Рыба в котловане

Однажды мама составила генеалогическое древо нашей семьи до какого-то дальнего колена. Помимо купцов, почтмейстеров и владельцев виноградников у нас в роду обнаружились и кочевники. Самые настоящие, переселяющиеся с места на место на протяжении ста с лишним лет. "Так вот откуда моя тяга отовсюду свалить", - сказал я. Мама начала объяснять, что, строго говоря, кочевниками наших предков можно назвать с большой натяжкой, дальше я ничего не запомнил, зато с тех пор знаю, почему опасаюсь остановиться и осесть. Я возил салат по тарелке и думал о том, как странно Косой говорил о Киргизии и Ташкенте. И как странно, что он так далеко от меня оказался и даже прожил несколько лет, а я ничего не знал. "Ташкент - хороший город. Только там жарко и моря нет. В Узбекистане вообще нет моря", - сказал Косой. "В Москве тоже нет", - напомнил я. "Да, - кивнул Косой. - Но здорово, когда есть". Эта фраза застряла у меня в голове. Я люблю море, но легко могу без него обойтись... А Косой? Что он любит? Я вдруг понял, что тогда, давно, ни разу его об этом не спросил, хотя сам постоянно твердил о своих желаниях. Мы были знакомы с детства, целое лето и хвостик весны делили на двоих один сокровенный секрет, но я затруднился бы описать характер Косого. Окружающие считали его взбалмошным и отбитым, но со мной наедине он вёл себя иначе. Мне казалось, что у нас много общего, но, похоже, каждый из нас жил в своём собственном микромире и заблуждался в отношении другого. Наша встреча в Москве далась мне сложнее, чем я себе признавался. Я живу здесь семь лет, но никогда не чувствую себя дома. В Питере у родителей тоже. Мама регулярно просит меня съездить в наш город: к бабушке на кладбище или проверить квартиру, но и там я давно чужой. Свой я только рядом с друзьями. В РГГУ я сдружился со Свистком и Алиёй. Появлялись и другие, но ненадолго. С кем-то я ссорился, кто-то ругался со мной, с некоторыми мне делалось скучно, а кто-то не выносил геев. Свисток был лентяем и наркоманом и учился только потому, что в унике у него преподавала бабка. Илона Викторовна читала лекции по русской литературе у первокурсников и на подготовительных курсах. Свисток твердил, что ему «всё поебать», приходил на пары обдолбанным и крепко засыпал. В нормальном состоянии он делался тихим и унылым, рассказывал, как играл на гитаре у Мавзолея и дрался с бомжами. Я тоже был унылым. То ли потому, что гей, то ли потому, что никогда не мог определиться. Мы поддерживали уныние друг в друге и сошлись на том, что у нас одна философия. Философия тоски и уныния. Алию я как-то облил тархуном в столовке. Толкнул локтем бутылку, мимо проходила девчонка не из простых. Я прикинул, сколько стоят её белые джинсы и замшевые высокие сапоги и содрогнулся. Она отвергла извинения и подсела ко мне. Мы разговорились и выяснили, что оба любим System of Down и планируем переводиться в МГУ. Отец Алии работал в верхушке ВТБ. Они часто ссорились, она уходила из дома и как-то прожила две недели со мной в клоповнике на Молодёжке. Вскоре после переезда в Москву я понял, что один квартиру не потяну. Я начал выяснять про общагу, но одногруппник сосватал мне своего старшего брата в соседи. Тот оказался панком и сразу выселил меня на кухню, заявив, что будет много репетировать. Репетиции заключались в бесконечных визитах лохматых невменяемых чуваков. Они бухали, курили спайсы и бряцали на гитаре что-нибудь из Летова или Крупнова. Очень скоро панки захватили всё пространство. Я пропадал на учёбе или задерживался на работе и возвращался к себе только спать. Первая сессия проходила адово: учить среди поддатых неадекватов было невозможно, я постоянно паниковал, боялся нахватать хвостов, почти не спал и не ел. Алия предлагала заплатить преподам, Свисток - не париться. Но денег у меня не водилось, а чем заняться, помимо учёбы я не представлял. Перед Новым годом я помирился с родителями и уехал в Питер на праздники. Во втором семестре стало легче. Родители выделили мне деньги от сдачи квартиры. Этого хватало впритык, но просить больше было стыдно. Я решил аутнуться и только тогда принимать помощь, если они не передумают. Я подбирал подходящий момент, но он всё не наступал. В конце концов я нашёл комнату на Планерной и съехал. Моими соседями по коммуналке были сантехник Миша, его жена повариха Галя и их шестилетний сын Васька. Миша пил водку по пятницам и субботам, смотрел "Ментовские войны" и "Паутину". Галя угощала меня мясным рагу и пирогами. Васька часто болел, я разрешал ему играть на моём планшете. К концу зимы Алия отговорила меня от журфака и подбила вместе переводиться на факультет искусств. Я недолго поспорил и позволил себя уломать. Писать я не умел, идейным не был. Я постоянно себя сравнивал, загонялся, что отстаю и не дотягиваю, а все мои придумки никуда не годятся. На факультет искусств поступали те, кто не попал на журфак, просто хотел в МГУ и самая малочисленная группа – будущие галеристы, теоретики живописи или что-то вроде того. Мы с Алиёй относились ко второй категории. На искфаке учёба для меня закончилась окончательно. Я соблюдал необходимый минимум, научился договариваться с преподами и спал на парах. Мама гордилась, что я пошёл по её стопам, а я изнемогал. У меня появились новые друзья: задрот-ботаник Славка, художница Скиппи и Ник, который снимал обзоры для ютуб-канала о народных промыслах. Ник с Алиёй то трахались, то скандалили. Периодически Алия заставляла выбирать между ними, но я за такое посылал. На тусовках к нам присоединялись ещё человек десять-пятнадцать. Мы ходили по клубам, куда удавалось попасть бесплатно, и в кино по акциям и купонам, но чаще зависали в центре или ехали к кому-то на хату и там закатывали дикие вечеринки с песнями под гитару, играми на раздевание, травой и литрами бухла. На третьем курсе я перебрался к Свистку во Владыкино. Его родители обосновались в Марокко, Свисток не хотел ни уезжать, ни работать и предложил мне платить за квартиру, сколько смогу, и полностью коммуналку. В тот же день мы вместе перевезли мои вещи. Свисток неделями не ночевал дома, а когда приезжал, накуривался и много спал. Однажды у меня пропали часы, подарок мамы. Позже исчезли новые берцы. Через неделю я подкараулил Свистка на кухне и устроил разнос. Он пообещал всё вернуть и действительно купил мне новые ботинки, на часы я махнул рукой. Недолго я поискал квартиру, но цены подскочили, а с работой у меня не срасталось. Я нанимался промоутером, продавцом, администратором, официантом, мыл посуду и готовил хот-доги. На предпоследнюю практику меня направили в музей СССР. Незадолго до того меня уволили из ЦУМа с нормальной работы. Каждое утро я надевал клетчатую двойку из тонкой шерсти, прикалывал бейджик «Руслан – продавец-консультант», закладывал руки за спину и вставал напротив входа в павильон с кристально отпидоренными витринами. Я широко улыбался, приветливо кивал и не отсвечивал, пока не спрашивали. Смена длилась двенадцать часов, на обед отводилось полчаса. В воздухе клубилось сытое богатство, мимо бутика́ дефилировали ухоженные довольные люди или те, кто изо всех сил старался соответствовать. Я воображал себя продавцом на Родео Драйв или кем-то из «Дьявол носит Прада» и «Секса в большом городе». Сидеть в смену строго запрещалось. Это тупое правило меня дико бесило. Иногда я заходил в проём между примерочной и служебным помещением и присаживался на корточки в знак протеста. В магазине я продержался три с половиной месяца, пока на мои "отсидки" не настучала одна из продавщиц. Я показал