***
— Пëтр Фëдорович, вы действительно хотите подписать мирный договор и отказаться от своих завоеваний в пользу Фридриха? — неверя своим ушам, спрашивает Миша. Новая информация никак не могла уместиться у него в голове. Она казалась настолько абсурдной и бредовой, что в еë серьëзность верилось с трудом. Что значит «отдать все завоëванные земли»?! Пëтр совсем с ума сошëл? За все годы этой битвы столько сил и нерв было потрачено! Столько офицеров и солдат, которые даже не свою родину защищали, полегло! И от этого всего он желает отказать? И казалось бы, ради кого или чего? Может, это была какая-то особенная тактика с неожиданным поворотом событий, но нет. Пëтр действительно хотел отдать всë Фридриху за просто так. В знак дружбы. Это решение вызвало у Московского такую бурю эмоций, которую даже нельзя было сдержать. Он, совсем не скрывая своего удивительния и возмущения, раскрыл рот, а его глаза стали подобно округлым фарфоровым блюдцам. А внутри так и бурлило недовольство и протест, шипя и обжигая плоть. — Всë верно! — кивнул Пëтр, раскрашивая оловянного солдатика под цвет прусского мундира. Его совсем не волновало кто, что там думает. — Устрой это! Подпиши там манифесты всякие или что ты там делаешь ещë. — Я не могу это сделать. — Отчего же? — удивился Пëтр, наконец подняв взгляд на столицу. — Это абсурдно. Мы столько сил потратили, чтобы отдать всë тому, с кем и воевали? Пëтр Фëдорович, ну ведь это полнейший бред. — мотает головой Миша, не решаясь взяться за работу. Такую работу. Император с недовольным взором с хрустом сжал в руке прусского солдатика. Огромная трещина прошлась по всему его телу, разделяя белое пудренное лицо на две половинки. Казалось, его голубые глазки так и наполнены болью и горечью. — Смеять ослушаться меня? — прыснул Пëтр, с грохотом поставив испорченную фигурку на стол, да так, что остальные задрожали и попадали в страхе. Но Миша был настроен решительно и не собирался слушаться императора. Он был намерен переубедить его и не дать совершить глупости. — Именно. — отвечает Московский, так и не дëрнувшись с места. — Как хочешь, я сделать всë сам! — небрежно махнув в его сторону, поднялся со стула Пëтр и направился на выход. Но Миша вытянул руку, преграждая ему путь со словами: — Нет. Вы этого не сделайте. Оба замерли, сверля друг друга грозными взглядами. Пëтр словно глазами пытался сожрать столицу, пока лицо медленно искажалось от недовольства и злости. — Ты захотеть к своему дружку? — оскалился он, крепко хватаясь за чужую руку. — Пропустить меня! Живо! — Я не дам вам поступить неправильно. — не уступая Петру, качает головой Москва. Пусть тот хоть треснет, всë равно не даст пройти. И Пëтр замолчал. Миша лишь слышал его злобное сопение и видел, как раздуваются его ноздри, поджимаются губы, скаля зубы, подобно хищному зверю. Но этим Московского не запугать, а император только подуется, побухтит и перестанет. Ничего же страшного не случится. По крайней мере, так думалось самому Мише. Полностью отвлëкшись от Петра, он уже представлял, как тот, словно маленький мальчишка разноется, пошлëт его и убежит с истерикой. Авось, на нервах и забудет о мирном договоре. И о Фридрихе. Но Пëтр не успокоился и даже не собирался этого делать. Он молниеносно выхватил саблю из ножны и со свистом рубанул прямо по чужой руке. Миша успел заметить только опасный и железный блеск острия прежде чем оно вонзилось ему в предпелчье. Багряные бусины крови мгновенно попадали на пол, окропляя его новым цветом. Стук капель о пол отдавался в ушах до невозможности громко и невыносимо. Миша не сразу осознал, что произошло, пока не перевëл взгляд с лица Петра на свою руку. Она держалась чуть ли не на Божьей силе: безжизненно свисала, удерживаемая лоскутом плоти и тонкой тканью блузы, которая с каждой секудой окрашивалась в бордовый цвет. Московский всего на секунду задержал взгляд на травме, хоть этот момент, казалось, длился целую вечность. Он мигом сжал место разреза, придерживая предплечье, и громко ахнул, до треска сжимая зубы. Только сейчас он почувствовал жуткую ноющую боль, которая пульсацией отдавалась по всему телу. Он мог поклясться, что чувствовал, как дëргаются пальцы на практически отрубленной руке. Пëтр лишь молча убрал саблю обратно в ножны и, оттолкнув с пути Москву, ушëл. Тот, не в состоянии устоять на ногах, свалился на колени, прижимая к груди повреждëнную руку. А кровь всë не останавливалась, ручьями бежала из разреза, окрашивая целую ладонь и блузу в красный, и капала на колени, пока еë обладатель сдерживал слëзы и истеричные крики.***
