Blame It on My Youth : [ вини нашу юность ]

— Итак, насчет детей, — говорит Элиана. Нил морщится, глядя на машину впереди. Конечно же, они должны говорить об этом именно сейчас, пока он едет на консультацию. — Что насчет них? — Я так полагаю, об их трансляции ты не знал? — Узнал за тридцать секунд до ее начала. Она вздыхает: — В таком случае мы мало что могли бы сделать; они же уже объявили о стриме, так что заставить их взять слова обратно просто не вышло бы. — И я бы все равно не стал заставлять их его отменять. — Конечно. Но послушай. Прошло хоть и не очень хорошо, но и не ужасно. — Если все прошло средненько, зачем ты тогда мне звонишь? — Потому что я твоя пиар-агентка, и в этом весь смысл моей работы, Нил. Если у Джанны не возникнет вопросов — ни к ним напрямую, ни просто о стриме в целом — я себе голову оторву. Тебе нужно решить, что ты собираешься говорить, и ты должен будешь обсудить с детьми их характер. Им нужно держать себя в руках, когда они перед камерой. Нельзя просто сидеть и материть людей, кричать и грубить, а потом настаивать, что вы отлично справляетесь с родительскими обязанностями. — А почему нет? Какое мне до всего этого дело? Они в безопасности и… — Нил, не злись на меня из-за этого, я не могу повлиять на мнение общественности, они сами решают, что хорошо, а что плохо. Менять общественность не входит в мои обязанности. Моя работа — это убеждаться, что ты соответствуешь образу, который люди считают хорошим. А двое твоих детей, которые, видимо, социальными навыками не обладают вообще, соответствуют как раз тому, что люди считают плохим. Проблема в том, что если они впадут в другую крайность, это тоже будет смотреться плохо — будто их натаскали. Нельзя, чтобы они выглядели так, будто их тренировали. Все должно выглядеть естественно. — Люди привыкли ко мне, смогут привыкнуть и к моим детям. — Нет, не смогут. Никто не любит грубых детей. Вот грубых взрослых мы можем раскрутить и преподнести как нечто скандальное, искреннее, откровенное или прямолинейное. Но грубые дети? Их никак не раскрутишь, если только не захочешь рассказать слезливую историю об их ужасном детстве. — Я никому не рассказываю об их детстве, это никого больше не касается. — Тогда им нужно перестать быть грубыми детьми. Они могут больше болтать о жизни с вами, если захотят — это вполне себе ничего, особенно если они перестанут упоминать плохие дни Эндрю, вот об этом говорить было большой ошибкой. Но им нельзя быть грубыми с людьми, которые задают им вопросы. Они дети, у них нет такой роскоши. — Они же дети, как вообще можно ожидать от них вежливости перед людьми, пытающимися отобрать их у родителей? — Если они не могут быть вежливыми, то пусть тогда вообще не выставляют себя на всеобщее обозрение. — Ну, они уже выставили. — Нил, мне нужно, чтобы тридцать секунд ты слушал меня максимально внимательно, — говорит она. Она раздражена, теряет терпение, он слышит. Для нее-то все это рационально. — Я все понимаю, но послушай, люди собирают петиции, чтобы забрать детей. Ты не единственный человек в мире, который заботится об этих детях, и даже если все остальные заблуждаются, у них вместе взятых власти все равно больше, чем у тебя в одиночку, и ты должен найти способ и сохранить детей, и сделать все так, чтобы каждый человек на планете не потребовал вашего с Эндрю увольнения. И вы с Эндрю не единственные люди в мире, которым нужна хорошая репутация. Так? О. Пиздец. Поддержит ли его босс? Если люди начнут требовать его отставки, позволит ли босс ему остаться? И если он уйдет из спорта или его уволят, примет ли это Ичиро? Сможет ли он использовать свое новое положение южного блокпоста, чтобы сохранить жизнь себе и своей семье и при этом всем не стать членом мафии? Он подумывает съехать на обочину. Его сейчас вырвет. — Нил? — Да. Да, я понимаю, — отвечает Нил. — Я поговорю с ними. У меня сейчас есть одно дело, так что мне пора. — Хорошо. Пока, Нил. — Пока. Слышать, как заканчивается звонок в динамиках машины, — это облегчение. Внезапно это становится проблемой. В целом у населения нет возможности отобрать его детей, и Нил на всех основаниях уверен, что агентство тоже их не заберет, но если его уволят, это может означать конец для них всех. Если уволят Эндрю — они смогут жить припеваючи на одну только его, Нила, зарплату. Денег остается вполне прилично даже после выплат мафии. Однако, если уволят его, это будет уже не ударом по кошельку, это будет ударом мафии по ним самим. Заезжать на парковку к зданию психотерапевтки кажется просто нелепым. Ему не нужна терапия, ему нужен выход. Выход, который обезопасит всех. Выход, который не закончится смертью его и всей его семьи. Как ему поможет терапия? Ему нужно просто поехать домой. Поговорить с Эндрю. Придумать, как обсудить это с девочками. Нил кладет голову на руль и считает до десяти. Он не может вернуться домой, не сходив на прием. Эндрю будет злиться, если он вернется, даже не попытавшись. И он мог бы притвориться, что сходил — просто посидеть здесь часок, отменить встречу, а потом поехать домой, — но если он собирается бездельничать целый час, с таким же успехом можно попробовать и сходить на этот прием. И, эй, может, терапия поможет — он знает, что что-то грядет, видит, что оно надвигается на него, что что-то очень плохое уже где-то рядом. Мысль об увольнении с головой окунает его в ужаснейшее моральное состояние. Нил делает глубокий вдох. Это всего лишь консультация. Но он не может просто пойти на нее прямо сейчас, вот таким. Он запихивает эти мысли поглубже и выходит из машины. И, если честно, он и впрямь хорош в… ну, просто в игнорировании таких штук большую часть времени. Если получится усовершенствовать этот навык самостоятельно, нужна ли ему вообще терапия? Блять, ладно, может, он сходит на терапию, и на него резко снизойдет озарение. Терапевтка оказывается пунктуальной, он отдает ей должное; пациент перед ним выходит как раз вовремя. Он делает еще один глубокий вдох — последний глоток сладкой, сладкой свободы — прежде чем направиться в ее кабинет. Час спустя он уходит раздраженный и не становится менее раздраженным к тому моменту, когда возвращается домой. — Не она? — спрашивает Эндрю, как только видит его лицо. Нил плюхается на диван рядом с ним. Приятно быть дома. Нилу нравится его дом. Нравится покраска, которую они сами навели, нравится мебель, которую они купили, нравятся люди, которые живут в этом доме. — Не она. Что ты слушал? — Подкаст. Почему не она? — спрашивает Эндрю, засовывая наушники в карман, отказываясь сдаваться. Нил пожимает плечами: — Просто… мне не понравилось, что… Эндрю показательно делает вид, что устраивается поудобнее, готовясь слушать. Нил закатывает глаза, но не может сдержать улыбку. — Просто было… я ей говорю, знаешь, типа: «это все полное сосалово», а она мне: «о, наверное, и впрямь полнейшая сосня, что…» — ага, да, это и есть сосня. Я знаю. Моя проблема не в том, что мне не хватает валидизации, или что я не знаю, что все было плохо. Дело в том, что я не знаю, как… как… смириться со всеми фактами моего настоящего. Я борюсь не с прошлым. Мне кажется. — Тебе кажется. — Мне кажется. То есть… как мне поможет, когда кто-то сидит рядом и говорит мне, что то, что я только что сказал, правда? — Некоторым людям это нужно, — указывает Эндрю. — И это укрепляет доверие. — Я знаю, — отвечает Нил. — Но меня это просто бесит. Как будто время впустую проматываю. Ну, это чисто мне так кажется. Мне не хочется, чтобы мне рассказывали то, что я и так знаю. Эндрю пожимает плечами и кладет ноги Нилу на колени. — Получается, не