Мы убили наших детей

Волна разбилась о корму корабля, посылая к лицу Рейниры вместе с отрывистым ветром соленые холодные капли. Одна из таких соскользнула с носа к губам, и Рейнира неосознанно слизнула ее. Она никогда не любила морскую воду, как и ее отец. Как и, в итоге, ее сын. Путь до Дрифтмарка выпал на хмурые дни — несколько ночей перед их путешествием в море бушевали шторма, оставив после себя тучи и мелкий моросящий дождь. Волосы у Рейниры лежали слипшимися тяжелыми прядями, а плащ с аккуратным меховым воротником неприятно холодил тело вместо обещанного тепла. Сжимая пальцами влажные доски, Рейнира осторожно заглядывала за борт, выискивая в темных водах призраки своего прошлого. Стоило ее ноге ступить на корабль — она смотрела и смотрела на волны, словно боялась увидеть в них обломки старых крушений. Останки Арракса, с разорванным алым плащом. Доски, среди которых тонул ее израненный старший сын. Маленькое тело Визериса, безжалостно утянутое на дно. В прошлой жизни она не видела ни одну из этих смертей — Рейнире посчастливилось видеть только следы гибели Джоффри. Но каждый раз, сколько бы времени ни прошло, Рейнира стремилась найти в водах несчастье своих сыновей и забрать их боль хотя бы в собственных воспоминаниях. О, как же ненавидела Рейнира море. Эту нескончаемую гладь бесконечных потерь. Письма Люцерис писал исправно и с завидной частотой. С тех пор, как почти все время его пребывания сосредоточилось на Дрифтмарке, Рейнира получала послания каждую неделю. Люцерис писал всем — ей, своим братьям, даже Деймону. Он несколько раз писал Хелейне, о чем Рейнира узнала после того, как ее младшая сестра однажды за ужином рассказала о гнезде «странных» пауков, которое у стен замка нашел Люцерис. Сама Рейнира в уединении наслаждалась неровным почерком сына, когда он писал ей об уроках Корлиса Велариона, о Рейнис, о том, как растет Арракс и как любит он в одиночестве кружиться над пляжем. О том, как тяжела морская болезнь. И, хотя об этом и не было написано ни единого слова, — Рейнира видела мучения сына между строк. Люцерис всегда доверял ей и всегда говорил о том, как не подходит он обещанному ему будущему. Тем не менее, долг, который Люцерис в итоге принял, лишил их обоих этих хрупких признаний. Ее драгоценный сын не мог позволить себе расстраивать мать, даже если Рейнира была рада распахивать объятия для всех его жалоб. Люцерис писал о морской болезни, но уже не ей. Он писал Эймонду. Единственным доказательством их переписки был лишь донос, что к принцу Эймонду Таргариену регулярно прилетает ворон из Дрифтмарка и с той же регулярностью отправляется назад. Тогда Рейнира кивнула и приказала больше никогда не трогать переписку двух принцев, но сама весь вечер мяла пальцами листы бумаги и в тревоге кусала губы. Прошло уже несколько лет, но ей все еще было тяжело смириться с той тягой, что связала ее сына и брата. Первый год был туманом — Рейнира цеплялась за новую жизнь со всем накопленным в ней отчаянием. Вернувшаяся из Харренхолла, со свирепостью дракона оберегающая свою новорожденную дочь, своих сыновей. Не смыкающая глаз по ночам из-за их хрупкого будущего. Харренхолл даже своим молчанием открыл ей многие тайны, одной из которых стала рука Эймонда на локте Люцериса, когда ее сын поскользнулся на грязной от разлитого масла лестнице и не смог ни за что ухватиться из-за своей маленькой травмы. И взгляд, каким Люцерис одарил Эймонда, когда тот фыркнул и спокойно прошел вперед. Люцерису оставалось только идти по его следам. Разговор с Алисентой в карете не должен был успокоить Рейниру, но был призван убедить ее в безопасности Люцериса. Кто знал, на что была способна ее бывшая подруга, женщина, нетерпимая ни к чему в этом мире, кроме своей слепой Веры? Но Алисента, вопреки худшим ожиданиям, лишь стыдливо и неловко приняла осторожное предположение и замолчала. Она молчала о них еще несколько месяцев, прежде чем рассказала Рейнире о подслушанном ею разговоре. Но к тому моменту Рейнира и сама поняла слишком много о тайнах своего любимого сына. — Что ты планируешь делать? Алисента была нетерпелива в этой беседе. Качество, которым она редко хвасталась перед Рейнирой в последние годы, если даже не за всю