Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

У Нила очень сильное дежавю. Он просыпается; сейчас рассвет. Эндрю тоже просыпается, вцепившись в его футболку. А потом расслабляется, приподнимается, утыкается лицом в его шею, делая глубокий вдох, и снова успокаивается. Это один в один идеальное повторение вчерашнего утра. Возможно, он застрял в Дне сурка. И будет переживать один и тот же день снова и снова, пока не сделает все правильно. Возможно, получится просто пойти и по-быстрому совершить парочку убийств; если он все сделает правильно, то сможет войти и выйти незамеченным, а затем добраться до ювелирного магазина с запасом времени. Та запись никогда не выйдет в эфир. Он никогда не напугает свою семью. Эндрю так и не уговорит его пойти к психотерапевту. Возможно, это его второй шанс. Входная дверь открывается и закрывается. Что ж, этого вчера не было. Может, кто-то пришел; может, ему стоит заволноваться. Но… он бросает взгляд на часы, — детям пора выходить в школу. Может, ему стоит попросить их отправлять смску, когда они уходят, чтобы он точно знал. Это слишком параноидально? Или это просто и есть родительство? Он не ушел бы, не предупредив Эндрю, что куда-то собирается — это просто хорошие манеры, да? За последние несколько лет Нил научился парочке манер, и он совершенно уверен, что сообщать членам семьи, что ты уходишь, считается вежливым, а не параноидальным; и плевать, что это служит двойной цели — убедить его в том, что звук открывающейся двери — это просто уходящие из дома дети, а не заявившиеся на порог Морияма? Он себя накручивает? Что ж, в общем, Нил решает, что это определенно новый день, а не вчерашний, и Эндрю все еще здесь. Нил запускает ладонь в его волосы. Эндрю все еще здесь. Это такое облегчение, что даже солнце как будто начинает светить ярче. Нил легонько поворачивает голову, чтобы вдохнуть запах шампуня Эндрю, такой знакомый, что он бы запросто узнал его даже посреди магазина «Свечи Янки». Тяжесть тела Эндрю никогда не была настолько успокаивающей, как сейчас. Конечно, Эндрю все еще здесь; он же сказал, что не уйдет; сказал, что останется. Но он — Нил — разваливается на части, становясь опасным, и он был жесток, именно жесток с Эндрю, и — и все же — и все же. Он чувствует дыхание Эндрю на своей шее. И хочет извиниться. Но не знает как. Или, может, просто… может, это просто… возможно, он просто еще не в силах признать, что именно сделал неправильно. Где именно оступился. Не может прокрутить в голове вчерашний день без желания вернуть все назад. Предотвратить все произошедшее в принципе. Возможно, терапия все-таки необходима. Он не хочет поступать так снова — ни с Эндрю, ни с детьми, никогда. Он был таким ебаным идиотом. Сомневался, справится ли Эндрю с появлением детей в доме, когда, очевидно, человеком, о котором им следовало беспокоиться, был он сам. — Прекрати, — бурчит Эндрю. Это неправильный тон — не его обычный тон, когда он разговаривает во сне, потерявшись в собственной голове. Нил откидывает голову назад, чтобы посмотреть на Эндрю, и понимает — Эндрю разговаривает с ним, а не сам с собой. — Что прекратить? — Не знаю, но ты так напряжен, что вот-вот раздавишь мне голову, потому что сжимаешь ее между плечом и шеей, и — хоть для смерти есть места и похуже — я все равно не хочу здесь умирать. Нил усилием воли заставляет себя расслабиться. — Прости, что я был таким мудаком, когда спрашивал, сможешь ли ты справиться с детьми, когда ясно, что не справляюсь тут я. И прости за то… за… Эндрю поднимает голову и закрывает Нилу рот рукой. — Во-первых, ты даже не знаешь, за что еще извиняешься. Извинишься передо мной, когда терапия поможет тебе понять, что… — Стой, почему ты не попросил меня извиниться… Эндрю снова закрывает ему рот ладонью. — Я еще не закончил, перестань перебивать, это невежливо. Во-вторых, я бы тоже не смог справиться с детьми в одиночку, помнишь те три дня, когда я едва мог встать с кровати? Мы вместе не просто так, причина в том, что мы оба в родительстве не шибко хороши и оба не то чтобы здоровы. Вот почему у нас есть семья. Так что, если нам понадобится свободный вечер, мы сможем отправить детей к бабушке… — А ты уже сказал Эбби, что она бабушка? — Она стала бабушкой с момента, когда родился Джон, и у нее в шкафу стоит кружка с надписью «лучшая Бабуля на свете», но я еще не видел, чтоб она ей пользовалась. И ты снова перебил. Прекрати. В общем, ты не должен растить их в одиночку, в этом весь смысл, так что перестань пытаться быть идеальным психически здоровым отцом и иди сюда, в королевство-психически-нездоровых-пап, вместе со мной, дурень. В-третьих, ты украл у меня вчерашнее утро и пообещал, что я получу то утро сегодня, так что перестань думать, дай мне поиграть в вампира и снова, блять, засыпай. Да? Нил обхватывает щеку Эндрю ладонью. — Я тебя очень сильно люблю. Эндрю снова опускается, прижимаясь лбом к его лбу, прижимаясь губами к его щеке. — Я тоже тебя люблю, — отвечает он, снова уютно устраиваясь, прильнув лицом к шее Нила. Нил запускает руку в его волосы и пытается быть счастливым. Он не должен пытаться быть счастливым. Он должен быть счастливым. Они выиграли Чемпионат. Все живы. Он здесь, в постели, с Эндрю. Это происходит все чаще, понимает он, оглядываясь назад на последние пару недель. Все чаще он просыпается в стрессе и тревоге, вместо того чтобы просыпаться счастливым. Что имеет смысл — за последние несколько недель произошла парочка стрессовых событий. Но тогда, если стрессовые ситуации прекратятся, разве ему не станет лучше? В чем тогда смысл терапии? Как еще он должен реагировать на… — Нил? — шепчет Эндрю. — М-м? — Погладишь мне спину? Оу. Нил обнимает Эндрю одной рукой, а кончиками пальцев другой проводит по всей его спине, где только может дотянуться. Пишет теорему Пифагора. Что еще ему писать? Если Эндрю все равно будет об этом думать, то можно написать что-угодно. Нил выводит «я люблю тебя» три раза, прежде чем ему надоедает — Эндрю и так разберется. Он рисует несколько треугольников, мысленно отмечает углы и начинает писать доказательства, расправляя футболку Эндрю всякий раз, когда она слишком мнется, чтобы смочь продолжать писать. Он выводит свойство транзитивности, соответственные углы, конгруэнтность треугольников по двум углам и стороне — всякий раз, пропуская занятия, первое, что Нил делал, возвращаясь в школу, — воровал учебники по математике. Смотрел, что пропустил. Геометрия всегда была хорошим времяпрепровождением — потому что в ней нужно не просто принимать утверждения за правду, но и доказывать их. Ники как-то назвал его геометрическим фанатиком. Он наклоняет голову набок, чтобы прижаться носом к волосам Эндрю. Дыхание Эндрю мягкое, медленное и глубокое. Рука, которую он положил Нилу под голову, расслаблена. Он спит. Эндрю уснул, убаюканный его ладонью у себя на спине. Нил берет все напряжение, которое так сильно хочет почувствовать, и запихивает поглубже, очень глубоко, туда, где оно не будет иметь значения. Все равно он не в силах ничего с ним поделать — так пусть оно исчезнет. Он снова пишет «я люблю тебя», просто так, на всякий случай, закрывает глаза и считает, пока снова не засыпает.

