Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

— Звони, — говорит Эндрю. — Давай-давай. Слабо? — Одного «слабо» достаточно, что ли? — спрашивает Нил, уставившись на телефон, как на бомбу. — Тогда дважды «слабо». Я дважды беру тебя на слабо. Нил Джостен, да я трижды беру тебя на слабо. — Блять, и что мне говорить? «Я вот тут хочу назначить прием, но, типа, не по-настоящему»? Я не хочу… не знаю, вводить их в заблуждение? — Да, Нил, вот поэтому люди используют эти волшебные слова: «я бы хотел назначить консультацию». Или «я бы хотел назначить предварительную встречу, чтобы посмотреть, подходим ли мы друг другу». — Ой, куда деться, как профессионально. — Я утром написал Би. — Зачем? — Догадывался, что ты не будешь знать, что сказать. Ну, ладно, неправда. Знал, что ты будешь колебаться и притворяться, что не знаешь, что сказать. — Ну и часто ли я откладываю то, что не хочу делать? — Извини уж, но у меня сложилось впечатление, что ты откладывал терапию десять лет. Звони давай. Я не буду с тобой разговаривать, пока не сделаешь хотя бы один звонок, — Эндрю откидывается на спинку стула и изображает, как закрывает губы на замочек. — Тогда я куплю себе кроксы — по паре на каждый день недели. Это почти работает. Нил видит у Эндрю в глазах, сколько самообладания ему требуется, чтобы не отреагировать. Нил вертит телефон в руках. — О, помнишь, нам же еще нужно звякнуть адвокату по поводу той записи, — вспоминает он. — Это разве не первостепенно? Тут время как раз поджимает. Эндрю закрывает глаза. Блять. Все-таки придется звонить, да. О-о-о-о-о-о-о, он не хочет этого делать. О, господибоже, он не хочет звонить. В мире не существует чего-то, чего бы он не хотел меньше. Лучше бы надо было звонить адвокату. Боженька. Окей. Хорошо. Он может это сделать. Он может позвонить. В чем вообще трудность, если серьезно? Не то чтобы у него есть какая-то проблема с самими разговорами по телефону, с этим-то все в норме. Он знает, что ему нужна терапия. Просто это кажется колоссальным трудом — стать таким человеком, который не представлял бы опасности для окружающих. О, нет, ладно, вот почему, вот и причина; он набирает номер, прежде чем успевает отговорить себя. — Вы позвонили в офис Дженис Райленд, говорит Эрин, чем я могу вам помочь? — Здравствуйте, я бы хотел… я ищу психотерапевтку и хотел бы записаться на консультацию, чтобы посмотреть, подходим ли мы друг другу. У Дженис есть свободные окошки для приема? — Конечно, — спокойно отвечает Эрин. — У нас есть свободное место в следующий понедельник в десять утра, вам будет удобно? Нил записывается на прием. Когда он вешает трубку, его одолевает такое чувство, будто с плеч у него свалился целый дом, а ноги превратились в желе. Он протягивает руку, Эндрю придвигается ближе, и Нил сгибается пополам, чтобы положить голову ему на колени. Эндрю ведет пальцами по его кудрям. Хорошо. Одна есть. Одной позвонил. Может, он и был чуток неловким, но у него назначен прием, и он на него пойдет, и все будет ужасно. Ну ладно, может и не будет, может, пройдет чудненько. Может, все вообще будет никак. Может, он обойдет всех терапевток в списке и не найдет ни одну, кто была бы хоть немного хороша. Может, в конце концов он все-таки пойдет к Би. Блядство. Эндрю ласково тянет его за волосы, и Нил поднимает голову. Эндрю прижимается губами к его, и Нил кладет руки на его бедра, чтобы не упасть — он не ожидал поцелуя, и он наклоняется дальше — так, что становится неудобно, но Эндрю не жалуется, когда Нил целует его глубже, возможно, глубже, чем того требует телефонный звонок в полдесятого утра. Но, блять, Эндрю прямо здесь, рядом с ним, вплетает пальцы в его кудри, удерживая его на месте. Поцелуй не может длиться вечно, но далеко Эндрю все равно не отстраняется. — Я думал, поцелуи — это не награда? — спрашивает Нил несколько минут спустя, прижимаясь лбом ко лбу Эндрю. — А это и не было наградой, — чопорно отвечает Эндрю. — Я просто неимоверно возбужден тем, что ты наконец предпринял шаги, чтобы начать терапию. Нил смеется, целует его в щеку и отодвигается. — Хватит, попридержи это до момента, когда я займусь реальным делом, — предупреждает он. — О, ты собираешься строить дом? Или просто сделаешь еще парочку звонков? — Мудень. — Это не мое имя, но ты единственный, кому разрешено давать мне прозвища, так что можешь отрываться. Нил делает еще несколько звонков. Оказывается, Маура свободна в пятницу. Он обдумывает с минуту — во-первых, он согласился сначала встретиться с Дженис; во-вторых, в эту пятницу у них и так уже много дел: к ним приезжает Грант, а вечером у них с Эндрю концерт. Но, блять, чем раньше и больше людей он увидит, тем скорее, возможно, сможет начать проходить настоящую терапию, так что… в пятницу утром, ладно уж. Он клянется выделить себе день между приемами. Потому что не собирается скакать по записям каждый день. Ему нужен перерыв. И он выделяет. По большей части в этом нет необходимости, но у Ребекки есть свободное время во вторник и среду, и он просит назначить встречу на среду. Это и есть та самая забота о себе? Видимо, да. Это уже своего рода прогресс, он совершенно уверен. Нил назначает встречу пятому человеку в списке, Эрике, а затем вздыхает: — Пять — неплохо для начала, да? Всегда можно назначить дополнительный сеанс и попозже. Правда же? — Да, Нил. Это неплохо для начала. Нил делает глубокий вдох. — Мне кажется, сейчас пора набрать адвоката. — Адвокат от Морияма или нет? — спрашивает Эндрю. — Запись не имеет отношения к вашим с ними делам. Им не плевать? Нил раздумывает. Будет ли им не плевать? Если он обратится к адвокату Морияма, попросят ли они о чем-нибудь? — Думаю… кому-нибудь другому, — медленно отвечает Нил. — Если обратимся к адвокату Морияма, они могут попросить взамен не только деньги. — Звучит как начало порнофильма. Нил на минуту закрывает глаза. Эндрю целует его в щеку. — Ты не сможешь отделаться одним поцелуем. — Это не было примирением, я просто хотел поцеловать тебя в щеку. Это преступление? Нил открывает глаза, находит Эндрю, берет двумя пальцами за подбородок и притягивает ближе для поцелуя. Эндрю тянется за ним, когда Нил отстраняется, и в его глазах появляется интересное выражение, которому Нил пока не может потворствовать. — Нет. Не преступление. Он пишет Эллисон. Просит у нее совет. Эллисон отвечает через полминуты:       Ты пишешь только когда тебе что-то нужно. Но не пишешь, даже когда в новостях орут, что тебя там абьюзят. Че это ваще такое, а? И с чего это ты решил, что я знакома с юристами в Южной Каролине? Нил отвечает:       Обычно я чаще пишу в межсезонье, но прошло всего три дня, знаешь же. Скоро начну смсить больше, клянусь. Да и вообще, ты же знаешь, что никто меня не абьюзит, даже не подумал что нужно тебе все это разжевывать. Запись уебская, я позже расскажу. И я решил, что ты знаешь юристов в ЮК, потому что конечно же ты знаешь. Он берет Эндрю за руку. Отмечает, как медленно Эндрю переплетает их пальцы. В этом движении есть вопрос, хотя и не срочный. Нил может пока отложить. Он отложит вопрос до тех пор, пока у них не появится адвокат. Однако он совершенно уверен, что ответ от Эллисон будет «да».       …ну да, правда, — пишет Эллисон. — И походу ты реально был весь такой занятой. Ладно уж. Она отправляет ему информацию о юристке из Колумбии, и Нил звонит ей. Пару минут висит на линии — оказывается, он позвонил вовремя, у нее как раз есть время для быстрой десятиминутной консультации, и вся его жизнь теперь — сплошные консультации; краем глаза он поглядывает на Эндрю, не говоря «нет». Нил разговаривает с юристкой. Они договариваются: если Седьмой канал не выпустит полную аудиозапись, он позвонит ей и назначит встречу, чтобы она могла подать иск. И затем Нил вешает трубку. Он смотрит на Эндрю. Требуется мгновение, чтобы по-настоящему оценить его — красивого, больше не такого, каким он был десять лет назад, теперь немного старше, куда более живого, и Нил любит его, любит так сильно, что у него ноет сердце. И то, как Эндрю смотрит на него — если ответ «нет», это нормально, но если «да»… Нил протягивает руку и тянет Эндрю к себе на колени, при этом немного опускаясь, наблюдая, как взгляд Эндрю скользит вниз, к его члену. Эндрю устраивается поудобнее, отпускает его руку, хочет обнять за плечи, но вместо этого обхватывает руками его шею. — О, вижу, теперь моя очередь седлать тебя, пока у меня не затекут ноги, — говорит Эндрю, укладывая большие пальцы у основания его горла. — Так и есть, — соглашается Нил. Он сглатывает, просто чтобы посмотреть, как темнеют зрачки Эндрю, и они в самом деле темнеют, и это замечательно, так замечательно. Ответ «да», решает он, взглянув на губы Эндрю. Он мог бы просто сказать это вслух. Наверное, стоит просто озвучить. Но такое ощущение, что они играют, и Нил чувствует себя лучше, чем когда-либо за последнее время, и им не всегда нужно определять отправную точку, путь и итог с самого начала. Они могут устанавливать границы по ходу. Тогда возникает вопрос: в настоящем, спустя десять лет, что разрешено? Нил кладет руки на бедра Эндрю; именно с этого они и начинают, когда Эндрю обнимает его за шею. Нил хмыкает, слышит, как Эндрю выдыхает слишком быстро, и кладет ладони куда более целенаправленно — уже не просто на джинсы, а активно ощущая тело Эндрю под тканью. — Так хорошо? — спрашивает Нил, сжимая его бедра. — Да, — отвечает Эндрю более хриплым, чем обычно, голосом. Нил скользит руками выше. — А так? — Да, Нил. Нил проводит большими пальцами по внутренним швам джинсов. Ноги Эндрю дергаются — он чуть раздвигает их. Ебать. Нил переводит взгляд с губ Эндрю на его глаза, только чтобы обнаружить, что они полуприкрыты. Нил видит, как его грудь вздымается и опускается малость быстрее обычного. — Так ты что, серьезно сказал, что тебя возбудили мои звонки куче терапевток? Эндрю закатывает глаза — могло бы выйти куда выразительнее, если бы не то, как сильно он раскраснелся. — Нет, в основном меня возбуждаешь ты, и прошла вечность с тех пор, как мы занимались сексом… — А мне кажется, три дня… — О, вот это ты точно выкинул наобум… нет, меня не заводит, что ты разговариваешь по телефону с секретаршами терапевток, но ты точно знаешь, что делаешь. Нил ухмыляется. Это абсолютная правда. — Просто хотел перепроверить. Он тянется к губам Эндрю и ловит их в поцелуе, на секунду захватывая нижнюю зубами, а затем касается его языка своим. Кругами поглаживает внутреннюю поверхность бедер Эндрю, чувствует, как он двигает бедрами, улыбается, когда Эндрю отстраняется на долю секунды. — У тебя слишком хорошо получается, — буркает Эндрю несколько минут спустя, запуская руки в Нилу в кудри. — Кривая обучения у меня, может, и не такая крутая, но я упрямый, — отвечает Нил, скользя рукой по бедру Эндрю. Слышит, как учащается его дыхание. — Это охуенно нечестно, — выдыхает Эндрю. — Я стараюсь, чтобы быть сексуальным, а ты не прилагаешь никаких усилий и нихрена не замечаешь, и ты все равно самый горячий… — он замолкает, когда Нил скользит кончиками пальцев под его футболку. — Я всегда считал тебя сексуальным, — говорит Нил, ведя пальцем по поясу его брюк. Это правда? Почти наверняка нет, по крайней мере, это не то, что он думает об этом Эндрю. Но ему нравится смотреть на Эндрю, нравится прикасаться к нему, нравится, когда Эндрю смотрит на него и касается в ответ, и неважно, признает Эндрю это или нет, Нилу все равно очень нравится. Ему нравится знать, что он может сделать с Эндрю. Нравится, как закрываются и темнеют его глаза, нравится, как он выглядит после поцелуев, нравится, как у Эндрю мурашки бегут по коже от его прикосновений. Нил проводит ногтями по его боку и чувствует, как он дрожит, а затем Эндрю притягивает его для поцелуя, покачивая бедрами, заставляя ахнуть. Нил скользит руками по его бедрам, вверх к талии, снова вниз, к пояснице. — Можно я притяну тебя ближе? — он шепчет. — Блядство… да, Нил. Можно. Нил притягивает Эндрю ближе, пока он не прижимается к нему полностью. И в голове у Нила происходит короткое замыкание. Кончики их носов соприкасаются. Он не знает, что делать, что говорить — едва в состоянии думать. Он улыбается. Ничего не имеет против всего этого. — Хей, — шепчет он. После паузы, длящейся всего на секунду дольше, чтобы Нил поверил, что она была намеренной, Эндрю отвечает: — Часто бываешь здесь? Нил смеется: — Под тобой? Каждую ночь, любовь моя, каждую ночь. Эндрю двигает бедрами — Нил, наверное, что-то сказал, и он не уверен, какая именно часть подействовала на Эндрю, или, может быть, все сразу, но… — Можно? — спрашивает Нил, просовывая ладонь между ними и проводя ей вниз по животу Эндрю. Эндрю отпускает его и стягивает с себя футболку. — Пожалуйста, — горячо отвечает он, и у Нила внутри все странно переворачивается. Он не уверен, что с этим делать. Не уверен, как относиться к этому слову. Не уверен, как относиться к тому, что Эндрю его произносит. Но никто не заставляет Эндрю его говорить — он действует по собственной воле, так кто он, Нил, такой, чтобы жаловаться? Он обхватывает рукой шею Эндрю сзади и притягивает для поцелуя, и когда Эндрю отстраняется, задыхаясь, лепеча жалобы на то, как долго он возится, Нил расстегивает его брюки, скользит рукой в его нижнее белье — замирает, когда Эндрю проглатывает стон, наклоняется вперед, чтобы поцеловать его в шею, улыбается, когда Эндрю говорит что-то о том, чтобы он не торопился; его голос звучит совершенно разбито, абсолютно, и Нил едва-едва его касается, а Эндрю уже звучит так, будто он в полном беспорядке, и Нил любит это. Он движется медленно. Не торопится. В конце концов, у них есть время, им никуда не нужно бежать, нечего делать, и никто не возвращается домой — Эндрю нужно будет съездить на терапию, но не скоро. Так что Нил делает все неторопливо. Эндрю жалуется на это, но в той надломленной, чуть ли не всхлипывающей, отчаянной, задыхающейся манере, возбуждающей Нила, заставляющей его жалеть, что у него нет памяти Эндрю, чтобы запомнить это навечно. Но если он сам не может запомнить момент идеально, то может хотя бы позаботиться, чтобы у Эндрю было нечто хорошее, чтобы запомнить — язык Нила на его шее, то, как губы касаются его челюсти, то, как он шепчет Эндрю на ухо глупости о любови. Нил старается изо всех сил, и, судя по тому, как Эндрю произносит его имя, когда кончает, все получается. Нил целует его в щеку, от и до удовлетворенный, и прижимается лбом к его, пока Эндрю не отдышится достаточно, чтобы прильнуть к его губам. — Ты такой красивый, — шепчет Нил несколько минут спустя, — иногда я смотрю на тебя, и мой мозг просто перестает работать. Нил чувствует губы Эндрю на своей щеке, в уголке глаза, на кончике носа. — Я люблю тебя, — наконец говорит Эндрю. — Иди сюда, теперь я, наверное, смогу встать. Эндрю поднимается на приятно дрожащие ноги, и Нил следует за ним к раковине, чтобы вымыть руку. Он передает Эндрю его футболку, которую он рассматривает секунду, прежде чем вернуть обратно. Нил выгибает на него бровь. Эндрю пожимает плечами, а затем говорит: — Можешь просто отнести наверх, я не буду опять одеваться. Нил не спрашивает, почему «я не буду одеваться» прозвучало так, словно это очевидно. — Наверх? — То, что я хочу с тобой сделать, не должно делаться на