жизнь. Сложно было изгнать из памяти презрительную ненависть и апатию в глазах бывшей королевы, когда Рейнира впервые ступила в Королевскую гавань под своими знаменами. — Что, по твоему мнению, я должна? — уточнила Рейнира, спуская с коленей Висенью. Ее дочка довольно держала в руках привезенную ей Деймоном из Пентоса куклу. — Сказать, что это грех. Может… может, они одумаются. Иногда в Алисенте просыпалось что-то прежнее, металось внутри нее и находило выход только в их разговорах. Рейнира знала, что дальше ее комнат этот гнев не уйдет, иначе Алисента уже бы давно сорвалась. Давно бы привязала Эймонда к столбам у входа в септу и заставила замаливать грехи всех прожитых жизней.  Но, как могла наблюдать Рейнира, Эймонд все еще спокойно разгуливал по залам Красного замка и вертел своим мечом на тренировочной площадке. Поэтому Рейнира терпеливо выслушивала негодование вместо того, чтобы поддаться собственному желанию схватить Алисенту за волосы и ударить этим благочестивым лицом о стол. — Они сильно сблизились, Алисента. Не скажу, что одобряю симпатии Люцериса, но их ситуация многим лучше того, что я имела несчастье наблюдать в той жизни. После упоминания об их общем прошлом Алисента как обычно замолкала и бесчувственно смотрела в угол стола. Признавать это было тяжело, но Рейнира в глубине души разделяла ярость и смятение бывшей подруги. Сколько раз она была на грани того, чтобы схватить Люцериса за плечи и запретить ему видеться с Эймондом, не могла сосчитать даже сама Рейнира. Ей по сердцу било каждое знание о тайной новой встрече, что случались все чаще и чаще. Но пока они все были живы, Рейнира боялась сдвигать в сторону кости. Осторожность, с которой она ступала по пути короны, сложно было объяснить Деймону. Муж, гордый, верный и отважный, не представлял, по скольким головам ходила когда-то Рейнира и с какой легкостью она лишала жизни людей. Потому их споры не прекращались, выматывали и пугали Рейниру тем, что супруг в итоге отвернется от нее в пользу своих амбиций. Только Висенья в руках успокаивала буйный нрав и недовольство Деймона. Он завороженно смотрел на нее, на все ее уродства, как их могла бы назвать Алисента, на чешуйки, на рожки, на пугающие странные глаза. — Дитя драконов и есть дракон, — заключал Деймон, и споры с Рейнирой забывались на неопределенный срок. В конце концов, Рейнире пришлось сделать выбор. Королевская семья несколько месяцев дрожала и трепыхалась как разорванный флаг на ветру. Не было правильных решений, о которых Рейнира постыдно надеялась узнать в Харренхолле, и никакие новые идеи не приходили ей в голову. Страшнее всего для нее было оступиться и узнать об этом только после гибели родного человека. Спокойнее всего Рейнира себя чувствовала, когда знала, что все члены семьи находятся рядом, но удерживать подле себя не только своих сыновей, но и братьев было практически невозможно. Рядом с ней вынуждена была оставаться только Алисента, с которой они так и остались одинокие в затхлой комнате башни. Так что оставалось только придумывать способы контроля. И первым в очереди встал Эйгон, продолжавший пропадать в борделях и вине. — Ты не можешь отсылать моего сына, Рейнира! — Алисента так сжимала ткань своего платья, что могла разорвать его в клочья. — Не имеешь права! Рейнира сама не была уверена в своем решении, но упрямо спорила: — Успокойся и прекрати истерику, ты напугаешь Висенью. Я всего лишь предложила ему подумать. Насколько мне известно, когда-то он сам рвался покинуть Семь Королевств. — Он был напуган! Боялся тебя, — голос Алисенты опустился до шипения. Ее еще не измученное потерями лицо искривилось в вере в собственные слова. — Твоей мести из-за трона. Смех против воли вырвался у Рейниры изо рта, похожий на влажное бульканье. — Боялся… с чего же науськивания, позволь спросить? — Рейнира рукой устало потерла лицо. Когда-то она могла поспорить, что не причинит вреда своей крови, но теперь это было бы ложью. — Он был прав, моей мести стоит бояться. Оливковая кожа Алисенты окрасилась зеленым от дурноты. Рейнира бы любезно предложила бывшей подруге присесть, но Алисента сама опустилась на ближайший стул со сдержанной грацией. Той, которой Рейнира завидовала даже в