***

Эндрю просыпается первым. Нил вспоминает, что делал перед тем, как открыть глаза — гладил его спину. Он снова поднимает руки, выводя простые круги и спирали, потому что на нечто более сложное его мозг сейчас не способен, и слышит вздох. Но не чувствует его. Где лицо Эндрю, что он его не чувствует? Через полсекунды Нил забывает, о чем думал. Неопределенное количество времени спустя он снова поднимает руку, опять вспоминая, что гладил спину Эндрю, а затем понимает, что ему нужно в туалет. Он сдается и заставляет себя разлепить глаза. Первое, что он видит, это солнечный лучик на стене — гораздо дальше обычного. Вторым он видит Эндрю, полностью проснувшегося, уложившего на его груди руки и опустившего на них подбородок, мучительно, такого до боли красивого. Спокойного. Счастливого. Открытого. Сверкающего. Окруженного ореолом солнечного света и золота. С секунду Нил не может вымолвить ни слова. Хотя на самом деле выбора у него особо нет. — Через тридцать секунд я буду целовать тебя до потери дыхания, но сначала мне правда нужно пописать. Эндрю почти улыбается, наклоняется, чтобы поцеловать его — слишком быстро, — а затем скатывается с него, чтобы дать встать. Боже, который час? — И зубы почисти, — говорит Эндрю в сторону ванной. Нил хмурится. На вкус Эндрю был… как шоколад. Нил не помнит, который час — какой сегодня вообще день? Он чистит зубы. На всякий еще и умывается. Когда он выходит из ванной, Эндрю сидит на краю кровати. — Голоден? — Ага, — соглашается Нил. Это правда. Еще какой голоден. Умирает с голоду, так-то. Он смотрит на часы, потом отводит взгляд, снова смотрит и качает головой. — Ты… ты перевел часы? — спрашивает он, но… знает, что нихрена Эндрю не переводил. Расположение солнечного лучика на стене имеет смысл — теперь, когда он знает, что сейчас час дня. — Не-а. — Я что, спал? Эндрю поднимается с кровати, подходит, чтобы встать перед Нилом, а затем бросает на него взгляд, говорящий, что это самый глупый вопрос, который он только мог задать. — Завтрак? — Ага, — потерянно соглашается Нил. — Или обед, — он берет Эндрю за руку. — Сегодня же все еще понедельник, да? — Да. — А ты… ты уже встал? Давно? — Нил следует за Эндрю вниз по лестнице. На кухню. — Где-то в девять. Пописал, почистил зубы, все дела, а ты не пошевелился. Я спустился, съел мюсли и три «Орео». Постарался очень громко разорвать упаковку, чтобы ты знал, где я, если проснешься, покормил кошек, а потом поднялся, а ты все еще спал без задних ног. Я подполз, чтобы узнать, дышишь ли ты вообще, а ты потянул меня к себе, так что… — Так что ты просто дал мне поспать? — А что еще я должен был делать? Будить тебя? Ты проспал так долго не просто так, тебе это было нужно. — И ты просто… оставался? Все это долбанное время? Ты мог бы заняться… другими делами. Почитать книгу, — неуверенно предлагает Нил. Сейчас вторая половина дня. Сейчас вторая половина дня, и он чувствует себя абсолютно потерянным в пространстве. — Ты не понимаешь. Я был, типа, в метре от тебя, а ты потянулся, ища меня, и потянул вниз. Ты вообще проснулся? Ты вообще помнишь это? — Нет и нет. Я помню, как просыпался. Помню, что снова гладил тебя по спине. Эндрю выглядит до смешного самодовольным, хотя, возможно, это потому, что он только что успешно разбил четыре яйца одной рукой. Наверное, Нилу следует ему помочь. Сейчас час дня. Они легли не поздно. Просто его мозг сейчас ощущается еще более взбитым, чем эти яйца. — Ну, то есть, для меня это не проблема. Когда медитируешь, предполагается, что ты либо закрываешь глаза, либо даешь им отдохнуть, полузакрыв и сосредоточив внимание на точке перед собой, так что я в любом случае медитировал, наблюдая за твоим лицом добрых полчаса, пока ты снова не начал гладить мою спину — и это было приятно. А потом ты снова уснул на пару часов, а я просто, как бы… сидел там. Что? — Сейчас… сейчас полдень. — Да. Ты уверен, что проснулся? — Уж лучше бы точно проснулся, я только что проспал… пятнадцать часов, — господи боже. — Ты остался. — Ты что, шутишь? У меня было прекрасное утро. Конечно, было бы славно поговорить с тобой, но обычно мне не удается наблюдать, как ты спишь несколько часов подряд. Теперь, когда я это сказал, звучит жутковато, но ладно. Нил предупреждающе касается его спины, прежде чем обнять за талию и уткнуться лицом в его шею. Эндрю оставался с ним все это время. — Ты остался, — шепчет Нил, все еще шокированный этим. «Постарался очень громко разорвать упаковку, чтобы ты знал, где я, если проснешься» — он этого не заслуживает. Не заслуживает Эндрю. — Куда бы я пошел? — спрашивает Эндрю, пока готовятся яйца. Омлет на сливочном масле. С солью и перцем. Ничего особенного, ничего изысканного, но Нилу хочется плакать. Боже, он такой голодный. — Куда угодно, — отвечает он все еще Эндрю в шею. — Ушел бы. Эндрю замолкает на секунду. — Ты… ты хочешь сказать, что я остался, в смысле, с тобой в постели? Или остался, в смысле, с тобой вообще? — И то, и другое, — отвечает Нил. Это не ложь. Эндрю легонько подталкивает его локтем — яичница почти готова. Нил берет тарелки, ставит их на стойку, чтобы Эндрю было удобно, и собирает мозги в кучу. У них есть апельсиновый сок. У них закончились фрукты — любые — и сегодня нужно сходить за продуктами. У девочек назначен прием у врача. А после осмотра они могут пройтись по магазинам. Эндрю передает Нилу его тарелку, а Нил дает ему вилку, и они садятся. Едят в тишине, в основном потому, что Нил сто лет не был так голоден. Он помнит: нельзя так запихивать еду в рот, иначе его стошнит, и он переведет пищу в пустую. Он старается есть медленно. Эндрю встает и приносит ему стакан воды. Нил выгибает бровь, глядя на него, но он пожимает плечами, так что Нил начинает пить, и… Оу. В последний раз он пил много часов назад. Вода — лучшее, что он когда-либо пробовал. Но пить тоже нельзя слишком быстро — это он тоже знает. — Так почему ты думаешь, что я собираюсь оставить тебя? — спрашивает Эндрю. — С хрена ли ты сказал это именно с таким выражением? — тут же спрашивает Нил в ответ. — Как будто ты думаешь, что это я собираюсь оставить тебя? — Здесь вопросы задаю я. — И я. — Нил. — Эндрю. — Нил. Нил понимает, когда проигрывает. — Развалюха. — Ты, а? — Да, а еще это было твое время для нервного срыва, а я у тебя его украл. — Нет, я развалюха. Ты правда ждал, что у меня будет срыв? И просто… и ты просто… остался? — Эй, я только что проспал пятнадцать часов, а ты уходил всего на пятнадцать минут. Я не… я не оставлю тебя, Эндрю, я не несбыточная мечта. — Тогда какого хера ты ждешь от меня меньшего? — спрашивает Эндрю так, будто это очевидно, будто это нелепый вопрос. — Ты делаешь так, что мне становится реально трудно с тобой разговаривать. Знаешь, мне нужно поговорить с тобой о серьезной фигне, а я жду уже несколько часов. — О чем? — спрашивает Нил. Поговорить о серьезной фигне? Он не испугается. Не испугается. «Какого хера ты ждешь от меня меньшего»? Нил держится за эти слова. Не уходит. Эндрю не уходит. Он чувствует, как уголки губ приподнимаются в улыбке. Эндрю оставался с ним в постели пятнадцать часов. Это очень, очень сладко и сопливо. Они такая сладкая размазня, мягче, чем пюре быстрого приготовления. Эндрю рассматривает его. — Просто скажи это, — говорит Нил, с каждой минутой все больше приходя в себя. — Пока ты остаешься, я смогу справиться со всем остальным. — Если ты хочешь, чтобы я попросил о чем-то другом, — медленно произносит Эндрю, — я попрошу другое. Нилу требуется секунда, а затем он понимает. — Нет, я уже согласился. — Да, но ты был не совсем… ты был не в том ментальном состоянии для чего-то такого. — И в каком ментальном состоянии я должен находиться, когда решу пойти на терапию? Я не приму это решение, когда буду чувствовать себя хорошо, знаешь ли. — Я не хочу пользоваться твоим нервным срывом, чтобы заставить согласиться на терапию. — Ты не заставлял, — спокойно отвечает Нил. — Ты годами советовал мне обратиться к психотерапевту, просто вчера я впервые понял, что