козе средний палец и забрал расчёт. В музее СССР меня посадили в архив. За две недели среди пыльных стеллажей я постарел на тысячу световых лет. Я сортировал подшивки документов, древних, как говно мамонта, и ждал, когда пожелтевшие листы истлеют прямо у меня в руках, а сам я превращусь в мумию. Тем же летом Скиппи привела меня в студенческий театр. Он создавался когда-то на базе нашего факультета, но позже деканат на него подзабил. Администрация театра состояла из студентов-неформалов с разных курсов. Они зависали в бывшем помещении какого-то профсоюза в старинном доме на Кремлёвской Набережной, спорили, пили облепиховый чай и без конца что-нибудь выдумывали. По соседству располагались шоу-рум с корейской одеждой и студия по наращиванию ресниц. Читки и репетиции проходили здесь же, представления - в подвале Московского Музея Истории Бубликов. Псевдо-музей организовали выпускники нашего факультета в качестве дипломного проекта и официально он учреждением культуры не являлся. Скиппи со своей подругой Макеной рисовали декорации к спектаклю про черепах и слонов, которые устали держать землю и отправились в путешествие по разным измерениям. По пути им встречался Коперник, Эйнштейн и Сид Вишес. Мне сразу понравились дух свободы и безбашенности, сладкий запах кальяна и облепиховый чай. Я уточнил у главного режиссёра Севы Бусыкина, чем могу помочь, он ответил: всем. Меня устроило. Я чинил подъёмник, цеплял на крючки занавес, развешивал афиши, помогал сочинять концепции спектаклей. Ромео и Джульетта у нас гоняли на байках, Катерина из Грозы стреляла в Кабаниху из дробовика, Печорин устраивал тройничок с Бэлой и Грушницким, Чацкий сбегал с Молчалиным. Народу на спектакли приходило немного, в основном свои. Благодаря этому мы творили, что хотели, не ограниченные ничем. Вольная интерпретация «Горя от ума» неожиданно произвела фурор и собрала несколько раз подряд полный зал. Сразу набежали и шакалы. В соцсетях завязался спор, насколько допустимо такое искусство и не стоит ли его авторов повесить или сжечь. Особо помешанные писали, что мы «попрали святое и покусились на вечные ценности», они же уверяли, что по нам плачет тюрьма и психушка. Слухи размножились, дошли до деканата. Меня, Севу и сценаристку Машу Гурьянову вызвали на ковёр и всерьёз пригрозили отчислением. Я указывался автором, но текст писала Маша. Обычно я составлял набор тезисов, долго ломал голову над цепляющим началом и ударным концом и оформлял всё это, не следуя законам драматургии. Наш несчастный театр, про который все резко вспомнили, решили закрыть на неопределённый срок. Сева впал в депрессию и ушёл в повторный академ, Маша закурила и записалась на тай-бо. Я опять ебал себе мозг от нереализованности и ещё сильнее возненавидел работу в архиве. Мама не теряла надежды переманить меня в Питер. Когда я приезжал, мы гуляли по мостам и музеям. Я любил родительскую квартиру на Моховой с высоченными потолками и просторным парадным, где в тёмных углах легко может притаиться маньяк, но жить с родителями не хотел, находиться под опекой - тоже. Я привык к московским пробкам и суете, к своим друзьям и нашим попойкам, к квартире во Владыкино, даже к нелюбимому факультету с бессмысленными нудными парами. С парнями я знакомился в приложении или на вечеринках. Дальше секса никогда не заходило. По весне я мечтал влюбиться, но только, чтобы хоть чем-то себя занять. Я увлекался преподом по философии, лектором-аспирантом, ещё кем-то, но быстро остывал. Не особенно я верю в любовь и мне надоедало. Однажды Ник предложил сходить на собеседование. Сказал, что надо много трепаться, это на телеке и мне подходит. Я услышал «на телеке», бросил все дела и поехал в Останкино. Поблуждав в коридорах Телецентра, я нашёл нужный кабинет. В