***
Над Петербургом грозные и угрюмые тучи сгущаются, угрожая ливнем и грозой. Ветер становится более холодным и сильным, сдувает платки с женщин и выбивает из рук веера у молодых дам, покидающих город. Сквозь его шум слышатся отдалëнные человеческие восклики, скрип колëс тележек, топот копыт по земле и гравию, фырчание и визги лошадей, будто бы возмущающихся уходу из города. Он заметно и стремительно пустел. Горожане после принятия решения генералов покидали его, забирая с собой вещи, которые только могли унести. Конечно же, всë вывезти из города было просто физически невозможно, потому приходилось оставлять часть своего имущества. Более зажиточные горожане оставляли для его охраны от мародëров или французов дворовых людей. Помимо них оставались и крестьяне, не имеющие возможности уйти и оставить всë своë хозяйство, и раненных в битве у Бородина солдат, которые не могли пойти с остальными. А таких было немало. И потому большая часть улиц и усыпана ими, словно паразитами. И пускай они не пожирали ничего и не несли огромного ущерба, но, смотря на них, Александр невольно морщил нос, глядя на них, как на грязь под ногтями. Они не давали забыть о войне, идущей прямо сейчас и о французах, подходящих к Петербургу. От этого плохое настроение Романова портилось ещë сильнее, хоть и казалось, что ниже уже некуда. С уходом каждого человека он чувствовал большую усталость и тяжесть в конечностях, которые по ощущениям ежесекундно наполнялись свинцом. От окружающего шума начинала раскалываться голова, а дальний тревожный звон колоколов белокаменных церквей и храмов ухудшал эту боль, превращая еë в жуткую мигрень. Еë дополняли яркие и мыльные пятна, периодически всплывающие на периферии глаз, если не перед ними. Давно Александр не чувствовал себя так. Так ничтожно, слабо и одиноко. А самое ужасное, что сделать он ничего не может. Остаëтся только смотреть печальным и унылым взглядом за убывающими из Петербурга людей и надеяться, что они вернутся обратно. Стыдно признавать, но без них Александр не сможет жить, как и любой другой облик города. Петербург — это и есть его жители. Без них его бы не существовало. С Александром Михаил так и не смог толком распрощаться, о чём страшно жалел. Прощание получилось чересчур неловким и спешным, если его так можно было назвать. Командиры и солдаты излишне торопились и подгоняли столицу. Миша хотел прижаться к Романову, ещё раз рассказать о том, как сильно его любит, желал сложить свою голову на его крепкое плечо и застыть так на парочку минут, забыв о проблемах. Хотелось его ласки, хотелось внимания. Но все эти мечты были слишком недосягаемы. Их так и не удалось воплотить в жизнь. Московский покидал Петербург, не отрывая взгляд от своего любимого наставника, которого, возможно, больше никогда не увидит. А после армии, начали уходить и жители. Так и остался Александр совсем один в опустевшем городе. Последние солдаты, замыкающие строй, лишь помахали ему рукой, скованно пожелав удачи. Возможно, она бы и понадобилась в данный момент. Но подобные пожелания сейчас казались гадкой шуткой, дерзким издевательством и оскорблением. Мол, посмотрите, Александр, мы уходим, а вы оставайтесь здесь, за городом присматриваете. Ждите, а после терпите французов, пока мы побегаем и дальше. Как же людям просто живëтся! Но как бы ему не было обидно, сделать он ничего не может. Ему остаётся только принять это, как данное и… Пережить. А он обязательно переживёт. Всех ведь пережил: и шведов, и поляков, и монголов. И французов тоже выдержит…***
