С другой стороны

      У Александра в покоях всегда чисто и тепло: всегда вымыты полы и окна, протëрта от пыли мебель, а в расписной стеклянной вазе стояле нежные цветы, словно бы владелец комнаты сам следил за еë приличным видом. У Александра в покоях обычно пахло свежо и приятно, но сейчас отвратный смрад с металлическими нотками затмевал собой былые запахи. В последнее время он плотно засел внутри в покоях и впитался в каждую поверхность, несмотря на то, что их чуть ли не каждый день драили до чиста. У Александра в покоях часто играла музыка.       Благо Михаил, большую часть времени находящийся в покоях, привык к этому гадкому запаху и уже не обращал на него сильного внимания. Привык и к пронзительной тишине, отсутствию печальных песен скрипки. Его волновал только Саша и всë, что было связано с ним. Он целыми часами проводил у чужой постели, смотрел на наставника, тихо и ласково разговаривал с ним, скрашивая своë одиночество. Без близкого человека которым и являлся Александр, жить было трудно и невыносимо. Вся жизнь Михаила стала лишь жалким и мучительным существованием. Каждый день длился, как целый год, при том болезненно и невыносимо, каждый день Московский думал о мрачных вещах и проливал слëзы, утопая в своей тоске. Он не мог нормально есть и спать, в голову вечно приходили тревожные мысли и снились кошмары. После Миша весь день ходил нервный и находил своë спокойствие только у Александра. Вот кто не волнуется насчëт сна. Но, должно быть, вечно спать, просто так пуская свою жизнь на утëк, попросту надоест. В конце концов Московский только у постели дражайшего наставника мог позволить себе подремать часок другой, позабыв о беспричиной тревоге и кошмарах. Ему хватало того факта, что Романов здесь, рядом с ним. Не отталкивает его, не отвергает, лишь молчаливо позволяет посидеть рядом и внимательно слушает, не перебивая. Порой Миша сквозь сонную призму чувствует нежные и ласковые касания до его щëк, но каждый раз открывая глаза, понимал, что ему показалось и жутко разочаровывался: Александр продолжал неподвижно лежать и был холоден и безэмоцианален, как мертвец.       Именно это давило на Михаила, припоминая кто сотворил этот ужас с его любимым, кто посмел навредить и заставить мучаться Романова. Ненависть к монстру, которого звали Пьер, росла с каждым днëм и отравляла Московского, как медленно действующий яд. Он хотел с ним сотворить то же самое, что и он с Романовым, возможно, даже хуже и ужаснее, но у него совсем не было сил. Ни физических, ни моральных. Ему было перманентно плохо и невыносимо так, что встать с кровати уже было большим подвигом. Что говорить о мести? Потому она постоянно откладывалась и долго пылилась на дальней пыльной полочке.       Император прекрасно видел состояние Михаила, но молчал по поводу него, считая, что это точно не его дела. Но молчать он долго не мог. Состояние Московского сказывалось на работе, она часто была невыполненной или сделанной ужасно.       Но один день стал переломным для Михаила. Этот день заставил его многое обдумать и решиться на новый шаг.       Михаил, по обыкновению, сидел в покоях больного и наблюдал за очередной перевязкой. Какая она была по счëту он уже не помнил, да и не старался даже запомнить. Врачи теснились и бегали у постели, в которой лежало бездвиженное тело Александра, больше похожее на горелый кусок мяса. На поправку он не шëл, что было ожидаемо, но кое-где, где ожоги были не так глубоки, начинали восстанавливаться кожа и часть мышц. Кожа, вернее еë малая часть, так и не приобрела живой оттенок, оставаясь мертвецки бледной и холодной, как у Белоснежки, а глаза также оставались затуманенными, без живого блеска и эмоций. Это делало его жутко похожим на пугающую восковую куклу, что неудачно пыталась выдать себя за живого человека. Поначалу было сложно смотреть на такого Александра, абсолютно остывшего и бездушного, но Московский привык и к этому. Уже мог смотреть на протяжении долго времени, правда дотрагиваться боялся до сих пор, думая, что из-за неаккуратности своей сломает что-то и причинит больше боли, хоть и казалось: куда уж больше?       Петербург только-только начали восстанавливать. Реставрация пока шла медленно, но сумма для неë накапала приличная: все, кто хотел помочь, отправляли свои кровные на постройку старинной и святой столицы, даже сам император пожертвовал собственные средства. Мишу это не могло не радовать, ведь шанс на выздоровление Александра Петровича также становился выше.       