она; переходим к следующей. По крайней мере, теперь ты знаешь, что тебе не нравится: валидизация. Чудесная, милая валидизация и подтверждение твоего собственного понимания событий из прошлого. — В яблочко, — соглашается Нил, поглаживая Эндрю по голеням. — Наверное, мне нужно, чтобы кто-нибудь на меня накричал. — Все, что тебе нужно, любимый. Но только пока меня нет рядом. Если я увижу, что кто-то, кроме Кевина, кричит на тебя, я могу сорваться. — А что, было бы весело, — отвечает Нил, встречаясь с Эндрю взглядом. — Хочу посмотреть, что происходит, когда ты теряешь контроль. Эндрю смеряет его пристальным взглядом. Он… покраснел? Эндрю вспыхнул? Нил ухмыляется: — Так и слышу, как твой мозг пытается перезагрузиться. Эндрю качает головой, открывает рот, не находит, что сказать, и снова закрывает его. Нил ведет кончиками пальцев по его ноге. — Боже, ты вообще… ты хочешь потрахаться или тебе просто нравится уничтожать меня? — спрашивает Эндрю голосом глубже обычного. — Одно другому не мешает, — решает Нил, все еще ухмыляясь. — Насколько ты уничтожен? Эндрю сверлит его взглядом. — Пытаешься решить, хочешь ли испортить весь настрой? — спрашивает Нил. — Настрой установился всего две минуты назад — причем очень внезапно. Нил пожимает плечами: — В следующий раз разбросаю лепестки роз и зажгу свечи. Эндрю смеряет его взглядом. Нил ожидает вердикта. Эндрю вздыхает: — Тогда дождусь лепестков и свечей. И к слову. Я тут подумал. — Ты подумал? — О картах, которые ты положил на стол. Карты? Стол? А. Оу. Нил на минуту перестает дышать. Он, делающий Эндрю минет. Проникающий секс. — И? Тишина. — Может, мне следовало сначала решить, что именно я хотел сказать, а потом только открывать рот, — бурчит Эндрю. Нил фыркает. — Я могу быть нижним. А ты сможешь задавать вопросы. И я могу не ответить «да». — Окей, — соглашается Нил слишком быстро. Эндрю ничего не говорит по этому поводу. — Окей. Хорошо. Они сидят в тишине еще несколько минут. Это совсем-не-неловко. Эндрю включает «Много шума из ничего». Когда эта пьеса заканчивается, он ставит «Двенадцатую ночь», и они дослушивают ее до середины, когда дети возвращаются домой. — Грант едет, — объявляет Пейдж, хватает Короля и плюхается в кресло. — Прямо сейчас? — спрашивает Нил. — Нет. По-моему. Но, типа, будет где-то через полчаса. — Да, — соглашается Нил. Натали опускается на стул. Нил ждет. Ничего. — Как дела в школе? — спрашивает он. — Хорошо. Ты врубишь обратно? — Я могу, — соглашается Эндрю. — Хотите о чем-нибудь поговорить? — Нет, — отвечает Натали. Эндрю включает пьесу обратно. Нил закрывает глаза и каждой клеточкой тела надеется, что с Грантом все пройдет хорошо. Полчаса пролетают со скоростью света, и вот Нил открывает входную дверь с вежливой улыбкой на лице. Грант заходит и мгновенно включает Нилу все тревожные звоночки в голове. Он выглядит… недовольным. Нервным. Он напоминает тот раз, когда Патрик появился у них на пороге, и Нилу это не нравится. — Как у вас дела? — спрашивает Нил. Манеры. Вежливые, взрослые манеры. Он может проявить манеры. — У меня все хорошо, как у вас? — спрашивает Грант. — Все в порядке. Могу я принести вам что-нибудь выпить? — Нет, спасибо, у меня с собой бутылка воды. Пейдж и Натали выскакивают из гостиной. — Как все пройдет? — спрашивает Натали. — Кого из нас хотите опросить первой? — Ножи у вас при себе? — спрашивает Грант. — Что? — тушуется Пейдж. — Че, нахуй? — говорит Натали. — Это не ответы, — говорит Грант. — В целях моей же безопасности я обычно не опрашиваю вооруженных людей. — Вау, — саркастически отвечает Натали, — прямо-таки отличный способ начать разговор. Нет, мы не вооружены. А должны? В целях нашей безопасности мы обычно не остаемся без оружия наедине со взрослыми мужчинами. — У вас нет причин меня бояться, — отвечает Грант, и все это, абсолютно все это неправильно; Грант ожидает отпора, и Нил совершенно уверен, что знает причину. Грант ищет любой предлог, чтобы забрать детей. Ему подойдет любой предлог. Нил практически слышит в голове голос Элианы, говорящий ему, что он не единственный человек в мире, желающий хорошей репутации, слышит, как люди в Твиттере стучат по клавиатурам, пытаясь сделать так, чтобы детей увезли в Колорадо. Он не может смотреть на Эндрю, не может, потому что если посмотрит, то попросит Эндрю переехать в Колорадо, чтобы он мог следить за детьми там. Блять, можно было бы перевести его в команду Денвера — это сработала бы, хоть Эндрю и пришлось бы раньше срока отказаться от контракта и выплатить штраф, но это если только Денвер захочет поменяться игроками — а они захотят, конечно, они захотят, Эндрю хорош, но тогда проблема будет уже заставить «Ягуаров» согласиться на сделку — и он, Нил, застрянет здесь. Натали выходит на крыльцо с Грантом. Нил снова что-то упустил. Он снова теряется в собственной голове. — Твоя куртка, — говорит он, и Натали шагает назад, чтобы схватить куртку со стула. Одаривает его быстрой напряженной улыбкой, а затем его дочь выходит за дверь, оставляя их с Эндрю на кухне с Пейдж. Нил хочет сказать ей, чтобы она бежала, как выгоняют собаку из дома при пожаре… Эндрю берет его за руку. — Он хочет забрать их, — говорит Нил по-русски. Он не может этого не сказать. — Ты слышал его, ты же… — Ты не знаешь наверняка, — отвечает Эндрю на свирепом, разъяренном русском. — Он этого не говорил. Ты не умеешь читать мысли, Нил, а наблюдательности у тебя как у трехмесячной золотой рыбки, и ты не знаешь. Ты не знаешь. Да ты и не должен знать. — Что? — отчаянно спрашивает Пейдж. — Что происходит? Нил протягивает к ней свободную руку, и она неуверенно подходит, чтобы обняться. — Ничего, Джиджи. — Врешь мне, — бурчит она. — Если их отправят к отцу, — говорит Нил по-русски, стараясь избегать имен, — ты перейдешь в Денвер? После минуты тишины Нил сдается и смотрит на Эндрю. Эндрю такого не ждал, но, впрочем, он вообще ничего не ждал. Он выглядит… он выглядит… плохо. Он выглядит плохо. Нил сминается, как консервная банка под тяжестью целого дома. — Они останутся с нами, — говорит он. — Что бы нам ни пришлось сделать, они останутся. Он не может заставлять Эндрю делать такой выбор. Не может отослать его прочь. Не может заставить Эндрю бросить детей. Имей он сам возможность свободно выезжать из Южной Каролины, проблемы бы не возникло — они бы уехали вместе, а если бы это наебнуло его доходы, они бы просто отдали свои сбережения, чтобы умилостивить Морияма. Но он не может переехать, поэтому и Эндрю не может, поэтому они должны любой ценой удержать детей. — Я не понимаю, — говорит Пейдж. — Ничего не понимаю. О чем вы вообще паритесь. Прекратите. Нил гладит ее по спине. — Ничего. Тебе не о чем беспокоиться. Мы позаботимся об этом. — Лучше вам и правда позаботиться, — говорит она, испуганная, сбитая с толку и не понимающая, чего бояться, и Нил сгибается под весом этих слов. Он сделает все возможное, чтобы они остались здесь. Дверь на веранду открывается, и Пейдж отходит, строя нейтральное выражение лица. Только вот Натали знает ее — она переступает порог и останавливается как вкопанная. Оглядывается — Грант, должно быть, не последовал за ней, потому что она смотрит на Пейдж и шипит: — Что такое? Пейдж пожимает плечами, натягивает улыбку и направляется к крыльцу. — Что? — театрально шепчет Натали, как только дверь на веранду закрывается. — Ничего, — говорит Нил. — Все хорошо. — Он пытается забрать нас, — тихо говорит она, скрещивая руки на груди, изо всех сил стараясь изобразить ярость и не давать вырваться страху. — Он давит, и он ищет причины. — Он вас не заберет, — отвечает Нил, и это