ты, возможно, все-таки прав. Меня больше беспокоит тот факт, что… типа, что ты точно не подписывался на это. — Я… именно на это я и подписывался, на самом деле, и я полностью ожидал, что ты в какой-то момент потеряешь контроль. Я ждал, что все будет серьезно, ждал еще девять лет назад, но это уже и не имеет значения. Но вчера ты впервые задумался, что терапия может быть тебе полезна? — Ну, я беспокоился, что могу ударить детей, и что мне следует обратиться к психотерапевту, чтобы это предотвратить, но это казалось очень маловероятным. А сейчас, говоря это, я понимаю, что не стоит этим рисковать, оно того не стоит. — Не стоит… да, Нил, оно того точно не стоит, но на самом-то деле тебе следовало обратиться к психотерапевту еще… а знаешь, неважно. Посмотрим, как все пойдет. Нил держит рот на замке. Они могли бы продолжить, но… что ж, проблема разрешится сама собой, верно? Теперь он ходит на терапию. Ну, не прямо сейчас, но он принял решение пойти. Ему следует начать искать психотерапевта сегодня, пока не струсил. — Нам сегодня нужно сходить за продуктами, — говорит он. — И убраться. — Можем все это сделать, когда дети вернутся. У нас есть время. Нил смотрит на Эндрю — больше он не спокоен, не счастлив и не открыт. — Я и впрямь испортил тебе настроение, да? Эндрю с минуту изучает его, а затем протягивает руку. Нил берет ее, но ему кажется, что этого недостаточно. Он поднимается и становится перед Эндрю. — Можно мне? Эндрю кивает, и Нил оседлывает его, садится, обхватывая за плечи, и обнимает. Эндрю обнимает его в ответ, и Нил делает глубокий вдох. Это — безопасность. — Я мог бы остаться здесь навечно, — выдыхает Нил. — Мы можем просто… никогда не двигаться. — Кто сказал, что мы должны? — спрашивает Эндрю. — Поездка за продуктами. — Иу, мы можем поехать прямо так. Нил фыркает: — Кресло с ракетным двигателем? — Тогда нам придется приделывать ракету. Я подумал, мы могли бы просто передвигаться прям на стуле. — Вышло бы медленно. И я так не достаю до пола ногами. Тебе придется толкать нас обоих на стуле. — А когда это я говорил, что мы будем быстрыми. — Пока доберемся, сожжем больше калорий, чем сможем купить. — Эй, слушай, я сижу здесь и пытаюсь решить проблему, не нужно быть таким негативным. — Я просто указываю на другие проблемы, которые тоже необходимо решить. — Ну и какие у тебя идеи, гений? — Встать и бежать. — Понятия не имею, почему ты решил, что я бы стал бегать. Очевидно, бегать я буду исключительно при необходимости. Я занимаюсь видом спорта, основанном на беге вокруг других людей, и играю на единственной позиции, не предполагающей бег. — Я понесу тебя. — Пока будешь бежать? — Закину тебя себе на плечи и побегу — мне кажется, я справлюсь. — Если ты печешься о сжигании калорий, то так, наверное, сожжешь больше меня, когда буду двигать стул. — Хорошо, подвинь нас через всю кухню. Эндрю двигает ногами, пытаясь вытянуть их. — Подожди, я не могу оттолкнуться… — Нил откидывается назад, чтобы Эндрю мог раскачаться, пытаясь сдвинуть их вообще куда угодно, и в конце концов ему удается подвинуть их на два дюйма, прежде чем он сдается, откидываясь на спинку стула и запрокидывая голову назад. Он стенает: — Мы уже на месте? Нил наклоняется, чтобы поцеловать его в подбородок. — Ну, мы точно где-то. — Знаешь, — говорит Эндрю, снова поднимая голову, — встать и бежать было бы ужасным решением проблемы, учитывая, что проблема заключалась именно в том, как нам пойти за продуктами, оставаясь в этой позе. — Справедливое замечание, — признает Нил. — Теперь я должен начать чуть больше качать мышцы, а потом мы возьмем стул с ножками покороче. Ты вытянешь ноги, а я поставлю ступни на землю и подхвачу тебя со стулом вместе, и мы побежим вот так… — Пока не потеряем равновесие и не упадем, что, я полагаю, произойдет в течение миллисекунды. — Ты в нас не веришь. — Просто понимаю основные законы физики, которые — я правда верю — ты знаешь тоже. — А. Тогда, возможно, проблема в том, что веришь слишком сильно. — Верить в тебя никогда не было плохим решением. Нил запускает пальцы в его волосы. — И я только сейчас соглашаюсь пойти на терапию. — Но соглашаешься же. Моя вера никогда не была неуместной. И вообще, суть никогда не была в этом. Я верил, что ты разберешься. — Сам бы я не смог. Эндрю пожимает плечами: — Ну и что? Мы команда, в этом весь смысл. Ты не обязан все делать сам. — Я знаю, — лжет Нил. — Я люблю тебя. — Нет, неправда. Не то, чтобы ты меня не любишь, — говорит Эндрю, игнорируя протест Нила, — это-то правда, но ты все еще не понял, что в этом тебе тоже могут помочь. Предполагается, что в браке ты не один. И ты не один. И, возможно, терапия поможет тебе понять это… — Мне не нужно, чтобы ты сражался за меня в моих битвах, — тихо отвечает Нил. — Есть разница между тем, чтобы сражаться за тебя, и тем, чтобы помогать тебе сражаться самому, Нил. Нил пропускает его прядки сквозь пальцы. — Хорошо. — Ты такой беспорядок. Ничего из этого не помогает. — Ничего нового, — пожимает плечами Нил. Он не может просить Эндрю делать больше, чем он уже делает. И его битвы обычно связаны с якудза, и Нил не может просить Эндрю разбираться с ними. Однажды он попытался. Позволил Эндрю пообещать это. И больше такого не допустит. — Я пытаюсь понять, как положить фрукты в торт, чтобы он не превратился во фруктовый пирог, — говорит Эндрю, явно готовый сменить тему. — Потому что, если я добавлю фрукты — обычные фрукты — я боюсь, что они выделят сок в само тесто и увеличат количество жидкости, но если я добавлю сухофрукты, то к тому времени, когда они приготовятся, от них останется одна шкурка. — Какие именно фрукты? — спрашивает Нил. Конечно, Эндрю мог бы просто поискать в интернете, мог бы посмотреть кулинарное шоу, мог бы погуглить. Но в чем тогда веселье? — Если это что-то водянистое, типа черники, то выйдет нормально, да? Или… что-нибудь не сильно сочное, например, яблоко, — он опускает голову на плечо Эндрю, переводя взгляд на его шею и наблюдая, как двигается его кадык. — Не уверен, но еще, мне кажется, можно положить манго или персики… — О, звучит вкусно. — Правда же? И я хочу, чтобы фрукты были не только между коржами, это скучно, я хочу, чтобы они были в самом тесте. — Кексы, — радостно отвечает Нил. Когда Эндрю не знает, как что-то испечь, он делает кексы — самыми разными способами, чтобы не переводить слишком много продуктов, если что-то пойдет не так. — Кексы, — соглашается Эндрю, и Нил слышит улыбку в его голосе. — Ванильно-персиковое тесто с миндалем. — И с медом. — Медовой глазурью. И взбитыми сливками. Может, с посыпкой. — Это быстро превращается из «вкусного тортика к чаю» в «ребенка, которого на всю ночь заперли в пекарне в дорогом доме». — Ну, мы живем не в дорогом доме. — Ты вообще видел нашу технику? — Нет. — Открой глаза, любимый, она повсюду вокруг тебя. — Глаза открыты, но любовь слепа. — О, окей, это было здорово, — признается Нил, ухмыляясь. — Очень даже здорово. — Очень по-одиссейски с моей стороны. — Одиссей? — Никто? Никто? — Я этого не читал. — Как? — Бегал из страны в страну. Объясни шутку. — Одиссей оказался в ловушке с циклопом по имени Полифем, сказал Полифему, что его зовут Никто, а затем ослепил его. Полифем, конечно, начал орать, из-за чего сбежались другие циклопы и начали спрашивать, кто его обижает, а Полифем кричал: «Никто», и все разошлись. — Умный челик. Продумал все далеко наперед. — Ну, все дело в том, что он как раз и не смог продумать далеко наперед, и ему потребовалось целых десять лет, чтобы вернуться домой после Троянской войны. — Но тем не менее он все равно