Французы грозной массой в Петербург въезжают на следующее утро, сопровождаемые противным свистом и унылым завываниям ветра. Он так и бьëт в глаза, словно врагам выколоть глаза желает. А над городом чëрные грозовые тучи собираются. В трауре, словно хоронить кого-то собираются. Они своими пушистыми боками солнце загораживают, не давая пробиться ни одному светлому лучику, оттого тьму над Петербургом нагоняя, словно что-то сказать пытаются, предупредить. Александр за французами издалека наблюдает, прячась за углом здания. Пьер с Наполеоном растерянно округу осматривают, меж собой перекрикиваясь. Вероятно, они ожидали, что жители перед ними с поклонами до земли выйдут, ключи от города вручая, как это в Риге сделали. Но не тут-то было. Мëртвые пустые улицы и лишь изредка пролетающий в порывах ветра сор говорят о том, что их тут явно никто не ждал. Сама природная стихия намекала на это. А Романова эти нелепые лица французов лишь забавляют. Да что ему эти «захватчики»? Сдаться попросят и ногами грозно потопают? Весь негатив Александра отошëл на второй план, при таком восхитительном виде: солдаты, изнеможëнные голодом и холодом, еле плетутся за своим императором, который упрямо строил гордый вид, а Пьер и вовсе, как пудель за хозяином бегает и служит, лишь бы тот по головке погладил. Романов уверенностью вновь наполняется. Ослаблены совсем французы долгим походом, небось сделать более ничего не могут. А о передвижении на дальние расстояния даже говорить не стоит. Не дотянут они даже до ближайшего города. Как же он был глуп, ожидая от них чего-то ужасного! И как же он был глуп, не ожидая совсем ничего. Стоило зайти французам в город, так сразу же начались грабежи. Не даром говорят, что самый опасный и злой человек — это голодный и усталый. Солдаты, ищущие еду, пробирались в жилые дома, разрушая и переворачивая вверх дном всë внутри, занимали зимние квартиры и творили произвол. А люди, оставшиеся в городе, негодовали и возмущались, бросались своë имущество защищать. Их в лучшем случае в сторону отталкивали, а в худшем… Дальше Александр не имел сил смотреть. Он не мог ничего сделать, лишь смиренно наблюдать, как его разграбляют, понимая, что абсолютно беспомощен в этой ситуации. Он понимал, что сам-то далеко не силëн. И это понимание неплохо давило морально, сдавливая глотку. Чувство беспомощности с каждой секундой чувствовалось всë острее и острее. А Александр в противовес слабости ощущал закипающую вражду и злость на себя и на окружающих. Сильное недовольство своим положением жарким пламенем распространялось внутри и обжигало конечности. Он точно знал, что терпеть эту наглость и неуважение к себе не будет. Пьер, дав разрешение грабить город, всë время находился рядом с императором, додумывая, что делать им дальше. Было принято решение остаться здесь на пару дней, чтобы силы восстановить и зиму переждать. И Александр злиться ещë сильнее.***
Ситуация с каждым часом ухудшалась. Александр уже на себе чувствовал последствия грабежей: по аристократически бледной коже расползались сиреневые синяки, а тело ослабело сильнее. Он больше не мог оставаться в стороне и спокойно смотреть на весь этот дикий произвол. Было жалко людей, было жалко себя любимого. Тогда и решил Александр присмирить разбои любой ценой. Потому, он собирает небольшое ополчение, способное справиться с парочкой врагов, когда он в очередной раз замечает группку французов с факелами, держущих направление к одному из мелких деревянных домов. Александр отважно ведëт своих воинственно настроенных людей, совсем не думая об опасности. Гораздо опаснее и больнее будет, если позволит французу творить произвол. Не только он устал от него, но и его жители. Разъярëнные действиями врага, они готовы храбро постоять за себя. Один человек из французской группки выходит и бежит обратно, оставляя своих сослуживцев один на один со злобным народом, что зубами от ярости скрипят и смотрят, так дико и бешено с готовностью вцепиться в схватке в любой момент. — Revenez avant que ça ne s'aggrave! — кричит толпе француз, саблей угрожая. Александр отступать не планировал и не планирует, как и всë ополчение. Нужно прогнать подлого француза, стереть его в труху и развеять по воздуху. Романов отдаëт приказ и толпа приближается к врагу, застав его врасплох. Сейчас она накинется, поглотит француза и разорвëт. — Ce sera pire si vous ne quittez pas la ville — отвечает Романов, саблю из ножны доставая. Знал, что без боли и пролитой крови что-то решить невозможно. Француз рот открывает, чтобы что-то сказать, но договорить ему мешает безумный рëв ополчения. Оно огромной волной нахлынуло на жалкую группку, остатки от былой великой армии, и начало топить. Крики и визги слышатся со всех сторон и на мгновение заглушают другие звуки, а топот и