такие мгновения. — Тогда почему ты пытаешься все разрушить? Все… это. На этот вопрос у Рейниры ответа не было. — Не пытаюсь, — сдалась она. — Обещаю тебе, если Эйгон откажется — никто не будет насильно выгонять его из Красного замка. Здесь он все еще мой брат. Но если он захочет, то я буду искренне рада. Это расширит наше влияние за границы королевства и поможет самому Эйгону что-то изменить в отношении к собственной жизни. Я надеюсь на это. В итоге Эйгон не отказался и принял предложение. Уже через несколько недель он седлал Золотого Огня, чтобы направиться в Эссос. От Рейниры не укрывались подозрительные напряженные взгляды, но она не позволяла себе дрожать или пытаться избежать внимания. Она даже предполагать не хотела, что этот человек был способен сделать с ней в прошлом. — Думаю, там оценят твои винные пристрастия, Эйгон, — сказала Рейнира ему на прощание. — Докажи им, что наша семья едина и возвращайся. Губы Эйгона дрогнули в кривой усмешке, но он, тем не менее, кивнул. Алисента была последней, кто подошел к Эйгону перед тем, как тот направился к своему дракону — она поцеловала его в лоб и долго смотрела в глаза, прежде чем смогла отпустить. Когда сияние золотой чешуи перестало мелькать на горизонте, в груди у Рейниры что-то ослабло и успокоилось. В ту же ночь она села за письменный стол и вызвала в Королевскую гавань Бейлу и Рейну, которые отдыхали на Дрифтмарке, и нашла в себе силы для одного из самых тяжелых решений. Обе помолвки ее старших сыновей были поставлены под вопрос. Рейнира не стала расторгать их официально, но, как и Эйгона днем ранее, она отправила Джекейриса на Север к Кригану Старку, а Рейну — в Чаячий город, чтобы Бейла и Люцерис остались при дворе без своих будущих супругов. Ни один из этих важных и сердечных браков в прошлом не состоялся, а Рейнира так бы хотела увидеть внуков. Но… не могла. Ночью, уже когда письма с вызовом в Королевскую гавань дочерей Деймона были отправлены, она честно призналась Алисенте, что ощущает воронку ужаса в груди, когда думает о том, чтобы к чему-то принудить своих детей. Понимание, отразившееся у Алисенты на лице, дало Рейнире понять, что беспокойство было для них единым. — Я боюсь снова потерять их, если сделаю что-то не так. Кому из них принадлежала эта фраза, Рейнира так и не запомнила. Скандал, который последовал за ее указом, мог стать началом новой войны. Единственное, что спасло Рейниру от ссоры с Деймоном и яростных споров с Веларионами, — это поддержка ее собственных детей и двух абсолютно прекрасных девушек, взявших все лучшее от своей матери. Им был дан срок в несколько лет, чтобы решить, готовы ли они вступить в брак, и Рейнира не знала, какого ожидает результата. Потому что они были должны. Все они были должны. После свадьбы Джекейриса и Бейлы прошло уже полтора года. Рейнира с трудом, но привыкла видеть своего сына только несколько месяцев в году, потому что большую часть времени ее драгоценный наследник проводил на Драконьем камне. Она скучала по нему до безумия, но не могла позволить себе привязать Джекейриса к собственной юбке. Как не могла поступить и с Люцерисом. Ему оставалось всего ничего до принятия собственного решения, потому что Рейна уже как три месяца жила на Дрифтмарке, любуясь своим новообретенным маленьким драконом. Деймон после долгих бесед со своими шпионами сказал, что у его дочери появился возлюбленный — некий рыцарь, с которым она познакомилась в Чаячьих землях. И ему даже не нужно было описывать, кто этот таинственный поклонник. Рейнира хорошо помнила того мужчину, потому что смотрела на него с воспоминаниями о Люцерисе, гибель которого позволила невесте обратить взор на другого. Даже не осуждая Рейну, Рейнира не могла не думать об этом. Думать день за днем, все долгие дни своего опустошенного сердца. Никто так ничего им и не сказал, и Рейнира не могла угадать, что за решение примут Люцерис с Рейной и будут ли они в нем едины так же, как их старшие брат и сестра. Потому что, сколько месяцев уже Рейна жила на Дрифтмарке — столько времени там проводил и Эймонд. Эймонд, которого не остановила Алисента и мало старалась остановить Рейнира, отправился на Вхагар со стопкой важных бумаг и указаний к будущему