вернулся. — Все равно вернулся, — соглашается Эндрю. Нил бросает взгляд на часы. У них еще есть время до прихода детей. — Так, расскажи-ка мне поподробнее об этих кексиках-которые-не-фруктовый-пирог. Как ты собираешься измерять количество жидкости, которая выделяется из того или иного фрукта? Будешь добавлять маленькие кусочки или большие? Как сделаешь так, чтобы фрукты не осели на дно? Эндрю берет его ладонь, целует ее, кладет обратно на свое плечо, а затем пускается в рассказ. Нил вставляет словечко, где может — хотя, честно говоря, не сильно часто — и время летит незаметно, пока они не слышат звяканье ключей в двери, и Нил встает, обнаруживая, что, наверное, сидеть верхом у Эндрю на коленях два часа подряд было не лучшей идеей. У него все тело ноет. Боже, какой он старый. Он позволяет себе упасть в кресло, показывая язык Эндрю, который смеется над ним. — Что у вас? — спрашивает Натали, входя. — Я старый, — отвечает Нил. — Аха, — соглашается Натали, будто это истина, не требующая озвучивания, несмотря на факт, что именно она сама и говорит это чаще всех. — У нас сегодня прием, да? — Мгм. — У нас есть время сначала побегать? Нил пожимает плечами: — Нам не хватит времени и на еду, и пробежку, так что тебе придется выбирать. Хотя можете перехватить мюсли в машине. — Окей, — соглашается Натали. — Иди… переоденься? Ты что, до сих пор в пижаме? — Сегодня очень долго спал, — оправдывается Нил. — Тебе тоже нужно переодеться. — Да, только вот мне — из школьной формы, — говорит она, тыча его в ребра, когда он проходит мимо нее. — А не из пижамы. — Эй, выбери для тычков кого-нибудь своего роста. — Пейдж, дуй сюда, мне нужно тыкнуть тебя… — В нос мне потыкай и достань козявки… — Фу, нет, фе-е, отвали от меня, гадость долбанная… — Никакого ковыряния в носу на кухне, — велит Эндрю, выпроваживая всех из кухни. — Мне тоже нужно переодеться, а потом, Пейдж, хочешь посмотреть эпизод «Офиса»? — Ага, — соглашается Пейдж, отпрыгивая в сторону, когда Натали пытается схватить ее. Пейдж выставляет ногу, чтобы подставить Натали подножку, которую Натали проворно избегает. — Никаких потасовок на лестнице, — говорит Нил, и девочки покорно встают одна за другой. Они с Эндрю переодеваются, и Эндрю протягивает руку, обхватывая шею Нила сзади, и прижимает их лбы друг к другу. Нил стоит так с минуту. Сейчас он живет свою лучшую жизнь. Он чувствует тепло руки Эндрю, как кончики пальцев ласково касаются его кожи. Чувствует, как лоб Эндрю прижимается к его собственному. Как соприкасаются их носы. В конце концов, Эндрю отстраняется, но Нил берет его за руку, когда Эндрю опускает ладонь с его шеи. — И как ты? — спрашивает Нил. — Я? — переспрашивает Эндрю, и в его голосе, неожиданно, звучит удивление. — Ты единственный человек в комнате, помимо меня, — легко отвечает Нил. — Безумно взволнован тем, что ты идешь на терапию. — Нет. Я о том, что люди думают… думают, что ты плохой человек. На долю секунды Эндрю кажется бесконечно хрупким. А затем… Он возвращается в норму. Пожимает плечами. — На самом-то деле это неудивительно. Я никогда не делал ничего, что заставило бы людей думать, что я не монстр. Нилу кажется, что он снова сидит на Роланде, а Роланд пытается сбросить его, но вместо этого его накрывает собственной яростью, и на секунду она почти побеждает. Но Эндрю это сейчас не нужно. Пользы от злости не будет. Она ему не поможет. Так что Нил наступает на эту ярость, усмиряет ее и наклоняется, чтобы поцеловать Эндрю в лоб, в щеку, в уголок губ. — Ты сделал все, что нужно было сделать, — говорит он. — Не твоя вина, что никто не обратил внимания. Эндрю с минуту стоит совершенно неподвижно, а затем берет Нила за подбородок и притягивает для поцелуя. — Ну, ты обратил, и это главное. Иди, занимайся этим своим спортом. Нил чмокает Эндрю еще раз, просто на всякий случай. — В какой-то момент я все-таки зацелую тебя до потери дыхания, — говорит он. — Я обещал. Эндрю постукивает пальцем по основанию его шеи. — С нетерпением жду. Нил встречает Натали у двери. — Сегодня маршрут покороче? — предлагает он. — Если хочешь потом принять душ. — Ага, — соглашается она, направляясь к двери. Они идут по подъездной дорожке, но Натали протягивает руку и хватает Нила за рукав, прежде чем он успевает уйти. Нил ждет. — У тебя все будет норм? — спрашивает она несколько секунд спустя. — Типа. Со всем. — Что ты имеешь в виду под «со всем»? — Типа, ты выйдешь из себя? — прямо говорит она. — Нет, — успокаивает ее Нил. — Не выйду. Я собираюсь обратиться за помощью, чтобы не потерять контроль снова. — Это я знаю, но суть не в том… фишка не в том, что мне это не нравится, — говорит она. — Мне-то не кажется, что ты потерял контроль. По-моему, все могло быть еще хуже. Но ты думаешь, что достиг самого дна. Но, типа, реально ли достиг? Нил смотрит на нее в упор. О, он сделал плохую вещь. Он потерял нечто, в чем и заключается контроль. Контроль над собой. И он напугал Натали. Пейдж, скорее всего, тоже. — Я не достигну, — говорит он, обещая сам себе. Терапия. Терапия, на самом деле, жизненно ему необходима. Он должен ее посещать. Может ли он ходить несколько раз в неделю? Нельзя проебаться еще раз. — Не потеряю контроль. Все будет хорошо. — Окей, — соглашается Натали и бежит вперед. Он позволяет ей выбрать скорость; она позволяет ему задавать курс, корректируя его по мере того, как он оценивает ее скорость и количество времени, которое ей понадобится для принятия душа. Он дает им две минуты просто пройтись обычным шагом, чтобы остыть, а затем она входит в дом и взбегает по лестнице. Нил осматривает себя, думая, стоит ли переодеваться. Да, он решает. Он провел большую часть дня в постели; следует хотя бы надеть джинсы. Притвориться, что он работоспособный взрослый человек. Он переодевается, берет на кухне парочку батончиков и присоединяется к Эндрю и Пейдж на последних пяти минутах серии, а затем Натали сбегает по лестнице с мокрыми волосами и расческой в руках, готовая затолкать всех в машину. Так что они выливаются. — Сэнди хочет, чтобы мы пришли в гости на следующей неделе, — объявляет Натали, как только машина трогается с места, а они съедают батончики. — А еще, мы, наверное, как-нибудь тоже пригласим ее погостить. — Конечно, — соглашается Нил. — В какой день? Воскресенье на следующей неделе — это первое воскресенье месяца. А на следующий день День рождения Эндрю. Честно говоря, я, скорее всего, потащу Эндрю на пляж той ночью, так что вам необязательно быть дома весь день. — Возможно, где-то на неделе. Может, вы нас подвезете, — предлагает Пейдж. — Или заберете. Или типа того. — Мы можем, — соглашается Нил. — Когда вы хотите, чтобы Сэнди пришла? — Я не знаю, когда угодно. — Так вы на самом деле уже что-то запланировали? Или это просто предупреждение? — Наверное, просто что-то типа предупреждения, — лжет Пейдж. Ну, может, и не лжет. Она не лжет. — И? — спрашивает Нил. — Что «и»? Ой, прости. Пожалу… нет, стой, ты бы не попросил нас извиняться. Ладно, подожди… и… не, я не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Что за «и»? — Это ты мне скажи. В конце этого предложения было «и». — Нет, не было. — Мы пытаемся вытащить тебя из дома, — говорит Натали. Нил выгибает бровь, глядя в зеркало заднего вида. Натали с вызовом смотрит на него в ответ: — Это может тебе помочь. — А вот так ребенок становится родителем. — Можешь звать меня суперпапа. — Главная-папа, — предлагает Нил. — Главная-по-папам, — говорит Эндрю. — Главная-по-папам-пап, — пытается Нил. — Я ненавижу вас обоих, — вздыхает Натали, прежде чем Эндрю успевает попробовать что-то новое. — Я