бег землю заставляют содрогаться и трепетать от страха. Воздух рассекают топоры, вилы и клинки: всë, что было с собой у людей. Они мгновенно чужой кровью окропляются, заряжаяясь мучительными криками врагов. Потери несут не только французы, но и само ополчение: они колотят друг друга, не различая своих и врагов в этой огромной бурой толпе, наполненную болью и страданием. Но жители города знают, что не просто погибают они от секущих лезвий сабель. Знают, что умирают ради своей Родины, ради дома и Отечества. Когда враг начинает отступать, Романов ликует приближающейся победе. Долго французы козыряли своей мощью, силой и гордостью. Долго подкрепляли свой авторитет войнами и кровопролитными битвами. Но сейчас, они слабы и жалки. Ничего по сравнению с великой Наполеоновской армией, что покорила себе практически всю Европу. Но радость победы и гордость тут же исчезли, когда Александр замечает подкрепление во главе с Пьером. Оно гораздо больше, чем та жалкая группка французов, решивших устроить грабëж. Она сильнее и опаснее. Стоило армии показаться на глаза ополчения, тут же разгорелась новая более кровавая битва. Горожане, ослеплëнные отвагой и почувствовавшие на себе кровь врага, отчаянно продолжали биться насмерть, без разбору махали колющими и режущими предметами, попадая то а француза, то в своего. Но новые силы врага оказались сильнее: они моментально смяли перед собой ополчение, к земле примяли и разгромили, сбивая людей с ног и мажа по ним саблями. Крики сопровождали брызги крови и болезненные стоны. Люди один за другим замертво падали с ног, а по их телам пробегали другие, давя и ломая рëбра с позвоночником. Кто-то принялся бежать прочь и в их числе оказался сам Романов, понявший, что победы им не видать и попытка восстания прошла очень неудачно. Только людей погубил, не добившись должного результата. Но сбежать ему не дали. Его постигла та же участь, что и остальных: с ног сбили, в землю вжимая. Романову кажется, что что-то у него хрустнуло, пульсирующей и тянущей болью отдавая по всему телу, думается, что в его спину саблю вонзят, а после и глотку перережут, оставив биться в судорогах в жалких попытках остановить кровотечение. Он уже глаза крепко сжал до появления разноцветных пятен и зубы стиснул посильнее, ожидая. Но ничего не произошло. Он лишь чувствует, как крепко и цепко хватается за его ворот мундира чужая рука и грубо тянет, не церемонясь, вверх, заставляя через колющую боль и силу подняться. — Только посмотрите! Кого я вижу! — громко восклицает Пьер в чужие глаза таращясь. — Это же Александр! У Романова при виде француза ком к горлу подступает. Это была самая последняя личность, которую бы он хотел видеть на данный момент. — Что с физиономией, Александр? Не рад меня видеть? — вопрошает Пьер, издеваясь и смеясь. А тот себя особенно беспомощным и слабым чувствует перед врагом. Ни пнуть, ни ударить не может. Словно он откатился на несколько веков назад, когда действительно был немощным и беззащитным. Ему не нравится это чувство, он сильно злится и корит себя за то, что в этой ситуации ничего сделать не получается. Он чувствует, как над ним смеются, смеются над его нелепым и жалким видом. Но Александр ведь далеко не такой! Он сильный и храбрый, он не может быть слабым! — Молчишь? Ну и молчи. — цыкает Пьер, понимая, что слов из «собеседника» не вытянет. — Должно быть, обидно, когда тебя сдают без боя? — Заткни свою пасть. — злобно шипит Александр, глаза, полные гнева, на француза поднимая. Правда слуху неприятна. Он бы предпочëл другую формулировку, нежели эту: отвратную и мрачную. — Меня никто не сдавал. За ним должны вернуться, его просто так не оставят. Это только временные меры, стоит лишь подождать. Самую малость. Но сколько бы Александр не отрицал правды, ничего не менялось. За ним не придут, его оставили врагу. — Правда глаза режет, а? — гогочет прямо в лицо Пьер. — Смирись и уйми свой нрав, тебе он сейчас ни к чему. Он кончиками пальцев по чужой дрожащей щеке проводит, спускаясь к подбородку, и сладко-сладко тянет: — Сдавайся, Петербург. Александр моментально замирает, взглядом уперевшись в чужое лицо. Вместе с ним останавливается