празднованию дня рождения Повелителя приливов. В какой-то момент Рейнира действительно подумала, что случится, если она наступит на горло своему страху и отошлет куда-нибудь Эймонда, а Люцериса поскорее женит. Но в тот момент, когда она была готова это сделать, ее брат уже улетел, а Алисента заламывала руки с молитвами о грехе. Послышался вымученный вздох, и Рейнира повернула голову, подмечая зеленоватый цвет лица Алисенты. — Зачем ты вышла? Алисента, в юные годы спокойно переносившая недолгое плавание, в этом путешествии была хуже Люцериса — все свое время проводила над кувшином. Вокруг нее суетились две служанки, пока Хелейна мечтательно что-то напевала своим детям и играющей с ними Висенье. Даже Джоффри мирно сидел там, не желая выпускать из виду сестру. — Я чувствую себя гораздо лучше, — Рейнира с сомнением оглядела Алисенту, но та лишь гордо приподняла подбородок и уставилась куда-то в морской туман. Она отрезала. — Мы скоро прибудем, я не могу отсиживаться. — Как пожелаешь. При Алисенте Рейнира не могла смотреть на воды, вместо этого принявшись разглядывать за серой пеленой очертания Дрифтмарка. Они стояли рядом, и, как бы это ни было противно, Рейнира почти привыкла. От нее не укрывалось, как Алисента иногда сама старалась отойти подальше, может, сбежать, но потом скорбно поджимала губы и оставалась стоять рядом, терпя Рейниру также, как и та ее. Какая злобная ирония была в том, что когда-то Рейнира и Алисента ходили рука об руку по коридорам замка, смеясь и улыбаясь встречным лордам и леди. Сейчас они обе не выносили друг друга и ничего не менялось, но зато их дети продолжали дышать. В конце концов, раз они обе начали все это ради их жизней, единственное, что оставалось — наступать себе же на горло под угрозой новой войны. Сквозь пелену тумана проступили скалы, и Рейнира увидела, как сверкнула на одной из них золотая чешуя — Эйгон уже был здесь, что неудивительно. Как Джекейрис и Бейла. Как Деймон. Абсолютно все. — Подготовьте детей, — служанка поклонилась и поспешила скрыться в каюте. Попытавшись успокоить бушующее сердце, Рейнира глубоко вздохнула и, наконец, спросила Алисенту. — Что ты будешь делать, когда услышишь их решение? Алисента прикрыла глаза слипшимися ресницами, а ее губы задрожали во время ответа. — Молиться за душу моего сына, чтобы ему был прощен этот грех. Сдержать укол было трудно, но Рейнира и не пыталась. — В прошлой жизни помогло? — А тебе? — Алисента повернула голову, встречая взгляд. Посмотрела также, как и у ворот Красного замка, когда Рейнира отвергла последнюю попытку контроля и услышала в ответ насмешку про крыс и кота. Рейнира уже знала цену, что ей было суждено платить всю оставшуюся жизнь. Алисента тоже, поэтому взаимно ее ненавидела каждым взглядом и словом. Берег был все ближе и ближе, можно уже было различить очертания людей, встречавших их. Ярость в груди бушевала как море в минувшие ночи, но Рейнира усилием воли оторвала от Алисенты взгляд и заставила себя найти среди толпы на берегу макушку Люцериса. Ради него. Ради Джекейриса. Ради Джоффри, Визериса и Висеньи. — Мы еще не знаем, каким будет решение, — почти примирительно произнесла Алисента. Как бы ни хотела поверить в это Рейнира — она не могла. Уже был конец дня, но Рейнира так и не смогла вызвать к себе Люцериса и Рейну. Смешно, потому что она уже не боялась услышать ответ и даже знала его — ее сын и падчерица были милы друг с другом весь праздничный ужин, но настолько и холодны. Показательно холодны, чтобы все вокруг них поняли принятое ими решение. Судя по лицу старших Веларионов и Деймона, те готовились принять этот удар не без дополнительных споров, но с честью. Тем не менее, Рейнира трусливо отложила решение на утро, чтобы на свежую голову не дать себе сорваться, и чтобы не затягивать с примирением семьи до самого празднования в честь дня рождения Повелителя приливов. Она не была уверена в том, что никак не попытается повлиять на Люцериса и Рейну, но дня ей должно было хватить. Втягивая себя соленый морской воздух, Рейнира прогуливалась по хмурым коридорам замка, вспоминая о страшных событиях его стен. О лежащей на дне вод Лейне, об исчезнувшем-убитом Лейноре, о своем собственном решении окончательно