выйду из дома, — говорит ей Нил. — Обещаю. — Это очень расплывчатое обещание, — парирует Натали. — В пятницу мы идем на концерт, — говорит Эндрю. — И с нами идут Мария с Райли. О да. Нил забыл об этом. — Как тебе такое обещание? — Поверю, когда увижу, — щурится Натали. — Хорошо, — соглашается Нил. — И еще, девчат, чем хотите заняться на Хэллоуин? — Хэллоуин? — уточняет Пейдж. — Ага. Он скоро. Хотите пойти просить конфетки, ну, типа, «сладость или гадость»? Потусуетесь с подругой? Сами будете раздавать конфеты? Прятаться за дверью и пугать маленьких детей? Игнорировать все? Мы будем раздавать конфеты, всегда так делаем. Натали барабанит пальцами по бедру и смотрит на Пейдж. — Вы обе можете заняться разными вещами, — говорит Эндрю. — Вам необязательно держаться вместе. — Я чувствую, что… как будто мы немного… — Старые, — заканчивает Пейдж. — Аха. Подростки слишком старые для «сладости или гадости». — Эх, вы не ходите в государственную школу, вас здесь никто не знает, — отвечает Нил. — Дайте мне один поход по магазинам, и я помогу вам начать выглядеть достаточно молодо, чтобы никто не усомнился. Пятнадцать лет — это реально такой момент, когда становится трудно заставить кого-то выглядеть как ребенок — именно тогда мне пришлось начать притворяться старше, чем я был, вместо того чтобы притворяться, что я младше. И если кто-нибудь спросит, сколько вам лет, скажите им, чтобы отъебались нахуй. — Па, это странно, — немедленно отвечает Пейдж. — Нет, я серьезно, я могу, — говорит Нил. — Да, и это как раз странно. Я не хочу выглядеть как маленькая девочка. — Не знаю, смог бы я заставить вас выглядеть прям настолько молодо, но вам нужно отнять всего два года, чтобы стать подростками. Я еще могу сделать так, чтобы вы выглядели как мальчики. Вам придется или подстричь волосы, или нам надо будет еще заодно сходить по магазинам, чтобы купить парик. Хотя, наверное, я мог бы заказать их. В качестве альтернативы, вы могли бы просто сказать, что учитесь в колледже, и что «сладость или гадость» — это просто такой прикол. Взрослые не знают, чем маются студенты колледжа, вы могли бы этим воспользоваться. — Ну короче, — говорит Натали, очевидно, забив на него, — мы слишком старые. Нил оставляет эту мысль. Ему приходит в голову, что, возможно, есть причина, по которой они не хотят, чтобы люди считали, что они моложе своего возраста. Возможно, потеря игры в «сладость или гадость» того стоит. — Хорошо. Но вы хотите все равно принарядиться? В этом году я надену плащ вампира, а Эндрю — кошачьи ушки. — Ты наденешь? — спрашивает Эндрю. — Я надену? — Агап, — кивает Нил. — Окей, — соглашается Эндрю. — Мне кажется, мы и для костюмов слишком старые, — твердо заявляет Натали. — Даже мы наряжаемся, — замечает Нил. — Ну, вы старые, — указывает Натали так, будто только что сказанное ей имеет идеальный логический смысл. — Как так выходит, что вы слишком старые, но при этом мы тоже старые, но для нас это ок? — спрашивает Нил. — Это как Гауссова кривая, — объясняет Пейдж. — В начале и в конце ты достаточно молодой или старый, чтобы наряжаться на Хэллоуин. А в середине просто слишком старый, и это странно. — Поддаетесь давлению сверстников? — спрашивает Эндрю. — Жить в соответствии с возрастом — это не давление со стороны сверстников, — усмехается Натали. — Кто решает, что соответствует возрасту? — Обычно — люди вне нашей возрастной группы, — говорит Пейдж. — Взрослые. Иногда и сверстники тоже, мне кажется. Но в основном взрослые. И обычно это бред. Ну, ладно, наши ровесники большую часть времени. Я не знаю, почему я должна знать? — Ты не должна, — соглашается Нил. — Но, наверное, об этом неплохо подумать. — Ну, а откуда ты знаешь, что подходит по возрасту? — спрашивает Натали. Нил пожимает плечами: — Я не знаю. Мария недавно накричала на меня за то, что я надел светлые джинсы. — Светлые джинсы — это еще норм, — говорит Натали. — Если носишь их с темным верхом. Если носить их со светлым, будет выглядеть странно. — Это ты обо мне лично? Или в целом? — Либо-либо, — огрызается она. — Это немного грубо. Натали закатывает глаза: — Прости. — Не заморачивайся. Натали замолкает. Пейдж не подхватывает нить разговора. Нил подавляет вздох. Он не хочет, чтобы разговор закончился вот так. Но и мозг он не может напрячь настолько, чтобы придумать новую тему для беседы. Он должен. Не то чтобы он не выспался этой ночью. И он только что побегал. Но его мозг все еще напоминает швейцарский сыр. Он хочет поехать домой и забраться обратно в постель с Эндрю. Он берет себя в руки. Так, тема разговора. — Как дела в школе? — спрашивает Эндрю. Нил бросает на Эндрю взгляд, выражающий самое сильное облегчение, на какое он физически способен, незаметно для детей. Он забыл о школе. Господи. — Все было нормально, — отвечает Пейдж, ухватываясь за тему. — Эм… у нас был… у нас был урок математики. И это было… мы учились. Да, Нат? Нил бросает взгляд в зеркало заднего вида как раз вовремя, чтобы увидеть, как Натали пилит Пейдж взглядом, а затем громко стонет и начнет говорить о людях: об ученике, которому дали дополнительную домашку, потому что он матерился и не заметил присутствия учителя, о миссис Таннинг, которая подписала освобождение от физры еще какой-то ученице, у которой были проблемы, чтобы, если ее застукали в коридоре во время урока, она могла показать освобождение и не получить выговор. Пейдж вмешивается: может, у той девочки были проблемы с родителями? Или школой? Или парнем? Может, с друзьями? У нее много теорий, и все они по большей части бездоказательны; а потом они добираются до офиса Аарона, и Нил регистрирует их, уже ожидая, когда все закончится. Здесь кругом люди, просто сидящие кто где, но Нил их не знает, и, о боже, ладно, может, ему реально нужна терапия. Ну, да, ему нужна, он уже согласился на нее, но… ладно. А затем, пять минут спустя — что, судя по поднятым бровям Эндрю, является удивительно коротким промежутком времени — их четверых ведут в кабинет. Медсестра замеряет их показатели, Нил наблюдает как ястреб. Сколько нужно мерок? Их обязательно взвешивать? У них высокое давление — значит, они нервничают? Нил не ходит к врачам. Он не хочет, чтобы девочки боялись. Если им здесь некомфортно, они, по крайней мере, не должны бояться. Эндрю, что удивительно, выглядит спокойно. Он приезжал, когда Аарон начинал собственную практику. Нилу нужно было поехать с ним. Возможно, ему тоже было бы здесь комфортно, если бы он поехал. А потом входит Аарон, и Нил успевает подавить смешок. Не то чтобы тут было что-то смешное. Просто он не привык, что Аарон выглядит таким… профессиональным. Таким врачебным. Это странно не согласуется с его восприятием Аарона как человека, которого Эндрю нравится донимать, а еще как человека, с которым у Нила есть взаимопонимание, состоящее в знании факта, что ни один из них не причинит Эндрю вреда. Пейдж, с другой стороны, явно сформировала об Аароне другое представление, и она оживляется, когда он входит. — Что мы будем делать? — спрашивает она, прежде чем он успевает даже поздороваться. Аарон виновато пожимает плечами в сторону Нила и Эндрю, но ни один из них никогда сильно и не заботился о хороших манерах. Они машут ему, чтобы он продолжал. — Что будем делать сегодня в рамках вашего осмотра? — Ага-ага. Он кратко излагает им все, и у Пейдж параллельно возникают вопросы, на которые Аарон отвечает. А затем у Пейдж возникают вопросы еще и по поводу его ответов. — Я бы сегодня хотела еще чем-то позаниматься, — громко говорит Натали. Пейдж выглядит абсолютно преданной. — У меня есть вопросы! — Что, если мы их