кухне, — заявляет Эндрю. — Почему я должен нести твою футболку? — Потому что я понесу тебя, — отвечает Эндрю, будто это тоже должно быть очевидно. Нил не возражает, поэтому Эндрю подхватывает его на руки. Нил не против. Он обнимает Эндрю за плечи, группируется, прижимая голову и ноги ближе к себе, когда они проходят через дверные проемы, и держит рот на замке, пока они не добираются до верхней ступеньки. — Так, ну, и что ты там хочешь со мной сделать? Эндрю останавливается на одну секунду, и у Нила замирает сердце — надо было ему подождать, пока они окажутся в безопасности в коридоре, — но Эндрю доходит до верха лестницы и направляется в их спальню. — Отфингерить тебя. Если хочешь. Нилу даже не нужно обдумывать. — Да, я хочу. Эндрю делает глубокий вдох, который, как предполагает Нил, предназначен, чтобы скрыть, как у него только что перехватило дыхание, и несет его в ванную, чтобы он мог взять полотенце и коробку презервативов. В животе разливается тепло предвкушения, и Нилу нравится, когда Эндрю относит его обратно в спальню и сваливает на кровать. — Тебе бы получше научиться опускать меня, — говорит Нил, отодвигаясь и расстилая полотенце там, где, по его мнению, оно и должно быть. — Буду иметь в виду, — серьезно отвечает Эндрю, доставая смазку из прикроватной тумбочки. Нил снимает футболку и видит, что Эндрю стоит и смотрит на него, и за столько лет он узнал достаточно, чтобы понять, что это Эндрю не просто решил не помогать ему с раздеванием — он чисто залип. Нил ухмыляется ему: — Часто кончаешь свой путь здесь? Эндрю мгновение моргает, глядя на него, а затем отвечает: — В моих планах помочь тебе кончать здесь чаще. — Это было ужасно, — говорит Нил. — Кошмарно. Худшее. О боже, Дрю, это было плохо. — И тем не менее ты все еще расстегиваешь штаны, — отмечает Эндрю. — Очевидно, это было недостаточно плохо. — Существует вообще настолько ужасная шутка, чтобы я не захотел заниматься с тобой сексом? — спрашивает Нил, снимая штаны, наблюдая за реакцией Эндрю на это. Он ухмыляется шире, ожидая, пока мозг Эндрю перезагрузится. — Возможно, — удается произнести Эндрю, прежде чем он переползает через кровать и нависает над Нилом. — Какая? — спрашивает Нил. — Не собираюсь рассказывать сейчас, — отвечает Эндрю. — Я давно говорил тебе, какой ты охуенно горячий? — По большей части, если не ошибаюсь, ты говорил, что я не горячий, когда сижу за рулем. Эндрю морщится. — Окей, слушай, я был раздражен и вел себя как мудак… — Я знаю. — …но… а, окей. Короче, я сейчас здесь, чтобы сказать тебе, что вел себя как мудло, а ты самый сексуальный человек на свете, и я не могу поверить, что мне посчастливилось жить в мире, где ты влюблен в меня… — Это не было удачей, просто ты был собой… — Абсолютно шокирующе, учитывая, что я был ужасным человеком… — Ты был самым добрым, самым честным, самым достойным доверия… Эндрю целует Нила — это эффективный способ заставить его замолчать. А потом прижимается губами к его уху и самым хриплым голосом, на который только способен, шепчет: — Твой член, наверное, венчик, потому что взбил мне мозги в омлет. Нил прыскает и не перестает хохотать, пока не чувствует губы Эндрю на своем члене и то, как внутрь скользит палец в презервативе; первоначальный дискомфорт — не неожиданность, и он проходит прежде, чем Нил успевает обратить на него внимание. Эндрю движется медленно — по мнению Нила, это расплата. Его так и подмывает сказать что-нибудь эдакое, но… зачем беспокоиться? Это приятно — с каждой секундой становится все приятнее и приятнее — и если Эндрю хочет медлить, Нил не собирается жаловаться. Он просто шепчет имя Эндрю, снова и снова, будто оно волшебное, словно оно — его религия, словно оно — все надежды и мечты, которые когда-либо только были у него — и это правда. В конце концов Нил кончает, дрожа, зарываясь ладонью в волосы Эндрю, и затем настает его очередь лежать, абсолютно неподвижно, пытаясь отдышаться, пока Эндрю плюхается на него сверху и чмокает в щеку, нос, лоб. Эндрю все еще без футболки, и количества соприкосновения их кожи достаточно, чтобы заставить его полыхать. — Ты когда-нибудь расстраивался из-за существования рефрактерных периодов? — в конце концов спрашивает Нил. Эндрю фыркает: — Постоянно. Нил притягивает его для поцелуя, уютно полусонного, и, что ж, они уже в постели, почему бы не вздремнуть? Эндрю снимает повязки и аккуратно кладет их на матрац на расстоянии вытянутой руки. — И как ты? — спрашивает он, складывая руки на груди Нила. — Все хорошо, — отвечает Нил, запуская пальцы в его волосы. — А ты? — Еще лучше, — говорит Эндрю. — Чувствую себя счастливым. Мозг Нила говорит: «это ненадолго». Нил отмахивается от этой мысли. Не может сейчас об этом думать. Сейчас он собирается делать всего одну штуку, и эта штука — быть счастливым, и, возможно, еще другую штуку, которая называется вздремнуть. — Это хорошо, — отвечает он. Эндрю гладит его по щеке. — Так и есть, Нил. Это хорошо. — Я так и сказал. Эндрю целует Нила в нос. — Я знаю. Я просто… повторяю еще раз. Не думаешь вздремнуть? — Думаю, — соглашается Нил. Час или около того спустя, когда они, наконец, встают и думают прибраться в доме, приходит сообщение от Кевина:       Тея уходит сегодня днем, придете? Нил цепляется за предложение — в конце концов, выбраться из дома — хорошая мысль.       У Эндрю терапия, он как раз знакомит девочек с Би, но я могу прийти Эндрю выглядит более гордым, чем имеет на это право. И затем — потому что зачем убираться, если можно не убираться — Нил садится на кровать с Эндрю и ноутбуком и начинает гуглить. — Что мы делаем? — спрашивает Эндрю, и заброшенная уборка его явно не колышет. — Выясняем, как Патрик так легко нашел наш адрес, — отвечает Нил. — А. Оказывается, это несложно, как выясняет Нил. Существует целый злоебаный сайтик, на котором хранятся адреса людей. Он находит там и свою старую квартиру, и квартиру Эндрю, и их номера телефонов — и, конечно, доступ к ним требует оплаты, но это не значит, что она запредельно дорогая. Нил подавляет ужас, заполняет форму, необходимую для удаления их информации с сайта, и отправляет. А затем продолжает ресерч. Просматривает изображения в Гугле— есть ли в сети фотографии их района? Рядом с их домом? Парочка все-таки находится; Нил выясняет, как там кинуть на них репорт, чтобы их удалили. Он может с гордостью сказать, что они с Эндрю никогда не показывали свой дом где-то в интернете, никогда не пускали репортеров ни домой, ни даже куда-то близко, но он все равно просматривает местные новостные сайты. Это паранойя? Возможно и так. Но Нилу, честно говоря, не верится, что ему не пришло в голову сделать это еще в тот день, когда Патрик нарисовался у них на пороге. — Мы должны были сделать это еще в тот день, когда Патрик нарисовался, — буркает Эндрю, наблюдая за действиями Нила. — Буквально сидел думал об этом. — Как думаешь, сколько нужно будет времени, чтобы удалить эту хероту? — Да пара дней, наверное. — А что, если я заявлюсь в офис Гугл с ножом? — Как сказали бы Пейдж с Нат: «мне кажется, это теракт». Эндрю кривится. В итоге Нил сдается, закрывает ноутбук, и они приступают к уборке. А потом Эндрю уезжает, и Нил направляется к Кевину и пытается найти грань между паранойей и безопасностью. Он не уверен, что может доверять себе в этом. А еще он не хочет заставлять Эндрю быть главным судьей и всегда решать, что правильно и ментально здоро́во. Ах, да. Это же и есть причина, по которой он собирается найти психотерапевтку. Когда он приезжает к Кевину, его проводят на кухню и вручают газировку — Тея все еще дома, и она в разгаре серьезного такого сеанса недовольства и