и сердце раннее отбивающее бешеный ритм. Сначала ему кажется, что он ослышался или Пьер слова перепутал. Но до тошноты наглое и самовлюблëнное выражение его лица говорило об обратном. — Сдавайся. Приказ, сказанный во второй раз, заставляет Романова дëрнуться, продолжить дышать, а сердце возобновить свой ритм. Ему не послышалось. Пьер желает его покорить и под себя подмять, только жаль, что у Александра совсем другое мнение на этот счëт. — Ни за что. — чуть ли не рычит он. — Сдаться тебе — позор. Ответом Александру становится нехилая затрещина, оставившая после себя жгучий и красный след на щеке, где когда-то ласково покоилась чужая рука. Он зубы стискивает, чтобы не проронить ни звука, резкую боль терпя. Уверен, что именно его крики и мольбы вожделенно ждëт Пьер. — Я обязательно сломлю тебя, не волнуйся. — бесстрастно отвечает Пьер. Оба смотрят друг на друга с неприкрытой ненавистью и зубы скалят, словно вот-вот накинутся и вцепятся, разрывая друг друга на лоскуты. — Я тебе не по зубам. За своë красноречие Александр получает ногой в живот, что заставляет согнуться его в три погибели. Боль, сосредоточившись в месте удара, невыносимо ныла и медленно неспеша расползалась по всему телу, вызывая у Романова бессильную дрожь. Он шумно дышит через нос, губы поджимает. Боль вызывал не только удар, но и полное осознание своей беспомощности. Понимание того, что врагу отпор он дать не сможет, ему остаëтся только терпеть до последнего вздоха. Как же плохо, как же тошно от самого себя. Если бы он что-то ел сегодня, то его б непременно вырвало. Но на этом Пьер не спешит останавливаться. Ему совсем не жалко и без того ослабшего Романова, ему хочется доставить как можно больше боли и подчинить себе, лишая воли и нрава. Александр не успевает отойти от удара в живот, как сразу же прилетает второй: прямо в нос. Он на секунду слышит громкий хруст, а в сознании моментально пробегает мысль: «Сломал.» Мгновение и Романов не в силах сдержаться издаëт первый вскрик. Французские солдаты его конечности отпускают, потешаясь и смеясь, наблюдая за неуклюжими попытками потерявшего координацию в пространстве Романова устоять на месте. Попытки заканчиваются неудачно, и он падает на колени. Руками судорожно нос сжимается, сопит и хрипит через мощный поток горячей крови, что ручейками с пальцев стекает и на военный мундир капает, оставаясь на тëмно-синей ткани бурой каплей. А Пьера беспомощный вид своего врага только возбуждает, словно пиранью, почуявшую кровь, и вынуждает продолжить неравный и нечестный бой, где исход ясен заранее: Александру не отделаться парочкой синяков и ссадин. Француз без доли сомнений бьëт по виску, от чего соперник совсем на землю валиться, не устояв даже на коленях. В тот момент Александр услышал лишь пронзительный писк, а в глазах на долю секунды пронеслась белая ослепляющая вспышка боли. Головой ударяется, чувствуя, как тонкой каплей с виска стекает собственная кровь. Он совсем из реальности выпадает, сосредоточившись лишь на мучительной и тянущей боли: мычит и жалобно стенает, ладонями голову обхватывая, надеясь от мучений избавиться. Бесполезный, слабый и немощный. Обратно в реальность его возвращает меткий и колющий удар жëстким кончиком сапога по ребру. И вновь он позволяет со своих губ сорваться громкому крику, понимая, что сломано и оно тоже. — Моли о пощаде, Питер. — хватается за чужой ворот мундира Пьер и тянет его на себя, заставляя Александра хоть мельком взглянуть себе в глаза. Туго натянутый ворот душит, давит и режет глотку, заставляя Романова в кашле разразиться, хрипя и стеная, желая вздохнуть хоть чуточку воздуха, чтобы подольше продержаться. Вариант попросить пощады отбрасывается сразу. Он не станет унижаться даже в такой ситуации. — Нет! — плюëтся кровью в обидчика Александр, за руки чужие цепляясь. И это «нет» ситуацию ухудшает. Лицо Пьера искажается ещë больше в злобной и недовольной гримасе, он кулаки поплотнее сжимает, зубы до треска сжимает от раздражения. Он ударяет по лицу Александра, костяшками пальцев нанося ссадины и синяки на фарфоровую кожу. Заносит кулак второй раз и бьëт вновь. Ещë и ещë. Удар следует за ударом, а лицо