Сомнений больше не осталось. Александр Петрович не ошибался в личности Петра Фëдоровича. Именно после подписания московского мирного договора, при котором Россия отказывалась от земли, которую завоевала за время Семилетней войны, лëд треснул. Дворяне устали терпеть выходки императора и замыслили заговор прямо у него под носом. В это раз Мишу уже не стал противостоять заговорщикам и даже не предупреждал императора о готовящемся перевороте, да его особо и не волновали какие-то итрижки, происходящие вокруг него. Он был полностью сосредоточен на войне с Данией. Московский просто желал нескольких вещей: чтобы этого непутëвого внука Юрия поскорее свергли и чтобы голова перестала болеть так, словно еë топором раскололи. Уж слишком много нервов и сил он потратил на Петра. Идëт он лесом. И всë же без поддержки Мише было сложновато. В один момент он просто хотел убежать от всех, закрыться у себя в покоях и разрыдаться в подушку, но позволить себе такой роскоши он не мог. Столица он или кто? Его долг не убегать от проблем, а справляться с ними какими бы трудными они не были. Потому он наоборот, переживал день за днëм и терпел жуткую мигрень, причиной которой был крупный переворот, устроенный Екатериной. В июле, когда Пëтр уехал из столицы в Петергоф, к своей жене, чтобы отдохнуть и развлечься, та ночью бежала обратно в Москву и начала приводить свой план к исполнению. Шум, что подняли у дворца гвардейские полки, давил и на самого Московского, мирно ожидавшего, чем закончится эта смута. От головной боли он чуть ли не на стены карабкался и не рвал всë вокруг себя. А так хотелось что-то сделать, чтобы прекратить мучения. К сожалению, ему ничего не оставалось кроме того, как бегать из одного конца дворца к другому, разъясняя подробности, коих с каждой секундой всë становилось больше и больше. Новость за новостью происходила каждую секунду, а Миша чуть ли не пополам разрывался. Всë, что происходило в этот день, казалось, длилось целую вечность. Московский не мог успокоиться до тех пор, пока не стал ясен исход: Екатерина стала императрицей, свергнув своего супруга заочно. Только тогда Мишу и отпустили головные боли и спустя долгое время он смог расслабиться. Империя в надëжных руках. И как он раньше не замечал ум Екатерины? Не прошло и года спустя восшествия Екатерины на престол, а Мише было стыдно перед ней и еë приближëнными появляться. А ведь с ней он видися каждый день! И работал вместе с ней, так что застыдить себя по полной не балуй ему удалось на отлично. Он такого срама когда-то про неë наговорил, будучи уверенным в Петре! Кошмар! Каждый раз, вспоминая все отвратительные сплетни, что он распостранял по всему дворцу, волосы на голове и даже на теле вставали дыбом, а по коже пробегало стадо неприятных мурашек, заставляющих судорожно скривиться. А зачем он вообще их представляет у себя в голове?! Фу! Как ему только могло такое в голову прийти? Порой он порывался подойти к императрице, пасть в колени и извиниться перед ней, как учил Александр Петрович. К слову о нëм. Стыдно было и перед ним. Ведь и ему Миша успел наговорить много чего: назвал бессовестным, сказал, что без него лучше… А ведь всë совсем наоборот! Без него даже сложнее было. Ранее он был всегда под боком, помогал и что-то советовал, а как Миша скучал по их непринуждённым беседам! И пусть тот вечно бухтел и ругался на него, всë равно! Это ведь тоже частичка того самого Александра Петровича. А как он был прав