обещание, которое он не сможет сдержать. — Мы ему не позволим. У него нет причин вас отбирать. — Это… он пытается, — повторяет она, делает шаг вперед, и настает ее очередь обнимашек. Нил гладит ее по спине. Визиты всегда будут проходить вот так? Всегда будут такими ужасающими? Им четверым всегда придется бороться за то, чтобы остаться вместе? У них осталось всего три визита, но такое чувство, что и трех слишком много. Предстоит долгий путь, прежде чем им разрешат удочерить детей. И даже после этого над головой всегда будет висеть служба защиты. Дети не будут здесь в безопасности, пока им не исполнится по восемнадцать. Все будет хорошо. Нил позаботится, чтобы они остались. Сделает так, чтобы они были здесь. В конце концов, дверь на веранду снова открывается. Грант пропускает Пейдж вперед. Все усаживаются за стол. Нил держит руки на бедрах; возможно, они дрожат, и он не хочет, чтобы кто-то знал. — Дети сегодня, кажется, на взводе, — поизносит Грант. Нил молчит. Это был не вопрос. — Я не уверен, что вы в курсе, — говорит Грант, — но в среду Натали и Пейдж пытались похитить. Вчера они опубликовали эту информацию — в видео, снятом без ведома родителей. — Мы в курсе, — отвечает Нил. — Попытка похищения, по-видимому, была связана конкретно с вашим отцовством… — Ну, погодите, — вмешивается Натали, — типа, все было не так, он не тащил нас, брыкающихся и кричащих, под дулом пистолета в машину. Он просто… подумал, что мы хотим убежать, и очень старался помочь, и мы очень громко сказали ему обратное. И его пришлось пнуть. На самом деле это не прям попытка похищения, по-моему, вы преувеличиваете… — Нат, — тихо зовет Нил. — Ну что? — Все нормально. Мы знаем, — говорит он Гранту. — Мы осведомлены о ситуации и с нетерпением ждем возможности выступить по национальному телевидению в эти выходные. — Это не остановит людей. — Некоторых остановит, — говорит Нил. — Что касается остального, мы с девочками уже придумали систему, чтобы убеждаться, что они в безопасности в течение дня, и мы предприняли шаги, чтобы наш адрес удалили с разных сайтов. Они в такой безопасности, в какой только могут быть двое детей. Грант опускает взгляд на свои руки, сцепленные на столешнице. Делает глубокий вдох. Нилу сводит желудок. — Послушайте. Я не могу… не думаю, что смогу оставить детей в этом доме, — говорит Грант. Нил ждал, когда он это скажет. Но слова все равно бьют так, словно его на полной скорости сбивает поезд. — Здесь… — Почему? — спрашивает Пейдж, наклоняясь вперед. — Ну почему нет? Что, вы думаете, люди перестанут печься о нас, как только мы вернемся к Патрику? Они не перестанут! Мы им не позволим! Мы будем безостановочно строчить в Твиттере о том, какой он ужасный, и какие мы несчастные, и в какой мы опасности, и что это все ваша вина, и… — Необязательно же к Патрику, — отвечает Грант, пытаясь успокоить ее. — Его еще не приняли в систему, и вас пришлось бы перевезти обратно в Колорадо. Просто… в другую семью… — О, еще лучше, — пылко отвечает Натали. — Уже вижу заголовки газет. «Система отбирает детей у родителей»… — И, типа, если вы думаете, что мы не будем день и ночь сидеть в каждой соцсети и рассказывать, как вы забрали нас из хорошего дома и поместили в херовый, вы ошибаетесь, — говорит Пейдж. — Вы же сами видите, что, оставь я вас здесь, вы не будете в безопасности… — Нет, ничего я не вижу, — огрызается Натали. — Не думаю, что мы были в особой безопасности в тех домах, в которых побывали, но я могу сказать, что никто никогда не утруждал себя попытками вывезти нас из этих мест, никто, казалось, никогда не заботился о нас, пока внезапно у нас все не наладилось, а потом для вас это стало какой-то ебучей проблемой, и вот теперь мы должны уйти, чтобы отправиться бог знает куда, и, возможно, даже к человеку, который изначально и бросил нас в системе? Извините, у вас вообще в головешке мозговые клетки есть? — Мне жаль, что вы раньше бывали в плохих домах, но то, что представители общественности следят за вами, пытаются забрать вас из этого дома и преследуют — виртуально и физически — подвергнет вас опасности, если еще не подвергли, и ваш переезд может помочь ситуации успокоиться — как только вы окажетесь в безопасном месте, как только мы прощупаем почву, мы сможем поговорить о следующих шагах, и если вы в самом деле настаиваете, чтобы остаться здесь, мы можем попробовать еще раз, может, через годик… — Нет, вы не заберете нас на год, — говорит Пейдж, — это неприемлемо, мы в процессе процедуры удочерения и… Нил встает. — Я сейчас вернусь — говорит он, игнорируя предательские взгляды, которыми одаривает его семья, когда он быстрым шагом выходит из комнаты. За спиной у него разгорается спор, и он почти бежит через гостиную в ванную. Запирается, садится на пол и достает телефон. А потом передумывает. Он не может позвонить Морияма. Он обещал Эндрю, что не будет. Да и вообще, что они могут сделать прямо сейчас, чтобы помочь? Уж точно не позвонить Гранту и сказать ему, чтобы он свалил. И что они попросят взамен? Нил не уверен, что смог бы спорить с ними и доказывать, что «оставить детей здесь» подпадает под их обязательство обеспечивать детям безопасность. Он ничего не может сделать. Только если не… Он звонит Браунингу. Это занимает пару минут — у него нет личного номера Браунинга, и приходится обращаться к секретаршам — и каждая потраченная впустую секунда ощущается так, словно он пускает под откос жизнь детей. Нил слышит семью издалека — это Эндрю? Эндрю, который повышает голос? Нужно вернуться туда. Ему нужно, чтобы Браунинг подошел к телефону, и прямо сейчас. — Нил, — любезно произносит Браунинг. — Какой приятный сюрприз. Нил открывает рот, а потом понимает, что не может найти слов. Он не планировал то, что собирался сказать. — Извини, что звоню, — вот что выходит. — Не знаю, что еще сейчас делать. Грант — агент из приемной системы — пытается забрать детей из дома, не потому что им здесь небезопасно, а потому, что другие люди… — О, а мне все было интересно, когда ж он попытается, — говорит Браунинг. — Я, конечно, следил за развитием событий, и реакция системы была чисто вопросом времени. И любой ответ выглядел бы лучше, если бы они уже устранили проблему. Насколько внимательно ты следил за всей этой драмой в интернете? — Вообще не следил. — О, а надо было, мог бы подцепить пару мыслишек. Вот, для примера, что заметил я: люди ой как расходятся во мнениях о том, где именно кроется опасность. Некоторые жутко помешаны на тебе, Нил, они думают, что ты не смог бы так легко выйти из группировки, и что тебе пришлось бы войти в программу защиты свидетелей, чтобы прожить так долго, так что, если ты не вошел в программу и все еще жив — получается, есть кто-то более могущественный, кто держит тебя при себе. Некоторые люди точно так же зациклены на Эндрю — он был жестоким, и именно он наорал на тебя на той прикольненькой маленькой записи. Кто-то вот думает, что вы пара, заключенная чуть ли не на небесах, и представляете угрозу вдвоем, и вам следует убить друг друга, прежде чем вы причините вред кому-то еще, но таких ребяток меньшинство. Людям нравится выбирать стороны, а вы дали им две. Что означает следующее, Нил: если бы дети остались только с одним из вас, возмущение, мне кажется, уменьшилось бы вдвое, а затем вообще сошло на нет, да и система бы от вас отвязалась наконец-то. — О чем ты говоришь? — О разводе, Нил. Один из вас съезжает. Другой оставляет детей. Блять, один меняет команду. До тех пор, пока у одного нет доступа к детям, скорее всего, вы сможете их оставить — сможете болтать по Скайпу и фейстайму