жалоб. — Короче, мои родители вот буквально на днях умотали во Флориду, и они все продолжают напирать, что мы должны отвезти Джона в Дисней Ворлд, — объясняет Тея Нилу. — Это… плохо? — уточняет Нил. — Поездка в Дисней Ворлд с маленьким ребенком? — переспрашивает Тея. — Мы поклялись никогда этого не делать, — мрачно отвечает Кевин. — Вот прикинь, вы едете туда, как молодая супружеская пара, все такие счастливые и влюбленные, в это самое веселое место на земле или как его там, нахуй, называют, а потом смотрите вокруг на всех этих родителей, выглядящих так, будто они в абсолютном аду, потому что их ребенок орет, ведь ему то слишком жарко, то он хочет покататься, но очередь длинная, или он вообще голодный, или устал, или не смог увидеть Золушку, или… — Это прям пиздец, — соглашается Тея. — И ты стоишь такой и думаешь: «а у нас будут дети? Мы тоже будем так страдать? Точно нет». И мы, блять, не будем. За исключением факта, что мои родители хотят, чтобы мы поехали, и как, блять, я могу сказать им «нет»? — Возьми и скажи «нет», — отвечает Нил. — Нет, ты не понимаешь, — говорит Кевин. — Родители Теи милые. — Скажи «нет» вежливо, — предлагает Нил. Его смеряют двумя взглядами. — Да я в жизни не был вежливым, — говорит Кевин как раз в тот момент, когда Тея говорит: — Я не выкупаю, он гений или идиот… — Просто скажите, что не хотите с этим всем носиться. — Нет, нет, подожди, — говорит Тея. — Давайте-ка разыграем сценку, окей? Короче. Вы будете мной, а я буду моими родителями. Готовы? — Готовы, — соглашается Нил. — Тея, милая, вам с Кевином правда-правда стоит отвезти Джонни в Дисней, — произносит Тея. — Не будет же он всегда бейбиком, и если только у вас там в проекте нет еще одного, это действительно единственный шанс… — Почему это тебя так волнует моя сексуальная жизнь? — спрашивает Нил. Кевин задыхается. — Тея, я не это имела в виду, — строго говорит Тея, — и с твоей стороны невероятно неуместно поднимать эту тему… — Что «в проекте», что «пузожитель», все одно и то же — хотя, наверное, я могла бы пойти на ЭКО… — Эй, — говорит Тея, — я не пытаюсь довести своих родителей до сердечного приступа. — Ладно, ладно, — соглашается Нил. — Подожди, отмотаем назад. Единственный шанс? — Ладно. Окей. Это действительно ваш единственный шанс сфоткать его, пока он такой малышочек, в этих маленьких диснеевских футболочках со всеми персонажами, вы просто подумайте о воспоминаниях, которые останутся, он же просто… Она продолжает, и продолжает, и продолжает, а Нил сидит молча, пока, наконец, она не делает паузу, чтобы перевести дыхание. — Нет, спасибо, — говорит Нил. Тея вздыхает: — Вот тут и кроется проблема, Нил: мне нужно, чтобы они поприсматривали за Джоном в течение сезона. Без вечных напоминаний о том, как я разрушила их надежды и мечты. — Так пусть сами его и свозят. — Они не свозят, — отвечает Кевин. — Уже пробовали. — А вы ускорьте процесс. Один день, четыре парка, фоточки и вуаля. Или, ну, блять, просто купите диснеевские футболки и отфотошопьте пару снимков. Тея садится. — Так, последнее можно. Я умею фотошопить. У меня неплохо выходит. Я… Ай, блять, — говорит она, взглянув на часы, — опаздываю. Я опаздываю. Я побежала, Кев, — тараторит она, соскальзывая со стула и наклоняясь, чтобы поцеловать его. — Увидимся, Нил, не твори тупую хрень. — Я постараюсь, — соглашается Нил. — Увидимся. Дверь за ней закрывается. — Значит, вся семья сейчас ходит терапию, кроме тебя, да, — ухмыляясь, говорит Кевин. — Как долго, по-твоему, ты сможешь продержаться? Нил бросает на него мрачный взгляд. — У меня в пятницу первый прием. Кевин садится прямо. — Че у тебя? — У меня в пятницу первый прием, — повторяет Нил. — Что? — Я не буду повторять снова. — Нет, нет, но… чего? Подожди… первый? Разве ты не собираешься к Би? — Нет, не хочу. — Не… ты идешь на терапию? Что, ебаный в рот, ты натворил? — Что ты имеешь в виду под «натворил»? — Я имею в виду, что не надо мне тут затирать, что однажды ты сел, как разумный взрослый человек, и решил, что терапия может быть тебе полезна, так что ты натворил? — Ты говоришь так, будто это что-то плохое. Кевин морщится: — Типа, ну, ты не же обнимался с какими-нибудь щенками и у тебя не случилось резкое озарение по поводу психического здоровья. — Откуда тебе-то знать? — Откуда мне знать? Да это самая очевидная хрень в мире, Нил, месяц назад ты спросил меня, не стоит ли тебе подумать о посещении психотерапевта, чтобы не бить своих детей, и ты все еще не пошел, а тут ты говоришь мне, что что-то хорошее подтолкнуло тебя к этому решению? — Нет, не пошел, у меня была небольшая… небольшая проблема… — А, та еботня с Седьмым каналом? Нил делает глубокий вдох. Он даже слышать этого не хочет. — Да, та еботня с Седьмым каналом. Возможно, я едва удержался от совершения нескольких убийств, а также поджога, и еще, возможно, это напугало детей, и, возможно, Эндрю поднялся наверх, и, возможно, он попросил меня сходить к психотерапевту, и, возможно, я сам себя немного напугал, и… — Ебать, блять, Нил, господи. — Слушай, у меня в любом случае на очереди пять приемов и еще десять терапевток сверху, к которым нужно будет попробовать сходить, если первые пять не подойдут, а я даже не знаю, что значит хорошая… Кевин просто смеется. — Ты намерен разобраться в этом? — Ну, типа, да. Кевин перестает смеяться. — А. Так ты серьезно? — Да, — раздраженно отвечает Нил. У него нет права злиться. — Я не хочу быть… опасным. Не для них. Кевин секунду рассматривает его, а затем пожимает плечами. — Насколько Эндрю горд? — Оскорбительно горд. — Я знал, он ждал… — Откуда ты знаешь, что он ждал… — У меня есть глаза, дурень… — И что, он на лбу себе написал: «Нил, иди-ка к психотерапевту»? — По сути — да, идиот. Нил корчит ему рожу и успокаивается. — В Марио Карт? — предлагает Кевин. — Конечно, — соглашается Нил. — Терапия, — бурчит Кевин, когда они заходят в гостиную. — Эй, а можно я расскажу Лисам? Это повод для ставок. — На что тут можно ставить? — Сколько времени пройдет, прежде чем ты сдрыснешь, и выберешь ли ты вообще психотерапевта… Нил хлопает Кевина по плечу. — Грубо. Кевин фыркает и протягивает ему джойстик. Нил уходит чуть позже, возвращаясь домой через несколько минут после Эндрю и девочек. Он находит Эндрю на кухне, уже готовящим ужин, а Пейдж и Натали выглядят так, словно их нехило потрепало. — Как все прошло? — спрашивает Нил, доставая кастрюлю для пасты. Эндрю, кажется, нарезает овощи; Нил может налить в кастрюлю воды. — Фе, — отвечают двойняшки. — У меня такое чувство, что сегодня терапия была фейковой, — говорит Натали, не отрываясь от телефона. — Было больше похоже, что это мы ее консультировали, — говорит Пейдж. — Она просто спрашивала, типа, какая твоя конечная цель, над чем ты пытаешься работать, бла-бла-бла, а потом мы немного поговорили, типа, я не знаю, наверное, она пыталась понять, есть ли что-то еще, о чем ей следует беспокоиться. — По-моему, это всплывет, когда мы продолжим, — соглашается Натали. — Типа, а вдруг у меня возникнут проблемы, о которых я не знаю? — спрашивает Пейдж. — То есть, конечно, есть и очевидная фигня, но откуда мне знать, есть ли что-то еще? — Она разберется, — говорит Эндрю. — Это часть ее работы. Но вам придется ей помогать. Делать домашнее задание по терапии. Посещать сессии регулярно. Быть честными с ней и с самими собой. — Да знаю я, знаю, — говорит Натали. — Мы знаем, — поправляет Пейдж. — Мы знаем, — соглашается Натали. — Быть честными с самими собой. Конечно, пап, конечно. Мило и просто. Эндрю пожимает плечами. Нил целует его в щеку. Он ничего не может с собой поделать. Щека Эндрю просто