насчëт Петра! Зря Миша ему не верил, игнорировал, а под конец и вовсе предал. Надо срочно извиниться перед обоими! И по возможности, если Екатерина его простит, попросить вернуть ко двору и Романова… Ну это он упомянет вскользь, чтобы не казаться таким наглым. Остаться наедине с Екатериной оказалось, сложнее, чем думал Миша. Если он и был рядом с ней, то вокруг них присутствовали как минимум ещë двое человек. Поэтому, он выбрал отличное время визита в императорские покои, когда им никто не помешает — ночь. Он стоял у дверей в покои Екатерины уже в одиннадцатом часу ночи, когда она готовилась ко сну. Мише же ещë даже не собирался ложиться, об этом говорила его одежда: красный кафтан, подпоясанный жëлтым светлым пояском. И сменятся на ночную сорочку они только к утру, так как Московский, не уследив за временем, частенько засиживался за работой допоздна, чтобы облегчить жизнь императрицы и получить желанное. Тяжко выдохнув, он уверенно постучался в дверь, как несколько лет назад это делал Александр. — Входите. — послышался нежный и приятный слуху голос императрицы. И Миша вошëл, тихонько прикрыв за собой дверь. Екатерина уже лежала в постеле, покрытая мягким и воздушным одеялом, и при мягком и тëплом освещении свечей начала читать небольшую книжонку. Что именно она читала, Московский даже и не старался разглядеть, всë его внимание было устремлëнно на умиротворëнное лико императрицы. Она смотрела на него по-доброму, а своими карими глазками располагала к себе. На еë губах растянулась лëгкая и приятная глазу улыбочка. — О, Мишутка, не ожидала тебя увидеть. — она отложила книжку в сторону, устремив своë внимание полностью на вошедшего. — Что-то надобно? Московский еле заметно сжался, неловко опустив взгляд в пол. Впереди самое трудное. — Я бы хотел извиниться. — тихо протянул он, делая робкий шаг вперëд. — За что? — в удивлении приподняла брови Екатерина, совсем заинтересовавшись в своëм ночном госте. Миша вновь поднял взгляд на неë. Ну неужели не помнит? Может, он зря тут стоит и извиняется? Вдруг, можно было без всякх нежностей попросить о желанном? Нет. Извиниться нужно в любом случае, иначе совесть под именем «Александр» совсем замучает. — Ну как «за что»? — подал голос Московский, приближаясь ещë. — Не помните, что я про вас говорил? — Мы с тобой толком не общались, о чëм ты? — непонимающе склонила голову на бок Екатерина. — Я про вас сплетни пускал… Когда вы ещë были княгиней. — Так это ты был, Миша? Стоп. Александр Петрович ничего ей не говорил? Не настучал на него? У него ведь была возможность ещë перед тем роковым разговором! Неужели забыл? Сказать, что Миша был удивлëн — ничего не сказать. Он всегда считал, что Романов при любом удобном случае докладывает на него Бестужеву и Екатерине, да и не только им. — Я. — стыдливо кивнул в ответ Московский. — Пожалуйста, простите. Я тогда сильно ошибался. Но Екатерина молчала, сверяя его неоднозначным и даже, кажется, осуждающим взглядом. Что она чувствует? Разочарование или ненависть к столице? Мда, Миша бы тоже не простил, если бы про него говорили «такие» вещи. Но императрица словно желала испепелить его своими карими глазками и задушить напряжëнным молчанием. — Пожалуйста! Мне очень стыдно! Я сделаю всë, что угодно, лишь бы вы простили меня! — он уже упал в колени у края кровати императрицы, пронзая еë виноватым взглядом. — На самом деле я даже так не думал! Честно-честно! Он уже был на грани того, чтобы зарыдать, крепко вцепившись в чужую руку, горячо расцеловывая еë и восхваляя имя великой императрицы. Был готов на всë, чтобы заслужить прощение. Да хоть крестьянина поцеловать. Хотя, нет. Это уже слишком, но сделает он всë-всë-всë. Миша уже начал подрагивать, чувствуя, как скапливаются капельки слëз в уголках глаз и как дрожат его пальцы, когда на его блондинистую макушку плавно легла чужая ладонь, начиная нежно поглаживать его. Он медленно поднял влажные глаза на Екатерину, ища в еë лице ответ. Желательно понимание и прощение за его поступок. — Ох, Мишенька, ну