общественно-социальную программу на новом канале срочно набирали команду. Знакомый Ника, мужик с лоснящейся лысиной в гавайской рубашке задал несколько стандартных вопросов: где учусь, какой опыт, умею ли общаться с людьми. В качестве тестового мне поручили придумать пару тем, подобрать к ним спикеров, а после утверждения договориться хотя бы с одним. Я потел так, что пальцы соскальзывали с клавиатуры, но быстро просёк, что с селебами только зря потрачу время. После нескольких часов телефонной дрочки я уломал на интервью муниципального депутата, правозащитника и руководителя НКО. Меня оформили в тот же день, а вечером я пригласил друзей на пиво. Мы танцевали на стульях, диванах и столе и обмывали мою первую приличную работу. Рейтинги у нашей программы низкие, но делаем мы её усердно и по заказу, а у заказчика претензий нет. Я приезжаю в Останкино к одиннадцати, курю с коллегами, беру кофе и поднимаюсь в редакцию. Весь день я мониторю, звоню, пишу, уговариваю, объясняю, очень редко спорю. Для перебивки ток-шоу снимается три сюжета. Я подбираю места, отправляю запросы в ведомства, куда просто так с камерой не попасть, воюю с корреспондентами, которые отказываются ехать за МКАД. Платят немного, но мне хватает. За хорошие деньги мои знакомые вкалывают, как шахтёры, и я им ничуть не завидую. С Марком я официально познакомился на программе про микрозаймы, хотя в РГГУ он читал у меня лекции по основам международного права. Перед зачётом я врезался в Марка у аудитории. Он уронил какие-то папки, я сказал «бля» и бросился их подбирать. Когда до меня дошло, что передо мной препод, я снова выругался, а после ещё - от своей же тупости. Его лица я тогда не запомнил, на праве я обычно дремал или играл в телефон, сдавал кому-то другому. На киностудии Горького, где проходят съёмки, я встретил Марка на проходке и повёл на грим. По пути он сказал, что хорошо меня помнит, я соврал, что это взаимно. Уже в гримёрке он докопался до вопросов. Я разозлился, но с вежливой улыбкой выслушал и всё поправил. Целых сорок минут до начала записи он дёргал меня с тупорылыми уточнениями. Я решил, что он - душнила и очень удивился, когда после съёмки он предложил выпить. От неожиданности и из любопытства я согласился. В пабе я нервничал, тупо шутил и говорил не затыкаясь. Марк приехал из маленького города под Пермью, поступил в вышку и был лучшим на курсе. Сразу после магистратуры он получил предложение от крупной международной компании, а ещё он любит преподавать. Он не давил, но напрямую сказал, что я ему симпатичен. «Понимаю, тебе со мной может быть скучно», - прибавил он. Но тогда Марк показался выдержанным, но никак не скучным. С такими я ещё не трахался. Меня понесло: захотелось испытать его на прочность, проверить, где проходит предел. Как-то я затолкал его в туалет и развёл на дрочку. Дело происходило в ресторане на крыше, Марк встречался с коллегой, а я подъехал после работы. Меня забавляло, как он представляет меня знакомым: "Руслан", без "друг", "приятель", "племянник". Это будто подчёркивало серьёзность его намерений. Льстило мне и то, что за мной ухаживает умный, красивый и успешный мужчина. Алия сказала, что с Марком я картонный, Скиппи с ней согласилась, остальные советов не давали. Но кто вообще слушает советы? Я скорее исхожу из обратного. Я морозился достаточно долго, взвешивал, нужны ли мне отношения. Эти или любые другие. Как-то, когда мы уже встречались, Марк упомянул, что его отец был алкоголиком. В тот момент, один из немногих, я вспомнил про Косого, но тут же и забыл. Он выплывал периодически миражом из прошлого и быстро растворялся. Я никогда не считал его ошибкой, но воспоминаний избегал. И вот он внезапно перестал быть призраком, а я оказался совсем к этому не готов.