выглядела… поцеловательной. Эндрю выгибает бровь, глядя на него. Он пожимает плечами. Эндрю качает головой, но не утруждает себя попытками притвориться, что ему не приятно. За ужином дети приободряются, возвращаются на свой любимый сайт с хреновастенькими загадками и хохочут так сильно, что ужин занимает в два раза больше времени, чем обычно, — они кусают по чуть-чуть в перерывах между загадками. Доев, Нил кладет ноги на колени Эндрю, довольный просто сидеть и слушать. Однако это длится недолго. На следующий день они с Эндрю, наконец, приступают к уборке — они должны были подождать, пока дети вернутся домой, чтобы помочь, Нил знает, но, блин, дети дома каждый день после обеда, а они до сих пор так и не заставили их помогать, а в доме все-таки нужно навести порядок. Нил направляется из гостиной на кухню, держа в руках самую пыльную тряпку с «Лизолом», которую он когда-либо имел неудовольствие держать, когда дети возвращаются. Натали заходит первой; Пейдж шагает сразу за ней, поворачивается, закрывает и запирает за ними дверь — странно, что это происходит в середине дня, и странно, что они вообще об этом беспокоятся. Странно, что Натали оглядывается на Пейдж, словно желая убедиться, что она все еще здесь, и еще более странно, что Натали подходит к Нилу и обнимает его. — Да? — спрашивает Нил, обнимая ее в ответ. Она напряжена. Как и Пейдж, расхаживающая взад-вперед по кухне. — Что-то не так? — спрашивает Эндрю. Пейдж машет рукой. — Ты не можешь отмахнуться, — говорит Нил. — Что-то не так. Вы можете поделиться с нами, можете с нами поговорить. — Нет, — отвечает Натали, уткнувшись в его плечо. — Мы вас когда-то наказывали? — беспомощно спрашивает Нил. — Когда-то… вымещали на вас злость? — Никогда, — отвечает Пейдж. — Тогда почему вы не можете нам рассказать? — спрашивает Эндрю. — Если вы скажете нам, почему не можете поделиться, возможно, мы сможем помочь. Пейдж качает головой. Натали ничего не говорит. — Это сговор, — произносит Нил. — Сговор против нас. Пейдж кивает. — Так, я пошутил, — говорит Нил. — Завали, — вздыхает Натали. — Па, пап, я люблю вас. — Тоже вас любим, — отвечают Нил с Эндрю. — Вы собираетесь сбежать? — спрашивает Нил. — Или… умереть? Что-то происходит? За вами едет Патрик? Натали и Пейдж качают головами. — На что из всего перечисленного «нет»? — На все, — отвечает Пейдж. — Все мимо. Мы никуда не уходим. Натали, отойди, моя очередь. — У меня две руки, — напоминает Нил, протягивая ей одну. — А если этого недостаточно, у меня еще есть целый муж, которого тоже можно обнять. — Да, но иногда ему не нравятся объятия, — говорит Пейдж, глядя на Эндрю щенячьими глазками. — Ты можешь спросить, — предлагает Эндрю. — Можно мне обнимашку? — спрашивает Пейдж. — Да, — отвечает Эндрю, ловя ее, когда она бросается на него. — Ты что, просто ждала предложения обняться? — Нет, до этого я не хотела, чтобы меня обнимали, — отвечает она. — А, — со знанием дела кивает Эндрю. — Если сейчас ты чувствуешь себя лучше, не хочешь рассказать нам, что все это значит? — Нет. — Мы можем поиграть в шарады? — Нет. — Если мы продолжим гадать, ты скажешь нам, когда мы угадаем? — Нет. А еще не скажу, когда вы будете неправы. Я все. Больше никаких подсказок. — Есть что-то, к чему мы должны готовиться? — спрашивает Нил. — Нет, — отвечает Натали. — Есть что-то, о чем нам следует беспокоиться? — Нет, — лжет Натали. Хм. — Это что-то, что может повториться в будущем? — Нет, — лжет Пейдж. Возможно, Нил уже просто вообще не чувствует лжецов; это может быть просто паранойя. Однако почему-то ему все меньше хочется скидывать это на свои растущие ментальные проблемы. Его способность определять, когда люди лгут, перестала быть способностью улавливать набор подсказок — теперь это просто красный флажок в мозгу, появляющийся, чтобы дать понять, что что-то привлекло его внимание. Чем лучше он знает кого-то, тем легче ему понять, лжет ли этот человек. И к настоящему времени он знает Натали с Пейдж достаточно хорошо, чтобы все равно что-то уловить, даже если он не может сказать, что именно. Окей, тогда ладно. Выходит, произошло что-то, о чем им следует беспокоиться, и это может повториться в будущем, а дети не скажут им, что это такое. — Что мы можем сделать, чтобы это больше не повторилось? — Я же сказала, что не повторится, — бросает Пейдж, начиная раздражаться. — Я знаю, — терпеливо отвечает Нил, — но это не значит, что мы не можем принять какие-нибудь меры заранее. — Этого больше не повторится, — говорит Натали, отстраняясь, разозленная, и Нил знает, что они встревожены. Гнев Натали — это реакция на тревогу. — Мы идем наверх. — Мы реально идем? — спрашивает Пейдж. Натали злостно сверкает на нее глазами. Пейдж отпускает Эндрю. Не говоря ни слова, двойняшки хватают ранцы и направляются наверх. Нил смотрит на Эндрю и обнаруживает, что Эндрю уже смотрит на него. — И что нам с этим делать? — спрашивает Эндрю. Нил пожимает плечами. — Они напуганы, — говорит Эндрю. — Я узнаю лжецов, когда они говорят со мной, и что-то точно не так. Нил кивает: — Я не спорю. Просто не знаю, что делать. Это случилось сегодня, между тем, как они ушли в школу, и тем, как вернулись домой, и я понятия не имею, как выяснить, что именно произошло, не действуя у них за спиной. Они с Эндрю смотрят друг на друга, и Нил знает, что они думают об одном и том же: если это обеспечит безопасность детей, стоит ли оно того? Ближе к делу: если они ничего не предпримут и с детьми что-то случится, пожалеют ли они об этом? Они пожалеют. Они будут сожалеть об этом вечно. Нил наблюдает, как Эндрю приходит к точно такому же выводу — это не имеет значения. Если он будет действовать за их спинами и начнет написывать родителям, звонить в школу и рыться повсюду в поисках ответов, дети никогда больше не будут им доверять. Никогда больше ничего не скажут ни ему, ни Эндрю. И в следующий раз, когда что-то случится, они с Эндрю не будут теми, к кому дети обратятся за помощью — не то чтобы дети обращаются к ним сейчас, но… но, если они переживут все, что происходит, они смогут быть немного более открытыми в будущем. Нил делает глубокий вдох. «Если они переживут» — об этом даже думать тяжело. Нельзя таким рисковать. — Как думаешь, когда мы узнаем? — спрашивает Эндрю. — Понятия не имею, — беспомощно вздыхает Нил. Как оказывается, ждать долго не приходится. На следующий день дети возвращаются домой и сразу шагают наверх. Едва останавливаются, чтобы поздороваться: — Мы обещали Сэнди позвонить ей, — объясняет Пейдж, уже поднимаясь по лестнице. — Ну, это ложь, — непринужденно произносит Нил, когда они слышат, как закрывается дверь спальни. — Агап, — соглашается Эндрю. — Еще и не очень хорошая. Но… что им делать? Ничего. Нил ненавидит это. Эндрю достает муку, сахар, какао-порошок. Нил даже не утруждается чтением; вместо этого он достает телефон. Райли написала ему — нужно ей ответить. Однако, прежде чем он успевает нажать «отправить», он получает уведомление из приложения, которым ни разу не пользовался, — Твиттера. Иногда он получает уведомления, да. И конкретно это он получает, потому что в нем тэгнули его профиль.       