не убивайся ты так. — сердечно говорит она, не переставая гладить столицу, как маленького ребëнка, ждущего похвалы. — Не могу я на тебя злиться. Успокойся. Она продолжает его нежно поглаживать, совсем, как собственного дитя, хоть тот намного старшее еë. Но сейчас это неважно. Он сам пришëл и извинился и это до глубины души тронуло Екатерину, что та не вправе обижаться на него. Миша ведь такой славный и милый юноша, что и мухи не тронет. Ошибся, да. Ну с кем не бывает? Порой и она ошибается. — Вы прощаете меня? — тихо спросил Московский. — Прощаю. — плавно кивает Екатерина и улыбается. — Я ценю вашу доброту, Екатерина Алексеевна. — Миша невольно улыбается в ответ, отводя взгляд на постель. Дело осталось за малым. Сейчас нужно как-нибудь невзначай вспомнить Александра, завести о нëм разговор, а дальше всë пойдëт само собой. — Мне и перед Александром Петровичем стыдно. — с натяжкой выдохнул Московский, сложив голову на край матраца. — Я ему тогда столько противных слов наговорил… Хотел бы я извиниться и перед ним, да вот рука не поднимается письмо написать. Было бы легче, если б смог я напрямую ему сказать всë то, что волнует моë сердце. Да вот, занят я только. Нет времени в Петербург съездить. Екатерина смотрит на него с жалостью, медленно покачивая головой. Они внимательно прислушивалась к нему. В еë глазах Миша сразу приметил жалость и понимание, а потому продолжал выдавливать томительным и слезивым голосом рассказы о своих душевных терзаниях: о том, как сильно тоскует и скучает по былому наставнику, как пылко желает вновь увидеться с ним и по возможности обнять. При этом он тяжко вздыхал, сопел и прикрывал веки, делая желание обнять и утешить его более ощутимее. — Тошно и трудно мне слушать тебя, Мишенька. — наконец-то отзывается она. — К твоему счастью, я подумывала вернуть ко двору Александра Петровича. — Правда?! — мигом воодушевился Миша, резко задрав голову. Тоску и грусть, как рукой сняло. — Спасибо вам огромное, Екатерина Алексеевна! Не в супев усмирить свой восторг, он крепко и радостно прижимается к ней, стискивая еë в своих объятиях. Ох, как он был ей благодарен! Как она ему помогла! Он был готов расцеловать еë, пока не онемеют губы и не сведëт судорогой мышцы на лице, но Миша обошлся и простыми объятиями, пока императрица ласкаво поглаживала его плечи и хитро улыбалась.***
В Петербурге солнечный и тëплый август. Ещë не покинули свои края перелëтные птицы, распевая песни об уходящем лете на всех оживлëнных улочках. Где-то под Петербургом, в саду дорогой усадьбы не обошлось без них, они сидели на ветках зелëных лип и берëз, наполняя пространство вокруг своими дивными голосами. В роскошном особоняке, выкрашенном в нежный васильковый цвет, с белоснежными колоннами, портиками и лепниной без устали хлопотали рабочие, пока их владелец, Александр Романов, отдыхал на широком крыльце-терассе в комании прелестной девушки в лëгком персиковом платье. Они сидели за небольшим резным столиком, покрытым кружевной скатертью, и распивали чай с запахом душицы, громко и активно о чëм-то споря. — А я тебе говорил, что она с другим мужчиной водится! — довольно ухмыльнулся Александр, отпив чай. — С тебя десять рублей. — В следующий раз, когда решусь на что-то с тобой поспорить, напомни, чтобы я более никогда не соглашалась. — недовольно выдохнула Камалия, оперевшись лицом на свою ладонь. И вновь она проспорила. Удивительно, что она умудрялась забывать, что с таким огромным количеством знакомых можно разведать всë, что угодно. Бесспорно Александр хороший собеседник, может поддержать какую угодно тему, вовремя спросить и промолчать, помнил и знал всë, что можно и нельзя. Но Камалия не понимала одного. Как он только успевал заводить новые знакомства, вставая с постели едва ли в четыря часа дня? Это какие-то способности притягивать людей даже во сне? — Обязательно напомню, если не забуду. — хмыкнул тот в ответ, откинувшись на спинку стула. — К слову, как прошла прогулка со Святом? Камалия тут же