запишем? — предлагает Нил. — Аарон приедет через пару дней. Хотя это будет означать разговор о работе за ужином. Аарон пожимает плечами. — Я не против, — говорит он, и это не ложь, он именно это и имеет в виду. — Мне нравится отвечать на вопросы. Особенно на вопросы, которые не касаются нанесения ножевых ранений людям. Пейдж выглядит так, словно ей сделали подарок. Она сидит в телефоне на протяжении всего осмотра, печатая все время, не занятое самим осмотром. В глазах у нее появляется блеск, сообщающий Нилу, что ему не придется заморачиваться о теме разговора в первое воскресенье ноября. — А можно я еще Кейтлин поспрашиваю? — Конечно, — кивает Аарон, и сияние в его глазах говорит о том, что он рад внести в этот их разговор какие-то свои коррективы. Он объявляет, что они обе здоровы, заверяет всех четверых, что передаст эту информацию в агентство по усыновлению, и провожает их за дверь, прежде чем отправиться на свой следующий осмотр. — Теперь за продуктами? — предлагает Нил, когда они садятся в машину. — Да, — соглашаются дети, и Эндрю ведет машину к продуктовому магазину. Теперь поездки становятся намного проще. В большинстве случаев дети знают, что им нравится, а что нет, и их привлекает только раздел продуктов. Они покупают на ужин готовые блюда китайской кухни — не самые лучшие, но достаточно вкусные. Натали с Пейдж ничего не говорят, но Нил уверен, что они умирают с голоду. Они на максимальной скорости направляются к кассе. У них тут, вообще-то, еда, которая сама себя не съест. Что-то привлекает внимание Нила в паре рядов от них. Неужели это… Да, это оно. О, это нехорошо. Возможно, ему следует просто оставить все как есть. Проигнорировать. Эндрю с детьми, похоже, не заметили; они могут просто уйти, даже не обратив внимания. И Нил не сможет это спрятать. Если он возьмет это в руки, то тут же покажет Эндрю, он уверен. И его это не волнует. Честно, искренне, ему все равно. Вообще плевать. Ему это не нужно, не нужно это читать, не нужно злиться из-за этого, не нужно показывать это Эндрю. Можно просто заигнорить. Но… Теперь он знает, что оно существует. Осознание ползет вверх по горлу, царапая все внутри. Ему нужно знать, насколько он должен быть разъярен. Или нужно ли ему сесть с Эндрю и просто посмеяться над этим. Ему нужно хоть что-то, и если он просто оставит это на потом, то на следующей неделе проснется с криком посреди ночи. Он проводит пальцами по спине Эндрю — предупреждая, что уходит, — и, извиняясь, проталкивается сквозь очередь людей, чтобы взять журнал. Он кладет журнал на ленту, замечая поднятые брови Эндрю. — Прости. Это не то, что я хотел тебе сказать. Наверное? Если только… я должен был узнать не так? На обложке изображены их лица — фото Нила после игры; и буквально любая старая фотография, на которой Эндрю выглядит раздраженным. Крупными буквами написано:       «От победы на Чемпионате до РАЗВОДА?» А затем, помельче:       «Взрывная ссора, подслушанная репортером. Годы абьюза. Неужели все зашло слишком далеко?» Эндрю постукивает пальцем по фотографии лица Нила. — О. — Мне кажется, прямо сейчас один из нас должен злиться, а другой плакать, — предполагает Нил, пока они продвигаются вперед с конвейерной лентой. — Я могу злиться? Я в этом довольно неплох. — А я вот действительно плохо умею плакать, — говорит Эндрю, и в его голосе звучит вполне искреннее разочарование. — Я мог бы снять кольцо и швырнуть тебе прямо в лицо. Хотя, возможно, придется подождать, пока мы не вернемся домой, потому что мне придется ползать по полу, чтобы найти его, и одному богу известно, сколько времени прошло с тех пор, как это место мыли, — он кивает на журнал. — Мы его покупаем? — Ну, да, я хочу знать, что получу при разводе. — Можешь забрать одну половину кровати. Нил обдумывает это и отвечает: — Ну, тебе нравятся подушки, поэтому я отдам тебе верхнюю половину. — Так никто не… — Эндрю на секунду закрывает глаза, смеясь так, как умеет, и качает головой. — Хотя, если моя часть будет только на двух ножках, она будет стоять не очень устойчиво. Может, разрежем по диагонали? По две ножки под противоположными углами? Тогда получится треугольник, что не очень удобно, но, если дашь мне минутку на расчеты, я смогу просчитать, будут ли треугольники достаточно большими, чтобы мы смогли на них спать. — Зачем резать пополам? Тогда кровать будет бесполезна. Я хочу функциональную половину своей кровати. — Тогда я выбираю сторону, дальнюю от окна, — решает Нил. — Если мы разведемся, значит ли это, что утрами мне придется видеть окно? — спрашивает Эндрю. — Не. Это твоя половина, ты можешь делать на ней все, что захочешь. — Я буду есть на ней читос. Нил ахает: — Крошки будут повсюду, придурок, ты не сможешь мусорить только на своей половине. Знаешь что? Отлично. Я буду спать прямо по центру. — Отлично, — говорит Эндрю. — Я тоже. — Просто будешь давать мне залезать первому, иначе в конечном итоге я буду спать на тебе — а ведь так и будет, но тогда нам нужно будет купить утяжеленное одеяло, и это будет такая морока. — А с кем мы останемся? — спрашивает Пейдж, проникаясь атмосферой происходящего, звуча так, будто пытается подавить панику. — Когда вы разведетесь. Нил и Эндрю обдумывают ответ. — Ну, я думаю, это зависит от того, кому достанется ваша спальня при разводе, — отвечает Нил. — Означает ли это, что посещение другого родителя будет означать смену спален? — спрашивает Натали. — Да, — немедленно отвечает Нил. — Значит, переезд к другому родителю потребует от вас совместной работы по перестановке комнат? — Да, — соглашается Эндрю. — Вы смотрели фильм «Ловушка для родителей»? — спрашивает Пейдж. — Да, и это не то, что вы описываете, — говорит Эндрю. — Добрый день, у вас есть бонусная карта? — спрашивает кассирша. Эндрю диктует ей номер их карты, и они с Нилом начинают укладывать продукты. — О, эй, — удивленно говорит она, взглянув на журнал. — Это… так это вы те дети, которые пытаются сбежать? — она спрашивает Натали и Пейдж. — Мы пытаемся сбежать? — спрашивает Пейдж. — Явно не очень активно, — усмехается Натали. — Почему мы пытаемся сбежать? — спрашивает Пейдж. Кассирша передает журнал Эндрю, чтобы он убрал в пакет. — Ну, ваш папа на весь Твиттер заявляет, как сильно вы хотите уйти. Натали с Пейдж смотрят на нее с точно таким же озадаченным выражением лица, а затем в их глазах появляется проблеск понимания. — Стойте, — говорит Пейдж. — Вы имеете в виду Патрика? Типа, нашего биологического отца? — Ага. Он писал в Твиттере, как опасно вам находиться в этом доме с тех пор, как вчера появилась та аудиозапись, — говорит она, бросая запоздалый нервный взгляд на Нила с Эндрю, — и о том, что вы хотите уйти, но он не смог связаться с вами или выяснить как вам помочь. Он говорит, что разговаривает с агентством. Он дал целое интервью на CNN об этом. У Нила все внутри холодеет. Такое ощущение, что кровь в жилах перестает течь. Пейдж с Натали выглядят… разбитыми. — Он хочет нас забрать, — говорит Пейдж, до ужаса пустая. — А вот и нет, — отвечает Натали, пылая яростью. Она смотрит прямо на них с Эндрю. — Вы обещали. — Мы обещали, — соглашается Эндрю. Он продолжает собирать пакеты, и его заминку не замечает никто, кроме Нила. — И вы никуда не уйдете, если не захотите. Нил механически перекладывает пакеты в тележку. Стоит в стороне, пока Эндрю расплачивается. Эндрю сделал паузу в движениях. Если бы Эндрю было все равно, Нил, возможно, смог бы уверить себя, что это не проблема. По крайней мере, у него была бы опора в этом споре с самим собой. Но… Но Эндрю сделал паузу. Эндрю обеспокоен. Натали уже копается в телефоне, еще