***
Впервые за время, что прошло после ссоры с Пьером, Михаил позволил себе хоть чуточку расслабиться и отвлечься от всех проблем на балу в Риге. Посетить данное мероприятие его сподвиг Александр Петрович, который и сам был не против идеи покинуть стены московского дворца, который, если говорить честно, уже приелся. Александр в этот раз, на удивление, был более напористей обычного, сильно настаивал посетить бал. Причиной столь большого желания были давние знакомые, Камалия со Святославом, Алексей и другие, с которыми Романов не виделся довольно долго. И он считал, что и Михаилу стоит чуточку отвлечься и пообщаться. Ничего же страшного не случится из-за одного бала. Торжественное мероприятие было в самом разгаре. Гости уже оттанцевали парочку танцев и сейчас выпивали, сплетничая, громко шуча и хохоча, распивали бокалы вина и шампанского, искали случайную связь на ночь или спутника всей жизни. Не исключением были и Александр с Камалией, бурно обсуждающие последние новости и настолько каверзные темы, что от них волосы дыбом поднимались. Но им было весело, особенно когда задорства и игривости прибавлял алкоголь. Только под его воздействием Михаил видел Александра таким весëлым и радостным. Глаза Романова, блестя на свету, кажутся и вовсе бесцветными. В них так и блещут те эмоции, которые в обычной жизни проявляются редко: искренность, доброта, чрезмерная игривость и кокетство. Волосы чуть взъерошены, небольшие кудрявые прядки лезут в лицо, но Романова это особо не волнует: лишь небрежно зачëсывает их назад. Даже голос его слышится по-другому: звонко и громко. А Пьер и без алкоголя вëл себя практически так же. Если в словах Александра слышался постоянный сарказм и издëвка, то у француза в голосе была мягкость. Париж был абсолютной противоположностью Александра. Романов был чистым, неприступным и строгим, как крепость, невесомым и холодным, как первый снег в ноябре. Рациональным и прямым. Именно подобный ему образ так любят архитекторы, художники и композиторы. В то время у Пьера всë наоборот: он был грязным и распущенным, фривольным, легкодоступный и ласковым. В его образе чувствовались вольность и свобода, что и давала ему право быть таким. — Чего это ты сидишь на одном месте и скучаешь? — неожиданно слышится над ухом голос Александра. Он заставляет Михаила, дëрнувшись, выйти из глубокой задумчивости и взглянуть на него, вернее на его лицо, что было на опасно близком расстоянии от его собственного. Московский чувствует не только чужое томное дыхание и запах алкоголя, но и, как уже собственное дыхание встало комом в глотке от такой близости, а потому отодвигается подальше, неловко произнося: — Мне совсем не скучно, Александр Петрович. Не забивайте себе голову. — А я вижу, что ты скучаешь. — настаивает на обратном Романов и шумно опускается возле Московского. Он вновь чувствует запах алкоголя, но гораздо сильнее, чем прошлый. Александр весь пропах им и сейчас пахнет не лучше какого-то старого сторожа, который, пока никто не видит, опустошает рюмки с водкой. Единственное их отличие было в том, что Александр пил вино и шампанское. — Кажется, вы выпили лишку. Опять. — вскользь замечает Михаил, незаметно воротя нос. Романов совершенно не умел пить, несмотря на то, что прожил больше шестиста лет. — Нет. Я выпил совсем чуть-чуть. — отмахивается тот в ответ. — Почему ушли от Камалии? Мне казалось, что вам весело с ней. — А она с Пожарским сейчас, не стал мешать им. Вот, решил с тобой скоротать время. — Какая честь. — съязвил Михаил, но Романов не понял сарказма или просто не обратил на это внимание. — Позвольте спросить, как ваш выбор в этом плане пал на меня? Разве я не бестолковый? — Ты выглядел таким угрюмым, одиноким и отчуждëнным. — тянет Романов в ответ, растëкшись в кресле лужицей. — На балу нужно веселиться. Вот кто, а Александр точно умел расслабиться и повеселиться. С балов только вперëд ногами и выносили. — Вам весело? — с сомнением спрашивает Московский. — Вполне. — чуть ли не мурчит тот, кладя голову на чужое плечо. А Михаил едва с места не вскакивает, чувствуя у уха томное дыхание с нотками тëрпкого вина. Когда он уже перестанет смущаться этого? Александр далеко не впервые так напивается, пора бы уже привыкнуть. Он хочет оттолкнуть наставника как бы ему не нравилось такое положение и чужие теплые заманчивые касания, но тот явно не в себе, когда прижимается к нему в неком подобии объятий. Самому ведь стыдно и неловко будет после этого. Миша аккуратно и нежно пытается отодвинуть от себя