Проданная

      Крепко сжимая в мозолистых руках тушку зайца и не поднимая головы на прохожих, что окидывали его недовольными взглядами, мужчина прошёл в свой двор. Бросив небрежно добычу, он устало присел на низкое каменное крыльцо своего дома. Сидя с опущенной головой, он безразлично смотрел на то, как под его ногами кипела жизнь. Муравьи тащили жучка, что был в несколько десятков раз больше их. Собранные и до невозможности сильные. Он часто ловил себя на мысли, что не отказался бы превратиться в муравья или другое насекомое, чтобы прекратить всё то, что ему приходилось переживать. Подняв наконец-то голову, он зажмурился, а кожа на грязном и небритом лице ощутила тёплые солнечные лучи.       — Менас.       Из дома на крыльцо вышла женщина. Босая, в сером льняном платье, поверх которого был надет такой же серый заляпанный фартук. В руках она держала миску с остатками обеда.       — Сегодня только этот дохлый заяц, — снова опустив голову, сказал Менас. — Шкуру мне отдашь, сделаю младшему обувь.       — У сына две ноги, а заяц один, к тому же он маленький, — взяв зайца за задние лапы, тихо сказала женщина.       — Значит, пусть выбирает, какая нога достойна быть в обуви! — стиснув зубы, прошептал Менас.       — Почему ты не ходишь на охоту в наш лес? Там полно добычи. Стоит ли этот заяц тех усилий, которые ты прилагаешь, чтобы добраться до тех мест? День в пути, чтобы притащить одного зайчонка?       Менас подскочил с места и с укором посмотрел на жену. Внутри всё кипело от ярости, что он почувствовал. В последнее время он не мог благодарить жену за поддержку. Всё чаще в их семье случались ссоры, и всё из-за его смирения к тем условиям, в которые поставил его народ. Чувствуя себя одиноким теперь уже и дома, он наконец-то нарушил тишину.       — Сколько раз я должен повторить, что мне запретили охотиться в нашем лесу? Мне и моим сыновьям. И когда родятся их сыновья, они так же будут проходить десятки миль ради одного такого зайца, чтобы их семья не подохла от голода.       — Ты слишком правильный. Нужно думать о своих детях, а не о том, чтобы всё это исправить. Да и как можно исправить то, что не позволяют? Наш народ презирает нас, они не позволят тебе жить по-другому. Они никогда не простят твоего отца, и нужно смириться с этим.       — Если я не буду стараться исправить наше положение, мои дети закончат свои дни скверно. Ты знаешь. Ты всё знаешь, вот только вслух не хочешь об этом говорить. Почему, Лута? Ты забыла, за кого вышла замуж? «За проклятого»! — прокричал Менас. — Забыла, от кого рожала?! И я буду делать всё, что мне прикажут, лишь бы поскорее избавиться от позорного клейма. Скажут жрать месяц свиные отбросы, я сделаю это, только бы немного ослабить те цепи, в которые меня заковали.       Швырнув миску с остатками еды на землю, Лута молча вернулась в дом. Положив зайца на стол, она принялась тут же разделывать сухопарую тушку их предстоящего ужина. Она не плакала. Не имела права, ведь её муж был прав, когда говорил, что она знала, за кого выходила замуж. Он не раз предупреждал её о том, что жизнь с ним на окраине деревни будет сложной и, скорее всего, пока они будут живы, в лучшую сторону ничего не поменяется. Сдирая шкурку, она умело проходилась ножом по уже холодной дичи. Отрубив лапы, они кинула их в ведро. Она всегда так делала, оставляла еду и для пса, который был любимцем их единственной дочери. Заметив, что под шкурой нет ни капли жира, да и мяса мало, Лута расстроенно усмехнулась. Поняла, что снова её дети отправятся спать голодными. Бросив мясо в чашу с водой, она замерла. Услышала шаги. Знала, что это Менас. Повернувшись, она не ошиблась.       — Почему ты возражаешь мне?       — Мне обидно за наших детей, — тихо ответила Лута. — Что они сегодня будут есть? С пустыми животами плохо спится, а они помогают тебе в поле. Им нужны силы.       — Старший уже взрослый, сам пусть себя кормит.       — Что? — воскликнула Лута. — Он прожил тринадцать зим, его сверстники не ходят на охоту!       — Они не ходят, а он будет. Он из моего рода, а значит, у него не может быть так, как есть у других.       — Я против.       — Тебя никто не спрашивает, — измождённо сев за стол, заявил Менас, — твой удел — кухарить да стирать, а что будут делать наши сыновья — решать мне, а теперь накорми меня.       Отвернувшись от мужа, Лута на мгновение закрыла глаза. Плакать она не могла. Знала, что Менаса это сильнее разозлит. Тогда и вернувшимся с поля детям мало не покажется. В доме многое зависело от настроения его хозяина. Поставив на стол миску с похлёбкой, Лута села напротив мужа. Она смотрела на то, как он с завидным аппетитом ест похлёбку, ту, что остальные жители деревни попросту выльют в помойное ведро или отдадут собакам. Удивлению места не было. Знала, что такова его жизнь с самого рождения. Другой жизни он не знает. И всё-таки в последнее время она начала по-другому смотреть на то, как живёт она и её дети. «Проклятые», «грязные» — именно так называли её с мужем и их детей остальные бегрофины. Когда-то ей дела не было до того, кем был её муж и его род. Она влюбилась в юного Менаса, который покорил её своей отвагой, несгибаемостью и жаждой изменить свою жизнь. Будучи дочерью свинаря, Лута недолго упрашивала отца выдать её замуж за «проклятого сына». Большая семья, и все хотят есть…       — У тебя с ним и так отношения испортились, не делай хуже своей жестокостью к нему, — тихо сказала Лута.       — Сегодня он отдаст свою порцию младшему, а сам пойдёт на охоту. Я расскажу ему о местах, где можно подстрелить зайцев или уток.       Лута грустно усмехнулась.       — Зайцев? Уток? Места? Что же тогда сам принёс одного жердястого зайчишку?       — Посмотрим, кого старший притащит, — прожёвывая сухую корку хлеба, пробормотал Менас.       Лута молча вышла из дома. Босая, она прохаживалась по двору, где, казалось, не желала расти даже трава. Тёплая летняя земля согревала ноги. Где-то раздавались голоса и детский смех, она знала, что среди этого смеха не был слышен смех её детей. Никто не хотел из детей дружить с детьми Менаса. Никто из взрослых не позволял своим детям дружить с детьми «проклятого сына». Никто из взрослых женщин не позволял себе остановиться и поговорить с Лутой. Даже на рынке многие лавочники кричали на неё, чтобы она поскорее убиралась от них и не мешала торговле. Лута знала, что вот-вот — и её дети придут с поля, где трудились наравне с отцом, который несколько дней отсутствовал из-за охоты. У них был небольшой надел, где они выращивали зерно, а после продавали его другому народу очень задёшево. На вырученные деньги она могла купить на рынке молоко, мёд и муку. А если повезёт, то и ткань, чтобы её дети могли иметь хотя бы сменную одежду. Она знала, что старший сын сделает так, как велит ему отец, но также она знала, что может лишиться сына из-за прихоти его отца. Охота никогда не славилась своей простотой и безопасностью. И, как любая мать, Лута переживала за сына.       — Мама! — звонкий девичий голосок вернул Луту в реальность. — Мы вернулись!       К Луте подбежала худенькая темноволосая девочка с длинной косой и мальчик, такой же худой, но светловолосый, как его матушка. Под ногами суетился, ластился пёс, который для дочери Луты и Менаса был единственным другом. Другой дружбы она не хотела. Её Зубастик был для неё самым дорогим и верным другом.       — Мои дорогие, — обняв детей, прошептала Лута. — Устали?       — Немного, — подняв голову и посмотрев на мать, с улыбкой ответила девочка. — Смотри, что мы нашли, — раскрыв мешок, куда Лута обычно складывала детям скудную еду, девочка показала матери несколько яиц. — Сегодня мы их пожарим или сварим.       Лута удивлённо уставилась на детей.       — Только чтобы отец не увидел, — прошептал мальчик. — Тогда он не разрешит нам их съесть.       — Где вы их нашли? — любя спросила Лута.       — Саргал нам их принёс. Мы решили принести их домой, чтобы и ты поела. Говорят, что жареные яйца очень вкусные, — уверенно ответила девочка.       