принадлежать Деймону и о Люцерисе, который здесь же связал свою жизнь с Эймондом. Ноги сами принесли ее в сад, и Рейнира осторожно ступала, стараясь не тревожить сухую листву и тонкие веточки под своими туфлями — чужие голоса она услышала еще на подходе, потому как могла избегала лишнего шума. Люцерис и Эймонд оставались вне ее поля зрения, но Рейнира не рискнула пытаться подойти ближе. Ей оставалось только жадно вслушиваться в обрывки фраз, которые складывались в цельные предложения. — …твоя мать не глупа. Если не сегодня, то завтра она вызовет тебя к себе. — Я готов объясниться. Она поймет, — голос Люцериса то становился громче, то затухал. Как если бы Люцерис утыкался лицом в ладони или, может быть, в чье-то плечо. — Ты же сам говорил, что они уже знают. Низкий смешок Эймонда был почти не слышен. Рейнира бы не удивилась, окажись, что она сама себе его додумала. — Знать и признавать — разные вещи, Люцерис, — молчание было слишком долгим, прежде чем Эймонд жестко продолжил. — Уверен, что твоя мать спустит нас тебе с рук, если ты при этом будешь жить на Дрифтмарке и делать с Рейной кудрявых детишек. А я буду супругом какой-нибудь леди и буду летать к тебе раз в полгода. Послышался глухой удар и шипение. — Посмеешь еще раз сказать такое, и я так и поступлю. — И что же ты предлагаешь? Забрать тебя в Эссос и самому бросить семью? Мою мать? — Разве не ты избегал меня целый месяц, после того как твоя мать осуждающе на тебя посмотрела? — Я… — голос Эймонда откровенно сорвался, и Рейнира не могла не почувствовать гордость. Ее жестокий ненавистный брат терялся от упреков ее же сына. И одновременно ее грудь посетили стыд и горечь. И боль, когда Рейнира вообразила страдания Люцериса, разделенного с любимым человеком. — Эймонд?.. — ее мальчик позвал так робко и моляще, что Рейнире пришлось сдержать порыв выскочить и обнять его. Когда Эймонд ответил, Рейнира, наверное, уже приняла свое главное решение. — Ты же знаешь… Знаешь, что это произошло после нашей первой ночи. Она смотрела так, будто все знала и осуждала. Я не мог этого вынести, Люк. Не мог подвести. Только не ее, — никогда в жизни Рейнира бы не подумала, что Эймонд может звучать так уязвимо. Она уже знала многое о них, но столько же еще оставалось скрытым. — Но я пришел к тебе. А ты выбрал Дрифтмарк. Хрустнули опавшие сухие листья. Рейнира испуганно посмотрела себе под ноги, но тишина была нарушена не ей. — Эймонд, стой! Я тоже не могу… Мама столько за это боролась. Но я никогда не выберу Рейну, я клялся и могу поклясться еще раз, — послышался еще один хруст листвы и веток. И тяжелый долгий выдох, после которого голос Люцериса стал почти не слышен. — Если завтра она откажет, то я полечу с тобой в Эссос. Тогда мы оба… оба подведем их. Если вместе с тобой, то я смогу. «Не откажу!» — кричала внутри Рейнира. — «И она не откажет! Никогда!» Но молчание затягивалось. Приняв решение для любого исхода, даже если бы она позорно выдала себя шумом — Рейнира осторожно ступила вперед и заглянула за деревья и высокую ограду. Эймонд и Люцерис стояли, обнявшись и практически вжимаясь друг в друга. Только в этот момент Рейнира осознала, как повзрослел ее сын. Если Джекейрис с возрастом так и не набрал роста, но был статно широк в плечах и силен, то Люк как будто забрал себе всю его высоту — вытянулся, и сейчас, наверное, был даже немногим выше Эймонда. Он стоял к Рейнире боком, почти спиной, и она видела только черную в лунном свете пышную макушку. Сквозь кольца его темных волос в сторону Рейниры смотрел холодный сапфир. Та сторона лица Эймонда, которая могла что-то выдать в его эмоциях, прижалась к щеке Люцериса за их спутавшимися волосами. Если Эймонд всегда казался Рейнире хлыстом, то Люцерис с ним рядом был глиной. Когда ей удалось бесшумно уйти, оставив Люцериса и Эймонда в объятиях друг друга, Рейнира поняла, что щеки все это время заливали дорожки слез. Она знала, что утром вызовет к себе сына и что отстоит его решение перед Деймоном и Веларионами. Что задавит в себе ненависть к своему брату. И пусть ее проклятием была Алисента, Рейнира знала, что та в итоге поступит также. Потому что однажды они обе уже убили своих детей. Теперь им предстояло позволить им жить.