встрепенулась, расправив обнажëнные плечики, и, хитро прикрыв карие глазки, спросила с кокетливой улыбочкой: — А ревновать не будешь? — Ищи дурака. — фыркнул, закатив глаза, Романов. — Ладно! Если говорить в кратце, то всë прошло спокойно и умиротворëнно. Честно говоря, я думала, что там и засну. Но Свята огорчать не хотелось. Он ведь такой хороший и старается! — Чтож, другого я и не ожидал услышать. — пожал плечами Александр. — В этом весь Свят. Смотри, не заболтай его до смерти. — Он хотя бы прислушивается ко мне в отличие от некоторых. — с явным намëком взглянула на бывшего супруга Камалия. — Понятия не имею о ком идëт речь. — невинно пожал плечами тот. — Александр Петрович! Вам письмо! — неожиданно прервал их диалог посол, бежавший к ним по ступеням, а затем, переводя дыхание, протянул письмо с императорской печатью. Александр и Камалия, отвлëкшись от беседы, замолкли, тут же обратив внимание на посла. Романов взял у него письмо и раскрыл, сразу начиная читать. Его глаза быстро пробегали от строчки до строчки, зачитывая про себя слова. Камалия смотрела на него с явным интересом и пыталась подсмотреть, приподнимаясь на стуле, оперевшись руками о стол. Что же такое ему написали? — Ну что там? — нетерпеливо спрашивает она, когда Александр закончил читать. — Вот же паразит. — усмехается тот, откладывая всë в сторону. — Екатерина Алексеевна желает видеть меня при дворе. — А кто паразит-то? — Михаил. Так усердно жеманничает перед ней, чтобы та позволила мне вернуться. Так ещë и думает, что она не догадывается об его истинных намерениях! — протëр глаза Романов, с лица которого не спадала улыбка. Она совсем не была насмешливой или злобной. Наоборот, чересчур довольной и доброй. Обычно так смеются при виде неуклюжего щенка. — Хорош. Везде выкрутиться сможет! — хохотнула Камалия, взяв чужое письмо. — Тогда уж будь с ним поосторожней, а то снова тебя захочет и уже не спастись! — Ну что за ерунду ты мелешь? — недовольно выдохнул Александр, закатив глаза. И вновь Камалия завелась из-за той глупой ситуации. Уже несмешно, сколько лет назад это было? А он даже вспоминать не хочет. — Это что получается? Завтра уже собираться нужно? Опять оставишь Петербург? — дочитав, перевела взгляд на бывшую столицу Камалия. — Получается так. — неохотно кивнул тот. Покидать свою усадьбу — последнее, что ему хотелось. Опять придëтся собирать свои вещи, коих у него в изобилии, ждать пока их перетащат в экипаж, затем ещë дня четыре придëтся провести в поездке. Это ведь сплошной гемор и стресс! И на этом фоне у него вновь начнут выпадать волосы и испортится качество кожи. Ну за что ему это? — А могу ли я с тобой съездить? Давно не была в Москве. — придвинулась ближе к нему девушка, заглядывая прямо в глаза. — Заодно и компания будет по пути! Наверное, так скучно и нудно ездить в тишине! — Бесспорно нудно и скучно. — медленно кивнул Александр.***
Миша ждëт Александра, как и в первый раз, у окна, внимательно взглядываясь во двор. В отличие от того раза, он был пуст. Лишь парочку придворных могли пробежать мимо. Московский никогда не думал, что этот момент, словно дежавю, повторится вновь. То же окно, то же томительное ожидание, приукрашенное яркими и мечтательными фантазиями. Всë это уносило в двенадцатый год, когда Миша только стал столицей, когда рядом был Юрий Владимирович, когда он был чуть ниже пояса Александра и в разы наивнее и глупее. А тогда он даже не знал, как выглядит бывшая столица. Всë бы отдал лишь бы забыть его внешность, чтобы увидеть его, как впервые и так по-детски, но по-настоящему удивиться. Но не изменилось лишь то, что Миша тут же сорвался с места, едва завидев экипаж и вороных коней. Как и тогда, он чуть ли не скатился с лестницы, ловко лавируя между слугами, фрейлинами и прочими личностями, оказываясь на крыльце дворца. Он с замирающим сердцем смотрел, как открывается дверь экипажа, а из него высовывается, о Боже, сам Александр Петрович. Он, как и тогда выглядел чарующе, словно вылез из какой-либо сказки с прекрасным