы предпочел, чтобы ты пропустил пас, чем потерял способность играть. Не убивай себя, Нил, блять, только не ради экси. Не ради этого. — Я не буду. — Если ты убьешься, я убью тебя. — Я знаю. — Ты это заслужишь. А у меня даже депрессии из-за этого не будет. — Я знаю. — Если Кларк не разнесет тебя за это, я убью его во сне. — Нет нужды, Кевин прекрасно справится сам. — Хорошо. Не то чтобы ты когда-то его слушался. — Я обещаю послушаться его на этот раз. — Я ненавижу тебя. — О-о-о-о-о, ты так сильно меня любишь… — Самое худшее… — Ты так сильно меня любишь, что даже не можешь смотреть, как я делаю что-то опасное… — Нет, не могу, и я охуеть как ненавижу тебя за то, что ты заставил меня это видеть. — Готов вернуться? — Я хочу кого-нибудь поколотить за это. Нил приподнимает бровь, глядя на него. — Что? — Могу я психануть на Фрэнка из-за этого? А на Кевина? На кого-нибудь? Вообще на кого-нибудь в принципе? — Не-а, только на меня. Поспаррингуй со мной, когда вернемся домой. — Ты не спаррингуешь. — Не-а. Нет, не спаррингую. Но если ты, типа, супер сильно хочешь кого-нибудь побить, то не можешь меня касаться. И это может разозлить тебя еще больше. — Думаешь, ты такой быстрый, да. Думаешь, ты неуязвимый. — Я знаю, что я быстрый. — Это не будет спаррингом — я буду просто колотить воздух. — Я умею спарринговать, я дрался раньше. — Ты, наверное, дерешься грязно. — Грязно, как у пылесоса внутри. Эндрю закрывает глаза. — Окей. Окей, пошли. Пойдем. — Окей, капустка. — Бок Чой. Нил следует за ним обратно внутрь, отмечая отсутствие съемочной группы, и возвращается на корт, где Кевин улыбается в камеру. — Иди в ворота, — шепчет Нил. — Я буду держать их подальше от тебя. — Как бэклайнер, которым ты всегда хотел быть. — Агап. Кларк поднимает брови, глядя на Нила, и Нил пожимает плечами. Две секунды спустя на него приземляется Райли. — Ну и? Мы усовершенствуем этот приемчик? — Мне пригрозили разводом, оставлением и смертью, если я это повторю, так что нет. — Нил! — рявкает Кевин. Нил съеживается, когда Кевин направляется к нему. — Я не стану делать это снова, не буду, я уже пообещал. — Хорошо, — огрызается Кевин, тыча клюшкой в его направлении. — Это было тупо, опасно и безответственно… — И немножечко круто, — громко шепчет Райли. Нил готов поклясться, что у Кевина глаза кровью наливаются. — Он мог пораниться и выбыть, а Чемпионат через два дня. А потом Кларк отправляет Нила на интервью, и Нил идет. — Как думаете, у вас получится обойти Денвер? В этом году вы проиграли им уже дважды, — говорит интервьюер, улыбаясь так, словно только что не наблюдал, как Эндрю надавал Нилу по первое число. — Думаю, у нас все получится. Мы знаем все их трюки, но они не знают все наши, — уверенно отвечает Нил. — Мы работали над кое-какими новыми штучками и готовы с ними выступить. — Вы выйдете на корт с этими своими «новыми штучками»? — Конечно. Это всегда непросто; мы с Кевином и Эндрю не хотим знакомить конкурентов с мувами «Ягуаров» изнутри, но мы рады вывести их на международную арену, потому что хотим, чтобы американская Сборная экси была силой, с которой нужно считаться. И если мы покажем нашим соперникам парочку трюков, то после Олимпиады просто придумаем новые. — Как вообще сейчас дела у «Ягуаров»? Третья игра против команды, которая постоянно вас обыгрывает — напряжение, наверное, на пределе? Нил улыбается и отвечает правду: — Не. Мы славно проводим время, честно говоря. Экси — это то, чем все мы любим заниматься, и сейчас как раз время, которое