Александра, убрать его голову с плеча, но Романов противится, что-то недовольно бурчит себе под нос и отлипать явно не собирается. — Отдыхаете, господа? — резко слышится голос Камалии, заставивший столицу отвлечься от своего пьяного наставника. Она пришла под ручку со Святославом, что выглядел подобно принцу из сказок: уложенные в прилежный хвост русые волосы, аккуратный галстучек и гладкая блуза, а ладони спрятаны за белой тканью перчаток. В его взгляде небесных глаз читалась нежность, направленная в сторону Камалии. А она была с широкой улыбкой на губах, с красными щëчками и игриво блестящими карими глазами. Смотря на них, на их взаимоотношения, Михаил невольно завидовал, а душа его в этот момент была тяжелее самого крупного камня. Ему тяжко давалось понимание того, что никогда не сможет смотреть на своего возлюбленного так же горячо и мило. Никогда не сможет так дотрагиваться и касаться. Никогда. — Да. — смотря на них с едва заметной враждебности, протянул Московский. — Вы так восхитительны сегодня, впрочем, как и всегда, госпожа Камалия. Что насчëт вас? Веселитесь ли вы с Пожарским? — Вы так милы, Михаил Юрьевич! — кокетливо хихикнула Казань, поглаживая своего попутчика по руке. — Конечно веселимся! Уверенна, Александр того же мнения. — Кстати, о нëм. — заметно смутился Московский, взглядом указывает на Романова, что неплохо устроился на его плече. — Сколько он выпил? — Сложно сказать. — подумала Камалия. — Много. — вставил своë слово Святослав. — Прекрасно. — кратко выдохнул Михаил, приподнимаясь со своего места. Нужно увести Александра и дать ему отоспаться, для него праздник закончился уже давно. Да и сам Московский был бы не против покинуть это нудное подобие бала. — Рад был с вами встретиться, но мне и Александру Петровичу пора. — вежливо прощается он, хватая наставника за руку. А после тянет его на себя, вытаскивая из кресла. Александр, еле удерживаясь на ногах, облокачивается на столицу и что-то невнятно болтая: — Куда? — Пойдëмте-пойдëмте. Более возражать Александр не стал, лишь хихикал всю дорогу до покоев, вспомнив какую-нибудь давнюю шутку, всплывшую в голове в этот момент. Эти непроизвольные смешки не волновали Михаила никак, терпел и молчал их, как и обычно. Он не впервые видит наставника пьяным. Можно сказать, каждый бал не обходился без этого. Конечно, ранее, когда Михаил был совсем малышом, Романов старался следить за количеством выпитого им алкоголя, перед каждым мероприятием в уме считал сколько бокалов он сможет осилить без помутнения рассудка. Всë делал, чтобы столица не видела его пьяным. Но с недавних пор, а если быть точнее лет тридцать назад, он перестал об этом заботиться. Московский всë же не дитя малое, поймëт его. По началу тот даже возмущался, мол, как так можно? Он долго не хотел мириться с этим, но в спорах и конфликтах, возникающих на этой почве, всегда проигрывал. Александр вечно находил себе оправдание, затыкал рот, не давая высказать что-то ещë против, и вообще проблемой это не считал. Подумаешь, выпивает, все так делают. Михаилу совсем не нравилось тащить на своëм горбу тушу пьяного в хлам наставника, а после укладывать с постель, но, тем не менее, он всë равно это делает, потому что любит. А если любит, то готов сделать для него всë. Как и обычно, он заводит Александра в покои, на постель усаживает, аккуратно раздевает: расстегивает пуговицы мундира снимает перчатки с аккуратных ладоней, стягивает брюки и обувь, пока наставник не остаëтся в одной рубахе, а тот по обыкновению сопротивляется насколько это возможно в его-то положении: отпихнуть Московского пытается, вертется и от рук чужих уворачивается. Одежду Михаил прилежно складывает на прикроватной тумбе возле, ведь Романов любит, когда всë строго и точно, укладывает наставника на мягкую перину, одеялом накрывая. Всë же Московский любил такие моменты. Ему нравится заботиться и нежно с трепетом относиться к возлюбленному, словно они уже состоят в отношениях. Нравится касаться, смотреть и воображать. В двери стучаться, вмиг рассеивая мысли Московского, а после приоткрывают. Из небольшого проëма выглядывает голова российского императора. Он замечает столицу, с взволнованным взглядом подзывает к себе и просит серьëзно поговорить. И Миша послушно поднимается с кровати и идëт к нему. Они выходят из покоев и молчат. Только Александр Павлович молчал необычно, напряжëнно и опасливо, хмуро смотря на столицу. Тот сразу понял: что-то случилось. — Отчего вы так хмуры, Александр Павлович? — Наполеон перешëл через Неман и хочет боя.***