Тренд: #ДетиМиньярдДжостен выкладывают все как ес… Он никогда в жизни не нажимал на уведомление так быстро. — Дрю. — М-м? — Дрю! Эндрю появляется из-за его плеча. Они листают посты под тэгом, и понимают, их дети собираются провести прямую трансляцию на Ютубе, в которой они расскажут о жизни с ними, и она начнется через тридцать секунд. — Типа, мы же не можем ее посмотреть, да? — уточняет Нил. — Они не сказали нам, это было бы огромным вторжением в их частную жизнь, а? — Это публичное видео, — говорит Эндрю. — И оно по всему Твиттеру. Они не говорили нам не смотреть его. Нил колеблется, уставившись на ссылку на Ютуб. — Я не… не знаю. Ну, то есть, они вообще нам об этом не говорили. — Нас обоих тэгнули в каждом из постов, — отмечает Эндрю. — Единственная причина, по которой мы не узнали об этом раньше, заключается в том, что я не авторизован в Твиттере, и это первый раз, когда ты читаешь уведомление в Тви. Теперь главный вопрос: почему наши пиарщики не рассказали нам об этом? — Может, они думают, что это будет хороший пиар, — предполагает Нил. — Они будут наблюдать, готовые отреагировать на все плохое, что скажут дети. Или, может, это реальное что-то новенькое… когда они решили это организовать? И вообще, типа, что бы они сделали — сказали нам, чтобы мы помешали нашим детям сделать то, о чем они уже объявили в Твиттере? Это было бы еще хуже. — Тогда мы тоже можем посмотреть, чтобы поговорить с ними после. Уже началось. Поехали, — говорит Эндрю, переходя по ссылке. И конечно же там их дети, сидящие за их столом. Натали говорит: — Боженька, как много людей-то. Хорошо. Окей, значит… нет, их здесь с нами нет, — говорит она, закатывая глаза, когда сбоку всплывают вопросы. — Вот, смотрите, — говорит Пейдж, хватая ноутбук и медленно поворачивая его на триста шестьдесят градусов, — видите? Только мы. Даже дверь заперта… что с нашим замком? Да все с ним хорошо, мы его сами выбрали… да, там есть засов. Кого это волнует? То есть… — Эй, тут, типа, ваще у кого-то есть хоть одна мозговая клетка? — спрашивает Натали. — Нат! — А че? Я серьезно. Типа как будто… мы не… это не… тут нет, типа, диких животных, которые выходят ночью и пытаются к нам вломиться. Просто… если засов должен защитить нас от папы и па, зачем им его устанавливать? Как, вы думаете, нам, двум девочкам-подросткам, удалось выйти, достать засовы, а затем установить их так, чтобы папа или па не заметили? Типа, ну, в какой вселенной это не чушь? Это, похоже, не останавливает поток вопросов, связанных с замками.       «Тогда зачем вам замки? Вам угрожает опасность от кого-то другого? Стоит ли вам находиться в этом доме…» Пейдж вздыхает: — Окей. Прежде всего, может, нам следует обращаться к ним по именам, просто чтобы было легче ориентироваться, — предлагает Пейдж. — Во-вторых, как бы, послушайте, быть в системе приемных детей — это не всегда прикольно, но потом мы приехали сюда и на самом деле не знали, чего ожидать, и у Эндрю была пара плохих дней, но мы этого не знали, и Нил беспокоился о нем, но мы не знали об этом, и обычно, когда у взрослых плохие дни и они волнуются, они на нас кричат, бьют и все такое, понимаете? Так что мы реально были напуганы. А потом Эндрю увидел, что Натали прокралась в мою комнату через несколько ночей, потому что только так мы чувствовали себя в достаточной безопасности, чтобы спать. Так что Эндрю начал откручивать мою дверную ручку, и я такая: «о, пиздец, мы проебались, все будет плохо», а Нил встал там и такой типа: «Эндрю не собирается забирать у вас дверную ручку, я не знаю, что именно он делает, но он бы не забрал», и, типа… — Не супер обнадеживает, — говорит Натали. — Не говоря уже о том, что мы стояли и смотрели, как Эндрю снимает ручку, так что, кому мы должны были верить, Нилу или действиям Эндрю? А потом Эндрю спустился вниз и вернулся с ручкой от гаражной двери — потому что, типа, у дверных ручек на внутренних дверях хреновые замки, знаете, эти херни можно запросто взломать невидимкой для волос, и, типа, мы видели, как люди взламывали их, просто приложив чуток усилий, такие замки не очень. Но все дверные ручки от внешних дверей очень прочные и вообще. — Ну, и вот, он прикручивает эту ручку, а затем поворачивается и протягивает мне свой ключ, ключ Нила и запасной, и потом такой: «теперь у вас все ключи от двери вашей спальни». А потом они с Нилом прям посреди ночи перетащили вещи, чтобы мы могли спать в одной комнате, не втискиваясь в одну кровать, и… я уже много лет так хорошо не спала. Я просто почувствовала, типа… — Пейдж бесцельно жестикулирует. — Типа, мы с Нат такие: «а-а, так вот, что помогает нам чувствовать себя в безопасности», и вместо того, чтобы пытаться закалить нас или сделать нас взрослыми, Эндрю с Нилом сказали: «круто, хорошо, но вам необязательно чувствовать дискомфорт или страх, пока вы растете». Типа, они позаботились, чтобы мы именно почувствовали себя в безопасности — не просто тупо сказали нам, что мы в безопасности, а потом ждали, что мы в это поверим. О, засовы? О… — Пейдж смеется, и Натали берет инициативу в свои руки. — Короче, на следующий день мы поехали и выбрали себе дверные ручки, чтобы Эндрю мог вернуть ту ручку в гараж, и они вот так заморочились, чтобы убедиться, что у нас есть замок, от которого у них нет ключей и который они не смогут просто взломать… и, то есть, я хочу отметить, что они никогда и не пробовали ничего взламывать, типа, мы иногда запираем дверь, как, знаете, дети врубают ночники, потому что боятся темноты? Как бы, здесь нам необязательно запираться, но все равно просто кажется, что так безопаснее. Ну короче, немного погодя Эндрю упомянул, что они с Нилом оба умеют вскрывать замки. Они знают как! Вот почему у нас реально хорошие замки и засовы на всех дверях нижнего этажа, потому что они знают, как легко пройти через запертую дверь, но короче, мы с Пейдж спросили: «ну в чем тогда смысл замков», а Эндрю такой: «мы купим вам засовы». А потом они реально купили. И Эндрю установил их для нас. И, типа, они буквально никогда не пытались войти, если мы их сами вслух не приглашали. Я имею в виду: замки в принципе-то и не нужны, но они помогают нам чувствовать себя лучше, понимаете? То есть, если бы у нас были засовы снаружи на двери нашей спальни, я могу понять, почему это было бы странно, но они же внутри. Типа, просто попробуйте врубить мозги, спасибочки. Нил наблюдает, как на боковой панели появляются новые вопросы:              «Вам нужна помощь? Вам нужно место, чтобы сбежать? Вам нужна юридическая помощь? Вам нужна финансовая помощь?» Натали с Пейдж вздыхают. Долгим, глубоким, тяжелым вздохом. Пейдж сцепляет пальцы. Это движение Эндрю. — Слушайте. Мы знаем, что вы желаете нам добра. Но, типа, на данный момент ответ — да, нам реально нужна помощь, но не чтобы сбежать от Нила и Эндрю. Нам нужна помощь, чтобы сбежать от вас. Типа, вчера один из наших одноклассников… его отец пытался уломать нас уехать с ним, типа, буквально физически пытался затолкать нас в машину, потому что он твердил, что мы здесь в опасности и сами этого не знаем. Нил бросает взгляд на Эндрю — «что»? Но Пейдж все еще говорит — так что сейчас не его время разговаривать с Эндрю. — Наши друзья сегодня провожали нас, типа, они шли вокруг нас буквально группкой аж до автобуса. И, ну, может, когда вам всем было по четырнадцать, вам бы понравилась ситуация, в которой взрослые пытаются похитить вас якобы ради вашей безопасности, но нам — нет, нам не нравится. И, типа, это на вашей совести. Это на совести людей, которые вывели хэштеги в популярное и распространили петиции. Типа, мы пошли на телек и рассказали, как здорово нам жить здесь, а потом вы послушали мужика, который такой: «о-о-о-о-о-о-о-о-о, я ничего не знаю, и я мудло, но, может, этим двум совершенно счастливым и здоровым детям угрожает ОПАСНОСТЬ от БОЛЬШИХ СТРАШНЫХ МУЖЧИН», и вы все такие: «да, крутяк, пришло время начать харассить парочку детей…», о, да нам насрать, — огрызается она. Нил заглядывает в чат, а там:       «но все-таки он ваш настоящий отец». — Ага, но только потому, что он наш биологический отец, не значит, что у него есть