мы для него выделили — никаких других обязательств, ничего, только вид спорта, которому мы посвятили годы. — Отлично, большое спасибо, что уделили нам время! Эндрю Миньярд не хотел бы поболтать с нами? — Не-а, — отвечает Нил, все еще улыбаясь. — М-м. Ну… — Вы уже беседовали с Райли? — спрашивает Нил. — Я приведу ее… Ри! Райли подбегает трусцой. — Моя очередь? — Агап! — Нил поворачивается к интервьюеру. — Спасибо, что уделили мне время! Однако на этом все не заканчивается. Потому что Райли подходит к Нилу после интервью, чтобы рассказать, что ведущий клянчил интервью с Эндрю, а потом то же самое говорит и Мария, и Кларк тоже. И когда всех остальных тоже снимают, ведущий направляется в сторону Эндрю, надеясь, очевидно, попасть и без того взвинченному Эндрю под горячую руку. Нил встает у интервьюера на пути и улыбается — чисто из вежливости. — Мне кажется, дверь в другой стороне. — Позвольте мне вам показать, — подхватывает Фрэнк, кладя руку на спину интервьюера и поворачивая его в противоположную от Эндрю сторону. — Вы в самом деле хотите оставить без внимания тиммейта? — спрашивает интервьюер, пытаясь вывернуться из рук Фрэнка и обойти его. Но вся работа Фрэнка как раз заключается в том, чтобы не давать людям его обходить. Он выглядит явно оскорбленным этой попыткой. — Да, полагаю, еще как хотим, — говорит Фрэнк. — Мне кажется, он мог бы сказать что-то ценное. — Не мог бы, — весело отвечает Мария. — Вам — не мог. Пойдемте, пойдемте, пока мы не натравили на вас копов за незаконное проникновение. Сюда, пожалуйста. Половина команды обступает телекомментаторов, осторожно выпроваживая их за дверь. А потом все возвращается к тренировке. Затем наступает время ужина и тайской кухни, и они садятся по разные стороны стола, чтобы Нил мог пинать Эндрю по стопам, а затем поджимать ноги, чтобы Эндрю не дотягивался. — Коротышка. — Ёбик. — Да, я ебу, как ты узнал? — Потому что ты ебешь меня. — У меня на это нет особо смешного ответа. — Можешь раздвинуть ноги, чтобы я мог до них дотянуться. — Нет, не хочу, чтобы ты испачкал мне джинсы. — А, то есть мои джинсы пусть будут грязные? — Твои черные. На них никто не увидит. — Я увижу. — О, глаз-алмаз. Эй, что ты будешь делать, когда тебе понадобятся очки для чтения? Мне кажется, я повешу свои на цепочку на шею, просто чтобы вжиться в образ падушки. — Я намереваюсь забыть, куда их положил. У меня будет несколько пар, и я не буду знать, где находится хоть какая-то из них. — Ты будешь носить две пары на голове одновременно? — Думаю, я надену столько очков, сколько поместятся. И потом, когда кто-нибудь спросит: «зачем тебе на голове столько пар очков», я возьму одну и скажу: «о, нашел!» А потом мне скажут: «там же еще пять пар», я просто сострою подавленное выражение лица и отвечу: «это несмешная шутка, я потерял пять пар месяц назад и до сих пор оплакиваю потерю». Посмотрим, скольких людей я могу заставить усомниться в их существовании. — Ты собираешься газлайтить наших детей? — И внуков. — Ты реально ждешь не дождешься внуков. — Мне кажется, было бы очень мило, если бы ты держал на руках ребенка. Помнишь, когда ты держал Джона? Ты выглядел так, словно держал бомбу. Нила передергивает. — Он был крошечным. И хрупким. И ломать вещи — это буквально мой род деятельности, я не понимаю, почему Кевин вообще мне его дал. — Ему нужно было вздремнуть. — Они с Теей реально минуты на две отключились. И от тебя не было никакой помощи. — Я очень даже помогал! Я говорил тебе, что ты выглядишь