Архитектор не оценит страданий

      Он снял кольцо – и положил его на прикроватную тумбочку в спальне. Он одновременно был спокоен и волновался – приятным волнением, предвкушением, как перед свиданием.       Это и было свиданием. Не таким, как он предполагал… Не всегда то, что он себе представляет, сбывается.       Сибас с японским рисом еще только оказался в духовке, Алекс понаблюдала за Эриком, как кошка, затем ушла в гостиную, забрав бокал Мозельского рислинга с собой. Потом он присоединился к ней, сел в кресло напротив, он смотрел на нее, она смотрела на него и улыбалась.       За мгновение до того, как в дверях зашуршал ключ, Алекс поставила бокал на столик. Эрик встрепенулся, поднялся на ноги, ожидая появление двух юношей.       Когда Виктор зашел в гостиную, Алекс повторила за Эриком. Смущенно-лукаво-любопытное выражение лица Виктора сменилось на испуганную растерянность. Он побледнел, он смотрел на Алекс так, будто увидел привидение.       Эрик только тогда понял, почему. Она была похожа на Стеллу – только очеловеченная, живая, не с восковой маской идеального лица с вздернутым носом, но с правильными чертами и узнаваемым профилем, с такими же каштановыми волосами, темными глазами.       – Привет, – выдавил Виктор.       Он разжал ладонь, Теодор подступил к нему, поймал его за руку. Виктор прислонился к нему боком.       – Добрый вечер, – улыбнулся Теодор.       Брови его взметнулись вверх, сложились домиком, он был еще больше растерян, он не понимал причину реакции Виктора – однако видел, что бояться нечего.       Теодор чуткий и эмпатичный, Теодор умен – иногда чересчур, он мыслит сразу обо всем одновременно, слова не поспевают за мыслью, он тревожится и хочет все предусмотреть, хочет угодить, но уже прекрасно знает, что это слишком затратно в реальной жизни.       Виктору повезло, Теодор любит – и смотрит внимательно, притрагивается осторожно, делится искренне и открыто, пытается понять.       Виктор не говорил, как они познакомились – но с таким, как Теодор, познакомиться можно было разве что в библиотеке Пибоди или в Университете Джонса Хопкинса, на лекции по механизмам условной диссоциации племен аборигенов от доктора Ганнибала Лектера. Виктор вряд ли в ходил в библиотеки и на лекции в Балтиморе.       – Виктор, Теодор, это Алекс. Алекс, это Виктор, мой сын, это Теодор, бойфренд моего сына.       – Очень рада встрече, – просияла Алекс.       Она улыбалась так же робко, как Теодор. Виктор выдавил улыбку, кровь все еще отхлынула от лица.       – Мы принесли шоколадный торт, – нарушил повисшее молчание Теодор.       Он протянул коробку, перевязанную алой лентой, Эрик забрал торт.       – Он вкуснее из холодильника, мы пробовали, в смысле, не этот экземпляр, не из этой коробки, а такой же, только другой. То есть мы уже знаем, что он вкусный, мы ели такой же вчера…       – Спасибо, Теодор, – сказал Эрик. – Подержу в холодильнике до того момента, как настанет время десерта.       Он ушел на кухню, оставил их в гостиной. Сами разберутся.       – Эрик не разрешил мне ему помогать с ужином, – сказала Алекс. – Потому что я не умею готовить, и мое присутствие на кухне превратило бы сибаса в камень.       Он слышал ее голос даже через несколько стен.       – Мы тоже не умеем, – вздохнул Теодор.       Виктор кивал. Эрик не мог этого видеть, но он знал Виктора – и понимал, что тот, несмотря на еще не прошедшее оцепенение, скоро расслабится.       – Мы силой взгляда превращаем еду в камень, – подтвердил Виктор.       – А что, так можно?       – Еще как.       – Ну вы еще молодые, вы научитесь, у вас все впереди.       – Ты тоже научишься.       – Ну это прямо надо стараться…       – И у тебя тоже все впереди.       Алекс закашлялась, она подавилась вином.       Эрик появился в гостиной с двумя пустыми бокалами, вручил их Виктору и Теодору, налил им вина, затем взял со столика свой бокал и приобнял Алекс за талию.       Они опять молчали, Теодор сжал ладонь Виктора, тот переплел их пальцы.       – Я не знаю, что сказать, но я рад, что это, наконец, случилось, – хмыкнул Эрик.       Он поднес бокал к губам, остальные сделали то же самое.       Что он имел в виду под «этим», каждый должен был понять по-своему.       – Обычно в таких случаях начинают обсуждать вино, – улыбнулась Алекс.       – Мой отец так же говорит, – рассмеялся Теодор. – Он, кажется, один из всех наших друзей разбирается в вине, он всегда что-нибудь рассказывает, чтобы заполнить паузы.       – Я чую бензин. Персики в бензине.       – И правда, – кивнул Теодор.       – Оно теплее, чем нужная температура подачи, – вздохнул Эрик.       – Соленые белые цветы с персиками в бензине.       Виктор посмотрел на Теодора и тоже рассмеялся.       – Хороший нюх это проклятие.       Алекс сделала глоток, рука Эрика на ее талии лежала неподвижно.       – Есть теория, – начал Теодор, – что поскольку хороший нюх это одно из проявлений гиперчувствительности, а гиперчувствительность это адаптационный защитный механизм, то острое обоняние как приобретенная способность есть следствие травмы, связанной с питанием и базовыми физиологическими потребностями.       – Не исключено.       – Как и чуткий слух – следствие травмы, связанной с безопасностью.       – Звучит, как правда. По крайней мере, – Алекс покачала головой, – если это приобретенное, а не аутизм или другие органические особенности функционирования нервной системы.       – Более того, развитое обоняние и слух исходят из определенной базы нервной деятельности, определенной заготовки структуры личности и физиологии. Травма формируется сильнее в подходящей для нее почве – наиболее остро реагирующей на разрушительные стимулы.       – Где тонко, там и рвется. Все так.       – В клинической картине всегда это совокупность факторов, это органика и внешняя среда, это процесс восстановления после травматичного эпизода, корректен ли способ заштопывания раны, насколько быстро и надежно она затянулась.       – Запахи и звуки это не только про рациональное, не только про ментальную модель, которая стремится сохранить целостность. Это про допороговое обоняние, про предчувствие, интуицию, все то бессознательное, которое мы так любим игнорировать и отбрасывать – потому что не можем это объяснить.       – Именно! Несмотря на столетие истории психологии, психиатрии и психоанализа, у нас еще так мало инструментов для контакта с бессознательным!       – Которые выглядят, как шаманские танцы с бубном и оккультные ритуалы с алхимическими ключами Соломона.       Теодор кивал, он забыл про бокал, он даже уже не замечал, как Виктор смотрит на него – с восхищением, с гордостью, не отрываясь. Виктору нравилось, когда Теодор вот так, позабыв о том, что нужно изъясняться понятнее, увлекся и начал рассказывать о вещах, которыми он увлечен, которыми он горит.       Про психологию, психиатрию и психоанализ он мог говорить долго и красочно. Виктор понимал не все – и еще больше не понимал, как это умещается в голове. Когда Виктор говорил про музыку, Теодор слушал точно так же – открыв рот, не перебивая, боясь пошевелиться, забывая дышать.       – На этом базируется гештальтпсихология – они вслепую пытаются тыкать в кнопки центра управления полетами, не зная инструкции, выучив эмпирическим путем, что от некоторых разных действий нейронная цепь замыкается одинаково, и если поговорить с плюшевой игрушкой и обнять ее, будет эффект, словно поговорили с тобой и обняли тебя.       – Это работает, – Алекс уже допила вино и крутила в пальцах пустой бокал, иногда поднося его к носу. – Пока не возникает необходимость в более продвинутых методах.       – В этом и дело! Даже регрессионный гипноз, метод активного воображения и визуализация не дают полноценного решения.       – Потому что на это нужно терпение.       – Терпение?       – Человек живет в моменте, его рациональное измеряется квантами времени, рациональное ищет ответ здесь и теперь. Для бессознательного нет понятия времени, все уже произошло. Парадокс двух богов, Юризена и Лоса, которых никак не может подружить совместное предприятие.       Теодор хлопал ресницами, он понимал – но не до конца.       – Алхимики – адепты аналитической психологии – влияют на систему, воздействуя на каждый ее элемент по отдельности. Алхимик не ждет результат, он просто делает – и знает, что Вселенная меняется, что машинерия великого делания никогда не прекращает свой ход. Полноценное решение – термин рационального мышления, нетерпеливого Юризена, желающего видеть результат каждого своего действия на поверхности.       – То есть дело в том, что результат не будет виден?       – Он будет виден в царстве бессознательного. А в домене сознательного он появляется, когда это важно, и когда это должно быть сотворено и осознано.       – Боже.       – Вот для этого и сделали вино.       – Я думал, это мы только так загоняемся, – усмехнулся Виктор, поднял бокал и выпил из него залпом.       Они все еще стояли друг напротив друга в гостиной, Эрик убрал руку с бока Алекс, проведя ладонью по ее спине.       – Сибас, – сказал он.       – Я помогу, – бросил Виктор, отпуская Теодора, ловя его взгляд и улыбаясь в ответ.       Теодор поднес вино к носу, провожая глазами две высокие долговязые удаляющееся фигуры.       – Кажется, мы их смутили этим разговором, – шепнул Теодор.       Он знал, что Виктор услышит, но не мог иначе.       Алекс пожала плечами.       Эрик надел прихватки-рукавицы, сделал вид, что заинтересованно рассматривает содержимое противня в духовом шкафу. Виктор подошел к нему, держа в руках две лопатки.       – Как давно?       Эрик скосил на него глаза.       – Пару недель.       – Она умная.       – Чересчур.       – Я рад за тебя.       – Я тоже за себя рад.       – Какой он страшный.       Виктор наигранно скривился от вида распотрошенного, похожего на ажурного ската, сибаса, расправившего бока-крылья на подушке риса.       – Внешность обманчива.       Виктор не преувеличивал, тушки рыбы изображали страдание, бурый рис с овощами под ними был похож на вывалившиеся – в художественном оформлении – потроха.       У Эрика даже еда что-то всегда хочет сказать.       Когда они уже сидели за столом, а перед каждым из них лежал сибас с зеленым пятном петрушки на загривке, у Эрика было ощущение, что все на своих местах. Непривычно, необычно, иначе, но правильно – так, словно он наконец-то сделал все, как нужно.       Так, словно он был художником и рисовал множество вариантов одного и того же полотна, меняя композицию, играя тенями, цветами, экспериментируя с техникой, и лишь на этот раз получилось верно.       Он решил головоломку, собрал пазл, открыл шкатулку с секретом. Он еще не знает, что внутри – но у него есть терпение.       – Какой вкусный, подлец! – воскликнула Алекс.       Теодор рассмеялся, Виктор пытался проглотить то, что во рту, так, чтобы не прыснуть.       – Спасибо.       Алекс уже давно заметила, как Эрик и Виктор похожи, как они одинаково пожимают плечами, как скрещивают руки на груди, как хмурятся или смотрят из-под опущенных ресниц, чтобы смотреть незаметно. Они оба худые, астенического телосложения, у Виктора глаза серые, с прозрачной радужкой, с темным лимбальным кольцом, у Эрика – янтарные. У Эрика волосы темнее, на висках седина, у Виктора цвет волос, как у матери.       У Виктора черты лица тоньше, нос острее – как у матери. Ресницы длинные, темные – как у матери… Эрик провалился в мысли, он почти не ел, лишь перекладывал еду с места на место на тарелке.       Они болтают – втроем. Виктор расслабился, он уже не боится, он уже не глядит исподлобья и настороженно. Теодор не стесняется и говорит то, что думает, не извиняется за занудство и клинические термины, за странные примеры. Алекс тоже иногда проваливается в мысли, она будто бы постоянно о чем-то думает, словно принимает решение – но ей хорошо, она улыбается, она будто бы любуется.       Да, она любуется. У Эрика было чувство, что они уже сто лет знакомы, ему уже не хотелось хватать, бежать, торопиться, сгорать от нетерпения, томиться от неудовлетворенного желания.       Сибас исчез с тарелок, остались только головы и плавники в ярких точках красно-бурого риса. Рислинг тоже уже был выпит – вторая бутылка на четверых.       Про шоколадный торт в холодильнике они забыли.       Они обсуждали мебель Ди, электромобили, пьющих японцев, потом перескочили на психофизиологию звука, сгенерированные искусственным интеллектом музыкальные паттерны и ценность неидеальности игры живого музыканта – когда ожидания не совпадают с реальностью, и от этого хочется что-то сделать. Закончили они тем, что недетерминированные флуктуации в системе есть основа красоты и гармонии, в противоположность порядку, полученному из постоянно возрастающей энтропии, ведущей к абсолютному покою и смерти.       Он, оказывается, еще столько о ней не знает… Ему захотелось жить, в нем проснулся интерес, азарт, любопытство.       Они уже переместились в зал, со стола он уберет потом, ему было хорошо и спокойно – и Мозельский рислинг тут вовсе ни при чем.       – Мне пора, – вдруг сказала Алекс, поднимаясь из кресла.       Эрик повторил за ней. Он понятия не имел, что будет дальше.       – Нам, наверное, тоже, – протянул Теодор, вставая с дивана, но Виктор поймал его за запястье и усадил обратно.       – Я провожу, – сказал Эрик, обращаясь к Алекс.       Она кивнула.       Они прощались так, будто завтра увидятся – и Виктор даже дал себя обнять. Он на мгновение закрыл глаза, он выдохнул, она говорила, что была рада его увидеть.       Теодор сиял, щеки его были румяные от тепла, от вина, от постоянно улыбающегося рта. Кажется, Виктор трогал его в этот вечер больше, чем за все время их пребывания вместе.       Эрик дотронулся до лопаток Алекс, когда она выходила на улицу. Он обернулся, Виктор поймал его взгляд и одними губами сказал ему: «Не возвращайся».       Эрик тихо рассмеялся. Ночь была свежей после только что прошедшего дождя, свет фонарей отражался в зеркальной поверхности луж, серебрился на кустах самшита и газонной траве.       Никто из них за весь вечер не обратил внимание на дождь за окном.       Они молчали и шли не спеша. Эрик выставил локоть, Алекс взяла его под руку. Она улыбалась – но как-то грустно.       В тот момент Эрик даже не думал о том, как навязаться, чтобы остаться у нее. По телу разливалась приятная усталость, это был странный, насыщенный день – и он был уверен, один из многих, которые будут, обязательно будут, у них вдвоем.       У мистера Харриса, соседа на первом этаже, горел свет. Алекс постучала ему в окно, он впустил их, спросил, как погода на улице. Завтра она сделает копию ключа от наружной двери, завтра она заживет, как и прежде – до тех пор, пока снова не потеряет ключи.       Она не пригласила его, она просто впустила его в квартиру, он зашел, огляделся, ему снова захотелось оставить везде шерсть, обтереть все углы и пометить территорию… Он улыбался, он прошел в комнату и сел на диван. Игрушечный тигр из угла в полумраке смотрел на него внимательно.       Эрик закрыл глаза.       – Если ты устала, мы можем просто лечь спать, – сказал он, не повышая голоса.       Она бы услышала его отовсюду. Она была в другой комнате – вероятно, чтобы взять одежду, чтобы переодеться после душа.       Алекс выглянула из-за дверного косяка.       – Если ты не сбежишь, увидев меня без парика.       – Да брось.       Он откинулся на спинку дивана.       – М-м?       Она сняла парик одним движением, каштановая прическа каре осталась в ее руке, на голове – лишь сбритые под несколько миллиметров волосы.       – Так тоже красиво.       Алекс рассмеялась, она прошла мимо него в ванную и закрыла дверь. Эрик смотрел в одну точку, у него было сразу множество мыслей – и радостных, и грустных, все вперемешку. Когда он снимал маску, когда он делал вот так, он рыдал, он каждый раз умирал одной маленькой смертью.       Когда она вышла, он подошел к ней, поцеловал в губы, ему по-прежнему все было приятно и вкусно. Он остановился не сразу, он вдруг передумал и решил заняться с ней сексом, потом вновь передумал, потому что мысли уже путались.       Он спрятался в ванной, он смотрел на себя в зеркало, он не узнавал себя. Губы кипели, сердце колотилось в груди, ладони, обыкновенно холодные, потеплели. В отражении был незнакомец, которого он видел впервые – пусть и это был, несомненно, он.       Он принял душ и после надел только трусы, одежду он держал в руках. Он ощущал себя нелепым, он опять забыл текст роли, запутался в мизансцене. Он стоял посреди коридора, не решаясь войти в спальню.       – Эрик.       От звука собственного имени на лицо вылезла улыбка. Придурок.       Эрик бросил рубашку и брюки – предварительно аккуратно сложенные – на стул, ботинки с носками внутри поставил на пол. Он подошел к кровати, кровать была широкая и квадратная, Алекс сидела поверх одеяла в майке и трусах, скрестив ноги.       – Не давай мне к тебе приставать.       Она усмехнулась и откинулась на подушки. Эрик обошел постель и потянулся к одеялу, он делал все осторожно – так, будто она могла ударить его по руке.       Он лег на спину и закрыл глаза. Алекс зашевелилась рядом, как только ее плечо коснулось его плеча, он развернулся на бок, обвивая ее руками, притягивая к себе. Она легла поверх него, закидывая ему на бедра ногу, прижимаясь крепко.       Ее сердцебиение было ритмом красивой музыки, ее дыхание щекотало грудь. Она ладонями ощущала его шрамы. Эрик выдохнул. Наверное, глупо пытаться что-то сказать, что-то объяснить, он уже плохо соображает, его клонило в сон.       Обычно он так быстро засыпал только после секса.