Романова в кровавое нечто превращается. Разбит и сломан нос, разодраны в кровь губы. Александр от боли уже не кричит, сил на это не осталось, а тихо стенает, смиренно ждëт конца, позволяет над собой издеваться и не противится. Чувствует тошный запах железа везде, чувствует металлический привкус во рту. Пытается от него избавиться, плюясь и сглатывая кровь, но привкус и запах не спешили покидать его. Но несмотря на побои и боль, которые они причиняют, подчиняться и сдаваться Александр явно не собирается. Он предан своим нравам и ни за что не пойдëт против них как бы не вынуждали обстоятельства. Это единственное, чем может сейчас гордиться и хвалиться Романов. Ведь больше сделать ничего не может. А тем временем удары становятся жëстче. Пьер в волосы чужие пальцами своими впивается, назад оттягивает и об дорогу лбом бьëт. Тогда Романов и вовсе всех чувств на секунду лишается. Почти не видит ничего, не слышит, боли не ощущает. Лишь напряжëнная тишина и пустота. А Париж продолжает в землю его голову впечатывать, сжимая еë. Не жалеет, не сочувствует, лишь измывается над безвольным ослабевшим телом и потешается. Но боль вернулась так же быстро, как и пропала. Романов сопит и хрипит, вырваться пытается, чувствует как чужая нога тяжким прессом череп до треска сдавливает, желая проломить его. Ещë немного и, кажется, ему и вправду голову раздавят, как подгнивший фрукт. Он руками за чужую голень судорожно хватается, цепко пальцами сжимая, и оттолкнуть пытается, мучительно шипя: — Хватит! Но неожиданно его голову резко оставляют в покое, Ему кажется, что его наконец-то оставили в покое, ограничившись лицом. Так просто отделался? Александр не сразу понимает почему остановился Пьер. Только погодя он услышал французские крики, в панике вопящие: «Feu! Feu!». Сначала он надеется, что это лишь выдумки его больного разума, что это неправда. Пожар уж точно не входил в его планы. Но наблюдая реакцию Парижа, Романов убедился, что крики солдат полны правдой и только ею. Тот с места срывается, бежит к своим, попутно громко и злобно матом их кроет за неаккуратность и невнимательность: во время грабежа один из французов случайно факел уронил, а с него огонь перебрался на дом и соседние здания, собираясь в огромное опасное и жаркое пламя. Александр запоздало понимает, что кожа на его руках начинает накаляться до высокой температуры, буграми, наполненными кровью, покрываться по всей длине. Надо бежать. Он на ноги пытается подняться, но те не выдерживают, предавая своего хозяина. Снова на землю падает, трепыхаясь, словно птица с обрезанными крыльями, попыток встать не оставляет, желание покинуть горящий город и выжить берут вверх. Но более на ноги надеяться не стоило, и они начали гореть вместе с руками. Александр боли практически не чувствует, еле крики от паники, затмившей весь разум, сдерживает. Она всë тело в тяжкие оковы запечатывает, не давая шанса вырваться из них. Романова в дрожь бросает, как больного холерой, когда чувствует беспощадный жар, который мечтал его поглотить. — Нет, только не снова!.. Я не хочу… — судорожно, будто в бреду тороторит Александр онемевшими от страха губами. Он пальцами за землю цепляется, подтягивается, еле-еле ползком передвигается. Бежать. Надо бежать любой ценой. Он не хотел вновь когда-то ощутить животный страх, отчаяние от своего положения и страх смерти. И каждый раз он не знал выживет или нет. Но Романов хотел жить — это было единственное желание на данный момент. А огонь стремительно надвигается, догоняет его, жадно пожирая всë на своëм пути: дома, деревья, парки и сады. Ничего не уцелело после него, после оставались пепел, сажа и смерть. За считанные мгновения Петербург превратился в самый настоящий ад на Земле: вокруг горячо и жарко, а в недрах слышатся вопли людей. И они тоже слабы против могучей огненной стихии. Лишь гибнут толпами, в попытках потушить город. Слаб и сам Александр. Огонь быстро настигает его, за ногу крепко хватает и отпускать не желает. Слышится отвратительный и пронзительный вопль, от которого кровь в жилах стынет. От угарного газа глаза слезятся, голова кружится. Александр с ужасом для себя понимает, что аппетитный