так, будто пребываешь в абсолютном ужасе. — Это не помогало! — Ну, ты не повернулся, чтобы посмотреть в зеркало… — Я бы, наверное, швырнул Джона прямо в это зеркало, и тогда бы узнал, что у меня этот странный синдром, когда две руки действуют независимо друг от друга… — Такое случается только при определенных заболеваниях мозга или хирургическом вмешательстве… — Типа состояния мозга, когда он просто глупый… — С этим не поспоришь… — А я и не спорю. Все, что я хочу сказать — я не мог пошевелиться, и ты не забрал у меня ребенка. — Забрал! Я забрал Джона! — После того, как я держал его полчаса, ты забрал его на двадцать секунд как раз в тот момент, когда Тея проснулась, сукин ты сын. — Это крайне оскорбительно для моего отца. — Почему для отца? Мать тоже может быть сучкой. — Нет, моя мать просто умерла. Хотя отец может оказаться сучарой. — Тогда это может быть правдой. — Конечно, но все, что я знаю об этом человеке, это то, что у него были достаточно низкие стандарты, чтобы он был готов переспать с моей матерью, и что его фамилия — Миньярд, — резонно отвечает Эндрю. — Может, она так и не сказала ему, что беременна. Возможно, он был хорошим парнем. — Хочешь попытаться найти его? Эндрю смеряет Нила обжигающим взглядом. — Ни в коем случае. Что, блять, я буду с ним делать? Держать за ручку на смертном одре? — Почему он умирает? — Мы все умираем, и он тоже в какой-то момент умрет, и я бы не стал поддерживать связь. Нет. Не ищи его, Нил Джостен, я тебя уничтожу. Это не какое-то милое, застенчивое «я не хочу», которое на самом деле означает «возможно, я хочу». Это не из серии «я ничего не хочу и ни в чем не нуждаюсь». Я не хочу, чтобы этот мужчина был в моей жизни, и Аарон тоже не хочет. Нил пожимает плечами. — Хорошо. Если бы ты был курочкой, зачем бы ты переходил дорогу? — Наверное, потому что ты делаешь что-то тупое на другой стороне, и мне нужно спасти твою долбанную жизнь. — Что бы ты сделал, если бы проснулся завтра и оказался курицей? — Клевал бы тебя до охуевания, пока бы ты не проснулся. — Что ж, теперь я буду знать, что творится, если я когда-нибудь проснусь от того, что меня клюет курица. — Вижу, насколько неловкой была бы ситуация, будь причина в другом. — Хочешь десерт? — За кого ты меня держишь? Они заказывают десерт. Возвращаются на работу. Снова едут домой и видят, что дети уже в кроватях. Пятница пролетает на незаметно. За ужином они смотрят выпуск Седьмого канала. Эндрю там нет, и Нил вздыхает с облегчением, а затем они опять возвращаются к работе. И едва ли это можно назвать работой. Игра уже завтра. Еще парочка часов не будет иметь большого значения. Они смотрят очередную игру Денвера. Потом идут по домам. Дети остаются в своей комнате. Нилу почти хочется пойти и сказать им, что они не должны отсиживаться — им разрешено находиться в других местах дома, им не нужно бояться, что они с Эндрю будут вымещать на них нервозность. Но он не говорит. И в конце концов, после пятиминутного переключения каналов, Эндрю с Нилом сдаются и поднимаются наверх. Они по очереди метают ножи в мишень для Дартса, пока Нил не чувствует себя достаточно сосредоточенным и заземленным, чтобы заснуть. Есть еще кое-что, Нил знает, что ему нужно сделать в воскресенье… это будет двадцатое октября, значит ли, что время поджимает? Возможно нет. Возможно да! Нил понятия не имеет. Он делает глубокий вдох, задерживает воздух на секунду, а затем выдыхает. Целует Эндрю. А потом закрывает глаза, заставляет мозг затихнуть и засыпает.