Лекари по обыкновению снимали с ожогов бинты, полностью пропитанные выделениями, и заменяли новыми и чистыми, бережно обматывая пострадавшие участки. Эти действия уже стали ежедневной рутиной, ни у кого более не возникало отвращения или страха, все привыкли наблюдать такого Романова.       — Сердцебиение есть? — с надеждой, как обычно, спрашивает Миша, отрешëнно стоя в стороне, чтобы не мешаться.       Вопрос до нельзя глупый и детский, но тем не менее Московский раз за разом спрашивает, будто бы что-то за сутки могло поменяться. Так и жил с призрачной надеждой на скорое выздоровление наставника. Врачи молча смотрят на него, но совсем не удивляются его вопросу. Спокойно к грудной клетке наклоняются, вслушиваясь. Брови одного из них резко взымаются вверх, а глаза моментально округляются. Он не успевает отстраниться от чужой грудной клетки, как Александр неожиданно распахивает свои серые налитые кровью глаза. Все вокруг дëргаются, отпрянув в стороны, никто не ждал, что Романов очнëтся так скоро. Миша тут же к кровати метнулся, желая увидеть наставника, а может и обнять тихонечко, чтоб не навредить, но замечает взгляд своего наставника, который тут же вогнал его в ужас. Он был неадекватный и больной: серые туманы размыты и смешаны с кровью из лопнувших сосудов. Вместо привычных слов и ласкающего слух голоса — ужасающий и булькающий хрип (так себе голосок). Из-за рта брызжит кровь и гной, перемешанные с кусочками собственной плоти и остатками пищевода. Вся эта вонючая смесь пачкает и кровать, и пол, и рядом стоящих лекарей.       У Московского ноги подкашиваются при данном зрелище, еле на месте стоит и смотрит, широко раскрыв глаза, пока с места двинуться не может. Сердце в его груди моментально ускорило темп, бешено колотилось и вырывалось под воздействием внезапно хлынувшего адреналина. Казалось, что оно вот-вот сломает рëбра, разорвëт плоть и прямо так выскочит из тела. А всë тело обливалось ледяным потом, огромными каплями стекающими по коже. Миша не видит одной забинтованой половины лица, но прекрасно наблюдает вторую неприкрытую ничем половину. Из ран и остатков щеки течëт гной. Он легко наблюдает как внутри ротовой полости судорожно стучат друг о друга зубы и шевелится язык.       Александра бросает из крайности в крайность: его то знобит, то бросает в адский жар. Весь он дëргается в болезненных судорогах, словно из него бесы вылазят, громко вопит и стонет, попутно блюя кровью и кислотой из желудка и чуть ли на стены не лезет. Мгновение и врачи, опомнившись после первичного шока, хватают Александра, грубо к матрацу прижимая. Тот извивается сильнее, чужие прикосновения делают гораздо больнее и вырывают из глотки больного более чудовищные и ужасающие звуки. Больше Московский не может их слушать, уйти желает, но его останавливает сам Александр. Он цепко схватился за чужое запястье, сдавливая и пачкая его в собственной крови. Смотрит, кажется, точно на Мишу, но пустой и бессознательный взгляд опровергает это. Он глядел сквозь столицу, обращаясь громким и болезнным хрипом неизвестно к кому:       — Убейте меня…       Обожëнная рука ослабевает и безвольно сползает с чужого запястья оставляя после себя кроваво-тëмные разводы на светлой коже, и безжизненно на краю постели виснет. Мутные зрачки вверх закатываются и Александр вновь впадает в беспамятство, замертво замерев. Миша не выдерживает такого зрелища и, сдерживая рвотные позывы, выбегает из покоев. Но картина этого ужаса остаëтся перед глазами, а в ноздрях всë ещë стоит тошнотворный и мерзкий запах. Все внутренности вмиг скручиваются и напрягаются, а глаза слезятся. Московский закрывает рот ладонью, пытаясь сдержать рвотный комок, вставший в глотке.       — Как Александр? — слышится холодный и строгий голос императора.       Миша голову резко в его сторону поворачивает, отдышавшись, отчаянно головой мотает:       — Ужасно.        Александр Павлович выглядит огорчëнным и подавленным: плечи его опущены, а глаза смотрят в пол. Ему не хочется смотреть на столицу, что днями страдает над бездыханным телом Романова.       — Нам нужно поговорить. — молвит император, вперев взгляд в пол.       — О чëм, Александр Павлович?       — О тебе и Александре Петровиче. — он наконец-то переводит взгляд на Михаила и мрачнеет ещë сильнее, словно грозовая туча. — Я понимаю, что это не моë дело, но это уже касается твоих работоспособности и здоровья.       