запах корочки от того, что горят его конечности, покрываясь кровавыми волдырями, которые в ту же секунду лопались и слезали, плоть оголяя. Тело пронзает дикая боль, о которой Романов только начал забывать. В голове всплывали не только болевые и шоковые ощущения, но и причины прошлых пожаров. Причины страданий и страха Александра. Причины, которые уже забыть он не в силах. Перед глазами лико чужое всплывает. Его чëрные глаза, полные нечеловеческой жестокости, пламенем горят. Романов вновь вопит не своим голосом, силы все тратя только на крики. Дëргается, катается по поверхности земли, желая убрать с себя коварные и цепкие языки пламени. Избавиться от них желает, но ничего не выходит. Пламя поднимается выше и выше, жадно пожирая одежду и с наслаждением смакуя плоть, оставляя после неë практически ничего. Александр даже смотреть страшиться на себя, боится увидеть себя, своë тело и воспоминания. Конечности горят дотла, обнажая кости и нервы. Следующие сгорают бëдра, ягодицы и плечи. До жути жжëт лицо, сгорает и лопается кожа и на нëм, слезает, как обëртка, обнажая сокращающиеся мышцы. А затем горят и они, слезая с черепа, открывая обзор на челюсть, скуловые кости и зубы. А Романов орëт нечеловеческими криками, пока пламя не берëтся за язык и голосовые связки. Боль не сравнится ни с чем, что с ним успели сделать до этого. Он готов сам рвать кожу и мышцы, лишь бы убрать огонь, но он не унимаются касается груди и живота, запекая внутренности, как в печи. Угарный газ становится сильнее, и Романов им уже дышит, отравляя свои органы. Кружится голова, тошнит и болит всë тело. Тот уже не в состоянии двигаться: мышцы, нервы и сухожилия сгорели, оставая в напоминание о себе едкий запах плоти. Он обездвижен, хрипит и стонет, а в мыслях молит о смерти. Но никто не спешит на помощь обугленному и стонущему телу. Многие уже покинули стены города, либо сгорели вместе с ним. И более Романова никто не слышит…***
Михаил возвращается в Санкт-Петербург, уже оповещëнный о крупном пожаре, что разрушил большую часть города, заранее. Сначала ему не хочется верить в это, он думает, что это просто плохая и неудачная шутка. А позже на смену шоку и удивлению пришло отрицание. Московский изо всех сил противился этой новости, не принимал. Нет. Такого быть просто не может. Город в порядке, а французы просто покинули его из-за недостатка провианта. Александр в порядке. Он цел, а главное жив. Но когда он видит перед собой грязно-серый силуэт города, мнение меняется. Что ему попадается на глаза первым? Это Густой смог над руинами когда-то великого и богатого города, кусочки пепла, парящего в воздухе, как первый снег и до омерзения противный запах гари. И совсем никакого звука. Просто мëртвая и нагнетающая тишина. Михаил, нервно сжимая поводья, въезжает на коне внутрь вместе со своими военачальниками, оценить ущерб. На душе камень, в глотке острая кость, разрывающая нежные стенки пищевода. А внутри всë крепко сжимается от ноющей боли, что отдавала слабостью в конечностях и сжирала органы. И она становится всë больше с каждым вдохом кусочков пепла, с каждой секундой нахождения в этом ужасном и страшном месте. Московский хочет зареветь, видя разруху и смерть оставленную после французов, осознавая, что это всë было частью Александра, частью его жизни, но держится. Такое поведение непозволительно для него. Глаза цепляются за руины, которые когда-то были жилыми домами, театрами и рынками, на которых большую часть времени народ собирался, изящными и роскошными дворцами. Когда-то в них царила воодушевляющая атмосфера, развлекались и кружились в вальсе аристократы, звонко смеялись гости, громко и торжественно справлялись крупные праздники, а каждое празднование было лучше, чем в Москве. По крайней мере, Московский не чувствовал себя никогда так хорошо, как здесь, в Петербурге. На многих ассамблеях присутствовал и он сам вместе с Александром Петровичем. В тот момент он был так счастлив! Всë, казалось, было прекрасно и наивно: уют, веселье и покой, а рядом верный наставник и любовь всей жизни. Но сейчас место абсолютно бездушно, более ничего не напоминало о балах и прошлых жителях, кроме