***
Декабрь. 1805 год. Прошëл военный совет. Михаил, присутствуя на нëм, напряжëнно молчал и ожидал конца. Ему ещë повезло не сидеть за одним столом с генералами и императорами, ведь там творился полнейший хаос. Кто настоял на сражении, кто на отступлении, всë смешалось комом в голове Московского от чего он и мыслить разборчиво не мог, даже если бы хотел сообразить что-то дельное, не вышло б. И сценка, что разворачивалась прямо перед ним, всë больше и больше теряла смысл. Веройтер, в чьи руки отдано полное распоряжение будущим сражением, создал план и смело выдвинул его на публику. Но мнение остальных генералов это не меняло. Каждый был уверен в своей правоте и самолюбии. Все слабости союзников стали видны и невооружённым взглядом. А именно: неумение сплотиться. Лишь Кутузов сидел угрюмый и недовольный всем происходящим, но молчал, прикрыв глаз. Иногда Московскому и вовсе казалось, что тот уснул. А мператоры, мягко говоря, сидели в самом эпицентре хаоса бардака и что-то отвечали, если не молчали. Александра, похоже ничего не смущало. Он предпочел довериться австрийцам, что горячо уверяли его в собственных силах и победе по тактике Веройтера. Основным их аргументом стала фраза: «Юрий Владимирович тоже слушал иностранцев и что? Не пропал ведь!» Ну а Мише эти самые аргументы не нужны были и вовсе. Ему в целом уже ничего не надо. Лишь закончить этот проклятый совет и выйти из духоты палатки, в которой он и проходил. А обстановка всë накалялась и накалялась. Каждый человек на собрании был убеждëн в своей правоте, не могут договориться, но и никак не желали уступать другим мнениям. Казалось, вот-вот и они вцепятся в друг друга, оскалив клыки и вздыбив загривок. В один момент Михаилу показалось всë это бессмысленным. И, должно быть, он стал понимать мрачное молчание Кутузова. После совета, утвердив план боя Веройтера, когда все стали расходиться, Михаил поспешил за Кутузовым, что, не говоря ни единого слова, старался скрыться с места. — Михаил Илларионович! — останавливает того Московский, прося обратить на него внимание. — Могу узнать причину вашего молчания на совете? Мне думалось, что вы потрудитесь предложить хоть что-то. Кутузов сверяет его холодным взглядом, а затем тяжко выдыхает, отвернувшись от собеседника: — А толку от моих слов? Думаете, меня бы стали слушать? Миша помолчал пару секунд. Он был прав. На том поединке мнений никто бы не удосужился внять словам русского генерала. Тем более Александр, больно сильно доверяющий австрийцам. — Вы правы. — слабо кивает Московский. — Но что вы думаете насчëт этого? Оба замерли, пяля друг на друга, как на умалишëнных. Но единственным, что хотел услышать Московский это опровержение своих собственных тревожных мыслей. Возможно, план Вейротера был хорошим, но он точно не уверен. Так же он был не уверен и в союзниках. Особенно после совета, где абсолютно каждый не желал слушать никого, кроме себя. — Думаю, что сражение будет проиграно. — отчеканил генерал, наблюдая за тем как быстро изменилось лицо столицы. Если ранее Михаил старался держать хоть какую-то ничтожную улыбку на своëм лице, чтобы не смотреться на фоне других, как Кутузов во время военного совета, то сейчас не думал об этом и вовсе. Не до того было. Нужно каким-то образом доказать Александру, что их ждëт не самый лучший исход. — Не стараетесь переубедить Александра Павловича, это пустая трата времени. — словно слыша чужие мысли, процедил Кутузов. — А это всë не пустая трата времени? — тихо говорит Московский. Трата не только времени, но и сил, средств и солдат. — Я вас понимаю, Михаил Юрьевич. Но что-то поделать с этим не можем ни вы, ни я. Следует смириться. Именно с такими словами Кутузов окончил диалог и ушëл прочь, словно не желал более встречаться с кем-либо. А Михаил остался на месте, провожая его потухшим взглядом. Смириться? Так просто? Ну уж нет!***
2 декабря 1805 год. — И почему вы не идëте вслед за другими колоннами?! — возмущается Александр, увидев, что колонна под руководством Кутузова всë ещë стояла на Праценской высоте, ожидая неизвестно что. Сам Александр на высоты прибыл буквально недавно в компании Франца, своей свиты и, естественно, Михаила, услышав весть о задержке 4ой колонны. И увиденное его сильно слишком возмутило: солдаты спокойно стояли на месте, если не сидели на земле, и даже не думали куда-то двинуться. Во главе этого беспорядка стоял Кутузов, также не желавший самостоятельно сойти с высоты вслед за другими тремя колоннам, что пошли бить врага с правого фланга строго по плану Веройтера. Не принимал