и все такое прочее, все равно ж никто не просечет. Даже, может, провернете тайные семейные каникулы, если будете держаться подальше от камер. Предложите это агенту, и, возможно, он сочтет это приемлемым. Мысли? — Мысли… о разводе? Нет, — отвечает Нил. Он даже больше не может рассуждать здраво — почему Браунинг хочет, чтобы они с Эндрю развелись? Он рассматривает это с точки зрения общественного имиджа, но идея прожить следующие четыре года раздельно вызывает у Нила желание исчезнуть. Они едва прожили так год. — Нет. Это неприемлемый компромисс. Браунинг вздыхает: — Ты же знаешь, что я тебе не друг, а, Нил? Я буду прикидываться, чтобы тебя ублажить, потому что благодаря тебе меня реально повысили, да и ты помог нам накрыть крупненькую банду, но я просто дал тебе совет, а ты решил, что хочешь чего-то получше. У нас даже рабочих отношений нет, не говоря уже о дружеских. Я не езжу каждый месяц к бывшим членам банды, чтобы помогать им заводить детей, я приехал только в прошлом месяце, и то — потому, что было удобно заскочить по пути. Только если у тебя нет для меня чего-нибудь? Есть какая-то причина, по которой тебе так нужны эти дети? Какая-то информация, которую ты припрятал? Я не собираюсь из кожи вон лезть, чтобы вмешиваться в дела совершенно другого департамента, Джостен. Он мог бы сдать Морияма. В момент, когда ему приходит в голову эта мысль, он сразу отбрасывает ее. Для детей лучше быть с Патриком, чем мертвыми. — У меня ничего нет. Я просто… — просто что? Чего он ожидал от Браунинга? — Меня загнали в угол. Извини, что побеспокоил, — он вешает трубку прежде, чем Браунинг успевает ответить — какое ему дело, если Браунинг обидится? Не похоже, что у них есть хотя бы рабочие отношения, не говоря уже о личных. И Нил не хочет, чтобы Браунинг услышал, как он теряет контроль, потому что он теряет, теряет прямо сейчас. Он мог бы позвонить Морияма. Он знает, как с ними связаться — не напрямую с самим Ичиро, но кое с кем. Мог бы начать умолять. О чем бы они попросили взамен? Согласился бы он дать это? Позволили бы ему отказаться? А потом, конечно, есть еще его обещание Эндрю. Но они вот-вот потеряют детей. Конечно — наверняка теперь, ради такой цели, Эндрю бы понял, почему он так поступил. Конечно, это бы не стало концом. Он не может так поступить с Эндрю. Просто не может. Даже ради детей. Даже ради детей он не может нарушить это обещание. С таким же успехом можно просто согласиться развестись с ним. Эндрю остался бы, позови он Морияма — дети слишком важны для него, чтобы бросать их из-за этого. Но… все было бы сломано. Между ними. Навсегда. Эндрю никогда больше не смог бы доверять ему, и Нил не в силах этого вынести. Есть грань, которую он не переступит. Если Грант заберет детей, он сможет поговорить с Эндрю о том, чтобы позвонить Морияма. Ичиро может отменить это решение так же легко, как и предотвратить. Или они с Эндрю могли бы просто поехать и выкрасть детей. Было бы нетрудно. На самом-то деле Натали с Пейдж, скорее всего, сами бы им в этом помогли. Похищение по обоюдному согласию. Но что тогда? Если кто-то придет искать девочек — потому что любой, у кого есть хоть капля мозгов, будет знать, где они. И что, им придется просто прятаться на чердаке следующие четыре года? Похищение не сработает. Не получится все время их красть. Нил глубоко вздыхает. Он не может решить эту проблему, отсиживаясь в ванной. Возможно, они все еще смогут найти выход из сложившейся ситуации. Он кладет телефон обратно в карман. Сейчас нельзя отвлекаться. Он направляется обратно на кухню, бросая на Эндрю извиняющийся взгляд как раз вовремя, чтобы заметить, как Гранта на полуслове прерывает звонок. — Извините, — бурчит Грант. — Наверное, что-то срочное… ой, — произносит он, меняя тон, становясь абсолютно бесцветным. — Звонок по фейстайму от федерального агента Браунинга. Он вздыхает, очевидно, не замечая ужаса, который испытывает Нил, и отвечает на вызов. Нил подавляет желание выбить телефон у него из рук. Он не должен был так резко бросать трубку, не должен был звонить именно ему в первую очередь, не должен был… — Агент Браунинг, — радушно произносит Грант. — Чем могу вам помочь? — Грант! Как делишки? У Нила в животе все переворачивается так, как еще в жизни не переворачивалось. Когда Браунинг это озвучит? Как долго будет тянуть? Когда скажет Гранту, чтобы тот забрал детей? Когда отомстит ему за грубость? — Я тут немного занят, — отвечает Грант. — Это срочно? Браунинг вздыхает, громко и протяжно: — Я пытался быть вежливым, Грант, самое меньшее, что ты мог бы сделать — это отплатить мне той же вежливостью. Но послушай-ка. Ты там сейчас пытаешься забрать парочку детей? Ты же этим занят? Нил сглатывает желчь. Он уже спорил с ФБР раньше. Он может поспорить снова. Нужно просто постараться не начать блевать прям посреди спора. — Ума не приложу, откуда вы узнали, — вежливо отвечает Грант. — Ты реально собираешься въебать к хуям жизнь двух детей, только чтобы выставить свое агентство в славненьком свете? Нил моргает. Что-что? — Не думаю, что это испортит им жизнь, — отвечает Грант. — Я думаю, это защитит их от представителей общественности, которые могли бы вмешиваться в их жизнь. — А дети-то сами думают, что им нужна эта помощь? — Нет, но мы обычно не даем детям брать свою жизнь в собственные руки. Для этого и существуют родители. — Ладнушки. Слушай-ка. Грант. Я изо всех сил стараюсь позволить тебе принять это решение самостоятельно, но если ты не примешь, его за тебя приму я. Ты не заберешь этих детей из этого злоебаного дома. У Нила разрывается сердце. Он правда только что это услышал? Браунинг только что сказал это? Эндрю и дети выглядят так, словно только что увидели голубое небо после долгих лет туч. — Понимаешь ли в чем фишка, — говорит Браунинг. — Когда я работаю с людьми из банд, мафии и всевозможных херовых слоев общества, я хочу, чтобы они стали информаторами, либо оставаясь в нужной банде, либо переходя в программу защиты свидетелей — есть много тех, кто сопротивляется. Они сопротивляются, потому что не видят, как это может привести их к лучшей жизни, чем их нынешняя. И я мало что могу им ответить. Я не могу конкретно называть других информаторов или других людей, которые находятся — или находились — в программе защиты свидетелей. Но ты знаешь, с кем я сотрудничаю последние несколько лет? Со знаменитым, успешным экси-игроком Нилом Джостеном, который находится в счастливом браке, живет полной жизнью и вообще цветет и пахнет после того, как выложил мне все начистоту от и до. Магия какая-то, что он все еще жив — без программы защиты свидетелей — но у него все чудно. А дети? Бонус! Забирать этих детей, потому что управление отвернулось от него из-за какого-то там скандала? Не очень хорошо, Грант. А, а, а, — говорит он, когда Грант открывает рот, чтобы заговорить, — нет. Не-а, это не подлежит обсуждению. Если бы дети были в опасности — я был бы на твоей стороне. Но что, нахуй, заставляет тебя думать, что общественность оставит их в покое, как только они окажутся в другом доме? Может, если дети выложат видео, где они счастливы и в безопасности там, конечно, но с чего ты вообще решил, что они будут с вами сотрудничать? Они убегут, они поднимут шумиху, они позвонят ебливой Джанне Розетти и попадут в новости, они позвонят на CNN. Думаешь, ты сейчас плохо выглядишь? А ты подожди, пока два разъяренных подростка не натянут тебе глаз на жопу по национальному телевидению. Подожди, пока общественность не начнет осуждать настойчивость твоего агентства в том, чтобы вы поставили общественное возмущение выше