обгоревших обломков фасада и пустых рам окон. Стоило Михаилу пройти дальше, на глаза попалась Успенская церковь, вернее то, что от неë осталось. Больше не зазвенят золотые колокола, призывающие местных жителей на службу и не соберутся верующие на святые праздники. От этого места остались лишь воспоминания и яркие впечатления. Помнится, он тут когда-то проходил с Александром, желающим показать всю красу своего города и утереть нос ещë мелкой столице. Но у неë и не было сомнений по поводу красоты Петербурга. Миша восхищался Петербургом чуть ли не с самого появления. Но того, кого надеялся найти кроме обломков прошедших лет Михаил не было. На улицах, съеденных голодным пламенем, нет и намëка на живого человека. Всë пусто и мертво. Словно тут и никогда никого не было. Москва старался зацепиться взглядом хоть за что-то знакомое, за тëмные волосы, серые глаза, тëмно-синий мундир. Но ничего похожего так и не было. Лишь угрюмое и серое пепелище вперемешку с обугленными телами людей которым не удалось спастись. Когда казалось, что поиски бессмысленны и Московский, преодалея свои сомнения и желание искать дальше, решил развернуться и возвращаться обратно в столицу, но вовремя заметил одинокую фигуру, что лежала на совершенно бездвижно, не подавая признаков жизни. Что-то подсказывало, что это именно тот, кого он ищет, и Михаил тут же рванул к ней. Не успела лошадь остановится, а он уже спешился и подбежал к телу, тут же падая на колени перед ним. Он с минуту судорожно осматривал тело, ища яркие признаки, чтобы опознать личность. Оно бездвижно лежала спиной кверху с вытянутыми вперëд руками и склонëнной на бок головой. По лицу узнать несчастного было невозможно — оно до неузнаваемости исказилось, покрытое ожогами тяжких степеней несопоставимых с жизнью. Кожа сожжена и обуглена, а вместе с ней и мышцы, отсутствие которых открывало вид на скуловые кости, челюсть и зубы. От шеи осталось кровавое месиво, под хрустящей запечëнной корочкой. В местах, где была сожжена одежда, видны оголëнные участки тела, сгоревшие до плоти и прослоек жëлтого жира, мëртвые кусочки кожи еле держались за живые, а спина и вовсе осталась без кожи и плоти с оголëнными лопатками, позвоночником и рëбрами. Ладони обуглены до тоненьких и аккуратных фаланг пальцев. Но вот тëмно-синий мундир, вернее его остатки, и ордена на нëм, Миша спутать не мог не с чьими. Эти вещи принадлежали Александру. Он спешно осматривает лицо и остатки тëмно-каштановых волос, которые от каждого прикосновения сыпались с головы. Теперь, когда личность удалось установить разглядывать его стало более легче. Веки с ресницами сгорели, открывая чужому глазу мутное глазное яблоко, что смотрели сквозь Мишу стеклянно и пугающе. Губы остались в малом проценте, напоминая о себе в виде чëрных-чëрных корочек. От тела пахло горелой плотью. Он с противным хрустом отдирает жертву пожара от земли и замечает, как на ней остались остатки одежды, подгоревшей кожи и плоти. Сукровица и кровь тут же украсили белоснежные лосины пятнами, невыносимо пахнущими железом. Грудная клетка и живот выглядят не лучше. Корочка, которой они были покрыты, сорвалась, обнажая мягкие и липкие запечëнные мышцы, а в брюшной полости, если присмотреться, можно разглядеть часть кишечника. — Александр Петрович… — с огромным ужасом выдыхает Московский, осматривая многочисленные повреждения. Ему страшно от сего вида и одновременно стыдно от своей отвратительной реакции. Александр тот человек, на которого он смотрел с восхищением и страстной любовью, но сейчас его взгляд полон отвращения и неприязни. Он прижимается ухом к грудной клетке и внимательно вслушивается, в надежде услышать слабое сердцебиение и хрип, подобие дыхания. Но в ответ лишь мëртвая тишина и ни единого намëка на жизнь. Лишь пугающие своей уродливостью безобразные ожоги и жалкие остатки от былого великолепия. — Александр Петрович! — срывается Миша и крепко прижимает к себе тело, будто бы мог чудесным образом избавить Александра от всех ужасных ран и боли. Будто бы мог разбудить от глубокого сна, уничтожив насланное проклятие. Солëные слëзы бурным потоком начали стекать с щëк, крупными каплями стекая