Кутузов тактику австрийского генерала, считал еë слишком сложной и бессмысленной. Да и битву, можно считать, они уже проиграли в самом начале, когда все генералы чуть ли не час искали свои колонны, перемешавшиеся между собой, а русским и вовсе выдали план Веройтера на немецком языке, коим никто не владел кроме самих австрийцев. Единственное, что знали абсолютно все — это то, что они идут громить французов. — А я, Александр Павлович, жду, пока войска соберутся. — отвечает императору Кутузов. — Впрочем, если вы прикажете, ваше высочество, я могу пойти вслед за остальными. — Приказываю! — громко восклицает Александр, провожая Кутузова недовольным и холодным взглядом. И тот, собрав с собой колонну, отправился к французскому правому флангу, спускаясь с Праценской высоты, а затем скрывшись в густом тумане. Не сложно догадаться, что у Московского всë таки не удалось убедить императора отступить или хотя бы дождаться подкрепления. Мало того, Александр был уже раздражённым и нервным на момент беседы со своей столицей. Возможно, его волновало предстоящее событие и мучила тревога, всë таки им предстоит не простое чаепитие, а опасное сражение. Но как оказалось позже, император имел диалог и с Кутузовым, цели которого были схожи с Михаилом. Но ни у того, ни у другого своего императора переубедить не получилось. Пожалуй, это было первым сокрушительным поражением, после которого Михаил полностью смирился, поняв, что боя никак не избежать. Битва уже началась давно, хоть с первого взгляда так и не скажешь. На левый фланг армии союзников уже с отважием бил французов у деревень Сокольниц и Тельниц, которые были и обязаны захватить. Издалека был слышен залп орудий, громыхания и вскрики солдат. Но увидеть их не представлялось возможным, ибо густой туман, укрывший от глаз всю долину, скрывал и их. Приходилось только ждать свежих вестей и дальнейших приказов. И если императоры с возбуждением ожидали лëгкой победы, то Михаил не мог найти себе места от волнения и паники, что скрутилась огромным тревожным узлом и сильно давила под пупком. Он ожидал чего-то гораздо менее радостного. Он ожидал кое-что ужасное резкое и неожиданное, способное сбить армию союзников с толку. Такое, впрочем, как раз в стиле Бонапарта. Всякие мысли, как негативные, так и позитивные, коих было ничтожное количество, давили на черепную коробку изнутри, заставляя голову трещать и раскалываеться на мелкие кусочки. Миша уже и не знал куда себя деть, ходил туда-сюда, тяжко вздыхая и выдыхая. И почему же он так напряжëн и взволнован? Беспокоиться о солдатах и генералах? Может, о себе думает? Больше всего Миша боялся потерять из виду императора, ведь для него, в отличие от Москвы, эта битва может стать последней в жизни. А учитывая наиболее вероятный исход этого сражения, плачевная кончина Александра от французов кажется более реальной. Перед тем, как взошло солнце прошла ещë четверть часа. Солнечные лучи опаляли всю землю, рассеивая густой и пышный туман, закрывающий обзор не только на долину, но и на левый фланг французов, что казался необычайно огромным по сравнению с остатками армии союзников, господствующих на высотах. Колоннада, внезапно выросшая из тумана, тут же огромной и мощной волной хлынула на армию союзников, не дав им опомниться. В рядах началась путаница, солдаты перемешались с друг другом, не различая ничего и никого. Потому русские войска чуть запоздало, но всë же встретили французов залпами орудий и штыками, обстреливая и скидывая их с высот. В воздухе застыл весь шум и гул, заложивший уши императорам и их свите. Александр всë ещë был уверен в силе армии и наоборот был воодушевлëн, а потому и бегал вокруг и указывал, пока Миша хвостиком волочился за ним, не смея упустить из виду. Кричал ему вслед, просил стоять на месте, но его не слушали. Тем временем французов становилось всë больше и больше, а их напор становился сильнее и мощнее с каждой секундой. Стали слышны и восторженные и воинственные крики: «Вив ля насьон! Вив ля насьон!» Они смешивались с остальными шумом и криками, превращаясь в до невозможности громкий и ужасный гомон, от которого хотелось закрыть уши и убежать. Французская колоннада с восторгом поглотила вражеских солдат, на момент добираясь до высот. Но колонны под предводительством Милорадовича ринулись на них, смешиваясь в непонятную и цветную гущу. А тем временем Михаил бежал с высот вместе с Александром и его свитой, желая не рисковать. Хотя бы тут император не стал сопротивляться и послушно спустился с высот целый и невредимый. Но французы с лëгкостью