С начала войны прошло несколько месяцев, а русская армия совсем не продвинулась: всë отступала и отступала, словно раненный зверь, французов в глубь страны заманивая. И как бы Наполеон с Пьером не мечтали о схватках, их они не получали. Под командованием Барклая-де-Толли армия двигалась дальше и дальше, оставляя врагу города без боя. Лишь иногда они вступали в мелкие стычки, но особого результата добиться не удавалось: у обоих сторон медленно тратились силы Помимо этого близилась осень, а за ней и зима. А Наполеон так и не получил боя и просьбы о мирном договоре от Александра. Пьер даже уже начинал задумываться свернуть обратно, уж больно не нравился ему подобный расклад событий. Но его император был уверен, шëл дальше, не обращая внимания на жалобы и трудности, так сильно стремился в очередной раз доказать своë превосходство, что отступление казалось позорным проигрышем. И вместо участия в битвах, разбрасывался смелыми заявлениями: и утрëт нос Александру, и с лëгкостью захватит Москву и Петербург. В это время в столице Михаил на нервах сидел. Он с жаром ждал новых известий с фронта, надеясь, что в какой-то момент армия одержит битву и погонит врага прочь, но та лишь отступала, руша все ожидания. Они совсем ума лишились? Россию врагам сдать желают? И это неплохо злило и раздражало не только его, но и Александра Павловича, который уже подумывал сменить командующего. Уж слишком много слухов в обществе ходит о Барклай-де-Толли. А в Питере дела предстояли лучше. Сам губернатор, Ростопчин, расклеивал карикатурные открытки с французами и открыто смеялся над ними, с пеной у рта говоря, что Петербург не будет отдан в лапы захватчику. И народ слушал его, воспрянув. А вместе с народом приподнимался и настрой Александра, который ранее был в сильном упадке из-за крупных волнений. Теперь он более чем уверен, что французам его не одолеть, если что собственный народ встанет на защиту, да он бы и самостоятельно справился не первый год живëт. И пусть он всë ещë тревожиться насчëт России, насчëт Москвы и прочих, в себе он уверен на все сто процентов. Пусть ему только попадëтся на глаза этот Пьер, мигом прогонит с русской земли! — Всмысле вы хотите оставить Петербург?! — возмущëнно восклицает Александр, до этого тихо сидевший в углу избы. — А как же я? Вы обо мне совсем не подумали? Кутузов, исходя из совета, решил оставить Петербург французам и отступить. Этот факт никак не укладывается в голове Александра, которому до этих пор казалось, что люди ради него сплотятся и дадут отпор врагу, как и делали в прошлые разы. Ну как его могут оставить?! Он — сердце России, один из процветающих и богатых городов, великолепный и красивый, наполненный доверху русской историей и культурой! И вот это всë хотят оставить? Ироды! Недоволен решением главнокомандующего был и Михаил, отрицательно мотая головой, мол, нельзя сдавать Петербург. От мысли о сдаче бывшей столицы тело немеет, конечности холодеют, а сердце щемит и колит, заставляя издать тихий, болезненный и мучительный от боли предстоящей разлуки стон. Нет, он ни за что не позволит отдать Александра этим французам. Они же убьют его, пожгут и истопчат! А душа Московского просто напросто не выдержит этого горя и из грудной клетки вырвется, ломая рëбра и разрывая плоть. — Я против этого плана. Предложите что-то другое. Менее опасное. — строгим тоном молвит Михаил, не глядя на Романова. Он стоит в торце стола, нависая над ним, сверху оглядывая командиров. Его глаза властно проходятся по чужим макушкам, запрещая говорить и слово против его решения. Петербург останется и дальше будет процветать и расти, и это простая истина. — Я разделяю мнение Михаила. — активно кивает Александр, поддакивая столице. Ещë бы он не соглашался. После сражения около Бородина прошло не так много времени, ведь его у русских генералов было очень мало. Хоть в сражении французы потерпели крупные потери, но российская армия оставалась так же уязвимой и слабой перед ними. Вступить в ещë одно сражение, всë равно, что потерпеть фатальный проигрыш в войне. Военачальники, которым поручили руководить армией, собрались в избе, чтобы обговорить план дальнейших действий. Кто желал вступить в схватку с врагов, обнажая сабли, а кто считал, что отступление единственный хороший вариант. Военачальники смотрят на Романова, чуть враждебно, всем своим видом показывая, что его слова ничего здесь не значат. Но прямо говорить ему никто не спешил. — Михаил Юрьевич, другого варианта