до того, как они выходят за дверь. — CNN… CNN… О, нашла. Окей. Эм… тут кое-что из вашего прошлого, пап, па… бла-бла-бла, соперничество, а потом свадьба, шок-то какой, а потом постоянная драма, потому что вы отказываетесь говорить о своих отношениях, а папа отказывается общаться с прессой… а потом какая-то херь о той записи… о. Вот оно. Окей. Наш нелюбимый отец говорит, я цитирую: «мне удалось увидеть их, и о них явно не заботились должным образом — насилие и применение оружия, казалось, активно поощрялись, и был нанесен очевидный психологический ущерб», — эй, Пейдж, мы тут, оказывается, психологически повреждены… — Знаешь, вот в этом он не ошибается, — говорит Пейдж, и с каждой минутой ее голос становится все более подавленным. — Нет, ошибается, — рассеянно отвечает Натали. — Ну короче, дальше, мы казались несчастными — о, ебать, еще как — и огорченными — па, ты должен был разрешить мне чикнуть его ножом, когда у меня был шанс, — и он не смог получить нашу контактную информацию и боится приехать за нами из-за прошлого наших приемных родителей, что только усложняет ситуацию, и важно, чтобы нас забрали как можно скорее, и он ведет переговоры с системой приемных семей о том, как вытащить нас, и, конечно, он совершил парочку ошибок, но он вырос как человек, и ничто не разлучит его с любимыми детьми. Короче, если он заберет нас, я пырну его ножом — в лицо. — Не самый быстрый путь к сердцу, — говорит Пейдж. — И вообще, за это тебя точно посадят. — Нет, не самый быстрый, но я буду слишком зла, чтобы париться. И даже если я попаду в тюрьму, ты не пойдешь, и это главное, так что… — Ты не попадешь в тюрьму, — говорит Нил. — Не волнуйся об этом. И вы никуда не уйдете. Никто вас не заберет, и никто не отдаст вас ему, вам не нужно беспокоиться об этом. Все будет хорошо. — В Твиттере есть целый долбанный хэштег для нас, — говорит Пейдж, не обращая внимания. «#СпаситеСестерГрей». Эй, где он был буквально в любой другой момент нашей жизни? Нам нужно было просто зайти в Твиттер и начать твиттить, и тогда бы нас спасли? — Нас спасли, — раздраженно говорит Натали. — В этом-то и проблема, нас уже спасли, а теперь они пытаются сделать так, чтобы мы перестали быть спасенными. Подвергают нас опасности. — Скорее всего, он не опасен, — говорит Нил, хоть и не знает, почему спорит по этому поводу. Кажется, он не способен оскорбить Патрика Грея, как бы сильно этот человек ни заслуживал оскорблений. Однако сейчас — сейчас имеет смысл успокоить девочек, дать им какую-никакую надежду, что все не пойдет под откос, если им придется вернуться к Патрику. Что это будет не плохо, вероятно, просто нехорошо. Просто не те родители, которых они выбрали. Они с Эндрю будут за полстраны отсюда, не имея возможности переехать или уйти из спорта, — Ичиро с тем же успехом может ехать с ними в машине и душить Нила с заднего сиденья, потому что он уже чувствует, как руки Ичиро обхватывают его горло. Чувствует порочный прилив ярости к Натану — Натан был уродом, был правой рукой Кенго, избивал его, заставил его сбежать, был причиной, по которой он вообще попал в экси, причиной, по которой он сейчас в ловушке, заперт в клетке, почему над его головой сейчас нависла опасность. Он застрял в Южной Каролине, даже если его детей потащат в Колорадо. Застрял на этой работе, в этой команде, даже если его детей заберут. Но Эндрю может уйти. Нил берет свое сердце и разрывает его на куски. У Эндрю в Колорадо не все будет идеально, но он будет жив, и Эндрю не придется его бросать, он просто будет… насколько сильно он может изменить ситуацию? Насколько бы помогло, будь он там? Нил рассуждает так, что это помогло бы больше, чем если бы он остался в Южной Каролине. Эндрю сжимает его руку. — Прекрати это, — говорит он, и русский звучит сладко-знакомо. Нил уже успел соскучиться. — Я в порядке, — отвечает Нил. — Сегодня я помогу девочкам с домашним заданием, — говорит Эндрю. — А ты начнешь искать психотерапевта. — Ты будешь помогать им с математикой? — Да, — твердо говорит Эндрю. — Буду. Нил открывает рот, чтобы возразить, но… Он обещал. Он не может откладывать. И он должен это сделать. Он решил. Пообещал это Натали. — Хорошо. — Спасибо, Нил. Нилу странно стыдно за себя. За то, что Эндрю должен благодарить его за это. За то, что Эндрю должен продолжать подталкивать его к тому, что, как он сам знает, он должен сделать. — Не благодари меня. — Уже поблагодарил. Нил так мало что может сказать в ответ, что не знает, что с собой делать. — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — отвечает Эндрю. Дети молчат, и, прокручивая это в голове, Нил понимает, что сделал это снова. Пропустил целый разговор. Оставил Эндрю успокаивать детей самому. Так Эндрю и понял, что он опять себя накрутил — не потому, что он напрягся, а потому, что исчез. Он так много думал об Эндрю и детях, уезжающих в Колорадо, что оставил их позади. И он делает это снова. Сейчас. Господи. Сейчас они на совершенно другой дороге, и он вообще не обратил внимания. Они могли бы проскочить мимо восемнадцати полицейских, и от него не было бы никакого толку. Медитация? Поможет ли в этом вопросе медитация? Весь смысл в том, чтобы оставаться в настоящем, верно? Как быстро у него получится? Если он справится с этим достаточно хорошо, сможет ли он обойтись всего лишь пятью неделями терапии, которые пообещал Эндрю? Он не может полностью отказаться — в конце концов, он обещал, — но он обещал только определенное количество недель. Это не обязательно должно длиться вечно. А потом они оказываются дома, и Нил пропустил половину поездки на машине. Развалюха. Он и есть развалюха. Но они ужинают, и все очень даже вкусно; Натали с Пейдж стараются не запихивать в себя еду, и все слишком голодны, чтобы утруждать себя разговорами, за что Нил, как ни странно, благодарен. Если никто не разговаривает, он не может пропустить диалог. Плохо. Это плохо. У него достаточно самосознания, чтобы понимать, что это плохо. Пока девочки собирают школьные задания, Нил берет ноутбук. Он устраивается с ними на кухне, чувствуя себя точно так же, как тогда, когда мама сказала ему, что даже если они планируют исчезнуть, как только он закончит школу, он должен делать домашнее задание и ему в самом деле нужно ходить в школу — они не могли рисковать, что кто-то начнет задавать вопросы, не могли рисковать и вызвать опасения, что собираются сбежать. Сейчас то же самое чувство. Он смутно понимает, что это необходимо и важно, но его это не особенно волнует, и он, конечно, не хочет этого делать, и ему кажется, что есть гораздо более важные вещи, которыми он должен заниматься прямо сейчас, например, возобновить предыдущие попытки выяснить, как добраться до Колорадо, убить человека — пусть теперь и другого — и вернуться домой, не оставив бумажного следа и не вызвав никаких подозрений, а затем сжечь новостную станцию, чтобы это не сочли терактом, а затем забрать свою семью и исчезнуть там, где никто — ни ФБР, ни Ичиро — никто и никогда не сможет их найти. Возможно, это не последний шаг. Он не хочет, чтобы у его детей было такое же детство, какое было у него. Он смотрит на пустой экран ноутбука. Выполнение домашней работы в детстве все-таки играло свою роль. Позволяло им исчезать, никого не предупреждая заранее о том, что они уезжают, не раз давало им преимущество. Элемент неожиданности важен, даже если он просто удивляет людей, пытающихся убить его. Даже если он этого не понимал. Даже если он ненавидел это. Это было необходимо и полезно в долгосрочной перспективе. Он гуглит: «терапевты в Южной Каролине». Он еще никогда в жизни не