отбили войска союзников назад, заняв высоты. Солдаты разбежались в разные стороны, убегая прочь от неприятеля прямо на глазах императора. — Нам тоже нужно бежать! — сквозь шум и гул кричит Михаил, с опаской оглядываясь назад на высоты, с которых сейчас били французы. — Пойдëмте, Александр Павлович! Но его слова теряются и остаются не услышанными, когда прямо перед императором бегает Милорадович, вновь собирающий войска для новой атаки. — Нет! Мы должны остаться! — наблюдая за генералом, отвечает Александр. Всë ещë уверен в победе при таким обстоятельствах? — Нечего вам тут оставаться! — уже рассерженно орëт Московский, хватая императора за плечо. Вот почему его разок не могут послушать?! Особенно при таких обстоятельствах, когда вокруг всë взрывается, громыхает и гудит, когда сзади враги, готовые вонзить в тебя штыки и изрезать саблями. Земля под ногами дрожит от шага солдат и бега лошадей, сотрясается да так, что кажется она вот-вот трещинами пойдëт и разойдëтся в разные стороны, утаскивая в свои тëмные недры тысячи жизней. А Московский уже устал паниковать, срывается и чуть ли не матом кроет, требуя отступить. Войска союзников вновь занимают высоты, сталкивая с них французов, но так же быстро, как и заняли, они теряют над ними господство, сокрушаясь под ударами колоннады. Куча тел летят с высот под ужасающий и опасный оркестр. Солдаты разбиваются о землю, стонут и громко кричат, и всë ближе и ближе слышны крики: «Вив ля насьон! Вив ля насьон!» Далее наблюдать за крушением войск не решается никто. Остатки солдат в панике бегут и отступают, толкаясь и визжа, Франц и его свита так же стремительно покидают поле битвы, оставляя Александра совсем одного в этом хаосе. И Михаил уже приказывает ему бежать, тряся и толкая. Император, игнорируя его, убегает и в панике мечется между солдатами, крича: «Остановитесь! Я с вами!». Но никто его не слушает и даже делать этого не желают, толкают и сбивают с лошади, моментально скрывая его от глаз Московского. У Миши душа в пятки уходит, когда понимает, что императора больше не видит. Ещë проходит секунда прежде чем он, не помня себя от страха, пробирающего кости, и паники, бившей внутри сигнал тревоги, срывается с места и с огромной скоростью мечется по местности, совсем не щадя свою лошадь. Он крутит головой во все стороны, надеясь увидеть Александра, но ничего не выходит. Внутри всë горело, перекатывалось, бурлило и сжималось. Не раз Мише казалось, что он вот-вот выблюет все внутренности, которые сплелись в огромный узел. Уже начинали дрожать конечности, пальцы дëргаться, судорожно сжимая поводья, а глаза беспощадно жечь. Московскому хотелось рыдать и крушить всë на пути, ведь императора так нигде и не было. Он уже чувствовал огромный ком в глотке, сдавливающий еë всë больше и больше. Но вдруг на периферии зрения Миша замечает Александра. Его грубо сбили с коня, вдавив в землю, но он был живой и двигался. Живой! О Боже, живой! Моментально с души всë отлегло, с сердце радостно затрепетало. Теперь, когда Александра никто не слушал, а его армия бежала, он не станет возражать и уйдëт вместе с Мишей. Всего лишь-то надо было увидеть смерть и страх, которые несла война, собственными глазами. Миша уже направился к прямо нему, но кто-то его стремительно обогнал. Он лишь успел увидеть серого коня и сверху солдата в французской форме, а в его руке опасно блестело лезвие сабли, которую он занëс специально, чтобы, очевидно, снести российскому императору голову с плеч. Казалось, что такая вещь, как «время» перестала существовать в этот момент. Все люди встали на месте, словно неживые статуи, перестали быть слышны раскаты стрельбы и вопли. Абсолютно всë вокруг замерло и затихло. И тот самый французский всадник тоже замер. Не помня себя, Михаил, что есть мочи, пнул свою лошадь в живот и бросился в сторону император. Француз замахивается и со свистом мажет по нему, намереваясь прикончить. Но удар моментально отражает Михаил, резко выскочивший прямо перед императором. — Бегите! — кричит он на Александра, не смея отвести взгляда от противника. — Быстрее! Александр, не размышляя ни секунду, вскочил с земли, спешно залез на своего коня и убежал прочь, оставляя Мишу одного. Француз хотел было ринуться за ним, но дорогу тут же перекрыл Миша, грозно взирая на него исподлобья. Не ожидая такого сопротивления, он удостаивает взглядом Московского и тут же возбуждëнно улыбается, узнавая в нëм Москву. — Кого я вижу! Сам Михаил Московский! — восклицает он, раскинув руки в стороны, словно желал обнять столицу Российской