с подбородка и дрожащих губ, приземляясь прямо на лицо, вернее его остатки, Александра, который послушно лежал в объятиях столицы. Его Романова больше нет! От осознания этого факта сердце покрывается огромной и больной трещиной, а боль от треска по всему телу распространяется. Михаил чувствует, что умирает, каждый раз взгляд на его Сашеньку бросая, но перестать делать это, мучать себя, не в силах. Просто смотрит и раз за разом в муках тяжëлых страдает и мучительно стонет от этой боли. Он прижимается к нему, несмотря на отвращение и пачкается в крови и чем-то ещë. Но это не имеет смысла. Ему всë равно, что подумают о нëм другие. Всë равно, как он выглядит со стороны: жалко или слабо. Нет до этого дела, когда в твоих руках тело того, кого ты до безумия любишь. До боли сложно держать в себе всю печаль, горе и всю накопившуюся боль, тяготеющее душу. А Александр спит непробудным сном, не разделяя чужой печали. Вскоре Михаила в обнимку с телом Александра находят его солдаты. Он глазами, полными слëз, смотрит на них с мольбой и ужасом. Сопровождающие долго упрашивают бросить наставника, пытаясь отцепить чужие руки от тела, ведь тот уже мëртв и навряд ли очнëтся, но Московский более настойчивее себя показывает, заставляет с собой Романова забрать. Солдатам пришлось смириться с его решением, знают, что не передумает и дорогого наставника Михаила привозят в столицу. Всю дорогу до Москвы он ни на секунду от Романова не отходил, пристально пялил на него, словно тот в любой момент очнуться может. Но этого так и не произошло, чему Михаил разочаровался, будто и вправду ждал, что тот в течение некоторого времени очнëтся, а все его раны затянуться, и от них не останется и следа. Уже в Москве Романова укладывают в самые роскошные и удобные покои, приставив наилучших врачей и лекарей, которые только были в Москве. В покоях шумно и светло, а ещë жутко пахнет едким спиртом, от переизбытка которого у Михаила начинала кружиться голова, но уходить он всë равно не собирался. Продолжал пристально смотреть за работой врачей. Они целый день прохлопотали над телом Романова, но пока мало продвинулись. Московский, не отрывая глаз, наблюдал, как срезают мëртвые сине-чëрные участки плоти, пуская ещë больше крови, которая пачкала тряпки и простыни, перебинтовывают пострадавшие участки тела и споласкивают повязки по тысячи раз, чтобы потом вновь закрыть ими ожоги. Они аккуратно бинтуют каждый пальчик на ладонях, каждый участочек, пока перебинтованным не оказывается всë и даже глаза, кроме ноздрей. И все, как один твердят, что не выживет Романов, бесполезно это всë. Тот ведь даже не дышит и ни единого звука не издаëт. Александр просто бездвижно лежал, как парализованный, ничего не слыша и не видя. Смотря на него, всего изуродованного и перебинтованного, Миша сдерживал каждую слезу. Ему было невыносимо больно смотреть на любимого, будто бы он сам горел, а не его наставник. Так невыносимо, что даже отворачивался, прикрывая глаза и всхлипывая. Выживет ли Александр? Окажутся слова врачей правдой? Миша только мог строить догадки, разглядывая свой предмет воздыхания. Неделю состояние Александра стояло на месте и никаких изменений не происходило. И Московский стабильно каждый день навещал его покои. Он заходил подолгу сидел у постели больного и бывало разговаривал с ним, прекрасно осознавая, что тот его не слышит и ответить не сможет. И всë же в груди теплилась надежда на лучшее, вдруг Александр всë слышит и понимает? Но надежда разбивалась вдребезги о суровые реали. Романов даже не дышал, а пульс и вовсе отсутствовал, что тут говорить об остальных функциях? Это до безумия огорчало Московского, и его страхи становились более ощутимее. Вдруг слова врачей окажутся явью и его дражайший друг так и не очнëтся, оставаясь в забытие? Вдруг больше не станет такого города, как Санкт-Петербург? Нет, быть такого не может! Александр Петрович обязательно выздоровеет, а город отстроят сразу же после окончания войны, в которой они обязаны выиграть. В которой Михаил обязан заставить Пьера ответить за всю боль, что причинил его Александру. Тому лучше и не знать, что именно с ним хочет сделать Московский.