безопасности двух детей. Подожди, пока их биологический отец устанет от них и от трудностей с двумя детьми, которые не хотят быть с ним рядом, и от общества, ожидающего, что он кинет к их ногам целый мир, и снова бросит их или найдет новый, менее достойный порицания способ избавиться от них… — Мне кажется, это все маловероятно, — возражает Грант. — Маловероятно? Что маловероятно? Что он найдет способ не заботиться о них? — Вы… это звучит так, будто вы предполагаете убийство. И я не предлагаю возвращать их родному отцу, его еще даже не оформили и не включили в систему, мы намерены найти для них совершенно новый дом. — Это не сработает, Грант, ты сам знаешь, что это не сработает, публика жаждет воссоединения семьи, а третья сторона — уже не то. Что касается мысли, что Патрик найдет какой-то способ избавиться от них — убийство, говоришь, маловероятно? Ага, конечно! Только я из ФБР, Грант. Тут долго не протянешь, если будешь совершать ошибки, и одной из таких ошибок может стать помещение двоих детей в дом к кому-то, кто уже проявил склонность вычеркивать детей из своей жизни, когда они ему не нужны. — Знаете, вы тут как бы на громкой связи, — холодно отвечает Грант. — Вас дети слышат. — Да я охуеть как знаю, что слышат, Грант! А еще я знаю, что они слышат, как ты твердишь, как сильно хочешь забрать их у людей, которых они считают своими родителями. Я знаю, они слышат, как ты говоришь, как сильно ты хочешь отправить их к тому, с кем они не хотят жить. Знаю, что ебань, которую я тут несу и которую они и так знают, расстраивает их куда меньше хуйни, которую ты им там затираешь. Короче, мне нужно заняться бумажной работой, она сама себя не выполнит. Натали и Пейдж Грей останутся в этом доме, с Нилом Джостеном и Эндрю Миньярдом, и через несколько месяцев они станут Натали и Пейдж Миньярд-Джостен или как их там, блять. Конец истории. Твои делишки там все. Хорошего вечерочка. Раздается звуковой сигнал, и Нил понимает, что Браунинг завершил звонок. Нил чувствует себя легче воздуха. Ему кажется, что его сейчас стошнит. Ему кажется, что он мог бы взлететь. Им нужно будет отправить Браунингу благодарственное письмо. Примет ли он домашнюю выпечку? Может, отправить ему поптартсы? Нил снова может дышать, и все прекрасно, все чудесно. Грант выглядит так, словно кто-то только что напихал ему за щеку лимонов. — Вы его слышали, — говорит Натали, вскакивая на ноги. — Мы остаемся. Нил встает. — Я провожу вас до двери. — Ты ему позвонил, — говорит Грант. — Ты ради этого выходил из комнаты. — Позвонил, — радостно соглашается Нил. — Дверь в той стороне. Грант стоит, вперившись в него. Нил уже прям представляет, какими словечками Грант тут сейчас начнет кидаться — стукач. Ябеда. Но он взрослый, разговаривающий с другим взрослым, и ничего из этого озвучить попросту не может. Ничего, что не прозвучало бы по-детски, ничего, что не прозвучало бы как угроза. — Это не… все не закончится только потому, что ФБР решили, что так и должно быть, — говорит Грант. — Общественность не успокоится, агентству комфортнее не станет. Даже если вы удочерите их — это не решит проблему. Нил пожимает плечами: — Нам осталось побороться за них еще парочку лет, а потом они юридически станут взрослыми, и никто вообще не будет иметь права голоса. Мы справимся. После вас, — говорит он, указывая Гранту на дверь. — А. И вам лучше бы послать кого-нибудь другого на следующие несколько ежемесячных визитов. — Не я решаю, — отвечает Грант, открывая входную дверь. — Не я один этим занимаюсь. Я просто посредник. — Уверен, так и есть, — соглашается Нил. — Но факт в том, что ты посредник. И, получив шанс позволить ФБР принять удар на себя, попытался оспорить это. И каждый раз, когда мои дети видят тебя, нам с Эндрю приходится тратить дни напролет, чтобы они снова почувствовали себя в безопасности. Так что в следующий раз пришли кого-нибудь другого. Не думаю, что тебе следует сюда возвращаться. Покеда. Он закрывает за Грантом дверь, прижимается к ней лбом и кряхтит, когда в него врезаются трое человек. — Мы остаемся! — повторяют Пейдж с Натали, хватая его за руку, и оттаскивают от двери, прыгая вокруг. — Мы остаемся! Мы остаемся! Мы остаемся! Нил улыбается им. Тошнота проходит; теперь он просто испытывает эйфорию. — Да. Вы остаетесь. Вы остаетесь. Натали бросается к нему, и он ловит ее. Они найдут способ продолжать справляться. Найдут. А пока… а пока он обнимает свою дочь. Обнимает и Пейдж тоже, когда она прыгает в его руки, а потом она тянется и к Эндрю, чтобы притянуть его в групповые обнимашки. — Все, пора вот эти вот все темки прекращать, — ворчит Натали. — Согласен, — отвечает Нил. Ему тоже по горло хватило душераздирающего ужаса и прилива облегчения после успеха. Приятно, конечно, что они продолжают выкарабкиваться, но он хотел бы вообще перестать попадать в такие ситуации. — До тех пор, пока мы остаемся здесь, — говорит Пейдж. Эндрю ничего не произносит. Просто обнимает Пейдж и смотрит на Нила. Нил смотрит в ответ. Он не прочь поиграть в гляделки. — О, во сколько вы уходите? — спрашивает Пейдж. — Уходим? — повторяет Нил. — Ага, у вас же сегодня концерт, нет? — Ну, мы же не собираемся идти, правда? — Нил спрашивает Эндрю. — Не после… всего этого… Девочки начинают голосить так, что Нил подпрыгивает. — Вот видишь! — кричит Пейдж. — Видишь! А я знала, что ты не пойдешь! Я говорила тебе, что не поверю, что ты выйдешь из дома… — Лжец, лжец, — визжит Натали, — лжец — штаны горят пипец, ты же говорил, что пойдешь погулять… — Я ходил гулять во вторник, — протестует Нил, — и единственная причина, по которой я отменяю прогулку, заключается в том, что… девчат, вы правда хотите быть дома одни прямо сейчас? То есть, сегодня был тяжелый день, вы уверены, что… — Вы идете гулять, — твердо настаивает Пейдж. — Ты идешь гулять и тебе просто придется смириться. Вы хорошо проведете время с друзьяшками, и все будет клевенько. Так во сколько вы уходите? — Вы не должны нас воспитывать, — говорит Нил. — Мы не воспитываем папу, — отвечает Натали. — В основном мы воспитываем чисто тебя. Хотя, пап, тебе тоже бы не помешало проветриться. — Вы действительно настаиваете, чтобы мы уехали, — говорит Эндрю. — Почему? — Потому что вам полезно иногда тусить, не должны ж мы вам объяснять, — отвечает Пейдж. — С вами все будет хорошо, если вы останетесь одни на несколько часов? — спрашивает Эндрю. — Да. Мы защищены, помнишь? Желудок у Нила сжимается, когда он понимает, что они говорят о мафии, но они не ошибаются. Они не ошибаются, и еще… — По-быстрому, пока вы обе здесь: моя пиар-менеджерка сказала, что вам нельзя грубить на камеру, потому что, очевидно, грубых детей никак красивенько не преподнесешь, только если мы не захотим рассказать всем слезливую историю о вашем прошлом… — Мы обращаемся просто в общем к людям, а не к кому-то конкретно, — тут же отвечает Пейдж. — У нас вайб этой, Энни Уорбакс… — А Энни когда-то грубила перед камерой? — Натали тихонько спрашивает Пейдж. — Наверное, я не знаю, мне-то откуда знать? Мне кажется, с нами все норм… — Мне было бы все равно, — говорит Нил, — но она уточнила, что, если дела пойдут совсем плохо, люди могут потребовать моего увольнения, и если я потеряю работу, нам всем немножечко пизда, поэтому, пожалуйста, попытайтесь. Совсем чуть-чуточку. — Оу, — отвечает Натали. Они с Пейдж выглядят сдувшимися — он их расстроил. — В общем, кто хочет научиться играть в покер? — спрашивает Эндрю. — О-о, ебушки, да… о, блин, подождите, у вас, наверное, самые лучшие покер-фейсы… Нил протягивает руку, чтобы постучать пальцами по пояснице Эндрю, когда