чувствовал себя так глупо. Но, тем не менее, ему выдают базу данных терапевтов, и это хорошо. Он понятия не имеет, что ищет. Он едва ли знает, что ему нужно, не говоря уже о том, чего он хочет. Через полчаса у него открыто не менее пятнадцати вкладок, каждая с разным терапевтом, и он все еще просматривает общий список, просто на всякий случай. Листает куда дальше, чем хотелось бы. Ему следует просто начать просматривать анкеты, которые он открыл. Следует перестать усложнять ситуацию больше нужного. — Как там у тебя? — спрашивает его Эндрю. Нил закидывает ноги на его колени. — Ужасно. Я вообще что, блять, ищу? Как мне определить, какие из них хорошие, а какие плохие? Как я узнаю, кто мне понравится? Как я вообще узнаю, на чем им нужно специализироваться? — он обрывает себя, прежде чем успевает сказать «я хочу поцелуй». Он переходит на территорию нытья, а еще просто положил ноги на колени Эндрю, и Эндрю не может встать. И, тем более, дети прямо тут, и они поднимут шум. — Ну, типа, ты хоть чуток сузил круг поиска? — спрашивает Пейдж. — У меня есть пятнадцать терапевтов на выбор. А у вас, по идее, домашка. — А у нас перерыв, — отвечает Натали. — Ну, для начала, скорее всего, на когнитивно-поведенческой терапии, — говорит Эндрю. — Кто-то, кто раньше работал с травмами. С ПТСР, депрессией, тревожностью, паранойей, детским абьюзом… — Мне двадцать девять лет, не думаю, что мне нужна помощь с детским абьюзом. — Нужна, — твердо говорит Эндрю. — Тебе абсолютно, определенно, сто процентов нужна. Не говори мне, что не нужна, у тебя на плече ожог от утюга, и я знаю, что ты никогда не получал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего терапию по этому поводу. Мне насрать, сколько тебе лет, и, если психотерапевт хоть немного хорош, ему тоже будет насрать. — Что мне делать, проходить терапию по каждому аспекту всей моей жизни в течение почти тридцати лет? Эндрю секунду пристально смотрит на него. А затем, задействовав каждую драматическую косточку в своем теле, поворачивается лицом — не обращая внимания на ноги Нила — складывает пальцы домиком, смотрит Нилу в глаза и говорит: — Да-а-а-а-а-а. — Это займет пиздецово много времени. — Ага-а-а-а-асики. — Ну ладно, не ерничай, я и так уже понял. — Тебе идет на пользу, — решает Пейдж. — Отсыпь-ка ему еще чуток ерничества. — Ты не можешь сначала сидеть полтора месяца, уламывая нас пойти на терапию, а потом беситься, потому что тебе самому нужно на терапию, — говорит Натали. — Ну, я и так пойду, — возражает Нил, — так что все в порядке. — Короче, кого ты ищешь? — спрашивает Натали, подходя и становясь позади Нила. — О, хорошо, — отвечает Нил. — Я сделаю за вас домашку, если выберете мне психотерапевта. — Па, — говорит Пейдж. — Ага, — поддерживает Эндрю. — Па. Нил показывает ему фак. Эндрю тут же показывает в ответ. — Ладно, так, женщина или мужчина? — спрашивает Натали. — Самый простой способ вычеркнуть нескольких из списка. Есть предпочтения? Нил пожимает плечами. — Это буквально вообще ничем не помогает, — говорит Пейдж. — Да или нет? — Ну, думаю, я бы предпочел женщину, но, наверное, это то, с чем мне просто надо будет смириться. — Предполагается, что твой психотерапевт не является неотъемлемой частью экспозиционной терапии, — говорит Натали. — Ты очень уверена в этом для той, кто никогда не ходила на терапию. — Умолкни. Окей, значит, остается десять. Подожди… ладно, эта нихера ничем не помогает с ПТСР… эта больше сосредоточена на аутизме… а эта специализируется на сексуализированном насилии… если только это не одна из твоих тем? — Нет, не одна из моих тем, — отвечает Нил, позволяя Натали закрыть эту вкладку. Он должен прилагать больше сил. Больше работать над этим. Не должен нуждаться в помощи своей четырнадцатилетней дочери. — Она выглядит дружелюбно, — говорит Пейдж, присоединяясь к разговору. — Маура. Классное имя. Да? — Да. Но, типа, а как насчет Дженис? — спрашивает Натали. — Она выглядит прикольненько. — Разве Дженис не из «Дрянных девчонок»? — Я не о той Дженис. — И все-таки, смог бы па говорить с ней, не думая о «Дрянных девчонках»? — Я не знаю, что такое «Дрянные девчонки». Натали и Пейдж ахают абсолютно идеально в унисон. — Мы исправим это позже, — бурчит Натали. — Двигаемся дальше. Эта дамочка выглядит злюкой. — Это грубо, — возражает Пейдж. — Нельзя судить о ком-то по внешности. — Мы буквально все время так делаем. — Разве мы не должны проверять по отзывам? — спрашивает Нил. Натали с Пейдж отмахиваются от него. — Не, — говорит Натали. — Вот почему сначала проводят пробную консультацию. Окей. Попробуй сначала с Дженис… — Маурой, — возражает Пейдж — С Дженис. Надо прежде, чем он посмотрит «Дрянных девчонок». А потом уже Маура. — А вдруг он останется у Дженис? — Тогда я только что сэкономила ему кучу времени. — А вдруг Маура лучше? — Хорошо, но вдруг лучше как раз Дженис? — Но… — Итак, Дженис, а затем Маура, — говорит Нил. — Кто следующая? Как насчет Ребекки? — Ребекка норм, — соглашается Натали. — После нее Шонда. Вот, я добавлю их в закладки. — Слишком много закладок, — возражает Нил. — Я сделаю папку. Нил притворяется, что знал, что это вообще возможно, и позволяет ей создать папку. — Позвони ей завтра, — приказывает Натали. — А теперь помоги нам с матешей. Нил убирает ноги с колен Эндрю. — О, слава богу, — говорит Эндрю. — А то я думал, мне придется помогать с математикой. — Ты сказал, что можешь, — отвечает Нил. — Но я не хотел. Нил помогает им с математикой. В конце концов они поднимаются наверх; Пейдж так устала, что ее потряхивает. Натали разворачивается на полпути к своей комнате и выходит обратно в коридор, чуть не сталкиваясь с Нилом. — Обнимашки? Нил обнимает ее. — С тобой все будет хорошо, правда? — бурчит Натали ему на ухо. — Да, — отвечает он. — Со мной все будет хорошо. Все будет хорошо, Нат. Она делает глубокий вдох, отпускает его и жалобно смотрит на Эндрю, который тоже протягивает руки для объятий и получает их. Нил следует за Эндрю в их спальню, закрывает дверь, а затем с разбегу запрыгивает на кровать. Падает лицом в подушки и остается там. — О? — говорит Эндрю. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо. Он проследит, чтобы все было хорошо. Это меньшее, что он может сделать. Он переворачивается на спину. — Я хочу поцелуй, — требует он. — Да ты что. — Я искал психотерапевток. Позволил своим дочерям сделать большую часть работы за меня… — Совершенно уверен, что это называется просто помощью. — Они дети, они не должны помогать, а я промотал большую часть дня… — На сон? — Ну, да, наверное, — соглашается Нил. По всем правилам, он еще не должен быть уставшим. — Но в основном я провел большую часть времени в тревоге и паранойе, и я справился, не развалившись, и я хочу поцелуй. — В качестве чего, награды? — спрашивает Эндрю, но подходит ближе. — Ты не получаешь награды за то, что делаешь то, что должен делать. — Я не должен был делать ничего из того, что я сделал, но я все равно это сделал. — Я думал, ты должен был целовать меня до потери дыхания? — спрашивает Эндрю, заползая на кровать и располагаясь над Нилом. — Почему я должен тебя целовать? — Ну, иди ко мне, это обещание действует двадцать четыре часа, и срок его действия еще не истек, — говорит Нил, обнимая Эндрю за плечи и притягивая к себе. Эндрю охотно льнет к нему, а Нил откладывает все остальное в сторону. Сейчас важно только одно, и это Эндрю, и опять Эндрю, и еще раз Эндрю, а все остальное может исчезнуть. Нил улыбается Эндрю, когда тот отстраняется. — Еще не задыхаешься? — Нет, — отвечает Эндрю, задыхаясь. — Лучше продолжай пытаться.