Михаил сначала молчит, не решаясь ответить что либо. Он догадывался, что рано или поздно об этом придëтся поговорить, а потому смиренно ждал этого момента. Но когда он столкнулся с этим наяву, Московский испытал совсем другие чувства, не такие, которые он предполагал. Он был крайней недоволен тем, что кто-то пытается вмешаться в его с Романовым «отношения», если их там можно назвать. В его представлении это слишком личное и секртеное, чтобы говорить об этом с кем-то кроме самого Александра.       — Всë нормально. — только и произносит Михаил.       — Нет, ненормально. — хмурится император. — Твоя работоспособность просто ужасна! Ничего практически не делаешь, забываешь о своих обязанностях! Это плохо, Михаил. — повысил тон Александр, видя протест в глазах столицы. — Ещë сильнее меня заботит твоë состояние. Посмотри только на себя: исхудал, нервный и тревожный. Что только сделал с тобой этот Петербург! Я волнуюсь за тебя, Миша, пойми. И хочу тебе помочь.       — Мне ненужна помощь. — стоит на своëм Московский, в глубине души понимая, что спорить уже бесполезно.       — Миша, — Александр кладëт руку на чужое плечо и в глаза заглядывает. — Я понимаю твои чувства и волнения, но так не может дальше продолжаться. Тебе нужно отвлечься. Нужно увидеть, что жизнь не заканчивается только на твоëм Александре Петровиче. — молчит. — Слушай, Миш. У меня есть одно предложение для тебя, от которого отказаться ты не вправе.       — Только не говорите, что мне надо уехать из Москвы. — сразу догадывается Михаил, знал, что просто так не отвертеться от императора.       — Я собираюсь в поход на Наполеона. И ты идëшь со мной. — кратко подтверждает догадки Михаила.       Тот головой отрицательно машет, мол, не готов к такому. Как же он оставит Александра одного? Не позволит ему сердце так поступить, не бросит своего молчаливого наставника и с ним останется. Беспокоил не так Романов, как Пьер. Он ведь непременно будет ошиваться вокруг Наполеона. Московский ему и в глаза посмотреть не сможет после всего, что он сделал и с ним, и с его любимым. А что говорить о битве с ним? Опять в грязь лицом упадëт и опозориться. Нет-нет, уж лучше он переждëт где-то далеко от театра военных действий.       — Нет, я не пойду с вами. Я должен остаться здесь. Александр…       — Твоему Александру не легче, не тяжелее от твоего присутствия рядом! Ему абсолютно всë равно, он практически мертвец! — всплеснув руками, восклицает император.       — Вы не правы! Он дышит!       — Дышит и оттого страдает! Михаил, полно тебе вести себя, как ребëнок!       — Я…       — А как бы на тебя посмотрел Александр Петрович, увидя он это? Думаешь ему понравится то, что сейчас происходит?       Михаил замер на месте, словно статуя. Бесспорно, Александр бы с отвращением отвернулся от него, на последок кинув какое-нибудь язвительное замечание. Слëз он не любил, от них его воротило. Увидев Михаила сейчас, он б непременно был недоволен и разочарован. Московский не может допустить такого! Он не хочет заставлять любимого злиться и расстраиваться из-за него же. Он хочет, чтоб его любили и ценили. Слезами эти чувства не вызовешь. Александр Павлович был прав. Его наставнику не понравится наблюдать то, что сейчас происходит.       — Пожалуй, вы правы. Александру Петровичу не пойдет по душе моë отвратительное поведение. — нехотя признаëт Миша, понижая голос до ничтожно тихого тона.       Император довольно покачивает головой, по плечу столицу похлопывает, улыбаясь чуть:       — Хорошо, что ты услышал меня. Завтра сообщу тебе всë касаемо похода, а пока отдохни, выкинь Александра из головы на время. — дружески советует он и наконец-то уходит.       Михаил молча провожает его взглядом и, переведя глаза на двери в покои Александра, силится зайти вновь. Нет. Достаточно. Он не может больше сидеть днями напролёт у его кровати и преданно ждать, пока тот очнëтся. Он должен что-то сделать, что-то изменить. Если не ради себя, то ради наставника. Ради того, чтобы он гордился им и более не стыдился. И тогда Михаил будет по-настоящему счастлив, тогда пройдут тоска и апатия и всë вернëтся на круги своя: Александр встанет на ноги, приступит к работе, а Московский будет продолжать его любить. Этого же хотел Миша?       