следует за ним и детьми в гостиную. «Спасибо». Эндрю тянется назад и берет его за руку, сжимая крепче, чем того требует «не за что» — и в этом есть кое-что, о чем Нилу придется спросить позже. Впрочем, позже, да. Прямо сейчас он должен научить своих детей играть в покер. Потом они переодеваются. Эндрю выкладывается на все сто. — Ты их хоть гуглил? — спрашивает Нил, бросая взгляд на кожанку с шипами, которую Эндрю достает из шкафа. — Они вообще хоть группа такого жанра? Эндрю смотрит на него так, словно он сошел с ума. — Единственное место, где кожанка могла бы не вписаться — это концерт Джимми Баффета. И то только возможно. Возможно. Нил пожимает плечами. — А как насчет «Червячков»? — Прикалываешься? Дети решили бы, что я крутой. — Они бы решили, что ты там свой. Потому что ты коротышка. — Во-первых, нет, мне тридцать лет, я не выгляжу как ебучий ребенок, Нил. Во-вторых, именно поэтому я и ношу ботинки. Они делают меня высоким. — Они делают тебя моего роста. — Они делают меня выше, чем я обычно. — Обычно? Разве ты не всегда одного роста? — Только не тогда, когда я злюсь. Когда злюсь, я становлюсь выше. — Но ты всегда одного роста. Короткого. — Это мой секрет, Нил. Я всегда зол. Нил прыскает: — Я понял! Понял отсылку. — Окей, Капитан Америка. — Тогда я буду звать тебя Халк. — Ты можешь звать Ломтик. — Ломтик чего? Сыра? Я согласен на пармезан. — Я подумал о чеддере. — Я могу согласиться и на чеддер. — Может, нам стоит лучше поехать за продуктами, а не на концерт. — Продуктовые, наверное, все равно будут открыты, когда концерт закончится, нет? До скольки он там продлится? Эндрю останавливается как вкопанный на полпути вниз по лестнице. Он поворачивается к Нилу, и глаза у него устремлены в одну точку, куда-то далеко-далеко. — О, нет. — Что? — сердце у Нила замирает. Что? Что теперь-то такое? — Мы старые. Нил, мы старые, ты только что сказал: «до скольки он там продлится»… — Я больше не могу шататься где-то всю ночь напролет, — протестует Нил. — И, может, мы еще хотим купить чуток сыра по дороге домой. Эндрю делает глубокий вдох. — Что ж, если мне и суждено состариться, по крайней мере, я состарюсь с тобой. Нил улыбается ему. — Я люблю тебя. Да и вообще, тридцать — это не так уж и много. То есть, я знаю, что мы уже не подростки, но мы и не такие старые. Мы станем еще старше. Нам будет по сорок. А потом будет по пятьдесят. Дрю, однажды нам исполнится по шестьдесят лет. Это как наш нынешний возраст, умноженный на два! На два, Дрю! — С твоим стилем жизни — нет, не исполнится, — отвечает Эндрю, но в его словах нет ничего обидного, никакого укора, и он бросает взгляд на Нила, прежде чем повернуться и спуститься вниз. — Ты че за ебань нацепил? — визжит Натали. Нил падает, хохоча так сильно, что перестает дышать. — Однажды, — ласково отвечает Эндрю, — я отведу тебя на панк-концерт, и мы посмотрим, кто из нас впишется в атмосферу. — Ты не можешь это надеть! — говорит Натали все еще высоким голосом, пока Пейдж просто хрипит на фоне. — Ты старый! А это, типа, для молодежи. — Я не настолько старый, — отвечает Эндрю. — Да и вообще, однажды и ты вырастешь, и ты будешь в восторге, узнав, что тебе не нужно отказываться от всех своих интересов. — Но я-то оденусь как подобает моему возрасту, — говорит Натали. Пейдж по-прежнему ни слова не может выдавить; Нил поднимается и идет на кухню, где находит ее с опущенной головой, стучащей кулаком по столешнице. — Эй, а я думаю, он выглядит горячо, — говорит Нил, — и мое мнение в этом вопросе в основном главное. — Не, не думаешь, ты врешь, — обвиняет Натали. — А вот и думаю, — отвечает Нил. Это не ложь; Эндрю мог бы надеть мешок из-под картошки, а он бы все равно на него залип. — И вообще, мы идем на концерт, кожанка уместна. И нам уже пора выходить, а то опоздаем. — Ты просто пытаешься сбежать от разговора, — кричит Натали, когда Нил чуть ли не выталкивает Эндрю за порог. — Мы не забудем! — Сделайте домашку, — кричит Нил уже из-за двери. — Напишите нам, если понадобимся, — он закрывает дверь раньше, чем девочки успевают ответить. — Мария оценит, — ворчит Эндрю. — Оценит, оценит, — утешает его Нил. — У вас будут парные нарядики. Эндрю заводит машину, и затем они просто сидят на подъездной дорожке, и Эндрю смотрит в лобовое стекло. Нил тычет его в ребра. Эндрю бросает на него быстрый взгляд. — Отвали. Нам точно стоит ехать? Я чувствую, что… что было слишком… — На нас просто накричат, если мы вернемся, — отвечает Нил. — И вообще, может, они рады, что мы не дома. Может, они хотели, чтоб мы ушли. Это даст им шанс подумать обо всем без давления. Эндрю вздыхает: — Ладно. Да. Он выезжает с подъездной дорожки, а затем берет Нила за руку, и они отправляются в путь. Они встречаются с Марией и Райли возле выставочного центра, где, конечно же, Мария одета почти один в один как Эндрю. — Охуетительно круто! — визжит она. — Да, я знала, что это был хороший план, — а потом они с Эндрю исчезают в направлении бара, делая комплименты нарядам друг друга, и Эндрю выглядит абсолютно взбудораженным этим. Нил улыбается Райли. — Ну так, и что там, как отношения с Марией? Райли тает. — Нил, вчера я приготовила ей завтрак в постель, и она была так счастлива. Это было лучшее решение за всю мою жизнь. Я чуть в обморок не грохнулась. Она читает книги Норы Робертс, Нил, будто она знала, а я ей не… ебануться не встать, ты что, рассказал ей? Ты ей все выдал, да. — Стал бы я раскрывать секреты своих подруг? — возмущенно спрашивает Нил. — Да, стал бы, — соглашается Райли. — Хотя знаешь, я прощаю тебя, оказывается, оно и к лучшему, что она знает. Я доверяю ей. Ты был прав, доверив ей это. — Я рад. — Так, ну, мы знаем что-то об этой группе? — Триш — главная гитаристка. — Кто такая Триш? — Она снималась со мной в рекламе для «Красоты Внутри». — А. Вы с ней с того дня вообще контачили? — Я был чуток занят. В тот день я дал много обещаний. Просто именно у этого есть дедлайн. — Ты слышал что-то из их музыки? — По-моему, Марии с Эндрю нравится. — Она не показывала мне их треки. — Эндрю тоже не потрудился мне ничего показать. Если только мы не слушали что-то в машине, и я просто не догнал. — Итак, кратко: мы здесь, потому что ты встретил девушку во время съемок ролика и дал обещание, и с тех пор никто из вас не разговаривал друг с другом — ни разу, но мы все равно здесь, и, помимо прочего, никто из нас не знает, нравится ли нам их музыка, и Эндрю с Марией оделись как панк-готы, а мы — все равно те, кто выглядят как белые вороны в толпе? — Хорошо подытожила, — соглашается Нил. — Нам надо линять, — говорит Райли. — Скажем Марии и Эндрю, что у нас… расстройство желудка… — Которое передается по воздуху? — Которое ты мне только что передал… — А ты просто отдай его еще кому-то. Райли протягивает руку. Нил изображает, как что-то кладет ей на ладонь. Райли изображает, как отправляет это что-то в рот. — Короче, теперь нам нужно в туалет, где мы просто, типа, поможем друг другу проблеваться? Больше никакой поддержки не требуется? — И куда мы пойдем, в гендерно-нейтральный туалет? — Окей, ладно. В следующий раз мы пойдем за напитками, но вместо этого просто свалим гулять или типа того. Купим бургеры. — Прогуляемся и купим бургеры? — Ты что, не можешь жевать, пока идешь, Джостен? — Ебать, да я даже могу одновременно жевать жвачку и ходить. — А я могу… ой, я забыла, как, блять, я могла забыть? Седьмой канал уже выпустил полное аудио? Смена темы бьет Нила наотмашь. Он морщится. — Нет. Я так думаю, они просто тянут до последнего. Ну как бы там ни было, у меня интервью с Джанной в воскресенье