какое-то особое представление, что для нас лучше, — отвечает Натали раздраженно и отчаянно пытается это скрыть. — У него не было проблем, когда он бросил нас на восемь лет, так что, типа, что заставляет вас думать, что сейчас он тот, кого вам стоит слушать? Комментарии всплывают слишком быстро, чтобы Нил мог прочитать все, но он улавливает суть, и, судя по все более яростным взглядам на лицах девочек, они тоже это понимают. — Нет. Стоп. Стопэ, — говорит Натали. — Подождите. Вы думаете, мы боимся, что нас разлучат с нашим любящим биологическим отцом? Вы думаете, нам страшно находиться в этом доме? Стойте. Вы нихуя не выкупаете, что несете. Типа, просто… просто… представьте на мгновение, что вам пять лет. Тебе пять, и ты ребенок. А потом мама не приходит домой, а папа говорит, что она умерла и никогда не вернется. Ты никогда ее больше не увидишь. И ты этого не понимаешь. Ты не понимаешь почему. Ты не знаешь, что такое рак, ты знаешь, что мамы просто больше нет. И это плохо. А потом, меньше чем через год, отец сажает тебя в машину с кое-какими шмотками в сумке и высаживает у кучи незнакомцев. И они говорят тебе, что теперь ты живешь тут. Что теперь вы подопечные, а не дети. У вас нет родителей, только опекуны. И, типа, ты думаешь, нет, это все чушь полнейшая, с чего это эти люди ведут себя так, будто могут указывать мне, что делать, почему мы здесь, и когда папа вернется? И фича в том, что он не возвращается. Он никогда так и не вернется. Иногда тебя отправляют из дома в дом, и первые пару лет ты все надеешься и надеешься, что вот именно этот дом и станет твоим домом, что тебя… заберут. А они просто высаживают тебя — так же, как в самом начале высадил он. И ты сидишь и ждешь, когда вернется папа — потому что видишь, как иногда это случается, как приемные братья и сестры сначала находятся с тобой пару недель, а потом возвращаются домой. И ты просто хочешь этого, так сильно хочешь, потому что… потому что ты не ребенок этих людей, и они это знают. — И, типа, это не всегда было ужасно, — говорит Пейдж. — На самом деле, иногда было довольно неплохо — люди были милыми и хотели помочь. Но, типа, никогда не знаешь, как долго что-то продлится. Может, сейчас вы в хорошем доме, а потом, через три месяца, один из ваших приемных родителей погибнет в автокатастрофе, или у него диагностируют рак, или семья решит переехать, и внезапно их вычеркнут из системы приемных семей, и вам опять нужно будет сменить дом. Типа, даже когда все было хорошо, всегда было совершенно ясно, что мы не семья. Мы не жили с ними раньше. Потому что так вышло. И было… поначалу нам правда было страшно. А потом каждый раз, когда мы переезжали, все было ужасно, потому что мы никогда не могли знать заранее, окажется этот дом плохим или хорошим. Может, на этот раз нас будут бить, если мы будем шуметь. Или, может, на нас будут злиться за заданные вопросы. Или, может, они не захотят, чтобы мы растолстели, поэтому кормить нас будут только раз в день. Мы просто… мы не знали, мы никогда не знали, чего ожидать, нам приходилось заново узнавать правила, а иногда правила заключались в том, что правил не было, и мы просто ничего не могли делать как надо. А взрослые не уважают детей, никто никогда не разрешал нам сомневаться, никто никогда не доверял нам познавать самих себя, даже чуть-чуть. И это не проблема именно приемных родителей, это обычная проблема взрослых, которая есть у Патрика, но у наших-то пап ее нет… — И, если честно, это тоже как бы херота, — перебивает Натали, — потому что многое из того, что я видела в интернете за последние пару дней, было о том, как дети относятся к отцу, как дети относятся к своим семьям, но, типа, это он — тот, кто от нас отказался, он — тот, кто нас бросил, не мы, это во-первых. Во-вторых, если бы вы реально в это верили, вы бы хотели перестроить систему приемных семей — типа, если кого-то забрали у родителей, потому что они слишком бедные, а правительство платит приемному родителю за заботу — просто пусть отдают эти деньги родным родителям! То есть, конечно, должна быть и система для таких детей, как мы, которых бросили, но… типа… должна быть лучшая проверка, что ли, и… я отклоняюсь от темы. Суть в том, что если мы были нужны Патрику, он должен был вернуться за нами много лет назад, вместо того чтобы ждать, пока наши бабушка с дедушкой увидят нас по телеку… — И, типа, еще одна херота, — говорит Пейдж, реагируя на что-то в чате, что Нил пропустил, — прости, что перебила, но, типа, слова в духе: «о-о-ой, отец Нила был страшным», типа, мне плевать, это хрень, вы что, думаете, дети несут ответственность за говно, которое натворили их родители? И типа, даже когда вы пишите: «Нил был жесток в прошлом, бе-бе-бе» — типа, он делал то, что должен был, чтобы выжить, и теперь, когда он не отбивается от людей, которые хотят его убить, он больше не выкидывает такую фигню. То есть, слушайте, во-первых, у него все стало лучше. Во-вторых, ни он, ни Эндрю никогда не прикасались к нам без нашего разрешения, они даже ни разу не кричали на нас, они лучшие родители на свете, и я просто… — И, типа, да, придурок, мы были напуганы в самом начале, — говорит Натали, отвечая на комментарий. — Всегда страшно жить с двумя незнакомыми взрослыми, у которых есть полный контроль над твоей жизнью. Но фишка в том, что Нил с Эндрю сделали все возможное, чтобы мы были в безопасности, счастливы и здоровы, даже когда мы вели себя с ними как сволочи, и мне было бы куда страшнее жить с Патриком, потому что, во-первых, опять же, он нас бросил. Нил и Эндрю нас не бросали. И еще, причина, по которой он нас отдал, типа заключалась в том, что мы были похожи на нашу маму, что, позвольте уточнить, сейчас, в наши четырнадцать, видно еще сильнее, чем когда нам было по шесть, и, во-вторых, еще раз, вы же еще не успели забыть, что он от нас отказался? Типа, он нас оставил! Его не бросил его отец, и он не должен был бросать нас, у него не было такой причины, что если бы он нас не отдал, то умер был, или якобы он оставил нас ради нашего же благополучия. Он отдал нас и никогда не оглядывался. Типа, урашки, сейчас он пытается войти в систему приемных родителей, но, сечете, он мог сделать это в любое время! Ему не нужно было ждать до этого момента! Мы выбрали Эндрю и Нила вместо него, и теперь ему из-за этого грустненько. И не… типа, я не собираюсь выбирать вот это вот вместо двух взрослых, которые приняли нас, уважают нас и доверяют нам, и сделали буквально все, что в их силах, чтобы мы чувствовали себя в безопасности и комфорте, чтобы мы чувствовали их любовь, и сделали все, чтобы помочь нам — типа, они помогают нам с домашкой почти каждый вечер, они попросили своих друзей помогать нам с предметами, с которыми сами не могут, что, нахуй, Патрик-то может для нас сделать? — Как бы, тот факт, что он пожертвовал свою сперму, на самом деле не делает его лучшим для нас, — подхватывает Пейдж. — Короче, мне кажется, весь смысл этого стрима был в том, чтобы мы сказали, типа, пожалуйста, прекратите преследовать нас, это охуеть как бестактно, а еще, пожалуйста, перестаньте прикидываться, что чел, который видел нас в общей сложности десять минут за последние восемь лет, знает, что для нас лучше, и просто… че? То есть, да, конечно, дети не знают всего, что происходит в их доме. Но, знаете, мы не дурочки, мы видели миллиард разных плохих отношений, мы знаем, как они выглядят. И еще: не знаю, почему вы думаете, что какая-то очень отредаченная запись и куча говна, которую вы прочитали в газетенках или еще в какой-то фигне, дает вам больше прав отзываться о моих родителей, чем мне. И, просто, типа, даже