Лута еле-еле сдерживала слёзы. Отчего ей больше всего хотелось плакать? Оттого, что её дети никогда не ели жареных утиных яиц, или оттого, что они и сейчас могли их не попробовать, так как, узнай их отец о том, что они принесли неизвестно откуда еду, он не позволит им её попробовать. Он жил строгими правилами и порядками, которые установили бегрофины, наказывая его отца за страшный проступок по отношению к их народу. И вот перед ней стояли её дети, которые вынуждены были расплачиваться за грех своего деда, которого даже не видели.       — Сегодня они пожарят яйца.       — Мой сын, — Лута обняла старшего сына. — Саргал, ты же знаешь, что нам запрещено брать что-то на еду в неположенных местах. Твой отец будет сильно ругаться. Он и так сегодня без настроения.       — Что опять? — устало присев на лавку, спросил Саргал.       — Охота не такая удачная, как он ожидал, — поглаживая волосы дочери, что обняла мать, ответила Лута. — Заяц, да и тот чуть больше моей ладони. Сегодня на ужин похлёбка.       — Нужно искать новые места для охоты, а не ходить туда, где тебя каждый заяц в лицо знает.       Ванора и Русгирс громко и озорно рассмеялись, так звали младших детей Менаса и Луты. Ванора прожила одиннадцать зим, а её младший брат — всего семь. Их старший брат, Саргал, прожил тринадцать зим, и каждый из них с младых ногтей был вынужден работать на небольшом земельном наделе, который им позволили содержать, дабы их род мог сводить концы с концами. Тяжёлая ноша выпала на судьбы этих детей. Не знающие детского веселья, забав с остальными детьми они изо всех сил старались трудиться, чтобы не погибнуть зимой от голода и холода. Находясь под строгим контролем своего отца, они знали, что за малейшую провинность он накажет несколькими ударами плетью, которую он всегда держал на самом видном месте в доме — при входе. Ни Саргал, ни Ванора, ни Русгирс не знали, что такое досыта наесться, наиграться, набегаться с друзьями или попросту выспаться. Всю любовь, о которой только могли знать, они получали от матери. Лута обожала своих детей. И всё-таки авторитет Менаса затмевал собой и её любовь и заботу. Она не хотела, чтобы её постоянная защита превратила отца в ничтожество в глазах его детей.       — Эдакий умник у меня вырос, — на крыльцо вышел Менас. — Вот со следующим рассветом ты и пойдёшь на охоту. Один. Посмотрим, с какой добычей ты вернёшься.       Менас и Саргал молча смотрели друг на друга. В последнее время между ними не было доверительных отношений, да и уважительное со стороны Саргала постепенно исчезало. В отце он видел согласного на любое унижение бегрофина, всё ради того, чтобы народ принял его и снял позорное клеймо. Самого Саргала прошлое его деда никак не смущало. Он никогда не видел его, но знал, что при первой же встрече отрубил бы тому голову, смыв наложенный им на весь род позор его же кровью.       — Вы можете пойти вдвоём на охоту, — сказала Лута. — Я с детьми буду работать в поле.       — Тебе и так придётся работать там вместо него, — ответил Менас, при этом он не сводил глаз с сына. — Он отправится на охоту, а ты будешь вместо него работать на земле.       — А что будешь делать ты в это время? — спросил Саргал.       Менас недовольно усмехнулся.       — Чистить свинарник у вождя.       — С каких пор ты стал убирать за его скотом? — спросил Саргал. — Он же презирает тебя.       — Нас. Он презирает нас. И не только он, сын мой, — ответил Менас. — Но он дал нам с тобой работу. Мы должны достойно трудиться и быть ему благодарными.       — Мы? — не понимая, спросил Саргал. — Нам?       — Да, мне и тебе. Теперь у нас с тобой есть работа.       — Сколько он будет платить вам? — спросила Лута, не скрывая своего удивления.       — Я и Саргал будем работать за потроха, которые будут оставаться после забоя животного. Этого хватит, чтобы жить.       — Потроха?! — недовольно выкрикнул Саргал. — Я не собираюсь ковыряться в свином дерьме за потроха! Тем более этот свинарник когда-то принадлежал отцу моей матери. Я не согласен!       Менас злобно уставился на сына. Резкий взмах рукой, и Саргал лежал на земле. Острая боль прошлась по его лицу. Ванора и Русгирс подбежали к нему, но в порыве злости он с силой оттолкнул их, чтобы самому встать. Лута недвижимо стояла на месте, уставившись красными от слёз глазами на мужа. Она чувствовала, что их союзу и былому пониманию приходит конец.       — После охоты мы вместе пойдём на работу. Ясно? — спокойно, словно ничего не произошло, сказал Менас. Он равнодушно смотрел на старшего сына, которому в кровь разбил лицо.       — Да, — вытирая кровь с губы, ответил Саргал.       — Пока мы будем работать в свинарниках, Русгирс будет выполнять нашу с тобой работу.       — Как ты себе это представляешь? — спросила Лута. — Он слишком мал для таких работ.       — Постоянно просит добавки за столом, для этого он не мал? — Менас с ухмылкой посмотрел на младшего сына. — А как работать, так мал? Ответь мне, сын, ты мал для моей работы и работы своего старшего брата? — он подошёл к жене и сыну, что крепко сжимал тёплые ладони матери.       — Нет, — горделиво ответил Русгирс.       Менас по-доброму рассмеялся.       — Вот видишь, мать, наш сын вырос и справится с предоставленной ему работой.       Лута с грустью посмотрела на младшего сына. Она отчётливо поняла, что этот труд заберёт у её сына то последнее, что могло напомнить детство. Прижав его к себе, Лута смотрела на то, как Ванора сидела рядом с Саргалом. На радость матери, они всегда были дружны, её дочь мало походила на обычную девочку. Её не интересовали вязание и вышивка, она не обращала внимания на красоту своего лица и тела. Она носила платье, но Лута знала: дай ей волю, её дочь облачится в штаны и рубаху, возьмёт в руки лук, стрелы и убежит на охоту. Дождавшись, когда Менас уйдёт в дом, Лута подошла к сыну. Ванора встала с лавки, уступив место матери.       — Сын, не спорь с отцом. Прошу тебя.       Саргал резко повернулся к матери и посмотрел ей в глаза.       — Работать на свиноферме вождя за вонючие потроха, — злобно прошептал юноша. — Я помню, ты говорила, что когда-то эти фермы принадлежали твоей семье, а теперь твой сын будет убирать там дерьмо за потроха. Я не хочу.       — Когда-то моему отцу принадлежала только одна ферма. Семья вождя купила её у него, но к тому моменту я уже была замужем за твоим отцом и не имела никакого права на неё. Не считай, что имеешь какое-то право на то, где будешь работать. Нам нужна эта работа. Нужно хорошо питаться, чтобы работать и по осени продать больше зерна.       — Хорошо. Я сделаю всё, что потребуется.       Встав с лавки, Саргал вышел со двора. Ванора побежала за ним. Лута не стала останавливать её, рядом с ней остался Русгирс. Совсем ещё маленький, по её мнению, но способный принять важное решение и достойно ответить отцу, которого он больше боялся, чем уважал. Лута знала об этом, но молчала, выдавая страх за уважение. Взяв сына за руку, Лута с Русгирсом вошла в дом. Не дожидаясь приглашения к ужину, мальчик сразу же уселся за стол. После тяжёлой работы он если чего и хотел, так это как следует поесть. Поставив на стол миску с похлёбкой, хлеб и кружку с тёплой водой, Лута смотрела на младшего сына, а думала о старшем. Саргал взрослел и был упрям не по годам. Гордый, мечтающий прекратить каждодневное унижение своей семьи. Именно в нём Лута видела своего будущего защитника, да и не только своего, а ещё и сестры и младшего брата. В Менасе было всё, кроме гордости и упрямства. Он жил по правилам, преклоняясь перед унижающим его народом. Он был готов на всё, только чтобы пережить очередную зиму. На всё, кроме поступка, который бы снял с его семьи цепи и клеймо позора. Отвага Менаса осталась в прошлом, но часто в её голове появлялись вопросы. Была ли эта отвага присуща её мужу? Или в своё время любовь попросту затмила глаза дочери свинаря?