утром. — Полетите туда? — Нет, я буквально просто зайду в Скайп. Я думал, что просто надену наушники, но, может, лучше пойти купить настоящий микрофон? Я даже не знаю, где буду сидеть, если честно. Думал, в гостиной, что ли? Кофейный столик чуть низковат, но, может, если я поставлю все на стопку книг или как-то… — О, будет уморительно, когда вся эта конструкция грохнется. — Пиздец, Райли, я уже на нервах. — Прости. Прости. Просто купи настоящий микрофон, Нил, ты заслужил. Побалуй себя. И хорошую камеру прикупи — тогда сможешь поставить на стопку книг только камеру, а не целый ноут, а вероятность, что она упадет, намного меньше. Нил морщится: — Звучит дорого. — Нил, ты богат. — Ага. Эндрю и Мария возвращаются с напитками — у Нила только порция виски, которую он распивает медленно и неторопясь. Эндрю решил заказать себе что-то, что Нил не узнает и списывает это на влияние Марии — у нее тоже какой-то необычный напиток. Райли просто купили пиво. Эндрю выглядит взволнованным. Нил улыбается ему. Эндрю сияет в ответ. Они направляются в главную часть выставочного центра, откуда до Нила доносятся резкие басы, а кто-то едва не орет в микрофон. Они выходят несколько часов спустя: у Нила звенит в ушах в такт шагам Эндрю, Мария радостно верещит в сторону Райли — хотя Нил понимает, что она кричит, основываясь только на языке ее тела. В следующий раз, когда они пойдут на концерт, он возьмет с собой беруши. Он прожил так долго не только для того, чтобы оглохнуть в двадцать девять, потому что был слишком глуп и не заткнул уши. Теперь Нил знает, что на самом деле уже слышал музыку «Багрового Декабря» прежде — Эндрю ставит ее в машине уже полторы недели. У Нила музыкальные вкусы довольно туманны, но, по сути, он не против их слушать. А еще он знает, что они реально нравятся Марии, и что Райли обязательно увлечется ими ради нее — и, судя по сладенькому выражению ее лица, ей уже заранее все нравится. Они забредают в «Эпплби» — потому что он все еще открыт, и там есть еда, в том числе палочки моцареллы, которые они заказывают по три порции. Эндрю берет только мороженое. — Было клево, — говорит Мария, немного понижая громкость голоса, когда слух у всех приходит в норму. — Вообще, какое у нас следующее двойное свидание? — Мы собирались покататься на роликах, — предлагает Нил. — Муравейник, — соглашается Эндрю. — Понятия не имею, как кататься на роликах, — вздыхает Мария. — Ри, ты же умеешь? — Умею, — подтверждает Райли. — Чудесно, вот как раз и научишь меня. Нил улыбается Райли, которая выглядит так, словно у нее взорвался мозг. Они с Эндрю учились кататься на роликах вместе — честно говоря, это было не сильно сложно; у них обоих вполне приличное чувство равновесия, а четырехколесные ролики не особо похожи на коньки. Тем не менее, было весело — стоять, плечом к плечу, очень медленно катясь вперед, держась за руки, пока учились тормозить — неважно, что в то время они были в браке уже два года — все равно казалось, что наступит конец ночи, за ними приедут родители и увезут по разным домам, и они будут улыбаться каждый в свою подушку. В реальности же они пошли домой вместе, включили «Принцессу невесту» и целовались на диване, но это не испортило впечатлений. — Сможешь опереться на меня, — галантно говорит Райли. — Я не дам тебе упасть. — А вдруг я упаду в твои объятия? — спрашивает Мария. Райли становится ярко-красной, а Нил улыбается и смотрит на Эндрю. Эндрю снова бросает на него тот самый взгляд — тот, которым уже одарил его ранее, после ухода Гранта. Нил смотрит в ответ. О чем Эндрю думает? Он вряд ли что-то скажет, пока они окружены людьми, так что, скорее всего, придется подождать, пока они лягут спать, но это не помешает ему изучать Эндрю так, как Эндрю изучает его. Нил никогда не был против проводить минуты или даже часы, просто глядя на Эндрю. На долю секунды он задумывается о кольцах — и тут же отгоняет эту мысль. Нельзя думать о них в присутствии Эндрю. Мария спасает его: — Эй, вы видели тот видос, где чувак падает лицом вперед? И это утягивает их в долгую рандомную беседу, которая заканчивается просмотром «Домашних видео Америки», Нил с Марией сгибаются пополам от смеха, Эндрю смотрит не отрываясь, а Райли имитирует, что делает заметки. — У меня два брата, — говорит она, когда Нил приподнимает бровь. — Разве они оба не взрослые? — Ну и что, если так? В конце концов, официант приносит им счет. Нил бросает взгляд на свой телефон и оказывается тотально шокирован временем. Райли знает, теперь, спустя годы, что ей не нужно говорить Нилу, чтобы он оставлял хорошие чаевые. Однажды он поддерживал с ней зрительный контакт, пока выкладывал на стол пять двадцаток за еду, которая стоила всего двадцать. Ему часто бывает трудно тратить деньги, но даже он знает, когда нужно уметь делиться. — Сядешь за руль? — Эндрю спрашивает Нила, когда они направляются к машине. — Окей. Нил садится за руль Мазерати и поднимает брови, глядя на Эндрю. — Сейчас я горячий? — Я уверен, это изменится, как только ты заведешь машину. — В этот момент я превращусь в холодильник. — Уже вижу заголовки. «Местный житель, влюбленный в холодильник, говорит, что их любовь настолько горяча, что молоко на верхней полке сворачивается». — Потрясающе. Ты сказал десять слов и вызвал у меня полное отвращение. — Полное? Это вызов? — Нет, нет, нет, не… — Ты знал, что в тысяча восьмисотых жил парень по имени Шарль Броун-Секар, который использовал сперму морской свинки в качестве средства для улучшения спортивных показателей? Нил на минуту забывает, что сидит за рулем. Он бросает взгляд на Эндрю, и Эндрю выглядит мучительно довольным собой. Нил пожимает плечами: — Хочешь тоже попробовать? Не думаю, что тебе это нужно, но я готов поддерживать тебя во всех твоих начинаниях. Будет трудно, потому что у нас нет морской свинки — мы вообще знаем кого-нибудь, у кого есть морская свинка? — и, мне кажется, их просто так не продают в магазинах, но слушай, должен же быть еще черный рынок… — Ты победил, — громко говорит Эндрю. — Ты победил, о боже, заткнись, я приму это поражение и извлеку из него урок… — Нет, ты победил, потому что ты только что признался мне в глубоком, темном желании и узнал, что я замечательный, непредвзятый, любящий муж, который просто хочет, чтобы ты следовал своим мечтам… — Эй, это худшее, что когда-либо случалось со мной… — Разве это на самом деле не лучшее, а? Ты открыл новые глубины моей любви к тебе… — Пожалуйста, просто начни снова выглядывать копов. — Блять, я вообще забыл. Стой, я был горяч хотя бы пару минут? Это тебя заводило? — Я сожалею обо всем. — Прям обо всем? Правда? У нас есть дети. — Сейчас я просто закрою рот. — Но только временно, правда? — Нет, возможно, навсегда, я еще не решил… — Если ты закроешь его навсегда, я не смогу засунуть туда свой язык. Тишина. Нил оглядывается. Эндрю закрывает лицо руками, и он выглядит… красным? Зардевшимся? — Ты краснеешь? — Я слишком пьян для этого, ты не можешь просто так говорить такие вещи, когда я подшофе… — «Подшофе» реально считается за «слишком пьян для этого»? — Да. Господи, Нил. — Я даже не сказал ничего по-настоящему сексуального. — Тебе нужно ехать быстрее, нам нужно добраться домой, я хочу тебя целовать. — Ой ли? Ты целовал меня раньше, и я думал, ты весь в сожалениях об этом? — С чего ты решил? — Ты только что сам сказал, что обо всем сожалеешь. — О да, именно поэтому я собирался закрыть рот. Но нет, я ни разу в жизни не пожалел о том, что целовал тебя. — Даже в тот раз, когда ты поцеловала меня прежде, чем я успел сказать тебе, что Кевин только что заставил меня съесть