если бы Нил и Эндрю развелись, я бы все равно выбрала делить свое время между ними, чем возвращаться к Патрику, и типа, дело в том… дело в том, — повторяет она громче, когда Натали пытается перебить ее, — дело в том, что это не предвзятость с моей стороны, типа будто я была вся такая счастливая и взволнованная, когда он появился. Я хотела наладить отношения с третьим папой, и навестить его в Денвере, и познакомиться с его новыми детьми, и все такое, и, типа, каждую неделю болтать с ними по фейстайму или типа того, и вместо того, чтобы сказать: «огошеньки, это же оливковая ветвь, которой я не заслуживаю», он взял и такой: «эй, вы вырастите и станете абьюзершами, вы не знаете, что для вас хорошо, и ваше место со мной, обмудком, который забыл о вас на восемь лет», и типа, я не знаю, почему вы все на его стороне, учитывая, что он самый худший? — Ну, типа, на самом деле, — говорит Натали, — Нил с Эндрю просто… пример того, как нужно реагировать на травму, и как выпутываться из самых херовых ситуаций, которые только можно вообразить, и как обрести счастье, и как просто сделать так, чтобы жизнь стоила того, чтобы ее жить, а на их фоне Патрик просто пошел и начал страдать так сильно, что бросил двоих своих детей! И вы хотите, чтобы мы вернулись к нему? Вы че, угораете? — Если честно, — говорит Пейдж, — я не хотела устраивать целый стрим только чтобы орать на людей, смысл был не в этом, но… как бы… я просто… я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, чтобы нас могли удочерить двое мужчин, которые любят нас, заботятся о нас и хотят, чтобы мы были в их жизни. Патрик — он не хочет. Он не любил и не заботился о нас настолько, чтобы попытаться найти нас или сделать хотя бы что-то, пока наши бабушка с дедушкой не увидели наше интервью с Джанной Розетти и не сказали ему, чтобы он тащил свою задницу сюда, и единственная причина, по которой они не приехали сами, заключалась в том, что у дедушки проблемы со здоровьем. И нам здесь ничего не угрожает, мы в большей безопасности, чем когда-либо были, и счастливее, чем когда-либо, и мы просто хотим остаться здесь. И, нет, мы не говорим это просто так, — произносит она усталым голосом. — Они не смотрят. Мы заанонсили стрим, не сказав ни им, ни их пиар-агентам, и ни один из них не пользуется Твиттером, у них не было возможности узнать. Насколько им известно, нам просто не хочется сейчас болтаться внизу. Мы не хотим… мы не хотим их беспокоить. И мы не хотели, чтобы люди думали, что мы говорим это только потому, что они держат дуло у наших висков. Типа, послушайте, если бы мы были в опасности, мы могли бы сказать агенту из системы, и нас бы вытащили. Это вообще не сложно. Я не понимаю, почему вы, ребят, ведете себя так, будто нас держат в заложниках во время ограбления банка, когда мы буквально просто пытаемся жить наши жизни. — Короче, у нас все, — говорит Натали. — Мы свое слово сказали. Я больше как-то не в настроении агриться. Короче, просто, типа, отстаньте от нас. Перестаньте говорить о нашем спасении, из-за вас нас похитят. И вообще вы тратите наше время, нам еще домашку делать. — Ну вот, как она и сказала, — соглашается Пейдж. — Покедова. Нил закрывает Ютуб, когда трансляция заканчивается. Кладет телефон на стол. — Так вот что произошло вчера, — говорит Эндрю, пустой и апатичный. — Кто-то пытался забрать их из школы. — Мы должны провожать их до автобусной остановки и обратно, — отвечает Нил. Скоро он перестанет относиться к этому спокойно. Скоро он забеспокоится. Скоро придет в бешенство. Но пока нет. — Или, может, просто отвозить их в школу и обратно. — В таком случае их проще будет схватить — кто-то может просто сказать, что мы не смогли приехать. — Они знают всех наших друзей. — Они не знают Роланда. Не знают никого из «Сумерек». — Но кто это знает? Никто. И дети слишком умные, чтобы выдать это. Можем придумать пароль. Так что, если кто-то скажет, что пришел забрать детей, они смогут спросить пароль, и, если этот человек его не знает, они не уйдут с ним. — Вроде как неплохая идея, — соглашается Эндрю. — Есть такие приложения, где можно нажать кнопку и удерживать ее, а когда отпускаешь, у тебя есть десять секунд, чтобы ввести пароль, иначе оно разошлет сообщения важным контактам о том, что с тобой что-то случилось. — Полезно, но оно не скажет нам, где дети, и я бы предпочел, чтобы в первую очередь с ними в принципе ничего не случилось. Эндрю машет рукой, мол, конечно. — Как мы скажем им, что смотрели трансляцию? — Вы смотрели? Нил с Эндрю разворачиваются, чтобы увидеть Пейдж и Натали, белых как мел, в дверях. — Она была… по всему Твиттеру, — отвечает Нил. — И я залогинился с телефона и получаю уведомления. — Сколько вы увидели? — спрашивает Пейдж. — Все, — извиняющимся тоном говорит Эндрю. — Кто-то пытался похитить вас. — Ну, он не прям особо старался, — отвечает Натали. — Нас было двое, а он один. Мне кажется, он реально не ожидал, что мы будем сопротивляться. — Мне жаль, — говорит Эндрю. Натали с Пейдж пожимают плечами. — Это была не твоя вина, — отвечает Натали. Эндрю выглядит так, будто прикусывает язык достаточно сильно, чтобы откусить его. Нил понимает полсекунды спустя — если бы Эндрю не накричал на него, не было бы записи, не было бы целого движения в интернете, направленного, чтобы забрать девочек, никто бы не пытался их похитить. Ничего из того, что происходит, не происходило бы. Нил легонько касается его плеча. — Чем мы можем вам помочь? — спрашивает Нил. Пейдж с Натали обе смотрят на него, давая понять, что это был нелепый вопрос. — Как мы можем помочь вам чувствовать себя в безопасности? — Нил уточняет. — Мы могли бы забирать вас со школы, можем придумать пароль, чтобы вы знали, стоит ли вам идти с незнакомцем, который говорит, что он наш знакомый, мы можем говорить с вами по телефону, когда вы выходите из дома, пока не сядете в автобус, и когда вы выходите из автобуса, пока не зайдете в дом… — Ага, — говорит Пейдж. — Вам, наверное, не нужно забирать нас из школы — у нас в буквальном смысле есть охрана. Половина нашего класса сочла своим долгом следить, как мы садимся в автобус. Но, может, мы могли бы писать вам? Когда уходим, когда садимся в автобус, когда выходим из него? — Хорошая идея, — соглашается Нил. — Я не вижу смысла в пароле, — говорит Натали. — Не представляю ситуацию, когда вы можете сообщить кому-то пароль, но не написать нам смску, чтобы сообщить, кто за нами заедет. Я думаю, мы, наверное, просто больше не будем разговаривать с незнакомцами. — Я рада, что вы знаете, — шелестит Пейдж. — Мы… мы не хотели вас волновать. Не хотели, чтобы ты сходил с ума. Нил чувствует, как в животе у него наливается свинцовая тяжесть. Это на его совести. — Я не буду, — обещает он. — То есть, я все равно буду волноваться, но обещаю не сходить с ума. Пейдж улыбается ему, но… ему есть, над чем тут подумать. Он рад, что первый прием уже завтра. Но пока — пока рядом с ним двое детей и муж, и между ними слишком много пространства. С этим нужно что-то делать. А. Нил знает, что именно. — Волчья стая? Пейдж с Натали загораются. — Да, да, да, — соглашается Пейдж, ухмыляясь, тыча Натали в ребра. Натали шлепает ее, но тоже улыбается. Нил с Эндрю встают, а Натали и Пейдж становятся на старт. Они вчетвером взвывают. Натали с Пейдж срываются с места. Нил с Эндрю ловят их, трое из четверых смеются, и Нил обнимает своих дочерей и утешается фактом, что Патрик не может забрать детей. Общественность не может забрать детей. Грант, возможно, приедет завтра, но он не заберет детей — он увидит их счастливыми, в безопасности и сытыми, и поймет, что здесь им лучше.