принцем. Верно заметил Московский, он совсем не изменился с тех пор. То же лицо, тот же строгий и холодный взгляд, те же волнистые тëмные волосы. Романов не идëт дальше, протягивает руку кому-то ещë, но этого Миша уже не видет. Не помня себя от радости и душащего счастья и восторга, он с громкими криками: «Александр Петрович! Александр Петрович!» подбегает к нему и заключает в объятиях, крепко стискивая руки на его спине. Александру не удаëтся сдержать резко вырвавшийся вскрик и чуть ли не падает от резкого столкновения, еле удерживаясь на ногах. Ещë секунду он молча стоит и не сопротивляется, пока Миша жмëтся и ластится к нему, как котëнок, вдыхая его запах и слыша его быстрое сбившееся дыхание. Совсем не изменился. Ох, как же он рад! И словами не описать! Всë внутри взрывается громкими салютами, бурлит и кипит, плавно и нежно заполняя приятным теплом всë тело. А его сердце так безумно быстро бьëтся о грудную клетку, что кажется вот-вот выпрыгнет или остановится от бешенных эмоций, захлынувших Мишу по самую голову. — Ай! Эм. Ах. — сначала смущëнно и сжато что-то бурчит Александр, беспомощно мотая головой. — Гхм! Так! Прекращай! Он пытается оттянуть от себя Мишу, похлопывая его по плечам, но тот хватается крепко и не разжимает хватки, хныча ему прямо в грудную клетку: — Я так по вам скучал! Вы не представляете, как я рад вас видеть вновь! — Я конечно тоже очень рад тебя видеть, но… Мы на людях вообще-то! Отспускай! — он хватается за чужие, так крепко облепившие его спину, и делает попытки вырваться из их западни. — Миша, хватит! Ты тяжëлый! — Ну что ты такой вредный! — смеëтся в сторонке Камалия, наблюдая за столь трогательной картиной. — Он так скучал разве не видишь? И Александр бросает на неë грозный и пристальный взгляд, мол, что стоишь, помоги мне! Но на его счастье Миша замечает уже и Камалию. Отпускает его и уже бросается к ней. — Камалия! Я вас ещë дольше не видел! А вы совсем не изменились! Так же хороши и прекрасны! — обращается он к ней, хватаясь за руки. — Как у вас дела? — Ох, благодарю! Михаил Юрьевич, а вы-то как поменялись! — приветливо улыбается в ответ она. — Саш, смотри, ещë немного и тебя перерастëт! — обращается она к Романову, что жестом попросил не мешать, занятый разговором с придворными слугами. — Всë у меня нормально, а вы-то сами как? Справляетесь в одинчоку? — Справляюсь, но, честно говоря, мне так сложно! Вы бы знали! Без Александра Петровича так трудно и печально, думал, что с ума сойду. — всë поглядывая на бывшего учителя, говорил Миша. Возможно, надеялся, что тот услышит его, но, к сожалению, Александр был занят. — Пройдëмте внутрь, я вас проведу до ваших покоев! — Боже, все рëбра мне отдавил! — освободившись, начал возмущаться Александр, показательно хватаясь за больные места. Эх, как давно Мише этого не хватало. — Ну Александр Петрович, я же любя. — ответил Московский, провожая гостей во дворец. Он и не мог перестать бесстыдно смотреть на него. Такого родного и любимого. Другой бы на его месте сказал: «Подумаешь, не видел пару лет.», но для Миши эти парочку лет были невыносимо мучительны. Словно с каждым днëм становилось всë меньше кислорода, повышался риск умереть от удушья. Но сейчас, когда дышится так легко спокойно, когда рядом любимый человек, всë уже кажется ни по чëм. Всë осталось так же. И Александр Петрович остался с ним. Только его присутствие делает Московского самым счастливым человеком на земле, только его глаза внушают ему поддержку и силу, только его голос успокаивает ласкает слух. Большего Мише и не надо. Он счастлив. Счастлив и радостен даже тогда, когда за окном темнеет и начинают стрекотать сверчки в кустах, когда затихают шумы в дворцовых коридорах и когда приходится прощаться с Александром на ночь. Он желает своему наставнику спокойной ночи и закрывает дверь в его покои, в последний раз этот день скользя взглядом по его лицу и фигуре. Думает, что тот в ответ, как и всегда ничего не скажет, но слышит это: — Ты неплохо справился один, молодец.