империи. — И что же ты тут делаешь, малыш? Тут слишком опасно для тебя! — тут же смеëтся он. Пьер. Этим французом оказался Пьер де Сенье. И явно Миша был не рад встретиться с ним прямо сейчас, в самый разгар битвы. Он хмурит брови, поджимает губы и угрюмо молчит, давая ясно понять противнику, что настроен далеко не на милые и непринуждëнные беседы. Сейчас перед ним одна цель: задержать Пьера, дав пору своему императору. В ответ вместо слов он рубит по боку Пьера, но тот проворно ускользает из-под лезвия сабли и появляется где-то слева. — Охо-хо, как грубо. — жеманничает он, хлопая глазками. — Даже не поприветствуешь? Но Московский не спешит отвечать, молчит и вновь наносит удар по Парижу, но опять не получает желаемого результата. — Ещë не устал своей сабелькой махать, малыш? — улюлюкает Пьер, издеваясь и выводя из себя соперника. — К чему эта враждебность, Михаил? Слова француза режут слух и злят Московского сильнее. Да так, что тот сжимает рукоять сабли до треска и, как следует замахнувшись, вновь мажет по Пьеру. По нему он так и не попал. Но ему удаëтся сподвигнуть того к битве. Пьер понимает, что устраивать погоню за Александром через всë поле сражения бесполезно, да и тот уже своими глазами увидел крах своей армии. А этого более чем достаточно. Потому он отвечает Мише уже не словами, а неожиданным и метким ударом. И он попадает прямо по Москве, рассекая его щëку. Кровь мгновенно брызнула из раны, окропляя бардовыми каплями лезвие сабли француза и без того красное лицо Миши. Он с трудом сдерживает крик и шипит, жмуря глаза, на слепую мажет саблей. А Пьер лишь отходит в сторону и в ответ гогочет, кружа вокруг Московского, словно стервятник, выжидая удачного момента. — Бьëшь, как ребëнок. — лыбится он, наблюдая как соперник вертет головой по сторонам, пристально следя за ним. А от боли щека ноет, всë больше и больше стекает крови по подбородку, капая на военный мундир. Миша, очевидно, слабее Пьера, а потому выиграть в этом сражении не предстаëт возможным, есть вариант только бежать. Он это и хочет сделать, разворачивая лошадь назад, но Пьер на шаг быстрее, ловко рубит его по плечу, разрезая и ткань мундира, и плоть. Миша не сдерживает вскрика и хватается за повреждëнное плечо, пнув лошадь в живот. Он всë ещë надеется сбежать, пока не поздно. А Париж издевается над ним и играется, словно кошка с мышью. Для него страдание и паника Московского — сладкое на вкус вино. Он быстро нагоняет беглеца и, резко завернув лошадь в бок, бодает Московского, выбивая его из седла. Лошадь мчится дальше, даже не думая остановиться, а Москва с грохотом падает на землю, ударясь рëбрами и лицом о твëрдую поверхность. Возле него крутится и Пьер, как ворон над трупом, упиваясь своей лëгкой победой в этом недолгом поединке. Миша ничего не чувствует кроме боли, что моментально разнеслась по всему телу и на мгновение парализовала. Ему ничего не оставалось кроме того как болезненно сжаться, обхватывая себя руками. Казалось, все гудящие от жëсткого удара кости разом хрустнули и разлетелись на тысячу кусочков. Перед глазами и вовсе двоится и накреняется земля. А в голове лишь мысли об Александре Павловиче. Миша надеялся, что смог спасти его. Иначе всë, что он сейчас испытывает напрасно. — Ты жалкий. — доносится откуда-то сверху. — Тебе никогда не одолеть меня, Москва. Француз звучал насмешливо, ни во что не ставя Московского. Кто он такой по сравнению с ним? Никто. До жути неуклюжий и ничтожный. Такого даже трогать жалко. Только из-за этой своеобразной жалости Пьер решается оставить Московского так, напоследок кинув взгляд полный омерзения. Хоть Миша его и не увидел, но зато явственно почувствовал, как тëмно-синие глаза пронзили его, унижая окончательно. А после их владелец не спеша ушëл, так и не сказав ничего на прощание. Знает, что они ещë обязательно встретятся. Такое отношение противника к своей персоне не слабо задевает Московского и оставляет след на и без того ничтожной частички самолюбия. Он готов разрыдаться прямо на месте от обиды и своего ничтожества. Даже враги его жалеют и считают пустым местом, словно его и вовсе не существует. А, казалось, близкие люди и вовсе отвергают и не слушают. Миша едва находит в себе силы подняться, утирая рукавом грязь и кровь с лица. И еле перебирая ногами, он спешит покинуть поле битвы, желая быстрее оказаться в безопасности и спокойно выдохнуть. В глубине души он всë же надеется, что про него не забыли и уже ищут, спешат на помощь. Но эта надежда иссякает так же быстро, как и появляется. Никто за ним не приходит.