нет. — мотает головой Барклай-де-Толли. — Другие варианты есть всегда. — более жëстко и твëрдо говорит Московский. — Мы не можем жертвовать столь важным городом. — Мы не можем жертвовать Россией. — подаëт голос Кутузов, решительно смотря на столицу, стараясь разглядеть хоть небольшое изменение в выражении лица. Михаил молча переводит холодный взгляд на Кутузова, сжимая губы в тоненькую нить. Он знает, что тот прав и возразить не смеет. — Подумайте, что больше предпочтëт Александр Павлович? Пожалеть Петербург, но попасть под опалу или пожертвовать им, чтобы сохранить Россию, еë независимость и целостность? Россию, которую строил Юрий и его предшественники. — продолжает говорить Кутузов, давя на столицу. А Михаил молчал и чувствовал себя глупым ребëнком, идущим на поводу своих эмоций и желаний. Нельзя ведь так. Он смотрит на Александра, на чьëм лице изображены злость и пренебрежение к Кутузову, но тоже не издаëт ни звука, ведь тоже знает, что командир прав и спорить с ним — глупость и абсурд. И его можно было понять. Всë время был главным и лучшим среди других, всегда его старались защитить и огородить от захватчиков. Целый народ сплочался воедино, чтобы не дать в обиду свою столицу. А сейчас что? Сейчас его наоборот хотят сдать, хоть и в голове Романова это выглядит как: попользовались и выбросили в помойку. На секунду Михаил подумал, что в этом виноват он. Виноват в том, что происходит сейчас. Если бы не он, то Петербург не сжигали б. Но столь пессимистичные и мрачные мысли вмиг покинули его голову, когда Кутузов обратился к нему вновь: — А что для вас важнее: Петербург или Россия? Этот вопрос раздался в голове Михаила эхом, полностью вгоняя его в глубокие раздумия. Россия — его дом, его работа, наследство, оставленное прошлыми хозяевами. Как минимум, потерять его, значит расстроить их. А как максимум, лишить себя всего: свободы, жизни и близких. Если не будет России, не будет и его, не будет императора, не будет Александра Петровича. Но а без Петербурга не будет самого дорого и любимого человека. Без него он более никогда не услышит знакомый голос, не увидит редкие, но ласковые, полные нежности серые глаза, не почувствует те манящие касания. Без Петербурга Михаил потеряет жизнь, а если быть точнее, еë смысл. И Московский до жути этого боится. Боится остаться один наедине с этим миром без поддержки и вечных замечаний. Но ведь, в случае победы Александру нечего бояться? Его вытянут из лап французов, и всë вернëтся на круги своя. Но а если этого не случится? Что будет, если даже жертвуя одним из крупнейших городов, ничего не изменится? — Россия. Мне важнее Россия. — выдавливает Московский, практически перестав дышать. — Тогда вы обязаны пожертвовать ради неë всем. — твëрдо протянул Кутузов. — Так что вы скажите на наше решение, Михаил Юрьевич? Тот опять взгляд на Александра отводит. Он всë ещë одиноко сидел в углу, заметно понурившись. Его серые свинцовые глаза пристально смотрели, то на генералов, то на столицу. Возможно, надеялся, что те откажутся от этой идеи и предпримут что-то другое. Но надежда разбивалась на мелкие кусочки, ударяясь о холодные и серьëзные лица людей за столом. Они твëрдо решили, что делать. И Александр не имеет права отнекиваться, сам прекрасно понимает, что его жертва может помочь России, людям и императору. Другой вопрос, если не поможет. — Простите, Александр Петрович. — беззвучно шевелит губами Михаил, не находя сил выговорить эту фразу громко. Его не простят после такого. — Но вы вынуждены остаться. Надеюсь, вы… — Я понимаю. - слабо кивает в ответ Романов, говоря без всякой злости или обиды. Обижаться на всех присутствующих здесь — глупо. Когда отечеству угрожает опасность сделаешь и не такое. Московский, кажется, изнутри умирает стоит ему услышать унылый и бесстрастный тон голоса наставника. И вину свою перед ним чувствует, и стыд, и страх. Чувствует его отчаяние и ужас, что тот умело скрывает от других. Не хотел он сдаваться так просто, как ничего не значащий город. Подумать только, он оставляет его французам, врагам. — Тогда всë решено. Мы оставляем Петербург. — заключает Кутузов. У Михаила сердце сжимается, стоит ему услышать эти слова. Это конец. Конец и Петербургу, и ему. Он чувствует как близок к тому, что разрыдаться от обиды, разочарования и отчаяния, губы сжимает, глазами хлопает, дышит глубоко и рвано. Как же он будет жить без Александра, когда тот ему кислород заменяет? В нëм весь смысл его жалкого и неловкого существования, он для Михаила целый мир.