ложку васаби? — Бе-е. Правда, это было ужасно. Напомни-ка шлепнуть Кевина за тот раз. Да и вообще, кто, блять, сначала съедает ложку васаби, а потом даже не запивает молоком? Просто берет и сидит? Ты должен был кашлять, рыдать и дохнуть. Почему ты просто потянулся поцеловать меня, будто только что не произошло ничего плохого? — У меня не было возможности говорить, — отвечает Нил, ухмыляясь. — Я пытался доказать, какой я крутой, а потом ты подошел и наклонился — что я должен был сделать? Сказать «нет»? Оттолкнуть тебя? Я бы никогда так не ранил твои чувства. — Это было как, знаешь, когда подходишь пожать руку, а потом оказывается, что человек держит штуку, которая тебя бьет током, только вот я доверял тебе еще больше, а ты ранил меня еще сильнее. — Зато благодаря тебе я выглядел реально клево. — Благодаря чему? Тому, что я украл у Дэн шоколадное молоко, а потом попытался зарезать Кевина? — Агап. Эндрю обдумывает это с минуту. — Да, окей, ты прав, это помогло тебе, мистер Просто-Возьму-и-буду-сидеть, выглядеть довольно крутым. — И горячим. — В буквальном смысле. — Крутой и горячий. — Не заставляй меня это делать. — Горячий и холодный. — Пошел ты, я только что напился, ты не можешь просто… «потому что ты то горяч, то холоден, отвечаешь мне то «да», то «нет»… Нил хихикает, сворачивая с шоссе. — Я ее даже не напел, не понимаю, почему ты в таком восторге. — Испытываю невероятное удовольствие. Однажды я тебя так напою, что ты споешь мне «Мечту подростка». — А, точно-точно, наша песня. — И почему ты тогда не горишь энтузиазмом исполнить ее? — Это унизительно. — Здесь только мы, — воркует Нил. — Я даже не смотрю на тебя. Здесь, со мной, ты в безопасности и можешь быть самим собой… — Ой-ой, гляди-ка, мы уже дома. — Пока еще нет, — отвечает Нил, убирая ногу с педали газа, позволяя машине медленно катиться по улице. — Мы почти дома. Мы приближаемся к дому. Почему мы останавливаемся, Нил? Почему мы едем настолько медленно, когда уже так близко к дому? — Не знаю, кажется, машина хочет, чтобы ты спел «Мечту подростка». — Сначала научись сам ее петь, и тогда я спою с тобой дуэтом. Нил сдается и сворачивает на их улицу. — Вот возьму и научусь. — Тогда я составлю тебе расписание и забью все время делами до единой секунды. Я стану микроменеджером. Нил сдерживает желание пошутить о микро-Эндрю, и сворачивает на подъездную дорожку. И то, что он сдержался, работает ему на пользу — он едва успевает припарковать машину, когда Эндрю притягивает его для поцелуя, заставляя таять, как лед на дороге посреди лета в Аризоне. Нил выполняет обещание, проникая языком в его рот, запуская руку ему в волосы, крепко прижимая к себе. — Я люблю тебя, — шепчет Эндрю, прижимаясь лбом к его. — Благодаря тебе… — шепчет Нил. — Я как будто… ты… благодаря тебе я чувствую, что я живу мечтой подростка… а ты куда это собрался… Эндрю качает головой, открывая дверцу машины. — То, как ты меня заводишь… Эй, ну вернись, — Нил выходит из машины, тянется к руке Эндрю, скулит, когда Эндрю убирает руки подальше. — Ну Дрю-ю-ю-ю-ю-ю. — Ты потерял привилегию держания за ручки. — Я же не просил тебя петь, я просто произнес парочку слов из песни обычным тоном… — Тут пьяный даже не ты! — Я пьян от любви к тебеммм… — Нил понимает, что губы Эндрю заставляют его замолчать, стоя на крыльце их дома почти в час ночи, и решает не спорить. Возможно, выход из дома все-таки пошел им на пользу. Нил решает никогда этого не признавать. Эндрю отпускает его через пару минут, берет за руку и тянет внутрь. Они обходят дом, проверяя все замки, а затем поднимаются наверх, перепрыгивая скрипучую лесенку. Нил останавливается на полпути, не успев начать чистить зубы, чтобы написать девочкам сообщение:       Только что вернулись домой. Если дети проснулись, Нил не хочет, чтобы они беспокоились, кто только что вошел в дом; а если они проснутся позже, он хочет убедиться, что дети знают, что они с Эндрю дома. И затем, наконец, ощущая каждую секунду своего возраста, Нил падает в постель. Эндрю ложится рядом с ним, и Нил берет его за руку. На самом деле, сейчас самое время. Если Эндрю хочет что-то сказать, он сделает это именно сейчас. Долго ждать не приходится. — Ты выглядел… испуганным. Когда Браунинг позвонил Гранту. Нил очерчивает пальцем линии на его ладони. — Он спросил, разведемся ли мы ради детей. Указал, что мы, будучи по отдельности, не будем вызывать такой ярости у людей. Предложил устраивать тайные семейные каникулы. Всего на четыре года, до того момента, пока никто не сможет отобрать детей. Он сказал, что это сработает. И, ну, не знаю, чего я ожидал от него — не то чтобы мы друзья, не то чтобы мы коллеги, он просто… у него есть власть, и я не мог… я не мог позвонить Морияма. Я извинился, что побеспокоил его, а затем бросил трубку. Когда он позвонил Гранту, я подумал, что это наказание — думал, он сейчас скажет Гранту, чтобы тот забрал детей. Думал, это конец. — Я рад, что ты не согласился, — отвечает Эндрю так тихо, что Нил почти не слышит. — Мне стоило бы больше беспокоиться о детях. Но я рад, что ты не предложил развод. — Я не мог. Я не смог бы. — Я думал… я так удивился, когда позвонил Браунинг. Дал всем абсолютно четко понять, что ты ему звонил. Времени у тебя было только на один звонок. Я думал, ты позвонил Морияма. — Нет. Я дал обещание. — Я бы простил тебя. — Я бы не хотел заставлять тебя прощать меня. — Дети важнее обещания. — Я намеревался поговорить с тобой. Потом. Если бы ничего не вышло. Морияма тоже могут отменить решение. Но я не собирался звонить им, не поговорив сначала с тобой. С тем же успехом я мог бы только что согласиться с тобой просто развестись. Эндрю на минуту смолкает. Нил знает, что лучше не думать, что он заснул. — Нил… ты… добрее, и умнее, и лучше, и заслуживаешь большего доверия, чем кто-либо думает о тебе, включая меня… — Дрю… — С самой нашей встречи ты только и делал, что доказывал мне это, снова и снова, блять, и я надеюсь, что ты никогда не остановишься, Нил, я так пиздецки сильно тебя люблю… Нил берет его лицо и целует. — Все, что я есть, то, каким я стал — все это благодаря тебе, потому что ты показал, что оно того стоит, ты — всё и даже больше. — Только потому, что ты сделал все стоящим. Нил закидывает ногу на его бедро. — Где-то какой-то бог рвет на себе волосы, потому что мы должны были умереть молодыми и несчастными, но решили не умирать. — Мы объединились. Нил хихикает, уткнувшись ему в плечо. Эндрю несколько часов варился в этих мыслях. В предположении, что он, Нил, нарушит свое обещание при первых намеках на давление. Нил протягивает руки, и Эндрю тянется, и Нил обнимает его за плечи и ложится поперек его тела. — Прости, что ты мне не доверял. — Хм-м? — Ты думал, я нарушу обещание. — На твоем месте я бы нарушил. Меня знают как человека, который нарушает свои обещания, когда его любимые люди в опасности. Нил пинает себя. — Ты только что пнул себя? — Ага. — Нахера? — Пытаюсь переориентироваться. Погодь. — Переориентироваться в чем? — С мысли «Эндрю, который мне не доверяет», на «Эндрю, который простил меня еще до того, как я сделал что-то не так». Эндрю сжимает его. Нил, прильнув губами к его шее, чувствует, как напрягаются его мышцы. — Я доверяю тебе, любимый, правда. И когда я забываю об этом — это моя ошибка, не твоя. Нил обнимает его крепче. — Мы союз, помнишь? Наша ошибка. — Я закатываю глаза. — Хорошо. Я тоже закачу — в знак солидарности. — Спи. — Закрываю глаза сейчас. — Спокойной ночи, Нил. — Спокойной ночи, любовь моя. Эндрю нечего ответить на это, и Нил улыбается, уткнувшись ему в шею, и засыпает.