В последний раз окинув двери покоев Александр долгим взглядом, Михаил уходит, с каждым шагом отдаляясь от комнаты, что в последнее время стала ему, как своя собственная. Его всë ещë терзали сомнения по поводу похода. Неужели они и вправду смогут победить врага? Неужели Пьер с Наполеоном будут покорены? Да, будут. Всë уже говорило за само себя: ослабевшие остатки французов отступали, оставалось их только нагнать и выиграть в решающем бою. Но Миша не мог успокоить себя этим. Что-то глубоко внутри вызывало сомнения. Возможно, то ныли старые раны в виде провальных попыток сразиться с врагом. Страх неудачи и поражения сжимали его сердце в стальной хватке, не давая расслабиться. А что если он не оправдает ожиданий? Александр Петрович не будет им гордиться и возненавидет, в его глазах он навсегда останется слабым ничтожеством, что и жизни даже не достоин, что говорить о роли столицы? Прав был Петербург, давным-давно сказав, что Михаил — глупое дитя, ни на что неспособное, что мешается он всем и что было б лучше, если бы его не существовало. В него не верил даже, казалось, близкий и любимый человек. И это давило ещë сильнее. Он не сразит Пьера, вновь упадëт лицом в грязь и останется проигравшим. Возможно, Александру Павловичу нужно было возразить. Лишняя обуза ему ни к чему.        Он в покои свои поспешно входит, дверями за собой хлопая, и бросается на кровать, вжимая лицо в подушки. И вот он снова жалок, снова один. Никому не нужный и отвратительный. Так ужасно он себя чувствовал после смерти Юрия. Все были нервными и злобными, заботились только о своей выгоде, но не о нëм. Даже Романов тогда грубо оттолкнул его. И сейчас всë практически так же. Только Александра и его язвительных, тщательно пропитанным ядом словечек не было. Было только его бесчувственное тело и краткое слабое дыхание.       Миша при мыслях об искалеченном наставнике, дëрнувшись, на руку перевëл взгляд. На потемневшие бордовые разводы, оставленные самим Романовым. При взгляде на них вспомнились и звуки, которые издавал Александр, мучаясь в болезненной агонии. Вспомнились его безумные серые глаза, судорожно стучащие друг о друга зубы. В носу почувствовался едкий железный запах крови и гнили. А кто виноват в том, что Петербург сгорел? Отчасти сам Миша, ведь именно он оставил его. Но был и другой виновник — Пьер. Он-то и спалил город. Московскому было ясно видно, как эти двое не переносят друг друга, француз вполне бы осмелиться на это. Наверняка мучения горящего Романова стали для него сладким наслаждением. От этих мыслей одновременно бежали мурашки по всему телу и кипела злость, сменяя уныние и апатию. Стоило только вспомнить, что и кто сотворил с Романовым такое.       Ненависть и желание мести за своего любимого не давали до конца опустить руки. Они станут стимулом для Московского, толчком для движения. Возможностью увидеть, как страдает уже сам Пьер и просит о прощении. Пускай не ждëт пощады, он обязательно заплатит за всë, что сделал.       На следующее утро дворец был наполнен шумом и движением. Александр Павлович собирался в поход за подлым французом, намереваясь гнать его до самой Франции, откуда он и явился. Эта новость уже не была большим секретом: многие офицеры, с томлением сердца ожидавшие этой возможности, так же шли вместе с ним. Естественно, вместе с ними и Миша. Но ему не нужны были слава и богатство за победу над врагом или путешествие по Европе. Ему нужна была только месть. Ему нужен Пьер.       Перед тем как отправиться в поход Михаил решил попрощаться с Александром, напоследок посидев часик другой в его покоях. Тот с прошлого вечера более не просыпался, лишь тихо и сбито хрипел в попытках дышать. Лицо его скрыто за ужасными ожогами, а они за бинтами, не было ясно, о чëм он думает. И думал ли вообще? По крайней мере, Михаил надеялся, что тот, возможно, волнуется за него и ожидает победы над французами. Молча и тихо, но ожидает и надеется. Ждëт его и сладкой победы.       Московский бы так и сидел днями и ночами, не сводя глаз, лишь бы была возможность видеть Александра. Но увы, придëтся покинуть его на какой-то срок. Придëтся ненадолго забыть про него и настроиться на поход. Плохая концентрация — главный враг на поле боя.       Он крайний раз скользит трепетным взглядом по очертаниям лица наставника и сжимается изнутри. Сложно, очень сложно взять себя в руки и уйти. Сложно покинуть Романова. Но Московский с этим справляется: тихо с привычного места поднимается и уходит. Первый шаг сделан.